Capitolo 10. Часть 1.
Примечание автора: весь разговор до "***" ведется на русском.
К тому моменту, как он подъезжает к дому, они играют в снежки.
Эммет, которого по черному пальто слишком легко заметить среди белоснежного марева, делает выпад вперед, выглядывая из-за крепких стен, и, размахнувшись, кидает мягкий комочек вперед, точно в цель.
Напротив его снежной крепости, за которой при всем желании не сможет спрятаться из-за роста и размера, стоит построенная Каролиной. Как всегда полукруглая и как всегда выверенная до последнего кирпичика. В ограждение из белоснежного покрывала воткнуты еловые ветки, мешающие обзору. Эммет попадает редко, а потому в большинстве случаев выигрывает она.
Как и сейчас, когда, судя по громкому победному кличу, Карли выскакивает из своей засады, замахиваясь сразу двумя снежками в зеленых рукавичках, и бежит к отцу. Он удивлен такой контратакой, а потому медлит… и промедление оказывается для него фатальным. Меткий снежок попадает в цель, и по сюжету мужчине приходится сдаться.
С псевдо-стонами повалившись на снег, Каллен-младший дурачится, разбрасывая руками податливое месиво и одновременно увлекая за собой дочь.
Девочка громко и заразительно смеется, отбиваясь от отца своими заснеженными руками, но для нее это обречено на провал - папа всегда держит крепко.
За своей игрой даже не замечают подъезжающей машины, что дает Эдварду еще несколько мгновений, дабы понаблюдать.
Он видит, устроив руки на руле и усмехнувшись, что на малышке любимый зеленый комбинезон с оленями - животными, которых затмевают для нее только отец и дядя, - пушистая шапка с помпонами, трепещущими от каждого резкого движения, что девочка делает, все еще не смиряясь со своей участью. На ногах те самые американские ботинки, что они покупали вместе чуть больше двух недель назад - антискользящие, непромокаемые и, как гласила реклама, «способные согреть в самую лютую из зим - экстра-утепление». Как раз то, что им было нужно. И даже цвет - темно-розовый - девочку не смутил.
В конце концов, противостояние между отцом и дочерью заканчивается ничьей. Устроившись на его широкой груди и выпутавшись из своих рукавичек, девочка щекочет его, сама заходясь от смеха. Беззаботнее ее - да и Эммета, обычно хмурого, погруженного в дела компании и старающегося одновременно построить хоть какие-то постоянные отношения, - еще стоит поискать.
Эдвард смотрит на них через лобовое стекло, в какой-то момент думая, в правильное ли время приехал. Судя по радостному смеху и крепким объятьям, эти двое вполне наслаждаются обществом друг друга, и третий может оказаться лишним.
В его мечтах о играх с детьми ведь тоже не было посторонних. Они мешают наслаждаться процессом. И портят веселье.
Хмыкнув самому себе, мужчина всерьез собирается развернуть машину и уехать. Оленя может передать и позже, не сошелся же на нем свет клином. Да и желатинки не испортятся…
Но, пока суть да дело, становится поздно. Его замечают.
Эммет, усевшись на снег, показывает Карли пальцем на его машину. Поправляет сползшую шапку - тоже зеленую - и показывает. На губах хитрая улыбка.
И если до того, как взгляд малышки разгорается сотней огней, а лицо освещает широкая-широкая, едва умещающаяся на нем улыбка, Эдвард мог уехать, то теперь не сможет даже под дулом пистолета. При одном взгляде на девочку ему становится так тепло, спокойно и хорошо, что отказаться от этого кажется не просто непомерной глупостью, а настоящим безумием. Сил не хватит.
Паркуя машину на подъездной дорожке, он с предвкушением еще большей радости на лице племянницы достает из салона заветный белый пакет. Выходит, не потрудившись даже надеть перчатки и застегнуть пальто.
Каролина, с завидной скоростью минуя обе крепости, склад снежков и небольшой заборчик, ограждающий внутренний двор от парковки у гаража, летит ему навстречу. Ее черные косы, с такой трепетностью заплетенные утром Голди, безбожно растрепываются на ветру. Прическу уже не спасти…
Каллен делает два шага вперед и приседает, с обожанием взглянув на девочку. Она знает, что может разогнаться, не рассчитывая вовремя затормозить, и все равно никогда не упадет. За восемь лет ее жизни дядя так приноровился, что даже в тех случаях, когда поймать малышку слишком сложно, практически невозможно, тем более при такой скорости, умудряется делать это.
Каролина ему безоговорочно верит - и в этом тоже.
- Дядя Эд! - восклицает, метко пущенной стрелой врезаясь в тело, и тут же, не давая возможности к отступлению, как и папе, крепко-крепко обвивает ладошками за шею. Приглушенно хихикает, стараясь отдышаться. - Ты приехал! Ты приехал, дядя Эд! - счастливо бормочет она, уткнувшись носом в его шею, а пальчиками стискивая ворот пальто.
Она любит это пальто - как и любое другое, впрочем, которое носит дядя, - оно всегда мягкое, всегда теплое, забавно шуршит, если проводить по нему пальцами, и пахнет медом с клубникой. Всегда медом с клубникой, хотя дядя ничего из этого не ест. Это пальто - как и тактильные ощущения от него - привет Карли из детства. Прежде в аэропорту и самолете она всегда засыпала, зарывшись носом в нутро этой одежды (папино неприятно пахло сигаретами), и знала, что когда проснется, все, кто нужен, будут рядом. Ту же уверенность пальто давало ей и в любой другой обстановке: когда сильно-сильно болел живот, папа был в отъезде, и дядя Эд среди ночи приезжал к ней, чтобы отвезти в больницу, оно было на нем - давало ей спокойствие и надежду. Давало понимание, что в обиду ее не дадут.
- Ага, - с нежностью прижав к себе девочку, шепчет Эдвард, - я же обещал тебе.
Она быстро-быстро кивает, все еще делая слишком много вдохов-выдохов, отчего немного подрагивает. Мужчина удобнее перехватывает племянницу, поднимая на руки и вставая с земли вместе с ней.
- Я соскучилась, - набрав достаточно воздуха, выдает Каролина. Немного отстранившись, двумя ладошками, все еще слишком холодными от недавних зимних забав, гладит его щеки. И справа, и слева. А потом выгибается и со свойственной детской непосредственностью чмокает в нос.
- Я тоже, малыш, - не забывая ее клички, отзывается Эдвард. Возвращает ей поцелуй в тот хорошенький, маленький, слегка вздернутый носик.
Не убирает рук девочки от себя, не отворачивается. Пальчики Карли на лице, пусть даже и ощущаются только слева, не смущают. Ей позволено делать с ним все. И где угодно прикасаться.
- Мы играли в снежки, - расслабленно выдохнув, сообщает Каролина. Оглядывается назад, указывая на поле недавнего боя и притоптанный снег, - я победила папу дважды!
Каллен убирает спутавшуюся прядку с ее личика, с одобрением улыбнувшись. Опять же, не ворочает головой, не прячет от нее кривоватой улыбки. Карли даже на своих рисунках не чурается ее изображать, считает скорее достоинством и интересным дополнением, чем внешним недостатком. Однажды даже призналась ему, что ей бы тоже хотелось улыбаться так же - чтобы слева широко, а справа неподвижно - так куда красивее и загадочнее. Как в сказках.
И, по крайней мере, еще лет пять у Эдварда была надежда, что это мнение не изменится. Иначе ему и в ее обществе будет необходимо тщательно следить за всеми своими эмоциями.
- Ну конечно! Ты же чемпион в снежках, малыш! - заверяет он. По-настоящему наслаждается теплотой ее тельца, ее ручонками на плечах и такой очаровательной улыбкой. Если для того, чтобы Каролина его любила, ему бы следовало отказаться от собственных детей, он бы отказался. Уже в который раз убеждается: ради нее пошел бы на что угодно.
- А ты со мной сыграешь, дядя Эд? Ну пожалуйста! - свои серо-голубые глаза, точь-точь Эммета, просительно округляет. От нетерпения выгибается в его объятьях, стараясь смотреть сверху вниз. Стараясь уговорить.
- Дядю Эда с порога и в снег, да, Каролина? - недовольно хмыкает Эммет, дав время на достойное приветствие, а теперь подходя к ним. Он весь перемазан, как в детстве чернилами, так сейчас снегом. Одежду сразу следует отправлять сушиться.
Брату Каллен-младший дружелюбно улыбается, похлопав по плечу. Он рад его видеть.
Эдвард встречает такой жест с теплотой внутри. Больше всего боялся помешать и прийти не вовремя, а на деле получается… это лучшая новость за весь день.
- Я ненадолго, - считает он нужным произнести вместо благодарности, показывая, что не отнимет у Эммета дочку в единственный в неделе выходной, - как насчет какао с печеньем, Карли? Ты же знаешь, какие Анта печет вкусные…
Глаза малышки загораются. Снежки забыты.
- Да, да, да! - весело щебечет она, еще раз чмокнув дядю - на сей раз в щеку, правую. Все еще продолжает делать вид, что не знает, что он этого не чувствует. По-разному пытается опровергнуть услышанное.
А потом малышка соскакивает с рук, становясь рядом с дядей и крепко сжимая его протянутую руку. Для своего возраста она достаточно маленькая, тем более если учесть рост Эммета, но совершенно не смущается такого положения дел. Наоборот, прозвище, наравне с самым главным - «дюймовочка», - воспринимает как комплимент.
- Почему ты вчера не приехал? - с легком укором спрашивает Каролина у Эдварда, пока они идут по тоненькой стежке в направлении крыльца. Дом Эммета находится через десять коттеджей и одно гольф-поле от его, так что какое-никакое расстояние имеется. Но в случае необходимости всегда можно быстро приехать - это был главный критерий покупки.
- Машина испугалась метели, Карли, - мягко объясняет он, не замечая недоброго взгляда брата, сказавшего ей время прилета, - отказалась работать.
- Метель красивая, - не соглашается девочка, оглянувшись вокруг, - если тепло, конечно, одеться.
Эдвард ерошит ее волосы, чуточку прищурившись.
- И согреться в доме, - произносит он, - пойдем-ка внутрь, малыш. Нас ждут печеньки.
Двадцатью минутами позже, когда Каролина ищет по дому Голди, желая показать ей свой подарок от дяди - чудесную плюшевую игрушку, - Эдвард и Эммет сидят на диване в гостиной, держа в руках по два шоколадных печенья, выпеченные заботливой Антой. В каждом имеется изюм и кусочки чернослива, придающие сладости особый вкус.
Эдвард, хоть и не считает себя любителем выпечки, не упускает момента полакомиться таким десертом.
Эммет же, допивая оставшееся на дне стакана горячее молоко - дань старой семейной традиции, когда маленькие Каллены сидели возле камина в объятьях Карлайла и Эсми и, глядя на отблеск огонька в молочной пене, рассказывали о самых сокровенных желаниях, - был твердо намерен использовать предоставленное случаем время.
Каролины не было, а значит, затронуть можно было и запретные при ней темы. По крайней мере, на минут десять так точно.
- Ты выглядишь уставшим, - замечает он. Как бы между прочим. Для начала.
Эдвард раскусывает мужчину за минуту. Может, даже меньше.
- Я плохо сплю в чужих кроватях, - но особо ничего не утаивает.
- Чужих кроватях? Ты разве не привез «девочку»?..
- Привез.
Картинку Каллен-младший составляет за полсекунды. Хмурится.
- Они дошли уже до твоей постели… - стиснув зубы, шипит он. Под кожей ходят желваки - вполне заметно.
- Они тебе совершенно неинтересны, - говорит Эдвард и тяжело вздыхает, - почему ты все время хочешь разговаривать о них?
Мужчина отставляет стакан на журнальный столик. Хмурится, словно оскорбленный.
- Они забирают твою жизнь и твое время, - мрачно выдает он, - причем львиную долю. Я беспокоюсь.
- Я всегда найду время для вас с Карли.
- А для себя? Для себя ты его искать собираешься?
- Эммет, пожалуйста, - Эдвард чует приближение той страшной тяжести в груди, которая всякий раз наваливается при подобных обсуждениях. От нее потом не избавиться, - я пришел побыть с вами. Давай не будем превращать эту встречу в допрос. Я правда соскучился.
Каллен-младший замолкает, поджав губы. Его суровый, серьезный взгляд смягчается. Качнув сам себе головой, он кладет ладонь на плечо брата:
- У меня нет намерений расстраивать тебя.
- Я знаю, - краешком губ тот улыбается, - спасибо.
Эммет немного медлит, прежде чем спросить кое-что еще. Взвешивает «за» и «против», присматриваясь к брату.
В Америке, особенно вдалеке от дома с Каролиной, Эммет чувствует в себе раскрепощение и ведет куда более вызывающе, куда более грубо, Эдвард знает. Этакий стальной медведь, пуленепробиваемый даже миллионом неудач.
А здесь, в России, рядом со своей маленькой девочкой, которая день ото дня вызывает все более умиляющие эмоции, самый настоящий «медвежонок», Изза была права. И это поразительно, что женщины бегут от Эммета. Если бы хоть на миг они увидели его такого, настоящего, никогда бы не посмели. Выстроились бы в очередь.
К тому же, у него есть то, чего у Эдварда никогда не будет. То, что каждая женщина по праву считает величайшим подарком, который ей только может сделать мужчина: возможность иметь детей. Поэтому, если брат-таки женится снова, его брак обязательно будет счастливым, а Карли с радостью понянчит братиков и сестричек.
- Как она? - в конце концов решается Каллен-младший. Рискует.
Эдварду не нужно переспрашивать, чтобы уловить суть вопроса. Эммет задает его не так редко.
- Боится, - говорит он, откинувшись на спинку дивана. И свое печенье, и свое молоко ставит рядом со стаканом брата. Желание есть пропадает.
- Тебя?
- Всего и всех, - он сочувственно качает головой, припоминая, с какой панической атакой Изза встретила подготовленную им комнату, а потом, ночью, плакала в новой спальне, подстроенной уже под ее вкус.
Больше всего на свете Эдвард не любил вида плачущих женщин. Каждый раз при взгляде - одном-единственном - на такую у него вдребезги разбивалось сердце. Эсми называла его очень сострадательным мальчиком, а Карлайлу объясняла его излишнюю эмпатию случившимся в Греции. Порой она тоже плакалась мужу, что не может заменить детям мать. Что не справляется. И тогда доктор Каллен утешал ее так же, как и обоих сыновей в минуты кошмаров. Он озвучивал все достоинства и правильные шаги в ее поведении и воспитании мальчиков и не забывал упомянуть, что и сам им не родной отец. Самое главное, что они вместе, они любят друг друга - всю свою маленькую семью, чьи бы ни были эти мальчуганы прежде - и потому справятся. Не сдадутся. Это утешало - близость утешала…
И Эдвард, не понаслышке зная о ее чудодейственной силе, не брезговал помочь этим своей новой «голубке». И чудо это или нет, но после того, как прижалась к нему, как спряталась в своем коконе из одеяла, уткнувшись лицом в его шею, заснула достаточно быстро. До самого утра ни разу даже не дернулась, не встрепенулась. Совершенно спокойно проспала ночь.
- Трусихой она мне показалась, - недоверчиво бормочет Эммет, вспоминая свое фиаско в Лас-Вегасе.
- Там была ее территория, и она понятия не имела, что мы намерены сделать.
- А я предлагал тебя оставить все как есть. Видишь, ты только зря бередишь ее раны.
После этой фразы брат так пронизывающе смотрит на него, что Эммет немного теряется. Хмурится, недоумевая.
И Эдвард объясняет:
- Я видел ее после передозировки… ты представить себе не можешь, что с ней стало, - надломлено шепчет он, - я не мог позволить ей просто так умереть.
- Она жива.
- Она жива сегодня. Но следующий раз стал бы последним, - убежденно произносит Эдвард, - их невозможно оставить по одному лишь собственному желанию, без помощи. Я тоже был убежден, что смогу бросить, когда захочу.
Эммет раздражен. Он ненавидит эту тему, потому что она неизменно пересекается с другой. И доводит до той грани отчаянья, от которой не всегда удается оттащить.
- Хватит. Прошло уже столько лет - десятки! - а ты все вспоминаешь…
- Потому что не забывается, - сдавленно сообщает тот. И морщится.
Каллен-младший придвигается к мужчине ближе. Садится рядом с ним, повеяв своим любимым апельсиновым парфюмом и буквально обдав беспокойством. За него. Порой Эдварду кажется, что после смерти Карлайла его функцию в семье взял на себя вовсе не он, как старший, а Эммет. Он был более земной и более прагматичный. Он мог остановиться на краю пропасти, когда бы Эдвард уже решил сорваться. Потому что знал, как будет правильно.
И его забота вдохновляла. Любому человеку нравится, когда его по-настоящему любят и пекутся о нем. Когда есть кому позвонить даже поздней ночью и с кем поговорить, к кому вот так вот, без приглашения, можно приехать. И не прогонят.
- Эдвард, послушай, - тем временем Эммет, глядя прямо ему в глаза, басовито шепчет, - самолично ты спас четырех женщин от их полного краха, с помощью фонда - еще сотни и не смей опровергать это. Словом или делом, но ты помог стольким, скольким мне за всю жизнь не удастся. У тебя огромное доброе сердце, я понимаю, почему мама так говорила. И ты попросту не можешь жить, глядя, как кому-то плохо, - он говорит с ним как с Карли, когда та жалуется на суровую действительность. Мягким голосом убежденного в своей правоте спутника и друга, - поэтому, если где-то там, за этими бесконечными облаками, Рай все же есть, место тебе там давно обеспечено.
Ободряюще улыбается, наблюдая за тем, каким доверчивым и мерцающим взглядом Эдвард его слушает. Не перебивает, дает досказать.
- Карлайл и Эсми усыновили двоих детей, которым бы никто, кроме них, не помог, - с большим рвением продолжает Эммет, - нас с тобой. И они были счастливы вместе - как мужчина и женщина. Почему ты даже рассмотреть не хочешь такой вариант?
Дважды моргнув и сделав глубокий, успокаивающий вдох, Эдвард похлопывает брата по плечу:
- Я уже им живу. Эмм, если бы можно было удочерить совершеннолетних девушек, я бы так и сделал. Ты же знаешь, какой на самом деле этот «брак».
- Знаю. И знаю, что нормальный тебе бы не помешал. Без меценатских замашек. Ты вполне можешь и дальше направлять их, но при этом знать, что дома есть женщина, которая ждет тебя - и не за тем, чтобы закатить истерику, побить посуду или потребовать развода.
Эдвард весело усмехается.
- У меня такая есть, - заговорщицки сообщает он, кивнув брату за спину, - наша с тобой очаровательная маленькая принцесса.
Разговор прерывается сам собой. Эммет оборачивается, глядя на то, как дочь бежит в их сторону, крепко прижимая к груди оленя. Куртку и комбинезон сменило домашнее синее платьице, привезенное Мадлен из Парижа, а косы, к ужасу Голди, расплетены. Теперь густые черные волосы девочки свободно рассыпаны по плечам.
С ногами забираясь на диван, малышка сразу же выражает свою благодарность за подарки дяде. Буквально зацеловывает его, не давая вырваться, даже если бы вдруг захотел.
- Спасибо, спасибо, спасибо! - счастливо бормочет. От нее уже пахнет коктейлем фруктов, обещанным на упаковке желатинок, а губы чуть-чуть липкие от их сладости.
Беспечно засмеявшись, Эдвард прижимает ее к себе. С нежностью гладит шелковистые волосы, с искренним, ничем не заменимым счастьем наслаждается объятьями.
Наглядно показывает Эммету то, о чем только что говорил. Подтверждает.
- Не за что, мой малыш.
* * *
POV Bella
В мою дверь стучат. Негромко, но слышно. Негромко, но больно - как молоточком по самым мягким тканям, как ржавым ножом вглубь нежной плоти: я почти чувствую металлический привкус крови во рту.
Стону, дернувшись, когда стук повторяется. Ровно рассчитанной дробью, три через три, он нещадно меня пытает.
Как там говорила Роз - проснуться с мыслью, что все хорошо? Что солнце светит, поют птицы и вообще - вокруг одно только благоденствие? Как бы не так!
Я всерьез начинаю думать, что в этом доме меня хотят убить. Пытают, так сказать. Ну сколько, сколько можно стучать?!
- Открой им… - морщусь, покрепче приникая лицом к чему-то мягкому и подозрительно пахнущему Калленом, - твой дом…
Но в ответ ни звука. Он словно бы игнорирует меня.
Нехотя, даже не скрывая этого, открываю глаза. Всерьез думаю о том, чтобы обругать Эдварда, вынуждающего меня просыпаться в такую рань, но не нахожу его рядом. То, к чему по-прежнему, помня о ночи, прижимаюсь - всего-навсего большая белая подушка, хоть и пахнет тем, кто на ней спал. Но кроме нас с ней в комнате пусто. Словно бы ничего и не было.
ТУК-ТУК-ТУК!
…Плохо контролирую себя, когда соскакиваю с кровати. Прямо так: соскакиваю, спрыгиваю, одним точным движением послав сбившееся одеяло в дальний угол комнаты и смяв босыми ногами простыни.
Вижу все через фильтр ярости и боли, от горечи (опять одна и опять в западне замкнутой комнаты) смешавшихся в единый коктейль и отравляющих так, как никакому яду не под силу. От каждого движения, тем более такого размашистого, легче явно не становится, но меня греет мысль, что сейчас выскажусь стучащим и понаблюдаю за их лицами.
Если Эдвард решил пустить в ход свои джентльменские замашки снова, я его больше не пощажу. Вчера ночью стучать было излишним, так? Можно было бесплотным призраком пробраться внутрь, перед этим еще и подслушав. Так какого черта сегодня?
Хватаю блестящую от капельки света из-под темных штор дверную ручку, резко дергая ее на себя. Распахиваю деревянную заставу, выпустив всю ненависть и отчаянье, что затаились внутри от такого пробуждения.
И выдаю, толком не разобравшись, кто по ту сторону порога:
- Идите отсюда вон!
Ответом мне служит пара удивленных голубых глаз и взлетевшие вверх брови. Вторая экономка Каллена, та, что типичная русская, Анта, если не ошибаюсь. В руках у нее маленький металлический поднос, на нем большая кружка с чем-то дымящимся и блюдечко печений. Шоколадных. Причудливой формы.
- Доброе утро, Изабелла, - чуть приглушенно говорит она, совладав с лицом. Делает незаметный мне глубокий вдох, - извините за беспокойство. Я подумала, может, вы не захотите спускаться? И принесла завтрак.
На такое ответить мне нечего. Тем более после уже произнесенного.
- Извините… - теряюсь, оглядываясь назад так, словно бы нечто в обстановке комнаты может подсказать, как вести себя теперь, - я думала…
Она понимающе кивает.
- Ничего страшного, - ободряет меня. У нее довольно мягкий, по-настоящему женский голос. Но акцента в нем, в отличие от Рады и Сержа, конечно, побольше, - я могу оставить печенья? Мы испекли их специально для вас.
Ее добродушие в ответ на мою грубость настораживает. Не могу сделать ничего, кроме как кивнуть. Не знаю, есть ли здесь в принципе другой ответ.
Вопросительно взглянув на меня, Анта получает разрешение войти в комнату, когда отодвигаюсь от порога. Делает вид, что плотно зашторенных окон, крайнего беспорядка на постели и моего общего вида, который явно не назвать сносным, не замечает. Осторожно опускает поднос на прикроватную тумбочку, стараясь не расплескать содержимое кружки.
- Чай с мятой, - приметив мой интерес к плещущейся по стенкам жидкости, говорит она, - придает бодрости.
Что странно, меня даже не тянет озвучить ей, что любому чаю предпочитаю кофе. Сейчас это кажется неправильным.
- Спасибо.
Моя благодарность явно радует женщину - она улыбается шире.
- Можете составить список блюд, которые любите, - сообщает, - и мы с Радой с удовольствием их приготовим. Например, на сегодняшний обед. Вам хочется чего-то определенного?
Несмотря на то, что голова по-прежнему болит, во рту сухо, а еда - последнее чего бы попросила, я все же слушаю Анту. И с таким вниманием, за которое Рональд заплатил бы кругленькую сумму. Сама себе удивляюсь.
- Нет, не надо, - кое-как выдаю, догадавшись, что она ждет ответа. Отвожу взгляд, тщетно ища, чем себя - и его - занять.
Безмолвный намек, впрочем, экономка понимает. Ни смущать, ни лишать меня комфорта не собирается.
- Как скажете. Если что-то понадобится, мы внизу, - и напоследок одаривает еще одной улыбкой. Теплой.
Я закрываю за ней дверь и понимаю, что не спросила об Эдварде… он дома? Черт.
Приникнув к холодному дереву, стараюсь унять дыхание. С ним явно что-то не то еще с ночи, когда опять, нарушая все возможные правила, установленные для своей же безопасности своим же сознанием, жалась к Каллену. Я осуждаю себя этим утром и свою слабость, конечно же, но… понимаю. Понимаю, почему позволила ему: ради своего удобства и тягучего, ароматного, практически шелкового спокойствия. Мне редко когда удается ощутить его в полной мере: настолько.
Поэтому, как бы там ни было, если переиграть вчерашний день заново, я бы все равно согласилась. Хотя бы списав сию слабость на первую ночь на краю света.
У меня была целая тихая ночь, дабы выспаться и все обдумать на трезвую голову. Даже если достигнуть полной цели - доспать свое утреннее время - не удалось, по крайней мере мне было тепло и спокойно, а мысли сейчас не путаются и не цепляются друг за друга, превращаясь в кашу. Дают разобрать себя по волокнам, по микроскопическим частичкам - все, дабы вынести правильное решение.
Я еще помню, что у меня сегодня обещанный разговор с мистером Калленом, от которого оно в большей степени зависит, и то, что он до сих пор не явился, никак не отменяет моей заинтересованности: нужен список вопросов.
Да и день неплохо бы все же начать. На часах почти полдень.
Моя новая жизнь здесь будет долгой и нудной, а значит, сперва-наперво неплохо бы изучить комнату. В конце концов, мне здесь жить.
Отрываюсь от двери, с решимостью поворачиваясь лицом к спальне.
Что она меньше подготовленной уже заметила - раза в полтора, - будет лишним снова об этом говорить. Да и балкон никуда не делся, как и прикрывшие его шторы. Я трогала их вчера - толстые, тяжелые, из грубой ткани, - и полная противоположность газовой ерунде, предложенной мне раньше.
Меблировка минималистическая, чтобы и без того небольшое пространство не сделать вовсе крохотным. Но все необходимое есть: кровать, которая больше всего в комнате, с высоким матрасом, ворохом подушек и темным с золотыми лилиями в виде узора покрывалом; две стандартные прикроватными тумбочки с круглыми ручками; встроенный шкаф для одежды, где уже висят кое-какие вещи для меня, вертящийся офисный стул с твердой спинкой, письменный стол с широкой поверхностью и полный канцелярский набор к нему, устроенный на специальной подставке.
Я принимаю мысль полюбопытствовать. Покидаю свое прежнее место, направляясь к полкам стола. Приседаю перед ним, осторожно прикасаясь к ручкам выдвижных ящиков. Боже, будто бы там что-то запретное, честное слово.
Выдвигаю первый: несколько пачек с цветными карандашами, акварельный набор с палитрой всевозможных цветов и даже акриловые краски, к которым с детства не прикасаюсь. А еще кисти и стаканчик под воду. Мечта художника.
Выдвигаю второй ящик: настоящий ворох, не меньше сотни листов бумаги для рисования: разной плотности, разного оттенка белого и разного размера. Боже, а я ведь только раз сболтнула про это хобби.
Выдвигаю третий, последний, уже не зная, что и думать. А нахожу пустоту. И подпись - «для твоих личных вещей».
Чудесно.
Ладно, хорошо. Со столом понятно. Вопрос лишь, когда он успел все это собрать? Если планировал, что я буду жить в той комнате, то по идее… неужели пока я спала? Сколько раз он заходил сюда без разрешения?
Недовольно скрестив руки на груди, направляюсь к шкафу. Уж очень интересно, насколько мистер Каллен ошибся с размером - тут у меня точно есть причина и веское доказательство продемонстрировать ему, что не все держит под контролем и не все знает. Осадить гордыню.
Высокая дверь, уходящая в самый потолок, сдвигается влево, являя на мое обозрение боковой отдел, полностью отданный под вешалки. Это верхняя одежда. Три пальто, одна пуховая, судя по ощупи, куртка и шубы. Я такие уже видела - там, в молле Беладжио, рядом с магазином нижнего белья. «Русские зимы» назывался, а слоган был «Мы спасем вас от арктического мороза». Теперь и я словно там побывала: у меня три подобных изделия. Черное, темно-каштановое и… белое? Останавливаюсь, распахнув глаза. Удивленно, поморгав, смотрю внутрь шкафа. Действительно, белая. Белая шуба. Он купил мне белую шубу.
Молодец.
Не собираясь даже мерить, перевешиваю ее в самый конец - никогда в жизни ничего подобного не надену. Начинаю примерку с черной, наиболее подходящей под предпочтения. Просовываю руки в рукава, поправляю воротник… сидит как влитая. Никаких нарушений с размером, с длиной… даже застегивается на все пуговицы.
Если раньше я сомневалась, что Эдвард колдует, теперь нет. По-иному объяснить такое попадание невозможно.
Для чистоты эксперимента перепроверяю: снимаю пальто, темно-серое, слава богу, не светлое, накидывая его на плечи.
Так…
А куртка? Ну куртка-то точно не подойдет! Я потому и не ношу их, потому что, чтобы подобрать более-менее приемлемую по внешнему виду, надо потратить целый день на шоппинг.
Длинный замок, пуговицы, прорези для пальцев в подкладке под рукавами и… момент истины.
Снова разочарование - в себе. Потому что сидит новая одежда вполне сносно. А судя по жару, что почти сразу же ощущаю, греет не хуже.
В остальных отделах шкафа обнаруживаются майки, пуловеры, свитера, блузки, брюки, пара юбок и хорошие платья. Все выдержано в единой цветовой гамме, не отклоняющейся в сторону светлого, но и не сбегающей к черному. Нечто среднее, нечто общее: цвета теплые, но не яркие и не пугающие своей белизной. Сносные, в целом, - вся палитра с приставкой «темно» - темно-бежевый, темно-синий, темно-зеленый…
Большинство вещей сделано под суровые условия этой ледяной страны, а именно: отсутствие выреза, толстая ткань и достаточная длина. Пару летне-весенних вариантов присутствуют, но они минимальны. Видимо, дождаться другой поры года, кроме как зимы, очень сложно. Или же они настолько холодные, что предложенные наряды так же подойдут. Разве что без пальто.
Обувь меряю с заранее признанной обреченностью, которая оказывается справедливой: удобно, тепло и комфортно. А самое главное, что без каблуков. Он будто мысли мои читает. Есть и длинные сапоги, и полусапожки, и почти ботинки… и даже что-то темное, судя по виду, шерстяное, с крайне твердой подошвой. Это на случай схода ледника? Мне кажется, даже на Аляске такого не найти.
Отворачиваюсь от шкафа, закрывая его. Краем глаза зацепив металлический поднос, вспоминаю о завтраке.
О своих дальнейших действиях я раздумываю недолго.
Перво-наперво включаю свет, с радостью замечая, что освещение и без окон здесь достаточное. Затем забираю принесенный Антой поднос, переставляя его на письменный стол. Выуживаю из полки чистый лист, забираю с вертушки для канцелярии хорошо заточенный черный карандаш.
Пробую печенье - ничего. Чуть отпиваю из кружки чай - вкус не самый лучший, но пить можно.
И затем, полностью сосредоточившись на том, что делаю, обдумываю необходимые вопросы, помечая их на листе.
Больше шанса на подобный разговор может и не представиться.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
