Capitolo 42, часть 2

Парадная встречает ее тишиной.
Огромная лестница, начинающаяся как раз от небольшого фонтанчика в прихожей, уходит куда-то в Поднебесье. Ковры, похоже, из самого Ирана, устилают ее дерево. И перила, золоченые, так блестят… у Розмари рябит в глазах.
Гоул, который молчаливо несет по ступеням ее вещи в комнату, затем, минут через пять, в таком же молчании удаляется.
Здесь все происходит без единого звука, без шороха. Как в хорошо отлаженном механизме, где поломки невозможны в принципе. Где за поломки – наказание.
И потому женщина не особенно удивляется, что вокруг царит тишина. Охрана на своих постах, территория просматривается, по первому же нажатию кнопки выедет специальное подразделение… для безопасности сделано все. Но в золотой клетке почему-то безопасностью не пахнет. Не физической, пошла она к черту. Психологической. После возвращения от любимой девочки, где все так по-домашнему тепло и красиво, здесь, в вычурном замке, нет покоя.
Розмари мрачно хмыкает, перехватив ручки своей дамской сумочки и направляясь наверх.
Она живет на третьем этаже, недалеко от бывшей спальни Иззы. Там больше всего солнца.
Лестница кажется бесконечной.
Роз идет.
Идет мимо картин, скульптур, необыкновенных художественных решений и просто красивых интерьеров. Они стоят у нее костью в горле.
Забираясь наверх, преодолевая два коридора, она надеется хоть теперь немного отдохнуть с дороги. В этом доме легко потерять и не быть найденным достаточное количество времени. Когда-то, особенно в детстве, этим пользовалась Изабелла.
Однако сегодня, нарушая все законы мироздания, комната не служит тихой гаванью.
В ней Розмари уже ждут.
Она открывает дверь, проходя внутрь, и сразу же замечает первый «звоночек» - пахнет здесь не ромашковым гелем, которым стирает свое (а не так давно – и Изз) белье, а виски. Горьким, дорогим и не первым.
Дверь ударяется о бок пустой бутылки, оставленной здесь же.
- Приехавшим салют, – мрачно приветствует ее мужской голос из кресла у окна. Недалеко от кровати.
Розмари не узнает этого человека. В рубашке навыпуск, брюках, дорогих, но чем-то запачканных, с грязными манжетами и в черных (а прежде белых) носках, он вальяжно расположился на ее территории, пролив несколько капель своего пойла на кресло.
- Добрый день, мистер Свон.
- Официоз, - он пьяно усмехается, зажмурившись, - не стой в дверях, проходи. Выкинь этих «мистеров Свонов» из головы.
Мисс Робинс кладет сумку на журнальный столик у двери, минуя бутылку, и проходит.
- Завтра рабочий день, вы знаете?
Сидящий в такт словам делает глоток прямо из горла.
- У меня каждый день рабочий, так что же, Роз? – он прочищает горло, хмурясь отсутствию закуски. - В конце концов, мы все люди и имеем право на отдых.
Розмари становится неуютно, а еще – противно. Она ненавидит пьянки.
- Можно узнать, почему отдых – у меня?
Свон пожимает плечами.
- Потому что у тебя светло, красиво и чисто. А еще – камер нет.
- В туалетах их тоже нет, Рональд.
- Пить в туалетах, уж позволь, будет охрана, а не я… - он закатывает глаза, еще раз глотая виски. Осушена уже треть второй бутылки.
Недовольная женщина складывает руки на груди. Становится перед креслом, игнорируя запах, и смотрит прямо в глаза своего работодателя. Сейчас особенно наглые и голубые. Заплывшие нетрезвостью.
- В честь чего банкет, мистер Свон?
- Опять ты заладила, - он хмурится, отчего морщины тут же прорезают лоб, - Рональд меня зовут. Рональд и точка. Запомнишь?
- Рональд, вам бы пойти спать…
- Составишь компанию?
- Навряд ли, - Роз морщится, подступая на шаг вперед. Этот мужчина вызывает в ней двоякое впечатление каждый раз, когда смотрит на него. Собранный и добропорядочный, разбитый и пьяный, испуганный и озлобленный, она видела его разным. Она видела его и убитым горем… и, сколько бы ни говорила себе, что стоит перестать строить иллюзии, сколько бы саму себя ни уверяла, что они бесполезны, сознание упрямо. Ему хочется во что-то верить.
Правда, в такие моменты становится легче. Он ее раздражает.
- Вы сами уйдете или мне уйти?
Боже мой, и кто сейчас скажет, каким состоянием владеет этот человек? Кто назовет его жестким, уверенным, твердым? Кто вспомнит, сколько ему и скольких он обошел за это время?
Это не Босс сегодня. Это… мертвец.
- Ты только что пришла, - он приглашающим жестом указывает на застеленную постель, - садись и рассказывай, лучше. Как там в стране Газпрома?
- Вы не запомните, а я устала. Позже расскажу.
Рональд злится.
- Я тебя какого туда послал? Чтобы услышать «позже»?
У него краснеет лицо, сжимается в кулак рука с бутылкой, наливаются кровью глаза. Мистер Свон страшен, когда зол, хоть ни разу ни поднял ни на Беллу, ни на нее руку. И все же лучше держаться подальше от него в такие моменты.
Правда, сейчас Розмари совершенно не боится, даже не опасается. Просто ее отвращение достигает высшей отметки. Запах спиртного, которым пропитана комната и хозяин резиденции, становятся последней каплей.
- Не смей!.. – рявкает Свон.
Ни слова ни говоря в ответ, не упрекая, не продолжая спор, Розмари просто разворачивается и идет обратно к двери.
- Я тебе говорю, стой!
Розмари вздыхает. На улице тепло, можно и в саду погулять, а можно пойти в спальню Иззы, а можно – на кухню, а можно…
- Какого черта? Я уволю!
Она забирает сумочку, не останавливаясь на какие-то посылы Рональда, и уже притрагивается к дверной ручке, когда он вдруг произносит последнюю фразу. Будто бы не своим голосом. Чужим.
- Годовщина сегодня, Розмари… - тон хозяина срывается на первом же слове.
Нахмурившись, Роз-таки оборачивается.
Рональд все так же сидит в кресле, все так же виски в его руках, лицо красное, но… не от ярости. Голубые глаза, такие самоуверенные, вмиг сникают. И в них появляется что-то очень соленое и очень, очень горькое.
- Годовщина чего?
- Встречи, - маскируя всхлип, Свон с силой прокашливается, - нашей с ней встречи… не бросай меня сегодня, Роз…
Голос, поведение, слова – все меняется очень резко. При первом же упоминании Изабеллы. Сколько бы лет ни проходило, сколько бы дней ни пробегало, реакция одна. И одно и то же поведение хозяина.
Она за эти годы выучила все даты. На календаре можно отмечать красным… но сегодня, по приезду, вылетело из головы. Смена часовых поясов и не на такое способна.
Рональд шумно сглатывает, смаргивая слезы, и Роз видит, что дела плохи. Совсем.
- А напиваться было обязательно? – уже мягче спрашивает она, прикрывая дверь. Кладет сумку обратно, направляясь к треклятому креслу, залитому виски.
- Иначе невозможно, - сквозь зубы, - ты знаешь…
- Ты поэтому здесь? – наплевав на формальности, Розмари присаживается перед хозяином. Его правая рука, свободная от бутылки, с силой сжимает подлокотник кресла. Синие вены уже выступили на ней.
- Сюда она не ходила… - сдавленно отзывается Свон. Неровно выдыхает, новый всхлип стремясь заглушить новым глотком спиртного.
- Хватит тебе уже, - перехватывая его руку, мисс Робинс качает головой, - допьешься когда-нибудь такими темпами.
- Хорошо бы, - он затравленно, убито усмехается, но не протестует, не вырывает бутылки из рук экономки, - был бы победнее, снотворное в рот – и в постель.
- Я надеюсь, виски – это все?
- Ты приехала раньше, чем я стал бы искать таблетки…
Розмари глубоко вздыхает, прогоняя ненужные эмоции.
- Давно пьешь?
- День… ночь?.. К черту. Не помню.
Ей становится жалко и больно, когда теперь смотрит на босса. Не похож он ни на себя, ни на кого-то другого. Этому человеку нечего терять. И не к кому обратиться за помощью. Он с удивительной четкостью и частотой разрывает всяческие отношения. В том числе – с ней.
А она, как идиотка, возвращается к нему.
А он, кусая губы, ждет ее возвращения. И клянется, задаривая, задабривая, что в последний раз.
Последние месяца три ей уже надоело уходить. Хватает и хлопка двери, чтобы отрезвить Свона.
Сегодня же даже он не понадобился…
- Мне очень жаль, Рональд, - тихо соболезнует она. Накрывает пальцами его руку. С кольцом. Он никогда не снимает кольца.
Задохнувшись, Свон с пронизанным слезами лицом наклоняется ниже. Перехватывает ее ладонь, крепко держит, целует. Секунда за секундой.
- Я тут, тут, - убеждает Роз, поглаживая его спину, - тише. Тебе действительно лучше поспать.
Он стискивает зубы, неровно выдыхая, но качает головой.
- Приснится…
- Может и нет.
- Да. Приснится, привидится… я ненавижу эти дни… - насквозь вымокшие, изрезанные голубые глаза снова на ее лице, - Розмари, почему же она повсюду?.. Столько лет прошло…
- Ты много думаешь. Постарайся расслабиться.
- Ты издеваешься…
- Рональд, - перемешивая в голосе серьезность и ласку, Розмари самостоятельно склоняется к мужчине, игнорируя и виски, и его вид, легонько целуя в поседевший висок, - пошли в постель. Доверься мне.
Взглянув на нее так, как смотрит очень редко, мистер Свон сильнее сжимает женскую ладонь. В ней, ему чудится, вся его сила. Все, что осталось.
- Как она?..
- Кто?
- Я не могу сказать имя… я умру, Роз…
Женщина сострадательно гладит жесткие, третий день не мытые волосы.
- В порядке. Я попозже, обещаю, все расскажу. Просто запомни, что в порядке.
Рональд задыхается. Но кивает. Что бы ни хотелось.
А затем поднимается, позволяя Розмари себя увести. За нее, свежую, приятно пахнущую и добрую, цепляется с новой силой.
Расстеленная кровать и простыни, свежие, ромашковые... То, как она укрывает его плечи, как садится рядом… сама обстановка… дома… дома там, где дома нет…
- Прости меня, - проникнувшись моментом, сдавленно бормочет Свон. Поежившись, закутывается в одеяло.
- Потом поговорим, - Розмари снова гладит его волосы, - засыпай.
И наклоняется, послав к черту предостережения. Целует Свона в щеку.
Все сначала…

* * *

Следующим утром, как уже повелось в Целеево после ночного дождя, мы с Каролиной просыпаемся в залитой солнечным светом греческой спальне. «Афинская школа» на стене отливает золотом, покрывало, теплое, оккупировано солнечными зайчиками, а шире приоткрытое окно пускает свежий, прогретый воздух в комнату.
На лицо просится улыбка, а подушки кажутся мягче.
В такое утро как никогда хочется жить и потому, наверное, даже заплаканная с ночи малышка просыпается в хорошем настроении.
- С добрым утром, - приветствую ее, сонную, я, замечая, что в кровати мы одни.
- Белла, - Карли жмурится от солнышка, потягиваясь, - привет…
Она чуть бледнее, чем нужно, еще видны остатки слезных дорожек, но в целом – все в порядке. Ночной разговор определенно был ей нужен. Ровно как и нам с Эдвардом небольшой перерыв в ванной… при воспоминании об этом, глядя на Карли, я краснею.
- Тепло, - с блаженством прижавшись ко мне, девочка щурится, - лето?
- Почти, - я ерошу красивые черные волосы и снова вспоминаю Эдварда. Краснею сильнее.
- Тебе жарко, - делает вывод Каролина, закусив губу, - да?
Похоже, она видит меня насквозь.
- Я очень рада просыпаться с тобой, - выруливаю, надеюсь, достаточно ловко, чтобы не вызвать подозрений. Каролина умеет выпытывать правду. Все дело в том, что сегодняшнюю ей просто не сказать.
Стрела попадает в цель.
Малышка моргает, будто бы изумленно, а потом разом сбрасывает всю шутливость и навязчивость. Очень нежно, очень осторожно приникает ко мне, обвивая ладошками за шею.
- Я с тобой тоже, Белла, - признается проникновенным шепотом, - и с Эдди… но он всегда уходит раньше…
- Наверняка он готовит нам с тобой завтрак, - я задорно подмигиваю юной гречанке, погладив ее щечку, - пойдем проверять?
Успокоенная, утешенная тем, что не одна, порадовавшаяся солнышку и доброму пробуждению, Каролина снова улыбается. И такое выражение ее лица, вкупе с глазами, что блестят далеко не от слез, крайне радует. Оно бесценно.
- Пойдем, - мгновенно решает она.

Мы тратим около десяти минут, чтобы надеть домашнюю одежду вместо пижамы, умыться и расчесать – а в случае Карли заплести – волосы. Я помогаю ей устроить их в толстую длинную косу, а она утешает меня, что совсем скоро я отращу такую же.
При всем том, что при Голди Каролина не любит заплетаться, сегодня ей почему-то неуютно с распущенными волосами. Они, видимо, вчера вымытые, уж очень взъерошенные.
Стоит нам только закрыть дверь спальни и ступить на лестницу, ведущую вниз, как аромат блинчиков заполняет легкие. А постукивание деревянной лопатки о сковороду и хлопок холодильника дополняют впечатление.
Дядя Эд сегодня повар.
Я улыбаюсь, не скрывая своего очарования им.
Наверное, все дело в том, что мы вместе. Сейчас – втроем, а вчера ночью – вдвоем. Близость, позволяющая сбросить напряжение и вкусить тот запретный плод, что так сладок, имеет чудодейственное свойство. Я забываю о Деметрии, будто это было не вчера, а сто лет назад. И не боюсь спускаться в гостиную, залитую солнцем, словно ничего и не было.
Мы в безопасности. Теперь да.
И ничего больше нас не потревожит.
- Эдди! – радостно восклицает Каролина, немного тише, чем обычно, но с не меньшими эмоциями. Она широко улыбается, тряхнув своей косой, и широко распахнутыми глазами, где нет слез, смотрит на дядю.
Я тоже смотрю.
Алексайо, в окружении кухонной техники и гранитных тумб, стоит возле плиты в синем фартуке Рады, колдуя над сковородкой. Рядом с ней, слева от него, красуется большая тарелка с оладушками.
Картина настолько домашняя… меня пронзает теплая дрожь. Дома. Мы все дома. Наконец-то!
- Принцесса, - откладывая лопатку, Ксай подмигивает мне, распахивая объятья для племянницы.
И ловит ее, отойдя от плиты, так же ловко, как обычно. С удовольствием.
- Какая ты красивая, - восхищенно произносит мужчина, ласково погладив ее косу, - ты сегодня за Рапунцель, малыш?
- Это Белла заплела, - чуть смущенная, докладывает девочка, - мне больше нравится Ариэль, ты же знаешь…
- Да-да, - Ксай с обожанием трется своим носом о ее, чмокнув юную гречанку в щеку, - но тогда Ариэль не стоит терять своего Флаундэра. Кое-кто ждет тебя в гостиной, солнце.
Карли изумленно отстраняется от дяди, оглянувшись за спину. Пока ничего не видит.
- Можно?..
Эдвард, посмеиваясь, ставит ее на ноги. И не перестает улыбаться, видя, как наш зайчонок бежит куда следует.
Он, отдохнувший, веселый и такой домашний, настоящий, очень мне нравится.
Алексайо капельку краснеет, когда, не тая ничего во взгляде, подхожу к нему поближе.
- Бельчонок, - я получаю два поцелуя в лоб и один, очень короткий, целомудренный, в губы, - привет…
- Здравствуйте, шеф-повар…
Очаровательная улыбка Ксая устраивается на его губах. Я с любованием встречаю то, как до максимальной отметки приподнимается левый уголок губ.
- Ты выглядишь выспавшейся.
- А я и выспалась, - хихикаю, погладив его щеку, - а еще, ночью у меня был чудесный сон…
- Сон? – он загадочно изгибает бровь, обхватывая пальцами один из моих отросших локонов.
- Надеюсь, нет. Потому что я мечтаю о повторении, а сны редко повторяются.
Эдвард по-мальчишечьи хихикает, признательно чмокнув мою макушку.
Он намерен что-то сказать в ответ, однако возглас Каролины прерывает его.
Ошарашенный и очень, очень счастливый, он унимает мое беспокойство за мгновенье. Готовая бежать к девочке, я просто выглядываю из-за плеча Ксая, вслушиваясь в пространство без учета скворчащей сковородки.
- ДЯДЯ ЭД!
Каролина не держит интригу долго. Ей в принципе это не по вкусу.
В кофте с волшебной палочкой и синих джинсах, она возвращается на кухню, таща под мышкой что-то серо-полосатое и, судя по мяуканью, живое.
- КОГТЯУЗЭР! – восхищенная, сразу же растерявшая все огоньки боли со вчерашней ночи, вернувшаяся в свой прежний вид маленькой счастливой девочки, Карли сует мне кота буквально под нос, - ОН ТУТ! А ГОЛДИ ОСТАВИЛА ЕГО!
Я с прищуром гляжу на Эдварда.
- Когда ты успел?
- Пока вы спали, - Алексайо с ухмылкой гладит островитянина по голове, задержавшись под ушком, - ему тоже было одиноко дома одному.
- Я хотела его взять, но Голди не дала, - обиженно бормочет Карли, как ребенка баюкая кота в своих объятьях, - мой Тяуззи… никуда без тебя больше не уеду!
А потом она поднимает глаза на Эдди, полыхнув такой признательностью, что даже Серые Перчатки немного теряется.
- Спасибо, Эдди, - дождавшись, пока наклонится к ней, она целует его в обе щеки, - ты такой хороший…
Когтяузэр согласно мяукает в такт.
Он, сидя на руках Каролины, не производит впечатление мученика. Наоборот, коту, похоже, очень нравится у девочки. Откормленный и обогретый любовью, с лоснящейся шерстью, он признает в ней свою хозяйку и отказывается слезать. Пушистые умеют так скучать?
- Ты можешь поиграть с ним в зале, а я позову, когда будем завтракать, - предлагает Эдвард, глядя на сцену любви, развернувшуюся перед нами, - как тебе?
Каролина, удовлетворенная предложением, отрывисто кивает.
И убегает в гостиную, напоследок снова чмокнув любимого дядю. На сей раз – в нос.
Мотнув головой, Алексайо с не спадающей с губ улыбкой снимает со сковороды прозрачную крышку, переворачивая блинчики. Они идеальны.
Я становлюсь рядом, спиной облокотившись на гранитную тумбочку.
- Не терпится попробовать?
- Мне нравится смотреть, как ты готовишь. Далеко не у каждой женщины есть такая возможность.
- Это просто блинчики, золото.
- Замечательные блинчики, - урчу, по примеру Когтяузэра, потянувшись вперед и оставив на плече Эдварда поцелуй, - у меня идеальный муж.
- Ты меня захвалишь и блины сгорят…
- Вряд ли ты это допустишь, - я щурюсь, - хотя рядом с тобой хочется гореть, это да…
Ксай и смущенно, и восторженно фыркает моей недвусмысленной фразе, отводя руку в сторону. Сжимает мои пальцы.
- Рядом с тобой куда больше, - доверительно докладывает он.
Я выключаю электрическую конфорку, повернув датчик в нужную сторону. Собственноручно. А потом притягиваю Аметистового к себе, стремясь налюбоваться вдоволь в это утро. Мое настроение поднимается семимильными шагами и это окрыляет. Мне кажется, как никогда, что все преодолимо. Нет и не было слез. Ничьих. Не будет.
- Я тебя вчера не поблагодарила за эту феерию, - ласково проводя пальцами по его щекам, гладковыбритым, каюсь я, - но сегодня… спасибо… это было восхитительно.
Алексайо, чуть давящий на меня, стоящий спереди и закрывающий от всех и всего, излучает только любовь. Такую чистую, насыщенную, что кружится голова. От его восхитительного цвета глаз, выражения лица, просто от его присутствия я пьянею. Я уже успела соскучиться по этому чувству.
- Ты учила меня, что за такое не благодарят…
- Так я нарушаю свои же правила?
Эдвард любовно приникает к моей щеке своей.
Я помню, как он делал это вчера. Взъерошенный, вспотевший, с лучащимися солнцем глазами, задыхаясь, смотрел на меня. И я смотрела. В своем экстазе.
- Получается, да… но это неважно. Спасибо тебе. Мне очень радостно, если все так, как ты говоришь.
- Нам всем радостно, - я глажу его грудь в сером пуловере с узором из оленей, что так напоминает пижаму Карли, - ты привез кота… теперь одна маленькая девочка стала во сто раз счастливее.
- Я не люблю, когда животных оставляют одних, Бельчонок. Мы в ответе за тех, кого приручили.
- Голди оставила его совсем одного?..
- С кормом, водой и лотком. Но мне кажется, с Карли ему спокойнее и комфортнее, - Ксай выглядывает за мое плечо и, судя по тому, как теплеет выражение его лица, картинка там очень вдохновляющая.
- Вместе – веселее. Уже доказано.
Эдвард вздыхает, не переставая улыбаться, и оставляет меня, возвращая сковородку на плиту.
- Осталось немножко, белочка, - утешающе докладывает он, - еще три порции и все. Я немного перестарался с тестом.
- Я уверена, холодные они не менее вкусные, - подмигиваю ему, все так же оставаясь рядом, - ты не против, если я посмотрю?
- На меня?
- На тебя, - его смятение, проклюнувшееся на этом слове, чуть меня веселит, - это завораживающее зрелище.
- Я не шутил про то, что могу спалить блины…
- Я прослежу, чтобы этого не случилось, - с честным скаутским, изобразив даже их традиционный жест, хихикаю, - все в порядке.
Вынужденный смириться, Ксай обращает свое внимание на готовку. Перекладывает очередную партию блинчиков на тарелку, что ему подаю.
Я же, налив себе яблочного сока из пачки, стоящей рядом, высматриваю за арками Каролину. Она действительно рада приезду Тяуззи. Он с удовольствием играет с желтой птичкой на палочке, которую Карли лично выбирала в зоомагазине. Это их любимое развлечение.
- Какие на сегодня планы? – с интересом зову я.
Эдвард накрывает сковороду крышкой.
- Я буду пытаться дозвониться Эммету, - его лично мрачнеет, - а еще мне бы хоть пару часов посидеть с чертежами… это уже просто смешное невезение во времени, Белла.
- Если ты переживаешь о Карли, я займу ее. Посмотрим мультики…
Муж оглядывается на меня с благодарностью. За выражение его лица, такое довольное, я многое готова отдать.
- Это было бы замечательно. Спасибо.
- После завтрака?
- Да. Если я дозвонюсь Эмму, он ей перезвонит. Это уже минут двадцать.
Я вздыхаю, покидая уютную тумбочку. Становлюсь Алексайо за спину, приобняв руками за талию.
- С ним все в порядке, Уникальный.
- Конечно, - без лишнего энтузиазма, он потирает мои ладони свободной своей, - надеюсь только, он объяснит мне потом, что происходит.
- Я в этом уверена.
Ненадолго мы погружаемся в молчание.
Я просто обнимаю Эдварда, он просто жарит блины, не отпуская, правда, одной из моих ладоней. Нам тепло, уютно и спокойно, хотя мысли, конечно же, не все такие. И они тревожат.
Я нарушаю молчание сразу после того, как вторую порцию оладушек Алексайо кладет на тарелку.
- Почему она так с ней?
- Кто?
- Голди, - я хмурюсь, - то, что Каролина рассказала вчера… почему Эммет это разрешает?
- Тут сложно, Бельчонок, - Серые Перчатки качает головой, обернувшись ко мне, когда предпоследняя партия блинчиков уже на раскаленной антипригарной поверхности, - она строга, а дети не очень любят строгих. Но Натос полагает, так будет лучше для Карли.
- Почему?
- Потому что он ее очень любит. Он не чает в ней души, как и я, и боится, что мы просто выбьем ее из колеи своей любовью, залюбим. Для нее почти нет запретов.
- Но она не делает ничего плохого…
- Ему это кажется недостаточным аргументом, - Эдвард, видимо, уже думал об этом. Он утешающе гладит мое плечо, - Натос отец, Бельчонок. Я здесь без права голоса.
- А Голди – с правом?
Муж наклоняется вперед, нежно поцеловав мой лоб.
- У него есть место мамы. Он не отдает его никому.
- Что?..
- Эммет. Он хочет, чтобы у Каролины была мама, его новая жена, его избранница. Она должна стать на это место. И он не желает, дабы Карли больше доверяла потом няне, чем ей.
- То есть Голди…
Ксай кивает.
- Не идет на полное сближение, да. В этом еще один ее плюс, по мнению Натоса.
Я немного не понимаю.
- Но разве она к ней не привязывается? Сколько она с ними? Эммет вроде говорил, с рождения…
- Правильно. Даже до рождения, за месяц. Он нанял Голди за три с половиной недели до родов Мадлен.
Упоминание француженки между нами нагоняет туч. Солнце за окном прячется за облаком.
Девочка, которая растет без мамы. Я права, мы с Каролиной похожи. Только моя Роз нарушала все правила, чтобы стать со мной одним целым. Голди же следует предписаниям Эммета… или своим собственным. Она именно няня. Не больше.
Я с грустью оглядываюсь назад, где Карли с Тяуззи все еще играют в «перетяжки».
- Белла… - тихонько, лишь чтобы привлечь мое внимание, зовет Эдвард.
Я обращаюсь обратно к нему, даже не пытаясь стереть с лица его выражение.
Ксай осторожно убирает одну из моих прядей за спину. Гладит кожу.
- Белла, я попросил у Эммета сказать мне, когда будут похороны, - тихо, убедившись, что Каролина занята и не слышит, произносит он, - и я хотел спросить… даже попросить, наверное… тебя со мной пойти. Это ни к чему тебя не обязывает, ни в коем случае, и, если ты не хочешь или боишься, или не считаешь это правильным, не делай. Я схожу сам.
Он заканчивает, посмотрев на меня как-то затравленно и без намека на недавнее веселье.
Нелюбимые мной морщинки собираются на лбу.
- Я пойду, - не знаю другого ответа, спокойно его заверяю, - если я нужна тебе, я пойду.
Аметисты переливаются чем-то темным.
- Я знаю, что это неправильно с моей стороны, Белла, но я не знаю, как… - он тяжело вздыхает, - не могу без тебя.
Его такое откровенное признание, почти мольба, меня вконец обезоруживают.
Господи.
- Тогда решено, - уверенно киваю, обнимая его и привлекая к себе, - я пойду. Все в порядке. Ты же знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать.
Эдвард безрадостно хмыкает, отведя глаза.
- Да уж… спасибо, Белла. Спасибо тебе большое.
Он меня целует. Целомудренно, как и первый раз, с теплотой, но с подчеркнутой нужностью. Моей.
На каждое слово добра – ведро ласки, неравноценное. На каждое согласие – едва ли не вечная признательность. Люди не меняются так быстро и, как бы ни старался Эдвард для меня, он прежний. С прежней натурой. Но однажды, я надеюсь, ему не захочется так активно благодарить за одно-несчастное «я пойду».
- Спасибо тебе, - снисходительно произношу я, гладя его волосы, - только не спали блины…
- Блины! – Эдвард, будто бы только что о них вспомнив, быстро оборачивается обратно.
Снимает крышку, с надеждой притрагиваясь к завтраку лопаткой. Отстает.
- Успели, - улыбаюсь, заглянув на плиту.
- Ты держишь слово, - он пытается вернуть свой шутливый настрой, перекладывая блины на их законное место и выливая новое тесто на сковороду.
Мадлен позади. Новая тема.
- У меня есть, с кого брать пример, - поддерживаю, легонько сжав его руку, - можно вопрос? Когда вернется Голди?
- Она не говорила мне, - Эдвард с придирчивой внимательностью осматривает едва не спаленные блины, - у нее какие-то проблемы с женой сына и им самим… она очень торопилась, я не стал вдаваться в подробности.
- Ты ей доверяешь?
Ксай изумленно оборачивается на меня.
Я тушуюсь.
- В каком смысле, Белла?
- Эммет доверяет ей Каролину, значит, полностью доверяет. А ты?
- Как няне – да.
- Ладно… - поспешно открещиваюсь, не желая развивать эту тему и говорить, что сама не очень-то. Голди мне не понравилась с первого же взгляда, было в ней что-то… не то. И, хоть вроде бы к Каролине она относится хорошо, вроде бы смотрит за ней, но, как и при вчерашней беседе, я сомневаюсь. А сомнения просто так не вытравить.
Хотя, может, я просто накручиваю себя?..
Эдвард допекает оладьи, а я смотрю на него и на то, как их жарит. Стараюсь запомнить каждую деталь, а вместе с тем – отвлечься. У Ксая это хорошо получается, даже не зная о моих целях. Особенно – вчера.
В конце концов, огромное блюдо оладушек все же занимает место на столе. Наполненное.
И я, расставив тарелки и достав из холодильника сметану (уже традиция), а с полки – варенье, оказываюсь в окружении Малышки и ее Эдди, готовая начать этот день.
Каролина, светящаяся от радости, не споря, начинает кушать. А ее последнее время не заставить. Хороший знак.
Я же, улыбнувшись мужу, также с удовольствием пробую оладушки.
- Очень вкусно, Эдвард, - и здесь нет лести.
Каролина поддерживает, энергично закивав.
- Да, Эдди, очень-очень!
Алексайо, разливающий нам черный чай из прозрачного заварника, смущенно улыбается.
- Спасибо, девочки.
Только вот мысли его, судя по взгляду, далеки от нашего застолья. И, похоже, далеки от Целеево.
Эдвард, задумываясь о чем-то, утрачивает шутливость и веселый настрой.

* * *

Эммет набирает дочери в пять часов вечера.
Наконец добравшись до телефона и, в первую очередь, уведомив Эдварда о том, что с Карли необходимо побыть три дня, он получает ответ, что малышка уже в доме дяди. И что привезла ее Голди, удалившись по срочному делу в Москву.
Эммет изумлен объяснением ее поступка. Сын Голди не женат…
Он выдерживает разговор с Ксаем, отвечает на его вопросы и приносит извинения. Пытается загладить свою вину, даже пойдя против правил и посетовав на болезнь. Ему стыдно, что не добрался до телефона быстрее, чем следовало бы. По отношению к родным это нечестно.
Впрочем, так или иначе, вопрос о девочке решается. Каролина попала в надежные руки и до приезда папы может расслабиться рядом с дорогими людьми, а у Эммета отлегает от сердца. Главное – дочка. И, что не менее важно, она в порядке.
Только не понимает, где папа… только с ней нужно поговорить…
Вероника, будто чувствуя ситуацию, ссылается на домашние дела. Она уходит стирать, прихватив с собой и рубашку Эммета, а Медвежонок остается в обществе мобильного телефона.
И пальцы, когда набирает дорогой номер, немного подрагивают.
Больше всего на свете Натос ненавидит оставлять Каролину одну. А в последнее время, к его огромному сожалению, это случается все чаще.
Гудок.
В его спальне – ныне спальне Вероники – ровные стены, светлые обои, уютная обстановка. На подоконнике воцарились ее цветы в горшочках, а на стене, на несчастном крючковатом гвозде поселилась красивая репродукция «Сикстинской Мадонны». Она дополнила эту комнату, сделала ее краше. Так умеет только Ника.
Второй гудок.
Эммету легче. Чудодейственны поглаживания Фироновой или нет, может, она просто знает, где нужно касаться в силу своей профессии, но голова проходит, а с температурой можно как-то смириться. Она поднимается не так быстро, да и переносится проще. В тепле и уюте, когда заботятся, когда рядом, болеть даже приятно.
Сам себе смущенно усмехнувшись, Натос закатывает глаза.
Третий гудок.
Лежа под теплым одеялом, которым укрыт добрыми руками, пахнущими ванильным мылом, на постели, а не на полу (Ника так и не раскрыла тайну мироздания, каким образом медведя смогла вволочь не просто в комнату, а в кровать), Медвежонок который раз задумывается о том, что будет делать дальше. Его пугает скорость, с которой развиваются события, но то, что они приносят, лишь радует.
Натос хочет видеть Нику рядом с собой. Хочет видеть ее рядом с Каролиной. Хочет… ее.
Его очень волнует, взаимно ли это. Не являются ли ее ответные действия проявлениями благодарности, признательности, запугивания… не делает ли она это потому, что должна делать, не идет ли наперекор себе?.. Вдруг на тот поцелуй ее тоже вынудил он? Вдруг ей противно? Вдруг он… стар для нее?
Подобные размышления причиняют настоящую боль.
Но, как ни странно, где взять смелости (ему, что пугает!), Эммет не имеет представления. Спросить?.. А отрицание он выдержит?..
Четвертый гудок.
- Папочка!
Родной голос, не меняющийся сквозь расстояния и мили, часы и дни, с восторгом бормочет в трубку его имя. Там слышно и дыхание, а значит, Карли как всегда прижимает мобильный слишком близко к лицу. Будто бы боится, что он сбросит вызов.
- Привет, котенок, - голос немного подводит, съезжая в хрипоту, но Каллен исправляет ситуацию довольно быстро, прочистив горло, - как дела у моей принцессы?
- Почему ты не дома? – с места в карьер вопрошает она, не отвечая ни на какие вопросы, ровно как и на приветствие.
- Так получилось, мое солнышко, - Эммет чувствует себя плохим отцом, прикусывая губу. Состояние слабости, не отпускающее из-за жара, претит самому образу его мыслей. Он обещал себе давным-давно, еще до рождения Карли, что станет для нее самым сильным и никогда не сложит полномочий. А сейчас как ребенок валяется в постели. Без нее.
- Тебе больно?
- Нет, маленькая, - Натос морщится, представив, как куксится детское личико и наливаются глазами слезы, едва он произнесет, что заболел, - со мной все хорошо. Я приеду через пару дней и заберу тебя.
- Приедешь?..
- Обязательно, Малыш. Я всегда за тобой приеду.
На том конце что-то происходит. В голове Каролины. Она облизывает губы, что слышно по шороху, она медлит, не решаясь, что прекрасно ощутимо даже за сотню километров. Свою девочку Эммет знает лучше самого себя. Она боится ему что-то сказать.
- Каролин, я слушаю.
Раньше это помогало, как ободрение. Возможно, сегодня тоже не пройдет мимо?
Карли сглатывает.
А потом выпаливает, на одном дыхании:
- Голди сказала, ты не мой папа.
От неожиданности Эммету кажется, что он перестает понимать русский.
- Прости, зайчонок?
- Она так сказала. Когда звонила тебе, а ты не ответил. Она… она сказала, теперь Эдди мой папа. Она привезла меня к нему.
Становится жарко. Жарче, чем при температуре этим утром. И лицо, кажется, краснеет, вместе с тем, что чешутся руки. Эммет напрягается, но голос старается держать в узде. Сколько бы ни сочилось в нем по отношению к няне. Неужели она перешла последнюю границу?
- Малыш, но ведь мы знаем правду, разве нет? И Эдди знает. Голди… пошутила.
- Он мне тоже так сказал, - доверительно шепчет в трубку девочка, шмыгнув носом, - то есть, ты правда заберешь меня?.. Ты вернешься?..
И снова – без ножа. По живому, без наркоза. Просто вспарывает кожу и кровь фонтаном. Когда же кончится ее неверие…
Эммет утомленно вздыхает.
- Каролин, я всегда вернусь. Всегда, даже оттуда, откуда нельзя вернуться. К тебе. Я тебя люблю. Я – твой папочка, ты сама так говоришь. Так как же я могу тебя бросить?
- Но Бэмби бросил папа… и Дамбо бросил…
- А я не брошу, - твердо заверяет Натос, собрав волю в кулак и не давая выхода эмоциям. Подбирается на постели, садится, опираясь о ее спинку и ровно дышит. Благо в комнате все способствует успокоению. Да и возня Ники в ванной отрезвляет.
- Ладно…
- Я люблю тебя, - Каллен выдавливает улыбку, пуская ее и в тон, - ты моя красавица, малыш, ты мое сокровище. Я больше всех тебя люблю.
Каролина, кажется, всхлипывает.
- И больше «Мечты»?.. Ты тоже?..
- В сто тысяч раз больше «Мечты», котенок, - без сомнений выдает Эммет, разозлившись теперь и на самолет. Еще и он стал костью в горле. Теперь, вспомнив то, как пару лет назад согласился на этот проект, ему становится отвратительно и неуютно. Прибыль, что сулил новый Боинг, не стоит того, что происходит в его семье, того, сколько времени он от них отрывает. И Эдвард… а у Эдварда еще и сердце…
Это последний самолет, что они конструируют. В таких масштабах – точно. Частные гораздо проще и удобнее. Еще и свой парк можно обновить.
- Я тебя тоже, - сбитым, но таким искренним детским тоном признается ему в трубку Каролина, - папочка, я соскучилась…
- Еще три денечка, Карли. Через три дня я буду с тобой.
- Как у Ариэль…
- Почти, - Эммет хмыкает, намеренный поднять ей настроение, - только мы с тобой добрые волшебники. И все у нас будет по-доброму.
Малышка приглушенно посмеивается в трубку, кажется, успокаиваясь. Она ему верит. С этим можно жить. Хочется.
- Да, папочка.
- Вот и чудесно, - Натос не спускает улыбки с губ, дабы не пропала она и из голоса, - тогда до встречи, моя маленькая. Не позовешь мне дядю Эда к телефону?
Каролина, кажется, кивнув, бормочет свое признание напоследок еще раз.
И затем отдает мобильный дяде.
- Еще раз здравствуй, Натос.
- Отойди в другую комнату, пожалуйста, - больше не натягивая на тон веселья, просит Танатос.
Шаги. Закрывающаяся дверь.
- Ее нет рядом?
- Нет, - голос Ксая собран, напряжен. Он весь напряжен.
- Что-то случилось?
- Почему ты так решил?
- Ты говоришь отрывисто и ясно. Эдвард, это из-за Голди? Что она вытворяет?
В дверном проходе мелькает Вероника и Эммет накрывает трубку рукой. Но девушка, будто бы не замечая его, просто направляется на кухню. В ее руках стопка полотенец.
- Я перестаю ее понимать, Натос, да, - Эдвард хмурится, - но она объяснится. Ей придется, когда вернется.
- Что она наговорила Каролине? Она-то куда?..
- Я сам был удивлен это слышать, - Алексайо недоверчиво выдыхает, а его тон мрачнеет, - но мы с Беллой смогли убедить Карли, что все в порядке. А теперь ей сказал это и ты, значит, беспокоиться не о чем.
- Конечно. А если завтра эта женщина отвезет ее в лес, а не к тебе, тоже будет не о чем беспокоиться?.. Эдвард… она что, копает под нас? Под меня, под тебя? Какого черта?!..
Эммет ощущает, как начинает болеть голова, тупым огнем боли разгораясь у висков. И снова жарко, как в Аду, мать его. Он ненавидит болезни!
- Давай мы поговорим позже, когда ты поправишься, - Алексайо обрывает тему, что приводит брата в подобное состояние, - сейчас важно то, что Каролина успокоилась. Остальное мы решим потом.
- Я как раз поэтому и попросил тебя… - Эммет запрокидывает голову с ненавистью к стучащему в висках молоточку, - Ксай, я физически не могу сейчас встретиться со следователем, а он настаивает… не мог бы ты?.. Если тебе не сложно. Тогда я займусь похоронами.
Каллен-младший знает ответ еще до того, как спрашивает. За это он себя и ругает, ведь прекрасно понимает, что брат никогда не откажет ему. Тем более, узнав о простуде. Тем более, уже наверняка догадавшись, что квартира, где он отлеживается, его квартира, а раз здесь живет женщина… он знает, что на благо Каролине. Он – самая надежная его поддержка. Натос безмерно этим дорожит и постоянно винит себя, что так же безмерно этим пользуется.
- Разумеется, Эммет. Не волнуйся об этом.
Будто заготовленной фразой.
Медвежонок прикрывает глаза.
- Спасибо, Эд. С меня причитается…
- Не говори глупостей. Мы – семья.
- Это бесценно…
- Вот и я о том же, - Алексайо улыбается, притом искренне. Звук такой, будто приоткрывает дверь… и там, за дверью, на заднем плане слышен детский смех.
- Что?..
- Белла играет с Каролиной в догонялки. У нее вдруг резко поднялось настроение, - мило посмеивается Каллен-старший, - не знаешь, с чего бы то?
- Понятия не имею, - успокоенный Натос глубоко вздыхает. На губы тоже просится улыбка, - берегите себя, Ксай.
- Обещаем. Поправляйся. И пожалуйста, не отключай телефон. Я позвоню завтра. Есть важный разговор…
- Прямо так?
- Да.
- А сегодня?..
- Сегодня не лучшее время. Завтра, Натос. До свидания.
Согласившись выполнить такую небольшую просьбу в обмен на ту нагрузку, которую переложил на плечи брата, Танатос отключает мобильный. Кладет его на полку, предварительно проверив, чтобы звук стоял на максимальной громкости и медленно, жалея голову, подкладывает под нее подушку.
…Тихонький стук прерывает его было начавшуюся дрему.
- Извини, - виновато взглянув на него из-за косяка двери, в спальню заглядывает Ника. Волосы опять собраны в хвост, в ушах сережки, но платье – розовое. Под стать образу, что нарисовало его подсознание. Бабочка. – Я только хотела спросить, будешь ли ты чай? Я только что заварила.
Признательно улыбнувшись, Эммет кивает.
- С удовольствием.
И Ника, как волшебница, чуточку краснея, сразу же вносит в комнату две чашки. Стояла с ними наготове, не иначе.
Одна сразу же передается Медвежонку. Он наслаждается мускусным ароматом, что наполняет комнату. Она и чай умеет варить, эта необыкновенная женщина?..
- Он с сахаром, - заранее предупреждает, смутившись, Фиронова.
- Я люблю именно так, - убежденно заверяет Эммет, - спасибо большое.
Похвала, ровно как и то, что угадала, ей приятны. Ника хмыкает.
- Как ты себя чувствуешь?
- Лучше, - мужчина улыбается, понимая, что не заставляет себя это сделать, - спасибо.
- А будет – еще лучше. Это точно простуда, Натос.
Что же, такой ответ можно принять.
Они делают несколько глотков, прежде чем молчание, пришедшее внезапно, так же внезапно и уходит. Благодаря медсестре.
- Это твоя дочь? – она кивает на мобильник.
- Да, - Натос как-то растерянно смотрит туда же, - ей порой непросто объяснить, почему я не приеду на ночь.
Вероника подносит кружку ко рту, но глотка не делает. Ее глаза опаляют каплей подозрительности.
- Ты часто не приходишь домой на ночь?
Эммет понимает, что что-то пошло не так. Не в том направлении.
- Не очень. Но я порой задерживаюсь в офисе допоздна, а ехать до Целеево – больше часа. Я приезжаю, когда она уже спит.
- А-а, - малость успокоенная медсестра все-таки согревает себя еще одной чая, - извини, это не мое дело, я просто… полюбопытствовала.
Натос видит, что ее волнует. И прекрасно понимает, что тоже самое волнует его.
Постоянные отношения – последние – в его жизни закончились в феврале, у Леи. После нее были только перебежки у Дораны и Алисы, если удавалось. Все.
Ника спрашивает, есть ли у него женщина… она хочет знать?
У Медвежонка теплеет на сердце. Он ей нравится?
- Это нормально, - ровно произносит он, - я бы тоже хотел узнать тебя немного поближе, Ника.
- Боюсь, полученные знания тебя разочаруют.
Как ребенок, ей богу. Краснеет.
У нее были серьезные отношения? Были мужчины? Или это природная девичья стеснительность? Вероника до безумия желанна… она как несорванный цветок, который хочется оберегать, как хрупкое, прекрасное создание с прозрачными крылышками. Так легко навредить… и так сложно сохранить…
- Дело в возрасте?
Она усмехается, как на глупость качая головой.
- Какая разница, сколько кому лет? Меня никогда это не волновало. Но это не отменяет того, что информация обо мне… мало интересна.
У Эммета отлегает от сердца. Он чувствует себя Чеширским котом, таких размеров улыбка просится на лицо. «Меня никогда это не волновало». Но пока сдерживает этот звериный победный оскал, не хочет напугать Нику.
- Я так не думаю. В ту ночь, когда ты приехала, да и сейчас тоже… я восхищен твоим профессионализмом, далеко не каждая так сможет.
Фиронова отводит взгляд, прикусив губу. В нерешительности она похожа на Каролину. Эммет пугается такого сходства.
- Это я восхищаюсь, - негромко, но признается, не удержавшись, - тобой… как отцом. Натос, за столько лет в больнице я видела всего лишь нескольких мужчин, которые так любили бы, так переживали бы за свою дочку, - она тронуто улыбается, - еще и таскали раскладушки по всей клинике, чтобы спать в ее палате.
Медвежонку чудится, что теперь краснеет он.
- Как можно не любить своего ребенка, Ника?
- Не знаю, - она качает головой, поморщившись, - но так случается. Часто случается.
- Отец привязан к дочери… - Натос осекается, вдруг вспомнив Беллу. А потом и Мадлен, что христианин-родитель буквально выкинул из дома, узнав, что она забеременела вне брака…
- Далеко не каждый, - озвучивает его мысли вслух девушка. И до Каллена доходит, что она, похоже, такая же. Выросла без отца. Родители развелись, и он… остался в Греции. Видимо, на всю жизнь.
- Ника…
- Поэтому это я в восхищении, - возвращается к своим первым словам Фиронова, остановив его, не давая идти по этой теме дальше, спускаться вниз, к более личным проблемам, - ты замечательный папа, Натос.
Все еще не отошедший от смущения Эммет, тем не менее, перехватывает руку Вероники. Легонько, не очень решительно, но касается кожи. Она первая женщина, которой он нравится как отец.
- Ты любишь детей? – сокровенно-тихо зовет Каллен.
Ника руки не вырывает.
- Я медсестра педиатрического отделения…
- А своих хочешь?
Такого вопроса она не ожидает. От него? Или от мужчины в принципе? Тушуется.
Но не молчит, что ужасно радует любопытного Людоеда.
- Какая женщина не хочет? – медсестра смятенно посмеивается, - это для многих заветная мечта.
- Не все хотят…
- Это меня и пугает, - признается, - и вообще… знаешь, это может прозвучать как глупость сейчас, но я не понимаю карьеристок.
Эммет обращается во внимание. Старается не очень это демонстрировать и не тешить себя напрасным ожиданием, но очень хочет верить, что Ника говорит искренне. Что то, что она сейчас произнесет, будет именно тем… вряд ли такое бывает, разумеется, но надежда умирает последней.
- Ты из домохозяек? – подбадривает он.
Вероника краснеет сильнее, чем прежде. Краска буквально заливает все ее лицо, а пальцы, что он держит в руках, напрягаются. Она будто бы ждет, что Натос сейчас отпустит их.
- Я не понимаю, что плохого в том, чтобы быть дома, - преодолев робость, все же озвучивает мысль она, - это не значит сидеть в четырех стенах всю жизнь, но… разве ужасно просто готовить обед?.. Заниматься детьми?.. Ждать мужа?.. Знаешь, я понимаю, что мы сейчас живем в другой реальности, но на Родосе у меня была бабушка… папина. И она была идеальным воплощением «Греческой мамы», той самой приветливой домохозяйки, к которой всегда хочется возвращаться, и которая поддерживает дома уют. В детстве… в детстве я очень хотела быть на нее похожей.
Договаривая, Ника переходит уже практически на шепот. Ей стыдно.
А Танатос не верит своим ушам.
- То есть ты хотела бы быть дома? Как бы… семейным человеком? Как тут говорят, боже… Хранительницей очага? – вспомнив русское выражение, Эммет сам себя ругает за забывчивость. Это ведь мечта его жизни, на самом деле. Для Карли. Для себя…
- Это глупо и мечтательно, да, я знаю, - Фиронова закатывает глаза, - сейчас мода на самостоятельных, успешных женщин. Дома сидят няни и горничные, а удел жен – бизнес, салоны красоты и шоппинг в бутиках.
Все еще не пришедший в себя, ошарашенный, Натос восхищенно глядит на девушку. В свои двадцать шесть она дала бы фору любой модели любого журнала. Красивая, статная, умная, заботливая и… домашняя.
Такое даже не приснится.
Мадлен. Лея. Дорана. Они все… все, как и говорит Ника, бизнес-леди. Им желалось ни дома и ни детей, им желалось денег и свободы. От всего. И еще – секса. Много секса, качественного. Без лишних привязанностей, просто со страстью.
Господи…
- Мне не нравятся такие женщины, - Натос, забыв и о голове, и поднимающейся температуре, и вообще о том, как выглядит, где находится и что делает, перехватывает руку Бабочки покрепче. Пожимает ее красивые пальчики с розовым маникюром.
Вероника неровно выдыхает.
- А какие нравятся? – шепотом, но с надеждой, задает свой вопрос.
Эммет забирает у нее кружку с чаем. Ставит на тумбочку рядом со своей.
И, потянувшись вперед, дает себе волю. Касается бархатной щеки, еще красноватой, горячей, ведя пальцами от скулы к подбородку.
Под ними будто бы разряд. И, судя по судорожному вздоху Ники, у нее та же проблема.
- Такие… - не спеша, не портя момент, признается мужчина, - как ты сказала? Ελληνική μαμα (греческая мама)…
Вероника не верит. В ее глазах и опасение, и надежда. В ее глазах страх.
Но трепещущая, такая красивая, она здесь. И она… ждет. Она тоже знает, что хочет услышать.
Это помогает Эммету. Ему верится, что все не просто так. Что все… правильно. Что он, наконец, нашел ту женщину, которую искал.
- Ты мне нравишься, Вероника, - говорит Натос, выпустив наружу всю искренность, какая есть внутри. Вот она, та смелость. Нашелся ее источник.
И, не отягощая девушку одним лишь признанием, подается вперед.
Целует Бабочку.

* * *

Белый кафель. Зеленая стена. Яркая лампа над головой.
Она, запыхавшаяся от спешки, неслышно переступает порог.
Кровать с поручнем, приборы вокруг, зеленая простыня.
Воровато оглянувшись, но убеждаясь, что медбрат на посту, она достает из сумки тоненький шприц.
Белый, с прозрачными веками и красными, как у Дракулы, губами, он недвижим.
Проводок капельницы тянется от вены вверх, к стойке. Там пакетик с лекарством. Там – крышечка…
Вздохнув для смелости, она скручивает преграду. Одним резким, бесшумным движением. Времени катастрофически мало.
На пальце – датчик, на мониторе – кардиограмма и пульс, все сразу.
Реанимация, как никак.
Именно поэтому и не будет лишних подозрений. У него пулевое ранение в грудь, пару сантиметров ниже сердца. В каких же еще условиях ждать внезапной смерти?
Тоненькая струйка прозрачной жидкости в капельничный пакет.
Главное не перелить, а то при вскрытии могут обнаружить...
Ее трясет, трясутся и руки. Страшно…
Но, штрих в штрих, пять миллилитров внутри.
Уже. Да.
Негромкий стон, шорох простынки. А ведь еще даже не вошло в кровь.
Она вздрагивает, испугавшись сильнее. По телу бегут крупные мурашки. Не женская это работа…
Голубые глаза, заплывшие, измученные, открываются. И, пусть не сфокусированные, но сразу ее узнают. Вспыхивают.
- Голди!..
Хочет вскричать, но не может. Сил нет. Ровно как и капельницу выдернуть – та же беда.
Видит шприц в ее руках. Взгляд заволакивает предсмертной ненавистью.
Женщина закручивает крышечку. Отступает назад.
Ничего не было. Никогда не было.
- Ты не справился, Деметрий.
Белый кафель. Зеленая стена. Яркая лампа над головой.
…В коридоре Голди не забывает отдать медбрату толстый пакет для анализов. В нем пять зеленых тысяч.

Да, эта глава вышла именно такой. И события в ней случились именно такие. Автор с нетерпением ждет вашего мнения, версий и обсуждений на форуме, если будет такое желание. Эдвард воплотил в жизнь мечту о спонтанности и готов заняться делом, Медвежонок, наконец, смог себе признаться в самом главном, а Голди темнит... с ней еще не закончено.
Спасибо за прочтение!
Счастливого рождества! :)

Пы.сы. Автор будет так же очень благодарен, если кто-то вдруг захочет поддержать историю в Итоговом Топе Фанфиков. Спасибо)))

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1