Ника знает в кофе толк.
Чайный гурман Эммет, как-то неловко разместившись на небольшом деревянном стуле в углу кухни, в единственном месте, где не мешает хозяйке, наблюдает за процессом приготовления.
К сожалению, у девушки не оказалось чая. Зато в избытке был кофе, которым она смущенно пообещала удивить.
Танатос, занимая самое выгодное место для обзора, уже почти согласен с этой истиной. При всем его обожании чая, пахнет в кухне божественно. А это только начало.
Вероника стоит у плиты, колдуя над туркой, все в том же бессменном домашнем платье. Оно розово-фиолетовое, из приятной махровой ткани. До колен не доходит, открывая вид на стройные ножки медсестры, не пряча короткими рукавами и ее рук. Светлых, но не до бледности. Умеренного, персикового цвета.
Вероника очень красивая. Даже если учесть ее недавние слезы и буквально мольбы там, в коридоре, даже если принять во внимание чуть раскрасневшееся лицо и алые ободки заплаканных глаз, Эммет с самого начала пришел в восторг от шелковистых волос, длинных ресниц и ласковых пальцев. В руках Ники есть что-то магическое… даже Каролина это прочувствовала.
- Как вы относитесь… как ты относишься к сладкому? - смятенно исправляясь, Вероника нерешительно глядит своему гостю прямо в глаза.
Танатос не жалеет для нее успокаивающей улыбки. Ему нравится это создание.
- Ты ведь обещала меня удивить, - напоминает он, - поэтому положительно.
- Просто я не люблю горькое…
- Тогда будет сладкое, - примирительно соглашается мужчина.
Он здесь слишком большой. В росте, в фигуре, в пространстве. Наверное, это один из первых случаев в его жизни, когда собственная мощь оборачивается не лучшим образом. Неудобна она. И физически, и психологически. В квартире Вероники не так много места, да и сама медсестра, стройная и изящная, куда меньше его. Эммет беспокоится из-за ее хрупкости, если вдруг повернется не тем боком или не так коснется.
Иррационально? Более чем. Каллен, как прагматик, без труда это понимает.
Только вот против фактов не пойдешь…
- Ты поклонница итальянской культуры, Ника?
Она удивленно оборачивается.
- В какой-то степени, - задумчиво отвечает, - ты о кофе?
- Вы… ты его с такой любовью… - почувствовав, что говорит нечто не то, Эммет заставляет себя замолчать, еще и осознав, что сам нарушил правила «ты». Опускает голову, ощущая – о боги! – румянец. Он теплится на щеках красными огнями. Настоящий!
- К сожалению, не довелось там побывать, чтобы увидеть все воочию, но мне говорили, это вкусно, - сделав вид, что ничего не заметила, заканчивает девушка. Чуть уменьшает огонь. – Я, на самом деле, родилась в Греции…
Эммет изумленно вскидывает голову.
Что?
- В Греции?..
Ника очаровательно, пусть и немного зажато, посмеивается.
- Моя мама русская, мистер Каллен. Она вышла замуж за моего отца на Родосе, а затем они развелись. И мы вернулись в Москву.
Ее удивляет выражение лица гостя. Он будто бы разгадывает сложнейшую головоломку и все у него сходится, однако поверить этому нет оснований. Эммет ее немного настораживает.
А затем он вдруг усмехается, сам себе качая головой.
- И давно вы… ты в России?
Снова чертово «вы»! А ведь договорились!
Но Эммету почему-то… стыдно обращаться так к девушке. Натос не уверен, что имеет на то право. Возможно, он и здесь воспользовался ее положением, вынудив перейти на новый уровень под давлением обстоятельств?.. Только вот ведь обнимала его она сама! По-настоящему!..
Все куда, куда сложнее, чем казалось. И чем всегда было – с Мадли, Леей, Дораной… Вероника не чета ни одной из них. Это все равно что сравнивать золото и черные металлы.
- Двадцать лет, - медсестра пожимает плечами, снимая турку с огня. Две фарфоровые чашки из коллекции чьей-то бабушки (Эммет видел такие в домах коренных жителей, Карлайл даже покупал их, как пример русской культуры) уже стоят наготове. В них два кусочка сахара и капля сливок.
Ника разливает кофе, стараясь не пролить мимо и капли, чуть прикусывая губу. На ее сосредоточенном лице не так давно утихнувшие слезы видны лучше.
- А ты?
- Я?.. – мало того, что сам не в состоянии соблюдать свои же правила, Эммет еще и не может своевременно реагировать на слова Ники, чем ее смущает больше прежнего. Она тушуется.
- Эммет Карлайлович, а как давно в России вы?
Маленькая ложечка, такая же алюминиевая, как и турка, кладется на блюдечко рядом с чашкой.
- Семнадцать.
Ника хмыкает, будто бы знала. Ставит сначала одну, а затем вторую чашку на деревянный стол между ними. Как раз на узор скатерти в виде ромбиков.
- Вы родились в США?
- На острове Сими, в Греции. Совсем рядом с Родосом.
На сей раз черед изумленно выдохнуть за медсестрой.
- Γεννηθήκατε στην Ελλάδα?1 – веселеет прямо на глазах она. Даже слезные дорожки уже не так заметны.
- η αλήθεια2 , - не сдерживая и своей улыбки, уверенно кивает мужчина. Услышать от этой девушки свой язык было, прямо сказать, неожиданно. Но как же приятно!
Ye Θεούς!3 , она еще и по-гречески разговаривает…
- Бывают в жизни совпадения, - заметно расслабившись, Вероника придвигает Эммету чашку, садясь напротив него. Лениво помешивает свой кофе ложечкой. – Приятно познакомиться, Эммет. Но ведь имя у тебя не… родители были из англоязычной страны, я права?
- Это долгая история, - спокойно отвечает Медвежонок, снова ощутив смятение. И стыд.
Злым духом «Танатосом» детишек пугают на Сими с колыбели, все знают значение этого имени. Рассказать Веронике, что он и есть его воплощение? Что его зовут Смерть?
Да, это определенно хорошее начало отношений. Даже дружеских…
- Извини, если я сказала что-то не то… - неловко шепчет Ника, опуская глаза к своему кофе.
- Это просто у меня не одно имя, Вероника, ничего страшного. Все в порядке.
И, дабы прервать ставший из познавательного неудобным разговор, Эммет пробует свой кофе. Крепкий, с сахаром и корицей, с капелькой сливок. Сваренный по всем традициям кофеварения.
- Очень вкусно…
- Спасибо, - и сама делая глоток, девушка находит способ избежать прямого взгляда, - если не испытываешь ненависти к корице, это лучший рецепт.
- Тут, мне кажется, еще есть гвоздика…
- Совсем немного, - Ника напрягается, - ты не любишь?
- Наоборот, - мужчина хмыкает, унимая ее беспокойство. Столь искреннее, оно ему приятно. Как и само общество Фироновой.
Обеденный перерыв уже кончился. Эммет уже должен быть в офисе. Но хозяин квартиры так пока и не пришел, здесь столь вкусный кофе, еще и тепло, еще и компания чудесная… ничего не случится. В «ОКО» Антон за главного, он наладит процесс. А остаточные уравнения по расчету крыла можно досчитать чуть позже. В спальне Каролины, пока она будет засыпать, требуя папу рядом, вполне. Убиваешь сразу двух зайцев.
- …Как у нее дела?
Эммет, погрязший в своих кратковременных мыслях, не слышит первой части вопроса.
- У кого?
Ника делает еще один глоток кофе, приметливо наблюдая за тем, как сжимает Натос в руках кружку.
- У твоей дочери? Ты сейчас назвал ее имя и, когда я позвонила, спросил о ней…
Назвал? Вот уж глупые мысли вслух…
- Да, конечно, - вспомнив своего Малыша, Медвежонок не удерживает теплой улыбки, - она полностью поправилась. Мне следует за это еще раз тебя поблагодарить.
- Обтирание как способ сбить жар старо как мир, Эммет. Я не сделала ничего особенного.
- Не умаляй своей важности, пожалуйста. Карли рассказала мне, откуда взялась игра «Цветик-Никисветик».
- Обезболивающие уколы и капельницы с лекарством…
- Один лепесток – одна иголка, - введенный в курс дела, дополняет Танатос, - У «Никисветика» пять лепестков… потому что пять розовых ногтей на каждой из рук.
Да... Когда он услышал это объяснение от Каролины, фантазии медсестры можно было только позавидовать.
- Это было неприятно, вот я и… - Ника опускает голову, забывая про свой кофе, - на самом деле, Эммет…
Она прерывается, заслышав шевеление за дверью. Тонкие стены не скрывают происходящего в коридоре.
И вдруг, как пультом щелкнули, Вероника бледнеет, помрачнев. Делает глубокий вдох.
- Хозяин приехал, - за мгновенье до того, как начинает разрываться дверной звонок, произносит девушка. В глазах читается опасение и что-то глубоко упрятанное, наподобие испуга, а было унявшееся тело пронимает несильная дрожь.
Кофе остается сиротливо стоять на столе.
Недовольный таким положением дел ровно настолько же, насколько интересующийся, почему приезд хозяина вызывает такую реакцию у Фироновой, Эммет не остается в стороне. Он поднимается и идет следом за русской гречанкой, останавливаясь в дверном проходе на кухню.
…За дверью, что уже открыта, слышны шаги. Довольно грубые, но в то же время почти летящие. Несочетаемая вещь.
Вероника отступает чуть назад. Вольно или нет, но ближе к Натосу.
- Ника, Ника, Никушка… - развязным, смешливым мужским голосом зовет темнота, проникая в пространство квартиры, - а кто мне обещал починить ручку?.. Она едва не осталась в моих руках…
- Я вызвала мастера, Павел Аркадьевич, - прикусив губу, как можно спокойнее старается ответить медсестра. – Прошу, заходите.
И он… оно заходит. Пришедшее.
Это мужчина лет тридцати пяти в кожаной куртке, потрепанных джинсах и с беспорядком светлых волос на голове. У него голубые глаза, подернутые мутной пеленой, пьяная улыбка. И пахнет от него, даже воняет, даже по меркам Эммета, дешевыми сигаретами.
- Ничка-птичка, - фыркает, скалясь, тот самый хозяин. Подступает к Веронике, с поражающей бесцеремонностью хлопая ее по бедру, - птичка-невеличка…
Кажется, Фиронова спиной чувствует вспыхнувший взгляд Каллена. Оглядывается, буквально на мгновенье, покрасневшая и затравленная. Умоляет промолчать.
- Деньги, Павел Аркадьевич, - стойко, не давая голосу даже дрогнуть, напоминает. И достает со стенда отложенные туда полчаса назад пятьсот долларов, отдавая их мужчине. Даже безмолвному зеленому Франклину противно касаться его грязных рук. Таких же пропитых, как и все тело. Прокуренных.
- О, птичка-невеличка, - хозяин скалится шире, разглядев поверх головы Вероники необхватного в плечах Медвежонка, - смотрю, появились здесь штангисты? Что, выселить меня хочешь? Выбить отсюда? А договор помнишь? – он буквально плюет эту фразу в лицо Фироновой, - все мои арендующие принадлежат только мне. Никаких притонов-борделей.
- Павел Аркадьевич, это… мой гость… он… он ненадолго, - Нику потряхивает с новой силой.
- Не сомневаюсь, - пришедший нагло закатывает глаза, - все знают, Никусь, что у этих качков не стоит…
Еще толком не решив, что намерен сделать, но уже прекрасно понявший этого «Павла Аркадьевича», Эммет, сжав свой страшный кулак, подается вперед. Вероника загораживает ему проход, на мгновенье зажмурившись.
- Я рассчиталась, Павел Аркадьевич, - говорит она, опасливо сглотнув, - и мне уже пора. Возможно, вам тоже?
- Тебе давно пора, это понятно. Давай тогда по-быстрому.
Ника вздрагивает.
- Что «по-быстрому»?
- Ну как что? – пришедший изображает праведное негодование. - То же, что и всегда. Твой хахаль, Никусь, должен же знать, чем занимается его сучка, пока его нет…
И, не собираясь больше себя сдерживать, Павел протягивает свои руки к Веронике. К ее бедрам. Для новых «страстных» похлопываний, от которых она так сильно сжимает зубы.
Правда, цели своей достичь не успевает. Ладони Эммета из-за спины девушки обрубают его попытку на корню. Хорошо еще, если не ломают запястья.
- А камешек-то двигается! – восклицает хозяин, пьяно ухмыльнувшись. - Ну что, завидно, Шварценеггер? Подожди еще, шоу не все!..
…Это становится последней каплей. И последними нормальными словами.
Танатос, сбрасывая сдерживающие оковы, дает своей силе выход. Раз – и активирует ее, переставая подавлять. Позволяет пламени как следует разгореться.
Не сыпля ни ругательствами, ни проклятьями, он молчаливо, но очень красноречиво вжимает горе-хозяина в бетонную несущую стену. Со всей мощью ударяет головой.
Вероника вскрикивает, вжавшись в свой угол у кухни.
Взяв потенциального противника за грудки, Эммет не скрывает огня в глазах. Подонку это на пользу.
- Извинись, - мягко, негромко требует он.
- Чего?.. – ошалевший, крепко прижатый к стене, тот останавливается на половине вздоха.
- Извинись перед Вероникой Станиславовной. Немедленно.
- Ты с дуба рухнул! – он пробует вырваться, однако хватка у Эммета что надо. Неспроста он столько лет ее тренировал.
- С высокого, - Каллен кивает, - извиняйся. Даю тебе секунду, прежде чем язык будут вынимать из желудка.
- Ника!
Но девушка не отвечает на выкрик. Она все так же стоит в своем уголке, осторожно поглаживая пальцами пластиковую поверхность домофона и, кажется, плачет. Опять.
Эммету окончательно срывает крышу.
- ГОВОРИ! – хорошенько встряхнув хозяина квартиры, требует, не принимая отнекиваний, он. - На счет три. Раз… два…
Его вид, вид его кулаков, та сила, которую уже успел ощутить затылком, производят на Павла Аркадьевича достаточное впечатление. Он обмякает.
- Прошу прощения, Вероника… - шипит, глянув в сторону девушки с пренебрежением.
И, дождавшись пока Медвежонок выпускает его из своих рук, пятясь к двери, выплёвывает окончание фразы:
- Я прошу прощения, что вы больше не живете здесь!
А затем, с деньгами, понурым видом и синяком на затылке быстро-быстро скрывается за дверью. Даже сам за собой захлопывает.
Эммет закатывает глаза. Трус. Гадкий трус, позволяющий себе приставать к женщинам.
Но все же, радость победы, почти ликование от возможности набить кому-то наглое «лицо», затмевает горечь никиных слез. Она стоит все там же, не двигаясь с места, и плачет еще горше. Уже со всхлипами.
- Ника, - Танатос подходит к девушке, чуть присаживаясь перед ней, чтобы заглянуть в глаза. Снова маленькая. Снова грустная. Снова – расстроенная. Это причиняет уже почти физическую боль. – Ну что ты? К черту его.
- Я заплатила за следующий месяц… - она жмурится, стиснув краешек своего платья руками, - у меня нет сейчас возможности переезжать, а он… меня здесь не оставит…
- Тебе так нравилось , – Эммет стискивает зубы, - все это терпеть? Ника, ты с ним?.. В принципе?
- Нет! – испуганно и возмущенно одновременно, она всхлипывает, оттолкнувшись назад и вжавшись спиной в угол у домофона. - Конечно же нет! Это просто касания, Эммет, это вроде развлечения… но за них он скидывал пятьдесят долларов каждый месяц! Для меня так… проще…
Танатос старается вдохнуть поглубже, чтобы не напугать своим тоном. Он не склонен срываться в эту секунду.
- Ника, ты не должна позволять никому так с собой обращаться. Ни за какие льготы.
Она смаргивает несколько слезинок, качнув головой. Бежевые пряди, стянутые в хвост, выбиваются из-под резинки. Спадают на лоб.
- Я не в том положении, чтобы устанавливать правила…
- Неправда, - спокойно разубеждает Каллен, осторожно убирая особенно наглую прядку подальше, ей за ухо. Ника плотнее сжимает губы, наблюдая за этим, - ты, только ты всегда устанавливаешь правила. С самого начала.
- Не каждый может позволить себе личную неприкосновенность, - маскируя дрожь, девушка пытается отодвинуться от окружающих повсюду рук Медвежонка подальше, - мне жаль, если я тебя… вас разочаровала, Эммет Карлайлович.
Ей боязно. А еще – горько. А еще – стыдно, как совсем недавно было ему. Она так пытается скрыть это, не показать, но истина витает в воздухе, буквально притягивая к себе взгляды. И от правды никуда не убежать.
Ника будто бы убеждает себя в чем-то, и это ее убеждение, мерцающее в глазах, Эммету не нравится. Более того – проникает в душу, пощипывая ее и вынуждая гореть. Впервые, наверное, в жизни по отношению к женщине. Даже при виде страданий Иззы не было так больно…
- Натос, - не успев себя остановить, выдыхает он.
- Натос? – Вероника, подавив всхлип, в недоумении.
- Мое греческое имя – Натос, - мужчина невесело усмехается, не пряча сострадания во взгляде, - Ника…
И здесь… и здесь что-то происходит. Что-то очень странное, очень необычное, возможно, виной тому звезды. Звезды так сошлись. Небо так решило. Или проще – случай. Судьба еще та кудесница и интриганка.
Только вот Эммет наклоняется ниже, не отдавая себе полного отчета, не собираясь его отдавать, что делает. И касается тех губ, которые совсем недавно побледнели из-за их стычки с хозяином чертовой квартиры.
Целует Веронику.
…Пожар.
…Рассвет.
…Солнечный свет.
И теплое дыхание с привкусом корицы… кофе с корицей…
Девушка не сопротивляется. Более того, ощущая несмелые прикосновения ее пальцев к своей рубашке, Эммет понимает, что ей нравится… или, на крайний случай, не противно.
Какое очаровательное создание… беззащитное… и такое искреннее… во всем.
- Натос… - восхищенно, будто никогда не слышала такого имени, произносит Ника.
Улыбается…
____________
Γεννηθήκατε στην Ελλάδα?1 - вы родились в Греции?
η αλήθεια2 - чистая правда.
Ye Θεούς!3 - о боги!
* * *
К прослушиванию обязательно. Иначе можно упустить суть)))
Ты меня зовешь –
Я здесь.
Я распахиваю шторы кухни, проникнувшись мотивом песни. Солнечный свет, льющийся водопадом, мгновенно устилает весь ее пол. Наполняет собой пустую, пока сонную комнату.
Чтоб узнала ты –
Я есть.
Надеваю один из передников Рады и Анты, порадовавшись самому зрелищу себя в нем, и ласково улыбаюсь начинающемуся дню, не глядя на часы. Как раз вовремя… и очень, очень красиво. Заслуженно для кого-то.
Узнаешь меня…
И я тебя узнал…
Ну еще бы, мое сокровище. Я тоже различила тебя первым среди всех. Там, на пустынной дороге Вегаса, на переднем сидении серого «Ягуара». Это было предопределено.
Через мили и века
Вот тебе моя рука,
Ты зовешь меня, чтоб я тебя позвал!..
И я позову. Я ставлю кастрюлю с молоком на огонь, доставая из верхнего ящика большую ложку, и не сомневаюсь в истине этого порыва. Ведь пока ты меня зовешь, Ксай, у меня есть повод по утрам просыпаться.
Сегодня среда. Теплая, весенняя, солнечная среда, начавшаяся для меня с мягких простыней и защищающей, донельзя близкой позой Алексайо. Он прижал меня к своей груди, крепко обхватив руками за талию, и, хоть было безумно приятно чувствовать его рядом, чтобы выбраться из таких объятий незамеченной мне понадобилась вся моя сноровка. Эдвард чутко спит.
Зато сейчас, даже если на часах всего шесть пятьдесят утра, я чувствую себя абсолютно счастливой.
На современной кухне, где так располагает к себе плита и широкие тумбы с гранитной поверхностью, где забит холодильник и есть все необходимое, дабы порадовать Аметистового, я – хозяйка. Теперь отныне и навсегда.
Полетели сквозь окна, занавешенные дождем,
Чтобы ты не промокла, я буду твоим плащом…
Русский певец, чей голос немного более сладок, чем тот, чья песня стала нашим с Ксаем талисманом, поднимается выше, взлетая по нотам. И вместе с ним, подстраиваясь под ритм, взлетаю и я. Гордо подняв голову, оглядываю свои владения, подмечая каждую мелочь и наслаждаясь ей. Воистину нет ничего приятнее, чем готовить завтрак любимому мужчине.
А уж какие правдивые слова песни – про нас обоих. До последнего.
Музыка набирает обороты… и силу…
Я даже дышу тише…
Молоко закипает, впитавшее в себя необходимый сахар.
Я нагибаюсь за манкой, делая огонь немного меньше. В полках здесь можно найти все, что угодно. Анта и Рада потрясающе ведут хозяйство. Я хочу взять у них мастер-класс. Я хочу уметь все, что следует жене. Восхищение в глазах Эдварда, когда у меня получается нечто новое, не передать словами. И оно согревает, добавляя красок к жизни, мое сердце.
Полетели сквозь стрелы под обстрелом и под огнем…
Тонкая струя манки в молоко. С негромким, неслышным плеском и оседанием на дне. Как в идеальном рецепте.
Я помню свой первый урок, когда Ксай, стоя за моей спиной, показывал, как понять, кипит молоко или нет. И как именно следует добавлять крупу, когда все готово, дабы изначально не испортить весь завтрак. Он был добрым и понимающим, он не торопил меня. А это, несомненно, делает его самым лучшим учителем.
Следующим моим шагом, наверное, будут оладьи. Розмари окончательно поверит в изменения моего сознания и жизненной позиции, если увидит, что я и их научилась жарить.
Чтобы ты не сгорела, я буду твоим дождем…
Какой он романтичный. Я невольно заслушиваюсь. Рука, помешивающая манку, делает это вольно или нет, в такт музыке, пока, одновременно стараясь разобрать слова и насладиться песней, я вслушиваюсь в ее ритм.
Этот радиоприемник Анта всегда включает, когда готовит что-то. Я решила не изменять ее традиции, надавив на нужную кнопку. А радио в России, судя по всему, изобилует чудесными композициями.
…Начинается проигрыш. Я вздыхаю, ненадолго отпустив свое пристальное внимание. Методично, но скорее машинально помешиваю кашу, рассматривая ее медленно густеющую консистенцию.
- Миллион шагов назад, - раздается из-за спины. И тут же, быстрее, чем успеваю среагировать, даже обернуться, теплые руки обхватывают мою талию, - миллион кругов… и Ад.
Как выразительно, боже мой, и его баритон…
Клубничный гель, ставший теперь и моим тоже, свежесть простыней, лосьон для бритья и просто… Эдвард. Каждой своей клеточкой.
Теплый, он обнимает меня, надежно прикрывая спину. И с детским интересом выглядывает кашу за моим плечом, напевая один в один с исполнителем неизвестную мне песню. На русском, как и он.
- Миллион веков тебя одну искал… - сладостно протягивает, опустившись на тон ниже, и целуя мою шею под ухом, а затем и там, где слышен пульс. Мятное дыхание ее щекочет.
- Я тебя тоже...
Алексайо, не отвечая, зарывается носом в мои волосы.
- В миллионе есть лишь миг, - сокровенно шепчет Аметист, крепче сжав меня руками и идеально встраиваясь в музыкальный фон без толики фальши, давая эмоциям бить ключом, - подаривший мне твой крик…
Я подаюсь назад, не отпуская своей ложки, но мешаю кашу быстрее. Она густеет, белеет, подходит к степени готовности… но мне нельзя убирать руки, не сейчас. Как бы ни хотелось обнять Эдварда по-настоящему.
Я переплетаю наши левые ладони, не в силах удержаться. Мне нужно его чувствовать. Чувствовать как можно явнее.
- Ты зовешь меня, - муж целует мою макушку точно так же, как и ночью, с бережной нежностью, - чтобы я тебя позвал…
Я запрокидываю голову, когда он требовательно пробирается губами к моей шее. Поцелуи, замещающие время короткого проигрыша и наступающего припева, ощущаются в самой глубине моего тела. Окутывает его собой и не отпускают. Ни за что.
Мы взлетаем вверх вместе, как по нотам. И там же парим. Эдвард не дозволяет своему голосу сорваться, а я наслаждаюсь этой маленькой импровизацией. Его «я буду!»…
Дабы облегчить мне задачу и не вынудить сетовать на комочки, правой рукой Эдвард помешивает кашу вместе со мной, не давая остановиться, а вот левой… левой притягивает так близко к себе, как может, вжимая в собственное тело. И целует все, что видит, начиная от шеи и заканчивая плечами. Чуть спускает даже мой сегодняшний розовый сарафан, купленный все на том же Санторини. Я, наверное, всегда буду с особым благоговением носить одежду оттуда.
Эдвард ласкает меня, однако слушает песню. Он знает ее. И потому так точно, так метко проговаривает важнейшие слова.
- Твоим плащом…
Требовательная рука на моей талии, гладит шов, спускающийся к бедрам. Наполняет своим теплом.
Наверх. На самый верх. С отчаяньем, восхищением, любовью, бесконечной верой!
Я задыхаюсь…
- Твоим дождем…
И я вижу, вижу и этот плащ, и этот дождь, и огненные стрелы, и даже грозы… он поет, «полетели сквозь грозы»… я забываю, что здесь делаю… зачем мне эта каша…
Он со мной, он, только он. ВСЕГДА ОН!
Но снова… снова и снова… припев повторяется и Эдвард, сильнее вжавшись в меня, продолжает свою неожиданную, маленькую и такую сладкую пытку. Ласкает меня, буквально наслаиваясь на эмоциональную, пышущую жизнью песню. Становясь ее неотъемлемой частью.
- Твоим плащом… - вдоль позвоночника указательным пальцем, до дрожи.
Я прикрываю глаза.
- Твои дождем… - ладонью на ключицу, почти полностью накрывая ее. Грея.
Прерывисто, восторженно выдыхаю.
- Я буду, - клянется, не пожалев искренности, Алексайо. И возвращает обе руки на мою талию, заканчивая песню. Естественно, сразу же с певцом.
Я слабо посмеиваюсь, напоминая себе о том, что нужно выключить кашу, и откидываюсь на его грудь. Все еще сбито дыша.
- С добрым утром, радость моя, - изменившимся, ставшим тихим, но оставшимся таким же проникновенным голосом произносит Эдвард. – Ты у нас и вправду солнцем разбужена…
- И укрытая тоненьким кружевом, - давно заученными наизусть словами нашей песни отвечаю ему, указав на тонкое переплетение кружев на поясе сарафана, - доброе утро, Ксай.
От его улыбки, что я чувствую независимо от того, вижу ее или нет, действительно становится светлее. Солнце ярче.
- Ты знаешь, сколько сейчас времени? – вкрадчиво интересуется он.
- Около семи?
- Утра, ага, - Эдвард с обожанием трется носом о мою щеку, - расскажешь мне, почему не спишь?
- Слишком хорошая погода, - выглянув в окно из-за его плеча, честно объясняюсь, - а еще мне не хотелось оставлять тебя без завтрака.
- Теперь будем каждое утро есть манную кашу?
- Если ты хочешь. Я не знаю, чем ты обычно завтракаешь…
- Бельчонок, - Алексайо с тяжелым снисходительным вздохом соединяет ладони в замок на моем животе. Но предусмотрительно делает шаг от плиты, дабы не было никакой возможности опрокинуть только что сваренную манку на себя, - я просто интересуюсь, почему «совы» внезапно стали «жаворонками», вот и все. Ты не представляешь, как приятно, когда для тебя готовят…
Правда, приятно?
Я расцветаю. И краснею одновременно.
- Уж я представляю, Ксай…
А вот теперь краснеет Эдвард. Так мило. Я поворачиваюсь в его руках, кладя ладони на грудь, и заглядываю в аметисты. Отдохнувшие и умиротворенные, они мерцают. Но все же отголосок беспокойства здесь есть, он никуда не делся. И я, я единственная причина, по которой он нервничает этими днями… ночами. Сдался мне этот кошмар…
- Ты выспалась? – заботливо зовет Серые Перчатки, с приметливостью подмечая малейшие признаки недосыпа на моем лице.
- Знаешь, с тобой очень приятно спать, так что, думаю, да, вполне.
Мой напускной смех его не веселит. По крайней мере, не так сильно.
- Мне не нравится, когда тебя тревожат сны на те темы, что уже давно в прошлом.
- Эдвард, - я устраиваю голову у него на плече, обнимая за шею, - я не выбираю их сюжетов. Но извини пожалуйста. Я не была намерена тебя будить.
- Здесь не за что извиняться, это всего лишь мое беспокойство, - отрицает Ксай, - просто расслабься. Дай себе быть счастливой.
- Со своим плащом… - стараясь вернуть ему оптимизм, ухмыляюсь, - и дождем… и солнцем… всем. Ну конечно же, я даже не сомневаюсь, что так будет.
Тут же смутившийся Эдвард просто целует мой лоб. Он всегда, когда хочет многое сказать, но не знает, как точнее это выразить, так поступает.
- Угостим Розмари? – как бы невзначай интересуется, поглядывая на кастрюли манки.
- Если она уже не спит, - выглядываю на лестницу из-за его плеча, - и если она согласится…
…Замолкаю. На полуслове, на полузвуке, заслышав мелодию, что так волнует всю душу. Буквально пронизывает ее, заливая пламенем восторга.
- Ксай, - подпрыгнув на своем месте с детской непосредственностью, гляжу прямо в аметисты, - та самая песня… музыка!
Пианино, да. Ускоряющийся темп. Перебежки из ударных.
«Небеса».
Эдвард узнает ее. Под мою восторженность, под собственные наблюдения и просто внезапно поддаваясь столь чудесному утреннему моменту, он разжимает руки, кладя их на мою талию. И увлекает за собой в столовую за следующей аркой, где гораздо больше места.
Руки ближе к вышине плеч, ладонями накрыв друг друга. Мое золотое кольцо блестит на пальце так же ярко, как у Алексайо, когда он вдруг в вальсирующем темпе делает шаг назад. По маленькому квадрату.
…Русский баритон, такой похожий на голос Эдварда, пронизанный любовью, начинает петь.
- Я не умею, Ксай, - шепотом, прикусив губу, бормочу я. Его движения, даже такие отрывистые, уже чересчур изящны.
- В этом нет ничего сложного, Белла, - убеждает муж, призывая себе довериться. Поддерживает меня увереннее, принимая бразды правления в свои руки. Раз и… ставит на свои ноги. Без особого труда.
- Видишь, совсем просто, - когда озадаченно поднимаю на него глаза, докладывает с теплой улыбкой. И, встраиваясь в ритм музыки, ступает в сторону.
И как без нее теперь?
Я чувствую его губы на щеке.
Как продлить эту краткую оттепель?
Горячее дыхание окутывает мой висок
Прижимаю сильней, да пребудет во мне…
Усиливаются объятья, а наша близость осязаема в самом воздухе столовой.
Ее запах и родинка на спине...
И снова поцелуй. Только теперь – в губы.
Шаг, шаг, шаг…
Мы следуем друг за другом, улыбаясь все явнее после каждого движения. Я смеюсь тому, как легко и просто, оказывается, танцевать с Эдвардом, а он, наверное, рад моим успехам. Или же своей находчивости, что позволяет ему так уверенно вести нас в компании с чудесной песней.
Гимн, гимн всех отношений, почти их пересказ.
Я не могу слушать эту песню без дрожи. Она слишком настоящая и слишком искренняя, дабы пройти мимо.
В ней – вся жизнь…
- Но время не вернуть, а счастье слепо, - нашептывает мне на ухо Ксай, прижимаясь к нему щекой, - это чистая правда, Бельчонок.
Я улыбаюсь. Широко, восторженно ему улыбаюсь, надеюсь, вложив всю ту нежность, что так хочу подарить. Всю любовь.
- Эдвард, это мой первый вальс…
Он недоверчиво прищуривается.
- Ну что ты?..
- Ага, - приникаю к его груди, посильнее сжав ладони, - и он тоже твой… как и все остальное.
Я понимаю, как никогда ясно понимаю, любуясь мужем, что в этом мужчине не только мое будущее, в нем я вся. Даже если растворяться в ком-то плохая затея… это если ты не веришь. Если сомневаешься, даже на грамм, в нем. А когда понимаешь истину и видишь ее, когда все остальное перестает иметь значение… ни место страху. А единение – залог успеха.
Небеса мои обетованные,
Нелегко пред вами стоять, так услышьте меня.
- Σ’αγαπώ, Aleksayo…
Я говорю это, приникнув к его плечу и удерживая в прежней позе, а сама смотрю на лестницу, где уже после третьего шага нашего вальса разглядела Розмари. Она стоит, неловко приникнув к перилам, и наблюдает. За каждым шагом. За каждой улыбкой. За каждым моим вздохом.
И сейчас, когда обнаруживает, что я знаю, где она, внимательно всматривается в глаза. С капелькой суровости.
А я лишь явнее улыбаюсь. Демонстрирую ей свое счастье.
Я все еще продолжаю верить, что она поймет…
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-67#1461578
