Kapitel 30. Babelsberg
Teil 2. Haribo
Teil 2. Haribo
Babelsberg (Бабельсберг, Potsdam-Babelsberg) — район города Потсдама, в котором расположены одноименный парк, Киноуниверситет Бабельсберг, корпуса Потсдамского университета. Впервые упоминается как отдельное поселение в 1375 году при императоре Карле IV. Через Бабельсберг проходила условная граница между Западным Берлином (район Штеглиц-Целендорф) и ГДР.
Haribo - немецкая компания-производитель сладостей, штаб-квартира находится в Бонне. Фирма была основана 13 декабря 1920 года Хансом Ригелем—старшим. Название компании представляет собой сокращение фразы «Ханс Ригель, Бонн» (нем. Hans Riegel, Bonn). Компания создала первые мармеладные конфеты в 1922 году в виде маленьких мармеладных мишек под названием Gummibärchen
Фабиан просыпается в холодном поту. И в тишине, звенящей в ушах до какого-то первобытного ужаса. И в абсолютной, беспросветной, беспроглядной тьме. Он на ощупь, из последних сил выныривает на поверхность мутной воды, оттолкнувшись от дна, но ничего не меняется. Вода все такая же ледяная, тяжелая, бесконечная. Искрящийся океан Мэна, перетянутый у мели берега коркой льда. Пики скал, с одной из которых он думал когда-то броситься вниз, крики чаек... чайки всегда кричали возле папиного дома. Он с детства это запомнил.
На миг Фабиану кажется, что он все же бросился с той скалы. Она выбивалась из общего ряда, была чуть более плоской, чуть более острой, удобной для восхождения. И прямиком над гладью океана, над мелкими барашками волн. Там такой ветер... казалось, можно взлететь, воспарить над миром, над проблемами, стать своим в стае чаек и навсегда закончить это... остановить, позабыть, пережить. Не испытывать больше боли, не тяготиться последствиями, не бояться... больше ничего и никогда не бояться.
Но краем сознания Фабиан понимает, что он не умер. Еще рано. Еще не успел бы. Обещал vati, Иззе, маме... клялся самому себе и Сибель. Сиб больше всего пострадала бы от его безвременной кончины. У нее никого больше нет.
Фабиан изо всех сил пытается вспомнить, что видел в последний раз. Ту заветную картинку по завершению которой началась эта мука. Сибель на их постели. Сибель у себя дома. Сибель... Сибель в осенних листьях, в своей темной куртке, с рассыпавшимися кудрями волос. Маленькие листочки берез запутались в них и она смеется, распутывая пряди. Остывает на скамейки их кофе с имбирным сиропом. Качели жду своего часа. Он будет раскачивать их, а она просить, чтобы держал крепче. Это их любимая игра – и чистое его удовольствие. Живая, смеющаяся, нежная Сибель – вдалеке от всего мира и так близко к сердцу, на руках, рядышком. Вся жизнь его в ее сияющем взгляде. В мелодичном смехе. В оливковом аромате волос.
Сибель.
Фабиан стонет, не скрывая своего разочарования. Ведет пальцами вокруг и не натыкается ни на что. Сибель здесь нет. Никого нет. В этом беспробудном мрачном лесу он один на один с собой и теми демонами, что еще успели тут остаться. Леденящая дрожь проходит вдоль позвоночника. Фабиан лежит на каком-то камне, поросшем мхом, и изо всех сил старается согреться. Сжимается в комок, притягивает колени к груди, прячет руки. Ему так плохо, так холодно, так одиноко. Это пытка. Проснулся он или нет, но он в аду. Память разрывает воспоминаниями. Перед глазами мелькают образы – все печальные, растерзанные, наполовину стертые. Любимые лица размыты слезами. Вот папа. Вот Гийомка. Мама. Сиб. Изза. Даже дядя Калеб и Роз. Рэй. Бабушка. Дедушка. Снова Сиб. Снова – папа.
У Фабиана пульсируют виски и больно отдается в горле каждый удар сердца. Он поднимает руки выше, накрывает голову, прячет сам себя от этой промозглой мглы. Идет снег?.. Почему саднит кожа. Почему так больно? Голову разрывает изнутри. Фабиан прижимает руки к груди. Собирает себя по кусочкам. Плачет, кусая губы. Зовет, но голоса не слышно. Кого он зовет? Куда?
Тише становится мнимый лес. Утихает океан. Нет ни брызг, ни проблеска света, ни дуновения ветра. Нет ничего. Тишина вынимает из него душу. Она слишком, слишком бесконечная... она сводит его с ума.
Фабиан кричит, стараясь перебороть этот лютый ужас, вырваться из его пучины. Кричит громче, а звука нет. И нет, и нет. Только в груди саднит. Только дерет горло. И что-то теплое, что-то вязкое течет по губам. Вниз... вниз...
- Тревор.
Она окликает из его из неоткуда. Вокруг только тьма. Ледяными щупальцами тьма эта сжимает его грудную клетку. Фабиан задыхается.
- Тревви.
Она говорит нежнее, зовет мягче. И ближе, кажется. Ближе.
- Тише, Тревви. Тише.
Как слепец, как безумный, он старается обернуться на ее голос. Хотя бы приподнять голову. Откликнуться хоть как-то. Попросить спасти. Спастись. Спрятаться. Она может его защитить. Он точно знает, что может. Она все может.
Фабиан из последних сил тянется к ее голосу. Ищет ее руками, как старик, неповоротливый и слабый, хрипло стонет, зовет ее. Просит. Умоляет.
И она отзывается. Сама протягивает ему руку.
- Тревор, солнышко. Уже все.
Фабиан хватается за ее ладонь, прижимая к себе как последнее, что осталось. Единственный отклик материального мира, единственный источник жизни в этой истлевшей темноте. Последняя надежда. Он хрипит, все также стараясь крикнуть в голос, хоть как-то обнаружить себя. Звука нет. Но она ближе. Обдает теплом, становясь ближе. Находит его. Гладит. Гладит по волосам, по коже, у подбородка. Фабиан захлебывается немыми слезами.
- Любимый мой мальчик. Я здесь. Я тут, Тревор.
Он сжимает ее ладонь до того сильно, что болят собственные пальцы. Он держится за нее как утопающий, боясь ослабить хватку, отпустить, потерять. Он кусает губы, подавшись вперед, и что есть мочи рвется выше. На поверхность. На свет. Ее едва заметный, лучащийся свет. К теплу. Человеческому теплу кожи.
И он прорывается. Мрак расступается, гладь воды больше не душит, лес пропадает и камни растворяются, утонув в черной земле. Фабиан открывает глаза на собственной постели, ощущая ее кожей. Скрипят натянутые простыни. Сбиты на краю постели подушки. Край одеяла у его груди – это в него он вжимался до черной мглы, до боли в глазах.
- Б-б-б...
Саднят пересохшие губы. Першит в горле. Он закашливается. Задыхается.
И Белла находит его сама. Бережно, нежно гладит у виска, у скулы, у уголков рта. Убирает с лица взмокшие волосы, что заслоняют обзор. Садится ближе.
- Я с тобой, Тревви. Я с тобой.
Он не может отдышаться, не может поверить. Где Сиб? Где папа? Откуда Белла?..Он судорожно втягивает в себя воздух, но легкие как сжаты, как придавлены чем-то. Он не в силах вздохнуть достаточно, боль оседает в горле и груди мелкими тлеющими огоньками. Свободной рукой, выгибаясь, он оттягивает ворот футболки – так далеко, как может. Белла гладит его пальцы.
- Тише, мой хороший. Сейчас будет легче.
Дельное обещание. Фабиан старается поверить ему изо всех сил. Не вырывается, не бьется больше о тугой матрас постели. Доверяется Белле. Ее рукам, нежным и теплым, ее ненавязчивым словам, таким бережным. Ее ощутимому присутствию. Все также прижимает к груди ее ладонь – Иззе, должно быть, уже больно, но она и бровью не ведет. Мягко ему улыбается.
- Все, Тревви. Все уже кончилось.
Он затихает, вслушиваясь в ее голос. Боится закрыть глаза, снова оказаться в темноте, и потому смотрит практически не моргая. Слабеет боль. Дрожат руки. Фабиан, впервые за долгое время сделав нормальный вдох, чувствует облегчение. Оно теплой волной разливается по всему телу.
- Белла, - наконец, хрипло зовет.
Она ласково ему улыбается. Лишь пару людей в его жизни умеют так улыбаться.
- Да, Фабиан. Я здесь.
- Белл, где... где мы?..
- Дома. Мы с тобой дома, - она говорит очень спокойно, намеренно чуть растягивая слова, но не прекращая их зрительного контакта, - ты в своей комнате. Тут было совсем темно – и я включила лампу.
Так вот откуда этот зовущий, внезапный свет... ее теплое свечение, ее подведенный тенями образ. Белла сидит возле его изголовья, сразу перед прикроватным светильником. Вот почему он ее видит. Вот почему тьма рассеялась.
- О-о... о-откуда?..
- Я услышала тебя из коридора, - объясняет, бережно убрав прядь волос с мокрого лба, кожа пылает и, когда Белла касается его, Фабиану легче, прохладнее, - тебе снился кошмар.
- Это не кошмар...
- Ты можешь рассказать мне. Чтобы это не было.
Фабиан на мгновенье жмурится, поморщившись саднящему горлу.
- Папа и Сибель.
- С ними все хорошо.
- Пока. Если папа пойдет... дальше, если будет... суд... Белл, Белл, как мне остановить?.. Как все это остановить?..
Фабиан изо всех сил старается сказать это ровно. Сдержаться, донести мысль, облечь ее в слова. Не сдаться на полпути, не замолчать без пояснений. Выдержать. Почти удается. Голос его срывается только на последнем слове. Слезы, будто того и ждали, застилают глаза. Реками, бурными горными реками они текут... скребут горло, каленым железом жгут в груди. Фабиан задыхается, едва успев схватить ртом воздух. Пропадает лицо Беллы. Нечеткой кажется ее фигура.
- Тревор, папа совсем скоро вернется.
Лютое отчаянье. Просто безбрежное. Оно словно бы копилось в нем тысячу лет.
- Вернется, чтобы... вернется, и!..
- Нет, милый. Все будет хорошо.
- Ты не знаешь! – почти выкрикивает он, - ты не можешь... не можешь знать!
Белла вздыхает, посмотрев на него с искренним состраданием. Теплее становятся черты ее лица, но глаза совсем печальные. Фабиан усиленно моргает, стараясь с собой справиться, не упустить ее. Слезы его душат.
- Иди ко мне, Тревви, - шепчет Белла.
Делает все сама – и сама принимает решение. Не пытаясь вырвать руку, за которую снова держится как за все, что осталось, чуть меняет их положение. Пересаживается к самому изголовью, прямо к его лицу, устроившись на самом краю постели. Кладет голову Фабиана себе на колени, мягко гладит его, призывая поверить. И Фабиан верит. Белла – одна из тех трех, кому он поверит всегда и в любом состоянии. Никто не прощал ему больше, чем она.
- Белл!..
Фабиан правой рукой хватается за ее колени. Обнимает их, вжавшись лицом в ткань пижамных штанов, в теплый хлопок синего цвета. Содрогается его спина, горят щеки. Фабиан плачет, но Белла не останавливает его, не призывает успокоиться. Мерно, тихо, долго гладит. И по спине, и вдоль лопаток, и у щек, у затылка, у шеи. Фаб все плачет, плачет, плачет... но она не прекращает его касаться. Ни на секунду.
- Ш-ш-ш, Тревви. Ш-ш-ш.
Он приникает лицом к ее ладони у своей груди. Как в далеком детстве, когда мама еще бывала так близко, когда... льнет к ней, кусая губы до крови. Громко, судорожно всхлипывая... и затихая. И снова. Пальцы у Беллы теплые, но совсем мокрые. Она терпеливо сносит его слезы.
Фабиан не знает, сколько это продолжается. Он сам себе противен, ведь не может не понять, не толком объяснить, в чем дело. Это какая-то высшая форма беспомощности. Брошенности. Боли. Но Белла терпелива, последовательна, она рядом. Она живая, настоящая, она... любит его, как бы невероятно все это не звучало. И в какой-то момент Фабиану просто становится легче. Как будто пройдена черта, закончен отпущенный срок. Словно бы можно уже... можно вздохнуть чуть свободнее. Чуть глубже.
Он ничего не говорит за время истерики, только плачет. Белла по большей части тоже молчит, но иногда утешает его, уговаривает, как совсем маленького. Ее голос сам по себе успокаивает. Фабиан ловит себя на мысли, что ощущает себя ребенком рядом с Беллой. И не стесняется этого – как с папой.
- Белл.
Он отпускает ее руку. Ткнувшись щекой напоследок, отпускает. Белла слегка ведет онемевшими пальцами, чувствуя их снова. Но отвлекает его. Улыбается, когда несмело на нее смотрит. Вытирает остатки этих безудержных слез. Ну и что он ей скажет теперь?..
- Тревор.
Так медленно, будто на это уходят все силы, Фабиан устало поворачивается на спину. Остатки всхлипов вырываются наружу. На губах – привкус крови. Белла бережно приподнимает его правую ладонь – ближе к свету.
- Там кровь?..
- Ты плакал в кулак, когда я пришла, - грустно вздыхает Белла, озабоченно оглядев ровные ранки – точно в след его зубов, - наверное, прокусил кожу. Больно?
- Нет.
Это правда. Сейчас Фабиану уже не больно. Уже подозрительно, тихо... спокойно. Насколько только может быть. Усталость наваливается тяжелыми гирями, прижимает к постели. Но сна нет. Пока сон вытесняет зудящая боль в висках. Долгие слезы... долго ли он плакал во сне?
- Знаешь, Сиб... я думал о Сиб.
- М-м?
Она вытирает кончиками пальцев его новые слезы. Фаб хмурится.
- Если ее мать не вернется... а она не вернется, наверное... Сиб заберут в детский дом. Я не увижу ее. Я больше ее не увижу.
- Мы пока не знаем, что будет дальше, Фабиан. Но я думаю, в приют папа ее не отпустит.
- Кто будет интересоваться?.. Нет родственников, нет опекунов... нет же?..
Фабиан поднимает на Беллу глаза, на миг потерявшись на последнем слове. Часто моргает, прогоняя соленую влагу. Белла гладит его у висков, унимая сверлящую боль. Делая ее терпимее. Взгляд у нее серьезный, пристальный. Там нет насмешки.
- Я думаю, папа рассматривал вариант опекунства. На всякий случай. Мы спросим его, когда вернется.
Фабиану кажется, что мир сузился до узкой полосы света прикроватной лампы. В нем есть запах простыней, теплые пальцы Беллы и ее голос. Во тьме спальни, затерявшейся в Берлине, есть только ее голос.
- Ч-что?..
- Я не знаю наверняка, - спокойно уточняет Белла, - но я думаю, что документы готовы. Хотя бы частично.
Сегодня по видеосвязи Сибель была такая тихая, но такая... спокойная. Не в этом ли дело? Фабиан опасается верить так быстро.
- Но ведь папа не хотел ее... так долго говорил, что...
- Ты любишь, ее, Тревви, - мудро, ласково поясняет Белла, глаза ее поблескивают в неярком свете лампы, - папа это знает. Мы не причиняем боль тому, кого любим.
- Если бы... если бы...
- Намеренно – точно нет.
Фабиан поднимает на нее глаза. Смотрит грустно, долго. Черты ее лица смягчаются.
- Тревви.
- Прости меня.
- Ты часто извиняешься, солнышко. Но тебе не за что передо мной извиняться.
- Я причинил тебе много зла, Изз. Осознанно. Намеренно.
- Ты преувеличиваешь, - качает головой. Святая, как есть святая. Где только папа смог... как ему только удалось ее найти. Такими людьми жизнь награждает нас в качестве благословения. Папе это за то, что не оставил их с Гийомом, наверное. Всегда был на их стороне. Фабиан вдруг со всей возможной силой хочет отплатить добром за добро – и отцу, и Белле. Если бы только он смог.
- Нет. Я люблю тебя, но я так делал... и мне жаль, мне очень, очень жаль.
- Мы уже это прошли, Тревви. Мы уже ушли гораздо дальше. Все в порядке.
- Нет. Я не гожусь... ты знаешь, я не гожусь в защитники... я не справляюсь, Изза. Если что-то пойдет не так, я же не справлюсь... я боюсь этого до ужаса.
- Тебе и не нужно ни с чем справляться, Тревор. Ты такой взрослый уже, но ты еще ребенок, ты помнишь? Ты папин ребенок.
- Я должен о вас позаботиться.
- Мы все заботимся друг о друге, любимый. Ты не должен, ты можешь. И ты уже заботишься о всей своей семье. Отлично заботишься при этом, совсем как взрослый.
Она честно говорит – сложно не поверить. Фабиан хмурится. Но Белла не берет своих слов обратно.
- Я хочу... больше. Лучше.
- Ну, солнышко, - улыбается она.
Фабиан вздыхает. Кладет голову чуть удобнее. Обводит языком контур губ. Они еще немного саднят, но крови уже нет.
- Тебе тяжело?
- Нет.
- А больно? Руке?..
- Нет, Тревор.
Он вздыхает. Она лукавит, но вряд ли он уличит в этом Беллу. Точно не в тот момент, когда сам в слабой позиции. Она всегда его оберегает.
- Мне так спокойно, когда... мне всегда легче, когда... спасибо, что ты пришла.
Белла бережно гладит его волосы, задержавшись у висков.
- Ты всегда можешь на меня рассчитывать, Тревви. Я говорила.
- Одно дело – знать, другое... быть. Я кричал?
- Нет. Только плакал.
- Плакал...
- Слезы – очень хорошая вещь. Не запрещай себе плакать. Слезы мгновенно понижают кортизол – гормон стресса. Это наше обезболивающее, сразу становится легче.
- Да уж. Но я даже не помню, что мне снилось... как вырезки, как вспышки... я долго не мог уснуть, а потом... все это очень... всего очень много.
Он путается в объяснениях. Усталость набирает обороты, сменяет и страх, и неудобства, и даже боль. Тревор на мгновенье чувствует себя настолько слабым, будто ни на что больше не годен – и даже сил говорить нет. Высыхают слезы. Забываются навязчивые мысли. Слабеет тревога. Белла еще здесь, она гладит его, она теплая... и Тревор чувствует, что отключается. Что наконец-то может спокойно поспать.
- Ты устал, - соглашается она, посмотрев на него нежнее, когда сонно ведет глазами по сторонам, стараясь не заснуть, - у нас выдались насыщенные выходные.
Верно. Они были в Панкове. У них обедала Элис. Гийом все норовил построить из LEGO целый замок за один вечер. На ужин была лазанья. Папа звонил от бабушки, дедушка показывал свой новый зимний сад. И Сибель была там. Она была на вечере их семьи, застенчивая, но спокойная. Все помогали ей, никто не отодвигал на задний план. Папа лично позвал ее к телефону, дал им пообщаться подольше, уже наедине. Сибель улыбалась папе. Такого никогда не было – не понятно, что было реальным сном. Фабиану кажется, вся эта идиллическая картина и сыграла с ним злую шутку. Куда проще поверить в плохое. Плохое случается чаще, оно более знакомо, куда понятнее, что ли... а хорошее... папа с Сибель, подумать только. Ему еще привыкать и привыкать.
Вот это воскресенье.
- Много всего...
- Да. Так бывает.
- А завтра – школа, - супится Фабиан, - не вспоминать бы.
- До нее еще можно поспать, - примирительно подмечает Белла.
Он вздыхает, неловко потянувшись на своем месте. Перебирается с коленей Беллы на подушку. Она не торопит его, не заставляет изменить позу – но Фабиан сам так хочет. Уже пора.
Белла подает ему подушку, предварительно встряхнув и разгладив наволочку. Фабиан чувствует себя пластилиновым, ни на что не годным. Устало кладет на нее голову.
- Спасибо...
- Ну что ты, Тревви.
Белла поднимается, с профессиональной точностью расправив и одеяло. Накрывает его и Фабиан, подтянув черный пододеяльник повыше, жмурится свету лампы.
- Там довольно глубокие ранки на коже, - тихонько подмечает Белла, глянув на его ладонь, - я принесу перекись, ладно? Иначе будет дольше заживать.
- Давай я сам за ней...
- Это секунда, Тревви. Просто подожди меня.
Она правда возвращается быстро. Фабиан напряженно глядит на прикроватную тумбу, на абажур своей лампы, на блэкаут шторы, что отлично справляются со своим делом и не пропускают света. Правда, окно приоткрыто, Белла не закрывала его. Рядом с изголовьем все также стоит его вечерний стакан воды. Подумав, Фабиан выпивает эту воду. Растревоженному горлу легче – не так саднит.
Белла возвращается с крохотным пузырьком перекиси. Просит его ладонь и Фабиан нехотя подает руку. Не прячется, хотя и стоило бы, наверное. Ему стыдно и странно. Прежде он никогда не кусал руки. Отпечатки зубов видны вполне явно. Чуть щиплет, когда Белла обрабатывает поврежденную кожу. Часто же он последнее время вредит сам себе. От ожога рубцуется неровный шрам у большого пальца. Рука одна и та же.
- Я не помню, как... это не специально.
- Ничего, - она пожимает его пальцы, легонько погладив у запястья, - заживет. Ни о чем не думай, Тревор. Засыпай. Мы все обсудим завтра.
- Заберешь меня из школы?.. – подумав мгновенье, просит он. Как ребенок, ну ей богу. В пору идти в класс Гийома.
Но Белла не смеется, она смотрит на него ласково, с пониманием. С готовностью кивает.
- Конечно. Забежим в Espresso House, пока Гийомка будет в клубе.
- Звучит как план.
Вот теперь она тепло посмеивается его словам. Легко приглаживает волосы.
- Закрывай глаза, Тревор. Я погашу лампу?
- Да. Только...
Он краснеет – горят щеки. Но Белла не делает из его слабости представлений. Как и папа, она, кажется, его чувствует. Каждый раз поражает Фабиана как в первый.
- Я немного посижу тут, ты не против?
Она идеальная. Святая. Фабиан вздыхает.
- Спасибо.
Белла присаживается у изножья постели, поправив его одеяло. Тянется вперед. Выключает лампу, дернув узкий золотистый шнур. Темнота, уже совсем не страшная, мирная, оживает ее голосом:
- Доброй ночи, солнышко.
Он мягко приникает к подушке, обняв ее обеими руками. Жмурится.
- Доброй ночи, Изза.
* * *
У меня никогда не было изматывающей, тягостной бессонницы. Когда можно часами лежать в постели, вспоминая каждое из событий своей жизни и обдумывая, есть ли что исправить в настоящем – или укоряя себя за былое. Не было бесконечного списка дел, которыми непременно нужно заняться завтра – сколько можно откладывать? Не было тревоги, перерастающей в мигрень. Не было неукротимого, болезненного беспокойства: как дальше?.. Как же жить дальше.
Я искренне сочувствовала Falke и его проблемам со сном. Фабиану, унаследовавшему их вдовесок к той тревожности и гиперответственности: как предотвратить неминуемое. И даже Гийому, которому энурез снова и снова разрывал сон, заставляя испытывать мучительный стыд вкупе с опасениями – не повторится ли все снова.
Я была одной счастливицей в нашей семье. Но бессонница добралась и до меня.
Дети укладываются в полночь. Я сижу с Гийомом, пока он не заснет, мягко поглаживая его спинку – я обещаю ему, что ночью все будет хорошо, вчерашняя неприятность – лишь казус. Гийом наблюдает за мной осоловевшими глазами, изо всех сил не желая сдаваться сну. Но чуть унимается, когда включаем ночник-полумесяц у его окна – почти звезда адвента. Гийом приникает к подушке, по-детски доверчиво устроив ладошки под щекой. Гийом засыпает. У Фабиана свет не горит уже давно. Он желал мне доброй ночи.
Я наливаю себя мятного чая, наскоро пробежавшись по пометкам Эммета к последней статье. Пишу в Notion план на завтра, благо, большая часть уже готова. Протираю стол, оставив кухонное полотенце на столешнице. Возвращаюсь в спальню. Долго стою под душем, и уставшая, и чересчур возбужденная для быстрого сна. Выливаю на ладонь шампунь Эдварда. Уже лучше.
В спальне холодно, но вряд ли это новость. Огромная постель возвышается над всей комнатой, сегодня покрывало сиреневое, как и простыни. Валюсь в крепость из подушек, крепко прижав одну из них к груди. Они еще пахнут Falke. Слава богу.
Я не рискую погрузиться в природу своей безудержной, поистине нереальной тоски по Эдварду, мне страшно. Она ощутима кончиками пальцев как электроразряды. Дай ей волю – заберет все силы. Это опасно – быть настолько зависимой от его присутствия. Это даже глупо, потому что Эдвард наверняка хотел бы взрослую женщину в жены, а я все чаще оказываюсь перед ним в слабой позиции. Дети со мной теперь, я ответственна и за них тоже. А я разваливаюсь на части, окунаюсь в это самобичевание и тоску с головой. Нельзя так. Пока – нельзя.
Смотрю на мобильный. Эдвард говорил, будет у Габриэля весь день сегодня. Сейчас в Портленде пять вечера . Вряд ли мой звонок поможет делу, скорее собьет их обоих. И меня. Нужно спать. Сегодня просто нужно спать. Долгий был день, пусть и светлый. Бургеры в Панкове оказались выше всяких похвал, но мальчишкам особенно понравилась ребристая ромбовидная картошка фри – редко где встретишь такую в Берлине. Элис посмеялась, что мы послали к чертям законы ЗОЖ и стали частыми гостями пекарен – знаменитую булочную никто не отменял. Впрочем, Элис тоже не стала отказываться от выпечки – утренней, хрустящей – еще и со свежесваренным черным кофе. Воскресенье определенно стало лучше в таком наборе – да и мы были вместе. Эти семейные вылазки вдохновляют мальчишек не меньше, чем меня. К тому же, в кои-то веки мы нормально общаемся с Элис. Все налаживается.
Поворачиваюсь на бок. Выключаю прикроватную лампу. В комнате не до конца темно из-за открытых оконных штор – пару фонарей заглядывают в окна. Не встаю, не поправляю их. Подтягиваю одеяло повыше.
Элис спрашивала меня, где Эдвард. Фабиан ответил первым – у него дела в Портленде. Элис смирила нас внимательным взглядом – «прямо-таки в Портленде и так срочно?», но не выспрашивала. Пожала плечами.
Почти час ночи. Боже мой, почему время течет так медленно?
Я о многом думаю. Даю мыслям волю и это ошибка – они обрушиваются шквалистым ветром, пенистыми волнами, безудержной лавиной воспоминаний. И устрашающих картин будущего – если такое будущее для нас наступит. Яркие, броские, живые... эти мысли убивают во мне последний огонечек сна.
Я ворочаюсь в постели не меньше часа. Сдаюсь, когда время на часах уже 02.12. Набрасываю поверх пижамы легкую кофту, откидываю край одеяла на постель. Возвращаюсь на кухню. Ставлю чайник, достаю банку мятного чая. Там еще и ромашка. Отлично.
Завариваю чай и сажусь за пустым круглым столом, слишком большим для меня одной. На кухонной тумбе вечерняя доставка – новые автожурналы Falke на неделю. Достаю один из них, без особого интереса взглянув на обложку. Новомодный Porsche Macan T в цвете Volcano Grey рассекает горный воздух автобана Мюнхен-Болонья. Помимо технических характеристик авто и подробностей его «начинки», внутри – советы туристам по посещению интересных точек вдоль трассы. Прямо-таки путеводитель, хорошо написано. Может, мне податься в копирайтинг статей Porsche? У них есть удаленный формат? Самой смешно.
Я допиваю вторую кружку мятного чая, когда слышу Фабиана. До последнего не верю, что это он. Выглядываю в коридор и в первую очередь думаю про Гийома. Но у него тихо. А вот за приоткрытой дверью юноши – не закрывает, как и папа, с самого его отъезда – слышатся сдавленные всхлипы. Рыдания?.. Я оставляю журнал и чай на кухонном столе. Бегу к нему.
Фаб, сжавшись в комок, катается по простыням постели, со всей силы закусив собственный кулак. В комнате так темно из-за его штор, свет с кухни едва ли доберется. Я иду на ощупь и нахожу его лишь лишь потому, что примерно понимаю, где у Фабиана здесь кровать. Присаживаюсь у изголовья и не знаю толком, как подступиться. Фабиан погружается в пучину своего дурного сна и истерика его вырывается наружу хриплыми стонами. Я протягиваю руку – и Фаб хватается за нее, как утопающий за соломинку. Задыхается в глубине своего страха. Весь кулак его в крови – кровавые разводы, как и у Парки вчера, видны у губ и подбородка. Боже мой.
Фабиан верит мне. Мы справляемся вместе лишь потому, что он мне верит. Не заставляет себя молчать, говорит. Делится со мной, свернувшись клубком на моих коленях, так и не отпуская ладони. Плачет, но не молчит. Я глажу его и эта боль медленно, но верно отпускает его. Освобождает. Фабиан беспокоится и боится ничуть не меньше, чем Гийом – куда острее только. Фабиан знает много последствий, он уже заочно взвалил себе на плече новый груз ответственности и все заклинает, что не справится. Мой мальчик. Кто бы позволил тебе справляться со всем этим одному...
Я убеждаю его. Фаб прислушивается, потому что верит – я на его стороне. Он открывает передо мной все самое темное в себе и, выложив на суд, опасливо ждет в сторонке. Но не отходит, не прячется теперь. Я ценю это больше всего на свете – столь бесконечное его доверие. Я мечтала стать для обоих мальчиков той, к кому можно прийти с чем угодно. Я люблю их так, что я готова узнать все, что только решат мне рассказать – и сделать больше, чем могу. Изо всех сил постараться.
Фабиан краснеет, когда хочет попросить меня посидеть рядом еще немного. Я унимаю его смятение, глажу так нежно, как будто он младше Гийомки. Измученное лицо его становится мягче. Фабиан еще подрагивает, но его отпускает. Он пригревается в новой позе. Он чувствует меня. Мы неплохо поговорили, ночь длинная... и он засыпает. Ровным становится прежде сбитое его дыхание. Больше в чертах нет страданий. Тишина. Теплая, безупречная тишина. Слава богу.
Убедившись, что Фабиан глубоко спит, я выхожу из его спальни.
Гийомка подпирает плечом дверь своей комнаты, наблюдая за мной из полутьмы. Взгляд у него сонный, вид – потерянный.
- Белл?..
Добродушно улыбаюсь малышу, присаживаясь перед ним в этом темном коридоре. Гийом мнется.
- Не спишь?..
- Пока не спится. Как у тебя дела?
- Я не... все сухо и я был в ванной, - он опускает подбородок, глянув на меня из-под ресниц, - но если ты тоже не спишь... может, посидишь у меня?
Я оглядываюсь на кухню, где еще горит свет. Там мой остывший чай и незаконченная статья журнала. И мобильный. Я глажу плечико Гийома, тут же ободрившегося от этого движения.
- Давай-ка выключим свет и я лягу с тобой сегодня.
Такого он не ожидает. Недоверчиво, но очень довольно улыбается краешком губ. Энергично кивает.
Я не спала у Гийома ни разу. Впрочем, в своей постели за эти выходные мне тоже поспать практически не удалось. В спальне малыша все очень мирно, ненавязчиво и тихо. Мы гасим ночник вместе. Постель тут достаточно большая, не любит Эдвард стандартных европейских размеров. Мы вдвоем помещаемся на ней без труда. Гийом льнет ко мне, дав устроиться поудобнее. Успокоенно вздыхает у груди.
- Ты всегда так приятно пахнешь...
- Ну спасибо, - приглаживаю его волосы, притянув чуть ближе к себе. – Ты тоже.
- Это шампунь с медом и Storchschnabel. Я не знаю, как это по-английски.
- Вот как, Гийомка.
Я глажу его пшеничные волосы, спинку в этой желтой майке, теплые ладони. Гийом сонно улыбается.
- Хорошо, что ты не спала...
- Да, зайка. Хорошо.
Он быстро засыпает. Бестревожно, как я всегда хотела для него, и без особых проблем. Я слушаю ровное дыхание Гийома, чувствую его тепло, доверительные объятья. Комната у младшего Каллена и вправду самая уютная в доме. Пару игрушек из океанариума стоят на шкафу.
Я смотрю на них, мерно продолжая касаться Гийома. Вслушиваюсь в тишину, опасаясь нового пробуждения Фабиана. Но с ним все в порядке. С ними обоими.
И я тоже засыпаю. Наконец-то.
Будильник звонит пронзительно и гулко. Не знаю, зачем на моем мобильном такой громкий будильник. Беспристрастный и безжалостный, он заявляет о себе ровно в шесть. Мы с Гийомом синхронно морщимся, прижавшись поближе к подушкам.
- Нет, - умоляюще зовет малыш, уворачиваясь от трели будильника.
Вздыхаю, потянувшись вперед. На ощупь выключаю его. Устало возвращаюсь на подушку. В общей сложности я проспала три часа – не худший вариант.
- Доброе утро, солнышко, - уговариваю сонного, расстроенного Гийома, намеренно приникшего ко мне посильнее. Он прячется в темноте и тепле нашего одеяла, устроив ладошку на моей груди. Как может противится пробуждению.
- Еще так темно.
- Я знаю, малыш. Я знаю.
Паркер не сразу мне сдается. Ему все еще тяжело даются такие ранние пробуждения. Школа в Портленде начиналась в девять и они жили в паре улиц – Парки мог вставать и в восемь. В Берлине такой возможности нет.
Когда малыш, в конце концов, встает, настроение его оставляет желать лучшего. Я кладу его школьную одежду прямо на постель.
- Я приготовлю завтрак, Парки.
Фабиана будить не нужно, он встает сам. Мне кажется, даже чуть раньше нужного. На кухне Тревор появляется уже в шесть пятнадцать – я едва развожу тесто для блинчиков. Хмурым изваянием, тоже не выспавшись, Фабиан приникает спиной к несущей стене. На столе так и лежал журналы Falke.
- Читаешь?
- По ночам, - невесело ему улыбаюсь, сполоснув руки. – Доброе утро, Тревор.
- Доброе, Белл.
Мы не говорим о вчерашней ночи, еще будет время. Садимся завтракать. Гийом хвастается, что сегодня мы спали у него вместе. Фаб вздыхает.
- Повезло, Парки.
Детей отвозит Каспиан. Он у нашей двери в семь сорок. Забирает портфель Гийома, пока тот надевает куртку. Фабиан быстро набирает что-то в мобильном.
- Я могу и забрать мальчиков, Изабелла, - вежливо предлагает Каспиан, с безмерным спокойствием дожидаясь, пока Гийом оденется и не замечая его хмурых взглядов – Парки предпочел, чтобы везла их я.
- Спасибо большое, Каспиан. Но я сама буду в городе, мы зайдем на кофе.
Фабиан легко улыбается мне, благодарно кивнув. Гийом удовлетворен. Каспиан не спорит.
- Вам что-то понадобится сегодня?
- Пока нет, спасибо. Хорошего дня, мальчики.
- Пока, Белла, - вздыхает Гийом.
Они уходят и в апартаментах снова пугающе тихо. Но в кои-то веки эта тишина меня не пытает. Я забираю мобильный со стенда и, обогнув фикус, выживший еще в прошлой квартире Эдварда, бреду в нашу спальню.
7.48 утра. Айфон мигает новым сообщением.
«Доброе утро, мое солнце».
Улыбаюсь. Сажусь на простыни постели, притянув себе одну из подушек.
«Доброе утро, geliebt».
Сообщение оказывается прочитанным практически сразу.
«Я еще у Габа, разбираем детали. Я наберу тебе позже? Не мог не пожелать тебе доброго утра».
В этом весь Эдвард.
«Конечно. Все хорошо?»
Вздыхаю. Все еще у Габриэля. В Портленде уже совсем поздно.
«Да. А у вас?»
Чувствую его беспокойство. В чем-то оно точно не напрасно. Но сейчас не время.
«Все в порядке, Эдвард. Буду ждать твоего звонка».
Не знаю, собирается ли он сегодня спать. Уверял меня, что у Габриэля лучшая команда и его подход гарантирует лучший результат. Про отдых, впрочем, уточнений не было.
«Люблю тебя, Sonne»
Улыбаюсь в экран. Очень хочу его услышать... но если бы мог, Эдвард бы точно позвонил. Он занят. Уговариваю себя – он занят. И более-менее в порядке. Уже хорошо.
«Ich liebe dich»
Эдвард присылает мне в ответ маленький улыбающийся смайлик. Falke, пользующийся смайлами, это отдельный вид искусства. Или тревожный знак.
Кладу телефон на прикроватную тумбу. Не обращаю внимание на ноутбук и почту, не переодеваюсь из домашней одежды, так и ложусь в постель. Но прежде открываю окно пошире – в комнате холодно, а под одеялом – нет. Спешат машины вдоль Тиргартена, но этот мерный шум только успокаивает. Устраиваюсь на стороне постели мистера Каллена, зарываюсь лицом в покрывало, и обеими руками, как Гийом, обнимаю подушку Эдварда. Закрываю глаза. Без труда засыпаю.
Второй сон выходит долгим, но освежающим. Я встаю ближе к одиннадцати – выспавшаяся и спокойная. Принимаю душ, завариваю чай, наскоро поджариваю тосты. Фаб ждет меня в два и до школы еще сорок минут дороги. Отвечаю на пометки Эммета, отправляю ему новый вариант статьи. Убираю журналы Эдварда обратно в коробку. Он так и не позвонил. Пишу ему, пожелав доброй ночи из нашего берлинского дня. Сокол был в сети уже давно – наверное, все же выделил пару часов на сон.
Фабиан ждет меня в месте посадки учеников со своим несменным дежурным. Я приезжаю чуть раньше, но он уже на месте. Тяжело вздыхает, занимая переднее сиденье. Хлопает дверью.
- Смотрители, как в тюрьме.
- Все ради безопасности, Тревор, - примирительно улыбаюсь ему.
- В тюрьме тоже безопасно, - он пристегивает свой ремень. – Спасибо, что приехала.
- Ну что ты.
Тревору безумно идет эта форма, чтобы он не говорил. И пальто поверх, и этот взгляд, уже совсем взрослый, немного острый, выверенный. Черты лица Эдварда и глаза Террен, переплетенные воедино. В дождь и мрачные дни Фабиан кажется еще красивее – как будто был создан для этой погоды. Тем более, холода он не боится. А я чуть сильнее включаю обогрев.
Мы съезжаем с трассы к Espresso House, он становится негласным свидетелем не только наших разговоров с Эдвардом, но и с Тревором теперь. Очень удобно расположен. К тому же, с отличным паркингом – это важно. Парковка – моя главная боль на огромном Porsche, вся электроника Эдварда отчаянно стонет, могу поклясться, когда нам предстоит это испытание. Особенно если паркинг подземный. Так что редкое удовольствие – встать на улице – я не упускаю.
Фабиан открывает мне дверь, галантно придержав ее, и заходит в кофейню следом. За прилавком та самая светловолосая девушка, очень красивая, которой приглянулся Эдвард. Грета, кажется. Завидев Фабиана в дверях, она так и замирает у кофе-машины. Завороженно и недоуменно.
- Как у них тут... тихо, - смятенно бормочет он.
- Иногда играет музыка.
Фаб делает заказ за нас обоих. Грета не отходит от кофемашины, принимает заказ ее напарница. Она смотрится чуть брутальнее, волосы короче, в ушах – тонелли. Напарнице Фабиан малоинтересен.
Выбираем столик за резной перегородкой, в глубине зала, поближе к окну. В прошлый раз мы с Эдвардом сидели ближе. Сейчас все так же – и картины-цитаты на стенах, и темные их обои, и столики с неяркими желтыми лампами, даже Грета – и та на смене. А Каллена нет. И хоть рабочий понедельник в его отсутствие мы, можно сказать, прожили без потерь, все равно это непросто. Остатки позитива тлеют как остроугольные снежинки на фонарных столбах. Говорят, на город идет настоящая снежная буря. Я поверю.
Фабиана окликают из-за прилавка: наш заказ готов.
Фабиан, отложив мобильный, резво поднимается из глубокого кресла, темно-зеленого, под кожу. Крепко сжимает подлокотник пальцами на долю секунды. И появляется в поле зрения Греты. Она опять застывает, встретившись с ним взглядом. Но перебарывает себя. Подходит к прилавку.
Грета говорит с Фабианом на немецком. Она мило краснеет. Фабиан, недоуменный ее интересом, произносит «Danke» чуть мягче. Грета поправляет волосы.
Фабиан приносит наш заказ за стол. Уверенными, умелыми движениями переставляет напитки и десерты с подноса. Два овсяно-шоколадных кукис, его имбирный чай и мой капучино. Пенка такая пышная, что и не думает оседать. Фаб садится обратно в свое кресло.
- Тебе точно удобно на стуле, Белл?
- Ага. Не люблю кресла и диваны.
- Обычно, у девушек все наоборот.
- Я редко попадаю под стандарты, - посмеиваюсь, потянувшись к капучино.
Фаб принимает такой ответ. Подает мне кофе.
Но это правда. Я всегда выбираю более жесткую, более высокую поверхность. Эдвард подшучивал, что диванами меня не увлечь – то ли дело Гийомку, Рэя или Калеба. У них настоящее диванное помешательство. Я спросила тогда, что насчет него самого. Falke засмеялся. Он тоже любит стулья.
- Капучино не слишком горячий?
- В самый раз.
Фабиан откидывает на спинку кресла, убрав телефон в карман.
- Они любят перегревать. Даже не знаю, что хуже – холодное или огненно-обжигающее.
- В Берлине – точно обжигающее.
Юноша улыбается мне уголками губ, глянув на кружащиеся за окном снежинки. Снег не кончается в этом году. Берлин помнится мне бесснежным. Ледяным, изматывающим, мрачным, но бесснежным. Видимо, этой зимой город наверстает норму осадков за все предыдущее десятилетие.
- Как прошел твой день сегодня, Фабиан?
Он отпивает немного чая, довольно прищурившись его пряности. Аромат имбиря переплетается с запахом кофе. Но кофе мальчик больше не пьет.
- Банальный понедельник. Целых два урока математики, но это терпимо – зато отменили встречу клуба – вот и время на кофе.
- Что за проект у вас в клубе?
- Verbrennungsmotoren, - не задумавшись и на секунду, говорит Тревор. А потом смущенно хмыкает. – То есть, двигатели внутреннего сгорания.
- Все-таки ты Muttersprachler (носитель языка), Тревви.
- Ты была права, чем больше говоришь, чем дольше слушаешь – тем легче. Я никогда не говорил так хорошо на немецком в Штатах.
- То ли еще будет!
Он отпивает чая. Грета переставляет пустые тарелки на поднос у соседнего столика. То и дело кратко поглядывает на Фабиана.
- Ты ей нравишься.
- Думаешь?
- Думаю, да.
Фабиан откидывается на спинку кресла, оглянувшись вокруг. Немного смущается такого внимания.
- Есть девочка в школе... Линда.
Он говорит спокойно, но на имени его голос слегка вздрагивает. Грета поспешно убирает грязные чашки, приметив, что я тоже на нее смотрю. Опускает глаза.
- Линда?
- Ее папа на руководящей должности в «Мерседес», они переехали из Вены. У нее забавный немецкий. И эта Линда... я ей нравлюсь, Белл.
Фаб поворачивается ко мне всем корпусом, оставив в покое Грету. Отпивает еще чая. Выдыхает.
- А она тебе?
- Наверное, - он хмурится, закатив глаза, но сам себе качает головой, - внешне, разве что? Только это неважно. У меня есть Сиб и я ее очень люблю.
- Ты говорил Линде об этом?
- Не знаю, как сказать. Она как будто не понимает намеков. Что бы ты сделала?
- Наверное, постаралась бы честно ей объяснить, что не могу ответить взаимностью. Что я занята.
- Ее это как будто... возбуждает.
- Вряд ли это хорошо, Фабиан.
Он вздыхает, согласно кивнув. Обводит контур чашки большим пальцем. На его правой руке видны отметины вчерашней ночи. Кажется, Фаб пытался закрасить их тональником.
- В Сибель вся моя... все мое, Белла. Я так жду, когда она приедет.
- Я знаю, Тревви. Уже скоро.
Он наклоняется ниже к столу. Более доверительно придвинувшись поближе. Взгляд у Фабиана ясный, темный, требовательный. Но не без опасений.
- Ты вчера сказала... про опекунство. Это правда? Что именно ты знаешь?
- Мало что, Фаби, если честно. Я слышала, папе звонили по поводу контактного лица. Он указал себя уже давно, еще на каникулах.
- Он и словом не обмолвился.
- Наверное, не был уверен.
- А сейчас – уверен?
- Вам стоит обсудить это, когда он приедет. Я думаю, про опекунство он точно размышлял. Дядя Рэй наверняка его спрашивал.
- Но мы же здесь, - потерянно бормочет Фабиан, отодвинув дальше свою полупустую чашку с чаем, - как это?.. Она не уедет после Erasmus? Мы вернемся домой?
- Мы найдем решение.
Не упоминаю о сложностях, что еще проступают на горизонте. Фабиан и сам про них помнит. Вчера ночью его тревожили именно эти мысли.
Я отпиваю еще кофе. Беру себе кусочек печенья. Парковка у кофейни заполняется машинами – у многих тоже кончилась школа.
- Знаешь, я думал про вчерашнее, - Фабиан смущается, мнет салфетку правой рукой, но все же говорит. – Извини, что так получилось.
- Мы не извиняемся за свои слабости и плохие сны, Фаби. Когда мы нужны друг другу – мы рядом. Давай сделаем это слоганом дня.
Он хмыкает.
- Ты умеешь все сделать... проще, Белла. Спасибо, что вчера... что ты пришла.
- Я всегда рядом, - обещаю ему, погладив по той ладони, в которой все еще сжимает салфетку, - ты знаешь.
Фабиан вздыхает.
- Я не спрашивал раньше. Ты можешь не отвечать, если не хочешь.
- Ты все можешь спрашивать.
- Это немного... личное.
Он поглядывает на меня из-под ресниц, несколько смятенно. Мое чудо.
Но я внимательно его слушаю. И Фабиан решается.
- Ты хочешь детей?
И правда – неожиданно. Но мне нечего скрывать, Эдвард уже спрашивал, да и Элис тоже... не только Элис.
- Да, Тревор.
Мой спокойной, теплый ответ его подбадривает.
-Я к тому, что...у женщин тоже бывает по-разному. Мне кажется, папа хочет.
- Хочет, Тревви. Да. Тут мы сошлись.
Он делает большой глоток чая.
- Я тоже хочу, чтобы у вас были дети.
Фабиан волнуется, когда это говорит. Я без труда вижу эо волнение. Касаюсь его ладони, просительно погладив у запястья. Фаб пожимает мои пальцы. Доверяется.
- Это так чудесно, солнышко.
- Хочу поиграть с малышами, - доверительно, тихо признается Тревор, глянув на меня с улыбкой, - и подержать на руках. И чтобы папа снова был счастлив. И ты... у вас получится отличная семья.
- Мы уже отличная смья, Тревви. Разве нет?
- Своя. Каждому нужна своя маленькая семья.
Я глажу его ладонь нежнее – точно вдоль края ранок. Фаб сглатывает.
- Вы с Парки всегда будете неотъемлемой частью этой семьи, Фабиан. Это даже не обсуждается.
- А если у вас будет много детей?
- Значит, нам понадобится много детских комнат, - смеюсь я. Фабиан скромно, но ласково улыбается мне в ответ. Тоже смеется.
- Ты такая классная, Белла. Как будто нереальная.
Какой выбор эпитетов. Я ерошу его волосы.
- Спасибо, Тревор. Ты тоже.
- Я стану классным, когда у нас появится Харибо.
С интересом вслушиваюсь в это имя. Интересно, кто его выбрал.
- Харибо? Ты ведь не про мармеладки, Фаби?
Фаб поджимает губы, по-детски задорно усмехнувшись. Понимает, что выдал себя раньше времени. Их с Гиймом маленькую тайну имени. Интересно, что скажет о собаке Эдвард? Вот теперь?
- Да. Наш щенок. Мы решили назвать его Харибо.
- Какое необычное имя.
- Палевый лабрадор – золотой мишка. Надеюсь, он будет таким же веселым.
- Как это мило, Тревор.
Он кивает на окно, за которым сыплет снег. Смеется.
- Да. К тому же, когда вернемся в США, у меня наконец-то будет повод выходить на улицу в такую погоду.
- Вам бы хаски, Тревор. В Портленд.
- Я готов на все варианты. Да и Гийом тоже. Давайте уже заведем собаку.
Он так мечтательно, так радостно об этом говорит. Я улыбаюсь. Пожимаю его ладонь.
- Давайте!
Где-то позади нас Грета, не успев закончить с уборкой столика, роняет поднос. Там лишь пара блюдечек и чашки от эспрессо с металлическими ложками, но выходит громко. Остатки кофе разливаются на дерево пола. Девушка вздрагивает, с болью взглянув на рассыпавшуюся посуду. Принимается собирать ее.
Тревор оставляет свой стул, пару шагов пройдя к Грете. Приседает рядом. Помогает ей. Протягивает чашку, укатившуюся к дальнему стулу.
- So was passiert, oder? (всякое бывает, верно?) - мягко утешает, покачав головой. – Lass mich mit all dem helfen (давай я помогу убрать).
Грета улыбается.
Источник: https://The Falcon and The Swallow. Глава 30. Часть 3
