Capitolo 44. Часть 1. 1.
Большой колонный зал подавляюще пуст. В римской резиденции Maître[1] всегда немноголюдно, в отличие от парижской, но в этот день особенно. Апполин, прежде побывавшая во многих недоступных простым смертным местах, уже научилась справляться с волнением, не теребить волосы, не задавать лишних вопросов – так намеревается поступить и сейчас.
Ее профессионализм рос вместе с ней, и, возможно, благодаря тому, что наравне с маской профессионализма она никогда не забывала надеть кружевное белье на свою точеную фигурку, ее путь наверх не был так извилист, как у других моделей Мaître. Те делали такие вещи, о которых говорить не принято… но не получили столько доверия, сколько Апполин. Maître говорил, что у них попросту не хватило таланта. Но Апполин знала – терпения. Простого терпения.
Зато ей терпения было не занимать.
Как доверенное лицо и женщина, удостоенная права три раза подряд открывать коллекцию Мaître на неделе Парижской моды, Апполин прекрасно понимала, во что ввязывается. Но так же понимала, что карьера для нее значит крайне много.
Именно поэтому, потеснее прижав к груди бордовую папку с яркой печатью «précieux», она шла только вперед. Стучат по мрамору каблуки черных туфель, остается позади шлейф именитой марки духов. В лучших традициях модного мира.
И только зеркала, щедро наставленные Maître в колонном зале, выдают Апполин, отражая ее взгляд. Он всегда был осмысленным и немного напуганным, до того, как она попадала в кабинет и исполняла свое поручение. Тогда он обрастал суровостью, сосредоточенностью, задумчивостью, в конце концов… но не сейчас. Не сейчас, когда была одна.
Порой Апполин было откровенно страшно, хоть и не ясны были причины. Ведь никто секретных папок перед ней не вскрывал…
Но она догадывалась, давно догадывалась, и догадывается сейчас, что там, за бордовой обложкой.
Кто.
А потому дыхание сбивается.
* * *
Сорок третья глава
- Она ненастоящая, Натос.
Такие заявления вконец убеждают мужчину, что все это – сон. Цветной, яркий и слишком реальный.
Ника, дрожащая, напуганная… идеальная округлость – женская красота, которой нет равных… и ложь? Что именно ложь?
- Поэтому Павел и Игорь, мой бывший… со мной не спали. Со мной никто не спал, - Вероника смаргивает слезы, помотав головой, - ты должен знать, если я правда тебе нравлюсь… и я пойму, - ее смелость вздрагивает, но ненадолго, наливаясь решимостью, - я пойму, если ты примешь решение не иметь со мной дела.
Она очень хочет быть смелой.
До крайности.
Упрямо стоит на прежнем месте, так и не опустив полов халата и, напористым, не мигающим взглядом смотрит ему в глаза. Губы поджаты, руки стискивают тонкую ткань, а решимость лучится ваттами.
Но это на первый взгляд. И Эммет, за столько времени, как никто привык не доверять первому взгляду. Ксай, самый родной из его людей после Карли, и тот при всем мастерстве пряток не мог скрыть все.
А уж Вероника и подавно.
Даже в темноте заметна ее дрожь. Почти озноб, если это сравнимо, причем лихорадочный. Гусиная кожа, покрывшая обнаженное тело, красноречива. Как и блеск глаз, из которых вот-вот неостановимыми потоками потекут слезы. Как и… колени. Они буквально подгибаются.
Нике до ужаса страшно, хоть и не намерена она отступать.
- Это не шутка, - сильнее прежнего пугаясь запаздывающей реакции сонного и встревоженного Натоса, Ника шумно сглатывает, - можешь убедиться…
Медвежонок, мотнув головой, с трудом делает полноценный вздох.
- Я доверяю тебе.
- В таком случае, тебе стоит сказать все, как есть, - она смело, как храбрый маленький портняжка, кивает. А дрожь тем временем достигает едва ли не апогея. Веронику подбрасывает на месте.
- Сказать что?..
Темнота. Духота. Черная пижама. Девушка, которая обнажена и плачет. Дневная нервотрепка. Беспокойство о Каролине. О Ксае. О похоронах… Каллену слишком сложно взять себя в руки.
- Намерен ли ты и дальше иметь со мной дело, - кое-как вздохнув, сообщает Вероника, - я говорила, что пойму.
- Меня должна отвадить грудь?
Девушка не опускает взгляда.
- Всех отваживала.
- В таком случае они – просто кобели, - резюмирует Эммет, - запахни халат.
Ника скорбно, проглотив всхлип, улыбается.
- Уродливо?.. – почти издевающимся тоном, энергично кивая, зовет она.
- Не говори ерунды. Запахни и все.
Фиронова с силой стискивает зубы.
- А ты лучше смотри… смотри хорошенько… - ее трясет уже больше, нежели в лихорадке, а кожа стремительно бледнеет, - чтобы потом не появилось соблазна затащить меня в постель…
- Соблазна и не было, - не подумав, ляпает мужчина. Хмурится, насупив брови.
Ника на мгновенье затаила дыхание.
Подсказывает Каллену, что он снова сказал большую глупость, обидев ее.
- Тем лучше, - прежде, чем успевает принести извинения, почти полностью проснувшись от прорезавшихся девушкиных слез, докладывает она, - в таком случае, ты уже все доказал…
- Вероника!
- К черту, мистер Каллен. Идите вы к черту…
Она усмехается такой обреченной, отчаянной ухмылкой, что у Эммета обрывается что-то в груди. Там ни веры, ни успокоенности.
Ника пытается сделать из себя стерву, доказать, что ей плевать, на все плевать, что она была готова… но как же ей больно! Это бессильным, отчаянным маршем лучится из глаз.
- Вероника, - упрямо, сжав зубы, повторяет Эммет. И направляется к ней. В своей черной домашней одежде, необхватный и высокий, заслоняющий окно и свет из него. На Нику ложится тень, столь большая, что ее глаза от испуга буквально не умещаются на лице.
- Вероника, - твердо, чуть грубее положенного, повторяет Натос, готовясь разъяснить Бабочке, что именно хотел сказать, расставить все точки над «i».
Но вначале – погладить. Она напоминает ему Каролину. Сегодня маленькая, несчастная и убежденная, что брошенная. У них много общего…
Однако, как только Медвежонок поднимает руку, в темноте блеснувшую своей белизной и без труда опознанную, Ника, как по сигналу, как по отмашке режиссера в боевике… падает на пол. Кидается на его дерево, не жалея локтей и коленей. И сразу же, так быстро, что не верится, что не удается вовремя осознать, что происходит, сворачивается в клубочек. Защитную позу от… битья.
Спина дрожит, от слез она всхлипывает, а руками закрывает голову. Спутанные волосы, рассыпавшись по спине, не дают ей как следует себя обезопасить.
Эммет стоит на прежнем месте, ошеломленно наблюдая за разворачивающейся перед глазами картиной и представить не может, что это все на самом деле. Не очередной ли бредовый сон, вызванный жаром?..
Но все подавляюще реально. Начиная от запаха девушки и заканчивая ее голосом. Он, сорванный, напитанный мольбой и раскаяньем, взывает лишь к одному:
- Пожалуйста, только не в промежность…
…Мир начинает крутиться для Натоса в другую сторону.
Беззащитная, не желающая сопротивления, Ника перед ним… на полу. И уверена, даже больше, убеждена, что сейчас ударит ее. Сильно ударит. Больно ударит. Много ударит. За правду…
Это уже не цепи, это ледники. Они зажимают сердце между собой, причиняя ему боль и кромсая, а дыхание сводя едва ли на нет. По цвету воображаемые ледники как раз сливаются с кожей Вероники.
Твою. Мать.
Гребаную. Чертову. Мать.
Зажмурившись на одну десятую секунды, приглушенно рыкнув, дабы прогнать полыхающий гнев, Эммет делает все возможное, чтобы его голос звучал как нужно:
- Ника, ты что?..
- Я провинилась, я знаю, - она едва ли не хныкает, по-детски отчаянно вцепившись в локоны, - но можно побыстрее?.. Пожалуйста…
Это уже выходит за всякие рамки.
Эммет не помнит, как по-человечески дышать. Как глотать. Как… смотреть. Ему постоянно кажется, что глаза врут. Что не бывает такого. И что поведение Ники, совершенно иррациональное, либо розыгрыш, либо ошибка...
- Девочка, - Танатос, призвав на помощь всю нежность, осторожно присаживается на пол. Такой огромный, он ненавидит свои размеры, ненавидит само состояние Ники рядом со своими мускулами. Она сжимается, как котенок, спрятав лицо под локти, - хорошая моя, я никогда тебя не трону. Ни за что.
Получается честно и откровенно. Наверное, даже слишком. Спина Вероники дрожит, а всхлипов больше.
- Ты замерзла, - сам себе докладывает мужчина, не рискуя касаться медсестры руками. Оглядывается вокруг, тщетно стараясь сфокусировать внимание хоть на чем-нибудь еще. Кровать. Окно. Одеяло. Одеяло!
Обрадованный хотя бы таким мыслительным процессом, Эммет, все еще в растрепанных чувствах, стаскивает его с кровати. Резко. Быстро. Неумолимо.
Теплая материя накрывает Нику и она, задохнувшись от неожиданности, едва не изгибается дугой. Стонет.
- Все, все хорошо, - шепотом, стараясь быть как можно более искренним, мужчина аккуратно присаживается прямо перед Бабочкой. Собирается с духом и, проигнорировав дрожь спины, все же гладит. Легонько-легонько, с призывом доверять.
- Ты ударишь меня?
- Нет, - Танатос, ощущая, как сердце бьется у горла, наклоняется ближе. Поднимает одеяло повыше, прикрывая плечи Фироновой, - а того, кто посмеет, убью. В ту же секунду.
Она безрадостно, все так же отчаянно усмехается.
- А что тогда?.. Возьмешь меня?
- Разве что на руки. В кровати удобнее, Ника, пол жесткий.
- В кровати, чтобы?.. – она давится воздухом. Такого ужаса и боли на женском лице Эммет еще не видел.
- В кровати, чтобы согреть тебя, чтобы ты поспала, - он ласково касается ее волос, скользя по всей длине прядей, - я обещаю, что не причиню боли.
- Но я же порченная… я ее заслуживаю…
- Ее заслуживает тот, кто заставил тебя в это поверить, - насилу сдержав злость, шепчет Танатос, - Ника, моя красавица, позволь мне тебя обнять. Иди сюда. Я никогда тебя не обижу.
Сперва боязно, а затем чуть смелее, не получив ожидаемого, отодвинув руки, своими зелеными глубокими глазами, затопленными слезами, Ника всматривается в его.
Эммет взгляда не отводит.
Она похожа на ребенка. На девочку, обиженную, маленькую, не заслужившую и капли боли.
Ее били. Кто-то бил женщину. Кто-то бил такую женщину, умную, чудесную, добрую и заботливую… кто-то посмел поднять руку на ангела! Да отсохнет у него эта рука…
- Бабочка, - подбадривая ее, нежно протягивает Эммет.
Это и работает. Это слово. Это слово вкупе со взглядом.
На что-то решившись, доверившись, Вероника боязно, но бормочет в ответ:
- Натос…
И переползает к нему на колени, позволив как следует себя обнять.
Дрожащая, в полураспахнутом халате, испуганная, в руках Эммета она кажется слишком маленькой и хрупкой. Как никогда.
И потому то, с какой трепетностью и лаской Каллен ее обнимает, непросто было ему даже представить. Он откровенно полагал, что самым мягким и добрым может быть лишь с Карли. А теперь в его жизни девочек двое…
- Вот так, - довольный ее доверием и не старающийся этого скрыть, Эммет в защищающем жесте обхватывает Веронику руками. Позволяет себе даже слабость – чмокает ее лоб.
Прикусившая губу, замершая, Ника ждет продолжения. И ей по-прежнему страшно.
- Пойдем в постель, - как заботливый папа, пестуя в себе данную ипостась, Натос чисто по-отцовски перебирает Никины волосы. Не заостряет внимания на словах девушки, на произошедшем. Для этого будет время позже. Пока она – важнее всего.
Фиронова будто бы до последнего не верит, что Танатос всерьез намерен пронести ее до места назначения. Скорее автоматически, чем осознанно, она обвивает его шею руками. Но словно бы пугается, когда поднимается на ноги уже вместе с ней.
- Прости меня…
- Все в порядке, моя хорошая.
Эммет кладет свою Бабочку на простыни, откуда только что сам встал, с болью оглядев ее неуютную, загнанную позу. И затравленный, а прежде блиставший решимостью взгляд. Шмыгая носом и подрагивая от затихающих всхлипов, Вероника стесняется и своего поступка, и ситуации. Стыдливо кутается в халат, но от волнения никак не может нащупать пояс. Сводит свои попытки на нет практически сразу.
- Давай я принесу пижаму, - Натос тепло улыбается, прогоняя смятение своей медсестры, - где она у тебя?
Ника недоверчиво глядит на него.
- В комоде. Третья полка.
Танатос понятливо кивает.
Вероника снова распахивает глаза.
- Ты правда принесешь?..
- Еще бы, - он подмигивает ей, сам себе поражаясь, - надеюсь, что найду.
Возвращается Эммет через минуту. У него в руках серая утепленная пижама с улыбающимся котенком, больше известным по русским детским мультикам.
- Держи.
Еще не отошедшая от удивления Ника кое-как пересиливает себя, чтобы забрать пижаму.
- Я…
- Я. Я заварю чая, - находя благовидный предлог, дабы позволить ей спокойно переодеться, находится Эммет, - зеленый ты пьешь?
- Да…
- Отлично.
К тому моменту, как появляется в спальне с двумя кружками, включив неяркое освещение, Вероника, по-девичьи поджав ноги под себя, сидит на постели уже в пижаме. Всхлипов нет, осталась лишь капелька дрожи, но чай все исправит. Она нерешительно тянет носом аромат, подавшись вперед.
При свете девушка выглядит еще прискорбнее, чем была. Совсем бледная, напуганная, заплаканная… и, пусть даже в пижаме, пусть уже даже убедилась в благих намерениях Каллена, ей страшно, когда его рука скользит рядом с грудью.
Эммет решает не испытывать судьбу.
- Все в порядке, - он отдает чашку в руки Бабочке, одновременно с этим потянувшись вперед и снова поцеловав ее ровный теплый лоб, - нет никакого повода для слез. Я… я ничего не боюсь.
Вероника закашливается, глотнув слишком много чая. Морщится.
Это чаепитие, погруженное в тишину, постепенно впитывающее в себя всю атмосферу и настроенность, не тяготит. Скорее расслабляет, скорее – придает храбрости. И потому, допивая чай от заботливого Медвежонка, Ника решается на разговор.
- Спасибо тебе…
- Не за что, - Танатос ставит чашку на полку у кровати, - как ты? Уже не холодно?
- Нет, - она благодарно приподнимает уголок губ, побаиваясь чего-то большего, - и за это тоже… спасибо. На полу неудобно.
Против воли, но лицо Эммета мрачнеет при воспоминании, как Фиронова сжималась в защитный комок перед ним.
- Ты замечательная, Ника, - доверительно произносит он, легонько пожав ее ладонь, - ты очень красивая, очень умная и попросту чудесная хозяйка. Никому и никогда не позволяй к себе прикасаться, тем более – кулаками. Их за это мало расстрелять.
Девушка прикрывает глаза. У нее и без туши такие ошеломительно-красивые черные ресницы… Греция. Видно, что ее Родина – Греция. Эммет и не надеялся найти здесь настолько родственную душу.
- Я не хотела верить, что ты станешь, Натос… но пойми меня, лучше быть готовой, чем… прости…
- Не извиняйся.
- Я тебя незаслуженно обидела, - она взволнованно елозит на своем месте, закусив губу, - все эти слова… они были не для тебя. Просто если бы ты меня выгнал… мне бы так было проще… да, да, это эгоистично…
- О себе подумать никогда не помешает, Ника. Но я рад, если смог успокоить тебя.
В зеленых глазах опять серебрятся слезы. Не такие горькие, не такие соленые, но настоящие.
- Ты слишком хороший, Натос…
Мужчина с истинным обожанием, что Нику смущает, ведет по ее щеке.
- Потому что не тронул тебя?
- Потому что тебе… плевать на грудь. Или я что-то неправильно поняла? – испугавшись, что второй вариант окажется верным, Ника едва не всхлипывает.
- Мне не плевать, нет, - каждый из ее пальчиков на правой руке получает по поцелую. Пусть большой, пусть необхватный, но Медвежонок знает, что такое нежность. Его научило одно маленькое сероглазое солнце, самое родное на планете. И сейчас то, что он может поделиться частичкой этого с Никой, греет сердце, - мне очень жаль, моя хорошая. Я не требую и не стану вытягивать из тебя, что случилось. Но если тебе нужно… если ты доверишься мне, я буду рад.
Ника хмурится, взглянув на простыни так, будто видит их впервые.
Нерешительности сливается на ее лице с желанием… необходимостью рассказать.
Видимо, рассуждая, что терять уже нечего, что раз выкладывать, так все разом, она прочищает горло. Глаза на мокром месте, но игнорирует их. А подрагивающие руки прячет под одеяло.
- В моей левой груди четыре года назад нашли образование. Пришлось сделать мастэктомию…
Вот и вся правда. Целиком, даже неприглядная, даже болезненная, но – здесь. И это для Медвежонка очень много значит.
Какая она смелая! Какая сильная! Какая… настоящая. При всех мелких недостатках.
Решимость Эммета, прежде бы от такого заявления рухнувшая в обморок, не пошатывается и на миллиметр. Все летит к чертям, едва заходит речь о родстве душ. Их слишком мало на этом свете, дабы разбрасываться…
- Мне очень жаль, - не отпуская руки девушки, подтверждая, что для него это неважно, Натос повторяет уже сказанное, не зная толком, что лучше в этой ситуации подойдет, - но в то же время я в восхищении, Ника. Ты необыкновенная женщина.
Она смаргивает две одинокие слезинки, шмыгнув носом. Пальцами, что он держит, пытается пожать огромную ладонь. Отблагодарить.
- Пластика была прямо во время операции, это их новшество… оказалось чуть легче смириться…
- Качественная пластика, в таком случае, - Эммет осторожно оглядывает прикрытую пижамой грудь Бабочки, припоминая, как идеально она выглядела, ни на черточку не отличаясь от настоящей.
Ника краснеет.
- Мой отец оплатил. Он не знал, что оплатил… и не знает… он умер, а эти деньги были отписаны мне в наследство. Пошли на благую цель. Хватило…
Танатос тепло и понимающе улыбается девушке, наблюдая за ее слегка потерянным выражением лица. Крепче держит руку, придвигаясь на кровати ближе. Фактически, устраивается рядом, на соседней подушке.
- Ты не откажешься спать со мной в одной постели?
Вероника откидывает со своей стороны халат, устраивая его в изножье.
- Да. Я тебе верю, - подавляюще честно заверяет она.
Немного растерявшийся от того, что мерцает в зеленых глазах, Каллен с трудом вспоминает, как лучше устроиться, дабы подпустить девушку к себе. Раньше, с любовницами, таких проблем не было. Все складывалось само собой, ибо было ненастоящим, искусственным. Ни смущения, ни эмоций, ни откровений… а здесь нечто большее, нечто магическое… и так до конца и не понятное пока.
Эммет окончательно убежден лишь в двух вещах: эта девушка ему далеко небезразлична, и он бы на многое пошел, дабы согласилась разделить с ним остаток жизни и, что лишь плюс к первому убеждению, она будет замечательной мамой для Каролины. Не встречалось в жизни Людоеда еще такого чудесного тандема.
И, возможно, потому, когда робкая Вероника, покинув свою подушку, перемещается на его, устроившись у плеча, он ощущает самое прекрасное тепло на свете. Впервые с кем-то, кроме Карли. С Беллой такого не было и в помине… не та сила.
- Натос, я хочу сказать… - задумчивая Ника осторожно поглаживает его тонкую спальную кофту, - я хочу, чтобы ты знал, что я очень ценю все, что ты делаешь и сделал для меня, а также твое отношение. Я никогда не встречала таких добрых, щедрых и понимающих людей…
Эммет краснеет, хоть и не ожидает от себя этой реакции, а в груди семимильными шагами под разными флагами шествует тепло. Обожание.
Ника продолжает, прервавшись для вдоха, с легким смешком:
- И, если честно, я не совсем понимаю, почему ты сейчас… со мной. Мэрилин Монро мертва и кандидатур не осталось?..
Танатос посмеивается, ласково погладив русые длинные волосы. Шелковистые, мягкие, они великолепны.
- Я не люблю таких женщин. Больше нет.
- Выбор пал на домохозяек?..
- Греческих мам, - поправляет, со всей серьезностью, Натос, - вот кто мои фаворитки. И, кажется, свою я уже нашел…
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
