Capitolo 38. Часть 1.
Часть III. φτερά. Крылья.
Capitolo 38
Capitolo 38
Никому, мое сердце, никому – обещаю,
Никому, твое сердце – забираю…
Никому, твое сердце – забираю…
Когда я, вытирая волосы большим махровым полотенцем, выхожу из ванной, Эдвард уже в постели. Как договаривались.
На нем серые пижамные штаны и тонкая бирюзовая майка, выделяющаяся на фоне темно-золотых простыней.
Алексайо лежит как раз напротив «Афинской школы», в нашей спальне, которую ничуть не изменили эти недели, и задумчиво смотрит на свою картину, сложив руки на одеяле.
Правда, стоит мужу услышать шаги моих босых ног по деревянному полу, как на его лицо вместо задумчивости наползает успокоенность, а эти самые руки призывно протягиваются в мою сторону.
Сладким, бархатным голосом, напитанным любовью, он зовет:
- Иди ко мне, белочка…
Крепче перехватив полотенце, я останавливаюсь на своем месте, даже не пытаясь скрыть улыбки. Она так быстро заточает в свой плен лицо, что не удержать. И я чувствую, как краснею.
Это… на самом деле именно это – мечта всей моей жизни. Чтобы ждали, приглашали к себе, хотели обнять как можно крепче, прижать к себе и защитить. Все те считанные ночи, что я чувствовала себя в безопасности после смерти матери, прошли в объятьях Алексайо. Никто другой никогда не будет способен успокоить меня лучше.
Я опускаю голову, сама себе с усмешкой качая головой, и кладу полотенце на комод рядом. Высохнет.
- Белла? – смутившийся от моего промедления муж говорит чуть тише и более серьезно, собранно, искореняя из голоса всю его сладость. Руки опускаются ближе к простыням, почти их касаясь, а на левой щеке выступает румянец. Отражение, пусть и бледное, моего.
Нет, так дело не пойдет. Он просто не понимает, как обрадовал меня.
- Ксай, - негромким эхом отзываюсь я. И бегу к постели, послав к черту полотенце, незакрытую дверь в ванную, не выключенный свет… к нему. Я всегда так поступлю.
Мягкие простыни, покрывала и подушки встречают клубничным ароматом. Дома мы всего день, а они уже успели его впитать.
Осторожно, дабы не сделать больно, я подползаю по телу Эдварда к его груди. И сворачиваюсь там комочком, с удовольствием забрасывая ногу ему на талию. Присваивая себе.
- Я люблю тебя, - доверчиво бормочу я, самостоятельно устраивая макушку под его подбородком, - всегда, всегда, всегда.
Мой неожиданный прилив нежности, столь внезапный, ставит мужа в тупик.
- Я тебя тоже, - с некоторым опозданием, все еще сдержанно, отвечает он. Но пальцы уже на волосах, согревая кожу, а невесомый поцелуй касается виска, - извини меня за мою сентиментальность, солнце, - он невесело усмехается, - наверное, это уже старческое…
Я морщусь.
- За что извинить?
Эдвард немного ерзает подо мной.
- То, что я сейчас… с белочкой, - я поднимаю голову, стараясь лучше понять ответ, и вижу, как на его коже появляется россыпь морщинок, - я смутил тебя. Я не буду так делать.
- Но мне нравится, когда ты называешь меня Белочкой, - негромко заявляю я, наклонившись и потеревшись носом о его нос, чтобы сразу же чмокнуть на следующем слове, - и девочкой…
А затем опускаюсь чуть ниже, к губам, оставляя на них целомудренный поцелуй. Улыбаюсь так искренне, как только умею:
- И Бельчонком, Ксай. Особенно Бельчонком… видишь, значит, у меня тоже что-то старческое.
Аметисты на дорогом лице, было поникшие, загадочно поблескивают, восстанавливая утраченные позиции.
Я не успеваю и подумать, чему обязан их блеск, как оказываюсь на спине. Уже под Эдвардом.
Мы сминаем одеяло и мочим моей невысохшей головой одну из подушек, ничуть об этом не думая. Алексайо загораживает от меня и «Афинскую школу», и приоткрытое окно, и дверь в ванную… остается только он. Близкий, клубничный и мой. Мой муж.
Не успеваю себя отвадить от поцелуя. Только уже далеко не целомудренного, к сожалению.
У Ксая мягкие, теплые губы. Они накрывают мои, отвечая с тем же жаром, который я сама вкладываю в это прикосновение. И они же задают нам темп.
- Бельчонок мой, - выдыхает Алексайо, не тая своей половинчатой, но такой красивой улыбки, - скажи мне, ты хоть немного представляешь, как сильно я тебя люблю?
Я чувствую, что его руки, на которых он прежде балансировал, избавляют от этой обязанности левую ладонь. Она, словно шелковая, скользит поверх моей тоненькой короткой маечки на бретельках, поглаживая талию.
- Настолько же, насколько ты представляешь, Эдвард, - явственно чувствуя нехватку воздуха во время короткого перерыва, отвечаю я.
Аметисты хитро сияют.
- В таком случае, я очень счастлив, - воркует он, пробираясь той самой ладонью уже под майку, - позволь и мне тогда сделать тебя счастливой…
Утонувшая в своих ощущениях, снова им поддавшаяся под влиянием момента, я все же понимаю, о чем он. Пусть и запоздало.
И тут же перед глазами проносится наш утренняя «попытка», кончившаяся таблетками и бессвязным потоком извинений, пока пальцы потирали левую часть груди.
Я не хочу повторения.
- Ты уже делаешь, - мягко останавливая Ксая, заверяю я. Изгибаюсь, легонько чмокнув в щеку, и качаю головой, - большего не нужно.
Эдвард немного хмурится.
- Не бойся, - мягко шепчет мне на ухо баритон. И тут зубы легонько прикусывают мою мочку, сегодня как назло оставшуюся без сережки. Слишком чувствительную.
- У нас вся жизнь впереди, Эдвард, мы еще все успеем… только не сегодня, - никогда не думала, что по доброй воле буду пытаться выбраться из-под него. Ощущение веса настолько приятное, насколько и возбуждающее. При всех словах, заверениях и проклятиях в сторону своего либидо от Эдварда, я чувствую, что он ко мне отнюдь не безразличен даже после нескольких поцелуев.
- Белла, все в полном порядке, я клянусь тебе, - в полумраке от его тела, с этим запахом клубники и нежным голосом, я начинаю понимать, что сдаю позиции, которые муж, наоборот, набирает, - в этот раз никаких неприятностей…
- Это не неприятность, а твое здоровье. Я не собираюсь им жертвовать.
- Ты не жертвуешь.
- Я создаю условия… все, Эдвард. Не сегодня. Я не соглашаюсь.
Алексайо возвращает ладонь обратно, по-прежнему балансируя надо мной на руках. Только теперь они обе предельно близко ко мне и обе замерли в напряжении. Рядом с ними, видя их истинный размер с такого ракурса, я чувствую себя очень маленькой… и очень хочу почувствовать их на себе. Везде.
- Ты называешь меня Эдвардом третий раз за последние четыре минуты, - приглушенным, хрипловатым голосом выдает Каллен, - может быть, все дело в том, что ты просто меня не хочешь? Он знает, что говорит глупость. Но он пользуется этим приемом, рассчитывая на мое отрицание. Очень умно и очень… на него непохоже. Он правда так сильно желает меня сейчас? Даже чтобы играть не совсем честно?..
- Это неправильно, заставлять меня доказывать очевидную истину просто потому, что ты говоришь тут ерунду…
- Заставлять? – удивленно переспрашивает муж, ласково прикасаясь тремя пальцами к ткани моей майки на груди. Дыхание тут же перехватывает, а я вздрагиваю. Тело не в состоянии не ответить ему. И это тоже Аметистовому прекрасно известно.
- Все равно неправильно…
Ксай хмыкает своей маленькой победе.
- Не думай ни о чем, Белочка, пожалуйста, - как и я недавно, он трется носом о мой нос, - сегодня я буду думать… и я обещаю тебе, что без удовольствия ты не уснешь. Я задолжал тебе уже целых два.
- Я не хочу, чтобы когда ко мне вернулась способность мыслить, пришлось думать о таблетках, - нечеловеческими усилиями, из последних сил сопротивляюсь я. Вдохновленный моей реакцией и тем, как сбивается дыхание от его пальцев, Эдвард уже не руками, а губами целует меня чуть ниже ключицы. Постепенно сдвигает вниз ткань.
- В кого ты такой упрямый? – не получив ответа, но уже как следует чувствуя мужа, хмурюсь я.
- В свою очаровательную жену, - посмеивается Аметистовый, прекратив свою маленькую медленную пытку и оставляя на несколько секунд мою грудь в покое, - Белла, я первый раз в жизни женился, а мне осталось в самом лучшем случае лет двадцать интимной жизни. Я не хочу терять ни дня.
Стоит признать, такое неожиданное заверение подбадривает преступно позволить ему делать то, что хочет. И получать наслаждение.
Мы ведь оба так долго этого ждали… и за сегодняшний резиновый, растянутый, бесконечный день оно так нужно… снять напряжение, забыться, расслабиться… и любить. Доказать, показать, как можно любить.
- Я соглашусь при условии, что ты пообещаешь мне все рассказать, если что-то пойдет не так, - серьезно говорю я, привлекая к себе внимание аметистов, подернувшихся синим пламенем, - на любом этапе, пожалуйста. Ни один оргазм не стоит твоего сердечного приступа.
Алексайо смотрит на меня очень ласково и нежно, буквально зацеловывая уже одним взглядом. В глазах такое сияние, что можно позавидовать, а на губах – улыбка. Он не таится меня.
- Я обещаю, моя радость, - потрясающе влюбленный поцелуй в лоб, а затем пониже, возле век, - только не думай об этом сейчас, договорились? Ни о чем не думай… доверься мне…
Такие слова от Эдварда, прежде не раз повторявшего о своей несостоятельности в постели, дорогого стоят. Я даже боюсь спросить что-нибудь, дабы не нарушить эту его уверенность и готовность… ко всему. Мне до одури приятно подобное его поведение.
И все же, ощущая давление родного тела сверху, то, как согревает меня, я понимаю, что не хочу это менять. Только одну маленькую деталь. Можно?..
- Ксай… - тихонько зову я, прикрыв глаза, когда он возвращается обратно к моей мочке.
- М-м?
- Будь сверху, - и демонстративно притягиваю его к себе, обнимая так крепко, как только могу. Теперь уже закидываю ноги на талию с откровенной и безбоязненной уверенностью.
Эдвард мягко посмеивается, чуть сильнее опускаясь на мое тело. Ближе.
- С удовольствием, Белла…
Этот наш раз не похож на первый. И на второй не похож.
Он вообще не имеет с ними ничего общего настолько, будто бы они – всего лишь мое воображение, а не действительность.
Сегодня Эдвард, отдаваясь своим желаниям, любит меня по-настоящему. Он берет инициативу в свои руки, твердо вознамерившись доставить мне как можно больше удовольствия, и не останавливается до тех пор, пока мне не начинает казаться, что планета вымерла и на ней остались только мы. Я не могу, не хочу и не представляю рядом никого другого за все эти полчаса, кроме как Алексайо. При всем том, какими уверенными и целенаправленными становятся его движения, какими глубокими – поцелуи, муж не лишает меня возможности видеть собственное блаженство, не пытается контролировать эмоции на лице, прятать стоны… и тем самым разжигает наше общее и без того синее пламя еще больше.
Я не знаю, что всему этому причина. Такой день, полный событий? Конти? Боязнь потерять меня? Фиаско утром? Вся правда в кабинете?..
Не имею представления. Однако вижу и даже чувствую, как благотворно очередная вскрытая дверь влияет на Алексайо. Во всех смыслах.
Да, порой он еще немного робок… да, порой он останавливается, чтобы оценить мою реакцию и откинуть подальше парочку проснувшихся мыслей, да, ему немного неуютно, когда я глажу или обнимаю его, а в действиях порой проскальзывает немного отчаянья и да, нам требуется больше времени… но он настоящий. Сегодня как никогда. И я с глубоким уважением и благодарностью принимаю все то, что Ксай вознамерился мне подарить.
Поэтому, когда он сегодня исполняет свое обещание прежде всего осчастливить меня, не закрываюсь, не жмурюсь и не отворачиваюсь. Широко распахнутыми глазами, отпустив все сдерживающие оковы, пронзительно на него смотрю. Все те десять секунд, что отведены женскому организму для удовольствия…
Эдвард зачаровывается зрелищем. Он двигается, не отпуская меня, и тоже смотрит… теперь смотрит, как и я, теперь не прячет взгляда. И какие восхитительные искры вспыхивают в нем в созвучии с моим наслаждением!
Еще ровно полминуты требуется ему самому, чтобы дойти до точки…
Умиротворенная и расслабленная до того, что ноги, руки и все тело – чистое желе – сейчас я лежу под боком мужа, лениво выводя какие-то узоры на его груди и любуясь чуть прикрывшей пах простынкой, которая в изящной драпировке заняла его бедра.
Эдвард тоже спокоен. Ему не больно, не страшно, в нем нет сомнений… он полностью удовлетворен. И я бесконечно этому рада.
Мы, все еще не сумевшие отдышаться, не разрываем объятий. Обеспокоенный тем, чтобы не раздавить меня, Алексайо лишь предложил немного сменить позу, вот и все. А обстановка, результат и напоминание о наших действиях в виде смятых простыней осталось прежним.
- Ты чувствуешь себя счастливой? – нарушая тишину спальни, теперь по-настоящему ставшей нашей, задает вопрос Ксай. Аметисты, впервые за все это время наполненные неуверенностью, пытливо вглядываются в мое лицо.
- Безумно, - не юля и не искажая вопроса, откровенно признаюсь ему я. С обожанием обвожу правый контур того лица, которым имела сегодня удовольствие любоваться. – А ты?
Его взгляд зажигается тысячей ярчайших звездочек. Я устало улыбаюсь, завидев их, и чувствую, как быстрее бьется в груди сердце.
- До невозможности, - тихонько сообщает Аметистовый, поцеловав мой лоб. После секса его собственный запах, смешанный с клубничным гелем, становится сильнее. И я даже за миллион долларов отказываюсь отодвигаться хоть на миллиметр. – Спасибо тебе… Белла, я не знаю, я правда не знаю, как это все выразить… и как мне тебя благодарить.
- Ты уже отблагодарил, - демонстративно поднимаю вверх свою правую руку, ровняя ее с его рукой, - мое бесценное золото…
Ксай счастливо улыбается, одарив меня таким теплым взглядом, что обнаженность кожи даже не ощущается. Не рядом с ним.
- Спасибо, что приняла меня. И… все остальное.
- Спасибо, что доверил себя и все остальное мне, - нахожусь с ответом, придвинувшись поближе к нему. Простыни как никогда мягкие и шелковые, Эдвард до боли близкий, вокруг такая интимная, необыкновенная атмосфера, являющая собой лучшее чудо из чудес… и мы. Единые.
Алексайо ничего не говорит. Он, как и полчаса назад, поднимает руку, приглашая меня к себе прижаться. И с удовольствием утягивает в объятья, едва делаю первое движение навстречу.
Защищенность. Любовь. Дом.
Все это подарил мне один человек. И мне, а не ему, стоит быть так сильно благодарной.
- Я всегда была твоей, - искренне признаюсь, примостившись у его груди и ощущая щекой жесткость волос, - мне никогда не было так хорошо… в какой-то степени, это потрясение…
Эдвард немного теряется. Его лоб, могу поклясться, прорезает морщинка.
- Занятие любовью?
- Наше занятие любовью, - поправляю, обняв мужа посильнее. Гладкая обнаженная кожа под пальцами пускает по телу сладкую дрожь. – Ксай, ты никогда не брал меня… в грозу. С самого начала, хотя мог с чистой совестью воспользоваться положением. Ты утешал и заботился обо мне просто так, без всякого подтекста или ожидания оплаты… ты первым из всех мужчин любишь меня так бескорыстно...
Я говорю, говорю, говорю свое неожиданно прорвавшееся откровение и не отдаю себе отчета, вовремя ли и что именно хочу услышать. Просто нужно сказать. Просто нужно, чтобы он знал.
И, кажется, те соленые слезинки, что покидают глаза, с этим согласны.
- Все женщины достойны бескорыстной любви, - серьезно говорит мне Эдвард, большими, но до ужаса ласковыми пальцами вытирая эти несвоевременные слезы, - и ты – особенно. А люди, которые этим пользовались, не заслуживают и капли уважения.
- И мужчины тоже, - несогласно мотаю головой, - но Ксай, ты и теперь не воспользуешься?.. Даже сейчас, когда мы женаты, если ночью вдруг, то ты?..
Я сама себя не понимаю. И мне стыдно. И мне, к сожалению, страшно. Неоправданно после того, с каким трепетом Эдвард меня совсем недавно любил.
- Нет, солнце, - Алексайо без усмешек и глупых эмоциональных порывов отвечает мне совершенно спокойно, тем тоном, которому веришь безоговорочно и сразу, взрослым и мудрым, - никогда, если я вижу, что тебе больно, страшно или не хочется, никогда, если ты не готова. Я люблю тебя.
Я морщусь. Благодарно киваю.
- Ну-ну, моя хорошая, хватит плакать, - завидев новую порцию моих слез, Эдвард пытается перевести разговор в иное русло. Его голос наполняется весельем, а серьезность пропадает, - давай лучше на тему, которая не вызывает грусти. Дом.
По-детски неуклюже собственными пальцами вытирая соленую влагу, я шмыгаю носом.
- Дом?..
- Наш дом, - многообещающе блеснув глазами, Алексайо как в кокон заключает меня в свои руки, - здесь, в Целеево, в двух километрах дальше как раз продается участок с домом. Я думаю, если он нам понравится, можем успеть сделать ремонт к твоему дню рождения. И справлять его уже в новом месте.
Он озвучивает эту свою идею, немного прищурившись, и с любовью поглаживает мои волосы, успокаивая чуть прорезавшиеся всхлипы. Ему нравится то, что он предлагает. И хочется, чтобы понравилось и мне. Не будет Маргарит, кабинетов с ромбами, теней прежних «голубок» в каждом уголке и спален из окон… в нашем доме будем мы. Как семья. Навсегда.
А я лишь мрачнею больше прежнего, не удержав готовые к возвращению слезы. Они опять на лице.
- К моему дню рождения?..
- Белла, - Ксай супится, недовольный моей реакцией. Он чуть отодвигается, нащупывая за спиной одеяло, и накидывает на нас обоих, укрывая. Будто мне и без этой ткани не было тепло, - ты хочешь раньше? Позже? Почему ты опять плачешь?
- Ты знаешь, когда он у меня…
- Кто? – Эдвард в недоумении.
- День рождения! – так будто, это все объясняет, слезно восклицаю я.
Мужчина неловко потирает мое плечо, с легкой усмешкой.
- Это странно, да, когда муж знает дату рождения жены? Или ты не любишь двадцать третье августа как день?
Я не разделяю его шутки. Не сейчас.
Закусив губу, поднимаю залитые даже по ощущениям слезами глаза к его лицу. И не могу удержаться от всхлипа.
- А я твою – нет…
Аметисты не могут до конца понять моего горя и слез, вызванных его осознанием. Они смотрят на меня нежно-нежно, с капелькой снисходительности, не прерывая зрительного контакта. С лаской.
- Двадцать третьего июля, - бархатисто сообщает он. - Месяцем раньше, моя Дева.
Я смаргиваю слезы.
- Правда?
- Ты однажды спрашивала, кто я по знаку зодиака, помнишь? – пытаясь развеселить меня, Эдвард улыбается, - так что да. Львы рождаются в июле.
От его тона, выражения лица, просто от близости… мне становится легче. Наверное, это правда потрясение. Порой слишком много удовольствия – вредно.
- Мои львы, - демонстративно накрываю его щеки своими ладонями, поглаживая кожу, - да… помню. Теперь я все помню. И я исправлюсь.
Эдвард с родительской усмешкой ерошит мои волосы.
- Бельчонок, это не стоит твоих слез, правда. Ты знаешь обо мне больше всех на свете и любишь меня с этим. А такие мелочи… просто спроси – и я отвечу, договорились? Ты сама говорила, что у нас много времени теперь, чтобы друг друга до конца узнать.
Я глубоко, справляясь со слезами, вздыхаю. Устраиваюсь у мужа в объятьях, возле шеи. И крепко держу рядом с собой.
- Ты прав…
- Это хорошо, - он чмокает мою макушку, - но все же, что насчет дома? Ты поедешь послезавтра со мной его смотреть? Я бы не хотел переезжать в саму Москву, но если тебе хочется квартиру…
- Для постоянного местожительства? – я фыркаю, - нет уж, Ксай. Детям нужен свежий воздух, а не бетонные коробки в центре огромного мегаполиса. Я за дом. И я поеду с тобой его смотреть.
Эдвард фыркает, пытаясь понять мой хитрый взгляд с высохшими слезами и саму фразу. Но по-доброму. Улыбается.
- Каким детям, Белла?
- Нашим, - отрывисто сообщаю я. И тут же, не желая никаких разъяснений и опровержений, возвращаю лицо на его грудь. Утыкаюсь в нее. – Спокойной ночи, Алексайо…
* * *
Следующим утром я просыпаюсь от того, что кто-то нежными, но требовательными движениями уговаривает меня повернуться на бок, оставив удобную позицию сна на спине.
Недовольно поморщившись чуть прохладным касаниям, я все же делаю, что просят. Однако глаза тоже открываю.
- Прости, моя маленькая, - когда сонно щурюсь, пытаясь разглядеть что-то в темной из-за задернутых штор комнате, кто-то очень нежный целует мой лоб, - я не хотел тебя будить, но мне правда нужен мобильный…
- Мобильный?.. Я с ним?.. – ничего не понимаю и, в принципе, понимать не хочу. Просто тянусь навстречу бархатному баритону, что узнаю из тысячи и по которому за ночь уже успела соскучиться, в надежде получить еще один поцелуй.
Мечты сбываются.
- Ага, - Эдвард снова касается моего лба губами, крепко сжимая телефон в руке, - ты забрала его себе под спинку, пока я был в душе. Но все уже исправлено. Теперь поспи еще. Ты выглядишь усталой.
Я поднимаю голову, различая наконец его силуэт на фоне кофейной стены. Эдвард одет, умыт и даже причесан. Кажется, он только из душа.
- Сколько времени?
- Почти восемь часов, - муж оглядывается на часы, затем улыбнувшись мне. Их отблеск касается его правой щеки – еще и выбрит…
- Ты дома?.. – с меня этим утром, похоже, одни вопросы.
Алексайо приседает рядом с постелью, почти равняясь со мной ростом. Аметисты, выспавшиеся и наполненные энергией после нашей ночи признаний, поблескивают.
- Я не хочу оставлять тебя здесь совсем одну, - объясняется он, несильно сжав мою руку, - пока Рада и Анта не вернутся, я поработаю в кабинете. Но поработаю, Белла, ладно? По-честному.
- Ты спрашиваешь разрешения? – сонно посмеиваюсь я.
- О да, - как никогда оптимистичный Эдвард наклоняется ко мне, подставляя правую щеку, - ты же его дашь?
Я с обожанием прикасаюсь к его коже сначала пальцами, а затем и губами. Немного непривычно целовать ее гладкой, но от того ничуть не менее приятно.
- Ну конечно… только не переутомляй себя окончательно, пожалуйста…
- Обещаю, - Ксай трется носом о мой нос, по поданому мной примеру чмокнув и мою щеку, - а еще обещаю, что как только отгремит авиасалон, я возьму трехмесячный отпуск и буду с тобой и днем, и ночью. Я очень многое хочу тебе показать.
Как заманчиво это звучит… мой сон отступает.
- Это будет замечательно, любимый.
Удовлетворенный моим ответом, Аметистовый благодарно кивает.
- Вот и здорово. Спокойного утра тебе, Бельчонок, - смешливо желает муж, поднимаясь на ноги. И напоследок, прежде чем выходит, а я отправляюсь обратно к Морфею, добавляет к своим словам теплый поцелуй моему безымянному пальцу правой руки.
* * *
POV Ксай
Среди двух огромных пуховых подушек, утонувшая под теплым темно-золотым одеялом, она похожа на ангела. Очаровательно вьющиеся каштановые локоны рассыпались по плечам, спадая и на лицо, расслабленные черты отсылают к детской невинности, тонкие запястья вытянутых рук, обхвативших мою подушку, сверкают белоснежной кожей.
Такая спокойная, теплая и спящая. Полностью обнаженная. С отпечатком улыбки удовлетворения на пухлых розовых губах.
Девочка…
Моя прекрасная маленькая девочка, даже во сне сделавшая все, что в ее силах, дабы быть ближе ко мне – она спит на левой стороне постели, зарывшись лицом в простыни. Ей никогда не была интересная своя половина.
Я захожу в спальню второй раз, чтобы забрать блокнот с пометками к хвостовой части «Мечты» и второй раз, глядя на жену, задумываюсь о том, чтобы здесь остаться.
Этого нестерпимо сильно хочется, когда она легонько, неосознанно касается пальцами той части подушки, на которой обычно мое лицо… или же когда сильнее прижимается к ней, такой мягкой, сбоку, свернувшись клубочком, как маленький котенок.
Белла ищет меня. Наяву, во сне, она всегда хочет быть рядом со мной. И так по-детски искренне радуется, когда это получается…
В Греции она улыбалась каждый день. Каждый час. Не было ни минуты, чтобы она загрустила, ни секунды, чтобы заплакала. Эмоциям дали ход в последний вечер, но это все не касающиеся Санторини истории, которые, по моему мнению, ей и вовсе следует бы забыть.
А в России… здесь слезы, к сожалению, отнюдь не редкость. И неважно, что их вызывает, важно, что их сложно успокоить. В Москве наступила весна, близится лето, а зимой, кажется, было терпимее.
Добавить бы лишь ту близость, какой нам удалось достигнуть сейчас…
Я неслышно усмехаюсь, доставая из первого ящика комода цель своего прихода в черной кожаной обложке. Видит Бог, будь сегодня на дворе не апрель, а хотя бы март, я бы к чертям послал эти чертежи. Когда в твоей постели такое кареглазое сокровище, они не имеют никакого веса.
Я задвигаю ящик и поворачиваюсь к кровати, опираясь спиной о дерево комода. Стараясь не держать прямого взгляда слишком долго, смотрю на Беллу, безмятежно спящую, и не могу понять, откуда в столь юном создании столько любви? Откуда такая нежность и желание заботиться, что светят путеводными звездами, помогая раз за разом спускаться все глубже и глубже в мою душу, выискивая там ответы на давно замолчанные вопросы… давно решенные? Откуда мудрость и понимание, откуда преданность, еще более слепая, чем любовь? Откуда такое чудо?
В детстве Эсми часто жалела меня и плакала от того, что на самую капельку ласки я отвечал любовью, какую, по ее мнению, дети в принципе редко проявляют в таком возрасте. Тогда мне это казалось непонятным. Тогда я считал, что по-другому и быть не может, ведь любое отношение нужно заслужить.
Однако с годами и возрастом приходит понимание… и осознание. С иного ракурса глядя на мир, видишь вещи не такими, как прежде.
Когда Каролина плачет и благодарит меня, задыхаясь на каждом слове, за то, что я не собираюсь оставлять ее одну, она выворачивает наизнанку всю мою душу. Она ведь знает, что моя любовь к ней неизменна, но притом никак не может до конца поверить.
И Белла сегодня… со своей благодарностью за бескорыстность, с дюжиной поцелуев за одно доброе слово, с нежнейшими касаниями и нешуточной верой после уверений, что и так являются непреложной истиной, что подтверждают наши кольца!
Я понимаю Эсми. Я понимаю ее беспомощность и желание изменить ситуацию, перевернуть ее другой стороной, доказать наконец то, в чем сам не видишь и капли сомнений…
Я хочу, чтобы Белла доверяла мне абсолютно и полностью, чтобы она во мне не сомневалась, чтобы она чувствовала себя в безопасности и могла смотреть в будущее спокойным, трезвым взглядом. Я хочу для нее всего самого лучшего, что только можно отыскать на свете. Я хочу для нее счастья.
И в конце концов, даже при условии, что такой вывод эгоистичен, если я являюсь непременным условием для ее улыбки, спокойствия и радости, значит, я буду рядом. И я сделаю все, дабы не лишить ее ни одной прелести человеческой жизни. В том числе – собственных детей.
Как она говорила о них вчера! С какой уверенностью!..
Мне не по себе, что Бельчонок так верит в невозможное, однако это не отменяет невыразимой благодарности внутри к ней, еще большей, чем прежде… когда тебя по-настоящему принимают любым, возможно, чудеса случаются? Глядя на Беллу в этих подушках, я вдруг думаю о том, впервые за последние пять лет, чтобы вернуться в Центр планирования семьи…
Но все это далеко. Все это планы на оставшуюся жизнь и будущие годы, все это нечто вроде программы, обязательной и такой приятной, до щемящей боли счастья в груди, к исполнению.
А пока она просто ангельски-бестревожно спит, и мне, как достойному мужу, если таковым я являюсь, стоит перестать пытаться Бельчонка разбудить.
Это то еще зрелище, сонный Бельчонок… я тогда точно никуда не уйду, у меня уже нет столько сил, дабы раз за разом отрываться от Беллы.
Блокнот.
Дверь.
Чертеж.
Мы еще поговорим, когда я буду кормить ее завтраком. Где-то ближе к обеду, судя по нежной привязанности жены ко сну и мягким подушкам.
Я выхожу в коридор, с трудом оторвавшись от умиротворяющего, уникального зрелища. Вместо обезболивающих нужно прописать любоваться спящими женами. У этого занятия не худший эффект.
На кухне закипает, выключаясь громким щелчком, электрический чайник. Зеленый шарик из китайских трав, готовый к погружению, ждет своей очереди в квадратной банке с иероглифами, привезенной из далекого края, где знают толк в чаях.
Улыбаясь при воспоминании о том, как вчерашней ночью Белла извивалась подо мной, требуя не сбавлять оборотов, я со странной по отношению к сухой заварке нежностью опускаю ее в прозрачный чайник.
Вчера это были слова истины – старческая сентиментальность. Еще немного, и я начну писать записочки-стихи с маленькими смайликами в сердечках.
Эммет не раз говорил мне, что с молодыми партнершами и сам молодеешь душой. Когда тебя хочет и тобой восхищается очаровательная юная девушка, силы удваиваются, а уверенность в себе назревает страшными темпами.
Но даже Эммет не расскажет, каково это, когда любишь такую девушку всем сердцем. И когда прекрасно понимаешь, по какой причине хочется просыпаться по утрам, не глядя на все то, что готовит новый день.
Рядом с Беллой я живу. Я чувствую, я верю, я не думаю о старости и смерти, я пытаюсь быть оптимистичным ради нее и засматриваюсь на всякие романтические мелочи на витринах магазинов, раздумывая, могли ли бы они порадовать её...
Ангел, это правда.
Какое счастье иметь своего личного кареглазого ангела…
Я наливаю чай в гжелевую кружку, раскрашенную Беллой еще в один из первых наших уроков, с затейливыми заморскими цветами, и забираю со стола почищенную в тарелку россыпь кружочков киви, столь незаменимых по утрам.
Первый перерыв за два часа работы и внеочередная кружка горячего вдохновения. В офисе, боюсь, в чайную мне не зайти еще очень долго.
…Однако стоит мне сделать первый шаг по направлению к лестнице второго этажа, как оживает дверной звонок. Громкий и пронзительный, но, слава богу, плохо слышный в хозяйской спальне. Если не трезвонить, конечно.
На часах десять утра. Эммет в «ОКО», Каролина занимается на дому со своим учителем, Голди наверняка с ней, а Рада и Анта хорошо если начали собирать вещи на берегу своего Финского залива… кто еще может прийти?
Я оставляю завтрак на столе.
Ну конечно…
Глазок в двери демонстрирует женскую фигуру с сумочкой, белокурой копной волос и с красным шарфиком поверх бирюзового пальто. Она стоит, гордо вздернув голову и решительно расправив плечи, и хмуро смотрит на безмолвное дерево. Сейчас позвонит снова, неминуемо разбудив мою девочку.
Я, повернув замок, открываю дверь.
Розмари Робинс, представленная на фотографии в интернет-профиле электронной почты обыкновенной женщиной средних лет с типично американскими чертами лица и материнской мягкостью черт, стоит на пороге моего дома, источая почти животную злость. В действительности немного ниже Беллы, с подавляющей синевой глаз, она как никогда собрана и сосредоточена. У нее нет слабостей, а на пальто – ни складочки.
- Добрый день, миссис Робинс, - не собираясь держать ее на пороге, я отступаю от двери. В конце концов, на улице холодно.
- Здравствуйте, мистер Каллен, - дольше нужного протянув мое имя, женщина, стрельнув взглядом, быстро входит. Мне чудится, или разорванностью, отрывистостью своих движений пытается скрыть волнение?
Она грозно смотрит на меня, будто ожидая, что дверь открою я.
- Давайте я помогу вам снять пальто, - предлагаю, толком не зная, следует ли отвлекать ее от желания высказать мне все прямо в лицо, прямо на пороге. Возможно, так ей станет легче?
Эта женщина пролетела девять тысяч километров, чтобы защитить свою названную дочь от меня.
Уже хотя бы за это она заслуживает уважения и права немного сорваться.
Я понимаю Розмари. Как крестный отец Каролины, даже разделяю ее порыв. Свяжись мой Малыш с кем-то такого рода, я бы тоже кинулся из США в Россию и обратно.
Как раз этот поступок доказывает, что миссис Робинс не наплевать на свою воспитанницу. Даже теперь.
Это было ожидаемо… ее приезд. Правда, я не мог предположить, что так скоро.
- Не стройте из себя джентльмена, мистер Каллен, - обрубает женщина мое предложение, самостоятельно стаскивая с себя верхнюю одежду, - я была о вас чудесного мнения и глубоко уважала, но вежливость, насколько могу судить, не гарант защиты от низменных порывов.
Мне хочется улыбнуться, но сдерживаюсь.
Вместо этого открываю для Розмари шкаф в прихожей.
- Поверьте, я просто хочу помочь, миссис Робинс.
- Поверьте, я слышала это в феврале, мистер Каллен, - она хмурится, глядя на меня снизу-вверх, но с явным желанием изменить положение дел, - скажите мне лучше, где Изабелла? Я надеюсь, она здорова?
- Белла спит, - я закрываю за Розмари, бросившей пальто в его недра не глядя, шкаф, - и я предлагаю пока ее не будить. Вы ведь наверняка хотите поговорить со мной, прежде чем разубеждать ее в принятом решении?
- Вижу, вы уже запудрили ей голову тем, что оно верное, - Розмари едва ли не скалится, глянув на меня с презрением, - но вы правы, сначала я бы поговорила с вами. Без Иззы это будет менее эмоционально.
Мы оба знаем Бельчонка хорошо, ну конечно же. И ее точно не порадует такое скорое возвращение на порог прежней жизни.
Но если посмотреть на это с другой стороны, увидеть беспокойство Роз, морщины на ее лице, решимость в глазах… можно попробовать поставить себя на ее место. И тогда, я надеюсь, Белла сможет отыскать с матерью общий язык, с какой бы целью та ни приехала. В конце концов, они не виделись с февраля! Для близких людей это очень большой срок…
Я провожу нашу гостью на кухню. Прикрываю дверь и убираю со стола киви.
- Не хотите чая, миссис Робинс?
Та хмурится.
- Я пришла говорить, а не пить, мистер Каллен. Я надеюсь, мы поняли друг друга.
Ну что же…
Содержимое заварника, уже распустившееся, остается в неприкосновенности. Возможно, попозже его попьет Белла.
Я сажусь на стул напротив Розмари, с деловым видом постукивающей по столу кончиками пальцев, и пытаюсь выглядеть как человек, которому можно верить. Ей сейчас это нужно.
- Эдвард, - набравшись смелости и назвав меня по имени, женщина глубоко вздыхает, - я прекрасно понимаю, в чьей стране нахожусь и какие права имею. Я осознаю, что вам ничего не стоит выставить меня из своего дома и не подпустить к нему больше, однако я не собираюсь молчать. Моя дочь дорога мне, а вы сейчас занимаетесь тем, что портите ей жизнь.
- Розмари, - поддерживая положенную ей традицию, я так же избавляюсь от «миссис Робинс», выбирая для разговора тот тон, который считаю наиболее доверительным, - я не собираюсь вас выгонять. Вы – семья Беллы, точно так же, как и я. А семья – это святое.
- Да-да, когда-нибудь я куплю сборник ваших афоризмов, Эдвард, - раздраженно кивает женщина, - но давайте не будем тянуть время, а сразу поговорим начистоту. В США, когда пришли к нам, вы показались мне очень достойным человеком. Наша сделка выглядела чистой и прозрачной. У меня и мысли быть не могло, что вы предадите свою собственную веру в благое дело.
Прозрачна, да. Она была прозрачна. Они все были прозрачны, потому что так было правильно.
Но порой чувства вносят свои коррективы и с этим приходится мириться.
- Розмари, это больше не сделка. И не проект. Я закончил с «пэристери».
Она презрительно щурится.
- Как теперь это называется? «Новый опыт»? «Сексуальная практика дробь 1»? Эдвард, пока я ехала к вам, я видела бесчисленное множество прекрасных молодых женщин. Русских. Раскрепощенных. Красавиц, обремененных лишь поисками богатого мужа. Я уверяю вас, им не до чего, кроме как до счета, нет дела. И я бы настоятельно попросила вас свои эксперименты проводить не на Изабелле, а на ком-нибудь из них.
Ее тирада приводит меня в некое замешательство и, если быть предельно честным, все же задевает своей «дробь 1». Но опять же – она мама. А мамы, ровно как и папы, всегда видят ситуацию в худшем свете, со стороны угрозы ребенку. И они не жалеют ни слов, ни сил, дабы все исправить на свой лад. На благо.
- Розмари, Изабелла отныне – моя жена. И я принес клятву о том, чтобы заботиться о ней и оберегать ее. Здесь нет игры.
- Мне говорили, вы альтруист, Эдвард, - мрачно подмечает она, - так что же, все же поддаетесь эгоистическому порыву? Вы правда думаете, что сможете дать девятнадцатилетней девушке все, что ей требуется? Это ведь у вас, в России, есть известная песня о той, кто летала по ночам…
Хорошая попытка. Краешком губ я даже улыбаюсь этой женщине. Я сам так долго верил в эту истину и слова этой песни… ровно до тех пор, пока на острове Санторини одно кареглазое ангельское создание не согласилось отдать мне свою руку и сердце.
Поразительно оно или нет, но то, что Белла сделала вчера… то, что она вчера говорила мне, пока как самый настоящий семнадцатилетний мальчишка лил перед ней слезы, то, как она ободряла меня, сама ее реакция перевернули что-то в сознании. Раз – и щелкнуло.
Она меня любит настолько же сильно, насколько я ее люблю. Тому подтверждение наша вчерашняя близость, в которой мне удалось наконец вернуть свои долги…
- Розмари, вы ведь не хуже меня знаете, что семья не строится исключительно в постели… это не самое главное в жизни.
- В вашем возрасте, как и в моем, впрочем, возможно, и да, - она фыркает, отрывисто кивая, - однако для Беллы это наверняка важно. До встречи с вами, Эдвард, у нее стабильно были встречи с мужчиной несколько раз в неделю.
- С тем самым, что приучил к ее наркотикам, верно?
- Я не говорю о его моральных качествах. Я говорю о его молодости, мистер Каллен.
- Как раз благодаря его молодости он и принял ваши деньги и разорвал с ней отношения, Розмари. Слава богу – только на счастье. Но мне не двадцать лет.
Я чувствую, что перегибаю палку. Напоминание о том, как именно этот Джаспер был уговорен оставить мою Беллу в покое и то, сколько ему отдали за это, коробит Роз. Она напрягается и хмурит брови, глядя на меня уже практически без уважения.
- Это были вынужденные меры и я сейчас не о них, повторяю. Я о том, что вы не понимаете, во что ввязались, как и он. План «метакиниси» и зашторенные окна это хорошо, однако Белла в душе – чистый и невинный ребенок, которого может сломать в таком нестабильном состоянии любая мелочь. И я не позволю вам рвать ей душу, причиняя новую боль.
По глазам видно – она верит в то, что говорит. Даже больше, она уверена. Это игра в ее голове.
- Я никогда не сделаю ей больно, - с той искренностью, которую могу в себе отыскать, признаюсь я ей, - Розмари, я люблю свою жену. И как женщину, и как дочь.
- Если в любой женщине вы видите дочь, вы педофил, мистер Каллен.
На долю секунды, самую малую, я прикрываю глаза. Розмари стреляла без цели, пытаясь отыскать мишень, и у нее не получалось затронуть что-то жизненно-важное. Однако сейчас получилось. Тема педофилии… и Анна… если она сейчас заговорит об Анне…
Я стараюсь дышать ровно и не подавать вида. Если она продолжит, я не буду сдерживаться. Это переход крайней границы с отъявленным рвением.
«Не педофил, нет-нет, - отрицает Белла, выдавив утешающую улыбку, ее слова так и звучат в голове, - я видела тебя с Каролиной… из тебя бы получился… из тебя уже, для Анны, получился прекрасный отец. Я уверена. Ты никого не тронул…»
Уверена. С этим можно жить.
- С какой целью вы здесь, Розмари? О чем будете просить? – перевожу тему я, ощущая, как потихоньку сгорает терпение. Со всеми смягчающими для Роз обстоятельствами.
- Я буду требовать, - негромко говорит она, но затем прочищает горло, эту же фразу повторяя чуть более звучным, нежели обычный, тоном, - чтобы вы оставили мою дочь в покое. Вы обещали развод – так организуйте его. И за это и я, и мистер Свон можем предложить вам любое вознаграждение.
Еще и мистер Свон…
- Миссис Робинс, вы считаете, я нуждаюсь в деньгах? Я похож на человека, которого можно купить?
Раздражения слишком много. Мне кажется, я краснею – или в комнате становится жарче? Она злит меня. Таким прямым, резким заявлением… а ведь совсем недавно никому не под силу было меня разозлить. Это тоже еще один «звоночек» любви – оголенность эмоций. Их куда сложнее контролировать, когда речь идет о дорогом сердцу человеке.
- Почему же сразу «купить»? – женщина чуть отодвигается от стола, - мы можем заключить большое количество ценных сделок, договориться о сотрудничестве… в конце концов, запустить совместный многомилионный проект. Эдвард, я вас прекрасно понимаю, молодое тело – это удовольствие. Но рано или поздно вы все равно ее отпустите… так сделайте это, пока она еще будет в состоянии пережить разрыв.
Мне становится настолько же смешно, насколько и больно. Я помню, я лучше всего на свете помню, как она его переживала. И сколько мне потом понадобилось времени, чтобы вернуть ее доверие, осушить слезы и помочь набрать потерянный вес…
Я не посмею после той ужасной недели отрывать от своего то сердце, что навеки с ним спаяно. Мазохизм-мазохизмом, однако он садистскими пытками больше всего сказался на Белле. Мой порыв не быть эгоистом едва не загнал ее в могилу… дважды. И больше такого никогда не повторится.
- Розмари, - я спускаю с лица маску благодетеля, устав ее натягивать, - надеюсь, вы видите, что я сейчас пытаюсь сделать? Я пытаюсь изменить ваше мнение о себе. И я подкреплю каждое из своих слов действием, подтверждая для вас, что Изабелла в надежных руках, я ее не обижу и сделаю все возможное для ее благополучия. Но Розмари, здесь и сейчас, я говорю вам откровенно: я не намерен ее отпускать до тех пор, пока она сама не примет такое решение. И ни контракты, ни договора, ни даже ваше появление не изменит моего решения. Я обвенчался с вашей дочерью и прекрасно знаю, сколько условностей стоит между нами и какая пропасть раскинулась в плане возраста. Но я не намерен мучить Беллу. И вас настоятельно прошу этого не делать.
Честно. Ровно. Убедительно. Не теряя зрительного контакта, больше не пряча такого же уверения в своей непоколебимости относительно принятого решения, как и в ее взгляде, я сообщаю миссис Робинс правду. И это уже ее личное дело, принимать ее или нет.
- Вы понимаете, что умрете первым? Что умрете, забрав у нее лучшие годы жизни и оставив к сорока – в лучшем случае – у разбитого корыта?
Когда-то я говорил себе то же самое. Когда-то я верил в то же самое. Когда-то я был убежден в нем. Но теперь, благо, благодаря Белле и ее стараниям появились альтернативные мысли.
Она не станет коротать остаток жизни в одиночестве. Всеми правдами или неправдами, но я добьюсь для нее материнства – в первую очередь. А с материальной точки зрения оставлю все, что у меня есть. Ей не придется бедствовать и жалеть. Она получит не все, но очень многое из того, что следовало бы получить такой чудесной девушке. И даже если в нашем случае «жили они долго и счастливо и умерли в один день» возможно только с первой частью сказания, это все равно лучше, чем тратить и без того драгоценное время впустую сомнениями и размышлениями. Мне ужасно стыдно, что я понял это так поздно…
Я ей принадлежу. Она считает, что все наоборот, но мне виднее, как оно на самом деле. Я двадцать пять лет жил без звезд. Света ярче, чем у них, ворвавшихся в мою жизнь, уже не будет. Да и не надо мне. Ничего, кроме нее, не надо.
- Миссис Робинс…
Я начинаю, но почти сразу же оказываюсь прерван. Прикрытая дверь открывается, прогоняя по комнате холодок прихожей, а звук шагов босых ступень Белоснежки пол кухни не скрывает ни на грамм.
- Это еще не доказано, Розмари, - мрачным, но насмешливым тоном произносит Белла. Я оглядываюсь назад как раз в такт тому, как нежные пальчики в демонстративной и убедительной позе накрывают мои плечи. Продвигают правую руку, с кольцом, чуть вперед. Ближе к своей смотрительнице. – В нашем непостоянном злобном мире и я могу сдать крепость первой.
Я хочу возразить, но Бельчонок предусмотрительно пожимает мое плечо. Смотрит исключительно в глаза женщине и исключительно к ней обращается.
Еще теплая, недавно проснувшаяся, она стоит в кухне в своем греческом голубом платье с белыми кружевами на поясе, босиком, с растрепанными, прилично отросшими каштановыми волосами. И так и источает враждебную убежденность в своей правоте. Искрится.
- Доброе утро, Белла… - изумленно протягивает в ответ миссис Робинс, с удивлением глядя на свою девочку.
За ее мудрость, зрелость и стать, видную невооруженным глазом, меня пробирает гордость. Белла изменилась в лучшую сторону, она обрела ту же уверенность в себе, что подарила и мне. Она выглядит красивой, дельно мыслящей и… живой. Взглянув на своего Бельчонка здесь, посреди этой кухни, я вижу эту живость, что бросается в глаза Роз, последний раз видевшей дочку в полузомбическом состоянии.
- Я предупреждала тебя, Роз, - кивнув на приветствие, продолжает Белла, - что если ты оскорбишь Эдварда или попытаешься переиначить мою новую жизнь, я разорву с тобой общение навсегда. Мы уже не помиримся. Ты этого хочешь?
Наша гостья как-то сразу сникает, на ее лице становится больше морщинок, а губы вздрагивают.
- Белла, я хочу для тебя лучшей участи, чем старик. Даже обеспеченный, даже умный, даже с добрым сердцем.
Потрясающая характеристика. Мне стоит ее запомнить.
- Я его люблю, - Белла крепче держится за мои плечи, не теряя прежнего тона. И только мне, как непосредственно касающемуся ее, понятно, почему сила рук увеличивается – так она прячет дрожь пальцев, - я буду с ним. Я замужем за ним. И вы ничего не измените.
- Изза, - сдается, почти в отчаяньи применяя тяжелую артиллерию Роз, - он – твой отец! Мистер Свон всего на пять лет старше! Ты вышла замуж за своего отца!..
Я слышу, как Белла вздрагивает. И дрожь в ее голосе я тоже слышу, что убедительно намекает, что пора завершить этот разговор. Миссис Робинс была права, с Беллой – очень эмоционально. Им надо поговорить вдвоем, отдельно… но не сейчас. И не здесь.
- Ты права, Роз, - хмыкает, маскируя всхлип, моя белочка, - Эдвард мне куда больший отец, чем Рональд… он вас всех смог заменить…
Розмари вздрагивает, будто ее окатили кипятком.
- ИЗАБЕЛЛА!
- Хватит! – прерываю их я, поднимаясь со стула. Спокойным, но громким голосом, чтобы остановить грядущую истерику обеих. Слезы и на глазах у миссис Робинс, и у Беллы. Я не желаю их там видеть, - сейчас не лучшее время для разговоров, нам всем нужно успокоиться. Розмари, - я поворачиваю голову к ней, стоя четко между ними, - сейчас вы поедете в отель, отдохнете как следует и будете к вечеру ждать нас, часов в семь. Мы еще раз поговорим, и прежде всего, поговорите вы с Беллой, я уверен, вам есть, что обсудить…
- Эдвард, нет, - Изза смотрит на меня исподлобья так же враждебно, как и на Роз, но в то же время очень болезненно, а в глубине радужки – со слезами.
- Вечером, - повторяю я, не желания больше ничего слышать, - я провожу вас, Розмари.
К моему удивлению, женщина, горько поглядев на Беллу, даже не упрямится. Видит эти слезы.
Она выходит из-за стола в направлении прихожей, очень громко ступая по полу, и то и дело смаргивает слезы.
- Сейчас, солнце, - мягко обещаю я Бельчонку, схватившейся для поддержки за стул, уговаривая на него присесть. Слезы, пока молчаливые, но уже на ее лице. Больно…
В коридоре Розмари с ненавистью надевает обратно пальто.
- Я надеюсь, что вы человек слова, Каллен, - шипит она мне, с горечью глядя на приоткрытую дверь кухни, - в противном случае, если вы отберете у меня дочь, я пойду на любые крайние меры.
При всем произошедшем, во мне еще есть понимание к этой женщине. И к ее словам.
- В семь мы будем в вашем отеле. Сообщите адрес по смс, - и открываю для нее входную дверь.
Теперь о том, что наш дом посещала американка Розмари Робинс, за день проделавшая столь долгий путь, напоминает лишь лужица грязи, стекшая с ее мокрых сапог.
…К тому моменту, как я возвращаюсь на кухне, Белла уже откровенно плачет, закрыв лицо ладошками. Упираясь локтями в дерево стола, она кусает губы, вздрагивая от каждого рыдания. И истерика ее только набирает обороты.
- Белочка моя, - я с состраданием глажу ее спину, ненавидя сам факт того, что она снова плачет, - оно того не стоит, правда-правда. У вас с Розмари все наладится.
Белла по-детски горько хныкает, мотая головой из стороны в сторону.
- Еще как наладится, - не останавливаюсь я, игнорируя ее реакцию, - ты еще над этим посмеешься, моя хорошая.
Присаживаюсь перед ее стулом с несколькими белыми салфетками. Уже покрасневшая от слез, Бельчонок замечает их далеко не сразу.
- Это все неправда, - вдруг схватившись за мои ладони, накрыв пальцами те самые салфетки, заверяет она.
- Что неправда?
- Все. Все, что она о тебе… про тебя сказала, - Белла с силой прикусывает губу, жмурясь, - ты очень хороший, ты самый лучший, ты – мой… пожалуйста, ну пожалуйста, не верь ей…
Ее столь отчаянный порыв доказать мне неправоту своей второй матери, опровергнуть ее заявления, просто скрасить этот приход и разговор, что он повлек за собой, саму ситуацию – она снова заботится обо мне. И куда больше, чем я того заслуживаю. Моя маленькая любящая девочка.
А ведь права. Еще даже сутки назад я бы уже занялся самобичеванием, послушав таких разговоров…
- Я верю только тебе, - убеждаю ее, с обожанием целуя тот кулачок, в котором пытается сжать мои пальцы, - и я тебя люблю. Давай вытрем слезы. Вечером мы все исправим.
На это Белла не отвечает мне. Не убеждает. Не принимается сыпать отрицаниями, что не пойдет.
Беззащитно взглянув прямо из-под черных ресниц, что вызывает взрывную волну горечи по всему организму, она приникает ко мне, стараясь покрепче прижаться. Обнимает, обернув руки вокруг шеи.
Ищет решимости? Веры? Поддержки?..
Чего бы ни искала, надеюсь, я даю ей это.
Ответными крепкими объятьями…
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
