Capitolo 35.
Часть 3.

В огромном доме с голубыми панелями и прозрачными окнами во всю стену не горит свет. Комнаты, кухня, весь нижний и весь верхний этаж – под властью ночи. Но в коридоре, который соединяет проход от лестницы к спальням, все же имеется источник света – бра. И светит он достаточно ярко, дабы разогнать тьму в полутора метрах по кругу от своего места размещения. Хватает, чтобы видеть лица и цвет чая. И даже пар, бегущий тонкими волнистыми струйками к потолку.
Вероника Фиронова сидит на бордовом кресле у стены, прислонившись к его спинке, и держит в руках кружку оранжевого цвета с черным чаем внутри. Ароматный, с кусочками каких-то фруктов, он наполняет ночь чудесным запахом, а вкусом отличается от всех иных чаев, которые Веронике выпадало пробовать в своей жизни. К тому же он выбивает спиртовой привкус, запавший рецепторам.
В чае нет сахара, нет молока, нет даже меда, который она непременно всегда кладет в свою кружку дома. Он просто чай – пустой и черный. Зато на журнальном столике, отделяющем кресло медсестры от кресла хозяина дома, стоит вазочка с шоколадными конфетами. Горькость какао-бобов и пралине внутри – вот та их характеристика, которую Каллен предоставил сам.
Не привыкшая пить чай пустым, девушка все же берет одну. И вынуждена признать, что характеристика правдива.
- Любите молочный? – Эммет, сделав глоток из своей бананово-желтой кружки, оборачивается к Нике. Спрашивает без лишних эмоций, без энтузиазма, устало. Зато с интересом, который настоящий.
Вероника неловко кивает.
- Разве ваши коллеги не говорят, что горький – полезнее?
Девушка сонно улыбается.
- Вкусам не прикажешь, Эммет Карлайлович, - чуть щурится она, - но не переживайте, сейчас мне все равно.
И, для подтверждения своих слов, она берет пальцами еще одну конфету. Они небольшие, в блестящей серебристой обертке, с узором из цветов внутри. И, при повторной пробе, не глядя на сохранившуюся горечь, в них все же есть приятный отголосок сладости.
- Вероника, давайте просто Эммет, хорошо? А то уж очень интересно звучит…
Медсестра почему-то краснеет.
Мужчина сидит перед ней достаточно расслабленно, но расслабленность эта для любого, кто хоть немного видит дальше своего носа – мнимая. Его спина выпрямлена и напряжена, тело вполоборота обращено к чуть приоткрытой двери в свою спальню – ныне спальню дочери – а пальцы левой, дальней руки, пользуясь тем, что не видны слишком хорошо, впиваются в подлокотник кресла.
Это целая зона отдыха в коридоре. И, судя по запаху новой мебели, привезена она была не так давно – два кресла с высокими спинками и кожаной бордовой обивкой, и столик из красного дерева (настоящего!) им под цвет.
Вероника никогда не считала себя падкой на деньги или желающей жить во дворце вместо среднестатистического жилища, но сегодня, даже приплюсовав усталость, ей нравилось. Мебель удобная, хозяин достаточно радушный, не глядя на сложившееся о нем мнение в целеевской клинике, а главное, в доме прекрасное отопление. Ника ненавидит холод и потому с особым трепетом ждет окончательного вступления весны в свои права.
- Я не могу так, Эммет Карлайлович, - смущенно отказывается Фиронова, вспомнив, о чем они говорят, - это неправильно.
- Но ведь я не называю вас по отчеству, - Каллен делает еще глоток чая, - Вероника?..
- Станиславовна…
- Вероника Станиславовна, - проговаривает Эммет, подчеркнув отчество медсестры, - а мне следует.
- Не следует, - она поспешно отказывается, покраснев больше прежнего и догадавшись смутно, что дело вовсе не в горячем чае, - я просто Ника. Для всех я Ника. И для вас, конечно же.
- Вам так удобнее?
- Да.
- Хорошо, - сдается Эммет, - как скажете, Ника. Но тогда и я просто Эммет. Так или иначе.
Хмыкнув, девушка соглашается.
- Хорошо, Эммет.
В коридоре теперь слышен плеск чая по стенкам кружки, когда кто-то делает глоток горячего напитка и ответный звук от кожи кресла, когда чуть меняют положение тела.
Ника, обвив свою кружку руками, осматривает сначала коридор в темных тонах, потом пол, потом стены… одно-несчастное окно видно в конце, но оно зашторено, и разглядеть пейзаж не предоставляется возможным. Коридор тонет в темноте. И Вероника не может понять, с некоторым содроганием взглянув на гравюры на темных стенах, почему здесь так мрачно.
Взгляд невольно возвращается к хозяину.
То, что он похож на медведя, уже точно не обсуждается. Белая рубашка, пусть и свободная, подчеркивает внушительные мускулы и широкую грудную клетку, закатанные рукава оголяют запястья и ладони со вздувшимися венами. Те же венки, пусть и уже прячущиеся, видны на бычьей шее хозяина и у его обритого виска. Волосы воронова крыла там слишком короткие, чтобы что-то разглядеть, но Нике кажется, среди них есть парочка седых, ярко выделяющихся на общем фоне. Да и нахмуренные брови, сеточка морщин в уголках глаз, четко очерченные носогубные складки не добавляют оптимизма. А большие пальцы на подлокотниках преступно подрагивают, как бы ни желали это скрыть.
- С ней все будет в полном порядке, - заметив, куда устремлен взгляд серо-голубых глаз, замечает Вероника.
- Думаете?..
- Я уверена, - она улыбается, - симптомов, кроме температуры, нет. Вероятнее всего, она просто следствие и пройдет достаточно быстро. Вам стоит вызвать педиатра с утра, но, я надеюсь, он тоже подтвердит мои мысли.
- У вас оптимистичные мысли. Но она всегда очень тяжело болеет…
- Поверьте, я не говорю того, во что не верю, а я верю, что с вашей дочкой все будет в полном порядке, - Ника пожимает плечами, уловив признательность, но и некоторую хмурость тона Танатоса, - а вы сами как себя чувствуете?
Брови Каллена сходятся на переносице.
- В каком смысле?
Ненадолго забыв о своем желании просто поспать, Вероника придвигается ближе к журнальному столику – боку кресла.
- Вы позволите? – ее молочно-сливочные пальцы просительно протягиваются в его сторону.
Эммет почти автоматически напрягается, едва удержавшись от желания отодвинуть руку.
Вероника, наблюдающая за ним из-под черных ресниц, снова выглядит сосредоточенной. И все же есть что-то в ее взгляде… что опять не поддается пониманию. И он уступает, так и не спросив, о чем речь.
Ника умело прикладывает пальцы к его запястью, не затронув рукава рубашки. Устремив взгляд на тоненькие часы на своей руке, она что-то одними губами считает.
- Пульс немного ускорен, - в конце концов объясняет свои действия девушка, качнув головой, - голова болит?
В серых глазах Медвежонка усталость.
- Несильно, - нехотя признается он.
Будто бы заранее зная ответ, Вероника вздыхает.
- Вам бы тоже поспать, Эммет. А лучше валерьянки – и потом поспать. С ней чудесно спится.
Мужчина забирает руку из пальчиков Ники, чьи невидимые опечатки на коже сразу же начинают саднить.
- Не развалюсь, не беспокойтесь.
Вероника фыркает. Сонно, но все же с улыбкой.
- С чего бы вам разваливаться? Вы просто переволновались, а это самый простой и самый действенный метод вернуть все в норму – отдохнуть. Тем более Каролине с вами будет спокойнее.
Каллен хмуро глядит на новую обитель дочери и по лицу его проходит тяжелая волна из воспоминаний не более чем часовой давности, когда они с Вероникой использовали последний метод, дабы сбить температуру. С тех пор ее проверяли дважды – каждые полчаса. И цифра не ползла вверх, оставаясь в пределах тридцати семи с хвостиком. Это позволяло измотанной малышке спать.
- Спасибо вам большое, Ника, - произносит Эммет, с признательностью обернувшись к медсестре, - вы нам очень помогли… и вы остались… надеюсь, я смог убедить вас, что не маньяк? И что не шутил насчет десяти оплат за одно это «дежурство»?
- Вы – папа, а не маньяк, - умиротворяюще замечает Фиронова, тоже глянув на дверь своей маленькой пациентки, - и я рада, что осталась. Сейчас я лично могу заверить вас, что все хорошо, и отправить спать.
Эммет усмехается.
- Вы очень устали, а я устроил чаепитие, - он со смущением указывает на конфеты и кружки на журнальном столике, что принес, дабы согреть и расслабить на славу потрудившуюся медсестру, - извините. Давайте я покажу вам гостевую, Ника. Там есть все необходимое.
- Это был вкусный чай, - спешит убедить, почти допив свой согревающий напиток, девушка, - спасибо вам.
И встает, едва встает хозяин, дабы исполнить задуманное.
Эммет выше Вероники примерно на голову, а шире – раза в два, но это ее не пугает. Она встает рядом, ожидая указания направления и смотрит в глаза. Который раз за вечер.
Эммет видит, что ее собственные глаза красивые и большие, светящиеся обычно, судя по всему, хоть сейчас и помутненные. Она в принципе симпатичная девушка с милой улыбкой и профессионализмом, которому можно позавидовать.
Не будь здесь Вероники, что уже спасала Каролину и заботилась о ней, Эммет бы сошел с ума, оставшись с недугом дочери в одиночестве. Его до сих пор немножечко потряхивает, а руки отказываются униматься окончательно, но это лишь отголоски минувшего. Ад уже кончился. Чистилище.
- Следующая дверь, - пройдя около двух метров по коридору, в зону, выходящую из освещения светильника, Эммет открывает проход в комнату и включает в ней свет.
Взгляду Ники предстает просторная, красиво оформленная в зеленовато-синих тонах спальня с постелью, комодом с зеркалом и ванной комнатой. Своей. Отдельной.
- Я могу и на диване… - нерешительно протягивает она, кое-как переступив незаметный порожек.
- Никаких диванов, - сразу же отметает Каллен, - располагайтесь и отдыхайте. Только пожалуйста, не уходите до восьми. Я должен вам как минимум завтрак.
Вероника, подавив зевок, все же кивает.
- Ладно… но только завтрак. Это моя работа, Эммет. Все, что было сегодня.
Мужчине приходится согласиться, дабы не развязывать новых споров. Утро вечера мудренее.
- Конечно, - кивает он. И отходит за порог, медля на мгновенье по ту сторону двери. – Ника?..
Медсестра оборачивается к хозяину, с внимательностью вслушиваясь в его слова.
- Да?
- Я ведь могу позвать вас ночью, если что-то пойдет не так? Обещаю не делать этого без причин, - он вдруг подходит ближе и чуть наклоняется, всматриваясь в глаза девушки, - Ника, я клянусь вам, что вы в безопасности. Я не причиню вам вреда.
Губ девушки касается понимающая, теплая улыбка. Эммету от нее становится легче. Верит.
- Конечно же. Обязательно разбудите.

Через десять минут они оба (кое-кто, послушав совета, даже выпив валерьянки) лежат в постелях по разные стороны стены. Ника с наслаждением обнимает пуховую подушку – уставшее тело гудит, как и голова, требуя отдыха. Каролина же, на невербальном уровне почувствовав отца рядом, с тихим-тихим стоном подползает к Эммету, устраиваясь у его груди и обхватывая слабыми теплыми ладошками за шею.
- Папа… - и дрожь ресниц на коже, и нежное дыхание, - люблю…
Мужчина ответно обнимает дочь, целуя ее лобик. Уже не пылающий.
- Я тебя тоже, солнце, - неслышным шепотом отвечает он, жмурясь. От Каролины пахнет раствором для обтираний, простынями и… клубникой. Совсем капельку, почти неслышно, но все же… и этот запах – прямая отсылка к дяде. К Алексайо.
Каролина здесь, с ним. Она в безопасности, она относительно здорова и он сделает все, дабы никто не смог ей навредить – ни физически, ни морально.
У Алексайо есть только Белла. Только она, в отсутствие всех остальных, способна помочь ему. Она его не бросит, она не причинит ему боли. Она, как и Эммет для Карли, как и Эммет для брата, чтобы между ними ни стояло, сделает все для своего мужа.
И впервые здесь, ночью, на кровати в темной комнате, с пульсирующими висками, Танатос вдруг понимает, что конец света не наступил. Что не случилось самого ужасного. И что, слава богу, они не одни. Ни один из них не в одиночестве – ни один из Братства золотых цепей.
Эммета охватывает странное чувство благодарности, мало с чем сравнимое по силе. От него становится тепло, а руки не дрожат так сильно.
Ника сказала, что все будет хорошо. Что она верит в это.
И, похоже, Эммет тоже верит. Он даже усмехается.
А потом наклоняется к лобику дочки, еще раз его поцеловав. И шепчет:
- Береги их обоих, пожалуйста…

* * *

Большая белая свеча с вытянутым стержнем и кружевной салфеточкой, которой накрыта моя рука, когда держу этот символ незатухающих, вечных чувств. В подтверждение словам священника, читающего молитву, на вершине свечи горит маленький, но такой смелый огонек, освещающий наши лица и разгоняющий традиционный полумрак церкви. В нем светится воля, жизнь и радость, делающая этот день самым прекрасным за мое существование. Я не знаю, какой его сможет затмить…
…Четырнадцатого апреля, в пятницу, я просыпаюсь не в темной комнате без окон с черно-кофейными обоями и блестящим ледяным полом, и вовсе не на огромной и пустой кровати с коричневыми простынями и тонкими подушками. Вокруг меня не суетится ярко накрашенная Лея, за дверью не бегут, готовясь к грандиозному событию, бесчисленные безликие люди… и мне не холодно, мне тепло. Потому что за окном не холодный ветер и пустынная земля, а теплый песок, белые камни и потрясающей красоты море, дающее надежду. Бескрайнее, синее и такое… мое. Этого не передать словами.
Эдвард, проснувшийся одновременно со мной по звонку будильника, поворачивается на бок и нежно целует сначала мой лоб, а затем губы. В аметистах столько счастья, столько нетерпения, что я начинаю широко улыбаться. И никак не могу эту улыбку стереть.
- Этот день…
- Этот день, - в такт мне, шепотом отзывается Алексайо, привставая на локте. Его пальцы с осторожностью гладят мои щеки, спускаясь к шее. Почувствовав их на яремной впадинке, я вспыхиваю, представляя, где еще сегодня они намерены оказаться…
- Я люблю тебя, - прижимаюсь к нему, изогнувшись на простынях, и целую ту же шею, - я так тебя люблю!..
Эдвард садится на постели, увлекая меня за собой. Его глаза, лицо – все светится, все источает покой и удовлетворение, радость. И нет ни дрожи, ни сомнений, ни ужаса, как вчера. Нет слез. Мы оба готовы к вступлению в новую жизнь, что станет достойным завершением всех этих терзаний, ожиданий и отказов. Больше мы не расстанемся – нас свяжет сам Бог.
И в эту секунду, представив себя в церкви, я не жалею, что вчера пересилила свои страхи и сходила на исповедь. Мне стало легче. И еще легче мне стало, когда Эдвард меня обнял через несколько минут после выхода. Когда я почувствовала, увидела наглядно ту самую главную причину, за которую не страшно слез. Меня благословили. Эдварда благословили. У нас должно получиться.
Мы с Алексайо завтракаем вдвоем – и остатками моей шарлотки, и его свежим омлетом, и потрясающими на вкус пирожными с голубикой, которые он лично принес из ближайшей кондитерской.
А сразу после завтрака, едва мы допиваем чай, приходит Агнесса. Мы познакомились с ней вчера, в том магазине, где выбирали платья, и она, как истинный мастер своего дела, с удовольствием согласилась помочь мне подготовиться к венчанию.
Эдвард и я уединились в разных частях нашей небольшой квартиры. Он остался в зале, с чаем, пирожными и белым чехлом со своим облачением, который тоже принесла Агнесса, а я с женщиной оказалась по ту сторону перегородки – в спальне. И белые простыни кровати, белые подушки, балдахин стали идеальной декорацией к комнате невесты.
Агнесса чем-то напоминает мне Роз, когда улыбается, поправляет неровно легшее платье, разбирается с рукавами, которые еще нужно закрепить и говорит о чем-то светлом, о чем-то интересном. По-английски.
Наверное, отсутствие моей второй мамы - единственное, о чем я жалею. Вспоминая о том, как бы хотела видеть ее здесь слишком поздно, я вынуждена смириться с тем, что мы только вдвоем. И что вместо ее рук, нежных и любимых, со мной работает профессионалка – аккуратная, исполнительная, но… чужая.
Ну ничего. Я позвоню Роз.
…Огонек, подрагивая под стать словам священника, утопая в них, своим неярким пламенем возвращает меня в эту секунду. Очень важную, чудесную секунду.
В церкви, самой ближней к вершине горы, пахнет ладаном. Древняя, с выбеленными снаружи стенами, внутри она устелена блестящими ровными плитами, в которых при свете отражаются лики святых на стенах. Иконы, незримым коконом окружив нас, смотрят по-доброму. Я встречаюсь глазами с Божьей Матерью и самим Иисусом несколько раз и оба этих раза встречаю теплое выражение на их было застывших, было нарисованных лицах.
Все по-настоящему, да.
Все так, как нужно. Как я хочу.
Я чуть сильнее сжимаю свою кружевную салфеточку, в которой свеча, проследив за тем, как держит ее Эдвард. Он, стоя совсем рядом со мной, внимательно слушает священника. И на лице столько благоденствия, столько блаженного покоя, что у меня щемит сердце.
Мы исполняем нашу общую мечту. Мы намерены жить в этом союзе, как и предписывают правила, до последнего вздоха.
Священник в праздничном одеянии, состоящем из черной рясы и золотисто-бежевой, светящейся в темноте, как наши огоньки на свечах, ризе. С вдохновленным лицом, с серьезным взглядом, он читает необходимые молитвы, следующие за обручением.
На пороге церкви, едва и я, и Эдвард ступили на него, священнослужитель совершил два необходимых ритуала – под краткую молитву надел на наши правые руки золотые кольца, а затем трижды обменял их, тем самым обручив.
- Η νύφη και ο γαμπρός*
Наши свечи зажглись. Церковь открыла нам свои двери.
…Я чувствую взгляд мужа. Влюбленный и с истинным обожанием, он мерцает в его великолепных глазах, неумолимо к себе притягивая. Священник молится и просит благословить Создателя этот брак, и я, проникшись моментом, молчаливо прошу того же. Глядя, чуть повернув голову, на Эдварда. Наблюдая за тем, как он в который раз за это утро восторженно рассматривает мое платье.
Мы соблюли традицию, что будущий муж не должен видеть платье невесты, как бы в нашем случае и ни получалось ее трактовать. Агнесса занялась мной, пока Эдвард советовался с другими женщинами, и помогла подобрать то самое, отчего я восхищенно затаила дыхание.
Это было белоснежное платье в пол, без длинного шлейфа, без пышности юбки, без бросающихся в глаза украшений. Притягательно-простое, оно было закрытым, как и любит Эдвард, как и необходимо для венчания, с шелковой окантовкой и приталенным… и единственным, что вырывало его из общего вида, что делало его уникальным, были рукава. Широкие, белые, закрепленные у плеча и ниспадающие к самым бедрам. Φτερά**. Воздушные, легкие и, не глядя на свою прозрачность, закрывающие и плечи, и руки. Заменяющие руки крыльями.
Оно называлось «Греческий лебедь» и я совсем не удивилась, увидев такое название.
Оно было моим. В каждой ниточке, в каждом стежке. Оно было тем свадебным платьем, что я выбрала. Первым и единственным.
Эдварду безумно понравилось. Как жених и невеста мы встретились с ним на балконе у нашей квартирки, на каменных ступенях. Он смотрел на море, пока не услышал, что Агнесса открывает мне дверь. Он обернулся и в ту же секунду остановился на своем месте, восхищенно полыхнув аметистовыми глазами. Мой выбор был правильным.
…Огонек на свече мужа движется вперед. Я тоже делаю свой шаг, почти не замешкавшись. Становлюсь, как и Эдвард, на белый ручник, постеленный на плитах пола. В балетках с тонкой подошвой, таких же белых, как и платье, ощущаю его ткань.
На душе становится очень спокойно и хорошо. Добрые иконы, голос священнослужителя, запах ладана и прохладных камней, блеск наших обручальных колец и огоньки свечей…
Несомненно теперь, что венчание - это еще один кусочек рая, который Эдвард дарит мне за эти три дня. Самый главный его подарок.
…Начинается.
Священник обращается к Аметистовому:
- Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем этой Марии, которую видишь здесь перед собою?
Эдвард, зачарованно взглянув на меня, а затем с серьезностью – на священнослужителя, без сомнений отвечает:
- Имею, честный отче.
Его голос, переполненный эмоциями, совсем не дрожит. Он только звучит чуть по-другому, более интимно, более нежно… я заслушиваюсь. Неужели этот мужчина – мой?
- Не связан ли ты обещанием другой невесте?
- Нет, не связан.
Над куполом, где солнца больше всего из-за маленьких окошек, порханье голубей. В тишине оно чудесно заметно. Только вот улетать никто из нас не намерен, хоть венчание и призвано подарить крылья.
Священнослужитель обращается ко мне:
- Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть женою этого Алексия, которого видишь перед собою? – он смотрит внимательнее, чем на Эдварда. Он призывает к правдивому ответу, а я только его и могу дать. Он мое самое заветное желание.
- Имею, честный отче, - выдохнув, чуть более тихим голосом заверяю я. И Алексайо, наблюдающий за мной, с обожанием встречает нежность, какая обращена к нему.
- Не связана ли ты обещанием другому жениху?
Краешком губ я улыбаюсь. У меня один жених. И один муж. Это неизменно.
- Не связана.
Свечи оттеняют наши лица, горят тихонько, размеренно. И ничто не тревожит их, ничто не гасит. Они – наш символ преданности. Символ нашей любви.
- Венчается раб божий Алексий рабе божьей Марии, - поставленным, звучным голосом, звучащим и тихо, и торжественно одновременно, объявляет служитель церкви, - во имя Отца, Сына и Святого духа.
Я с благоговением слушаю те имена, которые оглашаются священником перед нами. Изабелла и Эдвард остались там, за деревянными дверьми, запирающими приход. Здесь, на белоснежном ручнике, в атмосфере таинства и божественного благословения, связывают себя узами брака Алексий и Мария. Эдвард сказал мне правду – я выхожу за Алексайо. Под своим собственным крещеным именем.
Служитель церкви забирает с подноса, принесенного ему одним из помощников, золотой венец. С темно-красными вставками, с ликами святых на круглом основании, он знаменован крестом с православным куполом наверху.
Алексайо целует образ Спасителя, прикрепленный к передней части венца и затем священник, приняв помощь Эдварда в виде склоненной головы, надевает на него непременный атрибут венчания.
Огонек свечи отражается от золота на венце, подчеркивая великолепие момента. Эдвард смотрит на меня и в уголке его губ потрясающая улыбка полностью счастливого человека.
- Венчается раба божья Мария рабу божьему Алексию, - возвращается ко мне священнослужитель, заглянув в самое нутро глаз, передавая какой-то посыл, - во имя Отца, Сына, и Святого Духа.
Я целую образ Богородицы на венце, поднесенном для меня – чуть меньшем. Металл холодный и даже на первый взгляд тяжелый. Однако священник, подняв венец над моей головой, аккуратно опускает его на волосы, покрытые белым тончайшим палантином. Мой обруч, формирующий прическу из завитых локонов до плеч с цветами с фиолетовыми сердцевинами не мешает процессу, хотя я предусмотрительно сдвинула его чуть вперед.
Венец тяжелый. Но не настолько, насколько думалось.
К тому же, есть что-то необъяснимо прекрасное в этой тяжести. Я ей проникаюсь.
Мужчина в ризе произносит несколько недлинных молитв, обращаясь по разным именам к святым, призванным хранить наш брак.
- Господи, Боже наш, славою и честью венчай их!
Приносят вино. Я не удивляюсь этому, хотя должна бы, и просто делаю то, что велит обычай – три маленьких глотка. Мой черед наступает после Эдварда, и я впервые вижу, как он притрагивается к алкоголю.
Чаша красивая, такая же золотая, с узорами-переплетениями от ножки и выше. Впитавшая в себя молитву, с наложенным крестным знамением, ее содержимое согревает нас изнутри.
Свечки вздрагивают от незаметного дуновения ветерка, вызванного тканью.
Прозрачная салфетка наподобие той, в которой мы держим свечи, только больше, появляется в руках священнослужителя.
Он берет наши руки в свои, с набором быстрых и непонятных священных слов кладя их друг на друга. Я чувствую кожей теплую и широкую ладонь Эдварда, поддерживающую мою, и счастливо, уголками губ, улыбаюсь.
Я твоя. Я теперь навсегда твоя.
И то, чем лучатся его глаза, подсказывает мне тот же ответ. Прописную истину, отныне.
Покрыв наши правые руки тканью, в ком символ венчания, священник, произнеся несколько слов и окрестив наши ладони, двигается вперед.
Аналой. Обход вокруг аналоя. Вчера мы это обсуждали.
Молитва нараспев, громче все предыдущих, важнее всех предыдущих, наполняет пустую маленькую церковь. Иконы, попеременно освещаясь огоньками свечей, предстают на наше обозрение, а плитка будто бы теплеет от каждого шага.
Я держу руку Эдварда, я чувствую его рядом, я знаю, что теперь я не просто «голубка», Белла, Бельчонок… я знаю, что теперь я его жена. И мало с чем можно сравнить это чувство удовлетворения и ошеломляющего счастья, которое накрывает, подобно епитрахильи, мою душу.
Алексий. Алексайо. Защитник.
Мария. Мари. Любимая.
Мы вместе. У нас действительно получилось.
Три круга, традиционных для обряда, заканчиваются. Священник останавливает нас на прежнем месте, снимает с рук связывающую их ткань, не переставая произносить молитвы, и трижды крестит нас обоих. С кивком головы.
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа.
…Венцы снимаются, оставляя напоминание о себе чуть саднящей от тяжести кожей.
Последняя молитва. Самая жаркая, самая ясная, самая священная. Священник по очереди смотрит на нас обоих, не дозволяя разъединить руки. Он говорит о верности, о сохранности священного союза, о том, какие у нас есть обязанности по отношению друг к другу и что нам суждено пройти вместе.
- Благословляем…
Негромко, прерывисто выдохнув, я наконец поворачиваюсь к мужу, счастливо ему улыбаясь. Отражение той же улыбки на губах Эдварда. В его глазах. В лице. В блеске кольца, что навсегда нас объединило.
Мне не верится. Но мне безумно хорошо.
Не говоря ни слова, мы соединяемся с Алексайо в целомудренном теплом поцелуе, чистом и нежном, первым в новой ипостаси. Венчальным.
- Моя…
- Мой… - неслышно выдыхаю я.
Окончание обряда знаменуется подходом к царским вратам. По потеплевшим плитам, рука об руку, мы ступаем на ступени у алтаря, глядя на церковь с иного ракурса и иными глазами. На двери, на иконы, на наш ручник, оставшийся на полу, на священника и его помощника, подносящего иконы.
Мы целуем лики каждого из своих покровителей, а затем прикладываемся губами к покровителям супруга.
И вот тогда церковный хор, дожидавшийся своей очереди, наполняет маленькую церковь прекрасной, мелодичной и нежной, как сам обряд, песней-молитвой. Она отталкивается от стен, стелется на плиты, обвивает, обхватывает нас… и не отпускает. Завершает венчание. Завершает благословление нашего брака.
Песнь льется рекой, когда священник кивает нам, выражая свои поздравления, и отходит назад.
Держа в руках иконы, чувствуя обручальные кольца на пальцах, мы останавливаемся на вершине своего мира. На последней его ступени.
…Еще один нежный, невесомый, проникнутый любовью поцелуй. Супружеский.
- Моя…
- Мой.

* * *

Фотографа, которого нанял Эдвард для запечатления нашего самого счастливого дня, зовут Алекс. Ему около тридцати и он очень увлечен своим делом, судя по количеству имеющихся в арсенале поз, ракурсов и идей. У алтаря, у церкви, с иконами и без икон, целуя друг друга и обнимая, прикасаясь, просто глядя друг на друга… он бесконечно фотографирует нас, мельтеша перед глазами, намереваясь сделать прекраснейшие снимки в честь прекраснейшего события.
Но как бы не желал Алексайо потом зимними вечерами пересматривать наш свадебный альбом, не выдерживает даже его ангельское терпение.
Он отсылает Алекса вниз, пофотографировать виды острова и море, которое так мне понравилось, а сам остается со мной. Вдвоем. Недалеко от вершины горы, на которой выстроен город. Здесь нет туристов, нет местных жителей, нет даже вездесущих котов.
Возле раскрытых дверей церкви, из которых не так давно вышли, на каменном основании всего городка, мы только вдвоем. Море, небо, солнце и… любовь. С крыльями моего развевающегося на несильном ветерке платья и солнцем, что подчеркивает красоту костюма Эдварда цвета шампанского с белой приталенной рубашкой. Ее пуговицы прозрачно-кофейные, а в петлице пиджака – белый, в цвет моему платью, цветочек. Я не знаю его название, но оттого смотрится он не менее чудесно.
И вот здесь, позволяя нам остаться наедине, вдоволь друг другом любуясь, гора и белый каменный заборчик прячут нас от ненужных глаз.
И мой Алексайо дает себе волю.
Я не успеваю и изумиться, как он подхватывает меня на руки, крепко прижав к себе, и целует лицо. Щеки, веки, лоб… он целует меня ошеломляюще восхищенно, бархатно, с благоговением. Его ладони гладят мою спину, закрытую тонкой тканью платья, мой палантин, теперь устроившийся на плечах, прикасаются к рукавам-крыльям.
- Какая же ты красивая, Белла, какая красивая, - восторженно шепчет он, не утаивая легкой дрожи голоса, пронзающей при каждом слове.
Я никогда не видела, чтобы аметисты так горели, так сияли, так пылали. В них весь мир и вся вселенная, в них я – в каждом всплеске радости. И это непередаваемое чувство. Это полное единение.
- Не забывай и о своей красоте, Алексайо, - с улыбкой я глажу его волосы, опираясь на плечи, и целую подбородок, - мой великолепный Аметист, ты прекрасен!
Эдвард облизывает губы, краснея, но не стыдясь этого, как я и просила. В его глазах проскальзывает намек на соленую влагу, но мне на счастье, счастливую, а не вчерашнюю, обреченную. В его глазах жизнь, желание жить, восхищение этой жизнью… и я чувствую все то же самое. До последней крохи.
- Я не могу поверить, что ты моя, - признается Эдвард, так и не отпустив меня. Ему, похоже, не доставляет никакого труда и беспокойства удерживать меня на весу, - только моя… жена моя…
- Только твоя, - эхом отзываюсь, улыбаясь все шире и все радостнее, - муж мой...
Услышав отсылку к «Ромео и Джульетте», Эдвард хмыкает. Немного грустно.
- Я тебя больше никогда не оставлю, - клянется он, убежденно посмотрев на мое лицо, - ни на день, Белла, ни на час… я твой…
- ψυχή – соглашаюсь я, носом зарываясь в его плечо, - я очень ждала, когда ты ко мне вернешься.
- Души не покидают. Они всегда с тобой.
- Это одно из их прекраснейших достоинств, не правда ли?
Озарив меня загоревшимися аметистами, увлекая в их плен, Алексайо отходит от заборчика ближе к церкви. Его руки, удерживая меня сильнее, прижимая к себе, не дают упасть, едва их обладатель начинает кружиться. Счастливо, вдохновленно, он показывает мне панораму всего острова, не опуская на землю. Со своего ракурса.
- Я тебя люблю! Я так, я так тебя люблю!.. - без конца восклицает Серые Перчатки, жмурясь от солнца, - спасибо тебе, мой Бельчонок! Спасибо!
Видеть эмоционального Эдварда, который не сдерживает себя, который не надевает масок, который так по-детски, так искренне и полно радуется, кружась на месте… у меня на глаза наворачиваются слезы. Добрые.
- Я хочу, чтобы ты был самым счастливым, - приникнув к нему, заклинаю я. Глядя в глаза, обращаясь к ним, не умолкаю, - я ужасно люблю тебя… и я счастлива… я очень счастлива. Это тебе спасибо, Алексайо!
Эдвард останавливается, моргнув. Он все же ставит меня на ноги, но не отпускает, чтобы не упала. Вместо этого, придерживая за талию, просто прижимает к себе. Крепко, защищающее и одухотворенно.
- Вот мое счастье, - я получаю поцелуй в макушку, - никто не сделает меня более счастливым, чем оно.
Хохотнув, я ответно обвиваю его талию. Белая рубашка, светлая кожа, его волосы – все пахнет моим любимым клубничным гелем. В нашей жизни нет и не будет больше никогда мяты.
- А вот мое, любимый.
Эдвард жмурится, неровно вздохнув, когда я так называю его. Когда я вообще все это говорю.
- Ты все, что мне нужно в жизни, Белла. Не забывай этого. Я бесконечно тебе обязан.
Я со вздохом целую левую часть его груди. Прозрачный блеск для губ не навредит рубашке и это радует.
- У нас у обоих теперь есть обязанности.
Эдвард перехватывает мою руку с кольцом, взглядом зацепив и хамелеона, вписавшегося в общий вид платья. Агнесса даже подобрала макияж под цвет ему, оттенив присутствие на моей шее.
- Ты не разочаруешься.
- Я даже не сомневаюсь, - привстаю на цыпочках, хихикнув, - я тоже тебе обязана. И ты тоже все, что мне нужно. Думаю, ты давно это понимаешь…
Он посмеивается вместе со мной.
- Доверие – главная составляющая брака наравне с любовью.
Я с лаской глажу его правую щеку.
- Тогда у нас будет хороший брак.
Эдвард зачарованно ухмыляется.
- Очень хороший. Лучший, мой Бельчонок.
Ему очень нравится мое платье. Он разглядывает его, не переставая, и я безумно рада, что выбрала именно его. Так уж получилось – баланс. То платье, что подобрал он, я надевала на светскую свадьбу, и влюбилась в него. А то платье, что подобрала я, церковное, полюбилось ему. Мы совпали. В который раз.
- Белла, - муж поправляет мой чуть наклонившийся вниз от венца обруч с цветами, - как тебе идея провести здесь еще одни выходные?
Мои глаза вспыхивают волной восторга от этого нежданного вопроса. Тонут в ней, вызывая у Эдварда милую улыбку.
- Еще одни?..
- Я знаю, что медовый месяц длится обычно больше уикенда, - муж сожалеющим взглядом наблюдает за мной, пуская в глаза немножко грусти, - но мы бы могли сделать его… продуктивным?
- Эдвард, - фыркаю я, - уикенд это все, что мне нужно! Даже часа будет достаточно… с тобой.
Он усмехается, но тронуто. И так же тронуто меня целует.
А солнце светит все ярче, а небо все голубее, и ветер играет с моим палантином, трепля его концы. Кто-то совсем недавно как раз предложил использовать его в наших фото.
- Надо найти Алекса, - напоминаю я, оглянувшись на лестницу вниз, - а то еще не отдаст нам фотографии…
- Или сделает не все, - Эдвард согласно кивает, не отпуская моей талии, разворачивая нас к лестнице, ведущей вниз, - к тому же, нам нужно успеть до праздничного обеда… и до вечера…
Он многозначительно улыбается мне, сверкнув глазами, но все же с каплей смущения. Оно и подсказывает мне, о каком вечере мы говорим.
Брачная ночь.
Действительно первая…
- Я люблю тебя, - повторяю в который за сегодня раз, вспомнив, с каким лицом Эдвард венчался со мной, надев венец. И как смотрел… и как любовался.
Он ангел. Он мой ангел. Навсегда.
- Я люблю тебя, - шепотом отвечает он, - и я не дам тебе разочароваться.
- Как будто это возможно…
Но Алексайо не дает мне договорить. Он просто берет меня за руку, ведя по лестнице вниз. К фотографу. К солнцу. К морю. К нашей новой, по всем правилам теперь официальной, жизни. Наполненной и счастливой.

* * *

Второй день свадьбы в моей жизни кардинально отличается от первого.
Во-первых, нет этой толпы незнакомых людей, которой нужно улыбаться, с которой требуется разговаривать и которая смотрит с интересом-презрением, изучая и платье, и обстановку, и меню, и супружескую пару. Тогда, в феврале, Эдвард спасал меня от излишнего внимания, переводя стрелки на себя, а сегодня наоборот – сам весь отдается в мое распоряжение. Приковывает все свое внимание ко мне, но не делая это неудобно, наоборот, радуя. Я вижу истину как никогда четко – он любит меня. И я замужем.
Во-вторых, нет роскошной обстановки с бог знает какими лампами и столами, украшениями и цветами. Санторини, самый прекрасный остров Греции, создает идеальный фон просто самим своим существование: белыми домиками на склонах гор, этими самыми зелеными склонами, плещущимся на берегу морем, изящными лесенками вверх-вниз с синими камешками по центру ступеней, заборчиками и ставенками, которые столь необычны. Нет лучшей декорации, лучшей обстановки. По крайней мере, мне сложно ее представить. Я с огромным удовольствием меняю зал с колоннами и гербарием по всем стенам на простор Белого острова.
В-третьих, нет никакого отвратительного меню высокой кухни с печеной свеклой или затушенной спаржей, с какими-то кусочками мяса, непохожими и на мясо. Возможно, мое увлечение фастфудом и уличной едой как раз отсюда – я ненавижу ту кухню, что пропагандировал Рональд. И все его приемы с самого детства старалась обходить стороной. В Греции же, благодаря Эдварду, моя мечта о вкусном и простом сбывается. Выучив за три дня мои вкусовые предпочтения, Алексайо балует меня понравившимися блюдами традиционной кухни в одном небольшом, но очень колоритном ресторанчике. У нас своя закрытая кабинка, свой большой стол и красивые волнообразные тарелки с синими узорами. Я вспоминаю гжель и улыбаюсь, а Эдвард хмыкает, отгадав мое сравнение. И десерт наш, тот самый свадебный торт из шоколада, чернослива и фундука, ставшего моим фаворитом, нам подают под хитрый взгляд мужа на настоящей гжелевой тарелке. У меня просто не хватает слов.
В-четвертых, на нашей второй – и последней – свадьбе присутствует комфорт. В обстановке, в еде, в поведении, в каждом шаге… этот день не становится сводом правил и законов, он не расписан по минутам и мне позволено вносить коррективы в то, чем мы намерены заняться.
А это так и шепчет о нашем равноправии. Долгожданном.
Стоит ли говорить, как чудесно мы проводим время? Просто отдыхая, просто наслаждаясь, впитывая каждой клеточкой то, что дает природа вокруг, щедрая погода и просто красота мироздания.
Фотограф делает несколько сотен фотографий, прежде чем уходит на заслуженный перерыв, оставив нас за праздничным обедом.
И уже после него, ближе к вечеру, на закате, Алекс заканчивает финальные фотографии. В самых разных позах.
- Очень красиво, - восхищенно шепчу я, приникнув к Алексайо, когда фотограф прощается с нами и уходит.
На пляже нет ни души, и мы снова остаемся в гордом, но таком приятном одиночестве. Вдвоем.
Закатное солнце освещает воду, пуская по ней багряные блики, маленькие розовые облачка плывут по небу, а крохотные волны, чуть позолоченные, плещутся у ног.
- Ты бы хотела видеть это каждый день? – сокровенно спрашивает Эдвард, прижав меня к себе покрепче.
- Это прекрасное место… возможно, и да.
Он принимает этот ответ.
- Греция и Россия, не глядя на все различия, имеют сходство по религии. А это объединяет куда сильнее всех стереотипов. Это общие традиции.
- Ты о переезде? – почему-то только сейчас догадываюсь я, приникнув к его плечу, - Алексайо…
- Переезде в рай, - муж улыбается, погладив мои волосы, - ты сама так назвала это место.
Я поднимаю на него глаза, чуть запрокинув голову. И всем телом обвиваюсь вокруг мужа.
- Мой Ксай, ты так и не понял, - с доброй усмешкой объясняюсь я, - я назвала это место раем не потому, что оно такое красивое и теплое, что такое далекое… я назвала его так, потому что здесь со мной ты. И ты мой здесь. И ты обвенчался здесь со мной. Это поэтому Рай.
Взгляд мужа теплеет, наливаясь благоговением.
- Солнце мое, - он с нежностью трется носом о мою скулу, когда голос растроганно вздрагивает, - спасибо…
- Не благодари меня за то, что делаешь прекрасным ты сам, - я щурюсь, ответно чмокнув его щеку, - это тебе спасибо… за все это. За этот закат.
Солнце продолжает опускаться, нимбом красного освещая небо, и я чувствую себя почти такой же счастливой, как и сегодня на венчании.
Кольцо Эдварда такое же, как и мое кольцо, только больше. На нем аметист, переплетения из золотых линий и толстый ободок, обхватывающий палец. Оно удобное, легко снимается и одевается и, что важнее всего, совсем не напоминает «голубок». А это наводит меня на определенную мысль.
- Ты их нарисовал? – поднимаю свою руку, устроив на его груди, и с интересом разглядываю колечко.
Алексайо немного тушуется, но не более того. Он все смелее, все увереннее. Кажется, сегодняшняя церемония не мне одной подарила крылья.
- Я, - он наклоняется и целует мой безымянный палец правой, на сей раз, руки. По православной традиции, - тебе нравится?
- По-моему, я еще вчера описала тебе, насколько, любимый.
Эдвард с довольным вздохом перехватывает мою ладонь. Это слово он обожает.
- Оно всегда было твоим. Мое первое золотое кольцо, Белла. Я сам.
Не могу не улыбнуться. Не могу и не пытаюсь не улыбаться, потому что это все, чем хочется заниматься этим днем. Я безумно счастлива. Я в безумном восторге. И моей радости нет предела.
- Мое золото, - с обожанием беру его лицо в ладони, заглянув в аметисты, чей цвет существует и на мне, - ну конечно же… как и мое кольцо. Как и я.
Эдвард гладит мои плечи, спускаясь к ребрам.
- Лаванда, Белла.
- Лаванда? – я ищу ответ в глазах, что никогда не обманывают. А они переливаются всеми цветами радуги.
- Ты – это лаванда, Белла. Ты ей пахнешь… и она тоже фиолетовая, - улыбка приподнимает левую часть его лица, создав на щеке очаровательную ямочку, - мы совпали.
Иные слова излишни. Я встаю на цыпочки, после этих слов сразу же целуя его губы, и притягивая к себе ближе лицо. Обе щеки, скулы, шею – все глажу, не останавливая руки. И изгибаюсь от тихого удовольствия, едва Эдвард ласкает мою спину. Тонкая ткань не отнимает прелести касаний его рук. Они все так же чудесно ощутимы.
Страстный, влюбленный поцелуй из благодарного переходит в нуждающийся… и мне становится жарко на прохладном ветерке у прохладной воды.
С трудом оторвавшись от Эдварда, я часто дышу, пытаясь совладать с дыханием. А он опускает голову, глядя только мне в глаза и никуда иначе. Пленяя моим любимым сладким пленом.
Но возле глаз видна сеточка морщин и некоторое опасение, выраженное ими, а губы чуть бледнеют.
- Солнце почти село, - он сглатывает, контролируя лицо, - пора домой…
Я согласно, не споря, киваю. Но с желанием, которое от него не прячу.
Мой. Во всех планах…
- Домой…
Все обещания оживают, становясь реальностью. Все воспоминания, смешиваясь, окрашивают своей теплой краснотой. И смущение, и желание, и нетерпение… мне все жарче.
Крепко взяв Эдварда за руку, я уверенными шагами, следуя за ним, поднимаюсь по нескольким лестницам к нашему дому. Придерживаю подол платья, любуясь тем, как на нем играют солнечные лучи, последние за сегодня, ступаю на синие овалы ступеней. И вижу наш дом, вижу белый заборчик, вижу старого знакомого дымчатого кота, сидящего на последней лестнице перед ним.
Мне кажется, кот улыбается…
Перед самым входом, ступив на наш балкон, Алексайо останавливается, подхватывая меня на руки. Платье взметывается вверх белой волной, а балетки перестают касаться земли – все в один момент.
- Ты что?..
- Невесту полагается перенести через порог, - уже более взволнованный, чем все время прежде, отзывается Эдвард. И исполняет свой задуманный ритуал, ступая внутрь нашего домика.
Здесь свежо, прибрано и спокойно. Все кажется знакомым, а оттого родным, хоть и выходили мы отсюда совсем другими людьми, чем вернулись.
На столе выложены лебеди из салфеток, сплетшиеся крыльями, на диване подушечки из белого ситца с пожеланиями долгой жизни и счастливых дней. А самое главное, что отодвинута перегородка к нашей спальне, и кровать перестелена выглаженными белыми простынями. Шелковыми?..
- Ничего себе…
- Тебе нравится? – Эдвард опускает меня на ноги, немного растерянно глядя вокруг. На его лбу отпечаток морщин, у глаз чуть-чуть хмурости.
- Очень нравится… ты все это сделал?
Я с удивлением подмечаю у постели несколько свечек, горящих на вид настоящим пламенем, но вблизи заметно, что электрическим, цветы в вазе, наши венчальные свечи на журнальном столике – возле угощений. Печенюшки, свежая клубника, какие-то конфеты… и все это в белой цветовой гамме. Все до единого.
Алексаой, кажется, предусмотрел все. И основательнейшим образом подготовился к этой ночи.
- Я это придумал, - Эдвард берет меня за руку, направляясь к постели, - но я могу все это убрать, если ты хочешь чего-то другого.
- Ничего другого не хочу, - я останавливаю нас возле постели, с удовольствием ему улыбнувшись, - я хочу только… тебя.
Алексайо, с трудом преодолев желание нахмуриться больше прежнего, отрывисто кивает.
- Разумеется, - его голос звучит глухо, выдавая волнение, - только мне нужна минутка… ты позволишь?
Я ласково пожимаю его руку, стараясь успокоить.
- Сколько нужно. Не беспокойся.
И, подтверждая наглядным образом свои слова, сажусь на простыни постели.
Почему-то от вида меня в свадебном платье на простынях глаза мужа загораются ярким пламенем. Настоящим.
- Давай я помогу тебе его расстегнуть…
- Спасибо большое, - я так же быстро, как и села, поднимаюсь, поворачиваясь к нему спиной. Точно по шву, молния скользит к бедрам, останавливаясь возле них двумя тугими пуговичками. С ними длинные пальцы Эдварда и возятся больше всего.
Но он все же справляется. Правда, платье не снимает. Делает шаг назад.
- Минута, - напоминает то ли себе, то ли мне, оборачиваясь к ванной.
Я целомудренно целую его на недолгое прощание, с любовью погладив шею с заметно пульсирующей синей венкой.
- Я люблю тебя, Алексайо, - объясняюсь. И, больше ничего не говоря, отступаю-таки назад. Обратно на свои простыни.
Он глубоко вздыхает, выдавливая мне в ответ теплую, доверяющую улыбку, и отзывается тем же, прежде чем скрыться за дверью ванной комнаты:
- Я люблю тебя.
Усевшись на постели, задумчиво глядя вокруг, на полуприглушенный свет, на все эти красивые атрибуты брачной ночи, на идеально белую кровать, как и мое платье, я немного теряюсь. Эдвард очень волнуется и переживает, но в первую очередь все равно думает обо мне. Он всегда думает обо мне. О других. О ком угодно, кроме как о себе.
Он никогда о себе не думает.
Мне становится грустно. В этой комнате, буквально пронизанной любовью моего Алексайо, наполненной им, грустно. И обидно за него, как никогда прежде.
Я поднимаюсь с постели, осторожно выпутываясь из белого платья, которое он расстегнул. Оно его смущает и нервирует, а это не то, что нам нужно. Нам нужно другое. Нам нужно что-то для него…
Аккуратно уложив свое подвенечное одеяние на диван в гостиной, я возвращаюсь в спальню в своем белоснежном белье, слушая плеск воды. Правда, не душа. Умывальника.
А это наталкивает на определенные мысли.
Открыв шкаф, где в порядке развешаны и мои, и Алексайо вещи, я достаю его белую рубашку. Широкую, удобную и достаточно длинную. И только затем прощаюсь со своим бельем.
Это твоя ночь, мой Ксай. Я покажу, чего ты достоин. Я покажу тебе, как сильно я тебя люблю… и как могу любить еще сильнее. Я покажу, как тебя должны любить за то, что ты делаешь. За твою душу и сердце.
Позволь мне, пожалуйста.
Я прикрываю глаза, поправив рубашку, так мягко накрывшую мое тело. С желанием расслабиться самой, выдыхаю.
Только позволь…

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1