Capitolo 43. Часть 1.

Цвет хамелеона подвластен его настроению.
К такому выводу пришли ученые, опираясь на недавние исследования. Смена цвета позволяет рептилии успокоиться, или наоборот, возбудиться, а также является подтверждением ее здоровья. Особенно яркие ящерицы наслаждаются жизнью.
Я негромко усмехаюсь, когда на экране телевизора появляется фиолетовый хамелеон размером с мой указательный палец, хватающий на лету свою добычу. В замедленной съемке, захватившей даже мгновенную фокусировку взгляда, мне во всех подробностях демонстрируют упоительный момент охоты.
А я, как ребенок, слежу лишь за цветом. И скорее машинально, чем осознанно, накрываю свой бессменный кулон рукой. Мое аметистовое сердце.
- Момент тишины, предшествующий моменту броска хамелеона, позволяет ему сосредоточиться…
Я закатываю глаза. Диктор зрит в корень.
В нашем доме, испытавшем за эти дни больше, чем любой другой на сто километров, тоже царит тишина. Негромко щелкает чайник, закипев, и только. Сверху не доносится даже шороха покрывал. Когда нужно, Ксай действительно бесшумный.
Вмиг почувствовав себя неловко, приглушаю на телевизоре звук. Погружаться в молчание темных стен не хочется (я специально оставляю свет на всем первом этаже, дабы игнорировать недавний приход Рамса), однако и будить Карли – тоже. Она заслуживает спокойного сна.
Наш Малыш, обнявшись с Когтяузэром, слишком устала для второго мульт-захода. Наигравшись с котом, она села с нами на диван, но не прошло и десяти минут, как, задремавшая, склонилась к Ксаю на колени. В десять часов вечера.
Так что он отправился с ребенком наверх, предварительно поманив за ними кота, а я осталась здесь, внизу, ждать его. При всем соблюдении здорового режима, в десять не входило ложиться ни в мои, ни в мужнины планы.
- Хамелеоны обладают удивительным зрением и глазами, что вращаются на 360 градусов. Но, в то же время, со слухом у рептилий не все так гладко. Хамелеоны плохо слышат.
Я фыркаю, вернувшись к Animal Planet именно на этой фразе. Она сама собой притягивает мое внимание, а также активирует скептицизм.
- Неправда, - убежденно качаю головой, поглаживая свою ящерку на груди. Улыбка поселяется на губах, когда понимаю, что права.
- Но это не значит, что они глухие, - разубеждает меня диктор.
Правда, не он один.
Изумленно обернувшись на мягком диване назад, к аркам из гостиной, выводящим к лестнице, вижу на ее верху Эдварда. Ухмыляясь, он стоит, опираясь локтями на поручень, и с интересом меня изучает. В кофте с синей полосой! В серых фланелевых штанах! Он знает, как мне нравится то, с чего все началось. Особенно на нем.
Я не удерживаюсь.
- Иди сюда, - изгибаюсь, протягивая к мужу правую руку, и запрокидываю голову. Внезапно реальность, как маленькая рептилия, окрашивается всеми цветами радуги. Я жива. Ксай жив. Карли… мы в порядке. Мы вместе, здесь, в теплом доме, покой в котором не пошатнет ничто. И сейчас, когда малышка спит, забрав с собой верного стражника-кота (этот клубочек меха частенько дремлет у ее груди), это такое тягуче-сладкое, спокойное время. Ощущение нирваны и уверенность в том, что все будет хорошо.
Дом снова дом. Я верю.
Алексайо откликается на мою просьбу.
Босиком, впитавший в себя запах, как ни странно, свежевыпеченного шоколадного печенья, Эдвард садится рядом со мной на диван. И сразу же, не выжидая и минуты, притягивает к себе.
Как будто бы я собиралась спорить…
- М-м-м, - мурлычу, потеревшись о его плечо. Кофта мягкая, я ее обожаю. При первом же контакте с кожей сразу пробуждает сотню воспоминаний.
- Я нашел ее в крайней полке, - поцеловав мои волосы в ответ на такое благоговение перед простой одеждой, докладывает муж, - ждала подходящего случая.
- Я бы не сказала, что она пахнет шкафом…
- Рада постирала перед отъездом. У нее новое веянье – шоколад.
- Я заметила, - сладко отзываюсь, поерзав на приятной ткани и не менее приятной коже Ксая еще немного, - так же пахло в Маленьком Королевстве Снов…
Моей памяти Эдвард по-доброму посмеивается.
- Ты еще помнишь о нем, да?
- Конечно. Наравне с Санторини, это место, где ты сделал меня счастливой.
Аметисты – зеркальное отражение моего хамелеона – теплеют.
- Счастье заключается в крылышках KFC и манке с комочками?
- В бронзовых покрывалах, теплом душе и да, манке с комочками, - я поднимаю голову, дотягиваясь до его губ. Уже достаточно удобно устроившаяся и на диване, и на Эдварде одновременно, едва ли не вжимаю его в нутро кожаных подушек, - а еще, в улыбке с ямочками… и рисунками Уникальных.
Мой поцелуй выходит целомудренным.
Эдварда – благодарным. Он всегда благодарен, всегда нежен. Как же его можно упустить?..
Он вздыхает, а затем мотает головой – стандартное поведение, когда смущается.
Я, подобно Карли, не позволяю ему отвести взгляд. На спине, подползаю по его груди, на руках, еще ближе. Теперь, что опустившись, что расфокусировав взгляд, аметисты все равно наткнутся на меня.
- Я люблю твой румянец, - сокровенным шепотом сообщаю ему, легонько проведя пальцами по ожившей левой щеке, - и тебя люблю.
- Какое своевременное заявление, - мягкий и очень теплый, Эдвард нагибается, обволакивая собой, и целует мой лоб. Еще одно знакомое действие. Совсем смущен.
- Знаешь, хамелеоны очаровательны, - я многозначительно киваю на свой кулончик,- ты знал, что они меняют цвет, когда видят свою половинку?
- На тот, который она заметит… да, - он опускает глаза на свою одежду, не тая от меня смешинок в них, - значит, я не зря выбрал синий?
- Синий – лучший цвет, - я любовно глажу материю его кофты, с особой нежностью относясь к полосе, следующей от груди к спине.
Эдвард прикрывает глаза, откидывая голову на спинку дивана. Одна из его рук придерживает мою талию, обняв спереди, а вторая перебирает волосы. Я знаю, сколько удовольствия и спокойствия приносит ему такое простое действие. А он знает, что я готова отдать все, что угодно, чтобы хотя бы раз в день вот так вот лежать рядом с ним. На нем.
- Как они тебя отпустили?
- Кто?
Я в нерешительности поглядываю на него с долей опасения. Почему-то внезапно пришедшая мысль не кажется сейчас такой же адекватной. Нечего портить вечер.
Но, заметив мои метания, Ксай настаивает.
- Кто, белочка? – повторяет он, подсказывая, что без ответа мне все равно уйти не светит. Все видно по глазам.
И я решаюсь.
- Твои… «голубки».
Мне на счастье, его лицо не хмурится, глаза не темнеют, а дыхание такое же ровное. Это в прошлом.
- Это я их отпускал, - мягко напоминает Эдвард.
- Знаю, но… я бы тебе вряд ли просто так это позволила, - прикусываю губу, не зная как точнее сказать, - но ты можешь не отвечать.
- Не отвечаешь? – загадочно блеснув глазами, муж качает мне головой, - мы ведь договаривались – ты можешь задавать любые вопросы. А я буду честен.
- Договор давний…
- И тем он прочнее, - подбадривает меня Серые Перчатки прежде, чем дать ответ, - на самом деле, все прозаично. Они влюблялись.
- В других? – мое неверие, кажется, веселит Алексайо.
- Представь себе, - мужчина с любовью гладит мои волосы от корней до кончиков, задерживаясь чуть-чуть там, где они подвиваются на концах, - первой была Аурания. Она родилась в Баку, в достаточно религиозной семье, и сколько себя помнила, ненавидела ислам и все, что с ним связано. Она нарушала все правила. А потом ее встретил я…
- Принц на белом коне…
Эдвард глядит на меня с налетом подозрительности.
- Ревность излишня, красавица. Я никого и никогда до тебя не любил.
С ухмылкой припоминая выражение его лица в ключевые моменты нашей близости, с лаской встречая робкую полуулыбку, я не сомневаюсь.
- Знаю, любовь моя.
- Это хорошо, - и без того зацелованный, мой лоб получает еще поцелуй, - ты меня успокоила.
- А ты успокоил… Ауранию? Я правильно произнесла имя?
Похоже, впечатленный и краем сознания недоумевающий от моего интереса к голубиному проекту, Алексайо все же кивает.
- В каком-то роде. Мы прожили два года, она оставила свои зависимости, сконцентрировавшись на дизайне интерьера – обставила квартиры Раде и Анте, а затем встретила своего пятого заказчика. Его звали Мурад и он возглавлял один из секторов нашего холдинга. Верующий, но не слишком религиозный. Они друг друга нашли.
- Вашего холдинга? Ты что же, сводник? – улыбнувшись, я поглаживаю его плечо.
- Так вышло, - Эдвард смущается, - они поженились, перебрались в Баку. Теперь все в порядке.
Его лицо теплеет, глаза теплеют при воспоминаниях. Только не от желания, не от восхищения девушкой, а просто потому, что все получилось. Доброе дело, спасенная жизнь, чье-то счастье. Ксай обожает доставлять радость и дарить покой, даже если не получает ничего от этого взамен. Чувство удовлетворения до сих пор было его главной наградой… а теперь, когда тоже хочу его радовать, когда пытаюсь подсказать, что одно согласие не стоит миллиона благодарностей, а выполненная просьба – неоплатного долга, это… приводит его в восторг. За сияние аметистов и их блеск я готова отдать многое, если не все. И сейчас глаза сияют.
«Голубки», были они ошибкой или нет, одна из составных частей жизни Ксая. Без них его путь не полон… и вряд ли бы без их участия он смог бы себя простить…
- А остальные? – тихонько, стараясь не упустить нашего зрительного контакта, я подбираюсь поближе, - София… Патриция?..
- Ты знаешь их имена, - Ксай с капелькой грусти убирает мою прядку за ухо, - у Патриции примерно та же ситуация, она встретила грека здесь, в одной из кофеен. Он пил кружку за кружкой кофе, желая согреться на Красной Площади, а она зашла за шарлоткой.
- Ты любишь шарлотку.
Эдвард смятенно прикрывает глаза. Я попала в «яблочко».
- Почему ты стесняешься этого? – я привстаю на коленях, кладя ладони ему на плечи. Равняюсь ростом, - Алексайо, я с благодарностью отношусь к каждому, кто заботился о тебе. Ты как никто достоин заботы.
Тусклый смешок, правда, более смелый, мне нравится.
- Ты пекла мне шарлотку, Белла. Такого никто не делал.
- Уже давно, надо повторить, - подмигиваю ему, - значит, Патриция встретила грека?
- Еще одно совпадение. Жизнь многогранна.
- Не могу не согласиться, - я запускаю пальцы в шелковистые черные волосы, с удовольствием касаясь их, - у нее все сложилось?
- Более чем. Знаешь, в тот вечер, в Вегасе, когда я тебя увидел… - Эдвард вздыхает, с любовью прижимая меня к себе. Заставляет как следует обвить свою шею, удобно устраивая, а сам кладет голову мне под подбородок, ближе к сердцу. – Она прислала письмо. Они с мужем открыли фонд борьбы с наркотиками.
На сей раз мой черед смутиться, причем далеко не безосновательно.
Это было как будто бы сто лет назад, но было, хоть и не представляю я теперь, как что-то может быть без Ксая. Замужество разделило жизнь на две части. И они порой никак между собой не связываются. Невозможно это.
- Все в прошлом, - приметив и мой румянец, и то, как усиленно разглядываю ворот его кофты, шепчет Эдвард. Оторвавшись от моей груди, пробирается к шее. Кожу покалывает от поцелуев, обрушивающихся на нее так внезапно, но так трепетно. Как к хрупчайшему стеклу.
- Еще бы, - я смело киваю, подбодренная его действиями. Но лицо пока решаю спрятать. Так надежнее, - я обещаю.
Удовлетворенный этим, Алексайо не требует иных моих слов. Он гладит спину, губами притрагивается к волосам, и делает все для моего комфорта.
- Если тебе интересно, что побудило Софию уйти, то тут мужчины не причем, - стремясь как-то отвлечь меня, самостоятельно докладывает муж.
- А как же любовь?..
- Любовь. Влюбленность, - он с серьезностью потирает мои плечи, - она влюбилась в людей. Всех людей, в особенности детей, которые нуждаются в помощи. Я отпустил ее, когда попросила поехать волонтером в одну из миссий в Африку.
- Помощь обездоленным?..
- В каком-то роде. Здесь ей нравилось посещать приюты вместе со мной, а там… там и отношения срослись. Насколько мне известно, она замужем. За одним из «Врачей без границ».
Я удивленно выдыхаю.
- Ничего себе…
Эдвард посмеивается, почти с отцовской гордостью дополняя свой маленький рассказ:
- Она умна, нашла свое место в жизни. Для меня это важнее всего.
- Ксай в беде не бросает, - я чмокаю его щеку, убежденная в своей правоте, - ты… я даже не знаю, как описать то, что ты делал, Уникальный. Для меня долгое время это было за гранью понимания.
Обрадованный моими словами и не старающийся этого скрыть, что на него не похоже, Эдвард не медлит с ответом.
- Так было правильно. Когда делаешь благое дело… или веришь, что оно благое, то… легче смириться и искупить свою вину. По крайней мере, со мной это сработало.
Нахмурившись, я медленно веду пальцами по его щеке. Вниз-вверх.
- Я восхищаюсь тобой, - сокровенно признаюсь, не намеренная это утаивать, - и все восхищаются. Так что дело действительно благое.
- Это и утешает, - мягко соглашается Ксай, накрыв мои пальцы своими, - спасибо, моя белочка.
И снова глаза поблескивают, снова они так близко, такие искренние. Нет ни соленой влаги, ни боли, есть лишь благодарность. Реки благодарности. Я погружаюсь в нее с головой.
И в то же время, мне жаль. Непомерно жаль человека, столь прекрасного, обреченного столько лет страдать от чужого решения.
Анна не любила Эдварда. Ни как отца, ни как человека, ни как… кого-то еще. Влюбленный не причинит такую боль. Ни за что на свете.
- Это из-за нее? – шепотом, не удержавшись, спрашиваю я.
- Из-за кого, Белла? – расслабившийся под моими руками Алексайо не сразу понимает, о ком речь.
- Энн… из-за Энн ты взялся за «голубок»?
Он мрачнеет. Слишком, слишком быстро, чтобы это скрыть. Анна до сих пор будоражит его душу, причем с завидной регулярностью. Я не знаю, что следует сделать, дабы он ее отпустил. Ровно как свою вину.
- Это просто вопрос, - иду на попятную, не желая сейчас делать мужу больно, - он не обязывает отвечать, Эдвард. Если ты не хочешь.
Посерьезневший, сосредоточенный на сменившей направление нашей беседе, мужчина по-философски пронзительно глядит на диванные подушки.
- Ничто не обязывает, ты права, - все же произносит, спустя полминуты, он. – Но мы родные люди, моя девочка. Одинаковые, - соединяет наши руки, те, что с кольцами, наглядно иллюстрируя свои слова, - так что мне следует ответить. Да. После Анны я не мог позволить больше ни одной… так умереть. Так глупо и так не вовремя.
Баритон вздрагивает и по моей спине бегут мурашки.
Слезы Эдварда - худшее, что только может быть. И те моменты, когда он их прячет, особенно рвут сердце.
- Ксай…
- Давай не будем об этом сейчас, пожалуйста, - вмиг сменив тон, мужчина просительно трется носом о мои волосы, - Белла, я все расскажу и все покажу тебе, только попозже… не будем портить вечер.
Я с сожалением, не произнося ни слова, обвиваюсь вокруг него.
Никому, никогда, ни за что не отдам. Мой. И всю боль, все терзание, что есть, со мной разделит.
Я уже говорила Эдварду, что он больше не один. Я сдержу данное слово.
- Карли уснула? – дабы отвлечь и себя, и Уникального, минуты через три задаю вопрос совершенно другого плана. Слишком болезненно анализировать ситуацию и подключать к этому мужа. Ксай любит меня. Я люблю его. У нас выйдет выложить все тайны друг перед другом, все сомнения – со временем.
- И очень крепко, - Ксай вздыхает, также переключаясь. У него получается чуточку хуже, чем обычно, хоть упоминание племянницы и является лучшим антидепрессантом, - благотворное влияние кошек…
Еще бы не крепко. Проведя день за играми, начавшийся с вкусного завтрака и встречи с любимцем, а закончившегося совместным просмотром фильма, когда даже Эдди оставил свой чертеж, день утомил юную гречанку. А ее впечатления за сегодня тому помогли.
- Ей папа позвонил, - я щурюсь, - теперь все в порядке. Как Эммет?
- Приболел. Но это простуда, а еще с ним медсестра.
- Медсестра?
- Вероника Фиронова, которая присматривала в клинике за Каролиной, - муж отрывается от спинки, многозначительно взглянув мне в глаза, и подсказывает ответ. Не шутит.
Искренность моей улыбки, надеюсь, сложно не заметить.
- Она его вылечит.
- Я надеюсь. Сейчас самый подходящий момент.
Мы оба одновременно оглядываемся на лестницу, ведущую к спальне «Афинской школы». Там, на застеленных этим утром простынях, укрытая цветным пледом, спит Каролина. И полная семья, и стабильность – все, что девочке нужно.
- Знаешь, а я когда-то думала, что дети мешают жить, - грустно признаюсь, сейчас особенно наслаждаясь близостью Ксая, - а они, на самом деле, и есть жизнь…
- И без них жизнь неполная.
- В каком-то роде. Не знаю, что может побудить отказаться от ребенка, - я потеснее прижимаюсь к мужчине, задумчиво глядя на него. Красивое лицо выглядит грустным.
- Любовь, - лаконично отвечает Эдвард.
- М-м?
- Карлайл полюбил Эсми, - голос тускнеет, рука на моих волосах движется медленнее и мягче, мы возвращаемся к тому, с чего начали, - а ты – меня. Это отказ, причем здравый.
Каким образом все снова вернулось к теме деторождения?
Мне следует следить за тем, что говорю.
- Отказываться – значит не иметь детей вообще, ни своих, ни приемных.
- Отказ от своих – тоже отказ.
Час от часу не легче. С «голубок» на детей. Поразительные переходы.
- Ксай, я употребляла кокаин год, два раза в неделю. Почему ты так уверен, что с моей фертильностью все нормально? Вдруг я вообще не в состоянии?..
Говорю это и сама себя пугаюсь. Вернее, боюсь. Потому что, облекись слова в правду, мое самое заветное желание – сделать Эдварда безмерно счастливым, подарив ему копию себя с аметистовыми глазами и лоснящимися черными волосами – не сбудется. Никогда.
Не стоит в это верить…
- Я полагаю, с тобой все в порядке. Кокаин это не героин, а два дня – не четыре, - Каллен безрадостно хмыкает, как неразумному ребенку высказывая мне свое мнение. Спокойным, уравновешенным тоном, крайне сдержанным. А глаза пустые.
Я поспешно выключаю телевизор, где хамелеоны как раз переходят к стадии размножения и, разозленная, обращаю все свое внимание на мужа.
Атмосфера в гостиной рушится на кусочки.
- Ты думаешь, что если будешь постоянно говорить мне об этой проблеме, она рассосется сама собой?
- Это факты, а не разговоры.
- Хорошо, факты, - я с трудом держу себя в руках, начиная злиться. Неожиданно, зато заслуженно, - от них легче? От озвучивания? Эдвард, нам нужно к доктору. Только он может рассудить, что реально, а что нет.
- Белла, - он горько усмехается, прикрывая глаза, - у Леонарда уже не осталось знакомых андрологов…
- Пойди к незнакомым!
Мое столь ярое заявление Каллена смешит. Но без и самой маленькой капельки юмора.
Он ничего не отвечает, просто смотрит на меня. Практически не моргая, с грустью и снисходительностью. Точно как на ребенка. На не самого умного ребенка.
И в то же время я вижу, что происходит на самом деле. В аметистах выжженное поле, дым, копоть и дерущая горло боль. Порой такую приносят рыдания.
Злость испаряется как вода на жарком солнце. Раздражение отпускает.
- Прости, - прикусив губу, бормочу, садясь как можно ровнее. Не убираю рук, перемещаю их ближе к его лицу и только, глажу кожу, - Ксай… я понимаю, понимаю, что ты устал от этого и тебе больно… но неужели никто не дает тебе и одного процента? Всего одного, мой хороший?
В его взгляде что-то рвется, хоть лицо и беспристрастно. Наша уютная гостиная превращается в очередную пыточную.
- Некрозоспермия.
Я непонимающе хмурюсь.
- Что это значит?
- Их диагноз, - муж пытается как можно равнодушнее пожать плечами, но лицо уже забирают в свою власть морщины, - мертвые сперматозоиды. В избытке.
Твою. Мать.
Прикладываю все силы, дабы не пустить наружу то, что едва не прорывается. Не позволю ему видеть, что подбита этой фразой. Я не сдамся.
- Все равно есть выход, - упрямо произношу, потянувшись вперед и дотронувшись губами до его губ, сухих, - ты сам говорил, что неподвластна нам только смерть. Остальное – в радиусе возможностей.
- νεκρός по-гречески это и есть смерть, - Ксай вздыхает. Моргает несколько раз, утеряв и свой настрой, и все то, с чем ко мне спустился, - так что…
- Медицина не стоит на месте. Ты лучше меня знаешь.
- Белла, - Алексайо перебивает, что на него совсем не похоже. Мрачное лицо наполняется каким-то затаенным, неглубоким светом, а аметисты поблескивают болезненным, но искренним чувством. Горько-сладким. – Все в порядке. Я почти смирился.
- Ты заводишь об этом разговоры, какое смирение?!
Мужчина краснеет, закусив губу. Он выглядит абсолютно раздавленным.
- Я вижу тебя.
- Меня ты каждый день видишь, - чмокаю его в щеку, потеревшись об нее носом, как всегда делает он сам.
- Я вижу тебя с Каролиной, - дополняет муж, объясняя то, что прежде осталось за кадром - и это…
Он замолкает, подбирая слова, и я вижу, с каким трудом это дается. Аметисты опять изрезанные, пустые. И ресницы тяжелые. И бледная, бледная кожа.
Ну конечно же. Маленькая девочка рядом, наше взаимодействие, просто дни с ребенком. Это действительно может убить, когда знаешь, что такого у тебя никогда не будет. Убеждаешь себя в этом столько лет.
Черт, как же мне жаль… что можно отдать, дабы это забылось как страшный сон? Что я могу предложить за собственную беременность?..
- Ксай, - приноровившись, я перехватываю его взгляд, заставив смотреть на себя. Знаю, что сказать.
- Я боюсь потерять тебя, - не давая мне сказать ни на одно слово больше, просто говорит он, - но еще больше боюсь, что оставлю тебя несчастной.
- Это в принципе невозможно, - утешающе, стараясь не вызвать и капли сомнения, я качаю головой.
- Бельчонок, через десять… максимум через пятнадцать лет, когда ты придешь домой, а я буду седой и страшный сидеть в кресле-качалке… ты обвинишь меня в своей бездетности. Ты скажешь это, потому что это правда, потому что это честно, потому, что я это заслужил, - его передергивает, - и тогда я не переживу…
Он верит в то, что он говорит. На выдохе, сорванно, зато честно. Слишком честно.
Рисует, представляет, воображает крайне явно. И чем больше смотрит на меня, замершую в молчании, тем больше будто бы убеждается. Это не фантазия, это уже на грани с реальностью.
Неужели наши поцелуи и игры с Карли навели его на такие мысли?
Я даю ему минуту. Не убираю рук.
И такую же минуту – себе.
Нам хватает.
- Такого никогда не случится. Я не обвиню.
Ксай прикрывает глаза, будто бы в признание своей правоты наполнившиеся соленой влагой, не глядя на мои слова, но я все равно целую его в лоб. Дважды.
- Знаешь, каким будет «худший» вариант, что нас ждет? – запустив пальцы в его волосы, я пытаюсь состроить веселую улыбку, которой, тем не менее, можно верить, - ты на кресле-качалке, если так хочешь, можно даже с пледом, который любит Карли. И я на кресле-качалке, на твоих коленях, - демонстративно похлопываю его по ноге, - ты целуешь меня… а у двери, смеясь, подталкивают друг друга в дом дети. Наши дети, у которых только что закончились уроки. Они не помнят ничего плохого, что было в их жизни, не помнят приюта… они знают нас, родителей. И мы любим их не меньше, чем своих. Они и есть наши.
Алексайо фыркает, с силой зажмурившись
- Ты сказочница.
- Мама такой и должна быть, - гну свою линию я, - дети обожают сказки.
Он вздыхает. Глубоко и тяжело, но все же чуть легче, чем прежде.
Ничего мне не говорит.
Опять лишь смотрит. Красноречивее, чем тысячи слов.
- Эдвард, - я придвигаюсь к нему вплотную, сперва целуя скулу. Правую. Левую. И губы. Мои красивые губы, - Ксай, Уникальный, Серые Перчатки… откуда в тебе столько пессимизма?
Его тихий голос едва ли не срывается.
- Справки. Я знаю… слишком много. Долго.
Бумажки. Из-за них много бед. Доказано и не раз.
- Отдай мне их, - мгновенно решаю я.
Эдвард и бровью не ведет.
- Отдай мне эти справки, золото, пожалуйста, - притрагиваюсь к его коже у лба, разглаживая морщинки, - мы начнем сначала. Выкинем их, забудем о том, что было и, как только все успокоится, пойдем к врачу. Я клянусь тебе, Ксай, у нас получится. Ты просто недооцениваешь свои силы… и медицину. И мое желание.
Каллен прочищает горло, спрятав от меня подобие всхлипа. Это не он, но близко. Что-то вроде стона?..
- Иди ко мне, - не требуя его ответа, не требуя даже открывать глаза, только что прикрытые, целую веки, - не упрямься. Ты просто представить себе не можешь, насколько я хочу от тебя ребенка. Даже Небо не посмеет этому помешать, испугается.
Эдвард с трудом сглатывает. Кофта еще мягче, кожа – бледнее. И в гостиной уже совсем темно и тихо без телевизора, поцелуев Ксая и его голоса.
- Ты так уверена?..
Баритон, снова дрогнувший, придает мне сил.
- Убеждена, - исправляю его, прикоснувшись к губам, - все выйдет.
Ксай жмурится.
Ксай молчит.
Но и пяти минут не проходит, как я, стоя посреди кабинета с красным ромбом, прежде запретным, получаю на руки синюю кожаную книжечку, исклеенную тонкими бумажными заключениями. С печатями. Со свидетельствами оплаты. С четкими датами.
Самая первая – за 1993. Двадцатого мая. Некрозоспермия, бесплодие. 15 процентов живых сперматозоидов.
Дальнейшие – все 90-е, со стабильной разницей месяцев в пять. 24 процента живых сперматозоидов.
2000. Снова двадцатого мая. 30 процентов живых.
А дальше… дальше меняются лишь года, а цифра, с незначительными отклонениями «32» или «34» остается практически прежней. Убивающая стабильность.
- Ακόμα κι έτσι (пусть так), - шепотом произносит Эдвард, глядя на меня и то, как просматриваю бумажки. И, хоть руки его сжимаются в кулаки, он не сомневается в том, что делает. Даже не смотрит на книжку.
Я морщусь.
- Σ 'αγαπώ, - благодарно, не скрывая обожания, приникаю к его груди, стараясь выпустить наружу всю ту нежность, что поселилась внутри, - всегда. Любым.
Эдвард тяжело вздыхает. Но меня притягивает ближе.
Так мы и стоим посреди стен, что прежде были враждебными, абсолютно не чувствуя никакого неудобства. Кабинет тайн и боли больше не такой. Последние из них вскрываются…
К тому же, обнимать Эдварда – лучшее занятие на свете, воодушевляет больше только целовать его, так что я наслаждаюсь. И, чувствуя злополучный дневник в своих руках, радуюсь. Он отпустил. Он решился.
- Все в порядке, - почувствовав дрожь широкой спины, что обнимаю, бормочу ему в плечо.
Смешок доносится до меня сквозь неровный выдох.
- Прости… что-то я совсем…
Его смятение выражается в незаконченных фразах и сконфуженном тоне. Мне не нравится.
- Тебе просто нужно расслабиться, - даю совет я, - не думай об этой проблеме, попытайся от нее отойти. Хотя бы на неделю, Ксай.
Я ощущаю поцелуй на волосах, крайне сильный.
- Мне жаль тебя…
- Зачем меня жалеть? – я отстраняюсь, стремясь увидеть те глаза, что сейчас наверняка солоноваты, - посмотри, какая я счастливая.
Алексайо, едва касаясь, притрагивается к моему пластырю. Без слов.
- Это мелочи, - отметаю, не давая ему и шанса. Грустные аметисты – худшее зрелище на свете, - важно, что ты со мной, что Каролина здорова, что все налаживается… посмотри с этой стороны.
Он втягивает воздух через нос, хохотнув. Отваживает слезы набирать обороты.
Эдвард не любит, не хочет плакать при мне. Но запрещает мне даже думать о том, чтобы что-то прятать, когда ситуация переворачивается ровно на сто восемьдесят градусов.
- Знаешь, - подбадриваю его, чмокнув в плечо, - мне кажется, ты замерз. И тебе нужен душ.
- Интересное мнение… - он все же позволяет мне на себя посмотреть, избавившись от соленой влаги. Глаза красноваты, в них еще мрачно, но уже теплится огонек надежды, понимания. И морщинок меньше. Мне удалось его расслабить, что уже бесценно. Мне удалось его в какой-то степени разубедить в безуспешности наших попыток, добавить веры.
Теперь идея отправиться в постель в десять не кажется такой глупой.
Только посещение ванны перед этим все равно было бы крайне желательно.
- Доверься мне, - недвусмысленным шепотом прошу Ксая, крепко оплетая ладонь и увлекая за собой. Не упрямится.
А книжка, наконец, находит свой последний приют – в мусорной корзине.

* * *

На кухне горит свет.
Я спускаюсь по лестнице, укутавшись в теплую длинную кофту насыщенно-серого цвета, придерживаясь за перила, и не расстраиваюсь, нет. Даже не недоумеваю. Просто злюсь.
Меня всегда раздражает безудержное желание Эдварда что-то делать, особенно если речь заходит о работе. Но сегодня, в три часа и три минуты после полуночи, это раздражение достигает апогея.
Раз я не дала ему поработать вечером, в десять утащив в душ, а потом в постель, значит, он будет делать это ночью? Бесподобный план. Ему действительно так плевать на себя?..
В коридоре, выводящем к арке столовой, пахнет… кофе. Настоящим, как в Старбаксе, с горьковатым пьянящим привкусом. Так и предстает перед глазами картинка кофемолки, столь аппетитно перетирающей поджаренные зерна в сыпучую смесь.
Я любила кофе до тех пор, пока не встретила своего чайного гурмана, помешанного на всех цветах и видах зеленого. А сегодня он предпочел ему кофе. Он, который даже черный вид чая не пьет по известной причине.
Нет, эта ночь абсолютно точно обещает быть «веселой».
Мрачнее тучи, со скрещенным на груди руками, я прохожу через маленький порожек.
Горящие вовсю лампы в комнате сразу же ослепляют, так что приходится зажмуриться.
Но Аметистовому меня видно чудесно. Я ощущаю его взгляд на себе, пока глаза привыкают к резкой смене освещения, а затем слышу голос.
- Белочка, рано еще. Иди спать.
Довольно мягкий, нежный, но в то же время волевой, серьезный. Такое бывает? Опять несовместимое в совместимом, мистер Каллен.
Пару раз моргнув, я все же смиряюсь с лампой прямо над обеденным столом. И вижу его во всей красе.
Алексайо в знакомой мне домашней одежде сидит на стуле с удобной спинкой, облокотившись локтями, тем не менее, на стол. Перед ним светящийся голубым макбук, тоненький, но достаточно большой, а рядом, по всей периферии, разложены белые листки с цифрами. Их содержимое местами перечеркнуто, местами – обведено. И лишь маленькая зарисовка в виде крыла, подсказывает мне, что дело в «Мечте».
Естественно, самолет – объективная причина в три утра отказаться от сна.
- Могу я спросить, что ты здесь делаешь? – пока еще сдерживая свое негодование, но уже понимая по дрожи тона, что долго так не смогу, спрашиваю я.
Эдвард отрывает от компьютера глаза. На нем очки, известные мне, рабочие. Черные и красивые, даже слишком, я бы сказала, еще и на нем… однако под очками глаза и они уставшие, плечи немного сгорблены, у губ, на лбу – морщинки, ровной россыпью. И нотка восхищения пропадает сама собой.
- Завтра к полудню Антону нужен хотя бы примерный план работы над крылом.
Эдвард говорит спокойно, утихомиривая мое недовольство. Но при том всем своим видом выражает, что сворачиваться не намерен.
- Это задача Эммета…
- Эммет болен, Белла, - Ксай качает головой, невесело мне усмехнувшись, - а еще – на нем похороны. Ему не до крыла.
- А тебе сейчас до крыла?
Злость, прорезавшаяся в моем голосе, вызывает у Эдварда подобие улыбки. Маленькое, зато теплое, настоящее.
- Это моя работа, золото. Все будет в порядке, - он многозначительно кивает назад, на темный коридор, способный вернуть меня к Каролине, - отдохни. Завтра днем зато я весь твой. Что хочешь на завтрак?
Вкрадчиво, по тонкому льду, но с точным пониманием, как следует идти, дабы не упасть. Эдвард заговаривает мне зубы, который раз подтверждая это свое умение. И я не могу отрицать, что такому взгляду и голосу хочется верить, такой убежденности. Серьезный, взрослый, деловой человек. Крайне занятой, зато – честный. Его работа лишь на благо.
А я мешаю…
Оторвавшись от дверного косяка, я неспешно подхожу к мужу, двигаясь медленно скорее от сонливости, чем от желания занять его время. Без Алексайо постель холодная и даже Каролина, мое солнце, ее не согревает до такой степени, как Ксай. И комната темная. И простыни белее...
- Я хочу спать, - грустно взглянув на него снизу вверх, почти сразу же равняюсь ростом. Обнимаю за плечи со спины, приникнув к шее, - но без тебя не усну…
Муж ласково посмеивается.
Мой висок получает поцелуй, а его левая ладонь, оторвавшись от клавиатуры, гладит волосы.
- Ты хочешь, чтобы я, как Карли, отнес тебя в постель?
Я хмыкаю в его майку.
- Я не против… только еще одно условие: там нужно остаться.
Мое упрямство Эдварда забавит. Но ничуть не рушит его взглядов.
- Ты быстро заснешь, не переживай. Постель мягкая, ночь теплая… иди, солнышко.
Фальши нет ни в одном слове, ни в одном звуке. Эдвард… влюбленно-умиротворен. Четко знает, что делает.
- Мне никак тебя не отговорить?
Моя поверженность его немного настораживает.
- Белла, есть срок, к нему нужно сдать. Это издержка профессии.
- Заботиться о твоем здоровье тоже будет профессия? – я неодобрительно гляжу на кофе и время в нижней полосе экрана макбука.
- Это самый быстрый способ взбодриться. Обещаю, первый и последний раз.
- Есть шанс узнать, какая эта кружка?
- Вторая, - Ксай пожимает мою правую ладонь, задержавшись подушечками пальцев на конце, и на его лице появляется вторая по счету ласковая, добрая улыбка, - но заключительная.
- Ты неисправимое создание, - я с тяжелым вздохом поднимаюсь выше, зарываясь лицом в его волосы. Черные пряди еще пахнут полюбившимся нам клубничным шампунем. Сегодня, под теплыми струями, состоялась вторая часть Марлезонского балета, чуть более продолжительная. Но Каролина так и не шевельнулась, чем, наверное, вдохновила нас и на третью. Если, конечно, после таких ночных посиделок на это будет шанс.
- Прости, - Аметистовый откидывает голову чуть назад, прижимаясь к моей талии, - сумасшедшие дни, правда? Но чем быстрее я возьмусь, тем быстрее закончу.
- Но к рассвету тебя не ждать?..
Алексайо окончательно отрывается от компьютера, поворачиваясь ко мне. Отодвигается, поставив программу на сохранение. Тысячи и тысячи линий, порой разноцветных, сливаются в одну точку, являя на обозрение то самое крыло. Во всех подробностях, вплоть до винтиков. Я боюсь этих чертежей.
- Маленький перерыв, - объясняется, хитро улыбнувшись краешком губ, - не присядешь?
Еще бы. Я когда-нибудь отказывалась?
С удобством и даже радостью, что веселит Эдварда, забираюсь на его колени. Одно из моих самых любимых местоположений в этом доме… и вообще в России.
Ксай сразу же обвивает меня за плечи, привлекая к себе.
- У тебя глаза красные…
- С утра были фиолетовые, - отшучивается он.
И все же, с любовью наблюдает за тем, как осторожно снимаю его очки, как бы мне не нравились. Дважды моргает, фокусируя взгляд. Морщинки залегают в уголках, чуть дальше век.
- Фиолетовые будут, когда отоспишься, - чуть выгнувшись, я целую его лоб, - Ксай, правда… мне очень не нравится то, что происходит.
- В августе все закончится, Бельчонок, - сочувствующе произносит муж, явнее меня к себе прижимая, - полетят самолеты… я надеюсь, что полетят…
- Куда они денутся?
Эдвард щурится.
- Я пропускаю цифры. Это серьезно.
От неверия, как когда-то и Каролине, мне хочется усмехнуться. Сдерживаюсь.
- Пропускаешь цифры?
- В чертежах, - он моргает чуть чаще, морщась, - удивительным образом тройка упрямо оказывается двойкой. И ничего не сходится.
- Ошибки в вычислениях?
- В том-то и дело, что Бог невесть где, - Алексайо задумчиво и хмуро глядит на экран компьютера. Сохраненный чертеж подсвечивает составные части тремя цветами. Плотные, жирные линии – зеленым, немногим поменьше – желтым, а связующие звенья и мелочи – темно-серым. – Мы с Эмметом проверяли дважды вместе. Наверное, это загадка века.
- Загадку века будешь разгадывать за ночь? – я, насупившись в точности как наш Малыш, приникаю своим лбом к его.
В аметистах настоящая усталость, от бездействия в течении пяти минут проклюнувшаяся на свободу. Они сухие и покрасневшие. Мне их жалко.
- Во всех сказках отведена одна ночь на решение проблемы, - Эдвард ерзает подо мной, разрывая зрительный контакт и чмокая в нос, - будем пытаться повторить сюжет. Правда, времени все меньше…
Намек мне ясен.
Со вздохом, напоследок едва дотронувшись, поцеловав Ксая в губы, поднимаюсь с его колен.
- Уверена, у тебя все получится, - подбадриваю его, снова оказавшись выше. Рука сама тянется погладить черные волосы… и мужчина улыбается мне явнее, не пряча улыбки, едва не мурлыча. Внимание к собственным волосам нравится ему не меньше, чем то, что оказывает нам с Карли.
Я запомнила.
- Спасибо, - благодарный Эдвард наклоняется вперед, оставив поцелуй на моей ключице, - доброй ночи тебе.
Мне приходится смириться. Негодование негодованием, раздражение раздражением, а Ксай угробил на «Мечту» слишком много здоровья и сил, чтобы в последние пару месяцев все забросить. Форс-мажорная ночь, такое случается… я очень надеюсь, что она и вправду последняя. И он справится.
Я останавливаюсь на пороге комнаты, укутавшись в свою кофту.
Эдвард остается позади, за столом. Привычно щелкают пальцы по клавишам, мышка создает новые переплетения загадочных чертежных нитей. Он молчит, кофе остывает, а очки снова на своем месте. Муж в боевой готовности и всерьез занят работой. И все же, среди пустой ночной кухни он выглядит слишком одиноким и позабытым, дабы я могла так спокойно уйти.
- Пообещай мне, что выспишься завтра, - почти умоляю, крайне рассчитывая на положительный ответ. Может быть, хоть он в состоянии будет меня успокоить?
- После полудня, - согласно заверяет Ксай, что-то снова перечеркнув на своих листках, - доброй ночи, любимая.
Мне приходится быть честной. И удалиться.

* * *

Когтяузэр любит спать с Каролиной.
Это теперь опытным путем установленный факт.
Возможно, его присутствие и является гарантом ее пусть и не постоянной, но успокоенности, уверенности в своей жизни? Это дорогого стоит, в таком случае.
Так что Тяуззи, так или иначе, надо благодарить. Теплый комок шерсти, улегшийся между нами, Карли обнимает почти так же трепетно, как Эдварда, когда он рядом. Правда, Ксай еще не научился возмущенно мяукать, когда ему потирают ушко…
Проснувшаяся от тихонького возмущенного «мяу», я высвобождаю нежную часть кожи котика, и без того пострадавшую в Греции при подтверждении его вакцинации, от пальцев малышки.
Она даже не замечает, а островитянин вроде бы благодарен.
Его серые глаза, такие внимательные, всматриваются в мое лицо даже в темноте. А прозрачные усы подрагивают, будто бы скрывая улыбку.
Я качаю сама себе головой, и радуясь, и удивляясь нашему с кошачьим взаимопониманием. И как раз благодаря этому замечаю, что подушка напротив Карли – пуста. И нет никакой теплой ладони на моей талии, где она уже закрепила за собой место за эти дни.
Эдвард еще не ложился.
Щурясь, я поворачиваюсь на другой бок, впиваясь взглядом в часы.
Пять утра и десять минут. Не так много удалось поспать.
Поворачиваюсь обратно к Каролине.
Зайчонок, согнув ладошку в захватывающем жесте, удерживает Тяуззи рядом. Но он, пригревшийся, не пытается высвободиться. Скорее делает все, дабы отыскать нужный угол и тогда, улегшись, затихнуть. Ему не больно.
А Карли такая умиротворенная… я смотрю на ее личико, абсолютно расслабленное в лучах зарождающегося рассвета, и улыбаюсь. Вторая ночь счастья. Может, все дело в том, что засыпать юной гречанке надо в обществе любимых людей?
Любимые люди…
Ксай.
Я со вздохом переворачиваюсь на спину, уставившись в потолок.
Целую ночь. Мы легли в сорок минут одиннадцатого, довольные, мокрые и счастливые. И я была уверена, что следующая встреча случится утром… но нет. Эдвард, что-то мне подсказывает, встал не позже, чем через полчаса. Когда убедился, что я уснула.
Надо меньше спать…
Я устало потираю глаза.
Интересно, он обидится, если спущусь и посмотрю, как у него дела? Воспримет как лишнее отвлечение? Будет раздражен?
Я не хочу не плохих реакций, не дурных слов, не сорванных сроков. Имею ли право мешать, если все действительно так серьезно?..
Впрочем, ответ найден. Он сам находится, быстрее, чем я разрешаю эту дилемму. И все сводится к банальному – кружка воды. У меня зудит горло, а это причина, верно? Спуститься к фильтру. Взять чашку. Взглянуть на Ксая…
Да, я определенно хочу пить.
Из-за окон гостиной и просветов в двери, предрассветная благодать и неяркие, зарождающиеся солнечные лучики, пока еще робкие, занимают собой деревянное пространство лестницы. Скачут по стенам, по полу… и оживляют все. Прогоняют ночь, темноту, прохладу… несут радость и свет. У меня поднимается настроение. Это как волшебное королевство теней, необыкновенное зрелище.
(прим.автора – примерно вот такая атмосфера http://moi-petelki.ru/wp-content/uploads/2012/06/teni-na-stene.jpg)
На кухне все еще горит свет.
Стараясь быть не очень заметной и не слишком предсказуемой своей идеей предпринять новую попытку уложить мужа в кровать, я переступаю знакомый порожек, воровато поглядывая вперед.
Однако картина, представившаяся взгляду, достойна скорее умиления и проснувшегося желания позаботиться, чем боязни.
Алексайо, отодвинув от себя макбук и пару листков, склонился к столу.
Как в далеком марте, ставшем знаменательным для перехода наших отношений на новую стадию, он спит за своим рабочим местом. Волосы отражаются от лакированной поверхности дерева, поблескивая золотом, руки расслабленны, лежат по обе стороны от допитой чашки кофе, а очки… они так и не сняты.
Я со вздохом обхожу Каллена, все же сдавшегося настойчивому желанию вздремнуть. Мозг в такое время бодрствовать не любит, немудрено – часы на кухне демонстрируют как никогда явно – 5.15.
И, хоть Эдвард красивый, когда спит, хоть мне нравится его вид в рассветных лучах, в кровати все же будет удобнее. И безопаснее для спины.
- Любовь моя, - тихонько шепчу ему на ухо, поглаживая затылок. Уставшие плечи даже во сне скованны каплей напряжения и что-то подсказывает мне, что понадобится не один массаж, дабы их от этого избавить.
Эдвард чуть шевелится, не спеша как следует просыпаться.
- Пойдем-ка в постель, - продолжаю, поглаживая теперь его спину, - всего пару шагов по лестнице – и все. Давай.
Алексайо что-то бормочет о работе, упрямо отказываясь покидать стол.
Я нагибаюсь вперед, дотягиваясь до макбука. Стремлюсь нажать в программе чертежей, на всякий случай, на ту самую левую кнопочку сохранения. Она все еще открыта и, похоже, активно дорабатывалась. К зеленым линиям присоединяются оранжевые, еще тоньше.
Но не они привлекают мое внимание и заставляют отдернуть руку, так и не коснувшуюся клавиши, а цифры.
Странные цифры, большие. На пурпурно-желтом экране, белым цветом, непонятным шрифтом. Латиница, это точно. Похожа на какие-то английские командные слова.
Они множатся, собираясь в левом окошке, открывшемся сбоку от программы, а я не могу взять в толк, как. Ведь и мои, и Эдварда пальцы не касаются компьютера в принципе…
- Ксай, - настороженная, я бужу его уже по-настоящему, отставляя ласку до лучших времен, - смотри. Быстрее, посмотри!
Он вздергивает голову, напуганный моим тоном. И смотрит. Полуприкрытыми глазами, сквозь очки, автоматически сжав рукой лист бумаги.
Под моими руками его плечи машинально занимают прежнюю, нужную позицию, а потрясенный выдох заполняет пространство. Он будто бы привидение увидел.
- Что это такое? – хрипло спросонья зовет.
Я хмуро гляжу на меняющиеся цифры, не имея никаких версий.
- Я не знаю, я не трогала…
Резко придвинув к себе компьютер, мрачный и уставший вконец, Ксай с самого близкого расстояния всматривается в экран.
- Удаленный доступ!..
И мгновенно, какой-то комбинацией клавиш, активирует зеленого жучка на панели слева. Тот пропадает. И окошко, пурпурное, вместе с ним.
- Какого черта? – Алексайо, подкидывая бумаги на столе, что-то спешно ищет.
Не мешая, я молчаливо жду позади него. Только вот не знаю, отчего больше не могу сказать ни слова – от удивления появлением и исчезновением окна или же тем, как быстро приходит в себя мужчина.
Он находит, что искал. В бледных пальцах черная, как смоль, флешка. Маленькая и металлическая.
Она занимает свое место в специальный выемке и документ с чертежом за… секунду оказывается там, где нужно. Появляется крохотное окошко подтверждения передачи информации, но его муж игнорирует. Кликает на второго жучка внизу, красного.
- Что-то случилось? – встревоженная, я не могу понять ни одно из его действий.
- Но как?.. – сам с собой, то ли игнорируя, то ли не замечая меня, Алексайо ошарашенно глядит на свое рабочее место, - Влад и его команда закодировали… запаролили это! Такое невозможно…
Про то, зачем пришла, я забываю.
И солнце, бегущее от окна к столу, а по столу – к Ксаю, кажется мне кровавым, а ему – слишком ярким.
- Белла, - Аметистовый оглядывается себе за спину, с облегчением встречаясь с моими глазами, - дай мне телефон, пожалуйста. Дай мне свой.
Напряженный, взъерошенный и тщетно пытающийся взять себя в руки (окончательно проснуться в том числе), Эдвард удивляет меня. Последний раз такое наблюдалось при встрече с Константой. Вернее, известием о грядущей этой встрече.
Я приношу Алексайо телефон, и он сразу, быстрее набирая, чем думая об этом, звонит.
Трубку снимают чуть меньше, чем через минуту.
Я безвольно опускаюсь на отодвинутый стул, непонимающе разглядывая и Ксая, и компьютер. Удаленный доступ предполагает проникновение… но неужели это возможно? В такой системе? Да и кому?..
- Да, Влад, я, - перебивая череду вопросов, сразу же произносит Эдвард, - скажи мне, это ты в удаленном доступе работаешь с моей программой?
Ксай бледнеет, получая ответ.
- Определенно, хакерская причем. Документ удален, жук успел перехватить… но я не думаю, что будет затишье.
Встав, я все же наливаю себе воды. С ней проще, ведь атмосфера накаляется.
- Да, проверь. Все проверь, сейчас же.
Серые Перчатки активно обсуждает проблему с неким Владом. И чем больше он говорит, тем больше мрачнеет. Но серьезность прибавляет прямо пропорционально, что не может не настораживать.
Я наливаю себе кружку воды из фильтра. Очень большую кружку.
Но пока слушаю, пытаясь вникнуть, пока рассматриваю ноутбук, вода кончается. Как раз вместе с разговором мужчин.
- Это плохо, - просто заключает он. И выключает телефон.
Постукивая пальцами о дерево стола, Эдвард смотрит на меня. Поворачивается всем телом.
Потрепанный, до боли уставший, но… сосредоточенный. В его голове с сотню мыслей.
- Что это значит? Это… все? – надеясь скомпановать хоть парочку своих, все же спрашиваю я. Нерешительно.
- Удаленный доступ. Когда ты это увидела?
- Сейчас, когда пришла…
- Уже готовое? Цифры шли? – он взволнован.
- Да, - я киваю, толком не зная, правильно ли делаю, - это вирус? Перекачивание информации?
Аметисты, замершие, останавливаются на мне. В них, в глубине льда радужки, пляшет пламя.
- Кража, - с чувством выдает Ксай, впервые при мне так откровенно оскалившись, а ладонь на столе сжав в кулак, - кто-то намерен получить чертеж «Мечты».

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/83-2953-1