Мой второй понедельник на краю света – в России – начинается в семь двенадцать утра.

Повернувшись на бок и поглубже зарывшись в теплое одеяло, я с удовольствием приникаю к своей подушке. Наволочка мягкая, приятна коже, к тому же на ней, как и на всем том, чего касается Эдвард, сохранился отпечаток его аромата. Это еще одна причина, по которой я люблю именно эту кровать именно в этой спальне. Нигде в доме больше так не пахнет.

По задернутым шторам нельзя определить, утро на дворе или глубокая ночь, сегодня, к тому же, вернулась обычная серость, какую я уже привыкла видеть среди пейзажей, и больше нет на полу солнечных зайчиков. Но именно для таких целей у нас и стоят на тумбе часы-динозаврики, и они-то меня уж точно не обманывают, показывая пару больших цифр.

Рано. Я бы сказала, чересчур. Всю жизнь просыпаясь не раньше девяти, я автоматически стала «совой». И вряд ли смогу себя переделать, тем более когда есть возможность вот так вот свернуться клубочком под чьим-то теплым боком.

- Доброе утро, - тихонько бормочу, придвигаясь ближе к другой, изначально не своей половине кровати. В темноте стараясь правильно определить направление, пальцами легонько прощупываю простынь. Поддаваясь чарам сна, убаюкиваясь полумраком и теплом, что стали спутниками моих снов за эти несколько дней, с трудом успеваю остановиться и не упасть с постели. Пальцы, получившие волю, пробегают по кровати крайне быстро. И срываются в пропасть ее края, чудом не увлекая меня за собой.

Вздергиваю голову, хмурясь.

- Эдвард?..

Нежно-бронзовая подушка стоит ровно, прислонившись к спинке. Часть одеяла, которым я укрываюсь и которое сама только что сбила, заправлена. А простынь, чей краешек обычно свисал вниз, к полу, вернулась на исходную позицию.

Я сажусь так резко, что только-только проявившаяся картинка перед глазами размазывается. Пока усиленно моргаю, дабы восстановить ее, еще раз перепроверяю пальцами неутешительный факт. Не ошиблась.

Первая мысль, которая приходит в голову: «Не надо!» Испуганно прикусив губу, я с плохо передаваемой надеждой скольжу глазами по комнате, стараясь узнать хоть что-нибудь, напоминающее спальню Эдварда. Неужели он перенес меня? Я теперь буду спать у себя? Или мне приснилось… все приснилось? Мы никогда не были на этой постели, он никогда не успокаивал меня?.. о нет!

«Афинская школа»?.. «Афинская школа», о да! Она! Я узнаю ее из тысячи. Я ее запомнила лучше, чем любое другое произведение искусства, в том числе созданное Рафаэлем. Я многое готова за нее отдать. Тем более теперь, когда она, блеснув от полоски света, прорезавшейся справа, дает мне гарантии, что я все еще в комнате Каллена. На его кровати.

Успокоенно выдохнув, прикрываю глаза, механически расправляя на себе одеяло. Сижу, поджав ноги, стиснув руками простынь и радуясь тому, что бредовые мысли не воплотились в реальность. Что мне показалось.

Спальня, впрочем, не безжизненна. Откуда-то слева слышен плеск воды, потревожившая меня полоска света тоненьким напоминанием о себе прокралась по полу в сторону комода. Две его ручки, те, что ближе к северной стене, блестят.

Ванная. Ну конечно же – ее светлая дверь.

Он просто в ванной, а я уже напридумывала себе… мое живое воображение стоило бы усыпить. Слишком уж часто рисует не то, что требуется.

Хмыкнув, я расслабляюсь. Удобно устраиваюсь на кровати, кутаюсь в покрывало и с интересом наблюдаю за заветной дверью. Никакого шевеления, никаких дополнительных звуков. Только пища для размышлений и фантазий. Только лишь голая данность.

Может быть, поэтому я и не выдерживаю. Может быть, поэтому, проникнувшись собственным любопытством, встаю с постели и, стараясь не шуметь, подкрадываюсь к ванной. Понимаю, что веду себя неправильно и, скорее всего, просто глупо, но азартное желание увидеть недозволенное лишь крепнет.

В семь утра я не в состоянии себя контролировать. Так и запишем.

Мне на счастье, маленькая щелочка между косяком и дверью все же есть. Выпустившая на волю свет, успокоивший меня, она так никуда и не делась. Хозяин не прикрыл, а сквозняка не было. Идеально.

На цыпочках пристроившись возле стены, приникнув к ее холодному боку, стараясь быть как можно более незаметной, вглядываюсь в щелку. Что именно хочу увидеть - не знаю. Но увидеть хочу.

Стандартная ванная – есть душ, есть туалет, есть умывальник, есть зеркало возле него, где и обнаруживается главный объект моей слежки. Эдвард ведь, да? Кто еще, кроме него, может быть здесь?

Прищурившись, я затаиваю дыхание. Каллен стоит на махровом коврике прямо перед чашей умывальника, и плеск воды, который я слышала, издает именно металлический кран, а не душ.

Он… бреется? Похоже на то. Правая часть лица в белой пене, а в руках, если не ошибаюсь, станок. Он уже заканчивает. Подняв голову вверх и вытянув шею, уверенными касаниями уничтожает остатки щетины под подбородком.

А мне она нравилась…

С трудом заставив себя сделать вдох, продолжаю осмотр. Стою не слишком удобно, зато так, чтобы было все видно. Благо, косяк двери позволяет немного изогнуться.

Волосы Эдварда мокрые и темные после душа. Кожа бледная, глаза задумчивые. Непохоже, что он выспался сегодня (для меня неудивительна эта информация, так как сейчас нет и половины восьмого), но выглядит неплохо. По крайней мере, не хмурится, а это уже большое дело.

На нем только полотенце. То, светло-синее, по форме и размеру как белые в Вегасе, но все же, кажется, толще. Оно на бедрах, как я привыкла видеть. И на спине, ближе к низу, остались капельки воды. Те самые, от которых у меня и перехватило дыхание.

Последний раз таким я видела мужа в Штатах и явно не хотела бы вернуться в тот момент, когда, натянув мне на плечи покрывало, велел убираться в свою комнату. Но признать тот факт, что таким он выглядит не чуть не хуже, чем в одежде, мне не составит труда. А Деметрий все рассказывал об уродстве тел мужчин, которым минуло сорок…

Идиот.

Мне нравится на него смотреть. Я стою в неудобной позе, у меня затекла прежде поврежденная нога, и явно недовольны положением дел руки, но все это того стоит. Редко когда удается такое увидеть.

И пусть проклевывается смятение, пусть мои щеки чуть-чуть краснеют, а ладони немного потеют, я готова потерпеть сколько нужно. Задавив в себе очередную волну фиолетового огонька, разгорающегося внизу живота, облизнув губы, готова. Уже хорошо, что можно смотреть. Возможно, однажды смогу и потрогать…

Эдвард в предпоследний раз, судя по оставшейся полоске волос, проводит бритвой по коже. Смотрит в зеркало, выверяя свое движение, и тем самым вынуждает меня отступить на шаг назад. Знаю, что аметисты внимательны, а разглядеть меня труда не составит. Но лишаю удовольствия. Отхожу в тень и уже отсюда намерена довести наблюдение до конца.

Однако нечто маленькое и довольно острое, так не вовремя оказавшееся на полу под голой ступней, на корню обрывает все мои планы. Как всегда, впрочем, когда чего-то очень хочется. Инстинктивно дернувшись вперед от причиняющего боль предмета, я не рассчитываю расстояние между дверью и стеной. Как всегда, невольно призвав на помощь свою неуклюжесть, пальцами, которыми намерена была удержаться на ногах, лишь легонько провожу по стенке. Шорохом. Ногтями.

А потом грузно падаю в так кстати раскрывшуюся от всех лишних движений дверь, сумев проскочить в достаточную для себя щелку. На пол. На плитку ванной комнаты. С ударом локтями об парочку стыков.

- Черт… - стону сама себе, быстрее проговорив, нежели подумав, что делаю.

И конечно же, к своему «удовольствию» ощущаю, что с бритьем Эдвард закончил. Оставив бритву в покое и не потрудившись стереть остатки пены с лица, мужчина спешит ко мне. Провожая ошарашенным взглядом, поднимает с пола.

- Изза? – встревоженно зовет, поглядывая на немного пострадавшую кожу локтей. - Что случилось?

Расщедриться на правду? Как бы не так. Он меня не поймет.

- Все в порядке, - как скороговорку бормочу, прикусив губы, - ничего страшного…

Сажусь. Больше с его помощью, нежели собственными силами. Каллен не дает мне как следует совладать с собственным телом.

- Тебе стало нехорошо? – усадив меня прямо на плитку, Эдвард озабоченно смотрит в мои глаза. - Ты звала меня?

Он взволнован, он расстроен, и он в недоумении. А лицо так близко ко мне… кожей чувствую мятное дыхание, а аромат пены для бритья добирается до носа.

Я покрываюсь румянцем теперь с головы до пят. Качаю головой.

- Нет.

- Почему же нет, Изз? – делает глубокий вдох, начисто забывая про то, чем все это время занимался. И, похоже, считает, что мое смущение обязано падению и его беспокойству, а не внешнему виду. А мое сердце, тем временем, бьется все чаще. И уже, похоже, где-то в горле.

- Я подумала… - бормочу то, что первое приходит в голову, растерянно глядя перед собой. Даже подглядывать не получается без обнаружений. На что же я вообще тогда гожусь?..

- О чем подумала?

- О том, что… ты поранился? – обрываю фразу на половине, взглянув на Аметистового. И первое, что бросается в глаза среди парочки островков пены, – красная полоска.

Изогнув бровь, он пытается понять, о чем я (не почувствовал ранку?). Потом рукой наскоро проводит по правой щеке. Искореняет объект моих волнений.

- Ты сможешь встать? – отыскав для себя новый план и говоря серьезнее, спрашивает мужчина.

- К-конечно.

Нерешительно приняв его помощь в виде протянутой ладони – второй, без пены, – поднимаюсь на ноги. Стою крепко, как нужно. То, на чем споткнулась, кожу не проткнуло. Максимум, что возможно, – синяк. Да и локти не так уж сильно пострадали.

Тенью следуя за мной, пока иду обратно в спальню, к постели, Эдвард напряженно, но неслышно дышит. А когда все-таки сажусь на сбитые простыни, говорит:

- Я через минуту приду. Подожди, пожалуйста.

Как будто я могу ему воспрепятствовать.

В своем полуобнаженном виде, со своим чертовым, сводящим меня с ума полотенцем, идет обратно в ванную. При мне никогда не переодевается. При мне даже спит в полном пижамном обмундировании – и майки не снимет.

Подсушив локти о собственную пижаму, подтянув колени к груди, я терпеливо жду. Почему-то внутри противно, и хочется отмотать время назад. Вот чего стоят подглядывания. Их обнаружение. Уверена, он уже понял, что я неспроста оказалась возле порога ванной и уж точно не случайно упала на ее плитку. Внутри ведь был он…

Отвратительная ситуация.

- Идиотка… - подвожу неутешительный итог сама для себя. Запрокидываю голову.

Эдвард возвращается. По пути обратно, уже в темных брюках и белой рубашке, если мне не врет привыкшее к темноте зрение, Серые Перчатки поднимает с пола возле ванной комнаты помешавший мне удалиться незамеченной предмет. При ближайшем рассмотрении это оказывается часть запонок.

- Ты споткнулась? – зовет он, остановившись возле меня и глядя сверху вниз.

- Да, он так лежал…

- Я его искал. Спасибо, - капелька юмора глаз не освещает. Ну еще бы. Он насторожен, он в недоумении, и мое поведение порой его цепляет. Только не в лучшем смысле, к сожалению.

Поэтому и отвечаю нетипичной после таких слов фразой:

- Извини меня.

- Извинить? – Эдвард садится на простынь, рядом. От него пахнет приятной туалетной водой. Свежий запах, мятный. Абсолютно различный с тем, какой я привыкла слышать, обнимая его подушку.

- Тебя не было в комнате, вот я и… я знаю, что неправильно поступила. Я больше так не буду.

С одной стороны, он, похоже, любит мое раскаянье, но, с другой, оно ему не нравится. Наверное, даже не столько раскаянье, сколько тон. Ему не нравится такой мой тон. Это видно по глазам, малость погрустневшим.

- Изза, ты не сделала ничего противозаконного, - утешает Эдвард, - так что не бери в голову. Но давай с этого дня так: друг за другом не подглядываем. Договорились?

Смущенно улыбнувшись, я киваю. Похоже, легко отделалась.

- Договорились.

Не знаю, конечно, насколько усиленно я буду выполнять свою часть договора, но хотя бы попытаюсь. Это будет честно.

- Прекрасно, - мужчина улыбается мне краешком губ, - значит, все решили.

Собирается подняться и закончить с приготовлениями к уходу (знать бы куда), однако, заприметив мой взгляд, направленный на ту его щеку, где видна маленькая тоненькая линия, все еще красная, останавливается.

- Это просто царапина, - утешающе докладывает, мотнув головой, - а вот твои локти лучше промыть.

- Я промою, - обещаю. И вздыхаю, небрежно оглядев их. Ссадины – причем не самые страшные. Даже перекись не нужна.

- Ладно, - Эдвард не настаивает. Напоследок погладив мою макушку, встает-таки с кровати.

Красивый, правда. Гладковыбритый, причесанный, с этим парфюмом и в этой рубашке… я понимаю, почему понравился Роз в их первую встречу. Мне бы тоже понравился.

- Изза, сегодня до обеда я буду в офисе, - сообщает мужчина, пока продолжаю втихомолку разглядывать его.

А вот и суть переодеваний…

- В офисе?

- Сегодня понедельник, - мягко напоминает Эдвард, поправляя воротник рубашки, - мне нужно закончить чертеж. В четыре я уже буду дома.

Почему-то мне нравится, как звучит от него слово «дом». И, что важнее всего, я есть в этом доме. Ничуть не формально. Так что не противлюсь.

- Хорошо, - спокойно, без лишних дополнений, соглашаюсь. Забираюсь на кровать, направляясь к подушкам.

За этими моими перемещениями Эдвард, в аметистах которого уже улеглась тревога, наблюдает с улыбкой. Более явной, нежели прежняя.

- Хорошо, - эхом отзывается мне, подав сброшенное к изножью одеяло прямо в руки, - тогда до обеда, Изз.

А когда я тянусь к его подушке, устраиваясь на ее наволочке и послав к черту свою, тихонько дополняет:

- Я никуда от тебя не денусь, Белоснежка. Не бойся.

По контуру.

По контуру, не отступая ни на один миллиметр.

По контуру, чтобы не испортить очертания рук и груди, что с таким трепетом вырисовывала.

Синей краской. Нежно-синей, не столько насыщенной, сколько разбавленной до приятной глазу небесной голубизны. Такой цвет можно наблюдать в солнечную погоду посреди лета, где-то в июле. Я всегда им любовалась – с того самого момента, как взяла в руки кисть. Но теперь, после своего первого и такого, казалось бы, неудачного замужества, я не только им любуюсь. Он для меня лучший из предоставленной палитры. Даже черный способен одолеть, хоть и не без труда.

А еще с ним соперничает фиолетовый. Не темный и не светлый, не резкий и не мягкий. Его самый потрясающий из существующих оттенок – аметистовый.

Теперь я готова признать в два раза больше цветов, нежели раньше. Благодаря Эдварду.

И какое же интересное совпадение, что о своих предпочтениях я размышляю, раскрашивая калленовский портрет.

Тот самый, особенный для меня, дорогой, первый. Сложенный вчетверо и надежно припрятанный в карман еще в субботу. Вот и дождалась момента обречь серый грифельный карандаш в цвет…

Первая на очереди кофта, которой я, собственно, и занимаюсь прямо сейчас. Незабываемо мягкая, очаровательно шуршащая при прикосновении к ней и совершенно точно самая теплая из тех, какие мне доводилось видеть и щупать. Она тонкая, она привлекательная, она удобная. Я до сих пор поражаюсь тому, как удается Эдварду сочетать в своей одежде красоту и комфорт. Для меня, например, это порой непосильное задание.

Поэтому кофту, с которой связано столько ассоциаций и которая стала моей любимой, раскрашиваю с особым трепетом.

Кисточку держу прямо, следуя по ровной линии от шеи до живота.

Кисточку наклоняю, подстроившись под изгиб руки, которая сжала покрывала.

Кисточку приподнимаю, легонькой линией обозначив контур рукава, соприкасающегося с постелью, – полностью повторяя оригинал, он немного задрался.

И снова кисточку держу ровно, по линии, на сей раз вдоль ворота и по поясу, до самого одеяла. Его раскрашу затем отдельно.

Ну вот, нечто вроде достойного рисунка. Для кофты остались мелкие детали, которые все той же кисточкой, но уже обмытой и окунутой в белую краску самым кончиком, почти завершены: стежки на рукавах и возле воротника, шов покроя на левом боку, выбившаяся из общей канвы ниточка, живописно разлегшаяся на простыни. Я не обделяю вниманием ничего.

Я сижу, уложив рисунок к себе на колени, подстроив подушку Эдварда под голову (для лучшего вдохновения), а босые голые ноги накрыв одеялом. Мне тепло, комфортно и очень приятно делать то, что делаю. А ведь даже месяц назад бы не поверила, что с такой придирчивостью буду прорабатывать детали. Монотонность и скука этого процесса убили бы все мое настроение, разрисовывай даже свой собственный портрет.

Однако с Эдвардом это не работает. С ним вообще ничего не работает. И я просто получаю удовольствие от того, что рисую, не задумываясь о мелочах. По-моему, чувство свободы, даже творческой, окрыляет. Уж сладость жизнь придает точно. Даже если село воскресное солнце и вернулся пронизывающий, судя по приоткрытому окну, которое я наспех захлопнула, будний ветер.

Кофта раскрашена. Выделяясь на белом листе своим выгодным великолепным цветом, заставляет меня улыбнуться, порадовавшись сделанной работе.

Но и на расслабление времени почти нет – приходится вспомнить, что остальная часть портрета не закончена.

Передо мной палитра на семь цветов, раскрытые баночки гуаши, заботливо подаренной Серыми Перчатками, и стаканчик с водой – главным спутником художника. Разбавляя по мере надобности краски в палитре, чтобы добиться полупрозрачного фона, орудуя кисточками так, как лучше всего получается и как учил Эдвард, я медленно, но верно продвигаюсь к своей цели.

Интересует другое. Больше, чем портрет, хотя он, конечно, занимает достаточное количество мыслей.

Что со мной происходит?

Я делаю вещи, на которые никогда бы не пошла раньше. Я просыпаюсь в начале восьмого, я завтракаю не позже десяти, я ем как минимум два блинчика или яичницу, а может даже тарелку овсяной каши, приплюсовывая к этому еще и чай. Я не задумываюсь о своей одежде и том, как она на мне сидит, и мне кажется, что цвет уже перестает иметь значение. Я все еще поклонница темных тонов, ровно как и мистер Каллен, но если он попросит, если вдруг придется… я надену что-нибудь светлое. Вчера, например, на импровизированной, но такой чудесной зимней прогулке мне захотелось, чтобы шуба была белая… или, на крайний случай, хотя бы кремовая. Может, все дело в солнце?..

Как бы не так. Изогнутой волнистой линией провожу одну из прядок Эдварда, которая чуть затеняет его лоб, и догадываюсь, что обмануть саму себя не выйдет.

Знаю ведь причину. Знаю и не ищу решения, беру такой, какая есть. От себя бежать глупо. А себя обманывать – еще глупее.

Эдвард… странный. Да, именно так. Он странный своим всепрощением, своей извечной готовностью помочь, своим терпением и своим пониманием, которое, не скупясь, если нужно, дает мне. Но странность эту, ровно как и остальные черты этого мужчины, я начинаю понимать. Симпатизирую им? Можно так сказать? А по-другому и не объяснить. У меня такого раньше не было. И я не хочу, чтобы было в дальнейшем. Меня устраивает сегодняшнее положение дел.

Темно-коричневый, почти медный оттенок, чтобы придать волосам блеск. По отдельным прядям, сверху вниз. Важно не сойти с контура, как и с кофтой. А то придется переделывать, чего я не хочу, не буду и не стану допускать.

Вот и волосы. Такие же мягкие, чуть-чуть примятые, светящиеся от света и прекрасно заметные на светлой подушке. То, что нужно.

Не знаю, с чего мне вдруг понадобился такой подробный анализ своих ощущений. Окунув кисть в стаканчик и наблюдая за тем, как растворяются в воде сброшенные в ее недра краски, цветными нитями расплываясь к стеклянным бокам, однозначного ответа не вижу.

Единственный вариант, что могу принять за искренний, хоть и не без смущения, это свою собственную реакцию на мужа.

Он входит в комнату, и я, хочу того или не хочу, улыбаюсь. Искренне и широко.

Он ложится со мной в одну постель, позволяя прижаться к себе, и я настолько быстро засыпаю, что странно было бы даже подумать. Особенно когда ночи напролет возилась в постели в резиденции Ронни - это, по меньшей мере, выглядит необычно.

Он спрашивает, понравилось ли мне… еда, отдых, его хобби – и я говорю «да», независимо от того, так оно было на самом деле или нет.

А что касается сегодняшнего утра, когда подглядела за ним в ванной… когда-нибудь я сгорю дотла. Когда-нибудь он доведет меня до ручки, честное слово.

Я ни одного мужчину за всю свою жизнь не хотела так сильно. Я в принципе не знала, что кого-то можно так хотеть… сексуальная озабоченность? Да почти рабство! Я чувствую себя извращенкой.

От его голоса, запаха и прикосновений я ощущаю защиту, мне не холодно, и я уверена, что завтра будет не таким уж и темным; по крайней мере, если что, мне будет у кого попросить помощи и с кем поговорить.

Но от того же голоса, запаха и прикосновений у меня внизу живота что-то вспыхивает, переливаясь всеми огнями радуги. Иногда я этого боюсь.

Простыни постели кофейного цвета, нежнейшего оттенка. Я получаю его из коричневого и белого, добиваясь полного смешивания. А потом покрываю получившимся цветом постельное белье. Попеременно черными и белыми полосами, затемняя их, разбавляя и используя теперь уже две разные кисточки, добиваюсь складок на простыни. Акварель, конечно, все еще на вершине пирамиды моих предпочтений, но ей такого эффекта добиться бы удалось с большим трудом. К тому же, пришлось бы стирать карандаш, а этого бы точно не хотелось. Все-таки есть у гуаши преимущества. Пусть и зовут ее детской краской.

Вот и все. Чуть отодвинув от себя подложенный мольберт из того самого русского журнала (я знаю, что прочту первым, как только освою язык, на котором говорят в Москве), внимательно приглядываюсь к работе, ища недостатки и любуясь достоинствами. Он еще не высох, цвета еще потемнеют, но черты, надеюсь, не сотрутся. Ровно как и драпировка. Ровно как и заботливо выведенные мной пряди волос Аметистового.

Достойно получилось – достойно его. И моей памяти тоже достойно.

Глубоко вздохнув, я откладываю портрет на тумбочку, чтобы просушился. Для защиты от посторонних глаз прячу за часы-динозаврики, способные скрыть лицо и тело Серых Перчаток, оставив нежданным зрителям лишь покрывала.

Время вижу вполне точно – без пяти минут десять. Как раз полчаса после завтрака и уже больше двух часов с того момента, как осталась в комнате одна.

Еще одна вещь на заметку: Эдвард меня оставил. Не велел идти к себе, даже словом не обмолвился. Неужели тоже мне доверяет? Ну хотя бы пытается?..

Такие мысли греют душу. Перехватив края одеяла и устроив его так, чтобы прикрыть и плечи, на которых нет ничего, кроме пижамной майки, я достаю из ящика возле кровати свой телефон.

На самом деле никаких мыслей, кроме того, как разобраться с местоположением пресловутого острова Сими, что рядом с Родосом, у меня нет. Я прошу у Google разъяснений и карту и получаю на выбор миллион картинок от послушного поисковика. Я даже выбираю одну из них и терпеливо жду загрузки, чтобы выяснить степень отдаления двух составляющих одного целого – Эдварда – друг от друга. Но за несколько секунд до того, как серый кружок ожидания становится белым, известив о своей готовности, телефон сообщает о входящем вызове.

Завибрировав, мобильный пугает меня, чудом не выпрыгнув из рук.

Но хватает всего одного взгляда – короткого, быстрого, зато приметливого. К тому же, подпись недлинная и вполне ясная. У меня нет больше контактов, которые начинались бы с буквы «Р».

- Розмари! – выдыхаю, нажав на зеленую трубочку. С упоением вслушиваюсь в происходящее на том конце, затаив дыхание.

- Мой Цветочек, - смотрительница отвечает быстро. Кажется, понимает, как важен мне ее голос, - я тебя не разбудила?

С улыбкой поглядываю на часы, покачав головой.

- Здесь десять утра, Роз. Вот почему ты не спишь посреди ночи - это вопрос…

- У меня появилась возможность позвонить тебе, Белла. Какая разница, который час?

Все тело, канатами отходя от сердца, обдает теплом. Она зовет меня «Беллой». Она помнит.

- Ты чудо.

Кажется, она немного смущается.

- Ты чудо, моя девочка. Ты мое чудо, - решив не оставлять без румянца и меня, шепчет в трубку. А потом, как могу судить по незаметному шороху, перехватывает ее покрепче. Разговор будет долгий, она соскучилась. Разговор будет таким, который я хочу. Который и ждала.

Понедельник определенно не так плох, как слагают про него легенды…

- Твои комплименты бьют в цель, ты знаешь? - с теплой улыбкой зову я.

Поднимаю подушку выше, сажусь удобнее. Настраиваюсь на беседу, порадовавшись такому утру. Тайный портрет закончен, Эдвард скоро вернется, а по телефону мне звонит лучшая женщина на свете. Что дальше?

- Ни капли лести, помнишь? У нас договор.

О да, Роз, договор. С моих десяти лет. Только мало чем он похож на наши условности с Рональдом. За это я его и ценю.

- В таком случае я безумно рада тебя слышать, просто отвечаю.

- Спасибо, Беллз, - ее голос теплеет, это заметно даже через сотню километров. И за эту теплоту я многое готова отдать, хотя Роз никогда ничего не взяла бы.

…Ее сына зовут Фелим. Ему тридцать четыре, и живет он теперь в той самой России, о которой с детства я слышала, как о стране Снежной королевы. У него есть жена, но детей нет. Они с Розмари видятся раз в год, не считая двух видеоконференций по скайпу раз в три месяца. Он отдалился от нее давно. Его подростковый бунт, кончившийся полным разрывом с матерью, потрепал моей Роз нервы почище, чем я со своей выпивкой и сигаретами. Она могла поправить если не все, то многое в тот первый год. Поехать за ним, уговорить вернуться, оживить их отношения – хоть что-нибудь. Однако именно в девяносто девятом мы отправились играть с мамой в прятки на луг…

И ради меня Розмари пришлось остаться. Она не раз потом повторяла, что после такого ни за что бы меня не бросила, тем более учитывая мгновенно помрачневшего во всех смыслах Рональда.

С сыном они, конечно, стали потом общаться. Она даже ездила в его город (в названии - нечто связанное с Сибирью, но мне не вспомнить). Они до сих пор обмениваются подарками на Рождество и звонят друг другу на Пасху. И пусть улыбаются и порой смеются, но это не то, я понимаю. Они далеки, они почти чужие. Так что я чувствую за собой определенную вину, признавая, что явилась причиной подобных семейных распрей. Прав был Ронни, судя по всему, утверждая, что ветер в моей голове ломает чужие жизни. По крайней мере, с Роз получилось так.

И потому я люблю ее еще сильнее. Она за меня пожертвовала самым дорогим. И стерпела все от Рональда, приняв и его условия, и его зарплату, и его жизненный уклад. Ради того, чтобы со мной остаться…

- Белла, я слышу, ты бодрее, чем прежде, - осторожно прощупывая почву, смотрительница подозрительно вслушивается в каждый мой вдох, - тебе уже больше нравится тут? В России?

Ее тревога вдохновляет, ее забота приятно покалывает под ребрами. Эдвард не сказал ей про мою ногу? Тем лучше. Волнения излишни.

- Да, Роз. Я бодрее, и мне лучше. Мне здесь хорошо, - честно признаюсь я. Ей, по крайней мере, в чем угодно могу признаться.

- Видишь, не так плоха холодная страна, верно? Главное, с кем переезжать…

- Полностью согласна, - ни секунды не сомневаясь, шепчу я, - мне попался чудесный спутник.

Женщина подозрительно затихает. Поправляет волосы рукой, как перед собой вижу. И чуть поджимает губы.

- Вы поладили с Эдвардом?

Мне на лицо просится улыбка. Ну вот опять. Я об этом и говорила.

- Мы давно с ним поладили, - закатив глаза, я со смущением смотрю на подсыхающий портрет, - сложно этого не сделать.

- Он убедил тебя в своей честности, так ведь?

- Убедил.

- И в надежности, я думаю.

- Правильно думаешь, - хмыкаю я, - ты была права.

Самодовольно усмехнувшись в трубку, Розмари говорит веселее, ее голос звонче, слова нежнее.

- Я знала, что по-другому и быть не могло. Он уникален.

В смятении мотнув сама себе головой, я опускаю подушку ниже и, выбравшись из кокона своего одеяла, валюсь на мягкие простыни. Лежу на спине, согнув ноги в коленях и задумчиво глядя на потолок. Надеюсь, что прохладная постель остудит мое пылающее лицо.

- Уникален…

Розмари переливами колокольчиков посмеивается на том конце.

- Не смущайся, мой Цветочек. Я просто констатирую факт, что ты достойна лучшего. И лучшее получила.

- Ты специально искала Эдварда? Не мог же он сам наткнуться на меня… - все еще слишком рдеющаяся, чтобы перевести тему и говорить громче, бормочу смотрительнице я. Играя мимикой, прогоняю какую-то часть румянца. Но взгляд ненароком касается двери в ванную – приоткрытой, – и он занимает утраченные позиции вновь.

- Он все сделал сам, - утверждает Розмари, - моим делом было поговорить с мистером Своном, Белла.

- О чем было говорить, если на кону стояли пару миллионов?

- Белла…

- Ты могла сэкономить и его, и свое, и мое время. Все равно было ясно, чем все кончится. А когда пахнуло неясностью, Эдвард удвоил сумму.

Выдаю все это на одном дыхании, а потому, когда заканчиваю, беру паузу, дабы отдышаться.

Наша беседа принимает не лучший поворот, это очевидно, но раз уж зашла такая тема… правда налицо.

Зачем же я так жутко понадобилась Каллену, раз он заплатил такую сумму? Здесь определенно нечисто.

- Цветочек, знаешь, что мне не нравится в тебе? – Розмари тяжело вздыхает на том конце, с умом используя время, которое я случайно предоставила ей. - Твоя скоропалительность. Ты не обдумываешь свои слова до конца. Это может стать большой проблемой…

- От того, буду я думать или нет, истина неизменна, - упрямо поджимаю губы, поворачиваясь на бок. Ловким движением руки притягиваю к себе известную подушку, овившись вокруг нее всем телом. Носом утыкаюсь в мягкое, пропахшее клубникой нутро.

- А какова истина, по-твоему?

- Акт купли-продажи совершен с большим успехом. Все получили то, на что ставили. Проигравших нет, - парирую так уверенно, так твердо, что смотрительница тихонько и грустно усмехается. Я могу поклясться: окажись рядом, взъерошила бы сейчас мои волосы, недовольно потрепав по щеке.

- Белла, тебя никто не продавал. Пожалуйста, не надо так думать.

Запрокинув голову, я глубоко вздыхаю. Жмурюсь, явно пребывая не в восторге от того, куда мы повернули такой долгожданный и желанный мной разговор.

- Роз, пожалуйста, я не хочу… я так соскучилась по тебе… давай обсудим что-нибудь другое? Рональд больше не регулирует мою жизнь и то, что в ней происходит. Я замужем.

С легкой самодовольной улыбкой, которую могу себе, к счастью, позволить, смотрю на платиновое кольцо. Пальцами пробегаюсь по крылу голубки и впервые так открыто радуюсь тому, что оно на мне. И мне принадлежит, как обещал Эдвард.

- Извини, моя девочка, - тем временем, сбавив обороты, раскаивается Розмари. Прикусывает губу, опять перехватывает покрепче трубку, - я веду себя неправильно и неправильные вещи говорю, знаю. Буду исправляться.

Она на миг останавливается, а потом добавляет. Чуть тише, нежели все остальное:

- Я тоже очень-очень соскучилась по тебе, Белла. Ты не представляешь, как в резиденции без тебя стало пусто.

Ее признание берет меня за живое. Как от человека, которому столько лет одному было не все равно, сдохну я от передозировки или нет, переживу ли еще одну грозу и встану ли на собственные ноги после того ужасного падения с дуба. Розмари провозилась со мной полгода, буквально вынудив поправиться. Эта еще одна глава нашей совместной жизни и того, что было за ее время. Я слишком многим обязана этой женщине. Я не забуду.

- Я бы приехала ради тебя… но лучше приезжай ты. Здесь определенно лучше, чем я думала.

Она смеется, отчего трубка в руках немного подрагивает.

- С приездами придется повременить, Беллз. Но у нас ведь есть разговоры! Давай-ка, расскажи мне об этой неделе. Я уверена, она была полна для тебя событиями!

Ее искренний интерес, энтузиазм, задор и дружелюбие, что сочится ваттами наружу, делают свое дело. Наполняют меня до краев, заставляют улыбнуться снова – шире прежнего. А потом и вправду рассказать. О самых ярких вещах, о самых интересных, не упуская таких любимых ею подробностей.

Темы про Эммета и взаимоотношения братьев Каллен я задвигаю на потом. Стороной обхожу и историю с побегом и выпивкой, не желая расстраивать женщину. Ни словом не проговариваюсь о вчерашнем фонаре и попытке сделать Эдварда своим без особого плана.

Зато рассказываю о пейзажах. О соснах, о доме, о комнате… моей новой комнате. Радуюсь тому обстоятельству, что Эдвард позволил мне спать с ним в одной постели, обсуждаю блюда, которые уже успела попробовать. Привожу пару фрагментов из своих снов, которые могут заинтересовать Роз.

Она не верит, что я завтракаю полноценно. Она не верит, что я нормально, по-человечески, сплю всю ночь. Она определенно сомневается, что я дала уговорить себя приобщиться к новой кухне. А что самое главное, сменила свое расположение в доме. Даже Розмари со своими скудными познаниями об Эдварде (по сравнению с моими, конечно) понимает, что его спальня была табу. И что эту крепость мне с успехом удалось взять – умолчим, какой именно ценой.

- А еще у него есть племянница, - продолжаю я, коснувшись темы, какую прежде не решалась заводить. Вырывается, и не успеваю остановить себя. Но слова обратно забирать не собираюсь. – И он ее очень любит.

Смотрительница со знанием дела соглашается:

- Я знаю, Беллз. Чудесная девочка, не правда ли?

Я вспоминаю это создание с черными, как смоль, волосами и пугающе-прекрасного цвета глазами. Широкие брови, длинные ресницы, алые губки – красавица. Я такой в детстве определенно не была. Сколько же сердец ей удастся разбить, когда вырастет?

- Да, Роз. Чудесная.

- А имя мне не напомнишь?

- Каролина. «Кэролайн», как Эдвард переводил, для Штатов.

- А разве не Анна, Белла? – женщина чуть-чуть хмурится. - Ну, «Энн», как ее зовут…

На сей раз мой черед засомневаться. Только не в себе. В том, что слышу.

- Анна?..

Смотрительница молчит, обдумывая, что мне ответить. Ее молчание воспринимается не лучшим образом. Меня тревожит.

- Роз?..

- Все в порядке, Беллз, - все же отвечает мне, - наверное, я перепутала. Это чужое имя.

Так уж и чужое…

- Так звали какую-то из «голубок», да?

Розмари смущена. Она теряется, наверняка жмурясь.

- Цветочек, я не знаю. Оно просто откуда-то всплыло у меня в памяти. Извини, что прервала тебя. Расскажи мне еще что-нибудь.

Неохотно, но отступаю. Порой все же эта женщина как агент разведки – из нее не вытянешь правду клещами. И уж точно так напористо не пройдет. Нужно умело, нужно правильно. Поэтому тайна пока остается тайной. Пусть и до жути меня смущающей. Еще одна неуемная душа?

Я рассказываю Розмари о вчерашней прогулке, о саде Эдварда, о фасаде дома снаружи и машине, на которой он ездит. Я упоминаю самолеты и чертежи, а еще то, что любит гжель и весь дом ею заставлен. Но когда дохожу до снежков, уже почти сболтнув, что впервые вчера коснулась мужа, затыкаю себя и прикусываю язык. Это слишком личное. Это… мое. Совсем мое, ровно как и портрет. Ей не обязательно знать. Никому не обязательно.

- Я хотела спросить… - вместо одной темы ловко выруливаю на другую, постаравшись сделать переход как можно более плавным. - Роз, ты ведь знаешь обо всей это канители больше, чем я… кто такая Константа? Что она хочет?

Женщина не ожидает такого удара в лоб. Видно по ее сбившемуся малость дыханию, по растерянности, по тишине в трубке. Чертовой тишине. Никому сто лет не нужной.

- Белла…

- Он мне не расскажет, - признаю свое поражение, не строя лишних иллюзий насчет решительных действий Каллена с этого фронта, - он посчитает, что мне не надо знать.

- Если он так считает, как я могу что-то рассказывать? – она наверняка изгибает бровь, образумливая меня.

- Розмари, из-за Константы Эдвард… расстраивается. Очень сильно, ты просто не видела… а я не могу понять причину. Почему?

Иду на это откровение ради своей цели, решаюсь им пожертвовать. Получу в любом случае больше, чем потеряю. Очень надеюсь…

Смотрительница мнется. Борется между желанием быть правильной и помочь мне. В ней часто смешиваются эти желания, Рональд так повелел. То ли исполнять обязанности, то ли избавить меня от страха после кошмара, «незаконно» вторгшись в комнату ночью. То ли разобраться с делами по дому, то ли испечь мне яблочный пирог, за который тогда, казалось, могла отдать что угодно.

Сейчас та же картина – за информацию я тоже многое отдам. Особенно про Эдварда.

- Пожалуйста, - добиваю ее, просительно прошептав эту фразу, - я только о ней спрашиваю. Я ни о ком больше не спрошу.

- Белла, ты переоцениваешь мою осведомленность…

- Хоть что-нибудь.

Ну вот, кажется, согласна. Выдает себя, не дает усомниться.

- Мне известно, Цветочек, очень мало. Я скажу то, что знаю, но, ради бога, не бросайся в бой с этими знаниями, хорошо? Оно того не стоит.

- Роз, я ничего не натворю. Я просто волнуюсь… за него, - прикусываю губу, пожалев, что призналась. Неважно, что Розмари, просто призналась вслух. Сама себе. Это правильно?..

Зато такой мой ответ, похоже, придает смотрительнице смелости.

- Константе Пирс двадцать пять лет, Белла, - докладывает она, не запинаясь, но явно торопясь, - мистер Свон говорил, что она танцевала в одном ночном клубе до встречи с мистером Калленом. Когда они встретились, там была какая-то страшная потасовка, и она очень сильно пострадала. В то время, когда мистер Каллен женился на ней, ей необходима была серьезная пластическая операция. Так что в каком-то смысле он вернул ей лицо… А потом они переехали в Россию, и история оборвалась. Все, что я слышала потом, она дважды хотела покончить с собой.

Розмари останавливается, переведя дух. Рассказав запретную историю, чувствует себя, похоже, не лучшим образом. Смущается этого и своей неожиданной решительности. Или моего напора.

- Суицид?.. – вспоминаются ее слова про вены. Это не было шуткой.

- Да, дважды. Дважды, Белла. И это все, что мне известно.

Роз открещивается от этой темы, отстраняет ее от себя. И я понимаю, наконец, причину. Сказала больше, чем положено в принципе. Не считает это правильным решением и наверняка будет корить себя, что поддалась на мои уговоры.

Так не пойдет. Это не то, чего мне хотелось.

- Розмари, спасибо большое, - искренне произношу, не обделив смотрительницу теплом, а размышления о полученной информации отложив на потом, - мне бы никто не помог больше, чем ты. Я очень благодарна. И я обещаю, что это останется между нами. Я ни в коем случае не выдам тебя. К тому же, это я заварила кашу. Я тебя вынудила.

Женщина вымученно усмехается.

- Хорошо, Цветочек. Это меня утешает.

Я улыбаюсь ей в ответ:

- Ты чудо, Роз. Я уже говорила.

- Вот где чудо, - она фыркает, наверняка имея в виду меня, - только я все равно прошу тебя, Белла, без самодеятельности. Ты очень умная и правильная девочка. Пожалуйста, не расстраивай меня. Если сейчас у тебя все хорошо, то дальше будет только лучше. А все эти «голубки», включая мисс Пирс, – выкинь их из головы. Они тебе ни к чему.

Дельный совет. Только был бы возможным. Боюсь, пока они часть Эдварда, они и частью меня останутся, не глядя на все сопротивление. К тому же, я одна из них. Как ни крути, а связь имеется.

- Ладно, - но для смотрительницы соглашаюсь. Она заслуживает этого согласия.

Та вздыхает, поверив мне наполовину. Но в слова это не обращает. Просто оставляет висеть в воздухе.

А на заднем плане тем временем слышны какие-то бормотания. Низким голосом, мужским. И Розмари на них, конечно же, реагирует.

- У вас гости? – хмуро спрашиваю я, переворачиваясь на живот и увлекая за собой подушку.

- Мистер Свон немного приболел, мы наняли женщину для помощи по дому, - спокойно докладывает миссис Робинс, - а я присматриваю за ним. Поэтому у меня и нашлось время позвонить, мой Цветочек.

- С чего бы это ты за ним присматриваешь? – я мрачнею больше прежнего.

- А кто же еще присмотрит? Беллз, ему правда нехорошо. Ангина, кажется.

Черт, эти слова… какой эффект один должны надо мной возыметь? Сочувствие? Сострадание? Желание помочь?.. Но как же это возможно, когда ничего подобного Ронни никогда не испытывал по отношению ко мне? Все сжато, скованно… будто бы нехотя. Я считаю такую заботу наказанием и проклятием. Не думаю, что он хотел бы видеть такую по отношению к себе.

- То есть, ночью ты не спишь из-за взрослого мужчины?

- Обо мне точно нет смысла беспокоиться. Я не пропаду.

- Как раз о тебе и стоит… Роз, поспи, пожалуйста, - мне вдруг становится нестерпимо больно, нестерпимо жаль ее. Я хочу обнять Розмари, я хочу поцеловать ее, я хочу, чтобы она была рядом. Чтобы никто не вынуждал ее в три ночи стоять над своей кроватью. Это некрасиво и нечестно. Это эгоистично. Так было со мной…

- Посплю, моя девочка, посплю, - обещает она, явно занятая чем-то, судя по движениям трубки, - спасибо за заботу.

- Я люблю тебя, - выдыхаю, зажмурив глаза, - побережешь себя ради меня, м-м-м? Пожалуйста…

Свои движения женщина останавливает. Замирает, кажется. Затаивает дыхание.

А затем признательно и очень нежно, как умеет только она, как только ей было под силу, ей позволено, шепчет мне:

- Я тебя еще больше, мой Цветочек. И я всегда на твоей стороне. Ты можешь позвонить мне в любое время. Я найду минутку… я найду и час, Беллз. Мы тебя не бросили. Мы с тобой.

Через секунду обращается уже к кому-то другому, видимо оглянувшись назад:

- Сейчас.

И возвращается ко мне. Гладит свои голосом:

- Договорились, Белла?

У меня на глазах слезы. Признательности, доброты, любви к ней… у меня нет другого ответа, кроме и без того известного. Нам всем.

- Да, Роз. Договорились.

Но прежде чем, попрощавшись, положить трубку, все же говорю кое-что еще, может быть какой-то частью сознания этого и не желая. Просто говорю. И просто отвечаю за свои слова. Какими бы они ни были и как бы ни звучали.

- Позаботься о нем.

ПРОДОЛЖЕНИЕ