Capitolo 35.
Часть 2.

Утро на Санторини - это особенная пора дня.
Яркий солнечный диск, медленно поднимающийся из-за линии горизонта, волна за волной окрашивает море в нежно-розовый цвет, придавая ему золотистое сияние. Вода, вмиг теплея, наливается особой, радостной силой, и плещется у берега маленькими барашками, задевая мелкую гальку.
И ветерок… легкий, приятный, умиротворяющий ветерок, от которого хочется лишь улыбаться. Он гладит мое лицо так же, как перед сном этим занимались пальцы Эдварда, и касается рук, только что обмытых в воде, а значит, наиболее уязвимых. Холодит их.
Я усмехаюсь, прищурившись на солнечный лучик, забредший в маленькую каменную кухоньку вслед за ветром. Он, жизнерадостный, придает мне вдохновения.
Пристроившись у одной из трех тумб нежно-голубого цвета с блестящими серебристыми ручками, как раз напротив окна, откуда виден утренний пейзаж острова, я выкладываю порезанные на мелкие квадратики яблоки в круглую стеклянную форму. Антипригарная, не нуждающаяся ни в масле, ни в муке, она отвечает моим требованиям. И вмещает как раз нужное количество фруктов.
Вслед за яблоками отправляется несколько небольших щепоток корицы. Коричневым дождем осыпаясь на их бледно-желтую поверхность, она мгновенно наполняет все вокруг своим ароматом. Вкуснейшим.
Не знаю, каким получится этот рецепт, но отыскала я его на одном из лучших по отзывам кулинарных сайтов и, по сути, надеяться мне особенно не на что, кроме него. Этот сюрприз, запланированный внезапно, поздно переделывать. На часах уже девять, Эдвард в любом случае скоро проснется, и максимум, что мне дозволено: двадцать минут на выпечку. Чтобы разбудить Алексайо поцелуем и попросить угадать, чем мы сегодня будем завтракать.
От предвкушения того выражения, что будет на его лице, от предвкушения блеска глаз, должного последовать за раскрытием моей маленькой кулинарной тайны, я сама начинаю глупо и широко улыбаться. Не терпится!
Я поднимаю миску с замешанным тестом, в последний раз аккуратно перемешав ее содержимое до прозрачных пузырьков. Жидкая и податливая смесь всем своим видом выражает готовность накрыть теплым одеялом муки, сахара и яиц мои яблоки.
Правда, перед началом столь ответственной операции я бережно снимаю с безымянного пальца свое золотое кольцо, пристроив на столике позади кухни. И так в муке, оно может здорово пострадать от сладкого теста. Туда же отправляется и мой хамелеон, аметистовый и прекрасный, котором дорожу не меньше. Не хочу запачкать.
В отличие от Роз, чья кухня, передник и руки всегда были безукоризненно чисты, мне чистоте еще предстоит только учиться.
- Не скользить, - строго велю я форме, было дернувшейся в сторону от потока теста. Придерживаю ее рукой, наклоняя миску ниже.
По сути, как мне было заявлено, шарлотка – один из простейших десертов. Время его приготовления занимает около тридцати минут вместе с нарезкой яблок, а у проворной хозяйки – даже двадцать. Но так как я не отношусь даже к среднестатистическому классу, мой кулинарный шедевр в процессе уже около часа. Не считая поиска рецепта.
Господи, пусть эта сладость получится вкусной, пожалуйста! Дай мне его порадовать…
Тесто накрывает все яблоки. Я тщательно разглаживаю его липнущую к ложке поверхность, проверяя, дабы были закрыты все уголки, и сверху, в довершение всего, сыплю еще капельку корицы.
Идеально.
На вид…
Ну, по крайней мере, я старалась. Я обязательно научусь, чего бы это ни стоило, готовить то, что нравится Эдварду. Шарлотка, мусака, манная каша и тиропитакья (слоенные пирожки с сыром, как выяснилось) – запросто. Дайте только срок. Вчера, на нашем праздничном ужине в честь помолвки, я увидела наконец ту еду, которую Алексайо ест с неприкрытым аппетитом. Так же, как и я куриные крылышки из KFC.
Вообще, вчерашний вечер - это одно из самых ярких и самых прекрасных воспоминаний за всю мою жизнь. Наш пейзаж в четыре руки, который ждет возможности вернуться в Россию и украсить собой центральную стену спальни, наша прогулка по пляжу, то, что Эдвард говорил мне… и то, как он достал кольцо. Что он сказал мне, достав кольцо. И как потом целовал…
Шарлотка отправляется в предварительно разогретую духовку, которую я стараюсь открыть с минимальным шумовым сопровождением. А я отправляюсь мыть руки.
Передник снимается, снимается и резинка с волос, а на теле, помимо белья, остается одно лишь хлопчатобумажное платье небесного цвета с кружевной вставкой на поясе. Я никогда не думала, что Эдвард способен купить мне такое. Но именно его я обнаружила в своем чемодане этим утром.
Босиком, схватив чашку с дымящимся зеленым чаем, я урываю минутку выйти на балкон.
Алексайо спит, что подсказывает тишина в гостиной и за перегородкой, а негромкое мычание духовки с шарлоткой еще далеко от завершающей стадии. У меня двадцать минут, чтобы привести себя в порядок и отдышаться от двухчасовой кулинарной гонки. Но результаты того будут стоить, я надеюсь.
Наш балкончик пустынно пуст, и в то же время удивительно наполнен. Два стула, столик с вазочкой живых цветов – наших вчерашних свидетелей – и бескрайнее голубое небо без единого облачка. И домики. Прекрасные домики, спускающиеся к низу горы изящной витиеватой лесенкой. Ее ступени тянутся вниз и от нашего балкона. И на этих ступенях, к моему удивлению, разлегся пушистый кот. Дымчатый, с розовыми ушками, он, блаженно щурясь, греется на теплом утреннем солнышке, заняв первую из ступенек. Охраняет вход.
Эдвард рассказал мне, что в Греции к котам заведено особое отношение. И что на улицах никто их здесь не ловит и не обижает, как порой случается в Москве.
Вот он и лежит. Вот он и наслаждается.
Прищурившись, по примеру хвостатого островитянина, солнечным лучам, я приседаю на его уровне.
- Голодный?
Кот, лениво приподняв голову, изучает меня серыми глазами. Слишком серыми.
И по этим глазам все видно.
- Подожди тогда, - усмехнувшись, я поднимаюсь, следуя обратно к кухне. Молоко у нас есть, мисочка найдется, а совершить еще одно доброе дело, накормив любимым блюдом еще одного интересного мужчину, уж очень хочется.
Уже успевший потянуться и сесть, поджав под себя хвост, к моему возвращению, кот терпеливо ожидает обещанного угощения. И с блеском черных зрачков встречает его появление.
Я не заставляю ждать обещанного три года (почему года в этой русской поговорке три, я так и не выяснила, но звучит интересно). Просто ставлю мисочку на каменные ступени.
Кот дожидается, пока отойду на несколько шагов, и только затем пробует. По довольному выражению морды ясно одно – ему нравится. А значит, нравится и мне.
Но в этой милой картине любования таким простым действом с таким простым участником, несмотря на всю ее прелесть, есть ложка дегтя.
Серые глаза кота, ровно как и сам факт его присутствия, напоминают мне об одной маленькой и очень доброй девочке, которая, наверное, так и не получила наших сообщений.
Мы пробыли в Раю три дня, наслаждаясь каждой секундой, но о том, что происходило за это время в Москве, ничего не знаем. Эммет не звонил. Карли не звонила. Никто не разыскивал нас.
А мне все еще до боли хочется уверить девочку, что никто и никогда ее не бросал, что не бросит. Что и Эдвард, и я дорожим Малышом больше всего на свете. И ее слезы… они просто убивают.
Каролине нравятся коты. Так нравятся, что она порой останавливается на улице рядом с бездомными, чтобы вдоволь на них насмотреться. Ей нужен друг-питомец, и я, если честно, не совсем понимаю, почему Эммет еще не купил ей котенка. Неужели Карли ни разу не просила? Или она знает ответ?..
…Пахнет яблоками.
Я поспешно вскакиваю, оставив кота допивать свой жирный завтрак в одиночестве, и бегу на кухню. Здесь уже вовсю раздается аромат корицы, запеченного теста и размягченных, теплых яблок, которые так легко режутся надвое вилкой.
Почти готов.
Я прислоняюсь к холодильнику, выжидая оставшиеся две-три минуты для полного завершения выпечки. Используя время, потихоньку выгоняю из головы мысли о Карли. Здесь я ничем не смогу ей помочь, а дома, когда вернемся, сделаю все возможное, дабы она мне поверила. Единственное, на что уповаю – Эммет окажется мудрым родителем. Он не причинит ей боли. Он не заставит ее думать, будто мы – прошлое. И сам не станет.
Ну пожалуйста!..
- Белла?
По залитой солнцем, наполненной теплом квартире, отдаваясь несильным эхом от каменных стен, проносится мое имя. Вопросительный, сонный баритон зовет меня со стороны спальной перегородки.
Вовремя проснулись, мой Уникальный.
Я выключаю духовку и, наскоро глянув в зеркало, где так и сверкают мои глаза, бегу к нашей большой и удобной постели, спрятавшейся за подобием большой ширмы.
В этом кусочке уюта и покоя пахнет клубникой и мягкими простынями, а покрывало с амфорами золотится на солнце.
Являясь почти продолжением белой стены, спускающейся с кровати, и балдахина, накрывшего ее прозрачной пеленой, Эдвард в своей любимой светлой пижаме, привстав на локтях, выглядывает меня в комнате.
И аметисты совсем не радует то, что моя пижама аккуратно сложена на краю постели.
- Бел?.. – муж как раз намеревается повторить свой зов, нахмурившись, когда все-таки обнаруживает меня. В платье. С распущенными волосами. У противоположной стены.
- Доброе утро! – восторженно выдыхаю, забираясь на кровать с самой ближней ко мне – его – стороны. Сонный Эдвард со смехом встречает то, как карабкаюсь по нему на свою сторону, а потом крепко обнимаю, прижавшись к груди.
Алексайо валится обратно на подушку.
- Доброе, Бельчонок, - его грудь подрагивает от смеха, а пальцы тут же переключаются на мои волосы, лаская их все вместе и каждую прядку по отдельности, - я уже думал, ты сбежала.
Он говорит это под действием юмора, он потешается, но почему-то в аметистовых глазах я вижу нотку облегчения, а в зрачках – догорающий огонек страха. А это отнюдь не входит в наши планы, тем более такое скрытое.
И все же, я предусмотрительно делаю вид, что ничего не замечаю. Глазами.
- Куда же я убегу? – мягко спрашиваю, сменив веселый напор на нежную неторопливость, - Алексайо, мое сердце у тебя, помнишь? Мне некуда бежать.
Надеюсь, он понимает, что я вкладываю в эти слова? Они же не звучат фальшиво, правда? Пожалуйста! Разве может хоть что-нибудь на этом райском острове быть фальшивым?
Стрела попадает в цель.
Эдвард, успокаиваясь, улыбается шире, уголок его губ слева достигает максимального предела. И моя узнанная асимметрия, явив лицо миру, намекает, что он понял. Со взаимностью.
- А знаешь что, - муж вдруг прищуривается, а его руки крепко прижимают меня к своему обладателю, - я никуда тебя и не отпущу. Не убежишь.
Я с удовольствием утыкаюсь носом в его грудь, ласково улыбаясь. Такие собственнические проблески, особенно сегодня, когда и мое, и, думаю, его счастье – наше общее – достигло апогея, очень радуют. Эдвард оттаивает. Ура!
- Ну, отпускать иногда придется, - посмеиваюсь я, через некоторое время попытавшись высвободиться. Алексайо тут же разжимает руки, не мешая мне, - например, сейчас.
Он лежит на белой подушке, что так ярко выделяет его типично средиземноморское волосы, смотрит на меня пронзительными фиолетовыми глазами, в которых потихоньку растворяется огромная доза радости, и выглядит очень хорошо. Просто потрясающе. Кожа почти светится на солнце, а скулы уже не так явно очерчены острыми краями – мы оба набираем вес, столь внезапно утерянный.
Я сижу у него под боком и откровенно любуюсь Эдвардом, вглядываясь в его лицо. В Греции, здесь, в нашей спальне, я хочу запомнить каждую мелочь. Я хочу, чтобы это были наши первые столь радостные совместные воспоминания. Я хочу, чтобы это никогда не забылось. Я хочу вспоминать это, когда будет плохо и страшно, когда будет казаться, что нет у меня Алексайо… что не может он меня так любить. И как же потрясающе станет уверяться в совершенно иной истине, едва представлю, как он смотрел на меня все эти дни. Что он для меня делал.
Эдвард способен подарить рай, я это теперь знаю.
А я намерена такой же рай подарить ему. Безвозмездно.
- Сейчас? – недоуменно зовет мужчина, неглубоко вздохнув.
Обе его руки, нынче свободные, прокрадываются к моим. И с успокоением встречают то, что я подаю их.
- Сейчас, - киваю, облизнув губы, - мне нужно кое-что сказать тебе… и показать…
Алексайо, начавший медленно целовать кожу на моих ладонях, приостанавливается.
- Показать? – в его голосе появляются не лучшие нотки.
- Я не знаю, понравится ли это тебе, - покраснев, опускаю глаза от пытливых аметистов, с усиленным вниманием разглядывая простыни под нами, - но я же должна хотя бы попытаться, правильно? Это будет честно по отношению к тебе.
Эдвард, почему-то, вдруг резко наклоняет вниз мои ладони. Ближе к себе.
- Честно?..
- Ага, - я поднимаю голову, со смущенной улыбкой все же встречаясь глаза в глаза с тем, кого считаю самым уникальным человеком на свете. Мешающую прядку волос откидываю с лица за спину, оголив шею, и удобнее усаживаюсь на своем месте.
Аметистовый вздрагивает.
Его ровное, спокойное дыхание на миг прерывается, полыхнув болезненной дрожью.
И нет на моем любимом лице больше ни солнца, ни веселья, ни тепла.
- Кольцо… - страдальчески нахмурившись, отчего все морщинки собираются на известной стороне лица, шепчет Алексайо. И взгляд его темнеет, - и кулон…
Я не понимаю, ни о чем он говорит, ни почему так портится внезапно его настроение. Одно из самых чудесных утренних пробуждений не должно стать достоянием боли. Боль осталась в снегу и грязи. Боль никогда нас больше не тронет.
- Причем здесь?..
Почему-то мой взгляд или мой тон, я толком не знаю, добивают ситуацию. Я чувствую на безымянном пальце левой руки горький пустой поцелуй, а затем то, как эту руку отпускают. И солнце теперь будто бы ледяное, а не согревающее.
- Ты передумала, - мертвым шепотом выдает Эдвард. Поджимает губы.
Ошарашенная, я застываю на своем месте.
- Что передумала? О чем?
- Обо всем?.. – Эдвард нечеловеческими усилиями продолжает смотреть мне прямо в глаза, - ты сняла кольцо и хамелеона. Ты передумала выходить за меня замуж?..
О господи!
Я так и подпрыгиваю, пораженная в самое сердце, а глаза распахиваются так широко, как никогда прежде. Дыхание ни к черту.
- Ты что?! – восклицаю я. Одновременно с этим, повернув обе ладони к себе, вспоминаю, что так и не надела свой вчерашний подарок обратно. Кольцо, как и мой бесценный кулон, дожидается своей очереди на тумбочке в кухне. И знать не знает, что из-за его отсутствия надумал мой Аметист.
- Ты это хотела сказать? – Эдвард сглатывает, - вот сейчас, здесь, про отпустить… это ты об этом?
Вот где упрямец. Он не слышит меня. Он в упор меня не слышит. Не понимает.
Я насилу глубоко вдыхаю, чтобы не лишиться воздуха в самый ответственный момент, а потом с покрывал одним резким движением пересаживаюсь на талию Эдварда. Возле бедер, что никогда бы не позволила себе до определенного времени раньше.
- Я люблю тебя, - громко и четко заявляю, прежде чем первый раз поцеловать его лицо. Эдвард так и не разжимает губы, - я люблю тебя больше всех на свете, Алексайо, и никого больше так любить не буду, - и вот теперь целую. По-настоящему крепко. Искренне. С отчаяньем, в котором нежность. С нежностью, в которой отчаянье.
По поцелую получает все, каждая клеточка, каждый уголочек лица мужа. Начиная со скул с обеих сторон, я поднимаюсь ко лбу и бровям, касаюсь век, глажу на затылке и у висков волосы.
А потом спускаюсь ниже, к губам, челюсти, и подбородку, руками лаская уже шею и плечи. Не так робко, как обычно. Требовательнее.
- Я сняла кольцо, - когда Эдвард начинает задыхаться от моей нахлынувшей волны подтверждения своих чувств, объясняюсь я. Без капли слез, - потому что готовила на кухне, Алексайо. Я боялась испортить его, потому что безумно им дорожу. И по той же причине там же, на кухне, мой хамелеон, который всегда будет со мной – я не хотела кормить его сладким разъедающим тестом. Я хотела поберечь его, Эдвард… не дать ему намокнуть или упасть, повредиться… я сняла их по глупости… ну что же ты… что же ты делаешь такое?! Во что веришь?!..
Кажется, после сотого по счету поцелуя, после того, как не глядя на его почти полную обездвиженность, я все равно продолжаю говорить и делать то, что начала, до Алексайо начинает доходить. Я чувствую под ладонями, как искажается лицо мужа, когда целую его губы, покончив с остальной кожей. Быстрыми, яркими, горько-сладкими поцелуями нежности и отчаянья, я умоляю его мне поверить.
- На кухне? – голос поникший, как и плечи, будто не его. Я пугаюсь тщетности своих поцелуев.
- Ага, - быстро-быстро киваю, изумившись, что на щеках еще нет ни слезинки, - сейчас я принесу… подожди… сейчас я все надену…
Не понимаю, как так быстро соскакиваю с кровати, но факт остается фактом, что соскакиваю – потому что меньше, чем через минуту, на моем пальце уже кольцо, судорожно натянутое, а на шее – аметистовый кулон. И я, мучаясь с застежкой, ломая пальцы, бегу обратно к кровати.
Эдвард теперь сидит на простынях и часто дыша, пепельными глазами смотрит на то, как я возвращаюсь.
Как сажусь обратно, прижимаясь к его талии, груди, как убираю за спину все волосы, наглядно демонстрируя доказательства своей привязанности. И своей преданности.
- Ты не передумала…
- Нет, - с болезненной улыбкой я качаю головой из стороны в сторону, выискивая в аметистах веру, - я никогда не передумаю, ну что ты. Я же люблю тебя. Я же твой Бельчонок, Алексайо. Ты для меня все. И я так ждала этого момента… я так надеялась, что ты захочешь со мной остаться… не вышлешь меня… выберешь меня!
Дыхание сбивается, голос срывается, слова путаются, а слез… нет. Будто бы их никогда не было.
Зато моему взгляду, столь непривыкшему к таким картинам, предстает иное зрелище. Душераздирающее.
То, что Эдвард умеет плакать беззвучно, я выучила давным-давно. Всхлипы, и те редкие, и те глухие – единственное, что слышала. Никаких рыданий. И также то, что Эдвард, как правило, плачет… без слез, уже давно не откровение. Я видела. И я, к огромному своему сожалению, не знаю, чем можно ему помочь.
Но сегодня… сейчас, здесь… мы меняемся местами.
Я сижу на ногах Алексайо, возле талии, и потому имею лучший обзор.
Сначала слышится тихонький всхлип, который можно спутать с дуновением ветра за окном, а потом по его щекам, мертвой и живой, начинают катиться слезы. Двумя жирными мокрыми дорожками, солеными и прогорклыми, они устремляются к подбородку, а затем к вороту пижамы. И не собираются останавливаться.
Эдвард не издает ни звука больше, только морщится, наблюдая за моим выражением лица. Он даже не собирается стирать эти слезы, он их не прячет. Не может спрятать.
- Эй… - у меня садится голос и опускаются плечи. Собственная соленая влага наворачивается на глаза. – Алексайо, мой Ксай, ну что ты… боже мой, если бы я знала, чего мне будет стоить эта невнимательность и шарлотка… Эдвард!
Я снова целую его. Губы, соленые щеки, скулы, лоб. Все, до чего могу дотянуться, все, что вижу. Пусть лучше тонет в нежности, чем в слезах.
- Я люблю тебя, - прижимаюсь своим лбом к его, притягивая к себе аметисты и не отпуская, сколько бы влаги из них не лилось, - я не отказываюсь, слышишь? Я не отказываюсь!
Истерика Эдварда поистине страшное зрелище. Но вовсе не из-за того, как выглядит его лицо во время нее, и вовсе не из-за того, какое количество слез пролито.
Истерика эта страшна потому, что мой Алексайо никак не может утешиться. Прятавший слезы, сдерживающий, укрывавший их, под скопившимся налетом отчаянья он беспомощен. Они ему больше не подчиняются, ровно как и он сам – себе.
И нет здесь смысла рвать волосы, кричать, плакать в ответ… я понимаю это сразу же после того, как поток лишь усиливается, едва я вскрикиваю «слышишь?».
Рецепт иной. И рецепт очень действенен.
Я ложусь Эдварду на грудь, крепко обняв руками за талию. Моя голова у его подбородка, его губы могут целовать мои волосы, а руками я просто глажу широкую спину мужа. Даже перейдя границу и пробравшись под майку. Без намеков, от которых он прежде вздрагивал. Без стремлений к близости, что ему сейчас никак не нужна…
- Я люблю тебя, - шепотом повторяю, вернув голосу серьезность и уверенность, а сама, для лучшего успокоения, вслушиваюсь в то, как бьется его сердце, - я очень сильно тебя люблю. Всегда.
И бесконечное, бескрайнее количество раз повторяю два этих предложения. Друг за другом. Секунда за секундой. Подтверждая каждое из слов касанием.
Сначала Эдвард плачет сильнее, особенно едва моя рука впервые касается его кожи. Я без труда могу представить, как выглядит его лицо в этот момент: низко опущен левый уголок губ, зажмурены глаза, в болезненной гримасе поджались губы, а морщинки скопились глубокими бороздками на лбу и у щек.
И все же, не больше, чем через минуты три, Эдварду все же становится легче. Слезы стихают, оставляя после себя высыхающие дорожки, а дыхание более-менее выравнивается.
Успокаивается.
- Прости, Белла… - севший, хриплый баритон слышится прямо над ухом.
Я поглаживаю его спину, не отрывая от груди головы. Одна из ладоней Эдварда снова перебирает мои волосы, но накрывает макушку при этом. Не держит, конечно же, не вынуждает так лежать и, если я захочу поднять ее и посмотреть на него, позволит… но Серым Перчаткам нужна минутка. А я готова ее дать.
- Не за что извиняться. Не надо, - спокойно уверяю я. Рисую теперь уже на его груди, рядом со своим лицом, оставляя теплую кожу под пижамой, - все в порядке. Все хорошо.
Намеренно, для лучшего обзора, кладу наверх левую руку, с кольцом. Тем, что уже точно никогда не сниму.
Алексайо замолкает, пару раз сглатывая, но затем возвращается к тому, что хотел сказать:
- Это просто мой самый страшный сон…
Его передергивает, и я крепче прижимаюсь к родному телу. По спине Эдварда бегут мурашки, словно от холода, а вот к лицу, что касается моей макушки, кровь, по-моему, наоборот приливает.
- Расскажи мне, - прошу я.
Эдвард тяжело вздыхает.
- Он новый, - его голос, набирая чуть-чуть силы, звучит громче, не так поверженно, - много лет его место занимал тот, в котором Анна себя… или в котором Греция… они чередовались. Но теперь, после Италии… - он задерживает дыхание, на мгновенье замолчав, а потом шумно выдыхает, прикусив губу. Он боится, что я сейчас подниму глаза. Это витает в воздухе.
- Он обо мне?
Муж отрывисто кивает.
- О тебе… о том, что ты, по сути дела, и должна была выбрать, Белла. О том, что ты… отказала мне. Из-за Маргарит, из-за Константы, из-за бесплодия, из-за лица… из-за Эммета?.. Я не знаю. Там есть любая причина. Любая из логичных.
Бедный мой. У меня стягивает железом сердце.
- Эдвард, но ты же знаешь, что это не так, - как можно мягче, как можно нежнее заверяю я, - ты знаешь, что в тебе – моя Душа. Ты знаешь, что я никогда не предпочту никого другого, ты же знаешь, что я навсегда выбрала. Выбрала тебя.
Он отрывисто выдыхает, поморщившись.
- И я порой до сих пор не понимаю, почему…
Я целую его подбородок, все же чуть приподняв голову. И смотрю-таки в эти аметистовые, поникшие и потухшие, заплаканные глаза. В аметисты, на которые так внезапно нашла грозовая туча и прорвала все, что держалось внутри. Вытащила на поверхность.
- За доброе сердце, - я касаюсь его груди слева, левой рукой, - за уникальность, за красоту, за талант, за искренность, за заботу… очень-очень много пунктов. Если хочешь, чуть позже я их все тебе перечислю.
Его еще немного отпускает. Алексайо самостоятельно, подняв руку, вытирает остатки слез, а потом выдавливает мне улыбку. Одновременно с тем, как горячо целует в лоб. Без лишних слов.
Я обеспокоенно вздыхаю.
- Он снился тебе сегодня, этот сон?
Эдвард кивает.
- После моего согласия?
- Он всегда снится после твоего согласия, - муж прочищает горло, покраснев от смущения, - любого… на меня.
Ну все. И меня тянет заплакать. С огромным трудом удерживаюсь.
При мне кошмар Эдварду снился всего раз. Он так их прятал? Продолжает прятать?
- И ты меня не разбудил? – с налетом упрека зову я.
- Это забывается по утрам, - успокаивающе, пытаясь ободрить меня, уверяет муж, - когда я тебя вижу, когда ты улыбаешься, когда ты… здесь, - его руки накрывают мою спину, делая наши объятья крепче, - все это неважно. Это только мысли. Но сегодня я просто… и кольцо… Белла, прости меня. Пожалуйста, извини за это… я не имел права устраивать истерику. Я сильно тебя напугал?
Взволнованные фиолетовые глаза всматриваются в мои, выискивая честный ответ. И пелена в них до конца еще не спадает.
- Не напугал, - отрицаю я. Приподнимаюсь, усаживаясь на его бедрах, сжав ладони и имея возможность смотреть в глаза, - я же говорила, что если тебе нужно чем-то поделиться, что-то сказать, ты всегда можешь это сделать. Не закрывайся. Не прячься, пожалуйста.
Побледневший, с опухшими веками, Эдвард кое-как кивает. Кажется, будто его волосы потемнели.
- Ладно… но это… это вот так, - он безрадостно хмыкает, отведя взгляд, как бы демонстрируя себя, и снова поджимает губы.
- Значит, вот так, - просто соглашаюсь я. Целую эти губы, вынуждая их расслабиться. Эдварда расслабиться.
Он меня слушает. Он отвечает на поцелуй, наконец достаточно успокоившись для этого, и обнимает меня в таком положении. Не просит спуститься на одеяло.
В этих объятьях я глажу его еще пять минут. Я глажу, проходясь по затылку, спине, ребрам, груди и приговариваю то, что давно крутится на языке. То, что восхищает, что радует меня в нем, что я особенно люблю, что я обожаю.
И Эдвард, так или иначе, но приходит в себя. Почти полностью.
- Пойдем, - обнаружив эту простую истину, я беру его за руку, крепко сжав в своей, и поднимаюсь.
Муж без лишних вопросов направляется за мной. Выше на полторы головы, тяжелее меня, он старается быть неощутимым сзади. Но не отстает.
Я привожу Эдварда в кухню-гостиную, сажая его на один из трех синих стульев с мягкими подушечками.
- Сейчас вернусь, - чмокнув черные, как смоль, волосы, обещаю.
И выполняю обещание.
Перед Алексайо появляется тарелка с моим «первым блином» шарлоткой и большая кружка зеленого чая. Оптимистично-желтая.
- Ты приготовила?.. – ошарашенно выдыхает он.
- Да, - я кладу немного себе, усаживаясь рядом с Эдвардом, - это то, о чем я хотела рассказать и что хотела показать…
Бррр. До сих пор каскад мурашек и дрожь, едва вспоминаю, что он себе напридумывал. Кольцо многозначительно блестит на пальце от солнца. И я придвигаю его ближе к Каллену.
- Для меня?
- А для кого же? – улыбаюсь, осторожно отрезая вилкой небольшой кусочек от своей порции. Накалываю его и подношу ко рту Эдварда – благо, стол небольшой и сидим мы рядом.
Муж с готовностью принимает угощение. С улыбкой, пусть и робкой пока.
- Как вкусно…
- Ты мне льстишь, - сразу же замечаю я, потянувшись вперед и поцеловав его в щеку, - но спасибо. Если не так отвратительно, может быть, еще кусочек?
Эдвард улыбается ярче, хоть пока и слабо. Он сейчас выглядит прозрачным и хрупким, бесценно-хрупким. И мне на секунду кажется, что из этого состояния его будет ужасно сложно, почти невозможно вывести. Как минимум – утро.
- С удовольствием, - сразу же отвечает Алексайо, - она прекрасна, Белла. Как ты. Она безумно вкусная.
И на этот раз, попробовав снова, он улыбается полностью искренне, по-доброму и с теплом. Меня им опаляет.
Не удержавшись, я вскакиваю со своего места, крепко обняв за плечи Эдварда. Со спины. А голову уложив ему на плечо.
- Уникальный, - чмокаю в висок, погладив волосы рядом с ним, - все будет хорошо, правда. Ты устроил потрясающий отпуск. Ты так осчастливил меня вчера. И не только вчера! Рядом с тобой я всегда чувствую себя счастливой. И я обещаю, что у нас с тобой получится. Мы сможем все-все оставить позади.
Моей пламенной, вдохновляющей речи мужчина хмыкает, но откидывается назад. Крепче прижимается. И, повернув голову, так же меня целует. Любовно, с бархатным обожанием.
- Сможем, - эхом, но решительным эхом, отзывается он, - я тебе обещаю, Бельчонок.
На сей раз он самостоятельно, все так же не отпуская моих рук и не разрывая объятий, отрезает себе кусочек шарлотки, и запивает его зеленым чаем.
- Правда неплохо? – осторожно интересуюсь я, нерешительно поглядывая на свою выпечку.
- Сокровище, - Эдвард с усмешкой вздыхает, протягивая кусочек на пробу и мне, - не принижай себя, пожалуйста. У тебя чудесно получилось.
Я пробую. Многовато сахара (которого Эдвард не любит), но, в принципе, ничего. Я удивлена.
- Ну да, съедобно. Спасибо, что ешь это, - улыбчиво заявляю я, попросившись на его колени. Алексайо с удовольствием, чуть отодвинувшись от стола, пускает меня. И обнимает, как любимую игрушку, как самого дорогого человека. Так же прежде на коленях у него сидела Каролина.
- Ты приготовила ее для меня, - голос Серых Перчаток все еще не вернулся к прежней громкости и прежнему тону, но он определенно лучше звучит. Я вдохновляюсь. Так мы все вернем на круги своя. Мы прогоним его грусть и испуг, - даже если бы она была сырая, Белла, даже если бы она сгорела… она все равно бы была для меня самой вкусной. И я бы все равно ее ел.
Он говорит так искренне, несбивчиво и уверенно, что я проникаюсь. Обвиваю его шею, прижавшись поближе, и целую расположившийся прямо передо мной, еще не бритый с утра подбородок.
- Я научусь готовить все, что ты любишь, - клятвенно заверяю я, - так что привыкай.
Наконец-то мне удается по-настоящему его развеселить. Эдвард фыркает, потеревшись носом о мой, а затем накалывает на вилку еще кусочек.
- По очереди, - предупреждает он, когда я пытаюсь заставить съесть его, - я тоже хочу тебя кормить.
Ну что же, я только за. Ослепительно улыбаюсь ему, погладив затылок.
- Как скажешь, Алексайо.
Мы угощаем друг друга моей свежеиспеченной шарлоткой, мы пьем прекрасный чай, любуемся морем, что видно из окна, высматриваем на лестнице уже удравшего кота, которого я напоила молоком и просто… отдыхаем. И душой, и телом.
В первую очередь это нужно Эдварду, а потому я ужасно рада, что он приходит в себя.
И, как оказывается, силы, решительность и действия по плану возвращаются к нему быстрее, чем я могла предположить.
Мы только доедаем наш завтрак, а Алексайо, нежно погладив мою руку с кольцом, задает свой первый вопрос:
- Как ты относишься к религии, Белла?
Я удивленно смотрю на него, на полпути ко рту остановив свою вилку с шарлоткой.
- Религии?
- Не суть, какой. Как ты относишься к Богу? – Эдвард откидывается на спинку стула, чтобы мне было удобнее сидеть, и потирает ладонями мою спину. Бледность почти спадает с его лица, хоть он и выглядит измученным и серьезным.
- Знаешь, - я хмурюсь и ему это не нравится. Эдвард осторожно проводит по моим морщинкам пальцами, чтобы разгладить их, и крепко обнимает. Но не прерывает, - мы не были добропорядочными прихожанами. Ни я, ни Рональд. Меня крестили, так же как и крестили всех в нашей семье, но по воскресеньям в церковь… нет, я не ходила. Никто из нас не ходил. Я была там дважды – с Розмари. В принципе, после того, как она взяла заботу обо мне на себя даже не глядя на запреты Рональда, я поверила в него… в Бога. Из-за нее.
Робко поднимаю на него глаза, не совсем зная, какой реакции на такое ждать. И зачем мы вообще заговорили о религии.
- Ты веришь, - Алексайо облегченно выдыхает, поцеловав мою макушку, а рукой накрыв затылок с двумя шрамами, - я очень рад. Это главное.
- Ну, кто как не он послал мне тебя? – я удобно устраиваюсь в родных объятьях, наслаждаясь своим клубничным коконом, - в том баре была далеко не одна пьющая и курящая девушка, Эдвард…
Муж супится.
- Ни одна из этих девушек не была бы так добра ко мне, Бельчонок.
По его телу снова бежит дрожь. Куда слабее, куда меньше, но все же…
- Да уж, я была добра, - с ужасом вспоминая те давние времена, безрадостно хмыкаю, - посуда, краски, все эти соблазнения… и побеги…
Эдвард обнимает меня сильнее, обвив обеими руками и практически не давая двигаться. Череда поцелуев от него касается моего лба, затем скул, затем – губ. Легоньких, невесомых, но таких нужных. Любящих.
- К черту побеги. Ты обещала больше не убегать.
Я накрываю его ладони своими, чувствуя краешками пальцев немного дрожи.
- Я сдержу слово. Мне не нужно никуда бежать – разве что, с тобой, Алексайо.
Мужчина успокоенно, достаточно расслабленно выдыхает.
- И все же, о религии… Белла, я спросил тебя потому, что хотел бы, чтобы наш брак был записан не только на бумаге. Не в том виде, в каком мы его заключили.
Я не понимаю.
- Ты хочешь развестись, а потом опять?.. Потому что четыре брака по церковному это препятствие для пятого?..
Где-то я такое читала. Помню.
- Нет, - Эдвард мягко целует мою щеку, приникнув к ней обездвиженной половиной лица, - я говорю не о регистрации. Я говорю о венчании, Белла. Я хотел бы обвенчаться с тобой.
Я растерянно смотрю на наши сплетенные ладони.
Обвенчаться.
- То есть – в церкви? Как духовный брак?
- Брак душ, - муж, заметив мое смятение, говорит мягче, - ты – моя душа, Белла. И я не хочу тебя отпускать. Я хочу быть тебе защитником и другом, не просто мужем… я хочу, чтобы моя душа официально принадлежала тебе.
- Это и происходит на венчании?
- Единство, объединение, да, - я получаю поцелуй во вторую щеку, - вместе навсегда… если тебе этого хочется, конечно. Просто другой уровень… вне паспорта…
Аметистовый говорит спокойно и уверенно, но все же с каплей смущения, неверия в мое согласие. Он приводит аргументы и доводы, должные меня убедить, и пытается донести их. Я вижу, как ему хочется. И я вижу, по блеску глаз, по вздрагиванию уголка губ, как ему это нужно.
«Я хочу сделать все правильно». Вот оно.
- Я очень хочу, Уникальный, - честно отвечаю, полностью повернувшись к нему лицом, - я только боюсь, что… мне не разрешат.
- Из-за католичества? – муж гладит мою спину, - в определенных случаях это разрешено. Я узнавал…
- И из-за него тоже… ты ведь принадлежишь православию, да?
- Это Греция, - он кивает, - меня крестили здесь. Эммета уже в Штатах. Но в ту же религию.
- В Америке тоже развито православие?
- Оно везде существует, - Эдвард выдавливает улыбку, - но больше всего последователей у него, конечно же, в России. Но ведь не это главная причина? Что тебя волнует, мое золото? Скажи мне.
От «золота» на душе теплее. Он почти пришел в себя. Вернулись те слова, которыми называет меня. Все возвращается.
А раз так, я просто обязана быть откровенной.
- Из-за исповеди, - признаюсь, встретившись с участливыми аметистами своим взглядом, - мне кажется, я не смогу… и я не хочу, если быть честной, рассказывать все, что натворила… и говорить о грозе…
Ладони Эдварда, покинув мои плечи, касаются лица. Обхватывают его, привлекая к себе.
- Гроза – не твой грех, Белла.
- Но я его совершила! – вздрагиваю, вспомнив чертову молнию, - я… и мне… и поэтому…
Заплетаюсь, не желая думать о подобном, и морщусь. Нет слез, нет всхлипов, нет истерики. Только усталость. Теперь, вспоминая о грозе, я всегда чувствую страх и усталость.
- Запомни, моя девочка, так случилось. Здесь нет твоей вины, - Эдвард дважды целует меня в лоб, не опуская ладоней, - не надо и это на себе тащить. Пожалуйста.
Я опускаю глаза. Они все же саднят.
- Белла, тебе не обязательно рассказывать всю свою жизнь, - перестраивается муж, - только самые главные события, только недавние, например. Что там такого? Алкоголь? Сигареты? Ну пусть кокаин… но нет же ни убийств, - его лицо сводит судорога, - ни каких-то тяжких нарушений… все в порядке.
Теперь и я кладу ладони ему на лицо.
- Мой Ксай не виноват, - шепчу, глядя на мужа исподлобья, - ты ведь тоже тащишь это на себе… не надо…
Эдвард выдавливает благодарную улыбку.
- Мы еще обсудим все это, хорошо? Если тебе так хочется. И я в любой момент готов поговорить с тобой о той грозе, ты ведь, знаешь, правда?..
Я обреченно киваю.
- Знаю. Но не надо…
- Не надо сейчас, - соглашается муж, - сейчас мы о другом. Мы об исповеди. И эту исповедь, если ты дашь мне согласие на венчание, нужно пройти сегодня. Для тебя это совершенно неприемлемо, Белла?
- Я хочу венчаться, - почти по-детски упрямо заявляю, насупившись, - но я не знаю… я не знаю, получится ли у меня.
- Но ты хочешь попробовать?
Я сглатываю. Я смотрю на Эдварда, такого близкого, такого родного мне, с еще не до конца отпустившей красноту слез кожей, с припухшими глазами, с побледневшими губами и с такими теплыми, такими нужными мне ладонями, что прямо сейчас на щеках.
Я же постоянно говорю, что он моя душа… почему же я отказываюсь от этого союза, если он возможен? Этого чего-то куда более интимного, серьезного и вечного, чем брак на листе?
И он желает меня… вместе навсегда он меня желает…
- Хочу, - больше не думая, соглашаюсь, - и попробую. Обязательно попробую, если это нужно для венчания. Только…
Муж участливо вслушивается, так и не отпустив рук. Аметисты загораются счастьем, а за него я на многое готова. Даже говорить о грехах.
- Только, мое золото?..
- Только будь рядом, - не удержавшись, выпутываюсь из ладоней Эдварда, приникая к его груди. Обхватываю за шею, утыкаюсь лицом в плечо, проглатываю две единственных слезинки.
И прошу, прошу Бога, в которого по-настоящему верить и которому по-настоящему молиться начала не так давно.
Не разлучай нас. Никогда не разлучай.
А мой Аметистовый, не думая, отвечает. И его объятия становятся лишь крепче:
- Всегда буду, моя Дея.

И он держит свое слово. Держит все те разы, что нужен мне в этот день, все те разы, о которых и боюсь, и хочу попросить всем сердцем. За которые волнуюсь.
В церкви, после нее, когда отправляемся по некоторым делам в город в наш предпраздничный день… когда готовимся к настоящей, волшебной свадьбе.
И когда вечером, играя с волнами, пока оплескиваем друг друга соленой водой, Эдвард все-таки умудряется изловить меня, подняв на руки, он вдохновленно шепчет лишь одно:
- Завтра ты станешь моей… по-настоящему…
И я тоже, улыбнувшись, порадовавшись спавшим с его лица оцепенению, боли, утренним слезам, тянусь к любимым губам и целую их. Крепко, надежно и верно. Ни одни иные губы я больше никогда не трону. Ни за что.
- Завтра ты станешь моим… по-настоящему. Наконец-то…
Мы с ним оба знаем, что уже давно друг другу принадлежим вечно и безраздельно. Но здесь, в теплом море, снова на фоне заката, с моим кольцом, из-за которого случилась такая суматоха… все по-особенному. И все намекает на то, что завтрашний день станет еще лучше. Станет самым счастливым. Эдвард сказал мне… Эдвард обещал мне, что завтра мы действительно консумируем наш союз. По-настоящему.
Поэтому, когда мокрые, довольные и уставшие мы возвращаемся домой к ночи, когда, по очереди приняв душ, укладываемся в постель, я обвиваюсь вокруг Эдварда всем телом, отказываясь отпускать. Я пытаюсь стать с ним единым целым. Почувствовать его таким в качестве простого, пусть и любимого, мужчины последний раз, прежде чем действительно, по всем правам, назвать мужем.
- Душа…
- Душа, - эхом отзывается он, коснувшись обеих моих ладоней губами, - да, душа… моя душа…
И мы засыпаем.
Вместе не страшно.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1