Блиннерия «Дерево улыбок», разумеется, подает блины. Вкусные, пышные блины с тысячей вариаций ингредиентов и соусов, включая даже самые экзотические. Еще здесь есть кофе, чай, есть соки и сладкие коктейли без капли алкоголя, от которых постоянные гости приходят в экстаз. К тому же, интерьер заведения явно продумывали не один день – для маленьких посетителей отдельная зона с незабываемым муляжом того самого дерева, по которому можно и ползать, и кататься, и взбираться, и что только еще не делать, есть поляны с резиновыми цветами, полки с игрушками, бесплатный автомат с маленькими черничными маффинами.
И пока ребятня возится в незатухающих играх, родители могут перекусить, обсудить что-то за чашечкой кофе, а порой и просто полюбоваться на детей. В «Дереве улыбок» все дети действительно дети. Это очень вдохновляющее зрелище.
Розмари мне так говорила. Говорит.
Она в светло-малиновой блузке и бежевых брюках сидит напротив в своем оранжево-зеленом кресле, повернув голову к стеклянным дверям веранды, за которыми слышен детский смех. На ее лице мягкая улыбка, затаившаяся и в глазах. Мы словно бы переносимся на много лет назад, в те дни, когда я сама карабкалась по этому дереву и старалась, как могла, наладить контакт с детьми рядом. Роз сидела поблизости, всегда готовая утешить меня и словом, и новой порцией медовых блинчиков, и смотрела точно так же. Любовалась.
- Как здорово, что ты предложила прийти сюда, - беру с блюдца с конфетами еще одну сладость, на сей раз шоколад с пралине, - здесь очень здорово.
- Это было твоим любимым местом на протяжении десяти лет, - мама отворачивается от разглядывания малышни, переключаясь на меня. Кладет руки на стол, поворачивая ко мне ладони. Слишком нерешительно для моей Роз.
- Потому что здесь мы не прятались, - не заставляя ее ждать ни секунды, нежно пожимаю протянутые руки. Они все такие же мягкие, какими помню. Вся Розмари такая, какой я помню. Время отразилось на ней морщинками на лице, которых не избежать нам всем, чуть затухшим блеском глаз… но время – ничто, когда есть любовь. Не раз уже было доказано.
- Что такое, Цветочек?
Растерянный голос Розмари напоминает мне о бинте на одной из ладоней. Ксай заботливо перекладывал его как раз этим утром.
- Порезалась, ничего страшного.
- Когда ты успела?
- Ты же знаешь, какая я неуклюжая.
Розмари тяжело вздыхает, вынужденная это признать. Все же, оглядывается на детский городок.
- Больше мы никогда не будем прятаться, Белла.
Я, прикусив губу, быстро киваю. Не знаю, стоит ли развивать эту тему снова. Когда я проснулась этим утром, Алексайо был невероятно нежен со мной. Невероятно – ключевое слово. Он очень старался ненавязчиво, но целиком владеть ситуацией. И многое бы отдал, что не скрывал, дабы читать мои мысли и предугадывать настроение. Истерики он боялся больше всего.
В течение этой ночи, я прихожу к одной ясной, четкой мысли: близость – самое ценное, что есть в человеческой жизни.
Близость неравнодушных, родных людей, которые не упрекают за слабости, не стыдят за страхи, встречают с улыбкой даже после неудач и самых ярких провалов. Их интересует душа, а не материальные ценности и общепринятые стандарты. Скорее они отрекутся от мира, чем от тебя – даже если это заставит их отказаться от чего-то поистине важного, личного. А благодарности никто так и не потребует… разве же это жертва?
Тем прекрасна и ужасна любовь одновременно – она стирает все мыслимые и немыслимые границы. Стоя на распутье, человек последует за сердцем, а не за разумом. Так уж устроены наши чувства.
В любви – вдохновение, желание побеждать, двигаться вперед. И просыпаться по утрам. Порой это – самое сложное из всего.
На протяжении шестнадцати лет своей жизни открывая глаза после наступления рассвета, я не могла найти и капли смысла, толики необходимости делать это снова. Меня ждала запертая на семь замков золотая резиденция, презрительные взгляды отца, пышущие гневом, предстоящая со следующей же грозой пытка ужасами прошлого. Вставая и ложась с одной мыслью – своей виной – я потеряла из виду солнце…
И потому, наверно, мне подарили собственное… греющее лучше любого другого. Самое яркое.
Алексайо, чьи пальцы сейчас так трепетно скользят по моим волосам, легонько путаясь в прядях, дарят мне тепло. Ни одеяло, такое мягкое, ни подушки, такие гладкие, ни уж тем более согретый воздух утренней комнаты, за чьими окнами уже вовсю горит небесное светило, не способны на это.
Эдвард, и только он, умеет согревать мою душу. Вот такими вот незначительными прикосновениями.
Мне всегда было интересно, за какие заслуги человек получает возможность встретить свою половинку души. Найти ту любовь, которую не опишешь никакими словами, какую только почувствовать можно, увидеть все в истинном свете и оценить, в какой тьме жил до столь судьбоносного момента. И как вообще жил…
Я лежу у Ксая под боком, чувствуя его тело каждой клеточкой своего. Он умиротворенно дышит, к такому же умиротворению ненавязчиво подводя меня, и, похоже, мягко улыбается. А мягкая улыбка Алексайо – захватывающее зрелище.
- Привет…
На мое тихое, неумелое приветствие после ночи, заполненной, залитой этим недостойным поведением и щемящим душу страхом, улыбка мужа становится еще и нежной.
- Привет, мое солнышко.
Я люблю, когда он так говорит. Все время нашего знакомства я столь искренне удивлялась, почему Алексайо на малейшую щепотку ласки, на мельчайшее доброе слово реагирует едва ли не тоннами благодарности. А сейчас понимаю. Потому что после таких вот ночей, после всех произошедших событий, обнажающих тебя куда глубже, чем просто до голой кожи, абсолютное принятие вызывает на глазах слезы. Вдохновляет.
Я прижимаюсь к мужчине теснее.
- Ты давно не спишь?
- Поверь, я выспался, Бельчонок, - не давая и малейшего повода усомниться в своих словах, Ксай утешающе целует мой висок. Игриво трется возле него носом. Но в игривости этой – ласка. И беспокойство, которое почти синоним имени Аметистового, - а ты?
- Скорее да, чем нет…
- Ничто не мешает нам поспать еще.
- Не хочу, - я качаю головой, прежде чем поднять глаза. – Бодрствовать с тобой ничуть не хуже.
Не юлю. Открытое желания обнять его и уткнуться лицом в подушку, никуда не отпустив, какое порой накрывает, когда Эдварду нужно на работу, даже не поднимает головы. Туман из ночи пропадает, но часть его, в виде дымки, все же остается. Она и притупляет ощущения. Вроде запоздалого, заканчивающегося эффекта анальгетика.
Эдвард, чьи аметисты внимательны, но доверчивы по отношению ко мне, не спорит. Принимает мое решение.
Он выглядит отдохнувшим, хоть и немного огорченным. А огорчила его, как это уже повелось, я…
- Мне очень жаль.
Кажется, он удивлен.
- Чего, малыш?
- Что я так вела себя этой ночью, - на сей раз мой черед удивиться, потому что произнести это выходит довольно мерным тоном, - я понимаю, что так нельзя.
- Бельчонок, ночью была гроза. В твоем поведении нет ничего вопиющего.
- Я не должна ее так бояться.
- Ты уже так и не боишься, разве я не прав? Этой ночью ты смотрела на молнию, Белла. Я очень горжусь тобой.
Подобные слова от него – верх блаженства. Гордость Ксая, в принципе, то, ради чего я могу свернуть горы. И все же, Алексайо, в попытке поддержать меня, может и не такое сказать – с этим фактом надо считаться.
- Можно мы не будем говорить об этом?.. Сегодня.
Повторять дважды ему не нужно. Уникальный соглашается без лишних вопросов – одним лишь «разумеется», и бархатными касаниями, ставшими явнее. Я пытаюсь отвечать ему на эту ласку – кладу руки на грудь мужа, веду по ней линии. И останавливаюсь, изумившись.
- Я вчера?.. – взгляд непроизвольно цепляет бинт на ладони. Точно помню, что вечером его не было.
- Это все защелка двери, - хмуро отзывается Ксай, глянув за мою спину, - я не уследил, прости меня.
- За тем, как я цепляюсь за двери?
- За тем, как ты проснулась.
Вот уж криминал…
- Будешь ставить будильник на каждый час?
- Буду внимательнее, - без шуток отвечает Эдвард. Приглаживает мои волосы. – Скажи мне лучше, как ты себя чувствуешь? Хочешь воды?
- Если честно, я хочу только есть, - почему-то пунцовея, докладываю ему. До такой степени быстро и откровенно, что даже остановить себя не успеваю. Слова теперь сами решают, когда им быть произнесенным.
- Правда? Запросто, малыш. А чего именно?
- Чего-нибудь… твоего.
Наглею окончательно и признаю это. Спокойно, стоит заметить.
- Как насчет блинчиков? – нежно предлагает Ксай, с любовью приникнув к моему плечу, целует его, прежде чем поправить сползшую ниточку-шлейку ночнушки, а еще радуется переводу разговора в новое русло – полезное, с его точки зрения. С едой у меня всегда были сложности, тем более после кошмаров. – С каким-нибудь вареньем?
Он таким тоном спрашивает… я окончательно сдаюсь. Представляю себе это зрелище – Ксая, занятого готовкой, аромат его маленьких шедевров из теста, то, как они изысканно лежат на тарелке, какие у них хрустящие краешки и мягкая серединка… не думала, что могу так восхищаться едой. Но я до смерти голодна, это правда.
Есть только одна, мелкая и последняя, но нужная просьба:
- С клубничным вареньем, если можно…
Во время завтрака Эдвард развлекает меня какими-то милыми рассказами и просто спокойным, семейным разговором. Будто ничего не было, непредвиденных вещей не случалось, а Вегас – только лишь фон. Я чувствую умиротворение, какое так грело душу в России, тем более, завтра мы будем дома…
Завтра.
Приятная мысль.
Расстраивает в ней лишь то, что Розмари дома не будет…
Так я и прихожу к желанию еще раз маму увидеть. Отъезд, несомненно, будет долгим, а пообщаться как следует не удалось.
И вот, мы здесь: блинная (видимо, сегодня такой день – Масленица Беллы), стол и стулья, Розмари передо мной – гладит руками скатерть в ожидании ответа. А она, как и Эдвард, заслуживает правды. Даже неприглядной.
Надо…
- Мама, можно я буду честной?.. Я не смогу его простить…
Я боюсь смотреть на ее лицо. Не знаю, из-за чего больше – непринятия, недовольства, горечи?.. Розмари всю жизнь была миротворцем. Она, как могла, старалась обеспечить в доме хотя бы видимость мира, стирая между нами с Рональдом острые углы. Только силы ее отнюдь не бесконечны. И после того, как буквально на пару дней она слетала к сыну в Москву, чтобы помочь с чем-то, они окончательно иссякли. Она вернулась, застав нас немыми врагами, подписавшими договор согласия: выходные мои вне дома с кем, как и где хочу, а его деньги. Всегда Ронни пытался откупиться от меня деньгами…
Глаза предательски жжет.
- Белла, это будет твое решение, которое никто не осудит, - мама с особой нежностью поглаживает мою забинтованную ладонь, - только дай себе время на его принятие – все, чего я прошу.
- Ты надеешься, что я передумаю…
- Я надеюсь, что он заставит тебя передумать, - качает головой она, - я знаю, как тебе сейчас нелегко, моя милая. Просто отпусти это. На сегодня – точно. Или, если тебе нужно выговориться, нужно что-то рассказать – я слушаю. Всегда и везде, Белла, решение теперь за тобой.
- Тогда давай сменим тему…
Розмари, хмыкнув, согласно кивает. Официант приносит наш чай – черный для Розмари, зеленый – для меня. Маленькая частичка Ксая на этом столе разряжает обстановку. Все запахи, звуки, цвета, которые ассоциируются с ним, обладают вот такой вот удивительной силой: тучи разгоняют, пуская на небосвод солнце. И пусть в Вегасе нет недостатка в теплых днях, это тепло – особенное. Оно из души.
Я делаю первый глоток.
- Мы хотим…
Розмари поднимает на меня глаза, отставив чашку на блюдечко. Любопытство, какое сияет в них, вдохновляет. Но вот огонечек опасения способен побеспокоить. Нужна ей такая правда, такие новости? Я не знаю.
- Вы с Эдвардом, Белла? – осторожно подводит меня к ответу мама.
Я, нахмурившись, прикидываю, какова вероятность, что она поймет. Я не могу и не хочу молчать об этом, тем более не с кем больше мне делиться такими новостями. Попробовать?..
Она же мама, в конце концов!
…Будь что будет.
- Мы с Эдвардом хотим ребенка.
Взрыва не происходит. Радуги над головой не загорается. Мир не переворачивается с ног на голову. Просто лицо миссис Робинс серьезнеет.
- Очень ответственный шаг, Цветочек.
- Да. Но и Эдвард очень ответственный человек. А я надеюсь однажды ему соответствовать.
Розмари вздыхает.
- Не пойми меня неправильно, Белла, однако не потому ли это все, что ребенок нужен ему?
- Он и мне нужен. Всю жизнь ты повторяла, что дети – самое большое счастье, Роз. Помнишь?
- И никогда не заберу свои слова обратно, - ее взгляд наполняется обожанием, от которого в детстве за моей спиной вырастали крылья, а сейчас сердце тонет в тепле. Она ласково потирает мои пальцы, - однако, моя девочка, они забирают очень, очень много сил. И порой ни на что иное их уже не остается.
- Я надеюсь, мне хватит.
Делаю еще глоток чая. Запах его – мое вдохновение.
Розмари разглядывает меня, будто впервые. Словно бы что-то прикидывает в уме.
- Знаешь, Белла, ты удивляешь меня все больше с каждым днем.
- Желаниями?
- Своим взрослением. Мы не виделись пару месяцев, а ты… молодая женщина теперь. Очаровательная, любящая и безупречно красивая.
- Ты меня смущаешь…
- Правдой? – Роз качает головой, улыбнувшись с проблеском доброй грусти. - Ну что ты. Я в восхищении, так и знай.
- Это все Эдвард, мама.
- Узнай он, что преуменьшаешь свой вклад и силу в изменение положения вещей, вряд ли бы обрадовался, не так ли?
- Мой единственный вклад: стараться соответствовать ему, быть его достойной, - ни капли не сомневаясь в ответе, ровным голосом произношу я. Пожимаю плечами. – Только так, Роз.
- Ты хочешь сделать это для него?
- Родить ребенка?
- Да.
- В большей степени – да. Я пришла к желанию стать мамой, когда поняла, как сильно Эдвард хочет быть отцом, - не таюсь, не видя в этом ничего предосудительного, - я хочу для него максимального счастья, Роз. А это – его самая заветная мечта. Теперь и моя тоже.
Мама смотрит мне прямо в глаза, не давая отвести взгляд. Я все еще жду ее отрицательной реакции… или сбитой реакции… или растерянной на мою новость, но ее нет. Неужели даже Розмари понятно, как сильно мое желание? Что я готова к нему?
- Знаешь, я могла бы многое тебе на это сказать: что ты еще очень молоденькая, Цветочек, что, возможно, не совсем представляешь полную картину появления малыша, что неплохо бы еще немного проверить ваши отношения, - она почти смеется, по-доброму, на этих словах, - только вот я сама родила Фелима в девятнадцать, а глядя на то, какой у вас с мистером Калленом вышел союз… думаю, говорить это все будет просто глупо.
Своей здоровой ладонью я переплетаю пальцы с ее. Ее искренняя заинтересованность подтачивает мои сомнения. Ближе к корню.
- Я хотела бы быть такой же мамой, как ты, Розмари.
Вот это честно. Роз тронуто хмыкает.
- Ты будешь куда лучшей, Белла. Значит, ребеночек. И когда? – ее глаза вдруг вспыхивают очень ярко. - Неужели?..
- Нет, пока нет, - на мгновенье опустив взгляд, отрицаю, - но мы решим эту проблему.
- Проблему?
- Раньше у Эдварда были кое-какие сложности с зачатием. Однако сейчас это исправимо.
Раз выливать правду, так уж всю. Надеюсь, Ксай меня не осудит...
- Не сомневаюсь, - Розмари делает вид, что проскальзывающее на моем лице огорчение мимолетно, - желания сбываются, ты же знаешь. Важно лишь то, как сильно желаешь.
- В таком случае, я уже должна быть беременна.
Мама посмеивается, третий раз за сегодня обернувшись на детский городок. Шум оттуда приглушен дверями веранды, на которой мы расположились, но его все равно слышно. И если кого-то из посетителей это раздражает, то я ловлю себя на мысли, что меня – абсолютно нет. Я полюбила детей после знакомства с Каролиной. А узнав, как их любит Ксай… прониклась окончательно. Может быть, это звучит пафосно или даже глупо, но я не могу не любить то, к чему тяготеет Алексайо. Самые обыкновенные вещи он преображает. Меняет меня каждый день, хоть и не стремится. Меняет в лучшую сторону.
- Как символично, что мы пришли сюда, - цокает языком Розмари.
- Не могу не согласиться.
Приносят наши блинчики. Мои – исконно медовые, а для мамы – с теплой голубикой. Мы обсуждаем приятные мелочи за приятной едой. Вспоминаем некоторые наши вечера здесь, какие-то забавные истории из жизни, делимся предположениями, как достигается такая консистенция теста блинчиков, и я искренне заинтересовываю Роз своим интересом к кулинарии. Она укрепляется в мысли, как сильно я изменилась.
- Ты никогда мне не рассказывала о своем браке, Роз… - когда мы на время замолкаем, рассматривая прохожих в окне и давая себе перерыв, произношу я. Не знаю почему, а вспоминаю. Может, мы просто исчерпали лимит тем?
- Это не самая интересная история, Белла.
- Ты можешь не отвечать, - я отрезаю себе кусочек блинчика – истинно райской еды, вкус которой так знаком с детства, - это глупый вопрос, я понимаю.
- Он не глупый, он… даже своевременный, наверное, - Роз почему-то краснеет. Опускает глаза, откладывает вилку, словно собирается с духом.
Я хмурюсь.
- Мы познакомились в кино, тогда это было одним из немногих развлечений. Он был на три года старше меня, но очень хорош собой и не менее хорошо умел ухаживать. Цветы, конфеты – девушки очень легко на это ведутся. А потом мы приняли решение пожениться. Я была уверена, что это по большой любви.
Я помню тот вечер, когда отправлялась с Эдвардом на первую встречу. Роз говорила мне, что безопасность, забота и вера куда важнее искрометных ощущений любви. Эдвард был для нее надежным человеком, а это несомненно то, чего она для меня хотела – как любая мама. Стабильности, добрых отношений, верности. Для начала – хотя бы самому себе, своим принципам. Она уже вспоминала, что вышла замуж по любви. И когда я пыталась возразить, что только она способна сделать счастливыми… лишь улыбнулась. Горько.
- Фелим родился и наши чувства как-то очень быстро грохнули об быт, - Роз пожимает плечами, подсказывая обычность такой ситуации, - мы были очень молоды, ребенок… это я сейчас отца его понимаю, а тогда была очень зла. Я бы, наверное, на весь мир обозлилась, Белла, что у нас не складывается, если бы не пришла к вам. К тебе.
Мама смотрит на меня… и я вспоминаю. Сидя на руках у Изабеллы-старшей, моей настоящей матери, я глядела на новую няню с подозрением, интересом и, отчасти, ужасом. Потому что считала тогда, что она намерена оторвать меня от мамочки. Но Роз… знала столько игр. Она была так… добра ко мне. Она… опекала меня, увлекала меня во время родительских ссор, как могла защищала от них. От всего дурного. Я быстро к ней прониклась. С тех пор у меня были мама и Роз. А потом осталась только Роз…
- Когда твоей матери не стало, Белла, мне пришлось уехать, ты помнишь, я думаю. Родственники моего мужа очень любили Фелима, заботились о нем, давали все, что только необходимо, что только может потребовать его взросление. Он был окружен небезразличными к его судьбе людьми, он купался в нежности. И когда я вернулась, чтобы забрать вещи… чтобы попробовать с отцом Фила снова наладить жизнь… увидела тебя в этом пустом доме… ты кинулась ко мне и расплакалась. Ты молила тебя не бросать. Так разве же я могла тебя бросить, мой Цветочек?
…У меня никого не было. У ее сына были все. Не представляю, как бы поступила я в ситуации Розмари. Уже даже слыша эту историю, уже обдумывая ее… выбрала бы своего ребенка или чужого? Выбрала ли бы вообще?
- Я никогда не смогу отблагодарить тебя сполна, Роз…
- Девочка, ты что, - она изумленно вскидывает бровь, тепло накрывая мою руку своей. Забывает о блинах, - Белла, ты лучшее, что было у меня в жизни. Я бесконечно виновата перед Фелимом, я не искуплю своей вины, но правда в том… что я не разу не пожалела. Мне казалось всегда, что ты моя дочь… он был слишком, слишком похож на отца.
Я не могу удержаться. Отодвинув свою пустую тарелку, легонько целую руку мамы, которую держу в своей. Под ее удивленный вздох.
- Мне в жизни везет на ангелов, Розмари… ты – один из них.
Миссис Робинс смаргивает слезную пелену, закусив губу. Смотрит на меня до боли влюбленно. На меня, помимо Ксая и Иззы-старшей, никто в жизни так не смотрел. Это особый взгляд. В нем – вся палитра чувств.
- Больше ты не влюблялась? – стараясь отвести нас от темы, вызывающей слезы, методично продолжаю разговор я. Просто сидеть здесь и говорить с мамой – лучшее, что может быть, мне не хватало этого. Завтра мы с Алексайо покидаем Лас-Вегас, и, могу поклясться, я не стану по нему скучать. Но вот Роз… Роз – все, что раз за разом заставляет меня возвращаться в этот город.
- Больше нет, Белла.
- Но ты вполне бы могла. Что тебе стоит покинуть резиденцию? Я могла бы помочь…
- Там мой дом, Цветочек. Я не хочу оставлять его.
- Там твой вынужденный дом… почему ты в нем остаешься?
Простой по сути вопрос оказывается непростым по ответу. Мама немного напрягается, нерешительно коснувшись меня взглядом. В нем – опасение говорить. Правду?
- Как видишь, я оттягивала, Белла, но… мне бы стоило тебе сказать. Сегодня.
Мой черед насторожиться.
- Сказать что?..
В голове уже тысячу роящихся, страшных мыслей. Больше всего я боюсь болезней. После дней в больнице с Ксаем это – худший кошмар. Розмари тоже уже не двадцать… боже, пожалуйста, пусть, если это болезнь, она будет излечимой. Я все что угодно отдам. Я… я не могу ее потерять. Только не теперь.
- Об отношениях, - Розмари набирается решимости, пытаясь говорить твердо, ясно и четко. Боязнь еще в ее глазах, но слабеет с каждой секундой. – Это очень важно.
Не больна?.. Уже легче. Хорошо.
- Белла, после встречи с отцом Фелима и нашей страсти, которая поглотила нас и не дала выхода, разрушив все за несчастные пару лет подчистую, я перестала доверять сказкам. Истинная человеческая сущность не просто желать чье-то тело, а привязываться, чтобы затем влюбляться – в душу. В мысли.
Она берет паузу, а я ловлю себя на мысли, что сжимаю в руках фарфоровую чашку. Затихает на заднем фоне даже детский смех, самый постоянный и неуемный звук, что есть здесь. Встает пара за соседним столиком – мы на веранде практически одни. И, не глядя на лето, по спине моей бегут мурашки.
- Я не понимаю…
- Девочка моя, прежде всего, я бы хотела попросить тебя постараться понять то, что мои слова никак не скажутся на наших отношениях. В моей жизни ты самый главный человек. Я никогда не сделаю ничего назло тебе, в обиду тебе. Ты говоришь, я ангел… но ангел для всех нас – ты. И это уже неоспоримо.
- Розмари, я не понимаю, - повторяюсь, знаю, но ничего не могу поделать. Добрая атмосфера любимой блинной затягивается тучами. Что-то мне подсказывает, ответ на поверхности, он прост. Я должна была догадываться, должна была знать. Важное? Нужное? Да что же?!
- Я прожила в одном доме с вашей семьей много лет, Белла. Но нужна в нем я была не только тебе.
С силой прикусываю губу. Едва ли не до крови.
- С твоим отъездом, как видишь, многое изменилось. Даже твой отец изменился, а это казалось в принципе невозможным, - она невесело усмехается, но потом серьезнеет. Смотрит на меня с любовью и призывом понять. Смотрит с надеждой. – Цветочек, и я, и он за столько лет впервые вдруг поняли, когда за тобой закрылась дверь, что от одиночества никому не спастись. И что проще встретить его, как и старость, вместе…
Мне кажется, обручальное кольцо на безымянном пальце сдавливает его со всей возможной силой. Даже дыхание перехватывает.
Варианты. Вариации. Версии. Миллион. Миллиард. Только не понимание, только не осознание. Я отчаянно ищу, как еще трактовать слова Розмари. Я отказываюсь в них верить.
- Вы что же?..
- Белла, мы оба в жизни испытали достаточно. И я, и Рональд любили… слишком сильно. Это очень больно – так любить, а затем терять, я думаю, сейчас ты понимаешь меня как никто. Счастье не строится на великих словах, а уж тем более – в постели. Более глубокие, более выстраданные чувства куда крепче. За столько лет привязанности и уважения, что у нас были, хватило, дабы нас объединить.
- Уважении? Ты шутить, наверное.
- Ты просто многого не знаешь, милая.
Это очень странная реакция – словно бы гаснет свет. Цвета перестают быть достаточно яркими, теряют свои оттенки. Черно-белая картинка, чуть-чуть приукрашенная отблеском радужного. Любые звуки на заднем плане – как через вату. Куда громче стук сердца. Куда громче – дыхание. Не пойму только, мое или Роз.
Мама пожимает мою руку. Любяще, нежно, она касается ее, стараясь привлечь мое внимание, облегчить восприятие своих слов. Только вот я почти не чувствую ее пальцев на коже.
- Не говори, что любишь его…
- Это не совсем любовь, Белла, это скорее радость близости и радость того, что тебя понимают. Простое желание разделить с кем-то свое мироощущение.
Она готовилась к этому разговору. Розмари всегда сперва мнется, выглядит нерешительной, но когда уже начинает – твердо стоит на своем. И умело направляет беседу в нужное русло, стараясь сказать мне побольше, но помягче. Щадит меня и особенно внимательно относится к моим чувствам. Не оставляет с ними один на один – касается, говорит «Цветочек», «моя девочка», любит меня.
А я все равно в ужасе. Сколько бы ни касалась.
- Он чудовище.
- Снаружи.
- Ты сама говорила, что мультфильмы Диснея – глупость. Он не принц, Роз… он никогда им не был.
- Отец бесконечно виноват перед тобой, моя девочка. Никто и никогда, тем более он сам, не станет это отрицать, - на сей раз Розмари наклоняется и целует мою ладонь. Согревает замерзшую на жаре кожу. – Только все равно найдутся те, кто даже самым беспощадным даст шанс. Возможно, потому, что видят его душу?.. Как он изменился?..
- Ты ангел для меня… не для него!
Горечь отчаянья. Она захлестывает. Я не понимаю, не могу додумать, почему? Может, все-таки соврала Ронни? Может, ненавижу его? Или это собственнические замашки по части Розмари? Было бы логично. Но все, что приходит мне на ум – страх за нее. Боль за нее. Потому что недостоин Рональд ничего столь светлого и чистого. Он все рядом с собой погружает в беспросветный мрак.
- Белла, он другой, правда… тебе, к моему огромному горю, неведомо, каким мистер Свон может быть человеком… каким его знала твоя мать.
Я сейчас разрыдаюсь. Это отвратительное, надоевшее ощущение. Беспомощность. Как же я ненавижу свою беспомощность. Столько разговоров о мудрости, о взрослении, но лишь беседа, лишь пару слов, лишь нечто неожиданное – и всему конец. Любого можно сломить причинением вреда тому, кого он любит. Слабое место есть у всех. И что же это за жестокость жизни, постоянно бить в одно и то же место? Кто там говорил, что дважды молния не ударяет? КТО?!
- Она не была с ним счастлива. С ним никто не может быть счастлив. Он тебя погубит, Роз…
Вот и сон, воплощение его во плоти – «я заберу у тебя самое дорогое». Я думала, Рональд нацелен на Ксая. Оказалось, вот о ком речь.
- Он спас меня, Белла, - скромно бормочет Роз, - на переходе, что недалеко от Белладжио. Он ждал меня на другой стороне дороги, а я не заметила, как погас зеленый свет… твой отец к чертям помял машину, резко вырулив прямо на встречный автомобиль, чтобы защитить меня.
Что-то я сомневаюсь…
- От того, что у него хорошая реакция, он ужасен не меньше.
- Белла…
- Розмари, не поступай со мной так, - говорю тихо, не плачу, даже не всхлипываю. Внезапно на смену тому страху и горечи, какие подливали масла в огонь, приходит вчерашняя прострация, растянутость мыслей. Слишком много за два дня. – Я не могу потерять тебя…
- Милая моя девочка, ты никогда меня не потеряешь, - в голосе Розмари те материнские нотки, от которых мое сердце бьется неровно, - всегда я рядом. Всегда я с тобой. Без разницы, к кому я привязана – к тебе больше.
- Это уже даже не смешно…
- Цветочек, послушай, - она призывно глядит на меня, крепко пожимая руки, - я люблю тебя. Но люблю и Рональда тоже. Нам осталось не так долго, большая часть жизни прожита и ошибки, что сделаны, многие не исправить. Это почти благословение, что нам есть с кем хоть немного, хоть каплю, но побыть счастливыми… с твоим отъездом мне было очень тяжело.
- Переезжай в Россию.
- Мой дом здесь, Белла, - мягко повторяет она. Качает головой. И в этом жесте, в ее взгляде в этот момент – очередное свершившееся решение. Неизменное.
Я даже ухмыляюсь. Только вот от ухмылки этой на лице Розмари появляется с десяток морщинок, а у меня в груди покалывает. Цвета возвращаются – мир не черно-белый. Только вот яркими им еще долго не стать.
- Передай Рональду, что я ошиблась вчера – я все-таки его ненавижу.
Мама с болью смотрит на то, как я поднимаю на ноги. Как кладу купюры на стол, а телефон – в сумку.
- Давай немного поговорим, Белла. Еще совсем немного.
- Я поняла тебя и услышала то, что ты хотела сказать, Розмари.
- Белла, ты слишком болезненно это воспринимаешь, попробуй только представить…
- Уж от представлений воздержусь точно, - вздергиваю голову я, поморщившись, - спасибо за компанию, Роз. Было… приятно тебя увидеть.
Розмари поднимается следом за мной. Хватает свою сумку.
- Если ты не хочешь здесь быть, уйдем вместе.
- Я уйду одна, - осаждаю ее, не принимая никаких отговорок, - и одна вернусь домой. Если ты позвонишь сейчас Эдварду, я больше никогда не стану с тобой говорить.
- Белла!..
- Я возьму такси и поеду. Мне просто нужно побыть одной немного. Умирать не стану – я ему нужна.
Моя речь и решения, которые принимаю, миссис Робинс… миссис Свон? О Господи! Так или иначе, они ей не по вкусу. Только вот бороться со мной – глупо. Не теперь.
- Я люблю тебя, моя девочка, больше всех, - выдыхает она, повержено опуская голову, - независимо от всего.
- Тебя я люблю тоже, - скорбно пожимаю плечами. И все же выхожу из кафе, не оборачиваясь и не медля. Мне нельзя здесь оставаться.
На улице около четырех, жара спадает, пробивается мягкий ветерок. Я иду по асфальту знакомых улиц, смотрю на знакомые магазины и другие заведения, порой даже гляжу на лица прохожих. Я просто иду. Мне надо сейчас идти.
Внутри – пусто. Я уже почти смирилась с тем, как это ощущается, почти прочувствовала. Но, все же, не до конца. Раз за разом, день за днем открывается что-то новое в этом чертовом городе. И дыра в моей душе, которая, я думала, в России окончательно затянулась, растет. Разрывается, кровит, причиняет много боли. Но не думает, даже не помышляет остановиться. Никто не станет меня щадить. Даже Розмари… даже она… вот так.
Рональд – монстр. Он не способен любить. Мама клюнула на его… на что? Без понятия. На что-то. И где она сейчас? Там же будет Розмари… я потеряю Розмари из-за этого человека! МАМУ! СНОВА!
Отчаянье захлестывает. Такой тяжелой, такой терпкой волной, что нет сил противостоять. Я останавливаюсь, понимая, что сейчас упаду. Я не могу. Я не могу больше, сколько бы Ксай не звал меня сильной… последнее время силы этой нет совсем.
Я не вернусь больше в Америку. Я никогда, никогда не приеду. Пропади Рональд и его раскаянье пропадом. Он окончательно подписал себе приговор с моей стороны, забрав Роз. Она заслуживает куда большего, куда лучшего. Я ему не прощу.
Оглядываюсь по сторонам в поисках скамейки. Розмари позвонит Ксаю, к гадалке не ходи, сколько бы я не запрещала. А он скоро будет здесь. Дождаться? Или взять такси? Пешком мне не дойти не до куда точно…
И вот здесь в дело вмешивается случай. А может – издевательское совпадение. А еще, не исключено, что просто нужное время и нужное место. Напротив ближайшей лавки на аллее, где располагается блиннерия, есть бар – «Ронни-Фронни». Прямо символично.
Как ни странно, на пороге я даже не топчусь.
Внутри темно. Пахнет деревом и острыми специями. Мексиканский бар, судя по вывескам на стенах, картинкам и хрусту начос. Здесь они, похоже, главная закуска.
Я сажусь за барную стойку. Бармен, методично протирающий бокалы, с интересом косится на меня.
Меню вполне понятно. С Джаспером мы часто посещали подобные заведения.
Слышу себя как будто со стороны. Вижу себя как будто со стороны. Ужасаюсь.
Но положения дел это не меняет:
- Сет кашасы, пожалуйста.
* * *
Когда Вероника Каллен просыпается в двадцать минут четвертого ночи, она, оборачиваясь на мирно спящего мужа за своей спиной, сперва подозревает, что все дело в его объятьях.
Не глядя на свой грозный вид и, порой, не менее грозный характер, Эммет очень чувствителен. И подсознательно, понимает то или нет, похоже, опасается ее ухода – его крепкие объятья в ночной тиши становятся каменными, чтобы она не убежала. Легкий дискомфорт, который они доставляют, можно пережить – момент сомнений проходит и Натос разжимает руки, но вот жар, какой окутывает все тело, переждать бывает сложно.
Только вот этой ночью, хоть могучие ладони мужа и покоятся на ее талии, Нике не жарко. В спальне умиротворенная тишина, атмосфера всеобщего покоя и расслабления. За окном, прикрытым плотными шторами, пока еще темновато – солнечные лучи уж точно не могли потревожить.
Вероника аккуратно выскальзывает из объятий мужчины. Садится на скользких простынях, отодвигает край легкого, но пухового одеяла подальше, и оглядывается вокруг. Ни малейшего дуновения ветерка. Ни минимального шума. Ни даже скрипа последнее время приоткрывающейся дверцы шкафа. На дворе ночь, все обитатели дома – в царстве Морфея. А ей неспокойно. Нечто колющее, жгучее притаилось в груди. Не дает вернуться к Натосу и дождаться утра, вслушиваясь в его глубокое, убаюкивающее дыхание.
А ведь еще пару часов назад, когда мистер Каллен вынужден был внеурочно проработать непроверенные данные об уже собранном, первом образце самолета, его возвращение было пределом мечтаний для Ники. И потому, стоило только Эммету наскоро помыться и коснуться головой подушки, она сразу же прижалась к нему всем телом. Соскучилась.
Девушка поднимается на ноги, бесплотной тенью проскользнув к двери. Волнение не унимается, а значит, тому есть причина. Только лишь убедившись, что все действительно хорошо, она сможет вернуться и заснуть хотя бы до рассвета.
Ника выходит в молчащий, темный коридор. Его деревянные панели и пол, выполненный темным цветом, не внушают особого оптимизма. Но при том и не скрывают, что ни под одной дверью, включая детской, света не горит. Пусть и мрачное, а умиротворение.
А вот о лестнице, ведущей на первый этаж, такого не скажешь…
На первый взгляд все так же неизменно, темно и спокойно, но если приглядеться… на ступенях есть капелька света. Может, от фонаря с приусадебного участка? Может, Эммет забыл погасить камин? Уж точно в том, чтобы проверить, ничего криминального нет.
Вероника, стараясь идти тихо, спускается на первый этаж. Свет действительно есть. И края лестницы он касается своим малым уголком, лучась из кухонного пространства. Арка, выводящая туда из гостиной, этого не в силах упрятать.
В конец утерявшая понимание ситуации, девушка выглядывает из-за выкрашенных в греческом стиле – в белый – арочных стен.
За большим деревянным столом, который, прямо как хозяин, выглядит максимально устойчивым и могучим, на одиноком стуле с резной спинкой и в окружении рассеивающего света маленьких лампочек над плитой, сидит она. Каролина.
Задумчиво склонившись над каким-то малость потрепанным, глянцевым журналом, она нежно гладит его поверхность своими пальчиками. Роскошные темные волосы, растрепанные и навязчиво спадающие, заслоняя свет, откидывает за спину. Хмурится.
Веронику первым замечает Когтяузэр, пристроившийся на стуле возле хозяйки. Для него выделен ее банный махровый халат розового цвета и кот, хоть и прикрытый им, хоть и разморенный теплом, все же предельно внимателен. Негромко мяукает, поднимая голову.
Каролина переводит взгляд следом за кошачьим и тут же окончательно отрывается от журнала, вздрогнув всем телом. Но ни звука не издает.
- Прости, моя хорошая, - сразу же выступая из темноты коридора, Ника нерешительно выставляет руки вперед, - я не хотела пугать тебя.
Взглянув на нее из-под насупленных бровей, девочка бормочет, что не испугалась. Как-то рассеянно затем смотрит на печатное издание перед собой и, словно придя к какому-то выводу, накрывает его обеими ладошками.
- Еще так рано… почему ты не спишь?
Вероника кивает на время, так явно демонстрируемое духовым шкафом, а также на большое окно, ничуть не скрывающее только-только начинающее подергиваться светло-синим небо.
- Мне не спалось.
Емкий ответ юная гречанка выдает хмурым, отрешенным тоном. Больше в глаза девушке не смотрит.
- Ты приходила к папе, Каролин?.. Ну… в спальню?
- Не приходила. А тебе лучше было бы не приходить сейчас, Вероника.
Она очень старается сказать это грубо. Так, чтобы обвинили в плохом поведении или списали все на злость, какая порой так спонтанно возникает у детей из-за резкой смены обстановки. Но у Каролин не выходит грубо. У нее выходит грустно. И притом совсем не детской грустью, темной, выжженной по живому. С грядущими горькими слезами.
Вероника, даже подключив все силы, не смогла бы обидеться, не говоря уже о том, что обижаться на Каролину она в принципе не в состоянии.
- αγαπητέ1, что случилось? – тон ее звучит еще ласковее, почти сразу же становясь бархатным. В бархате этом – сострадание.
- Ничего… просто уходи…
Карли знает, что не уйдет, сколько ни проси, она бы и сама никогда не ушла. Серо-голубые глаза затягиваются слезной пеленой, ладони уже не просто накрывают, а сжимают глянцевые страницы журнала. Стараются упрятать.
Стоять на своем прежнем месте Вероника больше не намерена.
В два легких шага преодолев расстояние между ними, она присаживается рядом с девочкой. Только не на стул, так кстати расположившийся рядом, а на корточки. Ловит ускользающий взгляд, пестрящий искренней болью. Она ниже Каролины. Она слушает ее.
- Солнышко, расскажи мне, что произошло?
Карли от нее отворачивается.
- Я его не отдам.
- Кого?
- Журнал. Он мой, - на сей раз взглядом Веронику все же удостаивают. Но помимо слез в нем еще и огонь, подсказывающий, что девочка не шутит. Она готова сражаться за то, что так уверенно прячет.
- Я не собираюсь забирать его, Каролин. Честно.
- Папа тоже так говорит. А потом их нет, - девочка резко захлопывает печатное издание, стаскивая со стола и что есть мочи прижимая к груди. Когтяузэр садится на своем стуле, с интересом разглядывая разыгрывающуюся перед глазами сцену.
- Я ничего не заберу, малышка. Я тебе клянусь, - Вероника подвигается ближе, нежно прикасаясь к плечику юной гречанки. На ней любимая пижама с единорогами, нежно-фиолетовая. Только что она, что тело совсем холодные. Девочка замерзла.
- Это больно… когда ты так делаешь…
- Когда глажу тебя?
Карли отрывисто кивает.
- Потому что я буду плакать…
Лишних слов от Каролины Вероника не ждет. Самостоятельно, пусть и ненавязчиво, привлекает ребенка к себе, обвивая ее за талию, оглаживая спинку. Точно по контуру между единорожками.
- А я тебя утешу, моя девочка.
Мисс Каллен терпит около десяти секунд, все еще надеясь, что Вероника отступится от своей затеи. Но она не отступается, а потому Карли сдается. Не отпуская журнал, все же склоняется к бывшей Фироновой. Лицом утыкается в ее шею, а остальным телом прижимается к груди и талии.
- Я очень по ней скучаю, Ника… я так скучаю по ней…
Она скулит как маленький зверек, загнанный в угол и брошенный на произвол судьбы. Не стремится обнять Веронику, не стремится посмотреть ей в глаза. Просто теснее прижимается и говорит. Внутри накопилось слишком много, чтобы замолчать это.
Не нужно быть гением, чтобы понять, что говорит малышка о маме.
- Те, кого мы любим, всегда с нами, Каролина.
- Я постоянно это слышу, но они не рядом… я ее не вижу, не слышу… я ее не чувствую… это все неправда! Я хочу ее видеть.
- Для этого есть воспоминания, - Вероника накрывает спину девочки обеими руками, легонько целуя ее висок. – Они нас спасают.
- Я ее… почти не помню, - словно бы это нечто постыдное, бормочет юная гречанка. Хныкает, перехватив спадающий с колен журнал, - ее больше не видно на обложках и по телевизору, а папа давно забрал у меня фотографии, картинки и журналы… он не хочет, чтобы я ее помнила.
- Может быть, он не хочет, чтобы ты расстраивалась?
- Я расстраиваюсь больше, потому что вот это – все, что у меня осталось, - она кивает на то лакированное издание, что держит в своих руках, и плачет горше. Ника прокладывает теплые дорожки поцелуев по ее лбу.
- Это журнал о твоей маме, Карли?
- Да…
- Если я пообещаю даже не трогать его руками, дашь мне посмотреть?
- Тебе не надо…
- Просто мне интересно, - примирительно замечает Вероника, перебираясь руками на кудри ребенка, поглаживает их, легонько распутывая, - но, если ты считаешь, что не надо, значит, не надо.
Карли закусывает губу.
- Это неправильно – смотреть тебе. Все говорят, ты будешь моей новой мамой…
Ника сострадательно прижимает девочку поближе к себе. Старается согреть.
- Кто так говорит?
- Я подслушала однажды… и Эдди с Беллой, и папа… все…
- Каролин, у девочки может быть только одна мама. Ты же не хуже меня это знаешь.
- Но у папы и Эдди их было две! У Беллы…
- Это немного другое, - стараясь говорить ровным, доверительным тоном, объясняет миссис Каллен, - вторая мама появляется у мальчика или девочки только тогда, когда он или она сами этого хотят. Они доверяют ей, они любят ее, они не хотят, чтобы она их семью оставляла. Только от них зависит, будет им эта женщина второй мамой или нет. Никто и никогда без твоего согласия и желания не сделает этого.
- Но кто же тогда ты?
Ее потерянность, помноженная на грустный взгляд, вызывает в Веронике волну нежности, разливающуюся по всему телу. Она очень надеется, что касаниям и поцелуям под силу это выразить.
- Я – Ника. Всего лишь.
- И ты не хочешь… быть этой второй мамой?
- Я хочу. Но стану или нет, зависит от того, хочешь ли этого ты, - девушка ерошит черные волосы малышки, не пряча улыбки, - а я просто буду рядом. Понимаешь, Карли, на самом деле, несмотря на то, что мы так быстро с тобой подружились, мы знакомы не очень долго, и ты не совсем знаешь меня. У нас с тобой еще есть время, чтобы стать ближе.
- Но я тебя уже люблю…
- Это делает меня бесконечно счастливой. Но никуда тебя не торопит.
Каролина задумчиво приникает к плечу миссис Каллен. Почти не всхлипывает.
- Можно сесть к тебе на руки?
- Запросто, - Ника ловко меняет их положение в пространстве, пересаживаясь на стул вместо Каролины, а ее забирая к себе на колени. Каролине немного неуютно, но это чувство перебивает жажда близости. Она перебарывает себя и занимает удобную позу, все так же у груди названной мачехи. Босыми ногами упирается в краешек спинки стула.
На мгновенье подняв на Веронику глаза, Карли шмыгает носом. Открывает журнал на той страничке, что так усиленно прятала от чужих глаз.
- Вот…
Исполняя свое обещание не прикасаться к изданию руками, Ника лишь мягче обнимает девочку.
На развороте, занимая всю его площадь, слева и справа, отражаясь в двух древних зеркалах в золоченной раме, замерла она – королева. В узком бирюзовом платье, так выгодно смотрящимся на темно-сером фоне замкнутой комнаты, с потрясающей фигурой без единого изъяна, высокой грудью, ровной светлой кожей, женщина действительно прекрасна. Взгляд ее, и смеющийся, и многообещающий, и игривый, смотрит в самую душу. А руки, изящно изогнувшись в жесте испанской танцовщицы, добавляют нотку страсти. При виде такой женщины желание – самое малое, что могут испытывать мужчины. И Мадлен Байо-Боннар в коллекции от Dolce&Gabanna чудесно это известно, судя по ее выражению лица.
Только вот маленькая девочка, которую Ника обнимает, видит здесь не модель десятилетия, не звезду европейских подиумов и даже не ту диву, ту музу, которой поклонялся сам Матрэ, а свою мамочку.
Вероника, благодаря Эммету, знает, что делала Мадлен с дочерью и что намеревалась сделать. Вряд ли она ненавидит эту женщину меньше, чем сам Танатос. Однако Карли, тем более в таком нежном возрасте, знать этого не надо. И не надо видеть отрицательных эмоций по отношению к той, что уже все равно не вернется. Если однажды она узнает, так тому и быть. Может, она поймет их, может – нет. Простит Мадлен или не простит – ее личное дело, ее выбор. А пока она ее любит. И все сильнее от того, что никогда больше не увидит в живую.
- Очень красивая, - произносит Вероника, запоздало догадавшись, что Каролина подрагивает вовсе не от прохлады комнаты, а от ожидание ее реакции. Пальцы девочки впились в страницу, надеясь успеть вырвать журнал из-под шквала огня, если Ника вдруг решит навредить ему.
Такого комментария ребенок точно не ожидает.
- Ты правда так считаешь?
- Конечно. И ты очень похожа на нее, что, думаю, тебе известно.
Каролина ничего не отвечает. Разжимая пальцы и оставляя журнал на своих коленях в свободном доступе, она просто устало приникает спиной к миссис Каллен. Сонно вздыхает.
- Мне она сегодня снилась… я хотела прийти к папе, но стучать… не хотела. Это так громко и страшно, когда ночью тихо…
Вероника краснеет.
- Не обязательно стучать громко, Карли. Мы всегда тебя услышим.
- Раньше я никогда не стучалась к папе…
Ответить на такое довольно сложно. Ника в некотором замешательстве старается поскорее придумать честный, но логичный ответ.
- Ну, Каролин, раньше ведь ты и свою любимую пиццу не кушала – когда была совсем маленькой. Просто мы все взрослеем и появляются некоторые правила…
- Потому что вы целуетесь? Вчера папа сказал мне так…
- И это тоже. А иногда нужно просто успеть одеться или убрать что-то… так ведь удобнее. И я, и папа, обещаем, тоже будем всегда стучаться в твою комнату.
- Мне сегодня очень хотелось к папе, Ника…
- Ты всегда можешь к нему прийти, и днем, и ночью, - убежденно докладывает девушка, - он скажет тебе тоже самое.
- Просто он с тобой…
- Карли, ко мне ты тоже можешь прийти в любое время. Я даже хочу, чтобы, когда тебе страшно, грустно или скучно, ты приходила. Всегда приходи. Договорились?
Каролина смотрит на нее из-под своих черных ресниц и нерешительно, и благодарно одновременно. За такие невинные взгляды, испытывая недюжинную любовь к их обладателю, люди убивают.
Каролина кивает, а Вероника целует ее лоб. С обещанием держать свое слово. С ответственностью за все, что сказала.
На кухне тихо. Небо медленно светлеет, полосой голубого пуская по своей поверхности близящийся восход. На часах почти четыре. Карли даже не старается подавить зевок, глядя на спящего в своем уютном коконе из ее халата Тяуззера. Успокаивающими движениями Ника гладит спинку падчерицы (и кто придумал только такое слово?).
Эммет говорил с ней вчера – после неожиданного конфуза в спальне. Говорил сегодня утром, попросив оставить их наедине и стараясь донести дочери причины его просьбы стучаться. Он сказал, они достигли взаимопонимания. Но, оказывается, не до конца…
А может, все дело в том, что ей просто приснилась сегодня мама?
- Ника…
Миссис Каллен приникает щекой к макушке девочки.
- М-м?
- Папа меня так же любит?.. Как раньше?
Даже горькой усмешки здесь много. Этот вопрос нечто вроде данности у Каролины. Натос ее предупреждал.
- С каждым днем все больше, малыш.
- Он вчера не остался со мной, когда я попросила…
Вероника, уже посвященная в эту маленькую тайну, не хмурится, хотя сделала это сразу же, как Танатос ей рассказал. Его мужская сущность, разбуженная, по словам мужа, ей самой, никак не унималась. И уж точно не было позволено в таком виде как следует обнимать дочку.
- А если я останусь, Карли? Сегодня?
Серо-голубые глаза поблескивают недоверием.
- Ты останешься?..
- Если ты этого хочешь, да, - серьезно отвечает девушка, - и Когтяузэра с собой заберем.
Карли, отыскав ее руки, несильно ту пожимает.
- Хочу.
Ее голос звучит вполне решительно на кухне. Убежденно.
Но в детской, когда Вероника закрывает за ними дверь, а кот удобно устраивается на своей части постели – в ногах Карли, девочка медлит. Ее решимость притупляется.
Ника помогает ей. Сперва убеждается, что Каролине комфортно, подушка не сползла и в ее власти, а одеяло не сбито, и лишь потом ложится. Обнимает юную гречанку со спины, тепло поцеловав ее волосы.
Карли оттаивает. Придвигается, всем телом приникая к миссис Каллен. Успокоено выдыхает.
- Спокойной ночи, Ника…
- И тебе, малыш.
Вероника улыбается. Спокойствие – то, чего больше всего заслуживает этот ребенок.
…Рассветает.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
0
