Capitolo 19.
Часть 1
Часть 1
От автора перед главой: соглашусь со многими читателями, что Изабелла хоть и сложная, но все же порой достаточно примитивная личность в этой истории. Однако давайте не будем забывать, где и в каких условиях она выросла, что видела и что пережила. Ее детскость и эгоизм во многом обязаны прошлому, она до конца так и не повзрослела. Отсюда и вытекает то прощение, которое готов подарить ей Эдвард. И на которое шанса ей не дают остальные. Не спешите разочаровываться в ней...
Приятного прочтения!
POV Bella
- Договор расторгнут, - говорю я. И поджимаю губы.
Это удивительно, насколько слова могут резать. По живому, доводя до истеричного крика и кромсая и без того исполосованную часть души. У меня столько раз отмирало в груди сердце за последние сутки, что я уже отчаялась найти хоть одну живую частичку в нем.
Половина, которая с трудом оправилась после потери матери, была отдана Роз. Теперь заморожена.
Половина, которая не так давно обрела вторую жизнь, после предательства Джаспера, отошла Эдварду. Дотла сгорела.
В этой незнакомой комнате чужого дома, в простыни, которая наброшена на мои плечи поверх тонкой ночнушки, холод обретает полноценную власть. Все пропитывается ядовитыми снежинками, сыплющимися за окном. Простыни, одеяло, подушка - чужая, жесткая - даже запах. Здесь пахнет мятой, немного - жимолостью. Теплые мед и клубника остались далеко позади.
Но самое отвратительное в этом ледяном царстве вовсе не обстановка вокруг, не большое окно, чьи жалюзи уже не справляются с задачей и пропускают мелькающие остроконечные звездочки, даже не запах. Мне все равно, где и на чем сидеть, мне все равно, как я выгляжу.
Горло пересыхает лишь потому, что глаза, прозванные мною теплыми, сейчас стали сплошным ледником. Аметисты, которые я боготворила. Аметисты, чей свет был для меня самым главным и самым теплым на свете. Аметисты, при одном взгляде в которые меня накрывало безопасностью и добротой.
А сейчас нет. Единственное, на что могу претендовать, тлеющие угольки неодобрения. Теперь они, наверное, станут моим главным кошмаром. Недоволен.
- Я предлагаю среду, - нечеловеческими усилиями удержав на лице спокойное, уверенное в себе выражение, говорю я. Тише, конечно, чем нужно, но уже хоть что-то. В моем деле самое страшное, что может быть, это паника, истерика и слезы. Слезам никто не верит.
Эдвард ничего не отвечает. Его губы упрямо сомкнуты, волосы даже на первый взгляд стали жестче, а радужка подернулась пугающим сизым дымком. Уж точно не согласия.
- В четверг улетает самолет в Лас-Вегас. В полдень. Мне бы хотелось завершить все до этого времени, - не унимаюсь я. Продолжаю потому, что больше мне ничего не остается. Даром убеждения никогда не славилась, может, хоть сейчас что-то вырисуется? В конце концов, мои требования вполне законны.
- Ты требуешь расторгнуть брак или договор? - все же уделяет мне внимание мужчина, чуть наклонив голову. Его лицо беспристрастно - абсолютно, полностью. Идеальная маска. Мне бы так…
- Договор уже расторгнут. Я хочу завершить наш брак.
«Наш»… как будто-то бы он был наш, боже мой… ничего не было. Нас не было. Его не было. Не было меня. Это потрясающая постановка самого ужасного в моей жизни спектакля. Великолепнее уже не будет.
- Изабелла, - Каллен не двигается с места, но почему-то мне кажется, что он ближе. Куда ближе, возможно, прямо возле моего лица. Вся спальня наполняется сущностью предателя, его присутствием, - когда мы посетили «Питбуль» в Америке, если ты помнишь, я объяснил тебе тонкости будущего бракоразводного процесса.
Подавляюще официален. В своем простом синем свитере, в своих серых джинсах, с серебристыми часами на руке и бледной молочной кожей. Как же меня угораздило выйти за него? Ну почему, почему не показал себя раньше? Я так верила… я хотела верить, я заставила себя! А сейчас как никогда вижу, что напрасно. За человеком с вкрадчивым бархатным голосом и нежными руками скрывался вот такой ледяной Король. И его приказы теперь все, что мне осталось. На милость надеяться не приходиться.
- Ты будешь последней тварью, если не отпустишь меня, - не дрогнув, выдаю, тщетно уверяя себя в том, что права, а значит, он тоже это признает, - мы договорились не подглядывать. Мы установили правила совместного проживания. Ты сам все испортил.
- Я все тебе объяснил.
- Мне не нужны объяснения! - вскрикиваю, утеряв над собой контроль, - мне нужен развод! Я не собираюсь жить с фетишистом, извращенцем и человеческой падалью!
Применяю тяжелую артиллерию - он не оставил мне выбора. Либо сейчас, либо никогда. Моя вторая попытка вырваться из порочного круга доверия тем, кому не нужно, не оборвется на полуслове не из-за Деметрия, не из-за кого-либо другого. Я хочу домой. Я куплю себе трейлер, поселюсь у озера, буду обедать замороженной фасолью с копченой говядиной и наслаждаться жизнью. Дем вернет мне кокаин, а магазины со спиртным в некоторых районах круглосуточные.
Я нарушу все правила мистера Каллена. Я вычеркну его из своей жизни. Он заслужил.
Тем не менее, мои попытки прорвать оборону Эдварда оканчиваются ничем. Ни одна мышца на его лице не вздрагивает, даже уголок губ не дергается вниз. Но с глазами что-то происходит… они то ли темнеют, то ли страшно светлеют, то ли наполняются чем-то… не тем. Но это уже не важно. Меня интересовало только лицо.
- Я решаю, когда будет развод, Изабелла, - удушающе-спокойным, ровным голосом уверяет меня мужчина, - и могу с уверенностью сказать, что не в ближайшее время. Ты не готова.
- Я не готова?! - вспыхиваю, ощутив, как обжигающе-горячие слезы текут по щекам, - а когда стану, Суровый? Когда меня вынесут ногами вперед из твоего дома? Чего ты хочешь от меня?!..
Эдвард неровно выдыхает и отголосок реакции на сказанное все же касается его кожи. На лбу, слева. Проявившейся синей венкой.
А потом он, удивляя меня, за мгновенье оказывается на противоположной стороне постели. Моей.
- Изза, девочка, пожалуйста, - шепчет над ухом голос, пока пальцы со всей возможной нежностью, какая найдется, гладят мои волосы, - смерть - это то, что не изменить. Пока мы живы, мы в состоянии влиять на свою судьбу, принимать решения, быть счастливыми. Отдать самое дорогое по глупости - что может быть хуже?
- Самое дорогое у меня уже отобрали. Жизнь теперь ничего не стоит, - как можно сильнее кутаюсь в свою простынку. Не хочу, чтобы Эдвард меня касался.
- Никогда так не говори, - просит он, привлекая меня к своему плечу и теперь поглаживая по спине. Не глядя на холод глаз, не глядя на замороженное лицо - теплый. И если бы то, что сделал, не было таким страшным, я бы поддалась… я бы не удержалась. Такого мужчины за свою жизнь я определенно больше не встречу. Жаль лишь, что меня он не запомнит. Год, второй - конец. Очень несправедливо.
- Ты удовлетворишь мои требования? - шепчу, стиснув зубы. Слез слишком много. Я в них утону.
Каллен вздыхает, пробуя еще раз меня вразумить:
- Изза, послушай…
Напрасные надежды, ну конечно же. Чтобы он пошел против своих убеждений? Упрямец!
- Изабелла Мари Свон. И я не желаю ничего слышать, кроме ответа: ты дашь мне развод?
Мир сливается в единое неразборчивое цветное пятно, когда произношу это. Без контуров, без границ, без очертаний. Неудачный портрет акварелью, перебор с водой или разведенными красками, тоненькие ручейки, стекающие по бумаге. Картину не спасти, а хочется. Осушить, исправить, дополнить… напрасно. Каждому художнику придется принимать сотворенное собой уродство. Никуда от этого не деться.
А мне придется принять то, что говорит Эдвард. С неоспоримой честностью и серьезностью в голосе.
- Нет.
Этого хватает. Вполне достаточно, чтобы остатки своего мировосприятие отправить в тартары, а самой на праведной основе распасться на маленькие кусочки. Наверное, это было ожидаемо. Мне не так больно, как должно быть. А может, у меня уже просто нечему болеть. Внутри ничего не осталось.
- Я тебя ненавижу, - прозаично, резко, и в крайней степени ясно сообщаю я. Всего лишь сообщаю.
И вскакиваю со своего места, выпутавшись из на удивление некрепких рук.
Побег, говорят, не спасает. Особенно если не знаешь, куда бежишь. Особенно если понятия не имеешь, зачем. Но у меня есть хотя бы одна часть уравнения - от кого - а значит, доля удачи присутствовать должна. Хоть на каплю.
Хватаюсь за дверную ручку, дернув ее на себя. Распахиваю дверь и выбегаю. Сжав губы, прикрыв глаза, ненавидя слезы.
Как же я устала. Как же я хочу, чтобы все кончилось. Чтобы оно приснилось. А проснулась бы я в июне девяносто девятого года. И не повела мамочку гулять. Осталась дома. Рисовала бабочек.
- Я, знаешь ли, тут подумал… - задумчивый, осторожный голос замечаю слишком поздно. Сдержанный собственными мыслями, припрятанный под горькими всхлипами, он оказывается рядом куда быстрее, нежели нужно. И звучит всего за секунду до того, как мы с его обладателем сталкиваемся.
По моей ночнушке расползается большое и горячее, жгущее душу темное пятно.
Его руки становятся мокрыми, а осколок раздавленной кружки режет палец. Несильно, капельку. Но до крови.
Рядом прыгают, разбиваясь, хрупкие осколки.
Картина маслом. Удивительнее не придумаешь.
Прерывисто выдохнув я, стиснув рукой промокшую ткань, прислоняюсь к косяку. Больно и до того, как убираю края ночнушки с кожи, и после. Аромат такой… чай?
- Кто же так открывает двери? - негодует пришедший, сверкая серо-голубыми глазами, - жива хоть?
Я узнаю его. По грубой вязке свитера, по яркому аромату туалетной воды, по внушающим страх бицепсам. Стрижка-ежик и широкие плечи не дадут ошибиться. Эммет.
- Изза? - испуганно зовет Эдвард, появляясь рядом. Братья оба, хотят того или нет, отрезают мне все пути к отступлению. В проеме спальни Суровый, перед аркой коридора - Людоед. Путей обратно здесь больше нет.
Задохнувшись от всего и сразу, убедившись в тщетности всех своих попыток к бегству, сползаю по косяку двери на пол. Обхватываю себя руками, пряча обожженную кожу, опускаю голову к коленям. Плачу и стараюсь как можно сильнее, как можно крепче сжаться в комок.
Моей беззащитности могут позавидовать все злодеи мира. А два главных из них, все еще высокими тенями возвышаясь, имеют право забрать все, что им причитается. Все равно как.
- Порезалась или обожглась? - вопрошает Медвежонок, наклонившись ко мне, - убери же руки! Покажи!
- Изз, все в порядке, - присоединяется к брату Эдвард, - мы тебе поможем, я обещаю. Ничего не бойся.
Они оба, кажется, взволнованы. И оба передо мной. Только ни одного, ни второго я не хочу ни знать, ни видеть. Деметрий, ты обещал спасти меня! Где тебя носит?!
- Где болит? - Суровый осторожно гладит мое плечо, призывая хотя бы обратить на себя внимание, - девочка моя, покажи…
- Хочешь, чтобы у тебя слезла кожа? Изабелла, не будь дурой! - фыркает Эммет. Мне на удивление, от него тоже практически взрывной волной исходит желание что-нибудь сделать. И мне помочь.
Превосходно. Ну и пусть.
Сделав глубокий вдох, я откидываю голову назад. Убираю руки, закрываю, зажмурив, глаза.
Все равно от них не убежать.
Братья сразу активизируются. Старший опускает ворот моей ночнушки, вызвав по телу неприятную дрожь, а младший оценивает степень бедствия. Еще пару сантиметров, и увидят мою грудь. Оба.
День не может быть хуже.
Меня охватывает странное состояние. Я не могу дать ему точное описание и даже прочувствовать до конца не могу. В голове туман, перед глазами - сумерки. Мне уже не холодно, не жарко, не больно, не страшно… это защита мозга от потрясений. Этакий перерыв. Апатия, жуткая усталость. Отсутствие интереса и податливость всему, что решат предложить.
Последний раз такое было со мной после разрыва с Джаспером. Тогда, стоящей у забора и ожидающей Рональда, продрогшей в своем пальто на голое тело, у меня не хватало сил даже плакать.
Тогда-то я и согласилась подписать себе приговор… приняла предложение Серых Перчаток.
- Немного покраснело, не страшно, - уверяет меня Эдвард, будто бы сижу здесь и жду поставленного им диагноза, - ничего не будет, чай не такой горячий.
А потом опять гладит меня по плечу. Нежно-нежно, по тонкой ткани.
- Самоубийства не получилось, - мрачно, но все же без сокрытия облегченно, говорит Эммет. Самостоятельно, будто бы не желал все это время сорвать ее, возвращает ночнушку на прежнее место. Хмыкает.
- Ты устала, верно? - заботливо спрашивает Эдвард и его голос, почему-то, тысячей игл отзывается в моем сердце, - давай вернемся в постель. Сможешь встать?
- Пока она встанет, наступит утро, - возражает Медвежонок, мотнув головой. И меньше чем через секунду я оказываюсь там, какое место избирает для меня Каллен-младший. На его руках.
От неожиданности вздрагиваю и открываю глаза. Не верю, не понимаю, отказываюсь признавать.
Однако серебряно-голубые водопады, которые не замерзают, а достаточно ровно и спокойно текут, не оставляют места неверию. Эммет смотрит на меня со снисхождением и странным приободрением, которого я не в силах понять. Не злится, не кричит, не грозится выпустить из рук при удобной возможности - не делает ничего, что должен. Испугался за меня? Волновался? Но если нет, откуда тогда это в глазах, на лице? Печатью тронувший его страх даже мне заметен.
Наверное, все потому, что он принес этот злосчастный чай. Не иначе.
Обогнув нахмурившегося Эдварда, удивленного не меньше меня, Эммет следует прямиком к кровати. Наклоняется и опускает меня на простыни. По-моему, изумлен тем, что все это время не попыталась вырваться. В радужке затаилась странная теплота. Он будто не меня видит…
- Удобно? - своим грудным голосом спрашивает, все еще не становясь прямо.
Поджав губы, я с трудом киваю.
- Да…
- Вот и хорошо, - добродушно (добродушно?!) принимает ответ мужчина, оборачиваясь к брату.
Они что-то говорят друг другу. Что-то на русском, как могу судить, не исключено, что обмениваются мнением насчет меня.
Однако это уже неважно. Все уже неважно.
Накрыв ладонью мокрую часть ночнушки, глубоко вздыхаю, укутываясь в одеяло. Дрожу, но не плачу. Не могу.
Господи, Морфей, пожалуйста, дай мне поспать.
Все это просто выше моих сил.
* * *
К тому моменту, как Эдвард спускается по лестнице вниз, в столовую, у Эммета закипает чайник. Предупреждающе свистнув, он сообщает о своей готовности паром. Обогревает кухню.
Этот чайник, наверное, единственная вещь в доме Каллена-младшего, которую нельзя назвать современной. В соседстве с первоклассной автоматизированной техникой, значительно облегчившей уход за домом Голди, он смотрится по меньшей мере смешно и нелепо.
Но Эммет любит этот чайник. В свое время чай из него заваривал еще Карлайл - и как никогда напиток был вкусен, когда кто-то из маленьких Калленов болел.
- Ты вовремя, - удовлетворенно замечает Медвежонок, взяв в руки прихватку и сняв чайник с огня, - будешь зеленый?
- С лимоном, если позволишь, - устало добавляет Эдвард, подходя к отделяющей кухню от гостевой зоны стойке. Садится на высокий стул и расстегивает две пуговицы на своем свитере. Сбоку.
- Могу еще и с сахаром.
- Сахар будет лишним, спасибо.
Таким тоном брата Каллен-младший недоволен. Не облегчает ситуацию даже то, что он знает, в чем причина.
- Я не собирался ее ошпаривать, - виновато сообщает он, наполняя кипятком заварник, - просто она резко открыла дверь, а я не удержал…
Эдвард тихонько усмехается.
- Я ни в чем не собираюсь тебя обвинять. Ты не виноват.
- Теоретически…
- Практически, - отметает мужчина, оглянувшись на окно, метель за которым усилилась, - не говори глупостей.
Эммет заваривает чай в специальном прозрачном кувшинчике, привезенном когда-то давным-давно Мадлен. Тогда еще для России это было чудом. Сам же чай, китайский, из командировки привез он сам. Красиво раскрываясь в виде цветка, маленький травяной комочек наполняет теплую воду потрясающим вкусом и ароматом. Лучше не придумаешь.
- Она заснула? - интересуется Медвежонок, ставя и заварник, и чашки на стол перед братом. Они вместе наблюдают за раскрывающимся цветком.
- Да.
- Давно?
- Достаточно. Мне просто нужно было немного подумать в тишине…
Медленно расправляя сухие травинки, комочек чая высвобождает крохотный лепесток. Совсем маленький, но успокаивающе-белый. Хрупкий, нежный и восхитительный. А еще беззащитный и обреченный на гибель, если прямо сейчас слить горячую воду.
- Эммет, спасибо, что помог ей, - тихо произносит Эдвард, с признательностью взглянув на брата, - мне бы она не позволила отнести себя.
К собственному удивлению, Людоед ощущает румянец на щеках от этой фразы. Вспоминает запуганные, затравленные глаза Изабеллы, где помимо принятия неотвратимого и слез не осталось ничего, не упускает из виду ее лицо, ставшее от бледности прозрачным… не понимает, что происходит и почему, но он не злится. Ни за чай, ни за осколки, ни за все прежде сказанное.
Отец с детства учил его, что слабых нужно защищать. Возможно, в данном случае возымело эффект это. Или то, что уж очень похожа эта «пэристери» на Каролину.
- Она важна для тебя, - пожимает плечами Эммет, - я ведь обещал, что теперь принимаю все, чем ты занимаешься.
Уголок рта Эдварда приподнимается, но улыбка такая натужная и болезненная, что глаз совершенно не освещает. Каллен-младший теряется.
- Я сделал что-то не так, Δελφινάκι? - недоуменно спрашивает. - Что-то неправильное?
Знакомое с детство прозвище, то, как аккуратно и нежно Эммет его произносит, доверительная атмосфера сумеречной кухни и надолго запомнившиеся слова Иззы делают свое дело. Эдвард не удерживается.
- Я сделал не так, Эммет… я все испортил… - бормочет он. И вопреки всему самоконтролю, прозрачная соленая пелена неотвратимо затягивает глаза.
- Что испортил? - посерьезневший, нахмуренный Медвежонок вглядывается в его лицо, - Изабелле? Когда?
Эдвард скрепляет руки в замок, поморщившись. Слезы в опасной близости от кожи.
- Ее гувернантка, Розмари Робинс. Она написала мне о главных интересах и фобиях Иззы.
Каллен-младший удивленно изгибает бровь.
- У нее есть гувернантка?
- Это женщина с ней с детства. Фактически, она заменила ей мать, - Эдвард делает глубокий вдох, невидящим взглядом изучая заварник.
Через прозрачные стенки прекрасно видно, что лепесток уже не один, их несколько. Медленно раскручиваясь, они готовятся выпустить наружу свой главный, самый прекрасный бутон. Открывают душу.
- Она что, нашла вашу переписку?
Ответа брата Эммету не требуется. Все видно по аметистовым глазам.
- Знаешь, проигрывая все это сейчас в голове, я не могу понять, как такое могло случиться. Почему планшет привлек ее внимание? Почему я не убрал его от ее глаз? Каким образом не проснулся, когда было нужно?.. - срывающимся голосом перечисляет Эдвард, впиваясь руками в волосы. На кухне тепло, уютно, но по спине почему-то бегут мурашки. Роем.
- Не ты ли учил меня, что не нужно зацикливаться на уже случившемся? - пытается исправить ситуацию второй Каллен.
- Это случившееся перечеркивает все, что еще должно случиться, - не выдерживает Эдвард, запрокинув голову. Первая маленькая слезинка все-таки пробегает по гладковыбритой щеке.
- Эд… - недовольный Медвежонок хмурится, - да ладно тебе…
- Она требует развода. И уверена, что я желаю ей его дать!..
Эммет делает глубокий вдох, покачав головой. Берет в руки заварник и наливает зеленый чай в две кружки. Оранжево-желтую - себе, темно-зеленую - брату. Ставит перед ним, удобно повернув ручкой к пальцам.
- Ты ее не отпустишь, - уверенно произносит он, побуждая Эдварда сделать первый глоток, - вы оба это знаете.
- За это Изза меня и ненавидит.
- Ненавидит? Тебя? - Эмм фыркает. - Ты бы видел, с каким блеском в глазах она на тебя смотрела! Даже когда я извинялся перед ней в то воскресенье, думала далеко не о моих словах.
- Это тоже не лучший вариант, - Каллен-старший устало смотрит внутрь чашки, замечая отражение собственных глаз в терпком чае, - она не должна влюбиться.
- А ты не должен мучиться, - твердо заявляет Эммет, отпив еще немного горячего напитка, - в конце концов ты столько сделал для нее! Изабелла должна быть хотя бы благодарна.
- Она хотела покончить с собой этим утром, - без лишних эмоций, скорее обреченно, чем расстроено, сообщает Аметистовый. В себе уже просто удержать не может.
Медвежонок давится чаем.
- Чего-чего?..
- Черепком от вазы, поверишь ли? Я нашел его на постели, - горько усмехнувшись, Эдвард смаргивает вторую соленую капельку. Побежав вниз, она теряется на его свитере. Путается в шерстяном переплетении.
- Такая глупая? - не веря, зовет Эммет.
- Такая радикальная, - Эдвард пожимает плечами, - для нее нет ни оттенков, ни полутонов. Черное и белое, вот и все. Она ребенок.
Это отвратительное, странное, практически неведомое ему за последние полтора года чувство завладевает всем внутри. Что-то колющее, режущее, выедающее душу в нем затаилось - беспомощность и ярое желание изменить ситуацию. Сделать хоть что-нибудь, хоть как-нибудь действовать. Сидеть сложа руки - вот где пытка. Эдвард теперь знает…
Доверчивая Патриция стала самым простым и самым приятным его проектом. Без труда следуя правилам, срываясь лишь изредка, и то потому, что не могла удержаться от искушения, а не чтобы насолить, она выздоровела быстрее всех других «голубок». Теперь ее собственный фонд, учрежденный совместно с мужем - вторым и, как посмеивается, последним - тоже собирает деньги на лечение наркозависимых. Она стала Эдварду хорошим другом, и он знает, ровно как и сама девушка, что при случае могут друг на друга положиться. К тому же, Ориуса она встретила благодаря своему Алексайо.
- Дети такого не вытворяют, Эд, - тем временем протестует Каллен-младший, глотнув еще чая и задумавшись, - проверь ее в клинике. Может быть, ей нужен не план «метакиниси», а хороший психиатр и удобная палата? Тогда мы точно поможем твоей «пэристери».
Аметистовый злится.Слышит слова брата, проигрывает их в голове еще раз и ничего не может с собой поделать. Те искры, что теплятся внутри, разгораются истинным пламенем. Пожар!
Он и выливается в некоторое подобие истерики…
- То же самое мне говорят Рада с Антой! - выплевывает он, в сердцах толкнув кружку от себя. Не удержав равновесия, та, скрипнув о стойку, падает на ее графитную поверхность, заливая все вокруг чаем. Тем самым - горячим, ароматным, терпким. Вторым по счету из разлившихся за сегодня. - Эммет, я не понимаю, почему любой отчаявшийся человек для вас - психопат? Когда Иззе было три, ее мать убило молнией! У нее на глазах! У нее одной, Эммет! И никто должным образом, кроме попыток Розмари, не работал над этой проблемой! Ты видел ее кошмары?! Я видел! Она чуть не умерла от страха, когда за окном замигал фонарь! ПРОСТО ФОНАРЬ! Я на этих основаниях должен запереть ее в психушку? Развестись с ней? Что я должен, по-твоему, сделать?!..
Сидящий на своем стуле, как и прежде, Эммет забывает и о чае, и о недавнем происшествии, тем же чаем вызванном. Столь резкая и пронзительная тирада брата делает свое дело. Ошарашивает его.
- Эд…
- Я ее не брошу, - сам себе, мотнув головой, обещает Эдвард, сморгнув остаток слез, - я ее никуда не отпущу! Ни в какую палату!
Молчаливый Людоед, переваривающий его слова, сидит рядом. И тишина, повисшая вокруг, отнюдь не способствует успокоению или, что было бы лучше, принятию здравых решений. В ней летают догорающие искры испуга, рассеивается пепел недоумения, наполняясь непониманием и мраком, потухают огоньки. Мир погружается в темноту.
Медленно, будто сам того не желая, Каллен-старший возвращается на свой стул, тяжелым взглядом посматривая на перевернутую чашку. Ему стыдно.
В то же время прежде не слишком беспокоящее, практически не заметное покалывание между ребрами усиливается. В свитере становится жарко и тесно. Пепел - на губах.
- У тебя не найдется… - Эдвард морщится, заметив обескураженное и немного потерянное лицо брата, искренне пытавшегося ему помочь, - у тебя не найдется корвалола, Эммет?
Смерив Аметистового хмурым тревожным взглядом, Медвежонок с готовностью поднимается, отправляясь на кухню. Не говорит ни слова.
Слышен шорох открываемых деревянных дверок и то, как опускается на поверхность тумбочек пластиковая аптечка. Не изменяя себе, Эммет комплектует ее по высшему разряду.
Когда в доме ребенок, не видит иного выхода.
- Только таблетки, - возвращаясь с блестящей упаковкой и стаканом воды, он сам вкладывает белый кружок в ладонь брата, - одной хватит?
- Да. Спасибо.
На сей раз Эммет садится рядом с братом, похлопав его по плечу. Тяжело вздыхает, закатывая глаза.
- Эд, твое сердце нам всем еще очень нужно. Не доводи его до приема корвалола.
- С моим сердцем ничего не случится.
- Я очень на это надеюсь, - с самым серьезным видом соглашается Людоед, - в противном случае, обречены и наши с Карли.
Больше тишине, было наступавшей снова, Эдвард не дает занять утраченные позиции. Тихо выдохнув, лицом поворачивается к брату. Не дает последняя его фраза промолчать. Никогда.
- Извини меня, - раскаянно произносит мужчина, самостоятельно вытерев очередную слезинку, так не вовремя скатившуюся вниз, - Эммет, я просто в растерянности… я немного испуган и, наверное, поэтому так себя веду. Я ни в коем случае ни в чем тебя не обвиняю.
Расслаблено хмыкнув, Каллен-младший приобнимает Серые Перчатки за плечи, покачав головой.
- Неужели ты правда считаешь, что я стану на тебя обижаться, Эд?
- Я этого заслуживаю.
- Еще чего, - Эммет ерошит его темные медные волосы, ободряюще улыбнувшись.
Успокоенный, Эдвард снова смотрит на заварник. За его стенками уже расцвел тот самый цветок. Прекрасный, необыкновенный и чайный. Покачивая лепестками в воде, подрагивая бутоном от движений теплой жидкости, он вдохновляет. Красота всегда вдохновляет.
- Прости за чай, - только сейчас обратив внимание на медленно стекающую вниз воду с тумбочки, Эдвард виновато опускает глаза, - если ты покажешь, где у вас тряпки, я все уберу.
- А я потом принесу тебе еще одну таблетку, - добавляет Эммет, хохотнув, - нет уж. Голди уберет. Ей как раз нечем заняться.
- Каролина?..
- Каролина тоже спит. Сегодня, похоже, всемирный сонный день, Δελφινάκι.
При упоминании племянницы, не побоявшейся бежать через холодный, темный, густой лес только ради того, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, Эдварду становится горько. Сколько раз еще по его вине будут происходить все эти неправильные, опасные вещи? Ему определенно нужно попросить у малышки прощение. И у одной, и у второй… несомненно.
- Она так расстроилась, потому что я положил трубку? - грустно спрашивает он у брата.
- Думаю, да, - честно отвечает тот, - но она со мной не говорила. Выслушала - и убежала. Она ждет тебя.
- Если разбужу?..
- Не думаю, что это будет большой проблемой, - Эммет ободряюще кивает, соглашаясь, - а я могу последить за твоей «пэристери», пока она не натворила еще чего-нибудь.
Аметистовые глаза Эдварда загораются. Прежде погасшие, прежде едва живые, замученные, вдруг загораются! И Эммет не может не улыбнуться, зная, какой эффект смог на них произвести таким простым предложением.
- Я серьезно, - окончательно заверяет, добавляя драгоценным камням блеска, - как семья, мы обязаны помогать друг другу.
У Эдварда нет слов. Впервые в жизни.
- Эмм… спасибо…
Смущенно улыбнувшись, Медвежонок капельку краснеет. Уверенность брата в своей нужности, в той поддержке, что он всегда готов ему оказать, дорогого стоит. Особенно в свете последних событий. Эммету как никому известно одна из главных причин, не считая Анны, почему Эдвард столько времени отдает «голубкам».
- Не дрейфь, Эд, - произносит он, своей горячей ладонью пожав пока еще холодную руку Серых Перчаток, - мы с тобой с этим справимся. Со всем этим. И придумаем, как помочь твоей Изабелле. «Братство золотых цепей», помнишь?
Эдвард улыбается. Криво, некрасиво, но честно. Только для него.
- С присягой на верность и отвагу, - сквозь последние, пропадающие слезы, он вдохновленно кивает, - ну конечно же… я помню. И я верю, Эммет.
* * *
Детская встречает Эдварда тишиной.
Выполненная в розово-желтых тонах, с портретами любимых плюшевых игрушек племянницы по стенам, буквально излучает умиротворенность и оптимизм, которого взрослым порой так не хватает. В каждом миллиметре этой комнаты, в каждой ее пылинке - настроение Каролины. Улыбка, смех, веселье, радость - все смешалось. Единственным источником грусти, которую Эдвард ненавидит ничуть не меньше, чем отец девочки, является кресло у окна - потертое, довольно старое, в форме медведя-панды. Оно не вписывается в окружающую обстановку, собирает пыль и не слишком удобно для долгого сидения. Однако Карли до безумия любит этот несуразный предмет мебели, хранящий память о маме. Подаренное на пятый день рождения и, как известно обоим Калленам, купленное на вещевой распродаже как первое, что попалось на глаза, оно является олицетворением Мадлен для девочки. Близостью мамочки.
Когда она говорит по телефону с ней, она сидит на нем. Когда ей грустно и все, что может всколыхнуть в памяти недолгие мгновения рядом с матерью - парочка фото - просматривает их, откинувшись на твердую неудобную спинку.
Эдвард не может понять, за что Мадлен день ото дня наказывает дочь. Можно жить на расстоянии, но любить ребенка. Звонить хотя бы раз в неделю, слать подарки, напоминания… у Каролины есть все журналы с подиумами, на которых побывала мама. В интернете, на своем маленьком смартфоне, малышка отслеживает каждую ее фотосессию, каждый выход в свет. И так горько плачет, так сильно обижается, когда Эммет пытается запретить это или стереть фотосеты…
Из-за этого они ссорятся. И из-за этого Каролина порой отказывается выходить из комнаты даже в школу. Сидит на кресле, завернувшись в одеяло, и думает о маме - она ему признавалась.
Самое страшное в этой ситуации то, что если и есть у бывшей миссис Каллен какой-то интерес к своей дочери, пока она его не высказала. Балластом оттягивая сердце малышки, она продолжает болезненную канитель ежемесячных звонков и рождественских подарков. День рождения Каролины не помнит. Не хочет.
Тяжело вздохнув от несправедливости, что раз за разом испытывает маленькое ангельское создание, Эдвард ненавидит и себя тоже. Как человек, которому малышка верит всей душой, как человек, которого так сильно любит, вести себя должен осмотрительнее и поступать куда умнее. Неужели он бы не смог сказать ей те пару слов, которые смогли бы успокоить детское сердечко и предупредить побег из дома? Не нашел бы пары секунд?..
К списку мучителей Каролины стоит прибавить и его. Однозначно.
Переступив порог комнаты, мужчина без труда находит глазами племянницу. Этого сложно не сделать.
Черноволосая дюймовочка действительно спит. Закутавшись в одеяло своей постели, крепко прижав что-то к груди, недвижно лежит, размеренно вдыхая и вдыхая. Как раз копна иссиня-черных кудрей дает возможность разглядеть ее. Среди розового уж очень заметны.
Неслышно прикрыв за собой дверь, Эдвард тепло усмехается. Рядом с Каролиной, знает она о том или нет, у него ничего не болит и ничего не тревожит. Лучшее лекарство и самое потрясающее снотворное. До сих пор она была единственной женщиной на свете, с которой он спокойно спал, не мучаясь бессонницей. А так же она единственная, кому он улыбался по-настоящему. Не стеснялся этой улыбки.
Аметистовый направляется к кроватке девочки, обходя сброшенных на пол кукол, прежде сидящих на покрывалах, переступая плюшевого медведя, чье место традиционно было на прикроватной тумбе.
Стараясь не издавать лишнего шума, мужчина садится на постель. Благо не скрипящая, без хрустящих простыней, она не выдает его присутствие раньше времени. Не тревожит малышку.
С удовольствием сделав вдох цветочного воздуха, заполонившего детскую, Эдвард укладывается возле малышки, подобравшись к ней как можно ближе.
Приникает к завернутому в одеяло тельцу, голову устраивая над черненькой макушкой. Большая подушка позволяет это сделать.
Какая же маленькая… какая же хрупкая, светлая, нежная девочка. Ее кремовая кожа, переплетаясь с потрясающим оттенком волос, делают Каролину самым красивым ребенком на свете. Густые черные ресницы, маленький носик, розовые губки, что так ласково целуют…
Эдвард с самого рождения маленькой принцессы знал, за кого отдаст и душу, и сердце. Когда Эммет позвонил и сказал, что у него родилась дочь… что-то перевернулось в душе, что-то вспыхнуло. Он первым приехал, чтобы увидеть ее. Медленно отходящая от наркоза Мадлен бормотала что-то в левой части палаты, а он склонился над новорожденной в правом, возле то и дело всхлипывающего, но до одури счастливого Эммета. У малышки сразу были его глаза. Его глаза и его волосы. А черты лица мамины. Потрясающе красивые.
Рождение этой девочки спасло Эдварда от рокового шага. Эммет набирал номер его, а он смотрел на баночку снотворного. Эммет ожидал ответа, а он засыпал лекарство в рот. И только восклицание брата остановило Каллена-старшего от того, чтобы проглотить таблетки.
- У МЕНЯ РОДИЛАСЬ ДОЧЬ, ЭДВАРД!
…Самым страшным, что после такого Серые Перчатки мог сделать для родного человека, это испортить столь великолепный день. Уничтожить праздник, на долгие годы запаяв радость от появления в семье нового человека собственной смертью.
А потом уже было не до суицида… с первого взгляда в свою племянницу Эдвард влюбился. До конца жизни.
Улыбнувшись счастью того дня, не слишком далекого, но уже достаточно неблизкого, Аметистовый осторожно, не желая будить, целует девочку в макушку. В самые черные и самые волнистые кудри.
Однако Каролина, похоже, спит не так крепко.
Эдвард видит, как дрожат ресницы и как ладошки, прежде спрятавшиеся под одеялом, немного его откидывают. Между простынями и телом малышки обнаруживается фиолетовоглазый Эдди. Его-то она и обнимает, прижимая к себе как последнее, что осталось.
У мужчины щемит в груди. Благо, теперь от разлившегося там обожания, нежели боли.
- Поспи еще, - мягко советует он племяннице, легонько погладив ее по голове, - извини, мой малыш, я не хотел тебя разбудить.
Услышавшая родной голос, Карли не сразу верит ему и не понимает, что происходит. Нахмурившись, она изворачивается в дядиных объятьях, стремясь увидеть его лицо. Эдди крепко держит за лапку. Не дает ему упасть с края кровати.
Серо-голубые глаза останавливаются на его аметистах сразу же, как замечают их. Не моргая, с полупрозрачной пеленой внутри, смотрят прямо в душу. Ее веки красные, губки чуть припухли, а две высохшие слезные дорожки видна на щеках. Плакала…
- Дядя Эд?
Эдвард поднимает с покрывал маленькую ладошку, нежно ее целуя. Кивает.
- Привет, солнышко.
Затихшая, не до конца выпутавшаяся из сна Каролина супится, испуганно поджимая губы.
- Дядя Эд, прости меня! - выдает на одном дыхании все, что знает, будто опасаясь, что он сейчас куда-нибудь уйдет, - я буду хорошей, честно. Я буду слушать папу и Голди, я не стану упрямиться просто так, и я буду застилать за собой кровать. Если хочешь, я могу есть манку каждое утро, как ты! Только пожалуйста, пожалуйста, дядя Эд, не обижайся на меня!
Ее глаза блестят, губы дрожат, в уголках глаз опять слезы, а ладошки стискивают его свитер. Опасливо, но с огромным желанием. Не хотят отпускать.
Эдвард сострадательно улыбается, своими большими пальцами утерев соленые капельки с маленького лица девочки. Так нежно, что она специально поднимает голову, чтобы быть к ним ближе.
- Карли, я никогда на тебя не обижаюсь, - честно признается он, с грустью вспоминая ее обещание есть ненавистную кашу по утрам, - ты же мое золото, как я могу на тебя обижаться? Я больше всех тебя люблю!
Каролина недоверчиво всхлипывает, нерешительно пододвинувшись ближе. Выжидает реакции, глядя на дядю из-под черных ресниц.
В ответ Эдвард сам притягивает девочку к своей груди. Обнимает, прижимает и не стесняется целовать ее столько, сколько ей хочется. В поцелуях заключается целительная сила близости.
- Ты бросил трубку… я испугалась…
- Мне просто очень нужно было кое-что сделать, малыш, - сожалеюще объясняет Серые Перчатки, подоткнув края одеяла, чтобы девочка не замерзла.
- Я подумала, что если приду к тебе и попрошу прощения, ты не станешь злиться…
- Я не злюсь, Каролина! - убеждает ее Каллен, с нежностью взглянув на лапку Эдди, приникшего к спине своей хозяйки, - я никогда на тебя не злюсь, запомни.
- Папа злится… он сказал, когда я убежала, что больше не даст мне гулять на улице без Голди… - хныкает она. Жмется сильнее, не дает убежать. Если попробовать отстранить - упрется обеими ладошками, не позволит. Ни за что.
- Он очень сильно испугался, - оправдывает брата Эдвард, с плохо передаваемой любовью перебирая волосы своего ангелочка, - и я тоже. Карли, если с тобой что-нибудь случится, как же мы станем жить, м? Без золота? Без нашей девочки?
Юная гречанка, зажмурившись, качает головой. Без труда освободив руки из плена одеяла, не отпуская Эдди, обнимает мужчину за шею. Крепко-крепко.
- Я знаю дорогу… и я бы прибежала быстрее, чем ты успел бы испугаться, дядя Эд, просто я встретила… я встретила твоего друга, - всхлипы мешают ей говорить так быстро и так много, сколько хочется. Она словно бы торопится, оправдывается, извиняется и просит. Все сразу. А еще умудряется плакать. Прижавшись к его свитеру, так сильно обняв, плакать. Слишком горько для ребенка.
- Я знаю, - озабоченный напоминанием о том, что обе девочки оказались в лесу по его вине, Эдвард морщится, - и Изабелла очень благодарна тебе, что ты ей помогла. Она не знала дороги и заблудилась бы.
- А ты рад, что я показала ей дорогу? - вдруг нерешительно спрашивает малышка.
- Конечно же, - Эдвард не медлит с согласием, уверенно кивнув головой, - и поверь мне, никто не думает иначе.
- Папа говорил, она нехорошая. И чтобы я не говорила с ней, дядя Эд, - выпятив вперед нижнюю губку, сообщает девочка.
- Он говорил этому потому, что испугался, помнишь? Она хорошая, я обещаю тебе. Не волнуйся.
Каллен вспоминает все те слова, которыми сегодня Изза его одарила, все те фразы и выкрики, что произнесла. И как сбежала, и как нарисовала портрет с планшетом, и как плакала, когда он отказался развестись… и как вела себя после того, как обожглась. Смирилась, приняла свою участь, затравленно приникла к Эммету. И никакая боль, опасения или обиды, никакой испуг от того, что узнала что-то про фетиш, и про извращения, не заставит Эдварда повернуть обратно. Хватает опыта с Анной и Константой. После них он никому не позволит сдаться - даже в угоду и на благо самому себе.
Каролина запрокидывает голову, глядя на дядю с недоумением. Делает глубокий вдох и хмурится сильнее. Глаза заливает слезами как из прорвавшей плотины - не остановить.
Задумавшийся Эдвард не сразу улавливает причину ее огорчения.
- Ты болеешь? - севшим голосом, шмыгнув носом, зовет девочка.
- Почему, малыш? - нежно спрашивает он.
- От тебя пахнет лекарством, - приводит аргумент Карли, поджав губы, - как от Голди. Папа говорит, что Голди иногда болеет…
- Со мной все в полном порядке, солнышко, - заверяет Аметистовый, улыбнувшись ее заботе.
И эта улыбка, всколыхнувшая душу девочки, делает свое дело. Хоть немного, но расслабляет ее.
Оставив Эдди на простынях и усевшись на них, она нежно гладит мужчину по обоим щекам, а потом и по шее. По бледной и не слишком бледной коже, по начавшей проклевываться щетине, не обходя ее. Наклоняется и даже целует дядю в лоб, ободряюще улыбнувшись в ответ.
Ее обожание, ее ласка - лучшая для него награда. Они оба это знают.
- Я люблю тебя, - первым произносит Эдвард, наслаждаясь прикосновениями маленьких пальчиков, - больше всех на свете, Каролина. Сильно-сильно. И я никогда, поверь мне, от тебя не отвернусь. Чтобы ни случилось.
Растроганная, малышка быстро-быстро кивает головой, сворачиваясь клубком у него под боком. Дает ему притронуться к единорожке, чтобы без труда уловить взаимность сказанного.
- Я тоже, Дядя Эд, - шепчет, уткнувшись лицом в теплую грудь, - я тоже, сильно-сильно… тебя и папу, вас с папой… очень-очень!
Счастливо улыбнувшись, Эдвард накрывает спинку племянницы рукой, устраивая ее рядом с собой. Нежно гладит.
- Вот видишь, значит, нет повода плакать, правда?
- Ага…
Она самостоятельно, не жалея сил, быстро утирает все свои слезы. Подавляет всхлипы и улыбается. Он чувствует эту улыбку своим сердцем.
- Чуть-чуть поваляемся и пойдем пить чай, - заговорщицки обещает Эдвард, удобно устроив Эдди между ними, - папа заварил нам с тобой зеленый. С цветочками.
Девочка не протестует. Ей незачем.
- Как скажешь, Эдди, - ухмыляется она, хитро блеснув глазами. Наконец-то в них счастье.
Такое, как и должно быть.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
0
не хватало ей любви и ласки, бедная "маленькая" девочка. Недолюбленная родителями 
Спасибо за главу.
