Глава 8
Детская колыбелька качается из стороны в сторону, тихонько поскрипывая. Она большая, деревянная и точь-в-точь как на старых открытках прошлого века. Как правило, такие вещи покупают в антикварных магазинах или изготавливают на заказ.
У колыбельки внутри теплое и мягкое постельное белье сиреневого цвета. На нем нарисованы динозаврики, обнимающие розовых слоников. У обоих на лицах улыбки и глаза у обоих – черные бусинки – блестят радостью. Зверушки счастливы.
Слева и справа по бокам колыбельки висят крохотные плюшевые фигурки. Их очень приятно гладить и очень сложно оторвать. Здесь и медвежата, и зайчата, и какие-то птички… кажется, персонажи каких-то детских книжек. Давних, конечно. Старых книжек. Однако, выполнены недавно, потому как такой цвет и вид материала не мог существовать в то время. Как и белье, которое пару дней назад Белла видела в детском магазине.
Поразительное сочетание прошлого и настоящего. Шедевр мысли и великолепное решение для детской комнаты. Если бы миссис Каллен могла выбирать самой себе колыбельку, она не раздумывая выбрала бы эту.
В большой и светлой комнате, напоминающей западную гостевую спальню в доме у Калленов (хотя Белла была там всего трижды, ночевали они с Эдвардом неизменно там), большое окно во всю стену с тяжелыми бирюзовыми шторами по бокам, пушистый ковер на полу – такого же цвета и стены. Ровные, теплые и толстые – хорошая звукоизоляция. Кроватка стоит возле стены, рядом с окном, повернутая так, чтобы спрятать угол стенки с обоями, чуть-чуть погрызенными когда-то Мерлином (давно усопшим домашним любимцем всего семейства). Над кроваткой - полупрозрачный и очень красиво оформленные – едва ли не кружевами – фиолетовый балдахин. Он скрывает малыша от посторонних глаз и не дает ему замерзнуть, хоть, конечно, и пропускает воздух. Приглушает свет, чтобы маленькие глазки не уставали.
Белла сидит на кресле слева и любуется на эту колыбельку. Белла смотрит и улыбается. На ней любимый желтый халат, а тапочки, выданные заботливой Эсми, выполнены в виде кроликов.
Тишина, тепло и идиллия, царящие и внутри девушки, и снаружи, создают особое настроение.
Счастливое…
Белла вздыхает, укладывая ногу на ногу и опираясь спиной на кресло. Немного повернув голову, мечтательно поднимает вверх глаза. Эта колыбелька – лишь начало. Она хочет, чтобы их было три. А лучше – четыре. Четыре чудесных колыбельки. Каждая с балдахином и каждая с игрушками внутри.
Материнство наравне с замужеством всегда были главными мечтами для мисс Свон. А теперь, когда сбылась и первая, и вторая, желать больше нечего. Она понимает, что получила всего, чего только могла захотеть.
Убаюканная приятными мыслями, Белла прикрывает глаза, намереваясь чуть-чуть вздремнуть. Тихонькое постукивание старых часов на комоде дополняет и без того идеальную атмосферу. Но… недолго.
Сначала, заслышав тихонькое хныканье, Белла поднимает голову.
Потом, когда немного дергается балдахин, наверняка задетый маленькими требовательными ручками, хмыкает.
И, под конец, когда уже громкий и нетерпеливый вопль, призывающий маму поторопиться, заполняет спальню, встает с кресла.
Между кроваткой и прежним местом девушки максимум семь шагов. И идти их одно удовольствие, потому что голос малыша уже кажется Белле самым красивым. Даже если он такой недовольный…
- Тише-тише, - бормочет она, склоняясь над колыбелькой. Отодвигает невесомую ткань, пробирается рукой между висящих игрушек и… натыкается на одеяло. Простое, ровно застеленное одеяло из того самого комплекта. И подушку. И простыни.
Колыбелька пуста.
Белла испуганно хмурится, недоверчиво откинув одеяло вниз. Подняв подушку. К черту растолкав по сторонам балдахин.
И все равно – пуста.
А детский крик тем временем становится лишь громче…
Нестерпимо болит внизу. Прямо-таки рвет на части. Безжалостно кромсая выбранную часть тела, невидимый ножик, соединяясь с воплем ребенка, доводит до грани. Белла стонет и плачет, пытаясь хоть как-то унять, прекратить пытку. Ей хочется двинуть руками, но они не слушаются. Ей хочется схватить что-то рядом, опереться на что-то, удержаться, но это невозможно.
Здесь нет беспросветной темноты, как обычно описывается, и здесь нет никакой тишины, которая вспарывает барабанные перепонки.
Здесь непонятная и густая, словно болото, серая жижа – и сверху, и снизу, и по сторонам – в сочетании с непрекращающимся криком о помощи. Его криком. Комочка…
Ей надо его защитить, Белла знает. Ей надо взять его на руки, прижать к себе, закрыть телом, прошептать «я люблю тебя». Ей надо, чтобы он был в порядке. Чтобы ему ничего не угрожало.
Но Комочка нет рядом и нет в отдалении. Его вообще нигде нет.
А вот Эдвард есть. Откуда-то из недр памяти в самом дотошном на подробности изображении является его лицо. Оно взволнованное, оно – подрагивает. И на белой, как снег, коже отпечатался смертельный страх.
Эдвард что-то говорит. Как-то странно держит ее, прижав к себе, и что-то говорит. Требует, едва ли не срывающимся голосом. Конечно же, дрожащим. Но без слез.
С надеждой оглядывается… куда, зачем? И продолжает говорить то, чего Белла никогда не услышит.
Вокруг мелькают какие-то тени. Тени или люди?.. Важно ли. В ушах по-прежнему звучит голос Комочка. И он один по-прежнему слышен. Оглушает остальных.
Внезапно вспыхивает свет. Раз – и как из прожектора. Прямо по глазам, по голове. Больно… Комочек кричит громче.
Белла плачет вместе с ним. Плачет, потому что не знает, как и чем может помочь. Больше уже ничто не слушается – даже губы. Все тело бесчеловечно обездвижили, а сознание безжалостно вспороли, заставив слушать несмолкающие детские вопли. И теперь, в дополнение ко всему этому, еще и что-то холодное – ощущение всего мгновенье, но запоминается – касается низа живота. Того самого места, откуда…
А вот теперь и вправду темнота. Непроглядная.
* * *
Эта очень странная кровать. Она какая-то… правильная. Правильной формы, с четырьмя углами, с квадратными подушками и таким же квадратным одеялом. Оно легкое, тонкое, но, что странно, теплое. А подушка хоть и маленькая, но удобная – по размеру и положению головы. А вообще жестковато. И наволочка – синяя-синяя, аж до рези в глазах – неприятно шуршит от самого маленького движения.
Изучая новое место при помощи осязания и слуха, Белла подмечает, что тут так же тихо, как в злосчастной спальне до начавшегося безумия. Это пугает и успокаивает одновременно. Дает надежду, что, возможно, оно привиделось. Оно все.
Но больше ничего не определить. Все остальное – за гранью ощущения для людей, лишенных возможности видеть. Белла понимает это. Принимает. И послушно, даже в какой-то степени немного обреченно, открывает глаза. Веки тяжелые, но терпимо. На минут десять должно хватить.
Комната. Небольшая, аккуратно и минималистки обставленная, с квадратным окошком на правой стене, которое предусмотрительно прикрыто жалюзи. Пол здесь ровный и поблескивающий от скупого уличного света. Не ковер, не ковролин, не дерево. Возможно, линолеум. Сероватый.
Стены наоборот, как будто в противовес, выкрасили в голубо-зеленый. Особого соблюдения стиля нет, да и особого оптимизма тоже. Надо было покрасить – вот и покрасили. Зачем заморачиваться?
Кровать Беллы, небольшой стульчик возле нее и странное сооружение с проводами за спиной – все, что можно обнаружить в комнате. Хотя, если принять во внимание крохотную картинку какого-то мальчика в синей шляпе на стене, то есть еще и она. Правда, незаметная. Правда, бесполезная.
Вокруг никого нет и нет даже шагов снаружи, предвещающих чей-то приход, неслышно. Сплошная тишина и покой. Сплошное обволакивающее туманом ощущение брошенности…
Белла закрывает глаза и снова открывает, надеясь оказаться где-нибудь еще. У нее бывали сны, чтобы картинки сменялись на другие. Вот пляж на Коста-Дараде, а вот уже солнечный берег Сиде. Все бывает. Но сейчас не удается.
Только чертова комната.
Обращаясь к памяти, уставшей почему-то, как будто после бесконечной напряженной работы, девушка пытается найти хоть какую-то зацепку, как могла здесь оказаться. И что делать дальше. И чего дальше ждать.
И где Эдвард…
Однако память оказывается бесполезной. Вспышки, которые она дает, не помогают делу, а лишь путают. Белая ткань, неприятное приспособление из пластика, нарастающая боль внутри и чертов крик Комочка, который будет сниться ей в кошмарах. Он, по большей части, и вынуждает прекратить. Хватит!
Белла отчаивается. По-настоящему, так, что дрожат пальцы, а глаза жгут слезы. Все так тщетно, так глупо… отвратительное ощущение.
В этот самый момент, когда зачем-то глаза обращаются к поскрипывающим синим простыням, взгляд и находит ту самую «зацепку». Вполне очевидную.
На ее правой руке, обернутая пластырем на запястье, виднеется тонкая иголка с полупрозрачным проводком, уходящим вверх. А чуть выше, на законном вот уже шесть лет месте филатхи, пусто. Красной ниточки как не бывало.
Вот и вся правда: комната – палата, простыни – больничной койки, а неудобная сорочка – для пациентов, оставшихся на ночь. И капельница недвусмысленно подтверждает правду, вскрытую филатхой. О ребенке…
Белла тихонько вздыхает. Белла прикрывает глаза. Белла больше не сдерживает слезы, которые тут же, получив молчаливое дозволение, с неустанным рвением начинают течь по щекам.
Все-таки отсутствие правды – лучше. Как и отсутствие памяти. Было проще.
Девушке вспоминается колыбелька с сиреневыми динозавриками, игрушки по стенкам, балдахин и тепло большой детской комнаты; вспоминается пять белых тестов разных марок, на которых был один и тот же вердикт: две полоски. И незаметный бугорок на животе. Теперь плоском. Теперь – пустом.
Так бывает, да? Чтобы все так кончалось?..
- Она знает? – глухой голос откуда-то снаружи волей-неволей привлекает внимание. А уж то, что открывается белая дверь, ведущая внутрь палаты, тем более. На миг затаив дыхание, Белла смотрит, как мужчина с наброшенным поверх рубашки докторским халатом входит в комнату. И как осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, прикрывает ее за собой.
А потом он оборачивается, и в нежданном посетителе Белла узнает мужа. Уставшего и хмурого, с темными спутанными волосами и полупогасшим взглядом. Как в тот день, когда они вместе пересматривали свадебные кассеты. Когда он сказал, что не хочет детей…
- Привет, - заметив, что она не спит, говорит Эдварди, и в его голосе кажется, проскальзывает облегчение. При взгляде на жену облегчение.
Беллу коробит это выражение лица. Облегчение?!
Она ничего не отвечает.
Каллен аккуратно, выверяя каждый шаг и напряженно глядя на девушку, подходит ближе. Просительно, готовый принять отказ, если нужно, кивает на стул рядом. Разрешение получает. Садится.
- Белла, - ласково шепчет, очертив контур обручального кольца, практически болтающегося на ее безымянном пальце.
Та против воли всхлипывает в ответ, и этот звук отражается на лбу Эдварда увеличившимся числом морщинок.
- Белла, - сожалеюще повторяет он, оглядев ее – с ног до головы – с ощутимой горечью, - очень больно?..
Она качает головой. Мужчина спрашивает про физическое состояние. Ему интересно то, что снаружи. А внутри… а внутри – к черту. Хотя только там, на самом деле, и больно. Нестерпимо.
- Пройдет, - так и не дождавшись от жены словесного ответа – или дополнения к ответу хотя бы – уверяет Эдвард, - пройдет, dama, я обещаю. Нужно только чуть-чуть потерпеть.
Очень легко сказать. Так легко, что даже страшно. А ничего не вкладывая, ничего не выражая этими словами – особенно. Белла с ужасом приходит к мысли, что, похоже, эта потеря – потеря Комочка – только ее. Эдвард… не любил его. Он не хотел видеть его рядом.
От несправедливости, пусть и по отношению к существу, которого уже нет рядом, у Беллы перехватывает дыхание. Отворачиваясь от мужа, она зажмуривается и всеми силами, какие только есть внутри, надеется удержать слезы. Проглотить рыдания. Проглотить никому не нужную боль.
- Позвать доктора? – озабоченно спрашивает Каллен, стараясь правильно оценить ее реакцию. - Белла?
- Нет.
- Точно?
- Да.
Эти два слова забирают весь воздух и весь ровный тон, какой у нее оставался. Теперь только слезы. Теперь только боль.
Белла не может поверить в то, что происходит вокруг. Не может поверить, что добровольно отвернулась от мужа, не может поверить, что не хочет сейчас его видеть, и пребывает в полнейшем ужасе от того, что его голос, его забота – как яд сегодня. Разъедают изнутри.
Эдвард был прав - с той ночи мало что в нем осталось прежнего. Теперь и девушке это наконец ясно. Жаль, что так поздно.
- Dama, ну что? – мужчина тщетно старается поймать ее взгляд и выпытать, в чем проблема. - Что такое?
Белла старательно отворачивается. Старательно, насколько позволяет капельница, придвигается к другому боку кровати. Подальше. Побыстрее.
Старые слезы высыхают, а новые текут. Лицо неприятно сковывает, а сил сдерживаться все меньше.
- Все хорошо, - никак не помогая делу, нежно шепчет Эдвард, теперь уже не поглаживая, а обвивая, легонько сжимая ее руку, - Белла, дыши глубже. Ничего не случилось.
Эти его слова – в высшей степени безжалостные и безбожные – добиваются-таки своего. Задохнувшись от негодования, сжав зубы до того, что они скоро треснут, и игнорируя, как сжимается внутри и без того повсюду перерезанное сердце, Белла оборачивается к Эдварду. Испепеляет карим взглядом.
- Ничего не случилось? – шипит, усмиряя дрожащий голос. - И это все – тоже «ничего»? То, что он… то, что я… ничего, Эдвард?
Практически выплевывает ему в лицо. Впервые, наверное, за весь брак охватывает такая ярость по отношению к этому человеку. И все хорошее, все доброе забывается. Оно в принципе не идет в сравнение с тем, что происходит сейчас.
Тот – ее Эдвард – не сказал бы этого.
А сегодняшний – этот, чужой – сказал. И даже не понимает причину ее праведного негодования, судя по вытянувшемуся лицу и пронизанному недоумением взглядом.
- Что ты?..
- Я не понимаю, как, - стремясь закончить, пока это еще возможно, стремясь высказаться перед тем, как снова придется погружаться в серую жижу и слушать кошмарные крики ребенка, зовет Белла, - как у тебя хватает сил и совести… как ты можешь… так… говорить? Я так хотела… мы так хотели когда-то…
- Изабелла, я сожалею, что тебе пришлось это пережить, - сострадательно говорит мужчина. Ему и обидно, и жалко. Непонятно лишь, кого.
- И все? – Белла до крови кусает губы, ожидая более полного ответа. - Это все, что ты можешь сказать?
Эдвард тяжело вздыхает, сбрасывая с плеч мешающийся халат. Принимает собственное решение.
- Я бы любила вас одинаково, ты же знаешь… если чертова ревность или этот эгоизм… господи, ну неужели ты правда так думал?..
Эдвард поднимается со стульчика, обходя неудобно поставленный штатив с капельницей.
- Я не могу так… и с тобой… - стонет Белла, глотая слезы, - я же люблю тебя! Ну почему, ну почему ты нет?! Почему ты так хочешь…
Эдвард нагибается и обнимает жену. Забирает к себе в объятья, осторожно приподнимая ее голову и спину над подушками. Не дает закончить и не обращает внимания на слабую попытку отпихнуть себя. Делает вид, что не замечает.
Белла не желает этих рук рядом. Не желает чувствовать их, ощущать, вдыхать знакомый запах и понимать, что мужчина здесь – как тогда, у алтаря, и обещал. Но это в теории воспалённого и обозленного на весь мир из-за своей потери сознания.
А на деле…
- Неужели ничего не случилось, Эдвард? – едва слышно спрашивает, когда сдается под напором нахлынувшей нужды в том, кто хоть как-то может утешить, кто знает, кто видел… - Неужели правда ничего?..
И плачет. Плачет громко, едва ли не с воем, стиснув пальцами рубашку Каллена и теснее прижавшись к его коже. Слушает свои стоны, всхлипы, неровные вдохи. Слушает, вспоминая, как совсем недавно так же безутешно рыдал сам Эдвард. И в который раз поражается жестокости всего, что случилось за эту неделю. Жестокости по отношению к ним обоим.
- Тише, - мужчина гладит каштановые волосы, чередуя касания с поцелуями, - тише, моя девочка. Не надо…
Не надо, он прав. Ничего не надо. И держаться, и обнимать не надо. Но как же хочется! До боли, до жжения в пальцах! Больше ей некому говорить, как болит…
- У него серые глаза, - открывая потаенную дверцу мужу в свои самые сокровенные фантазии, хнычет Белла, - как у тебя…
- Они у него и будут, - Эдвард осторожно целует ее макушку, покрепче обняв за плечи, - или как у тебя, карие.
- Мои – волосы, - не соглашается миссис Каллен, утыкаясь лицом в грудь мужа и слушая его чуть ускоренное сердцебиение, - глаза – твои.
- Как скажешь, - он тут же кивает, выдавив улыбку.
На некоторое время разговор прекращается. Белла рыдает, по-прежнему не в силах прекратить, а Эдвард терпеливо сносит эту истерику, перебирая ее локоны. Но спустя пять минут даже его терпение кончается.
- Тебе нельзя сейчас плакать, - поцеловав ее висок, а затем, спустившись к уху, сообщает мужчина.
Белла жмурится.
- Мне все равно.
И вправду – а как иначе? Ради чего теперь?.. Ради кого?
- А мне нет, - Эдвард хмыкает, убрав со взмокшего побелевшего лба Беллы темные волосы, - и ему тоже.
Сначала Белла не обращает внимания на эту фразу. Принимает как оговорку… но минуту спустя, проиграв в голове еще раз и сопоставив…
- Ему? – севшим голосом переспрашивает, стиснув зубы.
- Ребенку, - со взрослой снисходительностью объясняет Белле мужчина, - это мнение твоего доктора.
- Какому ребенку?..
У Беллы в голове медленно, но верно прорисовывается полупрозрачная картинка. Такая миражная, такая хрупкая, что она боится ненароком коснуться ее мыслями, дабы не разбить, не уничтожить. Крохотный огонек надежды, потухнувший, казалось бы, ночью в ванне, с красным маревом вокруг, загорается снова. Едва заметно.
Не сходится. Нельзя. Невозможно.
А как же хочется!..
- Dama, - Эдварду не нравится ее тон и неожиданно проснувшаяся дрожь, ставшая теперь как озноб, - давай ты успокоишься, и мы обо всем поговорим, ладно?
- Эдвард, какой ребенок?.. – жмурясь, как при загадывании самого заветного желания, переспрашивает Белла. Не успокоится, пока все точки не станут над «i». Не посмеет.
Тихонько усмехнувшись, Эдвард немного отстраняется, но жену по-прежнему держит в руках. Заглядывает в ее глаза, правой рукой погладив по левой скуле, по которой до сих пор бегут слезы.
- Кареглазик или сероглазик. Наш ребенок, Белла.
В сером взгляде впервые нежность при произнесении этих слов. Впервые, слово во сне, блеск. Ему не плевать. Ему хочется. Он… любит!
- Я не?.. – вздрогнув, Белла автоматически накрывает ладонью живот. Левой. Неужели?
- Нет, - Эдвард уверенно качает головой, едва заметно морщась от ее предположения, - ну что ты!
- А как же?.. Я думала… филатха, Эдвард! Филатха! Где она? – как незыблемое доказательство, в котором теперь уж очень хочется сомневаться, Белла приподнимает руку с капельницей. До смерти боится оказаться права и до ужаса желает убедиться, что ошибалась. Теперь не огонек, теперь костер надежды. Теперь не стеклянная картинка – теперь каменный столб. Из веры.
- У меня, - мужчина, подавшись немного назад, выуживает из кармана заветную красную ниточку, с непониманием глядя на жену, - им надо было поставить капельницу, и я снял ее.
Сжав свое украшение так крепко, как только возможно, разглядывая его во всех ракурсах и при лучшем свете, Белла снова плачет. Плачет, широко-широко улыбаясь. До того, что болят губы.
- Я беременна, - едва слышно шепчет, горящими глазами оглянувшись на мужчину.
- Беременна, да, - подтверждает он, легонько чмокнув ее в лоб, - им удалось остановить кровотечение.
Похожее ощущение счастье – безбрежного, полного и яркого как никогда, охватывало Беллу лишь однажды. На свадьбе, когда на палец мужа надела кольцо и стала его. По-настоящему. Навсегда.
А теперь… теперь еще один подарок, еще один дар. Вторая жизнь после, казалось бы, смерти.
Не хватит благодарности…
- Мы пойдем в церковь, - заявляет Белла, притягивая Каллена обратно к себе и обнимая его крепко уже самостоятельно. Прижимаясь всем телом и глотая слезы, - пожалуйста…
Он кивает.
- Хорошо.
Белла поражается метаморфозе за каких-то полчаса. Из ненависти к мужу ее снова охватывает необъятная любовь. И снова, задыхаясь от полноты ощущений, она не может понять, как умудрилась родиться под такой счастливой звездой. Как ей может везти… настолько!
- Ты что, не знала? – спустя какое-то время, когда она, уже лежа на подушках, гладит его пальцы, а он перебирает ее волосы, спрашивает Эдвард. С удивлением, которое не скрывает.
Девушка качает головой.
- Мне сказали, ты знаешь! - он удивляется еще больше. И, видимо припоминая все то, что недавно случилось, морщит лоб.
- Наверное, я не услышала, - подтверждает не самые лучшие его предположения Белла. Краем мыслей, где-то в глубине сознания, припоминает седовласого доктора, склонившегося над ней.
Но теперь на это обстоятельство абсолютно плевать.
- Мне следовало сразу сказать тебе, - извиняющимся тоном, придя в себя, шепчет Каллен. Наклоняется к ней. Гладит. - Но я думал…
- Я тоже думала, - Белла поджимает губы, покраснев от правды, которую хочет произнести, в которой намерена признаться, - что ты не рад случившемуся… что ты… недоволен.
Эдвард морщится. Вот сейчас недоволен. Вот теперь.
- Изабелла, - припадает к ее лбу, целуя сначала его, а потом медленно спускаясь ниже и ниже к скулам, к щекам, к губам, - ну что ты такое говоришь.
- Извини, пожалуйста, я знаю…
- Я тебя люблю, - перебивает ее Эдвард, сделав глубокий вдох. И уже не робко, уже уверенно, как настоящий папа, мужчина и защитник, прикасается к сорочке жены на животе, - и его люблю тоже.
Северным сиянием, в которое при этой фразе, при чудесном признании окрашиваются глаза жены, Эдвард готов любоваться еще сотню лет.
А потому повторяет снова:
- Я хочу этого ребенка, dama.
И улыбается.
* * *
Этой ночью они оба остаются в больнице. Эдвард отказывается уходить, припоминая вчерашние слезы и неслышные просьбы жены о помощи, произнесенные дрожащими губами. Белла же отказывается его прогонять, несмотря на весь эгоизм подобного решения.
Без света, с опущенными на окна жалюзи, которые создают в палате особую, безопасную атмосферу, они с обожанием смотрят друг на друга. И не могут насмотреться.
- Если ты сломаешь себе спину, сидя так, - Белла нахмуренно смотрит на мужа, устроившегося на стуле и положившего локти и голову на простыни ее кровати, - я не виновата.
Каллен усмехается. Но в усмешке затаилась серьезность вкупе с решительностью.
- Даже не думай.
Белла закатывает глаза, удобнее устраиваясь на подушке. Сейчас она мягкая. Многое изменилось…
- Я бы с удовольствием обняла тебя, - тихонько заявляет она, робко посмотрев на мужчину. И тут же, сама себе, нервно улыбается уголками губ.
- Для этого мне не нужно ложиться к тебе, - мистер Каллен ловко поднимается со своего места,
как и шесть часов назад, нагибаясь к жене, - та-дам.
Белла искренне посмеивается, с удовольствием приникая к нему, теплому, ближе. Сегодня впервые, как прежде. Сегодня впервые, когда полностью может рассчитывать на заботу и поддержку. Когда теряется ночное происшествие в переулке и забывается… его боль. Когда он все делает, чтобы она не плакала.
- Будешь стоять так всю ночь? – спрашивает она.
- Тебе этого хочется?
Миссис Каллен осторожно гладит руками его спину. А потом, поцеловав напоследок, отпускает, укладываясь обратно на подушки.
- Нет, лучше сиди.
- Спасибо.
Мужчина возвращается на свое место, занимая прежнюю позу. Только вот глаз не закрывает. И Белла тоже.
Здесь на удивление хорошо. На удивление, потому что больница, как правило, место отвратительное и неприятное. Здесь пахнет горькими лекарствами, снующие в белых халатах люди слишком серьезны, чтобы расслабить пациентов, а скрипящие простыни – главный недостаток палат. И все же все это, причудливо соединяясь, сплетаясь вокруг, успокаивает. Главное, что Эдвард рядом. Главное, что с Комочком все хорошо.
- Как ты думаешь, - Белла слышит свой голос словно впервые. Теплый, переливчатый, счастливый. Донельзя. До последней грани, - кто это?
И кладет ладонь с заново завязанной (даже крепче прежнего) филатхой на свой живот.
Эдвард, задумчиво посмотрев на ее лицо, выдает свою версию:
- Мальчик.
- Мальчик? – Белла заинтересованно изгибает бровь, - почему же, Папочка?
Мужчина немного теряется от этого слова. Одно дело смириться с его звучанием, когда следует, а другое – услышать теперь. За семь с половиной месяцев до рождения и за полтора года до первого слова ребенка звучит… необычно.
Миссис Каллен виновато прикусывает губу.
- Слишком, да? Извини…
Мысленно делает себе пометку не злоупотреблять тем успехом, которого они с мужчиной достигли. Если ему непривычно или сложно, не стоит. Главное, чтобы не противно. Главное, чтобы без лишних мыслей.
- Не пристало тебе передо мной извиняться, - заявляет ей Эдвард, чересчур сильно выпрямившись и даже немного вздернув голову.
- Прямо так «не пристало»?
- Именно. После всего, что ты сделала для меня.
Белла обвивает руку мужа, забирая ее себе. Крепко сжимает. Даже сейчас, слабая, бледная и еще не до конца отошедшая от недавнего происшествия, едва не кончившегося печально, куда сильнее и оптимистичнее его. Не стараясь, переплевывает все его старания – Каллен замечает это для себя честно и быстро. Обреченно.
- Если бы вчера тебя не оказалось рядом, мы бы сейчас не разговаривали, - заявляет, скорбно усмехнувшись. Но на последнем слове голос вздрагивает.
И Эдвард вспоминает. Не намеренно, случайно. Просто потому, что так получается. Что так надо.
Вот она, Белла, сидит на чертовой белой плитке, белыми пальцами стиснув сорочку. Ошарашенная, выбитая из колеи, дрожит, огромными глазами глядя прямо в его.
Вот он, приложив все силы, чтобы заставить себя подняться и оставить жену на минуту-одну, перерывает карманы куртки в поисках телефона. Ищет меньше двадцати секунд, но, под нарастающие всхлипы Беллы, кажется, вечность.
Вызывает «скорую». Возвращается в ванную. Застает миссис Каллен клубочком свернувшуюся на бело-красном полу. Ее слез не видно и не слышно. А кровь все идет…
Эдвард не знает, можно ли трогать девушку. Не знает, что вообще должен делать. С надеждой, что врачи приедут как можно скорее, пытается эту надежду нарядить в другой вид – того, что все будет хорошо. Гладит ее мокрые, горячие щеки и шепчет какие-то слова, должные успокоить.
По сведенному лицу, по морщинкам, по изогнувшимся губам – по всему видно, как ей больно. А он эту боль облегчить не в состоянии.
Зато когда приезжает «скорая», зато, когда одна из прибывших – женщина – раздает четкие инструкции, дышать становится легче. Он знает, что Белле помогут.
- Я бы предпочел вчерашнее не вспоминать, - хмуро докладывает Эдвард, проведя тоненькую линию по руке жены.
- Я просто хочу сказать спасибо, - ласково говорит Белла, - за все, что ты сделал для нас.
Больше Эдвард ничего не ждет. Приподнимается на стуле, оказываясь возле лица Беллы. Аккуратно-аккуратно, как бесценное сокровище, целует ее. И с улыбкой замечает, что губы теперь теплые и розовые. А не как вчера…
- Я тебя люблю, - в который раз за сегодня говорит он, с заботой заправив выбившиеся пряди ей за ухо.
Этим днем мало что остается от нежной красавицы, которую он вел под венец шесть лет назад. Нет ни роскошного платья, ни изящных движений, ни соблазнительного взгляда из-под ресниц. Нет ничего, что когда-то так сильно цепляло его внимание.
Зато есть те вещи, без которых, как за это долгое время, а в особенности за последнюю неделю, Эдвард смог увериться, что не проживет: маленькие осторожные пальчики, знакомые и узнаваемые черты лица и глаза. Карие-карие. С пушистыми черными ресницами, которые без всякой туши выглядят лучше, чем на глянцевых обложках.
Белла маленькая, хрупкая и уставшая сегодня. Ее щеки без обычного румянца, немного впавшие, ее скулы заострились, а глаза потускнели. Но она та же. Та же самая, с которой мистер Каллен собрался провести жизнь. Внутри все осталось как прежде…
- Я тоже, - Белла, как ребенок, который не хочет отпускать в родительскую спальню отца, подтягивает его руку к груди, утыкаясь в нее носом. И истинно по-детски хихикает.
Эдварду до глобального потепления в самом сердце нравится ее веселое настроение и шутливый взгляд. Когда нет боли.
- Спокойной ночи, - шепчет он, повыше подтянув края ее одеяла, и, не забирая из цепких маленьких пальчиков руки, устраивается так, как планировал.
- Спокойной ночи, - эхом отзывается миссис Каллен, запечатлев на его одном из его пальцев – безымянном – невесомый поцелуй.
Несмотря на все те слезы, что пролила сегодня, считает этот день одним из самых счастливых. И благую весть, как, впрочем, следовало ожидать, принес ей никто иной, как Эдвард.
...Светло и темно. Светло и темно одновременно – такое может быть? С ее стороны – темно, а впереди – светло. Тьма и свет, соперничая, не могут поделить пространство маленькой палаты.
Белла, недовольная тем, что мягкий и тягучий, как мед, сон был прерван, недовольно жмурится. Белое марево, повисшее перед глазами, даже закрытыми, мешает и дальше резвиться с Морфеем.
А причина… луна?
Чуть приподнявшись на локтях, чтобы лучше видеть происходящее в комнате, заслоненное штативом капельницы, Белла щурится.
Единственное квадратное окно, на котором еще днем они задернули жалюзи, излучает тот самый свет, который безжалостно бьет по глазам. Шторы подняты, а луна полная. И располагается как раз напротив. Будто на картинке из сказки.
А рядом, как Белла совершенно некстати обнаруживает, обратив внимание на смятую и пустую часть простыней возле своей талии, стоит Эдвард. Стоит, опираясь на стену и с отсутствующим видом глядя в прозрачное стекло. Его губы крепко сжаты – даже отсюда видно.
- Ты не спишь? – тихо спрашивает девушка, хотя в такой тишине даже это звучит непозволительно громко. Ночь, видимо, глубокая.
Каллен вздрагивает. Против воли, наверное, чисто машинально… но так испуганно, что у Беллы сжимается сердце.
- Эдвард…
Мужчина оборачивается, старательно делая вид, что первой реакции не было. Глубоко вздыхает, умудряясь даже каким-то образом выдавить улыбку. Маленькую, но уже достижение.
- Я тебя разбудил?
Белла качает головой, случайно проведя пальцами по одеялу. И неприятный звук, тут же пронзивший пространство, обоих заставляет поморщиться.
- Все хорошо, - практическими одними губами отвечает Эдвард, первым приходя в себя и снова посмотрев в окно, - спи.
Хорошая попытка и, в принципе, хорошая просьба. Только теперь не до сна.
- Без тебя холодно… - жалуется Белла. Не знает, как по-другому уговорить его подойти.
- Очень? – Каллен облизывает губы, усилием воли разжимая сжавшиеся в кулаки ладони. За стеклом каменные многоэтажные дома и маленький больничный скверик с едва заметными скамеечками. Это настолько интересная картина?
- Да…
И Эдвард, вздохнув, возвращается. Послушно, преданно и верно. Оставив в покое стену, подоконник и опустив жалюзи, садится на свой стул, делая все, чтобы дыхание оставалось ровным. Второй раз выдавливает псевдо-улыбку, посмотрев в глаза жены.
Как и перед сном дает ей свою руку, поправляет одеяло.
И повторяет, уже нежнее:
- Спи.
Белла с болью замечает, даже при таком скудном освещении, какая усталость поселилась на его лице и сколько недавнего страха – он отпечатался в виде двух пересохших дорожек слез – затаилось в нем.
- Плохой сон? – сочувственно спрашивает она, теперь не сжимая его пальцы, а гладя. Если бы могла сесть – хотя бы сесть – непременно бы обняла сама. А так капельница и тяжесть внизу мешают. Не дают.
Эдварду не надо кивать, чтобы согласиться, но он кивает. Как-то обреченно.
- Я здесь, - по обыкновению повторяет Белла. Гладит не только ладонь, но и запястья, локти… до максимального предела, который может достать с лежачего положения.
- Я знаю.
- И то, что все хорошо, тоже знаешь?
- Да…
Белла кусает губы.
- Я обещаю тебе, - шепчет, прогоняя слезы, - что все пройдет. Оно… притупится. Оно тебя не будет беспокоить ночами, Эдвард.
Мужчина сухо кивает:
- Надеюсь.
И тут же переводит тему, панически боясь, что очередная истерика обрушится из ниоткуда.
- Я так и не сказал тебе, почему это будет мальчик.
Белла, пусть и без особого желания, соглашается оборвать прежний диалог. Включается в новый.
- Почему же? – с улыбкой спрашивает.
- Потому что, если бог хочет защитить женщину, Изабелла, он дает ей сына.
Белла часто моргает. А потом, опомнившись, поскорее добавляет:
- И мужа.
- И мужа. Но он не всегда способен защитить…
Миссис Каллен возмущенно вздыхает. Уверенно качает головой.
- Чистой воды ложь, Эдвард.
Мужчина не отвечает, решив промолчать. Только вот серые глаза поблескивают, а верхняя губа чуть-чуть, совсем капельку, как можно менее заметно, подрагивает.
Для Беллы это уже слишком…
- Обними меня, - просит она, протянув вперед ту руку, которую не сдерживает капельница, - пожалуйста, gelibter.
Каллен дважды моргает и, кое-как кивнув, исполняет просьбу.
А Белла исполняет свое желание, с трепетом, нежностью и любовью обнимая мужчину за талию. С удовольствием целуя его шею и поглаживая спину. С радостью встречая тепло и родной запах.
- Ты мой лучший защитник, - бормочет она, - и лучший муж. Ты ведь знаешь…
- Dama… - он пытается возражать. Знает, что зря, знает, на что это обречено, но… пытается. Зачем-то.
- А будешь еще и лучшим папой, - не давая ему закончить, добавляет Белла. И с величайшим наслаждением замечает, представив себе сиреневую колыбельку, что все еще может такое сказать. Что все еще не поздно.
…Через десять минут, поддавшись уговорам жены, Эдвард, как и пару часов назад, устроив голову на простынях, дремлет. Делает вид или нет, но дышит спокойно, а касания, которые Белла пообещала не прерывать до полного погружения в безмятежность – легонькие поглаживания по волосам, – делают свое дело, расслабляя и лицо. Судя по всему, не больше чем через полчаса он засыпает…
И, как спустя немного времени Белла сможет убедиться, что на этот раз – до утра.
* * *
Сложно не давать повода для волнений человеку, пусть даже тому, которого любишь больше всего на свете, когда самого это волнение буквально раздирает на части…
Эдвард замечает за собой, что теперь многого боится.
К Пиджаку, ставшему, прости господи, едва ли не домашним монстриком, прибавляется отныне и чудовищный по своим размерам страх за Беллу. За то, чтобы снова увидеть ее на больничной койке, под чертовым тонким одеялом и в рубашке в горошек. За то, чтобы смотреть, как она плачет. Оплакивает потери…
И если в этот раз повезло, если сейчас теперь кто-то смилостивился, позволил ей улыбаться, первостепенной его задачей – и как мужа, и как мужчины – является как можно дольше это состояние сохранять.
Разумеется, кошмары никуда не деваются.
Разумеется, каждый встречный мужчина – особенно если ему больше сорока и от него пахнет спиртным – вводит в оправданный, доводящий до того, что немеют ноги, ступор.
Только меняется другое: отношение к происходящему. К случившемуся.
Тайком от Беллы, чаще во время процедур в ванной, назначенных доктором Сурс, Эдвард терпеливо ждет, когда маленькая рюмочка наполнится нужным количеством успокоительного. Перед сном – обязательно, в течение дня – если нужно. Он очень надеется, что долго подобная зависимость не продлится, но в нынешнее время как бы справиться со всем вокруг без заветной настойки из трав не представляет.
Эдвард больше не кричит ночами и не сжимает подушки. Прижав к себе Беллу, всегда обнимающую его особым образом – одна рука на талии, а вторая – на шее, – спит до самого утра. И хоть сны бывают спутанными, страшными, вынуждают проснуться и даже сжать зубы от воображаемо-реальной боли, девушку они не тревожат. Эдварду удается ее не тревожить.
А еще немаловажным фактом достижений является постоянная сухость простыней. Травки тому виной или концентрация на спокойном и здоровом сне жены – неизвестно. Просто факт. И просто до ужаса приятное ощущение.
Обед готовит Белла. Он не умеет, а поэтому прежняя обязанность остается на ней. В выходные, сразу после выписки, когда жене надлежало больше времени провести в постели, чем на ногах, благодаря кулинарному сайту и двум «первым блинам» Каллену удалось-таки сварить более или менее съедобную кашу. И миссис Каллен честно, без отвращения, ела ее. Но когда «срок» вышел, сразу же вернулась к плите.
Теперь она не пропускает нужные приемы пищи в своем рационе и с тем же рвением, с каким Эдвард следит за ней, вынуждает есть его самого. Без отговорок и обсуждений.
В принципе, принимая все это во внимание, можно сказать, что жизнь налаживается. Даже Каллен это признает. Но все же мучается вопросом: а надолго ли?..
Понедельник – день X – приходит вместе с дождем и мокрым снегом. На улице темно, горят фонари, светят в окно с прозрачными капельками фары машин… Эдвард лежит в кровати, на широкой подушке, едва ли не с ненавистью глядя на мигающий будильник. На цифры на нем, намекающие, что пора вставать.
Сегодня мало помогло даже успокоительное – волнение чересчур велико. Каллена в прямом смысле слова бросает в дрожь при мысли заново окунуться в офисную жизнь и увидеть, почувствовать рядом десяток других людей. Коллег. Мужчин.
Проворочавшись всю ночь с боку на бок, он не чувствует себя отдохнувшим. Скорее наоборот.
Хочется послать все к черту, зарыться под одеяло и, крепко сжав руку Беллы, проспать как минимум до полудня…
Но та же рука – маленькая, с красивыми пальчиками – напоминает, почему это невозможно. И ради кого стоит попытаться вырвать острые иглы сомнений из сердца. Все-таки, кто бы и что ни говорил, одна ночь может кардинально поменять жизнь. Расставить все по местам с завидной скоростью, жесткостью и четкостью. Что бы уж наверняка…
Эдвард глубоко вздыхает.
Эдвард расправляет плечи.
- Ммм, - Белла, все-таки потревоженная его движениями, приникает к правому боку. С мягкой сонной улыбкой, не раскрывая глаз, целует в щеку.
От нее пахнет ванилью и свежими простынями. От нее пахнет домом, в который всегда хочется вернуться. Мужчина тут же расслабляется. Неосознанно, но, как оказывается, с большим удовольствием.
- Доброе утро, - говорит он, погладив каштановые волосы возле своего плеча.
Белла, дважды моргнув, немного выгибается и открывает глаза. Сон еще крепко держит их, но забота, просочившаяся наружу, очевидна. И тепло.
- Доброе, - нежно отвечает она.
- Мне пора…
- Уже? – она удивленно оглядывается вокруг, хмурясь от предрассветной темноты комнаты. - Еще рано…
- Половина восьмого, - квадратная цифра с тупыми краями умудряется порезать. Больно.
- Ладно, - Белла нехотя отстраняется назад, на свою половину кровати, и в который раз побуждает Эдварда на борьбу с преступным желанием остаться. Теперь уже сводящим с ума своей несбыточностью.
- Я не хочу уходить, - поддавшись внезапному порыву, едва слышно докладывает он. И тут же на себя злиться.
А вот Белла, несмотря на сонливость, тут же приходит на помощь. Будто специально заготовила фразы для такого развития событий.
- А как же компания? Без своего вице-президента? – улыбается. Даже в сумерках видно, как красиво.
- Компания… - многозначительно протягивает мужчина, но, так и не найдя подходящих и весомых аргументов, замолкает. Оставляет фразу незаконченной.
Девушка расценивает это по-своему. Возвращается на прежнее место. И без стеснения, с любовью, похожей на детскую – самую искреннюю, – занимает всю грудь мужа, крепко-крепко обнимая его. Как того медвежонка, без которого не могла заснуть в пять лет и которого считала самым драгоценным своим сокровищем.
- У тебя все получится, - четко, хоть и мягко проговаривает она, - мы с Талисманом даем слово.
- С Талисманом? – Эдвард удивленно изгибает бровь, укладывая свои ладони поверх спины жены.
- С сероглазиком, - объясняет она. Посмеивается.
И этого – ее смеха, ее поддержки, ее слов, подкрепленных услужливой памятью, щедрой на воспоминания, – оказывается достаточно. Потратив еще минуту, чтобы насладиться приятным моментом, Эдвард откидывает одеяло, поднимаясь с кровати. Оборачивается к жене, с интересом наблюдающей за ним с мягкой подушки. Задумчиво проводит пальцами по заросшему подбородку и щекам. Щурится, хитро блеснув посветлевшими серыми глазами:
- Ты случайно не знаешь, где моя бритва, Изабелла?
Примечание: до финала осталось меньше двух глав. Ваше мнение о прочитанном для меня как никогда важно. Обожаю дискуссии на Форуме :)
Источник: http://robsten.ru/forum/34-1983-1
все потихоньку налаживается, у них все будет хорошо со временем. Спасибо за главу 
