Capitolo 13. Часть 1.
От автора: чтобы заранее предупредить все вопросы и не мудрить в тексте с выделениями, скажу сразу, что Каролина и Эдвард, а также Эдвард и Эммет всегда общаются друг с другом исключительно на русском. Бывают, конечно, исключения, но о них будет сообщаться дополнительно.
Спасибо за прочтение!
Эдвард сидит на кровати рядом со мной. На нем полотняные брюки и темно-синяя кофта, ноги, под стать моим, босые. Волосы немного взлохмачены после сна.
Эдвард принес сюда тот поднос, что я держу на коленях. Поднос с небольшой тарелочкой нежирного бульона и парочкой сухариков рядом. Он сказал, Анта сварила это специально для меня - поможет от тошноты.
Мне совершенно не хочется есть. Мне даже пить не хочется, хотя голова болит, а вода, наверное, помогла бы справиться с болью.
Но глядя на то, как он печется обо мне, как наблюдает за мной, я не могу отодвинуть поднос и воспротивиться. Уговариваю себя, что от пары ложек не умру. Что смогу проглотить их.
В комнате царит любимый для меня полумрак, вызванный лампочками в чехлах и зашторенными окнами. Я все еще не знаю, сколько времени, и меня все еще это абсолютно не трогает. Потеряться во временном пространстве мне всю жизнь хотелось больше всего - не думала, что желание исполнится так быстро.
Впрочем, в спальне все еще приоткрыто окно, и ветерок, выгнавший запах рвоты, приятно освежает кожу. Мне не жарко, но далеко не холодно. Я как в коконе - комфортном, теплом, затемненном и удобном. К тому же, я здесь не одна.
- Изз… - просительно глядя на тарелку, зовет Эдвард. Мое промедление наводит его на мысль про отказ. Не удивлюсь, если уже готовит аргументы, чтобы убедить меня.
Но это лишнее. Я помню все, что было вчера. И если этой ночью он так же, не прогнав меня, позволит заснуть рядом, съем не одну тарелку - даже при условии рвоты позже.
- Хорошо, - тихо соглашаюсь. Зачерпываю полную ложку, наклоняясь к подносу. Сижу по-турецки, накинув покрывало на плечи, а потому есть не слишком удобно. Но терпимо.
Бульон действительно нежирный. Подсоленная теплая вода с легоньким отблеском каких-то специй. Панацея от всех болезней, как говорят. Лечит все.
- Нравится? - осторожно интересуется Каллен. Он теперь чуть-чуть иначе сидит, ближе ко мне. А следовательно, и аметисты ближе. Считывают меня словно сканером. Ни одной мысли, ни одной эмоции не пропускают. Он словно бы хочет влезть в мою голову и узнать все - об этом говорит такой взгляд. Только не из праздности, не от нечего делать… он хочет узнать все, чтобы быть мне полезным. На самом деле, искренне… и это пугает больше всего.
Однако нет смысла желать подобного и надеяться в скором времени его получить, мистер Каллен.
Вы уже в моей голове.
И уже достаточно крепко там обосновались - особенно после кошмарной ночи.
- Неплохо, - уклончиво отвечаю, проглатывая вторую ложку. Медленным, тщательно высчитанным движением поднимаю с маленькой тарелочки пару сухариков. Кидаю внутрь, надеясь хотя бы так придать блюду нечто наподобие вкуса.
- Завтра мы приготовим то, что ты захочешь, - будто бы извиняясь, обещает Эдвард, - но сегодня еще нужно поесть бульон. Потерпи.
Господи, видит меня насквозь. Откуда это в нем?
Я согласно киваю. Я не знаю, могу ли вообще сейчас противиться.
Я в жизни не думала, что можно настолько оторваться от земли, так далеко улететь… и когда придет время возвращаться, когда спустят вниз, испытывать такое опустошение.
Рональд называл это депрессией и таскал меня к психотерапевтам. Но это не депрессия, это что-то другое… потому что главным лекарством при таком состоянии являются не разговоры и развлечения, а присутствие. Можно даже немое. Можно даже без касаний.
Я до щемящего, немного пугающего чувства в груди хочу видеть кого-нибудь рядом. И кандидатуры лучше той, что имею, не найти.
С сухариками лучше. По крайней мере, уже не похоже на воду.
- В Греции тоже такое едят? - чтобы отвлечь себя, спрашиваю я. Взгляд как-то сам собой цепляет «Афинскую школу» прямо на стене напротив. До сих пор не верю, что из сантиметровых кусочков можно сложить целую картину. Руками.
- В Греции он, как правило, рыбный, - добродушно отвечает мужчина. Но капельку отвращения на лице проскальзывает.
- Ты там родился?
Эдвард щурится, хмыкнув.
- Да. Не похож?
Я смотрю на него. На глаза невероятного цвета, на медные волосы, на скулы… средиземноморского здесь мало, это правда - даже тот здоровяк, что привез меня сюда, его друг, больше похож на грека. Но что-то едва заметное присутствует из той культуры. Что веками блистало в глазах людей, что делало их единой нацией и отличало от любого другого народа… это внутри. Внутри, а не снаружи, как и весь Эдвард. И тем интереснее.
- Как будто я похожа на американку из Вегаса… - фыркаю, закатив глаза. Глотаю четвертую по счету ложку и понимаю, что близка к той грани, когда уже ничего не смогу в себя впихнуть.
- Американская нация тем и чудесна, что американцем может считать себя каждый, - примирительно замечает Эдвард. - США - многонациональная страна, и стандарта внешности там не найти. Разве что в сериалах.
- Я не смотрю телевизор.
- Тогда тем более, - мужчина кивает на мою тарелку. - Еще немного, Изза, пожалуйста.
Вздохнув, зачерпываю очередную ложку. С беседой не так сложно заставлять себя есть.
- А греки могут не любить рыбу? - стараясь сопоставить факты, вопросительно гляжу на него я. Вспоминаю про тот маленький кусочек информации, что сам выдал мне еще в «Питбуле».
- Точно так же, как итальянцы могут не любить пасту, - Эдвард кивает с легкой улыбкой, - все бывает.
- Ничего нет вкуснее пасты с лососем, - замечаю я, гоняя по полупрозрачной поверхности бульона одинокий сухарик. Случайно говорю, не подумав. Просто то, что приходит на ум.
Но для Каллена эта фраза пустым звуком не остается.
- Я передам Анте, - почти подмигнув мне (может, показалось?) обещает он. С удовлетворением смотрит на то, как неумолимо пустеет тарелка с бульоном.
Почему-то смущаюсь - снова. И опускаю глаза, оставляя и «Афинскую школу», и ее обладателя в покое.
- Я больше не хочу, - чуть отодвигаю от себя поднос. Намерено громко опускаю ложку на его поверхность.
Мне на удивление, Эдвард не уговаривает продолжать. Согласившись, отставляет поднос на прикроватную тумбочку. Даже покрывала не мнет своими движениями.
Неловко облизываю губы, опять почувствовав не самый приятный солоноватый привкус - я здорово искусала их вчера.
Но губы как-то отходят на второй план вкупе и с кровью, и с послевкусием нежирного бульона, когда маленький рой мурашек, пробежав по спине, собирается в одной ее точке. Колет, заставляя прогнуться. И эхом отдает в больную голову.
Сегодня ночью со мной так было трижды, что вынуждало просыпаться. Раздражение от краски. Стянутая кожа, покрасневшая, с которой гуашь следовало бы стереть уже в первый день, зудит. Только не обычным зудом, не так, чтобы притронуться - и прошло. Каким-то избранным, каким-то болезненным. Почесать здесь не поможет.
- Ты не хочешь принять душ? - буквально в такт моим мыслям, тщательно проследив за тем, как пытаюсь пальцами унять покалывающую кожу, спрашивает Эдвард. Негромко. Не пугает меня.
- Мне не совсем… - хмурюсь, не желая признавать очевидного, - не совсем удобно.
Каллен понимающе кивает.
- Я могу попросить Раду или Анту помочь тебе, - предлагает он, - они с радостью…
- Не надо, - только лишь представив себе, не глядя на всю ту заботливость, что проявляли ко мне женщины, как они будут меня… мыть, становится не по себе, а комок подступает к горлу. Лучше уж зуд. Я не стану перед ними раздеваться.
- Изза, но это же раздражение, - Каллен тревожно смотрит на мою давно высохшую боевую раскраску, и в глазах даже толики разочарования, что была той ночью, не проскакивает. Все словно бы забылось. - Гуашь не для рисований на теле, ее давно пора смыть.
Мурашки с ним согласны. Мне снова щиплет - только теперь под лопаткой, в крайне неудобном для прикосновений месте.
- Я могу сама… - нерешительно говорю, подумав, что и вправду не готова все три дня, пока нога не поправится, терпеть зуд, - только если ты поможешь мне… дойти.
Черт, ну откуда вся эта беспомощность? Всегда, всегда ненавидела то состояние, в котором приходится просить чьего бы то ни было одолжения. И уж тем более в таких вопросах.
- У меня душевая, - сообщает Эдвард, - не ванна…
- Но там же есть, где присесть? - пытаюсь найти решение я. - Хоть что-то узенькое, неважно.
- Ты можешь упасть.
- Не упаду. Я буду осторожна.
Господи, унижение… ну опять! Мне становится жарко и неудобно сидеть в прежней позе. Нога, вернувшаяся на свое законное место на валике, едва ощутимо тянет. Какая насмешка в том, что эффект мази доктора был уничтожен моим кошмаром. С такими резкими движениями, с прямой опорой на поврежденную лодыжку я могла разворотить ее к чертям. Однако, благо, намного хуже не стало. Просто вернулись к прежнему состоянию - как возле леса.
- Изз, я знаю, они могут немного оттолкнуть, - настаивает на своем Серые Перчатки, пытаясь вразумить меня, - но они хорошие женщины. И они не заставят тебя смущаться, я обещаю. Они хотят помочь.
С подрагивающими губами, что до боли хочу скрыть, отрывисто ему киваю.
- Не нужно, спасибо. Я справлюсь.
Наверное, с недостаточной экспрессией говорю. Наверное, моя актерская карьера канула в лету. Наверное, я даже убедить теперь не способна - тем более раскрашенная, в простыни и на кровати. Эдвард мне не верит. Ну совсем…
И отсюда выливается его следующее предложение:
- А я могу тебе помочь?
Не доверяю ушам точно так же, как Ронни не доверял мне самой. Проигрываю фразу еще раз, с удивлением оглянувшись на Эдварда. Но ни по его лицу, ни по глазам не сказала бы, что шутит. Хотя ведь из него-то актер что надо.
- Ты правда?.. - не могу понять. Не могу раскусить его. Если это нечто вроде насмешки или сказано просто так, для красного словца… я не знаю. Режущее чувство.
- Если ты мне разрешишь, я могу тебе помочь, - с самым серьезным видом заверяет Серые Перчатки, - я ничего дурного не сделаю.
- Я не сомневаюсь… - удается без горечи. Ровно удается.
Как бы странно подобное ни звучало, но события последних трех дней угробили мое либидо. Я не воспротивилась бы, если бы Эдвард вдруг захотел изменить угол наших отношений, придя в мою комнату в знакомом белом полотенце на бедрах, но чтобы самой врываться к нему… нет. Это поразительно, я знаю. И в это легко не поверить - сама не верю, - но впервые присутствие рядом мужчины нужно мне совершенно не для физического удовлетворения. Я хочу обнимать его, я хочу к нему прижаться, я хочу спать в его постели… но просто спать. Ни действием больше.
Джаспер бы сказал, что я окончательно двинулась.
И я бы с ним согласилась.
- Так моя помощь приемлема? - не закрывая тему, вопрошает Каллен. Больше не сомневаюсь, что не шутит.
- Мне придется раздеться…
- Это не станет проблемой, - Эдвард заботливо поправляет мою выбившуюся прядку, краешком губ улыбнувшись, - я не заставлю тебя чувствовать себя неудобно.
А я себя?..
Но зуд убедителен. Убедительна краска. И то, как он на меня смотрит, то, что переливается в аметистах… я хочу понять, каково это. Я хочу еще, даже если в последний раз, почувствовать его заботу. Даже на таком интимном уровне. Даже голой кожей.
- Хорошо, - медленно соглашаюсь, с проскочившей благодарностью взглянув на Эдварда, - спасибо.
Он по-доброму улыбается мне, пусть не широко, но заметно. И встает с кровати, обходя ее к моей стороне.
Сколько ему? Сорок пять? Я бы не поверила. Во всем виде, в каждом движении явно далекие от старости проблески. Мне все больше кажется, что ошибкой было всю жизнь не обращать внимание на таких мужчин. Возраст - метка. Возраст - данность. На своем примере могу доказать, насколько может нравиться «старец», как назвал его Джас.
Эдвард наклоняется, ожидая, пока я переброшу руку ему через плечо. Осторожно, стараясь не делать больно, опять берет на руки. Я ожидала, что доведет, дав опереться на плечо, но он опять идет против установленного порядка. Что радует, несомненно.
Мы идем в ванную. Она за большой дверью слева, как в американской квартире. В ее обстановке мало нового, она почти стандартна, хоть стандартной гораздо больше.
Совмещенный санузел. Большое зеркало. Умывальник - белый-белый, вычищенный до блеска. И душ, конечно же. Просторная душевая кабина, возле которой полотенца. Только не белоснежные, как в Штатах. Здесь - светло-синие. Под стать плитке, узором пробежавшей по полу.
Эдвард садит меня на пуфик, пристроенный возле зеркала, и теперь я теряюсь. Теперь почему-то начинаю волноваться, ладони потеют.
Вспыхивает в памяти картинка, когда там, в Лас-Вегасе, Эдвард принуждал меня поскорее спрятать обнаженное тело. Закрыть его, убрать с глаз - я ему не понравилась…
Стеснение накатывает волной. Я очень некрасиво смущаюсь, знаю: по лицу пятна, по шее пятна, чуть влажные глаза - не лучшая картинка. И уж точно теперь, когда соблазнить вообще никаких шансов. Я ведь никак не компенсирую ему такое одолжение. Бог знает, из каких мотивов предложил, но мне-то что делать дальше?
- Эдвард, не надо, - внезапно дернувшись со своего места, почти попытавшись встать, уверенно качаю головой, - я не хочу, мне не неудобно… это просто краска, она не мешает.
Тараторю - именно так. Не знаю, как убедить его. И не знаю, как убедить себя.
Тело начинает подрагивать, сбивается дыхание, а белизна плитки и умывальником копьями летит в глаза. Они уже почти мокрые.
Каллен предупреждает мою паническую атаку. Присаживается перед пуфиком, смотрит прямо в глаза.
- Изабелла, - мягко произносит мое имя, успокаивая уже тем, как оно звучит, - не переживай, ну что ты. Мы просто смоем с тебя эту ерунду - и все.
- Я сама…
- Конечно сама, - он убеждает, как ребенка. Он нежен, как с ребенком, - я просто подстрахую. Тебе не о чем волноваться.
И напоследок, чтобы не сомневалась, пожимает руки. Аккуратно, ненадолго. Но то, что слышу мед с клубникой, ставший частью его запаха, но то, что чувствую, насколько теплый - достаточно, дабы прекратить упираться. Дабы согласиться. И не мешать.
- Извини…
- Тебе не за что извиняться, - ободряюще произносит мужчина. Расстегивает пуговицы моей пижамной рубашки, надетой вчера вместо водолазки, и, не останавливаясь, продолжает говорить: - После душа перебинтуем ногу, попьем чай… ты любишь зеленый?
Он заговаривает мне зубы. Но умело заговаривает - не хочется перебивать, даже если знаю, что происходит. И я, честно стараясь вслушиваться в то, что обсуждает, прогоняю свой стыд. Уже самостоятельно снимаю кофту, стараясь подавить желание тут же прикрыться. Стягиваю штаны - уверенным движением.
А теплые струи, под которые попадаю меньше, чем через минуту, встречаю и вовсе с удовольствием. Они расслабляют.
Эдвард не раздевается и не становится со мной под душ. Пододвинув ближе коврик с дельфинами, открывает дверцы шире. Рукава его кофты уже закатаны, мочалка с гелем наготове.
Ни одного лишнего, ни одного неоправданного движения.
- Держи, - наблюдая за тем, как тянусь в его сторону, удовлетворяет просьбу.
Я беру ее - желтую, большую и мягкую. Я сжимаю, выдавив чуть-чуть пены. Но первым же движением едва не рушу весь прогресс. Только потому, что хватаюсь за руку Эдварда, умудряюсь удержаться на ногах - скользкий пол.
- Изза, - просительно зовет Каллен, еще лелея надежду уговорить меня, - давай-ка я. Это будет быстрее и безопаснее для тебя.
Не возразив, отдаю свою ношу. Не предпринимаю дальнейших опасных попыток.
Я поражаюсь тому, что могла ему не верить. Понимаю, что должна сгорать от стыда, что должна проваливаться от него сквозь землю - он моет меня! - но ничего подобного не происходит. Это не выглядит… извращением. Эдвард превращает это как в нечто само собой разумеющееся. И сейчас я спорить не стану.
Каллен держит меня одной рукой - за талию, выше бедер, чтобы не упала, - давая возможность и самой опираться на стенку. Прикасается мочалкой к спине, стирая первую линию. Краска въелась, засохла, поэтому требуется больше одного прикосновения.
Если бы все это происходило хотя бы день назад, я бы не выдержала. Я бы, наплевав на ногу, обернулась и набросилась на Эдварда. Он бы не отказал мне - напора хватило уговорить. И я бы получила все то, что хотела, добившись мерцающего ощущения внизу живота.
Но сегодня все это не нужно. Сегодня, когда он касается меня, электрический ток не бьет со всего размаху по самым чувствительным местам. Он чуть-чуть покалывает. Он вдохновляет.
Да, мне приятно. И да, я не хочу, чтобы он останавливался.
Но не чувствую, даже самую малость, что умру, если прекратит. Что взорвусь от накатившего возбуждения. Что не удержусь и заберу его себе, как полагается. Как пристало жене.
Может, поэтому я не осложняю работу; может потому, что Эдвард и здесь не тянет кота за хвост, экономя наше время и сокращая для меня возможность скатиться в очередную истерику смущения, но заканчиваем мы достаточно скоро.
Ощущение чистой кожи непередаваемо, хоть она еще и щиплет, хоть и красная. Я ни за что больше не перемажусь гуашью. Куплю себе лучше аквагрим…
Он заворачивает меня в полотенце - длинное, не хуже любого халата. Прячет все.
А потом несет обратно в спальню. Уже слишком расслабившуюся для того, чтобы сопротивляться.
Приникаю щекой к его плечу. Просто так, просто как к человеку, которому верю.
И тихонько, но с чувством шепчу:
- Спасибо тебе.
* * *
Эдвард перевязывает мою ногу. Раскрутив крышку колпачка той самой мази, выдавив немного на пальцы, сперва натирает поврежденное место. Мягкими, но уверенными движениями - понимает, что делает. А вот уже потом перевязывает знакомым с ночи эластичным бинтом.
Если не вертелся в медицинских кругах, то достойно. Не хуже, чем Норский - точь-в-точь как показывал доктор.
Я сижу, опираясь спиной на одну из двух имеющихся здесь подушек, завернувшись в покрывало поверх новой пижамы, и наблюдаю за ним. С интересом.
- Ты быстро учишься.
Эдвард усмехается, обворачивая мою лодыжку еще раз. Покрепче, чем в предыдущий.
- Леонард просто хороший учитель.
Ловлю себя на мысли, что улыбаюсь. Просто так, просто потому, что хочется. И ничего не мешает этой улыбке, ничего за ней не стоит. Я довольна таким ощущением - почти свобода. Хотя бы эмоциональная, уже хорошо.
Похоже, не ошиблась этим утром (или ночью, кто его знает?), когда подумала, что жизнь меняется. Как оказалось, не в худшую сторону. По меньшей мере, обо мне здесь пекутся, что уже намного больше, чем могла себе позволить.
- Может, и мне у него поучиться? - задумчиво бормочу, глядя на то, как бинт ровным слоем покрывает нужную поверхность.
- А чему ты хочешь научиться? - не отрываясь от своей работы, спрашивает Эдвард.
- Хоть чему-нибудь, - пожимаю плечами, изучая взглядом потолок. Натяжной? Но высокий же… - Я в этом плане безнадежна.
- В каком именно? Первой помощи? - Каллен заканчивает. Делает последний виток, закрепляя специальной маленькой вещицей, похожей на булавку, смотрит на результат своей работы. Убирает баночку с мазью на тумбочку.
- В любом. Я даже готовить не умею… - жалуюсь так, будто он может это исправить. Но со смехом жалуюсь, с той же улыбкой. Мне хорошо. Мне сегодня, этим утром в этой чужой стране, в которой кроме снега и медведей ничего и нет, хорошо. А причиной всему человек, сидящий рядом. За все это время я впервые мысленно соглашаюсь с Роз. Он достойный, это точно.
- Всему можно научиться, - заверяет Эдвард.
Я саркастически ухмыляюсь ему. Щурюсь.
- Моя Розмари тоже так думала. Знаешь, сколько мы потом мыли кухню?
Аметисты переливаются - красиво-красиво. Его не тяготит этот разговор, его не тяготит, что я рядом, и он совершенно точно не ищет повода сбежать из моего общества. Я хочу в это верить.
- Ты просто пробуешь не с тем настроем, - говорит он, укладывая мою ногу на вернувшееся на свое место свернутое полотенце. - Когда поправишься, мы попробуем еще разок.
- Тебе определенно не жалко своего имущества.
- Раз мы обновляем сервизы, можно обновить и плитку на полу.
Тарелки… маленькие, большие, для супа, для второго, десертные, креманки - я помню все. Каждую мелочь, не глядя на алкогольное опьянение. И то, с каким упоением выпускала птичек из клеток.
А это воспоминание улыбку устраняет. Делает из нее не успокоенную, а стыдливую. Робкую.
- Я могу за них заплатить, - тихо предлагаю, не решаясь еще раз на него посмотреть. Еще немного, и вернется румянец. И опять, как в ванной, зардеюсь.
- Ты придаешь посуде слишком большое значение, - утешающе сообщает Каллен. Уверенно качает головой на мое предложение, призывая даже не думать о таком, - это просто тарелки.
- Они были красивыми…
Он затихает, прислушавшись ко мне. С легкой улыбкой, почти с признательностью… ему тоже нравились?
- Спасибо, - благодарит. Не говорит мне, не подсказывает… а глаза выдают. Я ловлю аметисты и понимаю, откуда вся эта признательность.
- Ты их?.. - доходит. Достаточно быстро - и года не прошло. Припоминаю наш разговор в самолете про рисование и то, что у него тогда так же светились глаза. Да он рисует! Он, ко всему прочему, еще и рисует! Разрисовывает посуду!
- Это гжель, - сдается, заприметив вопросительное выражение моего лица, - традиционный русский орнамент, если можно так сказать.
- То есть, ты раскрашиваешь посуду?
- Это хобби, - с капелькой смущения кивает Эдвард, - не больше.
Я улыбаюсь шире. Мне интересно.
- А еще что-нибудь рисуешь? Только посуду?
Лицо мужчины светлеет. Я вижу его по-настоящему сейчас. Я вижу, какой он - без напускного. И это здорово цепляет, пусть даже и кажется чересчур быстрым после всего, что уже было.
Я наслаждаюсь моментом - так назовем. И всем, что в этом моменте присутствует.
- Кое-что еще, - говорит он. Кивает на меня, и я оглядываюсь в поисках заявленного предмета.
За спиной кроватная спинка, теплые стены…
- Дизайн интерьера?
Эдвард усмехается. Качает головой.
- Одежда? - предпринимаю вторую попытку. На мне сейчас лишь пижама.
Но снова мимо. Упускаю нечто важное.
- Сдаюсь, - объявляю, скрестив руки на груди. Колечком-голубкой цепляю рукав пижамной кофты и осторожно, чтобы не порвать его, выпутываю руку.
- Напрасно, - тем временем говорит Эдвард, - ты его уже нашла.
Опускаю глаза вниз, на безымянный палец. Смотрю еще раз сначала на ювелирное украшение, потом на мужчину.
- Кольцо?
Ответа не требуется. Все ясно.
- Ничего себе! - восклицаю, повертев руку, чтобы лучше рассмотреть голубку. Красивая. Красивая и необычная. А самое главное, что удобная. Что дизайн в первую очередь построен под безопасность. Я разглядываю витиеватые переплетения, я внимательно изучаю мелкие камешки в основании кольца, я любуюсь клювиком маленькой птички. Я еще помню, под что он подстроен…
Но добрые мысли, но веселость - что, конечно, хорошо - внезапно накрывает серым туманом. Чем-то вроде туч, которые сгущаются. Я даже сделать ничего не успеваю.
Просто сразу же за фразой восхищения проделанной работой вырывается другая. Режущая:
- Чье оно?
Спрашиваю тихо. И такой же тихий хочу получить ответ, потому что он в сознании уже наклевывается.
Эдвард едва заметно хмурится.
- Твое, Изза.
Неглубоко вздохнув, киваю. Понимаю.
- А прежде?
Серые Перчатки придвигается ко мне ближе. Оставляет свое место на покрывалах, теперь садясь рядом со мной, как и когда принес бульон. Утешающе, но при том с честностью, в которой не усомнится, заверяет:
- Твое, Изабелла. Оно только твое.
Я нерешительно смотрю на него. Голубка внезапно сильнее сжимает кожу.
- Ты для меня рисовал?
Эдвард кивает. Спокойно, уверенно. Твердо.
- Это обручальное кольцо, - полушепотом объясняет, - у него только одна хозяйка.
Опускаю голову, хмыкнув. Приятно звучит «одна хозяйка», не глядя на то, что и всем остальным он тоже рисовал эти кольца. По крайней мере, я хоть чем-то выделяюсь среди них всех - как и они среди меня, впрочем…
- Оно красивое, - благодарю, осторожно проведя пальцем по платиновой поверхности искусной работы, - спасибо.
Веселый настрой теряется - я не могу его спасти. И, что странно, спасать не особо хочется.
Это очевидная истина, которую мне придется признать, никуда не деться от нее. Что, какой бы ни был Эдвард добрый, заботливый, сколько бы ни волновался обо мне, он не мой. Он мне не принадлежит, он не собирается связывать со мной всю свою жизнь, не глядя на этот брак; он гарантирует мне свободу и развод через определенный временной промежуток.
Да и спать со мной он будет лишь потому, что не нарушу правил больше.
Да и мыть в душе из жалости, из чувства вины, что сбежала в лес.
Я для него не женщина, не подруга, я… проект. Проект по спасению. Миссия, как в детской игре.
Режет ли это? Несомненно. Треплет ли нервы? Расшатывает донельзя. А смириться с этим можно?.. Я пытаюсь.
- Ты ведь тоже рисуешь? - пытаясь спасти положение и вывести меня из неправильных несвоевременных мыслей, интересуется Аметистовый. Демонстрирует свой интерес так же, как и я свой.
- Акварели, - скованно отвечаю, пожав плечами, - это далеко не самое привлекательное зрелище.
- Я думаю, они очень красивые.
- Ты их не видел. По сравнению с твоей посудой и кольцами… детский лепет.
Мое уничижение ему не нравится. Это как у родителя, которому ребенок пытается доказать недостаток своего таланта, неспособность к чему-то. Он не верит - а может и верит, но не хочет. Не покажет.
Мгновенье - и его пальцы на моих волосах. Гладят.
- Изза, - вкрадчивым, но оттого не менее серьезным, не менее цепляющим тоном, говорит он, - ты представляешь из себя куда больше, чем хочешь показать. Ты умная, ты красивая, ты достойная девушка. И ты чудесно рисуешь.
- Тебя еще и моя самооценка волнует? - фыркаю я. Но от руки никуда не отстраняюсь. Мне безумно нравится, когда он прикасается ко мне. Особенно когда гладит. Особенно по волосам.
Эдвард вздыхает, напуская на лицо улыбку. Понимающую, теплую. И очевидно, что у него есть, чем мне ответить на такое.
Но как только открывает рот, в дверь тихонько стучат. И ему приходится отвлечься.
На пороге Рада, в ее руках телефон. Домашний, судя по всему.
- Эдвард, здесь мисс… - тушуется, завидев меня. Эта женщина, что нонсенс, тушуется. Почти теряется, плотно сжав губы.
Я настораживаюсь.
Однако Каллену и не нужны дополнительные разъяснения. Ему, похоже, все сразу ясно.
Мужчина мгновенно встает с кровати, сожалеюще на меня посмотрев. Извиняется за прерванный разговор, а глаза наполняются тревогой. Только не той тревогой, не теплой, не моей. Чужой тревогой. За другого. За другую?..
- Изза, я вернусь через пару минут, ладно? - пробует успокоить. Волнуется.
И я делаю вид, что успокаиваюсь. Я соглашаюсь.
Но все вижу - слепой бы увидел. И все понимаю - уже замечала за ним такое. На свадьбе.
Птичка. Платиновая птичка. Сумасшедшая с идеей-фикс «как порезать вены?». У нее еще отвратительные ароматические сигареты и острые скулы. Константа…
Я лежу, сложив руки на груди, и гляжу в потолок. Жду минуту, жду две, нечеловеческими усилиями загасив ярость внутри себя по отношению к этой женщине.
Потом поворачиваюсь на бок. Мазь, благо, начинает действовать и охлаждает ногу, не давая боли разгуляться. Мне чудится, что даже голова перестает гудеть. Видимо, интоксикация - благодаря постельному режиму, промыванию желудка или бульону, неважно - отступает.
По моим личным подсчетам, проходит пять минут. И через пять минут дверь, закрывшаяся за Эдвардом, снова открывается.
Он опять садится рядом со мной, пройдя к постели несколько необходимых шагов. Он опять смотрит на меня, он даже пытается улыбку состроить… но напрасно. Убит тот настрой. Кончился, перегорел. А разговор огонек окончательно погасил. Не было той нашей беседы. Не будет - прервали.
Мне не нравится то, как он выглядит, когда поговорит с Конти - даже когда всего лишь слышит о ней. Он… меняется в лице. У него глаза потухают.
И неважно, ревность причина тому, что я делаю дальше, а может попросту собственнический инстинкт неожиданно вступает в игру, но не отказываюсь от своей затеи. Краешком сознания очень хочу списать ее на обеспокоенность - ту же, какую дарит мне и сам Серые Перчатки.
На простынях, слава богу, что достаточно скользких для этого, не скрипучих, подбираюсь к нему ближе. Корпусом двигаюсь, ноги не трогаю. И тем же корпусом, особенно руками, устраиваюсь на так кстати оказавшихся рядом коленях. Просто прижимаюсь к ним, просто обнимаю - мое. И не хочу никуда больше пускать. Даже при кубометрах понимания.
- Что такое? - ласково зовет Эдвард, пригладив мои почти полностью высохшие, слегка волнистые после душа волосы.
Я не отвечаю. Для него все должно быть очевидным, раз и более сложные мои мысли пробует читать.
- Кто тебе звонил? - вопросом на вопрос интересуюсь я.
Эдвард накрывает ладонью мой затылок - как вчера.
- Это не имеет значения. Вопрос решен.
Прямо так - решен? Сомневаюсь.
- Это Константа, - констатирую, осмелившись и немного повернув к нему лицо, - я права?
- Это важно?
- Она больше не «голубка». Ты сам сказал.
- Я знаю.
- А значит, она больше не должна тебя тревожить. Так?
Эдварда немного забавит мое рассуждение. Но через пелену усталости, заполонившей его лицо и глаза, пробивается мало смеха. Так, чуть-чуть царапает.
- Оставь это, - советует он, - мы найдем тему поинтереснее. И чем заняться тоже найдем.
Но я не унимаюсь. Я еще не сказала самого главного и нужное не выяснила. Мне рано молчать.
- Я теперь «перистэри», - заявляю, выгнувшись и обняв его крепче.
- Несомненно, Изз, - уверяет мужчина. С нежностью проводит пальцами по всей длине моих волос.
- А значит, ты со мной, - прихожу к логичному выводу, наглядно демонстрируя ему то, о чем говорю, овившись вокруг. Прижав к себе.
- Конечно с тобой. Ты же видишь.
Я поджимаю губы. Я прячу пальцы, чтобы не было видно, что от нетерпения узнать правду и в то же время от опасения ту же самую правду услышать они подрагивают.
- Ты этой ночью спишь со мной? - хочу произнести как данность, так, будто не сомневаюсь. Не опасаюсь - ни капли. Но выходит вопрос. Причем не безразличный. Причем с ненужными, неправильными нотками.
- До ночи еще далеко.
- И все же?..
Эдвард наклоняется ко мне ближе. Нагибается, не дернувшись, не заставив поднять голову. Я отчаянно вслушиваюсь в ответ, я жду слов, а потому того, что он уже рядом, что дыхание отражается на моих волосах, не замечаю. Едва не вздрагиваю, когда он говорит.
- Почему тебя это так волнует, раз мы договорились?
Я строю на лице надменный отрешенный вид. Нечто вроде королевского спокойствия.
- Да или нет?
- Да, - успокаивая меня, обещает Каллен. Прекращает игру в кошки-мышки, - я же пообещал.
- Ты мог передумать… - неслышно бормочу, не утаивая облегчения от услышанного. Оно пронзает тело не хуже электрического заряда; оно очень приятно.
- Ни в коем случае. Обещания не меняют, когда вздумается, - заверяет Эдвард. Снова садится как прежде, оставляя мои волосы в покое. Только лишь гладить продолжает.
Но мне чудится, уже мягче. Уже, постепенно растворяясь, пропадает то переживание, с которым он вернулся ко мне после телефонного разговора.
Затягивается теплотой и безмятежностью комнаты. Его комнаты, а теперь и моей.
Даже я все это чувствую. И со спокойным сердцем, после прозвучавшего подтверждения самых смелых надежд, расслабляюсь.
Пока он здесь, ничего не имеет значения.
Источник: http://robsten.ru/forum/29-2056-1#1421465
Потихоньку и до ванны добрались,однако...
