Я не знаю, почему просыпаюсь. Просто просыпаюсь, и все.

Открыв глаза, автоматически хватаю ртом неожиданно кончившийся воздух и стискиваю пальцами ледяные простыни под собой. Что-то большое, тугое и болезненное сворачивается комком в груди, покалывает.

Я растерянно оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, где нахожусь. Судя по запаху, судя по ощущениям пальцев, - в постели. В теплой, в моей постели. Теперь моей.

Кажется, немного успокаиваюсь. Делаю достаточно ровный вдох, за ним - такой же ровный выдох. Прихожу к мысли, что, возможно, всему виной моя излишняя возбудимость от недавнего тактильного контакта с мистером Калленом, и готовлюсь, повернувшись на бок, поближе к нему, попытаться снова уснуть.

Однако, безбожно руша мои планы, как в триллере-ужастике, где главная героиня испытывает весь допустимый спектр страданий, яркая вспышка ударяет в окно. Через чуть-чуть отодвинутые шторы, через щелочку между стеной и плотной материей все же просвечивается, проскакивает. Бьет по глазам и воскрешает внутри оправданный ужас - быстрее, чем за секунду.

У меня нет ни мыслей, ни предположений. Я наверняка знаю, что это, потому что свет желтый и мелькает зигзагом. У меня такое было. За всю жизнь много раз было - я из-за него переехала в комнату без окон.

Молния!..

Поперхнувшись, вздрагиваю всем телом, механически, не подумав, свернувшись в комок. Дыхание ни к черту, глаза зажмуриваются. Но свету это все не мешает. Мое состояние, я, испуг - ничего его не трогает. Не успеваю оправиться от первой волны страха, как накатывает, погребая под собой целиком и полностью, вторая. Вспышка повторяется…

- Изабелла? - зовут из-за спины. Себе на погибель, а мне на спасение. Знакомым бархатным голосом. Моим голосом…

Вцепившись пальцами в свою подушку, что сменила простыни, я нахожу решение. Я не раздумываю о нем, я не ищу его, просто нахожу. Мгновенно, по инстинкту. Очень сложно отделаться от того, что много времени помогало существовать. Мозг запоминает. Мозг дает отмашку рефлексу, - и тот работает.

С Джаспером я никогда ему не мешала. А с Эдвардом помешать просто не успеваю.

Все спутано и сбито. Все неясно - слезы застилают глаза. Я игнорирую кольнувшую ногу, огненное кольцо оцепенения в груди, шумящую в ушах кровь. Все, что слышу, - стук сердца. Понимаю, что как только услышу удар грома, то утеряю над собой всякую власть.

Поэтому и спешу. Поэтому и не даю себе одуматься.

За рекордный срок обнаружив в темноте Аметистового, слава богу лежащего на второй половине кровати, кидаюсь к нему. Мне не к кому больше кидаться. Мне никто не поможет.

В руках у Каллена, судя по голубому свечению, планшет, а значит, остановить меня он не в состоянии. Тем более, работает эффект внезапности, на который я так рассчитываю. Внезапность - все, что у меня осталось. До грома пару секунд.

- Изза?.. - мужчина теряется и настораживается. Его слова еще звучат в темноте спальни, а я уже перекидываю ногу через его пояс, забираясь сверху.

Дрожу, плачу и кусаю губы. До крови кусаю, как всегда. А пальцами нещадно цепляюсь за ворот его кофты. Едва не рву.

- Эдвард… - стону. И, кое-как проглотив всхлип, целую. Как Джаспера, когда было страшно. С указанием, что отдам долг. Что расплачусь, что сделаю то, что нужно. И не буду будить его без необходимости. Я случайно… я не хотела… мне больно…

От поцелуя Эдвард увернуться не успевает. Я принимаю это за одобрение. Языком глубже проскальзываю в его рот, руками, отпустив кофту, обвиваю шею. Не даю отстраниться. Держу крепко-крепко. У меня только он остался.

- Изз…

Напрасно. Я в отчаянии, я не отвечаю за себя. Все, что мне нужно, - чтобы был со мной. Вот прямо сейчас, вот во время грома - со мной. Во мне. Чтобы я знала, что не одна в этой чертовой темной комнате.

- Сейчас-сейчас, - неслышно стону в его губы, жмурясь от предстоящей грозовой вспышки, - я твоя… я твоя, сейчас… потерпи…

Одной из рук следую, как всегда было с Джаспером, к поясу, к брюкам. Словно бы за спасительный круг, хватаюсь за мягкую хлопковую ткань, ненароком зацепив и пару жестких волосков, дорожкой пробежавших к низу живота. Близка к цели, знаю. А это вдохновляет. У меня уже нет ни секунды. Вот-вот прозвучит, бабахнет… и я умру. Умру, если он в меня не войдет.

- Изабелла! - а вот теперь Эдвард всерьез пробует сбросить меня с себя. Уловил мысль? Но почему же, почему же не хочет? Я отдам все. Я отдам самое дорогое и даже бесценное. Я доставлю удовольствие. Я рассчитаюсь деньгами. Я исполню желание - как золотая рыбка, - любое. Только - пожалуйста, пожалуйста! - пусть не отстраняет меня… как же мне нужно… вот сейчас!..

Я знаю, как это выглядит со стороны. Я уже представляла наутро, после пробуждения в объятьях Джаса, каково это, когда творю подобное. Растрепанная, бледная, со слезами, с хрипами, со стонами и отчаянным, лихорадочным желанием отдаться кому-нибудь - явно не на конкурс красоты.

Но Хейл ободрял меня. Он говорил, что это даже сексуальнее, что это даже возбуждает - страх от моего кошмара. Когда я с горящими глазами, когда мои губы красные и вспухшие, кожа горячая, тело вытянуто в струну и трепещет от каждого движения… я пробуждаю в нем невиданную силу и желание. Я делаю его своим. Я делюсь удовольствием, предлагая ему лучшую часть из доступного блюда. Я вдохновляю.

Мне этого хватало. Ночь за ночью, от грозы к грозе - хватало. И очень, очень надеюсь, что хватит сейчас. Мне нечего предложить Эдварду, кроме тела. От денег он уже отказался…

- Возьми меня, - сорванным голосом молю я, левой рукой поглаживая его грудь, а правой продолжая путь к Эльдорадо, - я твоя, твоя…

Серые Перчатки верит. Наверное, больше, чем нужно, раз прекращает попытки вырваться от меня.

Но как только пальцами я пробираюсь ниже дорожки волос и застываю в паре миллиметров от известного места (клянусь, оно не было ко мне безучастно!), расстановка сил меняется. Сдержанность уходит. Эдвард начинает действовать.

Я и пикнуть не успеваю, как мои руки оказываются не на поясе Каллена и не на лице, а над собственной головой. Выше, чем положено, мне немного больно, немного тянет мышцы. Но неудобство быстро проходит, сменяясь новым потрясением: теперь не сижу на Эдварде, теперь лежу. На спине, на простынях, все тех же моих, гробовых. Вижу не его лицо перед собой, а потолок, затерянный в темноте. Ловким движением мужчина практически перекидывает меня с себя на постель. И крепко держит за руки, вжимая их в матрас, лишая попытки повторить бросок.

А вспышка повторяется. Вспышка, бьющая в окно, мелькает ярче. С моего ракурса обзор идеальный, во всех подробностях.

Теперь знаю, что от грома мне не спастись. Во время грома я буду лежать вот так, одна. Пустая. Даже он не захотел мне помочь…

От своего бессилия плачу. Просто, банально, по-детски плачу. Только не тихо, не так, как полагается, когда в комнате ты не один. Оглушающе, наплевательски. Когда уже понятно, что не будет спасения. Когда итог ясен, а гибель неминуема. Когда все потеряно. Все, целиком и полностью. А пути обратно не будет.

- Изабелла… - Эдвард снова появляется перед глазами, нависает надо мной, чуть прижав к простыням весом тела. Полулежит, одной рукой удерживаясь на весу, а второй подбираясь ко мне. Запрокидываю голову, мотаю ей из стороны в сторону, зажмуриваю глаза - прячусь. Не надо меня трогать. Уже поздно. Я умру сейчас. Я все равно умру. Теперь касания не помогут.

- Н-нет!.. - вскрикиваю в ответ на его действия.

Эдвард выглядит напуганным и растерянным. В глазах - хмурость и реки сочувствия ко мне, волосы взъерошены, а левый уголок губ в болезненном выражении опущен вниз. Меня окутывает аромат клубники. Я под ним таю, но даже он сегодня облегчения не приносит.

- Девочка моя, - Каллен не убирает руки. Пальцами проводит по моей щеке, стирает густую сеть проложенных слезами дорожек. Медленно, чтобы не ужаснуть больше прежнего, но ощутимо. Чтобы я знала, что он прикасается. Что здесь. - Изз, ну что же ты? Тише. Тише, все хорошо…

У меня горит лицо. Лицо горит, а на спине выступает холодный пот, заботливо вызванный привычными мурашками. Я задыхаюсь, но плакать не перестаю. Слезы - одно из немногих, что мне позволено. Слезы я никому не отдам.

- Я с тобой, - догадавшись, что слов, а тем более объяснений дождаться от меня будет трудно, Эдвард продолжает монолог. Очень надеется на его действенность, - посмотри, Изабелла, я здесь. Кошмар? Кошмар разбудил тебя, да? Но он кончился. Все кончилось. Все.

Говорит нежно, вкрадчиво. Говорит с состраданием, с искренним беспокойством. Не убирает руки, все еще гладит меня. Уже вытер прежние слезы, уже гладит. По мокрой, по горящей коже. И прохлада его рук - не самое худшее, что могло со мной случиться. На какую-то секунду я даже верю ему. Верю, что нужна… что поможет…

А потом все снова искореняет вспышка. Шторы под напором ветерка из приоткрытого окна утрачивают прежние позиции, позволяя мне по полной ощутить всю прелесть мерцания молнии.

- НЕТ! НЕТ, НЕТ, НЕТ!.. - как вне себя кричу, едва комнату озаряет светом. Изгибаюсь дугой, забыв про ногу, отсутствие сил и, казалось бы, зажатые Эдвардом руки. Вены на шее вздуваются, глотать тяжело. Я опять задыхаюсь.

Лицо мужчины искажается неправдоподобной гримасой ужаса. Но в руки себя он берет быстро. А мои запястья отпускает, собственными ладонями мгновенно пробираясь под спину. В районе лопаток придерживает за ночнушку, буквально силком притягивая меня к себе. Как с ребенком, укладывает мою голову на свое плечо. Целует в макушку.

- Нечего бояться, нечего, - уверяет, не размениваясь на попытки заставить замолчать, - ты не одна, Изза, помнишь? Я обещал тебе.

Сижу на его коленях - по-настоящему. Могу чувствовать и запах как следует, и тепло кожи. Как раз то, которого жажду больше всего на свете.

Ерзаю на своем месте, пытаясь подобраться к его поясу. Что есть мочи прижимаюсь к мужчине, буквально требуя своего. Да сжалься же ты, господи! Что от тебя убудет?

Направление моих действий Эдвард с удивительной точностью понимает сразу. Оплетает меня руками, прижимая к себе так крепко, как хочу. Но движения блокирует всяческие. Я не могу ничего, даже вздохнуть глубоко. Я вынуждена довольствоваться лишь истерикой.

Понятия не имею, сколько плачу. Сначала просто плачу, потом уже хриплю, потом, задохнувшись, бормочу что-то… но свет время от времени сияет, каждая его вспышка будит во мне новый огонек ужаса.

В конце концов, попытавшись от него спрятаться, я приникаю к Эдварду. Утыкаюсь носом в его плечо, жмурю глаза до того, что начинают блестеть во тьме звездочки, и, прикусив губу, борюсь со всхлипами.

- Вот так, Изз, вот так, - одобряюще призывает Аметистовый, заметив мою покорность и достаточно несущественное сопротивление, - сейчас все пройдет, все отпустит. Не бойся.

Отпустит? Хорошее слово. Но отпустит ли? Гроза кончится ли?

Время идет, если судить по моему меняющемуся состоянию, которое теперь ближе к спокойному, хотя счет минут я и не веду.

Просто в какой-то момент понимаю, что сил на слезы и метания не осталось. Обмякаю в той позе, в какой меня держит Эдвард, уже не всем лицом, а только лбом упираясь в его плечо. Не кричу, не всхлипываю. Время от времени тихонько-тихонько хныкаю, но это можно списать на слабость. Это глупости по сравнению с тем, что было.

Меня не покидает страх. Я боюсь молнии, ненавижу грохот грома и, как бы такое банально ни звучало, опасаюсь темноты. В темноте все видно - все до мелочей, когда молния вспыхивает. Днем не так страшно.

- Моя Изабелла, умница, - в голосе Каллена довольная отеческая улыбка, когда он шепчет эту фразу мне на ухо. Чуть ослабляет объятья, устраивая для меня проверку. Видит, что не рвусь, не мечусь больше. И не набрасываюсь на него, требуя секса. Дает устроиться удобно, как нужно. В безопасности, в тепле, но без хруста костей. С возможностью глубоких вдохов.

- Она в меня попадет, - как факт, констатирую я, прикрыв глаза, едва обнаруживаю, что никуда пугающий меня свет не делся. Все так же в окне, все так же светит. Только с теперешнего ракурса не столь ярко. Чуть ослаб.

- Что попадет? - нежно спрашивает Эдвард. Стирает с моего лба испарину, перекрывает своими пальцами путь слезам, погладив по щеке. При всей его заботливости, такую вижу впервые.

- Молния, - поэтому и сознаюсь. К собственной гордости, даже не вздрагиваю на этом слове.

Мужчина совсем капельку хмурится. Его левая бровь изгибается, у глаза собираются морщинки.

- Изз, грозы нет. Сейчас зима. Ее еще долго не будет.

Ах да, ну конечно же… а в окне тогда что?

- Но она есть… - пожимаю плечами. Обреченно, с нетерпящим возражений лицом. Твердым.

Эдвард не понимает. Сначала не понимает, но потом, проиграв мои слова в голове еще раз, кажется, находит ответ. Оглядывается себе за спину и видит… а я вижу, как свет озаряет его лицо. Правую половину, неподвижную. И зрелище это действительно пугающее.

- Изза, - потирает мои плечи, еще раз легонько поцеловав. Но на сей раз в лоб. Губ не касается - никогда. И не коснется. А мои еще горят и щиплют после соприкосновения с его. Я хочу. Я всегда хочу. Я не знаю, когда ослабнет это дикое желание. Оно и меня вводит в ступор. - Это фонарь. Фонарь, а не молния.

Мне хочется засмеяться. Громко так, издевательски. Как он говорит со мной, когда приводит такую причину. Заменяет молнию на фонарь? Прозаично. Донельзя.

- Ну конечно…

- Он сломан, - Каллен видит мое неверие и спешит убедить в собственной правоте, - посмотри, я покажу тебе. Анта вызвала мастера к утру, он починит. А отключить электричество на ночь не получится - погаснет все в доме.

- Я не хочу смотреть… - вздрогнув, качаю головой я.

- Давай вместе, - многообещающе предлагает Эдвард, - поверь мне. Это фонарь, не молния. В России зимой нет грозы.

Мне тяжело дается согласиться, но все же, с горем пополам, не найдя иного выхода, я киваю. Вдруг действительно? Вдруг он?..

Медленно и несмело, заручившись поддержкой Аметистового и его крепким рукопожатием, поворачиваюсь к окну. Никогда не думала, что сделаю это, но правда налицо. Я делаю. Я сама делаю. Не насильно.

Вспыхивает…

- Он яркий, да, - виновато произносит Эдвард, пригладив мои волосы в ответ на пробежавшую по телу дрожь, - но присмотрись. Вот виден столб, а вот - лампочка. Когда он загорается, бросает тень на штору.

И правда - бросает. Я наблюдаю за этой тенью, стиснув большую и теплую ладонь мужчины. И при ближайшем рассмотрении, при достаточном внимании и ясном взгляде уже не так страшно. Можно поверить, что фонарь. А когда тень накрывает штору, то сомнений не остается.

Не врал мне.

- Страшно…

- Завтра такого уже не будет, - сожалеюще обещает Аметистовый, - извини, Изза, мне стоило предупредить тебя. Но я не думал, что ты проснешься.

Доверчиво киваю. Киваю и, поджав губы, возвращаюсь к нему. По крайней мере, чувствую себя защищенной с ним. Хоть немного.

- Извини меня, - робко шепчу, нерешительно притронувшись к холодному ободку платинового кольца. На его руке.

- За что?

- За попытку… это… это случайность… - я краснею, а глаза на мокром месте. Становится до ужаса стыдно. Нельзя так. Нельзя, это неправильно. С Эдвардом - неправильно. Нарушение его табу не поможет мне загладить свою вину. Удовольствием он тоже не принимает. От меня он, похоже, не берет ничего. Кроме слов.

- Ты была убедительна, - мягко хмыкает Каллен, подтянув сползший край моей майки на прежнее место, - но ничего страшного. Я понимаю.

- Я обещала не нарушать правил. Я не нарушу.

- Я знаю, - утешающе подтверждает. Несильно потирает плечи, - ты умница, поэтому я знаю. Не бери в голову.

Впервые после кошмарного полусна-полуяви, в котором мое сознание, извратившись, простой фонарь превратило во вспышки молнии, становится тепло. И хорошо. И спокойно.

Я делаю ровный вдох: меня не бьет дрожь, а испуг, клешнями впившийся в сердце, отпускает. Эдвард оставляет меня всего на мгновенье, заручившись согласием, и поправляет штору. Лишает вспышки света возможности ужасать меня дальше.

По дороге к кровати он, правда, натыкается на планшет. Поднимает его, аккуратно уложив на тумбочку.

- Я случайно…

Не говорит ничего вслух. Глаза говорят. Принимают мою фразу, вбирают в себя. И отвечают добродушием.

Он садится на простыни, и я, не желая терпеть хоть какое-то расстояние между нами, подбираюсь обратно к нему. Несмело, аккуратно, демонстрируя все свои движения. Не хочу, чтобы опять подумал… чтобы опять отстранил меня. Не сейчас, пожалуйста!

Слава богу, принимает. Не мешает мне, дает к себе прижаться. И опускает подбородок поверх макушки.

- Все хорошо, Изабелла. С тобой все будет хорошо.

Верю. Вот сейчас, вот теперь верю. Пусть и есть все же мизерные шансы обжечься этой верой потом.

Но не те это мысли. Перевожу тему, дабы не расстроить себя, не вернуться обратно к слезам. Голова уже болит, глаза пекут. Мне бы поспать… но вдруг кошмар повторится? Опять? Кто знает, на какие шутки и выверты способна подкорка?

- Неинтересные русские книжки? - как можно более бодро спрашиваю, пальцем указав Эдварду на планшет.

Слышу смешок на своих волосах.

- Какие есть, Изз.

Его голос меня успокаивает. Мне уютно рядом с этим голосом, и, когда он говорит, когда говорит вот так и держит вот так, мне не страшно. Честно.

- А мне почитаешь?..

Я кожей чувствую удивление Эдварда. Но выразить его как-то кроме огонька в глазах он себе не позволяет. Даже в телодвижениях ничего не меняется.

- Про механизацию крыла самолета?

- Хотя бы… мне все равно.

Кажется, он понимает. Я не решусь утверждать на сто процентов, но определенно нечто похожее проскальзывает. Голос. Мне нужен его голос.

- Интересуешься аэродинамикой?

- Буду развиваться всесторонне, - натянуто хмыкаю, - если ты согласен, конечно…

- Разве можно преграждать тягу к знаниям? - Эдвард вздыхает, мотнув головой. Тянется к тумбочке, к планшету. Берет его в руки.

- А если в формате сказки на ночь, Изза?

- Ага, - тихо соглашаюсь. И послушно ложусь обратно на подушки, дожидаясь, пока Аметистовый уляжется рядом. Он зажигает прикроватный светильник, поправляет одеяло, которое я сбила.

Не желая показаться навязчивой, хоть и смешно это звучит после всего, что было прежде, я некрепко, несильно, едва касаясь, устраиваюсь на своем законном за последние дни месте, под боком мужчины. Вздыхаю, прогоняя остатки всхлипов.

Напрасные слезы. Рядом с ним все слезы напрасны.

- Готова? - зовет Эдвард, открывая нужную страничку. Накрывает меня заранее приготовленным одеялом, пододвинувшись чуть ближе. Действительно не злится за выходку с попыткой секса. Он меня понимает…

- Всегда, - оптимистично отзываюсь, уложив одну из рук под щеку и взглянув на него снизу вверх, - значит, самолеты…

- Самолеты, - он кивает. - Механизация крыла, Изза, - это совокупность устройств на крыле летательного аппарата, предназначенных для регулирования его несущих свойств…

Вначале я пытаюсь слушать. И про закрылки, и про какие-то интерцепторы, и даже почти знакомое слово «спойлер» проскакивает… но потом усталость и расслабленность берут свое. Под близкий и ровный голос Эдварда, что бы он там ни читал, я быстро засыпаю.

Мне спокойно - это главное. И фонаря я больше не боюсь.

Утро приносит с собой радость, теплоту и, мне на удивление, солнечный свет. В холодной мрачной России, где все серое и невзрачное, солнце!

Я бы и не заметила его за плотными шторами, если бы Эдвард, еще думая, что я сплю, не решился в любопытстве чуть отодвинуть их, дабы посмотреть что происходит за окном.

Я открыла глаза как раз в тот момент, когда уже починили чертов фонарь (я сама профинансирую его починку, если на то пошло, дабы не повторилось ночного ужаса), а истинно-весеннее солнышко, не глядя на середину февраля, осветило его лицо. Красиво-красиво, как в рекламных роликах домашних приправ или сочных соков. На солнце волосы у него рыжеватые, а кожа не такая уж и белая. Нормальная, человеческая, не вампирская. На солнце он еще красивее.

За всю жизнь я любовалась только одним мужчиной, имя которого теперь хочу забыть. Однако с переездом сюда, ожидала того или нет, появился еще один человек, достойный пристального внимания.

Я не могу объяснить этого желания познать Эдварда от и до, докопаться до всех мелочей и проникнуть во все мысли, все закрытые темы. И про лицо, и про рисование, и про жизнь здесь, и про работу… мне все интересно. По-настоящему, без вранья. Это не пустые разговоры.

Однако в лоб спрашивать не стоит. Я нетерпелива, всегда хочу большего, но все же действовать намерена аккуратно. Так правильно будет. Так у меня больше шансов.

Поэтому, закрыв глаза и сделав вид, что просыпаюсь только теперь, глубоко вздыхаю. Со сладостью потягиваюсь на простынях, выгибая немного затекшую спину. Но голова не болит, в ноге легкость, а слезы высохли и не напоминают о себе больше. Даже лицо не сведено.

Остаток ночи для меня прошел совершенно по-другому, нежели ее начало. А это не может не быть поводом для радости.

- Доброе утро, - Эдвард отворачивается от окна, поправляя штору. Задвигает ее, лишая солнце последнего шанса пробраться в комнату, а меня - увидеть окно. Он все помнит.

- Доброе, - весело отвечаю, не скрывая своего хорошего настроения. Почему-то мне кажется, что ему приятно его видеть.

- Ты быстро заснула под механизацию сегодня, - таким же тоном, каким начала нашу беседу я, проговаривает Аметистовый. Подходит к краю постели, присаживаясь на нее.

- Я была под впечатлением от «спойлеров».

- И чем же? - он хмыкает, расправляя простынь, немного смятую мной за ночь.

- Связью с закрылками, - выдаю первую вспомнившуюся фразу наугад.

- Если бы они были связаны… - Эдвард щурится, повернув на безымянном пальце кольцо правильным узором переплетений в мою сторону. Ненамеренно, случайно. Но я вижу.

- Я выучу…

- Зачем тебе? - со смехом недоумевает мужчина.

- Чтобы вести с тобой умные разговоры, - нахожусь я, пожав плечами, - и вводить в ступор окружающих. С такими терминами это выйдет запросто.

Мы оба замолкаем, поддавшись желанию посмеяться. Не знаю, хороша шутка или нет, смешна или нет, но Эдварду весело, а значит, весело и мне. С каждым разом его улыбка все шире. На сотую миллиметра, конечно, но уже прогресс. Я начинала с незаметных движений уголков губ.

А вообще, посмеяться можно и чудесному утру. Мало бывает дней, когда при пробуждении чувствуешь себя настолько хорошо. И неважно, что было ночью. Она забывается в таком утре. Ровно как и все плохое, глупое и недостойное.

- Как твоя нога? - зацепив взглядом мой эластичный бинт, порядком сползший, вдруг интересуется Эдвард. С обеспокоенностью.

Я, не пряча улыбки, оборачиваюсь к нему. Немного видоизменяю ее, превращая из смешливой в благодарную.

- Очень хорошо. Как раз собираюсь испробовать ее в действии.

- Ты уверена, что стоит?

- Три дня прошло, твоя мазь помогла мне, - сообщаю. И придвигаюсь к краю кровати, впервые самостоятельно сняв ногу с удобного валика. Пододвигаю к себе, разматывая бинт. В появившуюся рядом ладонь мужчины вкладываю крепления.

- Мазь дал Леонард. И, не глядя на его профессионализм, тебе все же стоит щадяще относиться к лодыжке хотя бы сутки.

- Надеюсь, путь до ванной достаточно щадящий? - интересуюсь. Опираюсь на простыни, готовая встать.

- До ванной и обратно, ладно?

- До ванной, в душ и обратно, - поправляю его, уже оказавшегося рядом. «Твоя страховка» - вижу как никогда ясно. И это обстоятельство греет душу. - Я буду осторожна, не беспокойся.

- Очень надеюсь, - Эдвард предлагает мне руку, убрав крепления в карман. Стоит, глядя сверху вниз, но не уничижительно. Он, наверное, единственный человек на свете мужского пола, от которого я готова сносить такой взгляд. И, пожалуй, попросила бы о нем, нуждайся в человеческом общении.

- Надежды не напрасны, - обещаю. Принимаю предложение Каллена и беру его руку. Медленно поднимаюсь, тщательно рассчитывая свои силы. Не сомневаюсь, что не упаду - Эдвард не позволит, но все же хочу действовать как можно самостоятельнее. Ступаю на бывшую поврежденной ногу и, к своему счастью, боли больше не чувствую. Чуть-чуть тянет, как после долгой тренировки, но не более того. Все в порядке. Растяжение забыто.

Перестраховываясь, Серые Перчатки все-таки доводит меня до ванной. Но его помощь ненавязчива, желание быть полезным искренне, а близость меня вдохновляет. Поэтому не противлюсь. Поэтому иду.

- Если я понадоблюсь, позовешь, хорошо? - просит, оставаясь у двери.

- Хорошо, - мягко киваю ему, постаравшись, чтобы голос звучал как можно честнее. И только потом закрываю дверь, обрадованная новостью, что теперь могу не только самостоятельно перемещаться по дому, но и принимать душ. Мне очень не хватало этого в последние три дня.

Тихонький шорох.

Скрип двери.

Цоканье пластмассового носа об пол.

Негромкие шаги.

Эммет стоит возле открытой балконной двери - перед ней, но не за, еще внутри комнаты. Выпускает сигаретный дым на улицу, наружу, прислонившись к крепкому косяку темно-серого цвета. Дышит ровно, затягивается глубоко, а пепел стряхивает в узорчатую пепельницу, принесенную в спальню хозяина Голди.

Эммет не знает, как случившееся в Греции повлияло на его восприимчивость, но теперь каждый звук, каждый вздох и каждое шевеление он подмечает. Прошло тридцать три года, а ничего не изменилось. Та же внимательность, та же сосредоточенность, та же реакция.

Он узнает в шагах, приближающихся к своей комнате, дочкины. Мгновенно узнает, быстрее, чем успевает сделать хоть еще одну затяжку. Каролина ходит на пятках, выдавая себя даже когда пытается подкрасться незамеченной. Сегодняшний день не становится исключением. Ночь, вернее. Судя по часам - ночь. Хотя так и не сомкнувший больше глаз Эммет не может ручаться за правильность цифр на будильнике.

Затушив сигарету, Каллен-младший выпускает последние клубы дыма изо рта на воздух и закрывает балкон. Как раз в тот момент, когда Карли, дотянувшись до ручки, входит к нему.

Сегодня на малышке зеленая пижама с любимыми оленями, на которой черные, как смоль, волосы видны лучше прежнего. Они распущены и доходят до талии девочки, запутались и примялись ото сна. А еще они падают на лицо. Падают и остаются на нем, потому что прилипают. Кожа мокрая.

Задернув занавеску, Эммет с готовностью оборачивается к дочери всем телом.

- Котенок, - нежно приветствует, моргнув пару раз для лучшей четкости картинки. В темноте уже давно, привык к ней, но последние пару минут разглядывания фонарей на участке подорвали умение.

- Папа, - Карли тяжело вздыхает, убрав одну из самых мешающихся прядок себя за ухо. Непокорные волнистые волосы сразу, конечно же, возвращаются обратно, на исходную позицию, и это ее злит. Шмыгает носом, насупившись. Тоже, как и отец, усиленно моргает.

- Эдди не спалось у себя в кроватке? - качнув головой в сторону единорога, что неизменно сопровождает девочку, порой волочась по полу, спрашивает Эммет.

- Ему грустно, - Каролина сглатывает, погладив зверушку по мягкой сиреневой шерстке, - мы решили прийти к тебе.

Мужчина отрывается от балкона, направляясь к своей маленькой принцессе. Приседает перед девочкой, не желая, чтобы смотрела на него снизу вверх.

- Передай Эдди, что грустить не надо. Папа здесь, - и поднимает ее на руки, увлекая в свои объятья. Держит крепко, но бережно. Как никогда нуждается в этих пальчиках на шее.

Карли утыкается носом в папино плечо, руку с единорожкой перекидывает за спину, оставив свободно висеть, а другой ладошкой гладит гладковыбритую теплую кожу.

- Ты опять?.. - недовольно сообщает, заслышав сигареты. Морщится и расстраивается.

- Эх, малыш… - Эммет трется носом о щечку дочери, виновато потупив глаза, - прости меня. Так получилось.

- Это вредно.

- Я знаю.

- Ты невкусно пахнешь.

- Я знаю.

- Дядя Эд поругал бы тебя, - в конце концов, растеряв все аргументы, заявляет она. Чуть отстраняется, хмурит свои широкие красивые брови и глазами - серо-голубыми, точной копией его, - смотрит, кажется, прямо в душу.

У Эммета щемит сердце. После этого гребаного сна, после воспоминаний и видения обагренного кровью кулона имя брата режет по живому. На удивление себе, он помнит каждое слово и каждую секунду той ссоры. А особенно выражение лица Эдварда, когда запретил видеться с Карли. Глядя в глаза, сказал такую ужасную вещь, выдал, не подумав. И не оставил сомнений, что воплотит, увезя девочку домой как можно скорее.

Было ли ему стыдно? Непомерно. И если бы не ночь, если бы не темнота, метель и остатки трезвого разума, заявился бы в дом Δελφινάκι прямо сейчас. Не медлил ни секунды, наплевав и на здравый смысл, и на простые правила приличия. А так придется ждать утра. Тем более, теперь он нужен дочери.

- Ну я же уже попросил прощения, малыш, - состроив жалостливое выражение лица, шепчет Эммет, - не буду больше так делать, договорились. А теперь пойдем в постель.

- Не хочу, - Каролина, выпрямившись, и руками, и ногами упирается в его тело. Решительно качает головой, супясь сильнее прежнего. Ее нижняя губа начинает подрагивать.

- Никаких плохих снов рядом с папой, - утешающе обещает Каллен-младший, - вот увидишь.

- Не хочу видеть! Не буду! - девочка низко опускает голову, лбом приникая обратно к отцу. Сжимает свою игрушку так сильно, что пальцы белеют.

Эммет принимает этот протест. Накрывает ладонью волосы малышки, согревая ее, и наклоняется к ушку. Шепчет, добавив в тон всю ласку, какую в состоянии в себе отыскать:

- Я тебя люблю, Каролин.

Девочка откликается. На такое всегда откликается - беспроигрышный вариант. Глубоко и тяжело вздохнув, подтверждает свои слова кивком.

- Я тоже, папочка. Сильно-сильно.

- Ну вот видишь, - довольный результатом, Эммет хмыкает, - значит, мы можем друг другу полностью доверять, верно?

- Верно, - облизав пересохшие губы, малышка не упускает момента согласиться. Незамедлительно отвечает.

- Хорошо, - мужчина прокладывает узенькую дорожку поцелуев по лбу дочери, - значит, ты должна поверить мне. Никаких монстриков. Только цветочки.

Каролина устало кладет голову на плечо отца, задумчиво проводя пальцами по его пижамной кофте. Хочет решиться… и решается.

- Ладно.

Больше не противится, когда папа несет ее в постель. Без упрямств укладывается на простыни, удобно устроившись на большой пуховой подушке. Но всем своим видом выражает явное нетерпение, ожидая сзади теплой и родной опоры.

Эммет не успевает толком и лечь, ненароком коснувшись грудью спины дочери, а она уже клубочком сворачивается у него под боком, перехватывая большие ладони и устраивая себе заграждение из них. Надежное, крепкое и теплое. Такое, что даже одеяло не нужно, хотя папа, конечно, без него не оставляет.

- Ты наругал дядю Эда? - вдруг несмело спрашивает она, натянув практически на лицо уголок одеяла. Любит, как и в раннем детстве, зарываться в него с головой. Голди порой вскрикивала, заметив такое, боясь, что она удушит себя. Но напрасно. Наверное, Каролина всегда будет так спать. Ей так спокойно и уютно, а это самое главное, чего Эммет желает для дочери.

- С чего ты так решила?

- Он обещал мне позвонить вечером, но не позвонил. Он что-то плохое сделал? - крайне проницательная Каролина оборачивается на отца, взглянув своими большими глазками с совершенно не детской грустью. Эту грусть в них поселила Мадлен…

- Нет, ты что, солнышко, - поспешно заверяет Каллен-младший, погладив узкую спинку под своими ладонями, - просто он, наверное, немного занят сегодня…

- Он меня любит? - в последнее время она всем задает этот вопрос. В последнее время, спустя пару дней после разговора с матерью, опять начинается сомневаться. И эта ночь - одна из тех, когда Эммету кажется, что он на грани своего терпения по поводу их с Мадлен общения. Но ее редкие подарки, еще более редкие звонки, сам ее голос - Каролина обожает это. Она будет плакать куда сильнее и горше, если кто-то лишит ее хотя бы подобных моментов с матерью. Тут нужно другое средство…

- Он души в тебе не чает, зайка, - негромко признается Медвежонок. Как всегда делает, обнимает дочку, притянув к себе, и сам, в «позе ложки», как пренебрежительно звала ее бывшая, старается устроиться так, чтобы быть к девочке как можно ближе. Всем телом.

Она такая маленькая. Ей восемь, а она совсем крошка. И особенно просматривается это на контрасте с ним. Или с Эдвардом…

Эммет умиротворенно вздыхает мыслям о брате, окончательно сформировав план действий, следовать которому намерен с самого утра. Солнце встанет - и тогда. Непременно. Без задержек.

Но сейчас еще поздно. Даже для него поздно. К тому же, в объятьях начинает посапывать, засыпая, чудесная маленькая девочка, только-только уверившаяся в любви самых дорогих ей людей… а завтра выходной. Хороший выходной, добрый.

И свою вину он загладит в этот выходной. По-другому просто не случится.