Capitolo 27.
Часть 3.

Саундтрек. Поймайте настроение и поймите больше...

Прямоугольная комната с двумя небольшими окнами на северной стене. Невысокий потолок белого цвета, аквамариновые стены под стать обстановке и ровный ряд стульев вдоль них. Синих, пластмассовых, с невысокими спинками и без подлокотников. Чтобы не хотелось задержаться здесь подольше.
Комната ожидания частной больницы в Целеево. Ничего лишнего. И никого. Мы здесь одни. Вот уже полтора часа.
Где-то за этими толстыми стенами сейчас Каролина. Если бы не ее самочувствие, вряд ли бы Эммет оставил здесь камень на камне – он был всерьез готов разнести это трехэтажное сооружение без особых проблем. Ему казалось, что все делают слишком медленно – готовят носилки, набирают лекарство в шприцы, открывают реанимацию и вызывают реаниматолога в холл. Немногочисленные пациенты отпрыгнули от стойки сами, завидев лицо Медвежонка, а регистраторы, наверное, еще долго не забудут его голос…
Тогда он был непоколебимым, яростным и убийственно-стальным. Уверенность в себе, в том, что делает, готовность придушить любого, кто не станет помогать его дочери – все это было. А вкупе с размерами Эммета и блеском его глаз – острейшим из лезвий – выглядело очень впечатляюще.
Но сейчас от всего этого не осталось и следа.
Сгорбленный, хрипящий от сдерживаемых криков, и рыдающий так, как в последний раз, этот мужчина с отчаяньем прижимает меня к себе, сидя на хлипком для него стульчике. Я стою между коленей Эммета, своими упираясь в его сиденье, и держу Медвежонка настолько крепко, насколько это возможно. Глажу его волосы, спину, плечи, нашептываю слова успокоения и делаю все, что от меня зависит, дабы ему стало легче. И плевать, что случилось раньше. И что Людоед, как оказалось, все это время был жив...
Боль Эммета, ровно как и боль любого из Калленов, убивает меня. А если принять во внимание тот факт, что сейчас Карли тоже находится далеко не в лучшем состоянии, можно влезть на стенку.
- Потерпи, - умоляю, чувствуя, что сама плачу. Беззвучно, тихонько, с если и проскакивающим всхлипом, то два раза в минуту, - все будет хорошо, Эмм… все будет…
Безутешный, раздавленный случившимся, бывший Людоед меня не слушает. Вся его сила, все ее остатки – в объятьях. Медвежьи пальцы сжимают меня в тисках, а горькие слезы неустанно мочат кофту, но имеет ли это сейчас значение?
На Эммете черный пуловер и черные джинсы. Даже его ботинки – черные. И сидя во всем этом в такой позе он сам кажется… неживым.
- Что же мне делать?.. – взывает, сжимая и разжимая кулаки, - Изза, что?! Чем я могу ей помочь?!
Его отчаянье меня опаляет.
- Ей помогут. Ей уже помогают, - наклоняюсь к его уху, приникнув щекой к виску, - Эммет, ты же слышал доктора – температура не коснулась критической отметки. Каролину обязательно спасут.
- Если ее сердце выдержит…
- Конечно выдержит, - я сглатываю, насилу выдавив улыбку, - у нее же такое большое сердце, Эмм… любящее… оно все выдержит. Оно знает, ради кого держаться.
Я обнимаю его очень крепко. Буквально вжимаюсь в брата Алексайо, чтобы самой здесь не разрыдаться. Я нужна Эммету. Прямо сейчас я не могу удариться в свою истерику. Вдвоем мы не выплывем.
Я люблю Каролину. Я знаю это сегодня так ясно, что страшно даже подумать. И еще больший ужас настигает от того, что чтобы окончательно убедиться, ей пришлось оказаться в палате интенсивной терапии, перед этим провалившись под лед.
Меня берет плохо преодолимая дрожь, когда только представляю это. Как она стоит, как лед трескается, как жидкость из-под него выплескивается наружу, как моя девочка проваливается внутрь и с головой погружается под воду… как она плачет, как ее трясет, как ей страшно.
Даже ужасающие раны на лице не идут в сравнение с обморожением. Температура тела Каролины опустилась до тридцати градусов. А двадцать шесть – смерть…
- А кислородное голодание мозга? Изза!.. – Эммет с ужасом ударяет ребром ладони по стулу и я даже не удивляюсь тому, как обреченно вздрагивает пластик, - если она умрет…
- Ни в коем случае, - запрещаю ему даже допускать такую мысль. Кладу ладони на обе стороны лица, стираю со щек слезы и призываю посмотреть на себя, прямо в глаза. Ни сантиметром ниже. – Эммет, послушай, ни в коем случае. Никогда. Каролина проживет очень долгую и очень счастливую жизнь. Мы не отпустим ее. Никто из нас. Ни за что.
Губы Каллена дрожат, слезы бегут более бурными потоками, страх поглощает его в темноту и не позволяет выбраться наружу.
- Я уйду с ней, - охрипшим шепотом признается Эммет, глядя на меня сквозь расплескавшиеся соленые озера в своих глазах, - если она уйдет, я здесь не останусь…
Я целую его лоб. Наклоняюсь и целую так нежно, как никогда ничей не целовала.
- Вы оба останетесь, Эммет. Ничего не случится.
За окном идет дождь. Он пробивает снег, вызывает сильный ветер и создает лужи, что позже заледенеют. А тот лед, что есть, он подтапливает. И лед тает. И под него проваливаются…
Я держу Медвежонка в объятьях, ритмично поглаживаю его спину, слушаю всхлипы и игнорирую свои собственные, ожидая вестей от Карли… но это не спасает от мыслей. А мысли эти уносятся далеко-далеко, туда, где сейчас Эдвард.
Я не знаю ничего: где он? Нужна ли ему помощь? Что с ним происходит? Что делает Константа? Возможно, он так же рыдает, только сидя в лесу и на снегу, а я не с ним. Он сам велел мне уходить. Он отправил меня вслед за своей душой, за Каролиной, чтобы сберегла ее. Как будто в моих силах ее сберечь…
Я разрываюсь на части, не зная, где нужнее. И Эммету, и Эдварду сегодня необходима поддержка как никогда. И были бы они оба в одной комнате… были бы здесь… спаслись бы. Излечили друг друга. Но они далеко. И чудодейственная сила близости предназначена только одному, как бы ни было это жестоко.
- Спасибо тебе, - будто встраиваясь в череду моих размышлений, на пределе своего голоса шепчет Эммет. Ему, как и мне, кажется, что если сейчас будет говорить нормальным тоном, закричит. И если в лесу этот крик смертельно раненого человека был допустим, то здесь нет. Нас, чего доброго, еще вышвырнут наружу.
- За что спасибо?.. Каролину спасла не я…
- За то… - он сглатывает, жмурясь, и морщинки кружками от брошенного в воду камешка расходятся по лицу. И без того красному, сведенному от слез, - за то, что ты здесь, Изза…
Я с нежностью, плохо передаваемой и неизмеримой, прикасаюсь к его лицу. Стираю заново набежавшие слезные дорожки и смотрю на то, как мерцают серо-голубые водопады. Как много в них страдания.
- Я Белла, Эммет, - поправляю его, улыбнувшись более искренне, - для вас всех я теперь Белла. Не за что…
Каллен-младший вздрагивает, глотнув воздуха, и тоже выдавливает улыбку. Очень старается.
Я засматриваюсь на нее, подмечая, что как и у Эдварда, у Эммета на щеках выступают ямочки, а потому не сразу соображаю, как из стоячей позы оказываюсь в сидячей. У Медвежонка на коленях.
Он обнимает меня, как любимую игрушку, с теплотой прижав к себе. Убирает с лица мокрые от снега волосы.
- Я испугал тебя сегодня? – сожалеюще шепчет, сморгнув слезы.
- Эммет…
- По глазам вижу, что испугал, - он шмыгает носом, моргнув снова, и гладит меня по плечу. В его глазах зреет уверенность, но порезанная на мелкие кусочки. Болезненная. – Но неужели ты думаешь, Белла, что я в состоянии причинить тебе вред? С самой первой встречи…
- Я испугалась за Эдварда…
Эммет морщится, кивнув. Его губы белеют.
- И он вправе меня не прощать за такое поведение, мы оба это знаем. Это было за гранью… но от одной мысли, что Константа оказалась рядом с Карли… - его кулаки сжимаются, а голос дрожит, - она одержимая, понимаешь? Вся ее жизнь – идея-фикс. И насрать мне, из каких побуждений…
Я пожимаю ладонь Медвежонка, сострадательно улыбнувшись. Я понимаю его.
- Он всегда тебя простит…
- Он святой человек, - Эммет кусает губу едва ли не до крови, - но я не прощу. Ровно как не прощу себе и того, что Каролина оказалась здесь…
Я пододвигаюсь ближе, поерзав на колене бывшего Людоеда. Мне хватает одного, чтобы сидеть с достаточным комфортом. Глажу его плечо.
- Почему она убежала?
- Мадлен пришла, - Эммет собственноручно стирает возвращающиеся слезы, сосредотачиваясь на том, чтобы их не допустить, - я гнал ее в три шеи и это разбило Карли сердце.
- Ты будешь звать Мадлен в больницу? – я опускаю глаза, нахмурившись. Возможно, это поможет девочке быстрее встать на ноги? Если указать Байо-Боннар на ее место и заставить играть по нашим правилам.
- Точно не сегодня, - мужчина жмурится, - для меня важнее всего, чтобы она поправилась. А потом уже все остальное.
При слове «поправилась» его снова передергивает. И снова слезы, прорывая все дамбы, заграждения и шлюзы, вырываются наружу.
Я поворачиваюсь, вынуждая Эммета положить голову себе на плечо и накрываю его висок щекой. Глажу, легонько притрагиваясь, шею и лицо.
- Поправится, - уверяю, сделав вид, что не замечаю его дрожи, - обязательно. Не сомневайся.
Он кивает. С видом того, что верит, с попыткой убедить… и все же истина пробивается наружу.
Мы сидим здесь, одинокие и раздавленные случившимся, еще около часа. Ждем доктора и того, что он скажет. Хоть каких-то новостей, уповая на то, что они не будут драматическими…
И доктор приходит. Взрослый и сосредоточенный мужчина с едва заметной проседью волосах и темно-зелеными глазами.
- Родители?
Эммет кивает, поднявшись и сжав мою руку. А я не отрицаю. Вместе с ним смотрю на доктора.
- Да.
Мужчина глядит в свой планшетник, подчеркнув какую-то запись.
- Каролина Каллен, восемь лет. Гипотермия третьей степени, порезы и ссадины. Обморожений нет. Реанимационные мероприятия проведены успешно.
Эммет прерывисто выдыхает, распахнувшимися глазами встречая слова доктора, а я не могу сдержать улыбки облегчения. Дрожащей улыбки. От которой сразу же прикрываю рот рукой, чтобы в голос не разрыдаться.
Доктор ободряюще оглядывает нас обоих.
- Мама больше всех испугалась, верно? – с пониманием улыбается мне, - ну ничего, опасность миновала. На ладонях пока швы, но все быстро заживет, а на лице ссадины – будете промывать два раза в день и даже напоминания о них не останется.
На сей раз, как не борюсь с этим, не выдерживаю я. Прижимаюсь к нему, уткнувшись лицом в плечо, и плачу. Тихо, но заметно. Теплая рука Каллена-младшего накрывает мою спину, создавая ощущение защищенности.
- Последствия будут? – голос Медвежонка слышу будто через толстый слой ваты. Глухо. А может, просто я плачу слишком громко.
- Слабый иммунитет несколько недель, - доктор вздыхает, - переохлаждение всегда стресс для организма. Лучше отлежаться дома. Мы переведем девочку в стационар через час-другой, тогда сможете посидеть рядом. А пока могу показать вам ее через окошко.
Он говорит мягче, его слова в большей степени обращены ко мне. Эммет, пусть даже и заплаканный, не производит впечатление человека, которому нужна жалость. А я, как всегда, произвожу.
- Будем очень благодарны, - Каллен перехватывает мою руку крепче, призывая следовать за собой. Отстраняюсь, признательно глянув на врача. Только сейчас, заметив его бейджик с надписью «Александр Варкович», догадываюсь, что весь разговор шел на русском. И я его понимала. Стресс способствует созданию нейронных связей и усиленному изучению языка – как ни странно.
Нас проводят к обещанному пункту наблюдения, состоящему из прямоугольного окна, чем-то напоминающего те, что в коридоре, но более толстого. Рядом с ним есть диванчик, а над диванчиком даже какая-то картина. Нечто вроде попытки создают уют.
Но и диванчик, и картину мы с Эмметом игнорируем. Вплотную подойдя к стеклу, не скрывая боли смотрим на Каролину. Она лежит на узкой кровати с перилами, ее ладошки в бинтах, лицо блестит от жирности какой-то мази, но кровь смыта и картина выглядит не такой страшной, как казалось прежде, хоть к запястью и прикреплена капельница. Эммета она пугает больше всего.
Да, Карли все еще бледная, с закрытыми глазами, но она выглядит спящей теперь, а не умирающей. К тому же, девочка тепло укрыта.
- Температура тридцать четыре и три градуса, - сообщает доктор, напоминая о своем присутствии, - как только станет тридцать шесть, считайте, она поправилась. Вы вовремя привезли дочь.
- Спасибо вам, - Эммет смотрит на девочку, наконец-то полноценно глубоко вздохнув, еще около двадцати секунд, а затем поворачивается к доктору. Намерен решить вопросы с оплатой и возвращением домой, потому что раньше на это времени не было. И сил.
- Останешься тут?
- Да, - не сомневаясь, соглашаюсь, легонько коснувшись пальцами стекла, - я буду тут.
Эммет не упрямится. Но лицо его, почему-то, становится решительнее. Он будто-то находит ответ на какой-то давний вопрос.
Я же улыбаюсь девочке, возблагодарив любого, кто сидит над нами, самой откровенной молитвой за все мое существование.
А потом говорю, убедившись, что в коридоре никого нет. От такого признания даже у меня краснеют щеки.
- Я с тобой, Карли. И я очень тебя люблю, мой малыш.

…Через десять минут по коридору в мою сторону слышатся шаги. Я стою здесь одна, в окружении плит, реанимационного окошка и с белым халатом на плечах, а потому немного пугаюсь. С чего бы Эммету возвращаться так быстро?..
Но страх исчезает быстрее, чем появляется. Потому что в дверном проеме, в таком же халате, как у меня, кое-кто очень важный. Очень нужный. И долгожданный.
Эдвард идет мне навстречу, хмуро глядя вперед, и по его лицу не прочитать ничего. Он взволнован, он подавлен, он выглядит очень усталым – но он здесь. И все, что его волнует в данную минуту – Каролина.
Мистер Каллен останавливается рядом со мной, не говоря ни слова. Он уже на подходе к окошку вглядывается в него, выискивая в палате свое сокровище. И когда видит ее, когда замечает… аметисты заполняются слезами.
- Опасность миновала, - убеждаю его, кольнувшей в сердце иглой встретив это зрелище, - температура стабильно повышается, ее отогрели. И через час-другой переведут в стационар.
Повторяю слова доктора в надежде, что Эдварда они утешат. Или он их хотя бы услышит.
Каллен вздыхает, легонько качнув головой, и запрокидывает ее. Молча, даже без сбитого дыхания. Он будто уговаривает слезы влиться обратно.
Я вижу его шею. С синевой, с отметинами, с так до конца и не спрятавшимися венками. И убеждение в правильности намерений, озвученных ранее, лишь зреет.
- Давай покажем тебя врачу, раз мы уже здесь, - прошу, нерешительно подступив к мужу ближе, - тебе не будет больно… ты ведь поэтому со мной не говоришь?
Эдвард, бросив тоскливый взгляд на Каролину, отворачивается от окошка. Аметисты смотрят только на меня.
- Белла, - негромко произносит, доказывая, что дела не так плохи и общаться он в состоянии, - я не вешался, а Эммет не киллер. Это пройдет через день-другой.
- А всякие отеки и осложнения?..
- Не из-за такого, - он медленно качает головой, с ободрением глядя на меня, - все будет хорошо.
Все будет хорошо.
Эта фраза, этот громоотвод. Чтобы не сомневалась, чтобы верила, чтобы думала то, что он захочет. И делала то, что он захочет.
Ту же фразу Эдвард сказал мне сегодня в лесу рядом с Конти, призывая уйти. Раздавленный и обезоруженный, взмолился об этом, прикрывшись напускным «все будет хорошо».
Но ни черта не будет! Ни капли!
У Эдварда едва розоватые губы, опаловая кожа, множество морщинок и чересчур прямая поза. И если Гуинплен, помня, что Дея слепа, мог воспользоваться этим и повторять «все хорошо» до посинения, то я вижу истину. И я не стану ее замалчивать просто потому, что Эдвард не знает, как принять помощь. И как отпустить себя, не побоявшись дать слабину.
- Иди сюда, - решительно подхожу к мужу ближе, раскрывая объятья. Ожидает он или нет, но обнимаю. И крепко, заслышав прерывистый вдох, соединяю руки на его спине.
Эдварда потряхивает. Несильно, едва заметно, явно без угроз для жизни. Но мне все равно очень больно. И без труда можно понять, что так же больно ему. Константа тому виной. Константа и Деметрий, а еще Мадлен. Вот кто мои главные враги.
- Хватит уже прятаться, - призываю, целуя его щеку. А потом подбородок. А затем, приподнявшись на цыпочках как можно выше, и скулу, - ты больше не один. Ты больше никогда не будешь со всем этим один. Я не дам им тебя мучить.
Не заглядываю в его глаза, просто обнимаю мужчину еще крепче. И легонько касаюсь губами пострадавшей шеи. Как раз на самом большом синяке.
Я не спрашиваю, где Конти. Я не интересуюсь, что с Демом. Я даже не задаю вопрос, где Эдвард был.
Я просто рядом. Я всегда буду рядом, когда ему это нужно. Я хочу, чтобы он понял. Чтобы точно знал.
Эдвард тяжело сглатывает, дыша чаще нужного, но не отстраняет меня. Наоборот, прежде безучастные руки становятся крепче, увереннее. И держат меня как надо. Тоже обнимают. Прижимают к себе.
Мы оказываемся у стены за какую-то минуту. У стены, что как раз напротив окошка для Каролины, а потому освещена больше других мест от ярких ламп из палаты.
Эдвард опускает голову, приникнув своим лбом к моему, и не прячет улыбки. Второй стадии – после ухмылки. Дрожащей, но искренней. И буквально кричащей о том, чтобы я никуда не уходила.
- Алексайо, - с нежностью, с нескрываемым обожанием глажу его щеки, переходя на шею. Смотрю в глаза, практически не моргая, вижу в них все то, что есть, и не прячусь. Не игнорирую и самой малой эмоции.
Он взбудоражен, напуган, взволнован, зол, счастлив, радостен, успокоен, разгромлен, потерян, ужален, найден, растерян… водоворот, смерч из эмоций. Их слишком много. Их никогда не было так много. И, кажется, я понимаю, почему утром он не позволил мне себя поцеловать в такой момент – жар слишком явен. Можно сгореть.
А нам хочется. Нам обоим.
Не определить, кто первый целует другого. Мы с Эдвардом, проникшись моментом, синхронно подаемся вперед. И так же синхронно, с благоговением, встречаем соприкосновение губ. Это волшебное, невыразимое, вдохновляющее действие. Самое приятное на свете.
Но на этот раз Аметистовый не застывает, заставляя и время, и нас остановиться. Замереть в пространстве. Словить именно этот момент.
Нет, сейчас все по-другому. Целуя меня с желанием, с отчаяньем, с облегчением от хороших вестей, с благодарностью за безоговорочное принятие, с вдохновением от разгромленных стен, Эдвард вызывает вокруг бурю из искр. Они так и порхают в воздухе, наполняя его электрическим зарядом – особенно между нами.
Одна из рук мужа появляется на стене рядом со мной в такт с тем, как он придушенно стонет, смутившись такого порыва. А вторая гладит мое лицо. Нежно, но требовательно. Оставляет за собой горячие следы, подсказывающие, что извержения вулкана не было… что он сейчас извергается. С облаком пепла и обжигающим морем лавы.
Я накрываю руку Эдварда своей, когда он останавливается, дав мне вдохнуть хоть немного воздуха, и с закрытыми глазами тщетно борется со своим сбитым дыханием.
Я перехватываю его ладонь, пожимая ее и с хмуростью встречаю странное ощущение на пальцах.
Отрываюсь глазами от его лица, воспользовавшись тем, что пока этого не видит. И всхлипываю сразу же, как понимаю, откуда это ощущение…
Вся тыльная сторона ладони Эдварда… в царапинах. В отметинах от длинных ногтей. Зазубринки-полумесяцы особенно глубоки у проглядывающих сквозь кожу вен. Они совсем свежие – еще красные.
Серые Перчатки открывает глаза, всколыхнувшимися морщинками у них доказав, что понимает причину моего недовольства и словно извиняясь, словно он виноват, несильно прикусывает губу. Как вчера ночью, от озноба. Когда страшно.
Мне нечего сказать. Слова сейчас излишни настолько, насколько никогда не были. И никому они не нужны.
Я прикасаюсь губами к центру его ладони, убеждая, что мне безумно жаль, а затем эту же ладонь накрываю своей. Насколько хватает пальцев – защищая.
- Мой Уникальный…
Эдвард снова меня целует. Только услышав это прозвище, не выжидая и секунды, целует. Так же, как и минуту назад – с искрами.
Сегодня со сдержанностью попрощались все.
- Потребность, - Эдвард делает паузу, чтобы это сказать. Сбитым, сдавленным голосом, но подавляюще откровенным, - в основе их союза лежала потребность друг в друге…
Я смотрю на него, не отдаляясь и на миллиметр, и узнаю цитату Гюго. Кажется, что говорили мы о нем не этим утром – слишком много всего произошло. Едва ли не целая жизнь.
Горечь, потеря, ужас, бесконтрольное отчаянье, боль и слезы… очень много слез. День прошел практически без улыбок, освещенный лишь одной – Эдварда. И такого дня не хочет допускать больше никто. Мы, наконец, ощутили всю ценность прежних недель. Это осознание и подбивает мужа продолжить:
- Гуинплен спасал Дею… - его губы на моем лбу, горячее дыхание щекочет кожу, а голос тише, проникновеннее, - а Дея спасала Гуинплена, Белла.
Он признался.

Я выбрала одно из всех небес –
к которому ты руки простираешь.
По вере я несу тот самый крест,
какой и ты. Возможно, и не знаешь,

твоим путем иду, чтоб след во след,
и воздухом дышу одним с тобою,
и так же мыслю, тот же дам ответ
пред Богом и пред нашею судьбою…
Наташа Корецкая

_____________

Хочу напомнить, что на нашем форуме идет конкурс на лучшее олицетворение Каролины Каллен. Будем ждать вашего участия! Подробности здесь (сообщение 928 на форуме, страница 47)

Вот оно все же и случилось... Теперь остается только добавить, что автор с нетерпением ждет возможности услышать ваше мнение как здесь, под главами, так и на нашем форуме! Что еще сказала Эдварду Константа? Почему не исправил мнение доктора Эммет? Что он понял? И о чем говорил Деметрий, козыряя именем "Алексайо"?
Продолжение ожидается в двадцатых числах августа (оповещение получают отписавшиеся на форуме/под главой), а потому ваши отзывы как никогда важны.
Спасибо за прочтение!

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1