Capitolo 39

СПАСИБО ОГРОМНОЕ ВСЕМ, КТО ПОДДЕРЖАЛ "РУССКУЮ" В ГОЛОСОВАНИИ ОСЕНИ. ВЫ - ЛУЧШИЕ ЧИТАТЕЛИ!

- Двадцать шесть, да. В этом году – двадцать шесть.
Эдвард поднимает голову, не отпуская телефонной трубки, и глядит на меня, нерешительно остановившуюся в дверях кабинета. Он сидит на своем удобном стуле из упругой кожи и металлическими подлокотниками, а на столе из красного дерева работает не выключенный ноутбук. Мой Алексайо, в очках с темной оправой, что вижу второй раз и первый – на нем, с сосредоточенным видом рисует что-то в своем блокноте. Не прерывая разговор.
Сразу же, едва их обладатель находит меня, аметисты теплеют. Он улыбается краешком губ, кивая на свой кабинет. Позволяет войти.
Я неслышной тенью проскальзываю внутрь, прикрывая за собой дверь. А ведь еще совсем недавно это было запретным чистилищем боли…
Сейчас все выглядит точно так же, но совершенно другая атмосфера. И Эдвард улыбается.
- Как она себя чувствует? – Ксай внимательно слушает собеседника, возвращаясь к своему рисованию.
Я подхожу к нему вплотную, желая не столько подслушать разговор, сколько почувствовать мужа рядом. С того момента, как он вернулся к работе, предоставив нам с Розмари возможность спокойно поговорить за чаем, прошло почти три часа. Уже слишком много времени для чертежей.
Краем глаза, с усмешкой глянув на меня, Эдвард гостеприимно поднимает вверх руку.
Я прижимаюсь к нему, с удовольствием забравшись на колени.
Как родитель ребенка, Ксай медленно поглаживает меня – волосы, плечи, спину – продолжая обсуждать что-то. И мне совершенно все равно в эту секунду, что. Он теплый и он мой. Никто, даже Розмари, не в силах нам помешать.
- …Все, что необходимо, Серж. Если не будет хватать – напиши мне.
Я с интересом разглядываю экран ноутбука, на котором разрослись в большущий чертеж серо-зеленые линии. С трудом, с приглядыванием, но можно попытаться увидеть тот самый хвост, оставшийся последним, что мешает завершить «Мечту». В чем, в чем, а в трудолюбии и целеустремлённости (порой, слишком жесткой ценой), Эдварду не откажешь.
Но компьютер это хорошо, а вот что рядом… случайно коснувшись блокнота Ксая взглядом, где он до сих пор орудует карандашом, я сперва не верю тому, что вижу.
Вот она, маленькая мордочка и чуть-чуть полупрозрачных серых усиков. Вот ушки, треугольные, как полагается, с кисточками. А вот гордость – хвост. Пушистый, изящный и точно переданный с помощью штриховки.
Бельчонок.
Он рисует в своем расчетном блокноте бельчонка.
Заприметив, что я раскусила его, Ксай еще раз тепло мне улыбается, прижав к себе. Он выглядит умиротворенным, хоть и читается на лице небольшая усталость.
- Держи меня в курсе, хорошо? Всего, - мужчина накрывает мою макушку подбородком, облизнув губы, - спасибо большое, Серж.
И отключается.
Мобильный кладется на стол рядом с карандашом и блокнотом. Программа на компьютере переходит в автоматическое сохранение.
- Какие красивые самолеты, - чувствуя немного нервозности Ксая, я легонько щекочу его, прикасаясь под ребрами, - пушистые…
Муж мягко посмеивается, согревая мои волосы дыханием. Снимает очки.
- Это творческий перерыв.
- Очень творческий, - я поднимаю голову, разорвав нашу привычную связь, и чмокаю Аметистового в щеку, - спасибо, Алексайо.
- Он даже не цветной, Белла…
- Ну и что? К тому же тут, по-моему, все сто оттенков серого. Это мастерство – выдавить из одного цвета столько отдельных.
Эдвард закатывает глаза, но с довольным лицом притягивает меня еще ближе. Обе его руки теперь на моей талии, а губы целуют затылок, убирая с него волосы.
- Ты пришла захвалить меня, моя радость?
- И не только, - чуточку прикрыв глаза, не могу не наслаждаться его прикосновениями, - я пришла напомнить, что на часах уже за полночь… а ты еще здесь.
- Составишь мне режим?
- Уже, - с усмешкой заявляю, взъерошив его волосы. Эдвард расцветает от этого жеста так ярко и так быстро, что мне ничего не остается, как изумленно моргнуть. От любимого лица лучится столько тепла, что впору запасаться им на зиму. Следующую.
- Что?..
- Ты непосредственная со мной, - муж ласково трется носом о мою щеку, - я очень этому рад.
Вот так, значит? Я запомнила.
- Я бы показала тебе больше непосредственности, но, боюсь, Роз не оценит…
- Я терпелив, мой Бельчонок.
Эдвард, мягко качнув головой, просто обнимает меня, выпуская всю свою любовь наружу и не жалея ни грамма от нее. Светящийся, счастливый и успокоенный, он – загляденье. Неспроста Розмари сегодня так и не сказала больше ничего дурного в его адрес. Сложно не увидеть эту ауру Эдварда, столь же прекрасную, как и он сам.
- Вчера мне так не показалось, - бормочу, запуская пальцы в его волосы, - ты не мог потерпеть ночь, а собираешься выдержать три дня?..
- Это – твоя мама, Белла, - Серые Перчатки со всей серьезностью кивает, не давая поводов усомниться и чуть смещая акценты нашей игры, - так что я буду ждать столько, сколько потребуется. Даже если она решит задержаться.
- Не решит, - я мрачнею, - она сказала, Рональд ее отпустил только на это время… потом все равно отзовет.
- Ему нужен отчет, - Ксай с обожанием поглаживает мои скулы, - что я не обижаю тебя.
Меня смешит само построение этой фразы. Ее невозможность.
- Он обижал меня больше тебя…
- Больше не будет, - недовольный моей грустью, Эдвард потирает то место между бровями, где обычно собирается моя морщинка от нехороших мыслей. Он подавляюще нежен. – Никто тебя не тронет, мое сокровище.
- Звучит вдохновляюще… - силясь вернуть наш прежний настрой, шепчу я. Улыбаюсь краешками губ, выискивая на лице Эдварда вдохновение, дабы улыбнуться по-настоящему.
И нахожу, ну конечно же. У Гуинплена самая красивая улыбка на свете.
- Это правда, - он посмеивается, потершись носом о мой нос, для чего вынужден чуть наклониться, - так что не спорь.
- Не спорю…
Алексайо легко целует меня, не давая поводов сомневаться, даже если вдруг их не озвучиваю. Он счастлив. Сегодня, почему-то, как никогда.
- Серж звонил?.. – как бы между прочим зову я, снова коснувшись взглядом грифельного Бельчонка.
- Да.
- И что?..
- Все хорошо, - голос Ксая не срывается, не грубеет, он абсолютно спокоен. А это и меня успокаивает.
- Константа идет на поправку?
- Практически, - муж приглаживает мои волосы, закрыв ноутбук, - они поедут в Германию. Через месяца два все должно стать на свои места окончательно.
- И это радует тебя.
Эдвард тихонько фыркает.
- Конечно, моя маленькая. Только не ревнуй, - почти требует он. Горячо целует мой лоб, а затем, пользуясь своим преимуществом в росте, и мои веки. Задерживается на ресницах.
- Не могу ничего обещать… - юлю я.
- Это напрасно, Белла. Тебе как никому должно быть известно.
- В таком случае, обещаю не доходить до крайностей, - изгибаюсь, целуя его скулу, для чего приходится чуть приподняться, и прижимаюсь щекой к щеке. Гладковыбритая кожа Ксая ужасно непривычна моей… но стоит отдать должное, она ничуть не хуже, чем продуманная щетина. Мягкость порой то единственное, что нам нужно.
- Это меня радует, - шутливо докладывает Серые Перчатки, отодвигаясь от стола. Рука многообещающе проникает под мои колени.
И Эдвард встает. Вместе со мной. С легкостью.
- Пойдем, - наблюдая за моим вопросительным взглядом, он покрепче придерживает мою талию, не давая упасть с высоты своих рук, - думаю, ты все равно больше не дашь мне рисовать…
- Ты обещал не переутомляться, - укоряющим на его замечания тоном докладываю я, - все, мы держим обещания.
- Держим-держим, Бельчонок. Как скажешь.
И он выходит из кабинета, увлекая меня за собой.
Мимо оконной спальни Роз, где закрыта дверь, мимо моей бывшей спаленки, к нашей, Афинской… на мягкую-мягкую кровать, где так непросто сдерживать свои «низменные» порывы.
Эдвард кладет меня на постель, отказываясь останавливаться в дверях, и только потом обращается к своей пижаме, сложенной на комоде.
Получив из рук мужа свою одежду, я скидываю кофту почти синхронно с ним. И не могу сдержать восхищенной улыбки, наблюдая за тем, как Алексайо раздевается.
- Никогда не сомневайся в своей сексуальности…
Эдвард изумленно оборачивается в мою сторону. Уже без рубашки, но еще не в футболке. С обнаженным торсом.
Я любовно пробегаюсь глазами по его бархатной бледной коже, подтянутым мышцам, началу бедер. С горечью вспоминаю, почему наша близость невозможна сегодня… но все же промолчать не в состоянии.
- Ты прекрасен…
Алексайо смущается, но всего на мгновенье. Он медлит, оставляя рубашку на комоде, а затем придирчиво глядя мне в глаза. И лишь потом, будто убедившись в чем-то, с нечеловеческой скоростью оказывается на простынях постели. Я даже не успеваю снять как следует свою кофту.
- Я очень тебя хочу, - поражающе честно заявляет он, обняв меня за плечи и прижимая к себе, - я компенсирую это время, Белочка… вдвойне…
Я завороженно наблюдаю за зрелищем страстного, изнывающего от своего желания Эдварда. У него тесные джинсы, упругая кожа, горящие огнем глаза и улыбка, дьявольски красивая, наполненная обещанием, уже озвученным вслух.
Таким я вижу Эдварда впервые. И я испытываю ничто иное, как восторг.
- Мой, только мой, - шепотом отвечаю, будто невзначай коснувшись его спины. От того, что Роз осталась ночевать с нами, мне впервые горько.
Три дня теперь это слишком, слишком долго…

Чуть позже, уже ночью, когда мы с Ксаем оба в пижамах лежим друг рядом с другом, тесно обнявшись, а вокруг нет ни намека на секс, только нежность, я все-таки задаю волнующий с самого утра вопрос.
Тихо. Шепотом. На русском.
- Как думаешь, она примет меня?
Эдвард удивлен моим выбором языка.
- Ты боишься, что нас подслушивают?
- Здесь тонкие стены…
- Белочка, - муж улыбается, но не столько снисходительно, сколько нежно, - все в порядке. Здесь не контрразведка, а твоя мама. Ну конечно же она все поймет. Только дай ей немного времени.
- Я боюсь, она захочет что-то предпринять, если не поверит… я боюсь за тебя, - упрямо продолжаю гнуть свою линию.
Такие мысли разъедают сознание. Я очень хочу не давать им ход, но окольными путями они все же отвоевывают себе место под солнцем.
Рональд влиятелен. Рональд может, если захочет, нанять… и все…
Разве можно надеяться на его сострадание?
- Ну ты же дочка не Аль Капоне, - пытается успокоить меня Эдвард, ласково целуя волосы, - и я далеко не мальчик. Со мной никто не будет воевать такими методами.
Мне почему-то становится холодно. И горько.
- Без звезд жить нельзя, - потеснее прижавшись к Каллену, произношу я, - ты сам так говорил… я не смогу, Эдвард. Не… не сейчас…
На глаза наворачиваются слезы. Я вдруг, когда эти разговоры с Роз, обсуждения, вообще весь этот плохой день закончен, вспоминаю подробности. Разницу в возрасте, противность настоящего нашего брака маме и Рональду, упоминание о Константе и том, что она едва не сделала с Эдвардом, сам факт существования его изболевшегося сердца…
Господи, как же я хочу в Грецию… Карли и Эммета с собой – и в Грецию… на Санторини… на родину Когтяузэра и Натоса с Ксаем. Там солнечно, тепло и спокойно. Там никто не достанет.
- Что ты совсем расклеилась, Бельчонок, - мягко утешает Эдвард, будто почувствовав подступ моих слез, - тебе не придется. Все. Не думай о плохом, для этого нет причины. Давай лучше будем думать о хорошем.
- Не оставляй меня, пожалуйста, - откровенно, не боясь больше этой слабости, умоляю я. К черту русский. - Кто бы что ни говорил… ты же не передумаешь, правда?
Вроде бы глупость, а вроде бы и нет. С таким количеством убеждений… прежний Алексайо уступил бы им. Я, на самом деле, до сих пор боюсь, что он уступит. Разуму, стереотипам, правильности… от этого мурашки по коже и отсутствие сна. Замолчанный страх.
Каллен приподнимается на локте, становясь выше меня. Убирает с лица волосы, ласкает скулы.
- Белла, вероятность того, что я передумаю, - вкрадчиво объясняет он, не давая в себе усомниться, - настолько же велика, насколько и вероятность, что солнце вдруг откажется светить на небе. Или луна передумает на него выходить.
Я хмыкаю, поджав губы.
- Поэтично…
- Правдиво, - умиротворяюще, нежно заверяет муж, - я твой, ты сама так говорила. Навсегда. Я не передумаю, Белла.
Стоит признать, озвученное им самим, это уже не так страшно. В него верится. В правду.
- Я люблю тебя, - поворачиваюсь на другой бок, приникая к груди Ксая и устраиваясь рядом с ней в излюбленной позе комочка, - спасибо…
- Спасибо, - эхом отзывается муж. И накрывает нас обоих одеялом, кладя свои руки, как гарант моей защищенности, поверх него, - спокойной ночи, золото. Не дозволяй никому и ничему портить тебе настроение.

* * *

Я не понимаю, где я просыпаюсь.
Просто открываю глаза и чувствую, что лежу на спине. Что сжимаю обеими руками чьи-то ладони, а вокруг – темнота, тишина и удушающее тепло.
Я задыхаюсь в этом душном коконе, у меня на лбу капельки пота. И я ощущаю дрожь. Слишком сильную, дабы о ней не думать.
- Мальчик… - хнычу в потолок, не надеясь, что кто-нибудь меня услышит.
В сознании будто комната из зеркал, где раз за разом, круг за кругом мелькают повторы моего кошмара. Со всеми подробностями. Без единой скрытой детали.
- Мальчик… - и слезы. Вниз, уверенно, по щекам. Те самые, которых так боялся Эдвард.
Возможно, они притягивают его? Он их чувствует?
Я не имею представления. Просто вдруг те ладони, что держу, пожимают мои, передавая их одной, левой руке, а правая прикасается к лицу.
Я вздрагиваю, дернувшись влево, но натыкаюсь на теплую преграду в виде плеча, заключенного в мягкую материю футболки. Пижаму Ксая.
- Радость моя… - шепотом, толком не понимая, сплю или уже нет, зовет муж. Пальцы движутся как можно нежнее, утирая слезы, а встревоженное выражение лица пытается понять, в чем моя проблема. Он еще сонный, но уже мой. Полная ясность мыслей.
- Мальчик… - так, будто это все объясняет, всхлипом повторяю я. Зажмуриваюсь.
Эдвард подбирается ближе, не разгадав ребуса. Я хватаюсь за его ладонь, будто собирается вырвать ее, на что мужчина чуть сильнее пожимает пальцы. Он рядом, совсем рядом, здесь. Просто уже выше моего плеча, у лба. Целует его, стремясь доказать свое присутствие.
- Какой мальчик, белочка?..
Мне больно. Так нестерпимо, так до жути больно, что, кажется, нет выхода. Разорвет изнутри, выпотрошит душу. Господи…
- Черноволосый и… маленький… и грустный… - перечисляю, сбиваясь на каждом слове от проникающих в голос слез, - его нельзя обижать… нельзя, нельзя никому!..
Эдвард окончательно теряет суть повествования.
Но мои объятья крепчают.
- Бельчонок, - он притягивает меня к себе, чуть упирающуюся, обхватывая обоими руками и давая свободу ладоням, - дыши, дыши глубоко и ровно, со мной. Не плачь. Ничто не стоит твоих слез.
- Но ему никто не поможет…
- Это сон, сон, солнышко, - Алексайо прокладывает дорожку поцелуев по моему лицу, отказываясь верить, - он в полном порядке, я уверяю тебя. Кем бы он ни был.
- Но ему было больно! Ему было так больно, Ксай… - плачу, почти физически переживая то, о чем говорю, - я видела, как он плакал… я видела!..
- Расскажи мне, - подбадривает Эдвард, приподнимаясь на постели. Я у его груди, я в безопасности, он не оставляет меня. И действительно хочет помочь всем, чем только может, даже если в темноте спальни его голос – мой единственный ориентир.
- Он такой добрый… и у него такая душа… - хнычу, жмурясь, - он ангел, у него настоящие крылья… он всем-всем помогает, а ему… никто!
Эдвард не может разделить моего горя до конца. Он не в состоянии понять его по той простой причине, что… запрещает себе понимать. Отваживает эти мысли, отталкивает. А я больше так не могу.
- Белла, ему наверняка есть кому помочь, ну что ты…
- НЕТ! – почти истерично выкрикиваю я, - его постоянно трогают, но никто не помогает! У него справа лицо холодное… и сердце у него болит… и глаза… глаза, аметистовые, бывают такие мокрые…
Истинно, честно и без уверток. Я утыкаюсь лицом в грудь Серых Перчаток, рыдая уже в голос, откровенно, пока он сопоставляет факты, мои слова и истерику. Ищет ответ.
- Бельчонок… - баритон вздрагивает, будто по нем прошлись каленым железом, - тебе приснился Сими?
- Т-ты на Сими… - плачу, припоминая все те кадры, какие впечатались в память лучше любого клейма. Прежде всего, ожившее израненное лицо Эдварда из газетной вырезки, из сотни кусочков. Затем мое собственное представление картины избиения и, по описаниям Эммета, рек крови. А потом эти пластические операции, «невозможность нормально есть», и ангел-Карлайл, в честь которого назвали Каролину… вся это ужасная история.
Я понимаю, что мы не там. Я понимаю, что прошло уже больше тридцати лет, я понимаю, я все, все понимаю… но от того мне ничуть не менее больно за того, кого все раз за разом пытаются втоптать в землю.
Последняя попытка была этим утром… Роз…
- Белла, - немного растерявшийся Эдвард придерживает меня рядом, - ну что ты, девочка, это же… это давным-давно закончилось. Ничего больше не повторится. Я в полном порядке, посмотри! Я рядом с тобой и всегда буду. Я клянусь.
- Они тебя заберут! Они все! Рональд, Роз, Джаспер, Дем… им всем… ты!..
Ксай сбивает одеяло, которое и без того перекрутила я, больше прежнего, когда старается меня укрыть.
- Жарко, жарко… - противлюсь, запрокидывая голову, - не могу…
Прохладные костяшки пальцев касаются моего лба. Но, видимо удовлетворенные результатом, быстро убираются.
- Любовь моя, все, - Алексайо садится на постели, твердо намеренный разорвать этот замкнутый круг. Он поднимает меня следом, увлекая за собой, и сажает, как однажды Каролину, к себе на колени. В колыбель из рук. – Прекрати себя истязать. Это кошмар. Это плохой, недостойный сон. Но он кончился. И я здесь.
- Но он правдивый!..
Мотнув головой, Ксай перехватывает мою правую руку, кладя ее себе на лицо. Сам гладит кожу моими пальцами, вынуждая совершать хоть какие-то движения.
- Я тебя чувствую, - заявляет он, не юля и не выдумывая, - это моя особенность, Белла, чувствовать только тебя. Это мой дар, а не проклятье. Мне ничуть не больно. И я счастлив быть для тебя Уникальным.
Мои слезы начинают течь с новыми силами. Бурными, неуемными потоками они орошают щеки, скулы, касаются губ. Какие же соленые…
- Всегда Уникальный, - сбитым шепотом подтверждаю я, собственноручно касаясь его кожи, - не сомневайся.
- Я и не сомневаюсь, - Эдвард, подбодренный моими действиями, говорит чуть громче, - это не стоит твоих слез, Белла. Ничего не стоит.
- Яркий сон…
- Это моя вина, Бельчонок, - он грустно, абсолютно без юмора усмехается, - я не должен был рассказывать тебе столько ненужного. Ты испугалась, вот итог.
- Я всегда за тебя боюсь…
- Это не то, чего я хочу для тебя, ты ведь понимаешь?
- Любовь предполагает беспокойство… а я тебя люблю.
Я смотрю в мерцающие, горестные аметисты, что так ко мне внимательны, и не стесняюсь ни слов, ни слез. Этой ночью, здесь, где бы ни была Роз и что бы ни происходило, я хочу быть вместе. Во всех планах. Во всех смыслах.
Нас который раз этим днем пытались разлучить. Я была очень самонадеянной, раз рассчитывала, что это пройдет безболезненно.
- Не плачь, - просит Ксай, со своей коронной нежностью стирая мои слезы, - я прекрасно понимаю тебя, моя радость. Но беспокоиться здесь не о чем.
- Я просто… я просто ничего не смогу сделать, если кто-то захочет… в плане, физически… я беспомощна физически, Эдвард… у меня сил не хватит тебя удержать…
- Как будто я по доброй воле куда-то пойду, - он снисходительно смотрит мне в глаза, убирая с лица взмокшие волосы.
- А если не по доброй?
- А если не по доброй, то тем более, - он усмехается, на этот раз почти злорадно, - пусть попробуют. У них нет шансов. Гуинплен, однажды потеряв Дею, второй раз не позволил себе такой оплошности.
- Не смей топиться…
- Бельчонок, - завидев капельку улыбки у меня на губах, сквозь слезы, Алексайо расслабляется, - не бери столько всего в голову. Видишь, тебе даже снятся сны. Это лишнее.
- Просто они все вокруг… и все против…
- Это не станет проблемой, - клятвенно обещает муж, - пусть лучше попробуют забрать у неба звезды…
Я ухмыляюсь, сморгнув оставшиеся слезинки, и кладу подбородок ему на плечо. Обвиваю за талию.
- Пусть попробуют…
И нас словно бы слышат. Как проклятье.
Я снова остаюсь в дураках и не успеваю ничего понять, просто организм реагирует быстрее сознания. По нему проходит ледяная дрожь, а зубы до крови прокусывают губу. В глазах сухость, а в горле – резь. И стучащее, исступленно, как птица в клетке, забившееся в висках сердце.
…Огненная вспышка ярким желто-белым пламенем пронзает небосвод. И чуть приоткрытое окно, завешенное шторами, не остается безучастным. С грохотом оно распахивается от порыва ветра, а молния озаряет тени штор на стене. Дорисовывает их подробности как в самом страшном из кошмаров. Здесь можно увидеть все.
- Гроза… - севшим, мертвым голосом констатирую факт я. И так же, как ветер влетает в комнату, прогоняя извечный болезненный жар моего кошмара, взбирается на подступы к сознанию смертельный страх.
Мама. Одуванчики. БА-БАХ.
Гром…
- Нет, - четко, достаточно громко проговаривает Эдвард. И реагирует куда быстрее, чем я додумываюсь закричать, дабы выпустить хоть частичку ужаса наружу. Он перехватывает мои бедра, удерживая на руках, а ладонью накрывает талию, не давая упасть. И быстро, даже слишком по моим меркам, поднимается с постели.
Путь один – в ванную. К ней Алексайо и стремится.
Я моргаю всего раз – а вокруг уже вместо постели и простыней белая плитка, мой знакомый пуфик бежевого цвета и душевая кабина. А яркий свет нещадно бьет по глазам, сменяя темное царство комнаты.
- Не надо, не надо… - умоляюще плачу я, обращаясь то ли к молнии, то ли к погоде в принципе, - только не сейчас, не сейчас…
Мои повторяющиеся фразы глубокими бороздками отражаются на лбу Ксая.
- Тише, Белла, - серьезным, почти приказным голосом велит он. Бог знает откуда взяв одеяло, то самое, с постели, накрывает им мои плечи, - это не гроза.
- Ты что!.. – меня подбрасывает на месте, а слезы восстанавливают утраченные позиции. - Там…
- Там фонарь, - убежденно кивает муж, - и ничего другого.
Я с силой сжимаю зубы. Скоро треснут.
- Ксай, ты издеваешься…
- Поверь мне, - он говорит таким тоном, что то самое мое недоверие выглядит чистой воды глупостью, - посмотри, ты видишь здесь молнию?
- Но в спальне!..
- Здесь ее нет, - Алексайо, в своей свободной темной футболке, в своих пижамных штанах присаживается на корточки перед моим пуфиком, обхватывая ладони. Не похоже на то, что он вообще спал сейчас. Лицо такое же, как и всегда, бодрое, сосредоточенное. И пусть на нем морщины горечи, глаза горят. Меня обогревает этим пламенем, столь сильно понадобившимся после страшного ветра.
- А снаружи есть, - упрямо, но уже не так уверенно, говорю я. Возможно, все это – продолжение кошмара? Мне хочется верить, что, когда открою глаза, в спальне будет утро, за окном – солнце, а на подушке рядом устроится Эдвард, всегда так по-детски обхватывая ее обеими руками. Мне безумно нравится его спящий вид… расслабленный и успокоенный, как того заслуживает.
- Тебе показалось, Белла. Ничего нет.
- Ты меня так не успокоишь…
- Я не пытаюсь тебя успокаивать, я констатирую факты, - он как можно более наплевательски пожимает плечами, протянув мне руки. И, когда принимаю предложение, пересаживается на пуфик, заново заключая меня в объятья. – Но это все скучно. Давай я лучше расскажу тебе, что мы будем делать завтра…
- Если оно наступит, - содрогнувшись при мысли о молнии, реальной или нет, я морщусь.
- Завтра наступает в любом случае, хотим мы того или нет, - философски произносит Ксай, - так что слушай. Прежде всего мы с тобой наварим манной каши. Розмари наверняка не пробовала ее и ей бы хотелось приобщиться к русским традициям.
Манка? Для Роз? Даже со слезами, даже при условии испуга, меня пробивает на смешок.
Он тысячей светлых искр отражается на лице Алексайо.
- Я боюсь, она не оценит нашего шедевра…
Меня трясет. Эдвард не может этого не заметить.
- А мы без единого комочка, - он вызывающе подмигивает мне, улыбнувшись до максимальной отметки своих губ, - так что пусть сперва распробует.
Роз… боже мой, еще и Роз… что же мне с ней делать?
Нежданные мысли новой волной болезненности проходятся по еще саднящим ранам. Я всхлипываю.
- Потом, - делая вид, что не обращает на это внимания, Эдвард потирает мои ладони в своих, особое внимание уделяя нашим кольцам, согретым от касаний, - мы с тобой добавим к нашему сервизу несколько новых вещей из гжели. Только и с красными, и с желтыми цветами… какой тебе больше всего понравится, такой и выберем. Возьмем и сделаем в принципе новый сервиз. Подарим твоей маме и мистеру Свону в Лас-Вегас.
От его идеи я чуть расслабляюсь. Эдвард умеет заговаривать зубы, этого не отнять. Тем более говорит он сейчас таким будничным, умиротворенным тоном, что волей-неволей я задумываюсь, почему вообще развела здесь соленые озера. Нет повода. Никогда не было.
- Нарисуем Элвиса из цветов?..
Мужчина ласково посмеивается, довольный тем, что я слушаю.
- Кого угодно. Но разве тебе не интересно, мое солнце, что будет дальше?
Я подаюсь назад, облокачиваясь на Эдварда, и немного прикрываю глаза. Одеяло, принесенное им и накинутое на мои плечи, согревает.
Возможно, мне действительно показалось… не было молнии?
Но разве же такое может показаться?..
- А дальше, - не дождавшись моего словесного ответа, Эдвард продолжает сам, - мы поедем к нашему маленькому золотку с ее любимым новым котенком, которого привезла домой ты. Когтяузэр, его греческое величество, наверняка жаждет оцарапать кого-нибудь из нас…
При упоминании Каролины я не могу сдержать улыбки. Помню, чудесно помню ее радость и восторг, когда кот появился в доме, и ту несдержанную благодать, сразу же окутавшую нас всех с ног до головы.
Этот греческий кот принес в семью мир. Как им не восхищаться.
- Розмари не любит кошек…
- Зато она увидит, как ты любишь. И кошек, и детей, - Эдвард нежно целует мой висок, успокаивая все еще стучащую в нем кровь, - разве это не чудесно?
- Ознакомление с русской фауной…
Он посмеивается моему определению, не скрывая своего удивления им.
От этого смеха почти унимается моя дрожь… легче…
- Можно и так сказать, - а потом с любовью, столь искренне, проходится по моим волосам. Сверху и до самого низа, не обделяя своими касаниями ни одну прядь.
Мои волосы уверенно отрастают и это не может не радовать. Думаю, к лету я верну себе прежнюю длину. И уже никогда не посмею отправиться в парикмахерскую, чтобы состричь их.
- А вечером, - завершая свой рассказ, произносит Ксай, - мы поедем и купим маффинов всех вкусов, которые ты захочешь. Или брауни, если вдруг ты вернула себе к ним интерес. Или все то сладкое, что тебе заблагорассудится. Я думаю, сейчас это к месту, как считаешь?
- Предлагаю взять с собой Карли…
Несмотря на то, что я говорю чуть сдавленно, мое предложение окрыляет Алексайо. Или же то, что уже не плачу.
Он зарывается носом мне в волосы, целуя и их, и кожу, и без сокрытия, широко и ласково, улыбается.
- Ну конечно! Но тогда нам придется купить еще и желатинок… она их обожает.
Я помню. Усмехаюсь, понимая, что помню. Из Лас-Вегаса Эдвард вез безумно огромную упаковку Haribo. Я еще тогда подумала, что он желатиновый маньяк…
- Знаешь что, - спустя не больше, чем полминуты тишины, произносит Каллен. Будто только что вспомнив, - говорят, коты любят чистых… а мы с тобой сегодня так и не побывали в душе.
- Но сейчас ночь…
- Ночью вода теплее, - с убеждением докладывает муж, - можем попробовать. К тому же, ты дрожишь, моя радость. Надо тебя согреть.
Мне становится не по себе. Впервые на его руках, под этим одеялом, как-то страшновато… или просто стыдно.
- Ксай… - шепотом, будто нас подслушивают, я оборачиваюсь на него. Мои глаза, мои черные ресницы, мои красиво очерченные скулы и губы, такие манящие… несколькими часами ранее я бы все отдала, чтобы с ним быть. А сейчас… сейчас боюсь, что сойду с ума, притронься он ко мне не так ласково, - ты мне вчера говорил… я вынудила тебя сказать, наверное, что если ночью вдруг, то ты не будешь… не станешь со мной… спать…
Это сложнее, чем казалось в голове. Я до боли боюсь разочаровать его и обидеть. Я знаю, что кто, кто, а Эдвард никогда не позволит себе унизить меня. И все же, этой ночью любви в переносном смысле слова мне бы не хотелось.
Черты Алексайо, когда слушает меня, смягчаются. Взгляд будто набивается легким пухом, руки становятся трепетными, касаясь меня как самой хрупкой вещи на свете.
- Бельчонок, ничего подобного, - серьезным, не терпящим моего недоверия тоном, произносит Серые Перчатки, - я хочу тебя согреть. Я не стану делать ничего непристойного. Я тебя люблю.
- Просто согреть? – меня потряхивает с новой силой.
А раньше ведь наоборот, в грозу реальную или вымышленную, впустить в себя кого-то казалось единственным выходом. Отчаянным и действенным.
- Просто согреть, - эхом отзывается Аметистовый, - доверься мне.
Как будто я могу иначе…
- Я верю…
Эдвард, получив мое согласие, не спешит подниматься с пуфика. Он осторожными и выверенными движениями раздевает меня, но не как свою женщину, а как девочку в самом начале наших отношений, не собираясь никак демонстрировать желания обладать.
Для меня. За меня. Ради меня.
И точка.
Избавленные от одежды, мы становимся под горячие струи душа, отрегулированные до нужной температуры самим Ксаем еще до того, как я оказываюсь внутри. Он закрывает матовую дверцу, поворачивая меня к себе лицом, и с улыбкой обожания всматривается в глаза.
Ни на миг их не отпускает.
- Не бойся меня, - призывает он, проводя по моим щекам, окрасившимся румянцем, теплыми пальцами, - я хочу показать, как ты дорога мне, и только, мой Бельчонок.
- Просто вода горячая, - краснея еще больше, бормочу я.
Эдвард понимающе кивает. И берет с полки оптимистично-желтую мочалку в виде утенка, выливая на нее каплю шампуня.
Я слышу запах и по телу бежит дрожь. Сладкая, теплая и счастливая.
Клубника…
- Ты не против? – одними губами зовет он, заприметив мой интерес.
- Только за…
С этого момента и начинается моя маленькая, бог знает во сне или наяву, сказка. Безупречно красивый во всех проявлениях мужской красоты, Эдвард проявляет столь же безупречно-красивую нежность в прикосновениях. Моет меня, будто воспевая, восторгаясь телом. И, сразу же после первого касания, начинает напевать кое-что столь светлое и знакомое, что на глаза снова наворачиваются слезы. Но на сей раз – радости.
- Νάνι νάνι καλό μου μωράκι, - по спине, к бедрам, и обратно, с любованием, - nάνι νάνι, κοιμήσου γλυκά…
Греческая колыбельная их с Натосом матери. Любимая песня Каролины. Почти гимн бескорыстной, безудержной и такой платонической, священной любви.
Не удержавшись, я приникаю к плечу Ксая, обнимая его за пояс.
- Σ‘αγαπώ¹…
Эдвард приостанавливается, с особой лаской пройдясь по моим волосам.
- Σ‘αγαπώ, солнышко… но откуда ты знаешь?
- Я хочу тебя знать, - достаточно ровно, почти успокоившись, заявляю, - правда, это пока все…
- С таким количеством языков я сделаю тебя лингвистом, - мягко посмеивается муж, бархатно целуя мой лоб.
- Тебе позволено делать со мной все, что угодно, - искренне заявляю я. И не стыжусь теперь посмотреть в самое нутро аметистов.
Такие родные и настоящие, такие близкие, способные успокоить и позаботиться обо мне, всегда готовые за меня и для меня пожертвовать чем-то…
Это точно крылья, это точно Душа. Я никогда не думала, что вхожу в круг тех счастливчиков, которым позволено испытать слово «любовь» на максимум.
- Тогда я знаю, что мне делать, - сокровенно произносит Эдвард. И, легонько поцеловав меня прежде в губы, а затем чуть ниже, в их уголки, продолжает свое занятие.
А ванну заполоняют чудесные греческие слова:
- Φιλιά να σου δώσει πολλά τρυφερά²…

Когда наши банные процедуры подходят к концу, Эдвард, проследив за тем, чтобы я безболезненно смогла оказаться на ровном нескользком полу, отлучается в комнату закрыть окно. Он дает мне ту необходимую минуту, чтобы надеть пижаму и закрутить волосы в полотенце, и возвращается, успевший одеться быстрее, дабы отправиться со мной в кровать.
Не скрываю от него той нерешительности, с какой покидаю ванную комнату.
Разомлевшая в теплой воде, под напевы Эдварда и его ласку, выхожу в темноту боязливо, готовая при первой же вспышке молнии пулей влететь обратно в безопасное пространство без окон.
Но боязнь моя, как и страх, выходит напрасной.
В спальне тихо, спокойно и темно, как прежде. Да, чуть свежее, потому что только закрыли окно, но не более того. Да и мне не жарко…
Я ложусь на подушки, давая Ксаю как следует обнять себя, и не могу понять, приснилась мне гроза или нет. Он с таким энтузиазмом утверждал обратное… видимо, это просто последствия моего кошмара-воспоминания. Расшатанные приездом Роз мысли, большое количество новых впечатлений… вот и появляются из глубины души страхи. Закономерно, в принципе.
Я тяжело вздыхаю, опуская голову и проникаясь теплом и приятной тяжестью рук мужа.
С ним не страшно.
Алексайо значит Защитник, в какой раз убеждаюсь.
Какое же чудесное имя…
- Спокойной ночи, моя белочка, - шепчет мне на ухо Ксай, разгоняя тишину сомнений.
- Спокойной ночи, - более-менее пришедшая в себя, хоть и малость настороженная, все же решаюсь закрыть глаза, - спасибо…
…А сон будто бы витает где-то рядом. Сразу, не давая даже услышать ответ, забирает к себе. Ублажает беспечностью и теплой расслабленностью королевства без горестей.
Хороший день.

* * *

Мое солнце наконец спит.
Свернувшаяся клубком, пригревшаяся у моей груди, Белла ровно дышит, о каждом своем вдохе и выдохе оповещая меня теплым дыханием, и на лице ее больше нет ни страданий, ни боли. Высохшие слезы смылись под теплым душем, а шелковистые подсыхающие волосы пахнут моим клубничным гелем.
Она так обрадовалась, когда я его предложил…
Глубоко вздохнув и стараясь не потревожить ее, я легонько, почти неощутимо прикасаюсь к порозовевшей от тепла щеке. Когда, проснувшись, она так жаловалась мне на жару, я грешным делом подумал о температуре… до кошмаров Бельчонка мне казалось, страшнее быть ничего не может. Я помню, как умирала мама. Это была ужасная смерть, но спасало ее забытье… а Белла под его действием наоборот, мучается сильнее. Но и бежать ей, кроме как в его объятья, прежде было некуда.
Сегодня мое солнце доверилось мне. Почувствовав рядом, поступило так, как я и всегда просил – открылось, выпустило боль наружу. Только откуда же мне было знать, сколько ее внутри…
Я наивно полагал, большую часть жизнь точно, что мои наказания – это смерти, потери, диагнозы и бесконечные проблемы с Конти. Но истинное мое наказание, больше похожее на Ад, более суровое – слезы Беллы. Беллы и Каролины, конечно же, но мой Малыш сейчас плачет куда реже, чем моя белочка.
И в каждом ее всхлипе, в каждом неровном вздохе, дрожи, выкрике – моя погибель.
Эмпатия это или нет, но я чувствую жену каждой клеткой. Возможно, поэтому она доверяет мне больше всех. Она зовет меня во время грозы.
…За дверью слышны шаги. Тихие, наверняка незаметные в обычном состоянии, но теперь, прислушивающемуся к Белле, они совершенно мне ясны. Не скрыты.
Невольно я прижимаю сокровище ближе к себе. Защищать ее – моя главная обязанность и как мужа, и как мужчины. Особенно ночами, когда так уязвима. Когда так страшно.
Но тревога оказывается ложной.
В щелке между дверью и косяком, чуть опустив ручку, появляется Розмари. Растрепанная, в синих тапочках, женщина многозначительно смотрит прямо на меня. Находит в темноте.
Ее немой вопрос, очевидный настолько же, насколько вообще можно охарактеризовать хоть что-нибудь, повисает в пространстве.
Я медленно киваю.
Благодарная, она незаметной тенью просачивается в комнату, чуть приоткрыв прежде плотно закрытую дверь. В своей сорочке в горошек и халатом поверх нее, подходит ближе к нашей постели, с болью глядя на Беллу.
- Заснула?.. – то ли вопросом, то ли утверждением протягивает Розмари. Тихонько замирает над нами.
- Да, - едва слышно отвечаю, придерживая Бельчонка рядом обеими руками. Я никому не позволю больше нарушить ее покой – даже пресловутой чертовой погоде.
- Значит, будет спать. У нее не очень чуткий сон.
Я могу с этим поспорить. Но сейчас, ощущая расслабленность Беллы, не намерен. Ее мать права.
- Гроза была… - Роз передергивает, едва она продолжает, и я узнаю в ней себя. Страх в глазах, желание быть полезной, проклятье в сторону вещей, что выводят Беллу из равновесия. И, конечно же, любовь. Я никогда не сомневался в том, что эта женщина любит мою девочку. Белла называет ее мамой, Белла слушает ее и разрыв с ней едва не стоил ей жизни… а Роз отвечает полной взаимностью. Она не побоялась прийти в мой дом, чтобы отвоевать у старого извращенца свой Цветочек. И я уверен, не согласись мы на разговор, последствия могли бы быть куда жестче. Миссис Робинс не бросает слов на ветер.
- Гроза прошла без потерь.
- Я слышала, она плакала?..
- Мне удалось ее успокоить.
- Помогли зашторенные окна? – голос женщины не громче шепота, но мне чудесно слышно. Видимо то, как умиротворенно Белла спит рядом, как безмятежно ее лицо, играет решающую роль.
- Скорее, ванная комната… - я стискиваю зубы, припоминая то, как пытался заговорить белочке зубы, - для нее не было грозы.
- Там окон нет…
- Нет.
Розмари впервые за все время поднимает на меня глаз. Чуть исподлобья, но зато искренне. Она смущена.
- Вы заботитесь о ней, Эдвард…
Она говорит это так, будто бы подобное положение вещей – дикость. Или я дикое животное.
- Белла – моя жена.
Это истина. Такая теплая, такая ясная истина… я не допускаю даже мысли, чтобы посчитать ее извращением, хотя раньше бы в первых рядах высказывал свое возмущение. Я нужен Белле. Нужен хотя бы потому, что могу ночами подарить ей покой. Уже ради одного этого я готов быть рядом.
- Она вам доверяет, - Роз как-то растерянно запахивает свой халат, произнеся эти слова немного громче.
- Я делал и сделаю для ее доверия все возможное, - неслышным эхом отвечаю миссис Робинс, с горечью вспомнив те дни, когда Белла отказывалась от меня, не веря ни на грамм, - я ее люблю.
- Я об этом и толкую… - женщина чуть прикусывает губу, в точности как Белла, - простите меня, Эдвард, но я была уверена, что вы любите тело…
Меня не хватает на смех. И даже на ухмылку.
- Я никогда не видел в ней тела, Розмари. Прежде всего она – моя душа.
Женщина вздыхает.
- Увлекаетесь Шекспиром?
Меня раздражают подобные ее фразы. С самого приезда.
- Я не скрываю правды, Роз. Никогда.
Белла, будто почуяв что-то неладное, ворочается на своем месте. Ее ладошка, оставляя мою ключицу, обвивает шею, а голова устраивается под моим подбородком. Это ее любимая поза.
- Ш-ш-ш, - успокаивающе, надеясь не разбудить ее, глажу шелковые волосы.
Бельчонок затихает.
- Белле лучше поспать, Розмари, - чуть жестче нужного произношу я, получше укрывая свое сокровище одеялом. Сейчас я готов выгнать даже Роз, если понадобится, - она устала и, думаю, снова испугается, если проснется.
При упоминании о дочери наша гостья суетится. Поспешно кивает, делая шаг назад. Краснеет.
- Мистер Каллен, на самом деле я хотела вас поблагодарить… и я продолжу этот разговор утром, если вы не против…
Благодарность? Вот как. За что?
- Конечно же нет, - спокойно заверяю миссис Робинс.
- Хорошо, - рассеянно улыбнувшись сдавленной улыбкой, женщина отступает дальше назад, снова взглянув на Беллу. И то, как она спит, как прикасается ко мне, одновременно и нравится Розмари, и ее тревожит.
Но сейчас это абсолютно точно не имеет значения. Скрип закрывающейся двери тому подтверждение.
Мое кареглазое сокровище со мной, оно безмятежно спит, нет вокруг ни капли кошмаров, а все сомнения, надеюсь, искоренены.
Моя Белла в порядке. А большего мне не нужно.
- Σ’αγαπώ kαρδούλα μου³.

____
Σ‘αγαπώ¹Я люблю тебя.
Φιλιά να σου δώσει πολλά τρυφερά²Подарю тебе много-много поцелуев…
Σ’αγαπώ kαρδούλα μου³ Я тебя люблю, сердце мое.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-67#1461578