Capitolo 42, часть 1

…Эдвард приносит в спальню чай.
Зеленый, в белых гжелевых кружках, он отдает жасмином.
Ксай осторожно ставит чашки на прикроватную тумбочку, возле которой сидим мы с Каролиной. Она, тесно прижавшись к моему боку в своей оленьей пижамке, а я – опираясь на твердую спинку изголовья и ласково поглаживая ее черные кудри.
Серые водопады девочки мрачнеют, голубые озера, в которые они впадают – мутнеют. И такие тяжелые, неподъемные черные ресницы. Они мокрые…
- Солнышко, - с сожалением, когда Карли трется носом о мое плечо, прогоняя всхлип, бормочу я.
Эдвард опускается на краешек постели рядом с нами. В его взгляде тоже грусть при виде юной гречанки. Никто из нас терпеть не может такого ее состояния.
- Держи, Малыш.
Девочка исподлобья глядит на протянутую к ней чашку. Достаточно большая, но не тяжелая, она красиво раскрашена и легким облаком пара обдает все вокруг чудесным чайным ароматом. Карли любит такой. И, что-то мне подсказывает, для нее Эдвард добавил в напиток сахара.
- Он горячий…
- Ну что ты, - Ксай демонстративно, дабы не вызвать недоверия, пробует чай, - тепленький. Попробуй.
Каролине не хочется соглашаться. Но, как и мне, после одного-единственного взгляда в глаза своему Эдди, это нежелание где-то теряется. Мы обе готовы исполнить любую его просьбу. Они так редки…
- Спасибо.
Осторожно перехватывая чашку обеими руками, она садится рядом со мной, облизнув розовые губки. Худенькие плечи чуть-чуть подрагивают.
Успокоенный тем, что сейчас девочка хотя бы согреется и немного, но успокоится, Алексайо выдавливает улыбку. Его пальцы, такие нежные, скользят по локонам Карли.
- Вкусно, дядя Эд…
- Я рад, что тебе нравится, солнышко.
Я наклоняюсь, легонько чмокая Карли в макушку. Ванильное мыло. Это стало ее запахом.
- Все будет хорошо.
Алексайо протягивает чай и мне. Теплый и приятный, но не настолько горячий, чтобы обжечься. Я берусь за белую глазированную ручку чашки и узнаю, почти сразу же, свой рисунок. Эдвард всегда магическим образом умудряется подавать мне те кружки, которые мы вместе разрисовывали.
И, судя по витиеватой «Изз» в углу его посуды, сам пьет из них же.
Он был прав, пора расширять горизонты творчества. Нам понадобится несколько сервизов.
Этой ночью тут тепло и достаточно спокойно. Просто спальня, просто кровать, просто трое небезразличных друг другу людей. Наша маленькая девочка, что еще толком не отошла от своей собственной фразы десять минут назад, нуждается в стабильной обстановке.
Это хорошо, что Голди отвезла ее к нам.
При виде Карли, при мысли о ней, при их с Ксаем разговорах, я забываю о Деметрии и страшном сегодняшнем дне. Больше он нас, надеюсь, не потревожит.
- Он зеленый, да?..
Голосок девочки, наполняющий комнату вслед за ароматом жасмина, выходит сдавленным.
- Ты хотела бы черный?
Каролина опускает глаза к простыням.
- Папа всегда делал черный…
Эдвард неглубоко вздыхает, ставя свою чашку обратно на тумбочку. Он поднимается и, не привлекая лишнего внимания племянницы, размеренным шагом направляется на свободную половину кровати. Делает так, чтобы она снова сидела между нами.
- Каролина, я уверен, что с папой все в полном порядке, - заверяет своим фирменным серьезным тоном, в котором не усомниться. Накрывает своей большой ладонью затылок юной гречанки, побуждая ее на себя посмотреть, - и я был бы тебе очень благодарен, если бы ты рассказала мне, о чем вы говорили с Голди.
Малышка напрягается, сжимаясь в комочек. Она опускает голову еще ниже. Почти утыкается носиком в чайную кружку.
- Эдди…
- Если ты хочешь, я могу уйти, Карли, - принимая ее нерешительность за стеснение, предлагаю я. Вряд ли удается скрыть, что делать этого совершенно не хочется, но если Каролине станет проще, так тому и быть.
Ей нужно выговориться. Она сдерживает слезы, замалчивает, втягивает себя в водоворот ложных ужимок и сдавленных улыбок, но ей больно. Я не могу понять Эмметовскую домоправительницу. Как она могла так ранить ребенка?
- Нет, - мне на счастье, девочка понуро качает головой, - вы – одинаковые.
Эдвард с нежной улыбкой прикасается к ее волосам.
- О чем ты, мой зайчик?
Каролина реагирует на его заботу и тепло чуть более настоящей улыбкой. Покрепче перехватив свою чашку, глубоко вздыхает. И отрывает-таки глаза от кровати, глядя на дядю.
- У вас колечки, - ее пальчик указывает на наши с Ксаем ладони, - папа мне говорил и Голди тоже, что это делает людей одинаковыми. Во всем.
Одинаковые… это интересное определение.
Я с ласковой улыбкой похлопываю спинку Карли, которой так доверчиво приникает ко мне.
- А если одинаковые, то и секретов нет, - подводит итог наш Малыш, - только если ты сама не хочешь уйти, Белла…
Мне не нравятся такие ее слова, до жути.
- Каролина, я никогда не уйду. Как и Эдди, я твоя. Мы ни за что от тебя не отвернемся.
Стоит признать, уверение работает. По крайней мере, решимости в девочке точно побольше. Она, как и ее отец, как и мой Ксай, вдохновляется словами. Порой они все же имеют значительный вес.
Для храбрости мисс Каллен делает еще глоток чая.
- Голди кто-то позвонил, - шмыгает носом девочка, - она думала, я сплю, но я слышала… она сказала «такого не может быть», а потом «я приеду сейчас же» и… пошла меня будить. Я притворялась.
Эдвард с пониманием, доказывая, что слушает Карли и, важнее всего, не намерен ругать (а по дрожи ее губок и блеску глаз не сложно догадаться, чего ребенок больше всего боится), кивает в такт ее словам. Не убирает руки с затылка, поддерживает.
- Дядя Эд, я не хотела врать, - Каролина вдруг вздрагивает, - Белла, я не люблю врать… но мне кажется, Голди тоже мне врет. И я решила, что могу… что, если так случилось… я не плохая…
Начало прежней песни неминуемо. Мне следовало догадаться.
Ровно как и Эдвард, Каролина обладает повышенным чувством ответственности и эмпатии. А еще она до ужаса, до дрожи боится недоверия и ругани. Мадлен одними разговорами по телефону и единственной за столько лет личной встречей длиной в три часа успела сделать ей очень больно, вселив неуверенность в себе. Сначала лишь во внешности. Но Каролина перенесла внешность, в силу желания подражать матери, на все свое существование, даже характер. И теперь ей каждый раз больно. Она хочет верить. Она верит. Но стоит даже маленькой неприятности ворваться в хрупкий детский мир, только-только оправившийся от очередного катаклизма, как все летит к чертям.
Я не знаю, как помочь Карли, я теряюсь.
А Эдвард – нет.
- Ты лучшая, - сокровенным шепотом, как данность, заявляет он, - не сомневайся. Я ничего не подумал такого и Белла тем более. Мы гордимся нашей девочкой.
Юная гречанка поднимает на нас свои огромные глаза. Смотрит в упор, практически не моргая, будто бы решаясь, отчаянно желая что-то сказать. Ее губы подрагивают, крохотная морщинка залегает между бровей. А пальчики до белизны стискивают кружку.
- Голди сказала, я разбалованная, дядя Эд, - в конце концов выдает Карли, на мгновенье зажмурившись. Ее брови страдальчески выгибаются с первым же всхлипом.
- Каролин…
Алексайо приветственно раскрывает крестной дочери объятья. Он знает ее лучше меня, да. Дольше. Он знает, что ей сейчас больше всего нужно.
Я забираю у Каролины чай, отставляя на тумбочку. Не до него сейчас.
И с горечью, с болью смотрю на то, как малышка обвивается вокруг дяди. Каролина такая маленькая… совсем, совсем не на восемь лет, а ведь ей девять скоро! Что же эта судьба никак не отпускает такого светлого ангела? Ее ранят люди из близкого окружения. Она им верит, а они…
- Эдди, - едва ли не стонет девочка, тщетно стараясь глубоко вдохнуть, - я играла рядом с кабинетом, а Голди заперлась с папой там. И я подглядела… подслушала, ничего не было видно, как она с ним говорила… что со мной надо быть строгим и перестать пускать к себе в постель… что если мне снятся кошмары, то надо к доктору... кошмары – это глупости, она сказала… я взрослая… очень взрослая… и ее личный совет – отправить меня в школу во Франции. Как мама хотела…
Каролина утыкается лицом в плечо дяди, перебарывая себя в желании его покрепче обнять, и я вижу, как дрожит ее спинка.
Здесь, в теплой спальне, в полумраке от включенных светильников, с дождем на улице и на мягких одеялах, все… не очень хорошо. Каролине здесь не лучше, чем дома.
- Маленькая моя, - Ксай, не стесняясь своего желания и к тому же подталкивая племянницу, с удовольствием сжимает ее в объятьях, целуя в висок, - ты же не хуже меня знаешь, что Голди просто высказывала свое мнение. Ты знаешь, она строже папы. Это ее взгляд, не более того. Не самый правильный, конечно. Но кто тебе сказал, что папа так поступит?
- Я не хочу в Париж… я хочу остаться с тобой, папой и Беллой, Эдди… - скулит Карли.
- Так и будет, - утешающий, теплый голос Каллена и меня согревает. Немого свидетеля подобной сцены.
- Но она сказала, что я тогда не вырасту! Что я буду всегда маленькой, всегда папиной… Эдди, а что плохого в том, чтобы быть «папиной»? Разве я и так не его? Не твоя?
За поддержкой, оторвавшись от Эдварда, Каролина оборачивается на меня. Ее мокрые глаза переливаются от боли и недоумения. В них вопрос, по силе который может сравниться с далеко не многими вещами.
- Быть папиной – чудесно, - с серьезной улыбкой уверяю я малышку, - я бы очень хотела быть папиной, Карли.
- Ты обязательно вырастешь и станешь взрослой, очень красивой, очень умной девушкой, - ровным голосом произносит Алексайо, - Голди неверно рассудила.
- Я говорила ему, что хочу другую няню… а он ее оставляет… всегда…
- Зайчонок, но ведь она заботится о тебе. Она не так уж плоха, разве нет? – Эдвард пытается подбодрить девочку, поглаживая ее тельце в своих объятьях, - да, она резковата порой, но ведь согласись, как няня она достаточно хороша.
Я хмурюсь.
Надеюсь, Ксай знает о Голди больше, чем я. Глядя на такие слезы и уверения Каролины, будь на месте Эммета, я бы уже была в агентстве по подбору персонала. Девочка держит дежурные отношения с няней. Есть ли здесь полноценное доверие, определить не могу.
- Она позвонила папе… сегодня… при мне… и он ей не ответил, - Каролина переводит дух, прежде чем выложить все как есть. Снова набирается храбрости, снова подрагивает в своей пижамке, снова куксится ее личико, - и когда папа ей еще раз не ответил, она пробормотала сквозь зубы, набирая твой номер, дядя Эд, что лучше бы ты был моим папой. Что ты он и есть.
Вот и тайна Мадридского двора.
Аметистовые глаза на мгновенье касаются меня. В них разрозненные, не поддающиеся объединению эмоции, и Эдвард будто спрашивает, что лучше подойдет для Карли.
Но это быстро заканчивается. Девочка тоже оборачивается ко мне.
- Голди была расстроена, Малыш. Она сказала глупость.
Я утвердительно киваю.
- Да, Карли. Иногда люди, если они не в духе, могут что-то сказать… и потом жалеют…
Каролина зажмуривается.
- Но мой папа хороший! Дядя Эд, я тебя люблю… я так тебя люблю… но почему ей не нравится папа? Ведь он мой папа… может, он не услышал? Может, он занят? – ее потряхивает, - он же меня любит, Эдди… правда?
- Чистейшая правда, зайчонок, - не выдерживая и мгновенья тишины, подтверждает Аметистовый, - ты знаешь это. Голди знает. Я с ней поговорю.
Карли проглатывает комок рыданий, достаточно ровно садясь в дядиных руках. Ей очень нравится в его объятьях, но сейчас, почему-то, малышка хочет видеть меня.
Она протягивает ко мне ладошку как-то нерешительно, будто бы я не должна ее касаться. Но разве же я могу поступить по-другому?
- Голди не любит маму, Эдди. Белла, она говорит, мама больше не придет… что мне не надо ждать, - Каролина прикусывает губу, - она правду говорит? Не придет?
Ксай поднимает глаза на меня, а я на него. Это выходит почти автоматически. И нам не удается удержать вздоха.
Бедная, бедная маленькая девочка.
У меня щемит сердце. Я не представляю, как ей это сказать, хотя знаю, что надо. И пусть не мне, пусть ее отцу, пусть даже дяде… все равно, это несомненно нанесет еще один удар по хрупкой детской душе. Я молюсь лишь о том, чтобы не фатальный.
Каролина выглядит такой нерешительной, слабой сейчас… такая информация не убьет ее? Не сломает ли?
И не у кого спросить совета. Ни мне, ни Ксаю, ни Натосу.
- Каролина, нет людей, которые не приходят, - Алексайо, с теплым обожанием убрав с ее лба волосы, целует его. Гладит ее щечку, не отпуская взгляда, и выглядит как никогда собранным, сильным, смелым. Доверять – вот, что хочется делать, глядя на него. Для своей девочки он никогда не будет недостаточно готов. Для нее он – утешение. Даже если порой в эту секунду утешение нужно ему самому, - если мы любим человека, он живет в нашем сердце. И ему не надо приходить в прямом смысле этого слова – приезжать. Он всегда с нами.
- Но я скучаю… она давно не звонила, Эдди… она мне обычно звонит… - голос малышки срывается, слезы выступают на глазах. Каролина сильнее сжимает мою ладонь, что держит в своей, кажется, роняя на нее соленую капельку.
Эдвард приникает ко лбу племянницы своим лбом. Глаза в глаза. Даже дыхание – в такт.
- Ты ее помнишь, Малыш?
- Д-да…
Хриплая, перешедшая на шепот, Карли кивает.
- Значит, она здесь, рядышком, - не повышая тона, объясняет он. И подкрепляет сказанное тем, что трется своим носом о носик девочки.
Я как могу пытаюсь выдавить бесслезную улыбку.
- Но ты сейчас рядышком, - Карли супится, - и моя Белла… но это не значит, что я о вас не помню!
И вот уже не одна, а много слезинок на ее личике, на моих пальцах. Они падают, а малышка всхлипывает. Ей все-таки больно.
- Мы знаем, - я придвигаюсь ближе, чмокая ее затылок, а затем оба плечика, - мы любим тебя, Каролина. Папа тебя любит. Все тебя любят. И так будет всегда.
Юная гречанка смотрит на меня и с недоверием, и с отчаянным желанием поверить. Это гремучая смесь, неожиданная. И она пронзает.
Видимо, я оправдываю ее ожидания.
Каролина оставляет одну руку на плече Эдди, а второй обвивает за шею меня. Соединяет нас, поочередно прижавшись мокрыми щечками и к нему, и ко мне.
- Я вас люблю…
И за этот дрожащий голос, за слова, что он произносит, просто за то, с какой откровенностью, с какой невыразимой детской искренностью говорит, можно свернуть горы. Если я в состоянии полюбить еще сильнее, у меня это получается. Очень похожее чувство, как когда вернулся из Флоренции Эдвард и там, на кухне, под «Небеса»…
Каролина - часть его жизни, весомая часть. Но и моей. Теперь уж точно моей. За эту девочку мне ничего не страшно сделать…
- А мы – тебя, - повторяет Алексайо, несколько раз легонько проходясь поцелуями по скулам своего ангелочка, - это неизменно.
Малышка смело кивает. Она приникает к нам, заставив сесть очень близко, и не отпускает никого в течении минуты. Дозволяет себе так поступить, не глядя на стеснение, вызванное заявлением о «взрослости» Голди.
И лишь затем, когда более-менее утихают ее всхлипы, чуть ослабляет хватку.
- Эдди…
- Да, солнышко?
- Папа же приедет? Он… он здоров?
- Он здоров, - мягко соглашается Ксай, - конечно же приедет.
- То есть ты… ты не мой… ты не папа?..
Эдвард с непередаваемой любовью целует щеку девочки.
- Папа у всех только один, Каролина. Я не папа. Я – Эдди. Ты сама так говоришь.
- Эдди, - она сдавленно посмеивается, смаргивая слезы, - да, мой Эдди… и моя Белла, - мокрые глазки касаются меня, - спасибо, что вы меня любите…
- Мы не перестанем, - твердо заверяю я. Дотягиваюсь до ее левой скулы, стирая соленые дорожки.
- Никогда, - поддерживает Ксай, - а сейчас предлагаю поспать. Уже поздно, мы все устали и… надо согреться.
Каролина опускает голову.
- Ты тоже считаешь, что мне надо спать отдельно?
Она произносит это с таким видом и тоном, что сказать «да» означает практически всадить нож в сердце.
Я всерьез опасаюсь за нее. Я так хочу помочь Карли, но знать бы, как… ей страшно спать в одиночестве в восемь… а мне – в девятнадцать. Я не хочу, чтобы ее постигла та же участь.
- В отдельной кроватке просто удобнее, зайчонок, - добрые морщинки появляются в уголках глаз Эдварда, а его улыбка выходит очень теплой, - но сегодня – зачем? Вместе веселее.
Он придерживает Каролину, вынуждая отпустить меня, когда ложится. Вместе с ней. И со смехом, желая прогнать с личика слезы, щекочет ее. Легонечко, с любовью, но все же…
И это работает.
Карли тихонько хихикает, удобнее устраиваясь на подушке.
- Спасибо, - горячо шепчет она, наблюдая за тем, как ложусь рядом.
Не медля, устраивается между нами с дядей, в то же время наши руки, с кольцами, кладя поверх друг друга. На свою талию.
- Спокойной ночи, золото, - Алексайо, подтянув повыше одеяло, гасит прикроватный светильник. Забытый чай в гжелевых кружках так и остается стоять невдалеке.
- Спокойной ночи, Малыш, - поддерживаю я, выключая свою лампу. Чуть ерзаю, стремясь быть поближе к тем, кого люблю.
Спальня, погрузившаяся в темноту, не очень нравится Каролине. Она явнее обхватывает нас за руки, придвигаясь к Эдди. Ее голова повернута к нему.
- Темнота поет нам колыбельную, - утешает Ксай, заметив, как малышке неуютно. И начинает, улыбнувшись мне, напевать свои греческие слова. Про маленький рай и кучу поцелуйчиков…
- Ты поешь, дядя Эд, - не соглашается, поежившись, Карли.
- А ты всегда, когда в темноте, представляй, что я рядом и пою колыбельную, - Эдвард находит чудесное решение, - посмотри, ведь не страшно? Совсем.
- Совсем… - Каролина сдавленно кивает, закрывая глаза, - ладно… только пусть темнота поет…
- Темнота всегда для тебя поет, - прежде, чем вернуться к своей песне, обещает Ксай, - добрых снов, мое сокровище.
Я же просто крепче обвиваю талию девочки, что она мне доверяет.
Маленькое сероглазое ванильное чудо…
Господи, пусть она будет счастливой. Пожалуйста.

* * *

Остаток ночи выдается тихим и даже безветренным. Унимается дождь, выглядывает луна, кажется, чуть теплее становится воздух из приоткрытого окна.
Я просыпаюсь, почувствовав его прикосновения к коже, и подтягиваю повыше одеяло, укутывая еще спящую Каролину.
Она в порядке. Личико выдает то, что сны у девочки хорошие.
Поднимаю руку, легонечко, незаметно погладив ее плечико. Теплое.
Краешками губ улыбаясь, я ищу на постели Эдварда, стремясь убедиться, что с ним тоже все хорошо.
Однако мужа на своем месте нет, за спиной Карли – пусто.
А вот силуэт у окна, темный и немного сгорбленный, прослеживается вполне явно.
- Ксай? – шепотом, что не должен потревожить Каролину, зову я. За наши месяцы вместе уже удалось привыкнуть, что слух у Серых Перчаток отменный. Тем более, если зову я. Как бы ни парадоксально такое было, но он все слышит. И по ночам…
Алексайо поворачивает голову в мою сторону. Его пальцы отпускают материю шторы.
Луна очерчивает лицо, что всегда белее справа, темные, сегодня едва ли не иссиня-черные волосы, и светящиеся глаза. Они мерцают.
- Поспи, - убаюкивающим тоном просит мужчина, послав мне крохотную улыбку, - все хорошо.
Он тоже не говорит громче шепота. Это придает словам сокровенность, а тону – капельку дрожи.
Эдвард отворачивается обратно.
Недолго думая, я аккуратно расплетаю наши с Каролиной объятья. Любяще и нежно, с мягкостью в каждом действии, кутаю ее в одеяло, вместо себя оставляя плотную большую подушку. Все еще крепко спящая девочка ей верит. Обвивается, прижавшись своим теплым тельцем к левому боку.
Я же встаю.
Пол не прячет моих шагов полностью, хотя и старается.
И, едва я обхватываю Ксая за талию, слышу смешок. Его спина вздрагивает в такт ему, а я накрываю ее щекой.
Эдвард теплый, мягкий и сладко пахнущий клубникой. Он успел побывать в душе, пока я спала?
- Моя упрямица…
Я фыркаю, потеревшись носом о его футболку.
- И тебе доброй ночи, Уникальный.
Каллен глубоко вздыхает, с удовольствием притянув меня чуть ближе. Его руки накрывают мои, поглаживают пальцы, а затем переплетают их. И поднимают вверх, к губам. Эдвард наклоняется, чтобы поцеловать обе мои ладони.
- Что случилось?
Он, все еще не оборачиваясь, пожимает плечами.
- Не спится. Мой отец объяснял это погодой.
Я многозначительно, теми пальцами, что держит, прикасаюсь к левой стороне его груди.
- Но с погодой все в порядке?
Мой взволнованный голос вызывает в Эдварде новый прилив нежности. Пальцы снова получают по поцелую.
- В полном, Бельчонок.
Что же, стоит признать, это успокаивает.
Мы оба стоим в тишине и темноте комнаты, окутанные запахом друг друга и едва слышным посапыванием Каролины с постели.
Мы не говорим громко, чтобы не потревожить ее, и все слова неминуемо скатываются в шепот. Такой искренний и проникновенный, он изменяет обстановку вокруг. Располагает к доверительности.
- Повернись ко мне, - невесомо поцеловав спину мужа, прошу я. Просительно, как те белочки в парке, которые не решались взять орешек с моей ладони, скребусь о кожу Ксая.
Эдвард исполняет просьбу.
Он выше меня больше, чем на голову, по-доброму, все так же мерцающими глазами смотрит с высоты своего роста. Волосы взлохмачены после сна, кожа кажется особенно бархатной. И все же, плечи поникшие, а на лбу, у глаз, у губ – отпечатки морщин. Алексайо выглядит усталым и задумчивым.
- Хороший мой… - сожалеюще, не желая мириться с таким положением вещей, скольжу костяшками пальцев по его скуле.
Эдвард прикрывает глаза, отпуская себя. Наклоняет голову поближе к моей руке.
Мой придушенный смешок глаз не освещает.
Уже обеими руками, не пролив и капли обожания, что хочу ему подарить, глажу скулы. Слева и справа. Две половины одного целого, что бы с ними ни происходило.
- Расскажи мне.
Прикрывшие веки ресницы подрагивают.
- Что, Белочка?
- То, что тебя тревожит, - я раскрываю пальцы, укладывая ладони на его щеки как следует. Теплое на теплом, сегодня мы совпали.
- Все в порядке.
Аметисты честно, почти не скрываясь удерживают мой взгляд. Но если тот же Деметрий или Каролина, при всей своей эмпатии, могли не разглядеть стену, выстроенную в них, то мне она ясна как день. Алексайо еще не снял оборону. Даже со мной.
- Кто-то обещал мне не врать, - мягко напоминаю, правой рукой следуя по щеке вниз, к подбородку и шее. То место, где просвечивает под луной синяя венка, получает крохотный поцелуй.
- Это не вранье. Все ведь хорошо, разве нет?
Поцелуй, призывающий довериться, а затем еще один, уже умоляющий об этом, делает свое дело.
Не надеется же, что я поверю в отнекивания?..
Ксай отвечает мне, привлекая ближе к себе. Его ладони обустраиваются на моей талии, горячее дыхание согревает кожу на лице. А еще, благодаря его запаху, я получаю уютный клубничный кокон. И, оторвавшись от губ мужа, с удовольствием в нем прячусь. Утыкаюсь в его грудь.
Эдвард расслабляется, обхватывая меня крепче. Держит с четким уверением никуда не отпускать, а это единственное, что мне нужно. Его подбородок в традиционном жесте накрывает мою макушку.
- Я тебя люблю, Белла.
Я хмурюсь. Признание от Эдварда, даже самое малое – бесценно, оно будит внутри огни радости, вдохновляет и просто делает солнце ярче, а ночь – теплее. Когда он рядом, обнимает меня и такое говорит, я чувствую себя счастливой. И он, надеюсь, тоже.
Однако в эту минуту в баритоне что-то не так. Он будто стеклянный, надорванный. И уж слишком сокровенны, до дрожи, нотки в нем.
Люди говорят так, когда прощаются. Или же когда им очень больно.
- Надеюсь, ты не сомневаешься, что это взаимно? – я ласково веду пальцами по его лопаткам, к затылку. Темные волосы сегодня не такие уж и мягкие.
- Нет, - поцелуй в макушку, - не сомневаюсь. Ты мне доказала.
- Это приятно слышать.
Моя натянутая улыбка Эдварда не трогает.
- Белла, - он наклоняется к моему уху и, голос ближе, шепот громче, а эмоции в нем зашкаливают, - я хочу, чтобы ты знала, как сильно… я хочу, чтобы ты была уверена, что это никогда не закончится. И чтобы ни случилось, где бы ни случилось… она будет лишь крепнуть. Моя любовь.
- Ксай, - тронутая, я немножко прикусываю губу, глубоко вдыхая его запах. Прижимаюсь к нему как можно сильнее, стараясь и словами, и без них выразить полную, обоюдную взаимность, - я знаю…
- Этим днем, с Рамсом, - Эдвард морщится, объятья крепчают, - он говорил тебе о Мастере. И многие будут говорить. О Суровом… к сожалению, я не могу вычеркнуть эти прозвища из своей жизни полностью…
- Меня не пугает, кто и что скажет, Ксай, - честно признаюсь ему, не желая тянуть время.
- Я понимаю, - крохотная усмешка касается его голоса, а значит – и губ, - ты очень смелая, Белочка. Но, так или иначе, я хочу, чтобы и ты понимала, что и для Мастера, и для Сурового, и для Алексайо ты – любовь всей его жизни. Всей моей.
- Ты очень доходчиво объясняешь, любовь моя, - эхом отзываюсь, отстраняя назад.
Эдвард не прячет лица. Он опускает его ближе ко мне, заглядывая глаза в глаза, и маленькая соленая капелька застывает у скулы.
- Я никогда не буду Мастером с тобой, - клянется мужчина. Одна из рук накрывает мой пластырь, под которым еще немного саднит, но о котором с приездом Карли было забыто, - когда он говорил это сегодня, ты очень испугалась. Я видел твое лицо. Но Белла, тебе нечего бояться. Я обещаю.
- Я боялась его…
Это правда. На девяносто процентов. И все же нельзя отрицать, что заверение про Мастера меня коснулось. Крохотная картинка, иллюстрированная Деметрием, просочилась в сознание.
Мастер был со всеми сзади… Мастер не был Ксаем. В нем не так много нежности…
- Я знаю, знаю, - Эдвард сострадательно, с виной в тоне, гладит мои волосы, - прости, Бельчонок. Это было в самый последний раз. Он наказан.
- А ты – со мной, - кажется, я только сейчас, снова, когда Карли ничего не угрожает, понимаю, в какой ситуации мы были вечером. И чем она могла кончиться.
Я крепко, как могу, обвиваю Эдварда, не намеренная отпускать. И наслаждаюсь, без лишних слов тем, что так же крепко держат меня саму. Он тоже не намерен.
- Всегда с тобой, - клянется Ксай.
Мы так и застываем на фоне окна. Тесно переплетя руки, вдыхая запах друг друга, прикрыв глаза.
Я вслушиваюсь в стук сердца Алексайо, он – в мое дыхание.
Это лучшее расслабление после такой длинной ночи и страшного вечера.
Я лениво поглаживаю спину Эдварда, он, время от времени, целует мои волосы.
- Это – то, что не давало тебе спать? Во что я верю?
- Что ты знаешь, - поправляет муж.
- Ты не был уверен?..
- Белла, - он со вздохом, чуть повернув нас к окну, закрывает левой ладонью мой затылок, - мы очень часто не успеваем сказать людям, которых любим, что чувствуем. Во всей своей полноте. И потом, если что-то случается… - он облизывает губы, наверняка поморщившись, - не можем себе этого простить. Я тебя сегодня едва не потерял… я больше не намерен пропускать и минуты…
Вот оно. В самое сердце.
Ну конечно. Мне следовало догадаться. Я ведь сама, сидя здесь, на покрывалах, пыталась выдавить из себя слезу, чтобы избавиться от жуткого страха лишиться Эдварда. Своими руками, едва-едва я не пристрелила его. Это было бы непоправимо, а потому ужасно пугало. А Эдварда испугали пистолеты у моей груди…
Это правда, что ночью стираются границы, сдерживающие оковы слабеют и страхи выползают. Мы чаще всего плачем ночью…
- Иди сюда, - поднявшись на цыпочки, я обхватываю шею Каллена, притягивая его к себе. Нахожу губы и целую, сильно, крепко, с любовью. Как он меня всегда.
И инициативу Алексайо подхватывает. Неровно выдохнув, он отвечает мне, не жалея дыхания и сил, и даже поддерживает за талию, чтобы было проще дотянуться.
Поцелуй звучит симфонией облегчения, обретения, возвращения. И веры. Бесконечной веры, перерастающей в уверенность. Ведь именно в ней обитает любовь.
- Души не расстаются, - поглаживая лицо мужа, заверяю я, голос чуть дрожит от слез, - никогда.
- Никогда, - сморгнув вторую крохотную соленую капельку, он твердо мне кивает, - это невозможно…
Хорошее слово. Пусть оно и будет девизом дня.
Я улыбаюсь, проглотив слезы, возвращаясь к нему. Оторваться от губ, что так нужны, сейчас кажется фатальной ошибкой. Я впадаю… нет, давно впала, в новую зависимость. Куда почище, чем к кокаину.
…Это похоже на калейдоскоп. Множество фигурок разных цветов, звезды, планеты, изгибы и линии, и все вперемешку. На светлом фоне, на темном, с брызгами яркости, с мазками темноты… неостановимое движение, постоянство и быстрота. Такая, что можно позавидовать. Вечный двигатель.
Возможно, мы увлекаемся?
Возможно, отчаянье стаскивает с шахматной доски последние фигуры сдерживания?
Возможно, мы просто слишком долго ждали…
Или же слишком сильно испугались…
Просто в один момент, оторвавшись от Алексайо, я вижу, что место у окна сменено на ванную комнату. На мой знакомый пуфик, замерший у душевой кабины, где не так давно Эдвард утешал меня во время грозы.
А дверь – на замке.
А за дверью – тишина.
А в ванне – сбитое дыхание и непреодолимое, почти болезненное желание касаться. Эдвард на пуфике. Я на его коленях, лицом к нему. И много, много огня…
- Каролина… - на выдохе, когда пальцы Эдварда перекочевывают на мое тело, притрагиваясь к ребрам, тут же отправляющим сигналы книзу живота, пытаюсь образумиться.
- Мы успеем, - клянется мне баритон. И, сорванный, с частым дыханием касается шеи.
Я зажмуриваюсь, стараясь сдержать стон. Не могу ни о чем думать.
Ксай натыкается на пластырь, обходя его стороной, дабы не сделать мне больно, и уже сам, подаваясь на провокацию трезвого рассудка, пытается меня остановить.
Запускаю пальцы в его волосы, легонько их потягивая. И это не остается без внимания.
- Если ты не хочешь… если не готова после всего…
- Ты мне нужен, - на корню обрубаю его попытку, снова задыхаясь, - пожалуйста… - своим лбом приникаю к его, смотрю в аметисты, где нет больше ни стен, ни оград, где оголенные чувства, искры и много, много желания. Меня, - пожалуйста, покажи мне, что я твоя…
Это почти мольба, он видит. Аметисты с сострадательностью, вспыхивающей из огня желания яркими искрами, увлекают за собой. Все мое лицо, каждый его уголок получает по поцелую. А знающие свое дело руки тем временем поднимают мою кофту.
Мне кажется, я умираю и возрождаюсь тогда, когда губы Эдварда прикасаются к груди. От прохлады ванной кожа остывает, а его дыхание очень горячее. Я с силой стискиваю пальцами плечи, за которые держусь.
- Я тебя люблю, - тоном, которому нельзя не верить, в самую важную минуту объясняется Ксай, - я твой, Белла, весь твой… - он заплетается в словах, взгляд тонет в выражении моего лица от умелых ласк, - а ты – моя. Только моя.
- Ксай… - насилу пряча стон, утыкаюсь в его шею. И сама, почти синхронно с ладонями мужа, опускаюсь вниз.
…Он внутри.
И снова калейдоскоп. Много, много фигур – движений. Много линий – ласк. Много звездочек – удовольствия. И, наконец, смена дня и ночи – оргазм.
Я так крепко держусь за Эдварда, намереваясь ни упустить ни секунды нашего ошеломляющего удовольствия (от воздержания или от неожиданности, а может, просто от всего сразу), что, наверное, делаю ему немного больно.
Это прибой в жару. Это горячий шоколад в холод. Это радуга зимой и снег летом.
А проходит едва ли десять минут…
Расслабившаяся до того, что тело – чистое желе, устраиваюсь на груди у Ксая, еще подрагивая от эмоций. Зацелованные губы чуть саднят.
- Я тоже тебя люблю, - шепотом докладываю ему, с улыбкой встречая то выражение удовлетворения на лице, какого давно уже не наблюдала.
- Обожаю, - благодарный, он улыбается полноценной, искренней улыбкой. Аметисты сияют, - кажется, мы нагнали желаемую спонтанность…
- Еще как, - посмеиваюсь, оставляя несколько поцелуев на его ключице, - этап пройден.
Возвращая в норму дыхание и унимая дрожь от прикосновений, мы проводим в ванной еще минут пять. И лишь потом, вернув на место пижамы, рука об руку возвращаемся к Каролине в надежде, что не наделали шума и малышка все так же спит.
Здесь, в спальне, где ребенок так доверчиво обнимает подушку, наш порыв кажется низменным и недостойным. При ней. А если бы услышала? А если бы проснулась? А если бы?..
Но «бы» - сослагательное наклонение. Каролина спит, все так же размеренно дыша, а я, посмотрев на Эдварда и его не сползающую с губ улыбку, уверяюсь, что ничего не было напрасным.
Мы уняли беспокойство друг друга.
Вернули веру.
Вернули себя.
Теперь я снова знаю, что ни Дем, ни Джаспер никогда мной не владели. Я Эдварда. А чертов укус… его мы как-нибудь сведем.
- Хорошая звукоизоляция ванной.
- Если бы я помнил, кто делал проект… - Ксай с усмешкой качает головой, - профессионалы своего дела.
Мы возвращаемся в постель. Правда, сейчас расстановка мест немного другая.
Я подвигаю Каролину вперед, обнимая ее вместо своей подушки, а Эдвард укладывается позади нас обеих, в защищающем жесте накрывая рукой.
Он пахнет мной. Я – им. А в постели царствует запах Каролины.
И мне кажется… мне кажется, это одна из лучших ночей, что бы ни несла в себе.
Она заканчивается на счастливой, доброй ноте.
И я верю, чувствуя Эдварда, малышку и то, что мы вместе, что все будет хорошо. Как Алексайо и обещал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1