Caoitolo 25. Часть 1.
ВИДЕО К ГЛАВЕ, из которого читатель может узнать много нового... если ему интересно B)
----------
Темно-синий.
Нет.
Темно-фиолетовый.
Черный. Черный и темно-фиолетовый с вкраплениями желтовато-белого света звезд. Некоторые из них так далеко, что теряются в синеве, и тогда цвет становится более насыщенным. Темно-синим.
Вспышка – то ли желтая, то ли белая, то ли красная. Скорее всего, все три оттенка.
Ровно, красиво, как всегда, разделяя небо напополам. Как раз по контуру звезд – где их больше, оттуда и раздастся гром. Темные тучи недвусмысленно намекают, что даже небесное сияние их не остановит – будет гроза. Никуда не деться.
Я слышу это послание первой – послание неминуемости грядущего, и того, что его не предотвратить. Я смотрю прямо на небо, которое разверзается мучительно-знакомой вспышкой, и, кажется, теряю голос – кричу, а голоса не слышу. Нет голоса.
Вокруг меня темнота. Теплая, липкая, податливая темнота. Гром слепит из нее что захочет, а молния неминуемо ее разобьет. На мелкие-мелкие кусочки.
Во мне велико желание зажмуриться и вжаться лицом в подушку. Мне хочется перевернуться на живот, стиснуть одеяло пальцами, зарыться под него и отползти в самый темный угол, где меня не достигнет сияющий разряд. Но каким бы ни было желание, а реальность штука тонкая – а потому желания часто и не воплощаются в реальность.
Глазами, распахнутыми настолько, насколько это возможно, не мигая, отчего они саднят, гляжу на небо. На молнию. На прячущиеся звезды. Погаснет последняя – погасну и я. Мало кто выживал, испытав все, что может предложить гроза…
Еще секунда. Не больше секунды. Всегда все решает одна-единственная секунда!..
Я рыдаю.
Не плачу, не скулю, просто рыдаю. Слезы мутят обзор, мешают адекватно принимать ситуацию, но, стоит признать, облегчают боль. Страшнее всего ожидание. Момент - он так, приходит и забывается. А вот ожидание – нет. Оно разъедает изнутри, растворяет душу, пригибает к земле. И если уж от ожидания новой боли я когда-то хотела перерезать себе запястья, что еще можно сказать о нем?
Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.
Поздно.
Небо темнеет, становясь почти полностью черным. Звезд уже нет. Ветер несет на них тучи, и они прячутся, не желая марать свою небесную чистоту зрелищем страшной расправы. Гром уже где-то недалеко, мне кажется, я слышу его грохот. А молния, сворачиваясь в тонкий клубок, почти ощутимый моей кожей, клубок, что рассеивается в пространстве дугами разрядов, шипит и скворчит. Наполняется силой. Готовится. Вот-вот ударит…
Однако прежде, чем тоненький яркий луч достигает меня, и прежде, чем замертво падаю на свою постель, как когда-то на землю мама, кто-то забирает меня из-под удара. Продлевает пытку.
- Изза…
- Сейчас… - отрицательно бормочу, кусая пересохшие, вероятно, белые от холода губы. Плотно закрываю глаза, не собираясь открывать, - вот-вот, вот-вот…
Благодетель отказывается помиловать меня и выпустить из своего заточения. Его объятья крепкие, его дыхание совсем близко, ближе молнии, а его голос тверже и громче.
- Проснись, моя девочка, - просит он.
Я скорбно усмехаюсь, подавившись своими всхлипами. С недюжинной силой цепляюсь пальцами за сдерживающие меня руки, стараясь от себя отшвырнуть.
- Лучше сейчас… - хнычу, не ощущая в себе и толики силы, чтобы ждать снова, - пусти меня… не держи меня!..
- Изза, Изз, - он уговаривает так же, как уговаривал бы ребенка. Он настойчив, но не резок. И он не делает мне больно в ответ на ту боль, что причиняю, оставляя ногтями царапины на коже его ладоней. – Открой глаза. Посмотри, посмотри на меня. Все хорошо. Тише, - наклоняясь к самому уху, нашептывает, - тише-тише, Изз.
- Я умру сейчас, - реву, надеясь хоть на каплю сочувствия, - так дай мне умереть быстро! Пусти!..
На моих плечах что-то теплое поверх сдерживающих рук. А эти самые руки, оживившими пальцами, снесшими мою атаку безропотно и терпеливо, гладят ткань пижамы. Успокаивают.
- Изза, вздохни поглубже, - шепчет благодетель, легонько целуя мой висок. Его губы теплые, его дыхание – обжигает. И под стать его поцелуям, под стать тому, как медленно ведет их череду от виска ко лбу, моя кожа загорается ярким пламенем. Саднит.
- Больно…
- Не будет больно, - обещает мужчина, прижав меня к себе крепче и, наконец, достигнув лба. Касается прямо посередине, у изгиба переносицы. Намеренно делает это медленно, не спешит. Дает мне постичь каждую секунду этого поцелуя… и почувствовать кое-что другое.
Я прерывисто, сдавленно вскрикиваю, услышав аромат клубники. Простыни, клубника, оттенок банана и совсем чуть-чуть, капельку, свежей бумаги.
- Эдвард! – резко выдыхаю все, что есть в легких, подскакивая на своем месте. Толком не зная, куда бросаться, дергаюсь вперед, поближе к тем губам, что подсказали ответ. И потому, как прижимаются ко мне сильнее, понимаю, что направление верное.
- Правильно, Изз, - подбадривает он, сделав тон настолько добрым и улыбчивым, что у меня щемит сердце. Я никогда не встречала такого тона. – Открой глаза, пожалуйста. Посмотри на меня.
Я прижимаюсь к нему сильнее, насколько позволяет наша полулежащая поза. Я заставляю руки послушаться и, перестраховав меня, спрятаться за спиной Каллена. Привязать его ко мне, пусть и не самыми крепкими, дрожащими канатами. И только потом, всхлипнув, все же исполняю просьбу. Открываю глаза.
Знакомая темнота, комната, молчание и никаких вспышек. Я вздрагиваю всем телом, уловив нечто белое, что движется возле окна, но оно оказывается шторами. Теми самыми, что скрыты под темной грубой завесой. Мы на ночь окна… не закрыли!..
- Изза, - зовет бархатный шепот, опускаясь на тон ниже. Одна из рук отпускает мое плечо, давая полностью повиснуть на второй, и касается лица. Приподнимает подбородок, ласково погладив его, чтобы я смогла найти взглядом аметисты. Заметить их посреди всего того безумия, в которое окунулась.
- Т-ты… - я боюсь моргать, чтобы не пропали эти глаза. Всматриваюсь в них, проникаю в них, цепляюсь, как за последнюю надежду, будто повисла на краю пропасти. Без них я абсолютно точно обречена.
- Я, - нежно заверяет голос, - я здесь. И ты со мной. Не бойся.
По горячим, и без того пылающим щекам текут слезы. Они такие соленые, что у меня першит в горле, когда слизываю те, что оседают на губах. Теплые и соленые. Горькие.
- Не надо, - уговаривает Эдвард, завидев эту жалкую картину, - ну что ты, Изз, все ведь в порядке. Не плачь.
Длинные пальцы касаются моей щеки робко, будто ненароком, прогоняя всего лишь одну влажную капельку. Но остаются на коже, потому что сразу же приникаю к этим пальцам. Выворачиваю голову едва ли не до хруста шеи, чтобы почувствовать всей поверхностью правой стороны лица. От них веет утешением.
- Молния, - жалуюсь я мужчине так, будто ему под силу что-то сделать.
- Тебе приснилась молния? – сочувственно зовет Эдвард, чуть ослабляя хватку и позволяя мне положить голову на свое плечо. По диагонали аметисты видно куда хуже, однако Серые Перчатки немного поворачивается, облегчая эту задачу.
- Нет… - жмурюсь, поджимая губы и не допуская очередной череды всхлипов, - она не снилась… она… она здесь!
Кивком головы, даже не пытаясь оторвать пальцы от спины мужа, указываю на окно. Делюсь тем, что увидела. Своим ужасом.
- Ее нет, - заверяет меня Эдвард, даже не оглянувшись, - это просто сон. Никакой грозы.
- Она была, - упорствую, глотая слезы, - я видела… я почти, она ведь почти… - и тут страшная по своей силе догадка пронзает сердце:
- Ты мне не веришь?..
Аметистовый поспешно, прежде чем успеваю убедить себя в правдивости этого предположения, произносит:
- Верю. Ну конечно же верю, Изза. Но даже если и была, сейчас ее нет, верно? Ты видишь молнию?
Его тон, то, как растирает мои плечи, как пронизывающе смотрит, как держит меня и одеяло, наброшенное на плечи, приносят ту недостающую капельку сил, какая нужна, дабы решиться взглянуть на окно. На белые, колышущиеся от ветра шторы. Принять свой страх и встретиться с ним лицом к лицу.
Впрочем, к моему безграничному облегчению, небо за окном хоть и темное, но со звездами, и нет намека не то что на темные тучи, а даже на облака. Просто яркие звезды. Никакой грозы.
- А где?.. – растерянная, оборачиваюсь к Каллену, - но я же… как же?..
- Это неважно, - не заставляя заново все обдумывать, не переубеждает он, - важно, что теперь все в порядке. И нет ничего страшного, правда, Изза?
- Но она была!..
- Была и прошла, моя девочка, - заверяет Эдвард, краешком губ улыбнувшись мне, - попытайся расслабиться и немного успокоиться. Тебе холодно?
- Ты не видел молнии?.. – не унимаюсь я. Неужели и правда все приснилось?
- Я не видел, нет. Но скажи мне, пожалуйста, Изза, тебе холодно?
Похоже, это все, что его тревожит.
- Чуть-чуть…
- Ага, - впервые при мне использовав слово из лексикона Каролины, Эдвард в очередной раз легонько касается губами моего лба, расправляя на плечах одеяло и сводя его края вместе, - значит, сейчас мы это исправим.
Я не предпринимаю никаких действий, чтобы помешать ему. Молчаливо, изредка смаргивая теперь беззвучные слезы, сношу все, что делает. Как удобнее усаживает на своих коленях, на которых, к моему удивлению, нахожусь, как гладит по спине и талии, стараясь укутать и их, как накрывает подбородком мою макушку – верный знак того, что рядом. Что здесь.
И, возможно, поэтому я все-таки решаюсь немного разжать руки, которыми до сих пор отчаянно держусь за мужа. Будет несправедливо, если после всей этой заботы не дам ему нормально дышать.
- Тебе больно? – озабоченно зову, насилу заставляя пальцы ослабить хватку.
- Нисколько, - Эдвард добродушно усмехается, не давая мне и повода усомниться в своих словах, -а тебе?
В его голосе никогда не было прежде столько нежности. Будь мое состояние получше, я бы наверняка смутилась эмоций баритона.
- Глаза болят…
Палец Серых Перчаток, как раз стирающий одинокую слезинку с моей скулы, замедляется. Уже гладит, а не прикасается.
- Тогда закрой их, - предлагает он, - станет легче.
Я с нерешительностью прикусываю губу. Морщусь.
Удивительно, что еще остаются какие-то зачатки сил на то, чтобы думать о том, как воспримут мой вопрос, но объясняю это беспокойством. Каждую секунду, хочу того или нет, боюсь, что Эдвард отстранится. Исчезнет. А я проснусь в своей постели, в гребаной резиденции Рональда и, зажав зубами подушку, буду обхватывать себя руками, создавая иллюзию близости хоть кого-то.
- Ты… - к той слезинке, что Эдвард не стер, добавляется новая, - а ты останешься?
Добрые глаза лучатся огоньками теплоты. От нее у меня перестает болеть сердце.
- Конечно, Изза.
- Ладно.
Я слушаюсь. Аметисты пропадают, и мне хочется запаниковать от того, что не вижу их, но сдерживаюсь. Покрепче приникнув к плечу мужчины, терпеливо сношу жжение, сопровождающее первые секунды после того, как закрыла глаза. Губы дрожат, и соленой влаги становится больше, но боль проходит. И, как и обещал Каллен, наступает блаженное облегчение.
- Все хорошо, - подбадривает Эдвард, приглаживая мои волосы.
От его ласки мне хочется мурлыкать – даже сквозь слезы.
Мы проводим в ночной тишине, сидя вдвоем посередине кровати, минут десять. Я отогреваюсь, прогоняя мысли о полусне-полуяви, в который так поверила, ориентируясь на трепетание штор, а Эдвард успокаивает меня, справляясь одними прикосновениями куда лучше, нежели с применением слов.
Его молчание становится и моим молчанием.
А его руки – лучшее лекарство, которое мне когда-либо предлагали. Никакой кокаин не идет в сравнение.
- Ее правда не было? – тихонько зову, совладав с эмоциями в голосе, - молнии?
- Нет, - с осторожностью к моей реакции, но все же подавляюще честно сообщает муж, - это просто дурной сон. Будь уверена.
- Но она ведь будет… скоро, - меня передергивает от одной лишь мысли, а Эдвард утешающе усиливает объятья.
- Не скоро.
- Ну как же… - придушенно всхлипываю, пробравшись собственными руками выше и цепляясь теперь за его плечи, - ты говорил, что в России нет грозы зимой… и нет молнии, пока снег не растает. Но снег тает, а зима… прошла. Сейчас весна.
Я впервые в жизни, наверное, с таким ужасом встречаю мысль, что самая суровая пора года закончилась. Что не будет больше сугробов, каскада снежинок, мороза и собачьего холода. Что будет теперь и солнце, и голубое небо, и плывущие по нему маленькие облачка… что я смогу гулять без этих шуб, сапог и прочей непривычной одежды. Вернусь к своему гардеробу из Лас-Вегаса, надену платье, каблуки… господи!
- Изза, но мы живем не на острове Ява, помнишь? – предпринимает попытку прогнать мое отчаянье Эдвард. Упоминает остров, где молнии бьют каждый день и который известен мне, как никому другому, как запретное для жизни и даже мимолетного посещения место. – И то, что идет дождь, не обязательно означает грозу. Я очень сомневаюсь, что до мая стоит ждать чего-то подобного. Еще очень холодно.
Почему-то сейчас его слова совсем не успокаивают.
- Май меньше, чем через месяц.
- Просто не думай об этом, - предлагает Каллен, едва касаясь, смахнув слезы с моей щеки, - с тобой в любом случае ничего не случится.
- Да уж… - усмехаюсь так скорбно, что Эдвард наверняка хмурится.
- Я обещаю тебе, - упорствует он, поправив мое одеяло, - Изза, пожалуйста, поверь: все будет хорошо. Даже когда будет гроза, если будет, ничего не произойдет. Не бойся.
Я не удерживаюсь. Поджав губы, прерывисто вздохнув, открываю глаза. Не теряю времени, не заставляю Эдварда самого их искать. Просто поворачиваю голову и смотрю на него, демонстрируя все те дебри ужаса, какие затаились возле радужки. Вместе с моим голосом, вместе со словами, которые произношу, надеюсь, убеждают Каллена, что мой страх небеспочвенен:
- Первая же гроза меня убьет, - с дрожью признаюсь, сжав пальцами материю его рубашки. Хочу удивиться, почему спит не в пижаме, но вспоминаю причину. Это нежелание массажа, сон в кабинете с ромбиками, чертежи, «Золушка», попкорн и фигурки мышек Карли… господи, это как будто было в другой жизни, не моей. Словно бы сон - все события вчерашнего дня, а не мое представление о молнии.
- Даже мысли такой не допускай, - твердо осаждает мое заверение Эдвард. Качает головой.
- Они все нацелены на меня, - мрачно докладываю, нервно передернув плечами, - они меня должны были убить… не ее!..
В ответ на слезы, которые возвращаются при мысли о маме, Аметистовый гладит мою спину, талию, плечи и волосы. Слишком нежно, дабы предотвратить истерику.
- Изза, нет. Изза, - он привлекает к себе внимание, осторожно потеревшись носом о мой лоб, - я буду рядом. Я не позволю ничему случиться с тобой и тебе навредить.
Я всхлипываю. Слишком, слишком громко.
- Не будешь!..
- Буду. Обещаю, - он возвращает пальцы на мое лицо, расправляясь со слезами. С улыбкой встречает то, как против воли приникаю к его руке.
- Ты сам говорил, что обещания надо выполнять… - под теплым одеялом, рядом с теплым человеком, в темной комнате меня трясет от холода. И вряд ли можно согреть, пока не кончится запал измученного сознания.
- Я выполню, - спокойно уверяет Эдвард, - тише, Изза. Ты так устала, давай поспим? Утро вечера мудренее, помнишь?
Помню ли… первая русская поговорка, которую я выучила. Первая и единственная, а может, и последняя. Мне внезапно становится так горько, а все страхи так уверенно поднимают головы, что ничем не могу сама себе помочь.
- Утром ты уйдешь… - зажмурившись, обвиняю его я, - а вечером ты здесь… вечер утра мудренее! Вечером… вечером я могу дышать!..
Признаюсь, заливаясь слезами и ничуть не жалею. Вот сегодня не жалею. Не могу, не стану жалеть. Он давным-давно должен был это почувствовать. И, по-моему, однажды нечто подобное я уже говорила.
Эдвард смотрит на меня немного округлившимися, в самом уголке зрачка растерянными глазами. Опять воплощая характеристику и близкого, и далекого одновременно, и доступного, и навеки потерянного, усиливает мои слезы. Не ручейки, а водопады. Убийственной силы.
- Что за глупости? – малость оправившись, он потирает свободной рукой мои плечи, - не плачь. Ты же знаешь, что это не так. Ты же знаешь, что я останусь.
- Я останусь… - хнычу, кусая губы, - одна. Даже если пройдет четыре года… даже через четыре года… одна!
Ну, вот и все. Оно выливается наружу. Не удерживается внутри. Все эти две недели, все эти два месяца я только и думаю об этом, вот и не удерживается. Похоже, теперь не только гроза мой испепеляющий душу страх… есть кое-что почище. Кое-кто.
Эдвард спешно пытается подобрать слова. Я по-прежнему лежу на его плече, впившись руками в кожу под лопатками, а потому вижу каждое движение глаз, каждую эмоцию, в них проскальзывающую.
Его волосы взлохмачены после сна, три расстегнутых пуговицы на рубашке дают разглядеть жесткие волоски на груди, темные не переодетые после работы брюки окончательно измяты, а кожа бледная. Эдвард по-прежнему выглядит усталым, хоть сейчас проблем с движением у него нет. Только вот смотрит он так, как и когда сделала ему массаж – рассеяно, капельку испуганно и с хмуростью. Болезненной хмуростью.
- Я очень боюсь того дня, когда нужно будет вернуться в Лас-Вегас, Эдвард, - тихонько всхлипнув, признаюсь я. Смягчаюсь, стараясь не давать истерике волю, - я больше не смогу там жить… не теперь…
Каллен глубоко вздыхает, на одну-единую секунду прикрыв глаза. А когда открывает их, никакой растерянности там больше нет, никаких непозволительных, ненужных собственных эмоций. Только те, что смогут мне помочь и меня утешить. Аметисты наполняются ими, как стакан моим любимым гранатовым соком, за мгновенье.
- Изза, послушай, - вернув голосу прежний бархатистый тон, сделав его мягким и доверительным, просит Эдвард. Убирает мешающую мне прядку с лица, спрятав ее за ухо. Легонько, двумя пальцами, гладит у линии волос на лбу, - ты упускаешь из вида очень важную вещь, которая, думаю, сможет успокоить: твое желание.
Я смаргиваю тяжелые слезы, подняв на него глаза.
- Мое желание?
- Да, - своим голосом, как истинный волшебник, Эдвард придает всем звучащим словам ореол теплоты, должный меня и убедить, и согреть, и унять мои слезы, - я не буду выгонять тебя из этого дома, Москвы и России вообще. Ты захочешь, а не я, попробовать все сначала. В США это произойдет или нет, но ты сама выберешь уехать. Ты примешь решение. И не обязательно, что через четыре года. Вполне возможно, что такими темпами, и к Рождеству, - он снова мне робко улыбается, - в крайней случае, к следующему лету, я думаю. Ты поймешь.
Он все это говорит, и я слушаю, но не верю. Не понимаю. Не могу.
- Неужели кто-то мог захотеть?.. – фыркаю, оглядев лицо мужа рядом со своим, легонечко, под стать его собственным пальцам, коснувшись взъерошенных темных волос, - это же святотатство…
Мужчина немного хмурится, но очень быстро прогоняет это выражение со своего лица.
- Это естественно, - произносит он. Перехватывает мою ладонь, опуская ее ниже и осторожно, будто бы сейчас захочу его ударить, притрагивается губами к моему платиновому кольцу, - и это правильно. Ты увидишь, что правильно. Ты все поймешь.
- Если они непонятно что понимали, если непонятно что видели, то просто очень глупы, - не называя ни имен, ни названий «проекта», бормочу я, - если естественно менять уникальность на призрачные убеждения…
Эдвард усмехается, накрыв мою макушку подбородком. Обнимает так ласково, что становится тепло на сердце, а уверенность в сумасшествии Конти и других «голубок», отказавшихся от него, лишь крепнет. Извращенки. Идиотки. Им воздастся…
Забывается даже мой страх и слезы о грозе. Разговор плавно перетекает в другое русло… и мне хочется сегодня оставить его здесь. Ночью, после слез, после этого кошмара и после посещения кабинета с красным ромбом на двери… сомневаюсь, что может быть уже слишком.
- У меня просто нет того, что тебе обязательно захочется иметь, Изза, - мягко объясняет муж, разглаживая незаметные складочки на моей пижаме.
- Ты что, евнух? – фыркаю, закатив глаза.
Эдвард второй раз при мне смеется. Его грудь подрагивает, на его губах, могу поклясться, улыбка, а голос обретает несколько веселых ноток.
- Нет, Изза, - просто отвечает он.
- Даже если бы ты сказал «да», - серьезно замечаю, уткнувшись носом в его шею, - это все равно не стало бы проблемой.
Руки Каллена ослабляют объятья. Одна из них ложится на мои плечи, оставляя в покое талию, а вторая – на затылок, на волосы. Медленно и выверенно их гладит.
Эдвард вздыхает.
- Изабелла, девочка, - в голосе, слабея, тает его прежняя улыбка и смех, - не надо. Оно того не стоит.
Прогоняя остатки всхлипов, так неожиданно затихших и ушедших в небытие, как и слезы, я прислушиваюсь и хмурюсь, не улавливая сути этой фразы. Но прежде, чем успеваю возразить, Серые Перчатки продолжает.
В ночи его голос звучит очень проникновенно, а ласковые касания, будто запретные, лишь усиливают впечатление доверительности.
- У тебя все будет замечательно, - шепотом обещает Эдвард, - у тебя будет чудесная, большая семья и двое или трое прекрасных детишек. Кареглазых, - его голос лучится обожанием и теплотой, от которой у меня, почему-то, по спине бегут мурашки, - у тебя будет свой красивый дом, куда красивее, чем все наши вместе взятые, и в этом доме ты будешь по утрам варить манную кашу. Без комочков.
Он прерывается, заслышав мою усмешку с примесью грусти и, кажется, улыбается. Все-таки улыбается.
- У меня уже есть семья, я не хочу другой.
- Верно, - Эдвард кивает, - но мы подумаем, что можно с этим сделать.
Я едва не сбалтываю лишнего, что вертится на языке, чудом устояв перед искушением. Прикусываю губу.
- Твои акварели будут выставлять в художественном музее, Изза, - тем временем продолжает он, - и про них будут писать много интересных очерков. Но самое главное, у тебя будет будущее. Ты будешь уверена в завтрашнем дне, потому что сама станешь его строить вместе с человеком, разделяющим твои интересы. А это как раз то, что я больше всего для тебя хочу.
- А то, чего я хочу, учитывается?..
- Конечно. У тебя будет если не все, то большая часть того, чего ты хочешь, - оптимистично заверяет Эдвард, - поверь, не стоит ставить все это на одну чашу весов с сегодняшними мыслями. И месяца не пройдет, как ты увидишь всю суть сама. И тебя не будут больше пугать никакие грозы.
- Они не пугают, пока ты здесь…
Он ободряюще гладит мою шею, добравшись до нее сквозь мои волосы.
- Я уже обещал тебе, что буду здесь столько, сколько потребуется. Пока ты в этом нуждаешься.
- Как «Моя ужасная няня», да? – сморгнув навернувшиеся слезы, шепчу я, - «пока я нужна вам, я буду рядом, даже если я нежеланна. Но когда вы перестанете нуждаться во мне, как бы я ни была желанна, я все равно уйду».
Отстраняюсь от Эдварда, сев прямо на его колени и заглядываю в глаза. На этот раз по своей инициативе. Увереннее. Как раз когда произношу знаменитую цитату мисс Макфи.
- Ну, если учесть, что я не совсем няня, близко к сути, - все еще пытаясь шутить, произносит Эдвард.
Я смотрю на него и понимаю, что не могу такое слушать. Все эти рассказы о счастливой жизни, семье, человеке, который разделит со мной горе и радость… все эти рассказы, которые он, похоже, никогда не сделает правдой для себя.
Я смотрю на него и теряю все то, из-за чего впадала в истерику, плакала и царапала его руки. Мне уже не до грозы, не до молнии и уж точно не до каких-то там призрачных ожиданий, пока сама решу (какая глупость!) уехать от Калленов. Пропадает и сонливость, и растерянность. Я прежняя. Я здесь. И я не позволю ему заниматься самобичеванием, пока рядом.
- Да, - соглашаюсь, привлекая внимание Серых Перчаток своим собранным тоном, - ты совсем не няня, ты куда значимее и куда серьезнее. А еще – намного красивее.
И тут же, не дав Эдварду увернуться, обе ладони, совсем каплю подрагивающие, кладу на его лицо. Слева и справа, на две щеки. Большими пальцами ближе к скулам - глажу их. Глажу и смотрю прямо в мерцающие даже в темноте глаза. Подтверждаю, что плевать мне на неподвижность, на асимметрию.
- Уникальный, - катаю это слово на языке, не переходя грань допустимого шепота, который обратит всю ситуацию против меня и спугнет Эдварда, - Алексайо… спасибо, что сказал мне свое настоящее имя.
Потерянный и тщетно старающийся взять себя в руки, после этих слов Аметистовый едва не лишается дара речи. Его глаза округляются, а внутри них что-то блестит. Что-то прозрачное. Такие же, как и мои совсем недавно, слезы. Он не ожидал.
Я очень хочу его поцеловать. Прямо сейчас, прямо здесь, в этой спальне и ночью, после того, как успокоил и утешил меня. Прикоснуться губами к его губам легонько-легонько, дуновением ветерка, на секунду – показать, что давно уже поставила на чашу весов то, что дорого, и готова от многого отказаться. Это ведь на самом деле не было шуткой – про евнухов. Секс, каким бы желанным прежде не был, сейчас является простой усладой тела. Не души, нет. Ни в коем случае не души. Услада души в касаниях и поцелуях. Ими я сполна заменю себе всю физическую близость, если по каким-то причинам Эдвард не сможет мне ее дать… я готова. Я согласна. О да.
Я очень хочу ему признаться. Прямо сейчас, прямо здесь, в этой спальне. Сказать три простых слова и навсегда, на веки вечные оставить за спиной мысли, будто бы все вокруг сомневаются в его ценности. Изгнать такие мысли из его головы. От моего «я люблю тебя», уверена, аметисты запылали бы ярче.
Но сдерживаюсь. Не целую и не признаюсь. Смотрю в глаза, держу в ладонях лицо, даже не наклоняясь вперед, и терпеливо сношу жжение в груди от нетерпения и отчаянного желания показать то, что чувствую. Переубедить. Вдохновить. Успокоить.
Он так смотрел на меня, когда я сделала этот чертов массаж… он сказал «никто и никогда»… боже мой, ну неужели правда? Как же они могли?..
Я отплачу им всем сполна. Я возмещу ему все сполна. Пусть только позволит. Пусть только даст мне маленький, один-единственный, шанс. Пожалуйста!
У меня щиплет в глазах, а губы подрагивают. От Эдварда это не укрывается. Его лицо – почти полное отражение моего. Разве что все морщинки слева.
- Изза… - ошарашенно, слишком тихо говорит он, неровно выдохнув.
- Белла, - поправляю, покачав головой. Улыбаюсь ему. – Для тебя я Белла, Алексайо…
* * *
Темно-зеленый.
Нет.
Яблочный. Яблочный с вкраплениями кораллово-розового и желто-коричневого для только-только начавших отходить от зимы веток. Возле окна Эдварда растет яблоня, и ее одну, как раз, видно с моего теперешнего ракурса. С кровати. С левой ее стороны, голова на подушке.
Солнечные лучи, с легкостью минуя полупрозрачные шторы так и оставшегося открытым окна, пробираются в спальню. Играют на покрывалах, простынях, а затем проскальзывают и к подушкам. Один из них, самый смелый, взбирается на спину Эдварда, с удобством, как котенок, устраиваясь там.
Каким-то чудом возвращаясь к той позе сна, с которой мы вчера начали, Эдвард спит на животе, обняв руками подушку. Его голова повернута вправо, в мою сторону, и снова лицо не скрывается в мягкой наволочке. К тому же, я впервые чувствую ноги мужчины так близко к своим. Либо я пододвинулась, либо он самостоятельно их передвинул.
Сама я сплю на спине, но выгнувшись достаточно, чтобы щекой коснуться плеча мистера Каллена. Да и руки мои недвусмысленно обвили его руку.
Я улыбаюсь, жмурясь от солнышка, теперь касающегося и моего лица.
Истинно весеннее утро. Даже не верится – особенно после так плохо начавшейся ночи.
И да, сегодня не просто весеннее утро, и даже не просто субботнее утро. Я помню, Карли как-то проговорилась мне, что у ее папочки день рождения девятнадцатого марта. И пусть у меня было меньше недели на то, чтобы отыскать подарок, достойный сорокалетия младшего мистера Каллена, надеюсь, я угадала и ему понравится. Мы ведь сегодня поедем к ним, правда?
Ох, это будет потрясающий день. Какой же потрясающий!..
Я окончательно просыпаюсь, мечтательно улыбаясь начавшемуся дню. Бывают пробуждения, когда все вокруг – прекрасно. Оно меня и настигает сегодня.
Рядом со мной замечательный и любимый мужчина, чье доверие, надеюсь, немного укрепилось после нашего ночного диалога, меньше чем в десяти километрах нас обоих ждет маленькая солнечная девочка, чьи глаза всегда так ярко сияют, а Эммет наверняка планирует удивить всех каким-то новым чаем. Последнее время экзотические напитки не сходят у него с рук – и какой же сорт мы еще не пробовали? Такой остался?
Я посмеиваюсь, аккуратно поведя головой в сторону, чтобы размять ее. Поза не самая удобная, зато очень доверительная. Серые Перчатки, хотел того или нет, повернулся ко мне спиной… правда, пока еще в белой рубашке.
Есть любовники, которые хотят просто любоваться друг другом?
Я ловлю себя на мысли, что если бы Эдвард сейчас снял одежду, я не накинулась бы на него с голодным сексуальным ревом и попыткой соблазнить. Для начала я бы просто посмотрела как следует на то, что столько времени хотела увидеть. Получила бы эстетическое удовольствие – в самой чистой форме. А потом бы мы уже поговорили о дальнейших планах.
Ладно. Это все, конечно, очень мило и притягательно, но оставаться передо мной хотя бы на треть обнаженным Эдвард явно не планирует. А я не стану его заставлять. Тем более прямо сейчас меня ждет еще одно очаровательное зрелище – зря теряю время.
Я медленно, выверяя каждое движение, поворачиваюсь на бок. И вот уже тогда, убедившись, что не потревожила мужа, с удовольствием обращаюсь к знакомой картинке.
Приникнув левой щекой к подушке, с плотно закрытыми, но немного выпяченными вперед губами, Серые Перчатки прячет аметисты за сиреневыми веками и темными, как у Карли с Эмметом, ресницами. Уже по ним одним я верю, что он родился в Греции. Мало у кого бывают такие красивые ресницы. И он прекрасен с ними.
Греция…
Вчера, даже скорее сегодня, потому что дело было после полуночи, Эдвард назвал мне свое имя. Настоящее имя. С острова. Он сказал, на Сими его так звали. Но что такого связано с этим местом? Он вспоминал о нем и когда мы говорили о лошадях, о рыбе… он едва ли не морщился с отвращением, едва я упоминала рыбный бульон. И почему в глазах вчера был столь бездонный колодец горечи? Видимо, обошлись с Алексайо далеко не лучшим образом… не так, как он заслуживает. Но имя красивое.
Только вот одним именем все не кончилось. Я тоже назвала свое. То сокращение, что прежде было доступно лишь Роз и Джасперу, черт бы его побрал, всплыло в памяти и я не удержалась. Прошептала-таки. Видимо, намеревалась сделать частью своего несостоявшегося признания, вложить чувства и мысли, которые охватывали при упоминании трех заветных слов, в это имя.
Белла.
Ну что же, теперь на одного человека на свете, который знает, что я не просто Изза, стало больше. На одного очень достойного человека.
Если честно, я не совсем представляю, как теперь мы будем общаться. Столько откровений за одну ночь не то чтобы много, просто неожиданно. Да и этот сон про грозу, который я отказывалась считать сном… слишком. Оно все навалится, упадет сверху сразу же, как Эдвард откроет глаза и посмотрит на меня.
Однако сейчас он спит. И сейчас, еще хотя бы несколько минут, у меня есть возможность насладиться новым теплым утром. Вполне возможно, оно принесет счастливый, спокойный день. И все трудности, которых я боюсь, окажутся пустяками.
Хоть бы.
В утренней тишине раздается пиликанье мобильного телефона. Я как раз протягиваю руку, чтобы осторожно поправить сползшее с плеча Эдварда одеяло и, заслышав его, как от огня отдергиваю ладонь, испугавшись. Телефон на прикроватной тумбочке вспыхивает, получив СМС, а затем потухает. На экране отображается текст, но, во-первых, отсюда мне не видно букв, а во-вторых, некрасиво было бы читать сообщения Каллена без него. Я не стану. Я давно так решила.
Зато, избавляя меня от головной боли, а Эдварда – от пут сна, мобильный делает свое дело. Очаровательная картинка пропадает, черные ресницы перестают касаться бледной кожи, а сонные аметисты предстают передо мной солнцем и утром нового дня.
- Изз… - с легонькой улыбкой, тронувшей губы, здоровается мужчина. Не без удивления встречает нашу позу, но старается этого не показывать. Даже сейчас, еще толком не отойдя от сна, намерен себя контролировать.
- Доброе утро, Эдвард, - улыбаюсь явнее, демонстрируя, что очень довольна тем, что имею. Закрепляя это мнение окончательно, даже глажу его по руке – мятая материя рубашки на удивление мягкая.
Серые Перчатки немного поворачивает голову и пытается отыскать глазами часы. Но динозаврики, как и повелось, с его стороны.
- Не скажешь мне, сколько времени? – в конце концов сдавшись, задает вопрос мне. С некоторым смущением.
- Половина одиннадцатого, - без труда разглядев цифры у него за спиной, отвечаю, - и десять секунд.
- Половина одиннадцатого? – он хмурится, не успев себя остановить, и испуганно оборачивается к часам, - а будильник?..
- Я не слышала. Он должен был звонить?
- Три раза, - Эдвард тяжело вздыхает, с аккуратностью высвободив свою руку из моих тут же разжавшихся пальцев, и поворачивается на спину.
Его разбирает смех, но смех горький. Не тот, которым я вчера наслаждалась.
- Что?.. – не совсем понимая, что происходит, придвигаюсь ближе, приподнимаясь на локте возле его плеча, - если бы я слышала, я бы разбудила, честно. Он не звонил.
- И доверяй потом телефонам… - мужчина прикрывает глаза, раздосадовано потерев пальцами лоб, - знаешь, такое ощущение, что эти чертежи не хотят быть переделанными.
Мне нравится его настрой и его общение. Такое спокойное, раскрепощенное… может быть, он просто не до конца проснулся, но нет ничего страшного, что я себе так усиленно рисовала.
- Они просто хотят, чтобы ты выспался, - добродушно предполагаю я, улыбнувшись шире, - десять тридцать – совсем не позднее время.
- Если учесть, что будильник стоял на шесть тридцать, все же не слишком раннее, - отшучивается муж. Но потом очень быстро серьезнеет, пугая меня такой резкой сменой настроения. – Как ты?
От неожиданности даже теряюсь.
- Я?..
Эдвард поворачивается вправо, ко мне, так же привставая на локте. Он выше меня на полголовы даже из такого положения.
- Ты выспалась, Белла?
Мое имя. Ну наконец-то. Слышать его от Эдварда еще лучше, чем я предполагала. У сердца тепло.
- Да, - киваю, потому что это правда. Но даже если бы дела обстояли по-другому, я бы все равно его не расстроила. – И… спасибо, что был рядом ночью.
Он понимающе, с нежностью смотрит на меня. Уголки губ подрагивают, не решаясь приподняться как следует.
- Когда тебе страшно, ты всегда можешь рассчитывать на меня. Мы ведь договорились, что я – твоя страховка. А страховка работает в любое время.
Я усмехаюсь.
- Ей тоже нужно отдыхать. Вчера вечером…
- Да уж, вчера… - Эдвард мгновенно сникает, мне кажется, немного пунцовея, - я хотел бы попросить у тебя прощения за вчерашний вечер, Изз… Белла.
Он будто бы прощупывает почву – говорит негромко, достаточно медленно, исправляется на моем имени. Похоже, ситуация вне его контроля, а ему это не нравится.
- Попросить прощения?.. – недоверчиво переспрашиваю я.
- Это было по меньшей мере некрасиво – заставлять тебя со мной возиться. Такого больше не повторится.
Я едва не фыркаю – с трудом удерживаюсь.
- Но мне не было это в тягость, - пока он, чего доброго, не подумал, будто действительно я ждала этих извинений, поспешно объясняюсь, - ты ведь тоже заботишься обо мне.
Стеснительный, задумчивый взгляд Эдварда встречается с моим. Внутри его радужки немного другой оттенок, под стать непонятным чувствам. Ближе к лавандовому.
- Значит, я прощен?
Я робко, но все же с явным желанием прикасаюсь к его ладони. Она совсем рядом – несильно потирает между пальцами простынь в ожидании моего ответа. Он волнуется?
- Конечно. Но я не обижалась, Эдвард.
Каллен с признательностью кивает.
- Я обещаю, что буду вести себя сдержаннее. Не беспокойся.
Боже мой…
Я подбираюсь на пару сантиметров ближе, останавливаясь как раз под немного потемневшими фиолетовыми глазами. Они смотрят прямо на меня. Не моргая.
- Не прячься, - тихонько прошу у их обладателя я. Той самой фразой, что больше двух недель назад, успокаивала во время нашей прогулки. Тогда разговор впервые зашел о Греции.
Он напрягается.
- Не все то, чем кажется, - с легкой и замаскированной, но все же ощутимой грустью, отзывается мне Эдвард. Почти с сожалением проводит пальцами по моим спутанным волосам, постепенно переходя на шею.
- И тем оно лучше, - оптимистично заверяю, - аметист ведь на вид тоже просто камень…
- Аметист?
Мне становится смешно от того, каким недоуменным тоном Эдвард произносит это слово.
- Ты – это аметист.
Мужчина окончательно теряет суть нашего разговора. Зато он просыпается, и вместе с ним просыпается румянец, который забирает себе обе его щеки.
Вслух Каллен не переспрашивает, однако вопрос так и витает вокруг.
- Не мне учить тебя греческому, но я читала, что название этого камня переводится как «непьяный», - похоже, немного краснею и я, - а ты не пьешь. И лечишь… и твои глаза…
- Мои глаза?..
- Аметистовые, - не выдержав такого прямого, пронзительного взгляда, опускаю голову. Он ведь не обидится на меня, правда?
Между нами повисает небольшая пауза, прячущаяся за каплю сбитым дыханием Эдварда и притихнувшим моим. Я с огромным интересом изучаю темные простыни, а муж, судя по всему, оставшуюся на моей стороне кровати подушку.
- Ты увлекаешься минералогией? – в конце концов, оттаивая первым, зовет он. Не черствым, не злым голосом. Это вдохновляет.
- Это была моя первая ассоциация, - пожимаю плечами, покраснев больше прежнего, - еще в ресторане Белладжио.
Эдвард негромко усмехается. Без юмора – совершенно.
- Потому что это – камень?
В его тоне четкими линиями прорисовывается горесть и мои собственные глаза мутнеют. А потому признаюсь быстро, легко, без задней мысли. Почти мгновенно.
- Потому что фиолетовый – мой любимый цвет.
Мужчина не вынуждает меня поднимать голову, встречаться с его глазами и подтверждать ими сказанное. Он, как и обещал, ни к чему меня не принуждает.
- Фиолетовый?..
- Да. А твой – синий? – перевожу стрелки, лелея мысль, что это спасет щеки от сгорания. Они уже пылают так, что простыни подо мной, наверное, тлеют.
- А мой – синий, - глухо соглашается Эдвард. Его пальцы на моих волосах двигаются медленнее, а затем и вовсе исчезают. Вместе с их пропажей меняется и тон – заполняется, насилу, но заливается энтузиазмом. Делает себя прежним. Выгоняет все ненужное. – Пора вставать, Изза.
К тому моменту, как я поднимаю глаза, лицо Эдварда беспристрастно и спокойно и, даже если в глазах еще улавливаются какие-то тлеющие огоньки, то в чертах их нет и вовсе. Все как прежде.
Прячется-таки…
- Тебе пришло сообщение, - встаю с простыней, неловко одернув свою пижаму, - кажется, оно тебя разбудило…
- Сообщение? – муж оглядывается на тумбочку, оставляя одеяло, которым собирался застелить кровать, в покое.
- Да. Но я ничего не видела, не беспокойся.
Эдвард благодарно кивает, вводя код блокировки от экрана и сосредотачиваясь на СМС. Я не мешаю ему. Моя вчерашняя одежда так и лежит одиноко на кресле возле ванной, и, прихватив ее, я сразу же скрываюсь за белой дверью. Больше здесь идти некуда.
Ни душа, ни особых утренних процедур. Споласкиваю лицо, переодеваюсь и, проведя по волосам своей расческой, отныне поселившейся здесь, намереваюсь вернуться в комнату.
К моему изумлению, Эдвард сидит на постели уже одетым – брюки те же, а вот пуловер свежий. Он и сменил рубашку. Он синий.
- Да, у Хафиза чудесные газели, Конти. Очень мудрые, - мужчина потирает пальцами переносицу, упершись локтем в собственное колено, - а зачем ты их читаешь? Что случилось?
Я останавливаюсь в дверях, зажав в пальцах расческу. Заслышав русский, увидев Эдварда на мгновенье раньше, чем поднимает глаза на меня, отступаю обратно в ванную, делая вид, что расчесываюсь у зеркала.
Вслушиваюсь. Пытаюсь понять. Но слов пока слишком много… и слишком много непонятных.
Конти. Конти что-то читает. И что-то случилось. С ней? У нее? У Эдварда?
Черт!
- Нет, я не видел перевода на греческом… «тому, кто воистину возлюбит, бессмертие смертность погубит...», да, я слышал. Константа, к чему это? Что с тобой? Мне приехать?
Он волнуется. Пальцы сжимают телефон, взгляд тяжелеет, а морщины прокладывают себе путь по выбеленному лбу.
Что-то с Константой. И что-то о греческом языке.
Мне определенно нужно заниматься усерднее.
С беспокойством выглядываю из ванной, беспомощная от непонимания, злая от того, что эта «голубка» в который раз тревожит Эдварда, и нерешительная потому, что ничего не могу поделать. Если сделаю сейчас неправильный, резкий шаг, могу все испортить. Конти этого не стоит.
- Послушай меня, вызывай такси к бару и езжай домой. Я перезвоню тебе вечером. Да, я перезвоню. Я сам. Пожалуйста, поезжай домой, Конти…
В его голосе почти отчаянье. Мои пальцы сдавливают пластик расчески с неимоверной силой.
Перезвонит. Перезвонит ей домой?..
Я глубоко вздыхаю, стараясь сосредоточиться на достижениях, а не проигрышах. Увидеть стакан наполовину полным – это первый разговор Эдварда с Константой, который я могу понять хотя бы на одну десятую. Я дождалась.
За эти две недели ее и след простыл… я даже начала забывать… а напрасно. Ничто так просто не проходит. И никто, тем более эта женщина, так просто не исчезает.
- Да. Вечером. Дождись моего звонка, хорошо? И не делай… глупостей. Ты слышишь меня? Никаких нарциссов! Не заставляй меня их…
Я вздрагиваю, едва не выронив расческу, когда в дверь спальни стучат. Громко.
- Сейчас, - Эдвард прикрывает трубку рукой, оборачиваясь к двери через плечо. Он впервые при мне злится, - ну что там еще?!
Я выглядываю из ванной, заинтересованная нежданным посетителем. Оставляю расческу в покое.
На пороге Рада. Ее глаза беспокойно бегают по комнате, останавливаясь то на мне, то на хозяине, а руки взволнованно сжимают фартук.
- Эдвард, - говорит она, стараясь быстро донести суть своего прихода, - Эммет приехал. Мне кажется, ему плохо…
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
0
Навалилось со всех сторон на Эдварда...
