Но ему все равно не сравниться с той детской, неизмеримой радостью, когда со стороны лесного массива на серой дороге вижу знакомую черную «Ауди A8». Алексайо себе не изменяет – у него особая связь с этой машиной и, по его уверениям, водить ее – одно удовольствие. Понимаю его, потому что тоже самое испытываю по отношению к своей. Бывает, что машина идеально подходит.
Он останавливается на подъездной дорожке и я, отставляя пустой стакан прямо на дерево веранды, поднимаюсь с кресла.
Лето, радушно одаривающее яркими красками, ласкающее теплым ветерком и безоблачным голубым небом – не уверена, что когда-то оно было настолько голубым, насколько сегодня – окутывает меня. И мое так и не снятое, специально оставленное для Ксая, легкое целомудренное платье. Я уже знаю, что ему тоже нравятся кружева.
Эдвард выходит из машины, не заботясь о том, чтобы достать ноутбук или свои документы, для которых предназначена красивая кожаная папка – точь-в-точь в цвет машины, будто шла в комплекте.
Мужчина радостно мне улыбается, отчего на его левой щеке очерчивается очаровательная ямочка. И меня уже не остановить.
- С возвращением!
Алексайо ловит меня безо всяких расчетов, просто и легко, сразу прижимая к себе. Ткань его светлой рубашки тонкая и жесткая, а вот костюма – приятная на ощупь. Он сидит на нем настолько хорошо, насколько только на Эдварде может сидеть одежда, и выглядит просто потрясающе. Теплый, уверенный, стильный, мужественный и великолепно пахнущий своим новым парфюмом, тайну которого не раскрывает уже второй месяц, Ксай нечто невероятное со мной творит. Я его не отпущу.
- Здравствуй, Бельчонок, - по-доброму посмеиваясь моим захватническим объятьям, Эдвард запускает пальцы в мои волосы. Наклоняется и целует их, вдохнув запах – наш маленький ритуал.
- Ты восхитительно выглядишь. Я завидую твоим деловым партнерам.
Ксай кривовато, хитро ухмыляется, заглянув мне в глаза. В его собственных – дюжина оттенков фиолетового и загадочно-счастливый блеск.
- А я завидую сам себе, - нежно поглаживает мою спину, задержавшись на кружевном участке, - откуда это платье, красота моя? Я его раньше не видел.
- Оно новое, - так же хитро глянув, заговорщицки сообщаю. И смеюсь, снова повиснув у него на шее.
Я долго думала, как именно буду вести себя этим вечером и что будет правильнее. У меня было время отточить какую-никакую сдержанность и направить свое воодушевление, свое счастье по разным руслам, дать ему какой-то логичный выход. И уже потом сказать главное так, как Эдвард того заслуживает. Он ждал этой новости всю свою жизнь. Я очень хочу, чтобы момент был особенным и упоительным. Пока все получается как надо – мой лишний повод собой гордиться.
Я глажу Ксая по гладковыбритой щеке, не в состоянии удержаться. Он реагирует на касание тем жестом, что греет сердце с самого первого своего появления – наклоняется к моей ладони.
- Как прошла пресс-конференция?
Аметисты выглядят умиротворенными, как и собственно, настроение мистера Каллена.
- «Мечта» в скором времени войдет в парк «Аэрофлота».
- «Аэрофлота»? Это та большая русская компания?..
- Ведущий авиаперевозчик в России, - кратко кивает мой муж, - Эммет все-таки своего добился.
Не глядя на то, что мои мысли заняты другим и все впечатления сейчас притупились из-за наличия куда более главного и серьезного из них, не могу удержать ошеломленной улыбки.
- Так это же потрясающе, Эдвард! Я поздравляю вас! Только так и должно было быть.
- Спасибо, солнце. Просто если Натос чего-то захочет, он этого любым путем добьется – а он этим итогом бредил. По сути, было несколько брифингов и одни закрытые переговоры, так что у него было время убедить их всех. Конкорд слишком серьезное судно для более мелких компаний, так что все логично. Ну да бог с ними, с этими самолетами, - его лицо становится сосредоточенным, а голос – чуть ниже, - как дела у доктора?
Честно соблюдавший все условия, включая диету, прием лекарств и правильный образ жизни в целом, Алексайо смотрит на меня испытующим, но мягким взглядом. Он осторожно убирает пару моих прядей за ухо, касается кожи лба. И старается понять результат встречи еще до того, как о нем говорю.
Я глубоко вздыхаю, в сорвавшемся довольном смехе утаивая огромную радость. Мое счастье, надеюсь, прикрывает вуаль восторженного удовлетворения.
- Все прекрасно, Ксай. Я полностью здорова.
Еще пару секунд аметистовые глаза меня не отпускают – что-то ищут? Но потом Эдвард крайне ласково и тепло приникает своим лбом к моему. Он прикрывает глаза и его черные ресницы, такие красивые, чуть подрагивают. Я кладу ладонь на его затылок, массируя кожу. Мои пальцы тоже дрожат.
- У нас с тобой все получится, - горячо обещаю ему я. Вот тут уже едва-едва сдерживаюсь, потому что заветная фраза так и рвется наружу. В последний момент себя окорачиваю.
- Да.
Так кратко, но так убежденно. От радости мне хочется кричать. Может, в этом все дело? Высшее благо нам было дано после того, как Ксай поверил в лучший для себя исход? В то, что его достоин, что сможет?.. Это так и останется тайной, но, по-моему, предположение вполне здравое.
- όπου και να βγει θα σ' αγαπώ
έγινε η ζωή μου πια δική σου (*что бы ни случилось, тебя буду любить
стала моя жизнь уже твоей)
Мне не нужен сегодня перевод. Наверное, впервые. Потому что именно эти стихи в день рождения Эдварда читала ему я сама.
- Это взаимно, Ксай. В тебе вся моя жизнь и я надеюсь, ты это знаешь.
Он выглядит тронутым, в глазах появляется тоненькая пелена. Эдвард влюбленно, светло мне улыбается, поцеловав в щеку. Он знает.
Выдохнув, отпускаю его, убрав руку. Ерошу напоследок темные волосы.
- Дамирка сегодня в кино с Никой и Карли, так что мы ужинаем вдвоем, папочка. Рада, к слову, приготовила мусаку…
Мой оптимистичный тон с нотками смешинок вызывает в Эдварде отклик быстрее, чем когда-либо. Он сегодня часто смеется, что выглядит еще одним чудом.
- С чего бы это Рада решила приготовить мое самое любимое блюдо?
- Наверное, чтобы тебя порадовать, - загадочно бормочу, делая вид, что строю теории, и отстраняясь от мужа. – Ты заслужил.
Он складывает руки на груди, опираясь спиной о водительскую дверь машины.
- Спасибо тебе, Бельчонок. Ты заставляешь меня думать, что у нас сегодня особенный повод для такого ужина.
Делаю вид, что никакой интриги нет. Похоже, мой спектакль начинает хромать и это не лучший исход – не хочу, чтобы Эдвард подозревал лишнего. У него слишком живое воображение.
- Каждая твоя победа – наш повод, - кратко и, надеюсь, логично выхожу из опасной зоны, - я накрою на стол, Ксай. Жду тебя в столовой.
Его бровь немного изгибается, но в целом, мне кажется, Эдвард верит. Или просто не может понять, что именно не так.
- Белла.
Я оборачиваюсь, останавливаясь у первой ступеньки крыльца.
Взгляд у Эдварда откровенно сияет. В нем нет подозрений теперь, нет теорий – только неприкрытое любование. Концентрированное.
- Не могу насмотреться на тебя сегодня. Ты светишься.
Пожимаю плечами и шлю ему воздушный поцелуй.
- Потому что я тебя люблю.
Ужин проходит в спокойной домашней атмосфере, доставляющей Эдварду удовольствие, что является главной его целью. Я хочу, чтобы Ксай забыл обо всем, что его тревожит, чтобы успокоился, расслабился, разговорился, в конце концов… чтобы был дома. И телом, и мыслями.
К мусаке у Рады припасен греческий салат, подобрать для которого правильную брынзу для нее целая головная боль, потому что настоящий греческий сыр еще нужно поискать. Зато всегда, когда ей удается все сделать как задумано – как сегодня – женщина бескрайне довольна. Анта посмеивается, что для Дамира целое представление – готовить вместе с ними – из-за перфекционизма Рады и ее огромной вовлеченности в процесс.
Только Ксай доволен всегда и благодарит так же искренне и неизменно за любое блюдо, вне зависимости, вышло оно идеальным или нет. За это – знаю по себе – радовать его хочется особенно сильно.
Я уже говорила с нашими домоправительницами, но хочу поговорить еще раз – отчетливо это понимаю, когда мы вот так вместе ужинаем и по лицу Эдварда я вижу, как ему нравится. Они заботились о нем долгое время до моего приезда, став куда больше, чем простыми помощницами. Они любят Эдварда, любят Дамира, любят, пусть и не сразу приняв, меня. Я слишком им благодарна, чтобы замолчать такое. Я хочу сказать им спасибо за то, что делали и делают для моей семьи. Мне теперь хочется всем говорить «спасибо» как можно чаще. Эмоции сегодня – мое все.
Эдвард занимает время ужина кратким рассказом о прошедшей встрече со спонсорами и представителями «Аэрофлота» (и принимает поздравления женщин с продвижением «Мечты» на высший уровень, смутившись этих поздравлений), а также говорит о том, что греческий риелтор подтвердил наш запрос на дом, он официально принадлежит нам теперь и можно начинать ремонтные работы. Эдвард предлагает Анте и Раде ехать с нами – на соседнем участке есть небольшой домик в четыре комнаты, предназначенный для них, и они могут приглашать детей погостить там в любое время. Женщины обещают подумать, тронутые щедрым предложением Ксая. А я уже и не знаю, может ли он по-другому.
В середине ужина Рада отлучается на кухню. А минут двадцать спустя, выходит из-за стола Анта.
У нас с домоправительницами женский уговор, тайный от хозяина сего дома, и надо им отдать должное, они действуют потрясающе скрытно. И дают мне отмашку о том, что все готово, когда помогаю им уносить тарелки со стола.
Приникнув к косяку двери нашей спальни, наблюдаю за тем, как Эдвард меняет рубашку на светло-серую майку из хлопка, идеально сочетающуюся с ультрамариновыми домашними брюками.
- Подсматриваешь?
Прячу хитрую улыбку.
- Любуюсь.
Я подхожу к Ксаю, протянув ему руку, и он пожимает мою ладонь.
- Пойдем-ка, Уникальный.
Заинтригованный, но не задающий лишних вопросов, Эдвард послушно следует за мной по коридору, лестнице и холлу первого этажа. Хмыкает, когда выходим на улицу, мягче обвив мою руку. Я люблю смотреть на закаты, муж это знает, но и сам он любит. Так что я угадала с местом.
- Белл, - радостно, как ребенок, протягивает Ксай, когда поворачиваем от главного сада к резной деревянной беседке. С лучшим видом на постепенно спускающееся к горизонту солнце, она прячется среди красивой, нежно пахнущей зелени.
На небольшом столике стоят две бело-синие гжелевые чашки, выложенная на такую же гжелевую тарелку шарлотка, еще горячая, и чайник с достаточным количеством хорошего зеленого чая.
Поворачиваюсь к Эдварду, приникая к его груди. На сей раз улыбки не прячу.
- Не откажешься от маленького чаепития?
На диванчик из натурального ротанга мы садимся вдвоем, достаточно близко. Мягкость диванных подушек коньячного цвета как никогда мне приятна. Алексайо успокаивается от атмосферы и моих стараний, а я, наоборот, начинаю нервничать. Потому что к заветному моменту все ближе.
- Ты сегодня превосходишь саму себя, моя девочка, - замечает Эдвард, когда кладу ему на тарелку кусочек шарлотки. Пробует чай и довольно жмурится заходящему солнышку.
- Ты… ты создал для нас абсолютно новую жизнь, Ксай. С Грецией, с домом, с окончанием эпопеи «Мечты»… Дамир и я, нам просто… нам не хватает никаких слов, дабы выразить свою благодарность.
Мужчина поджимает губы, повернувшись ко мне всем корпусом. Это выражение лица мне знакомо.
- Я знаю, что ты не ждешь никаких благодарностей, - говорю его же слова за него самого, качнув головой, - но ты должен понимать, что нам хочется тебя благодарить. Мне хочется. Я надеюсь, ты знаешь, почему… это чувство, которое нельзя… просто так отвадить. Эдвард, ты замечательный человек, и я знаю, что твоя щедрость и доброта безграничны, но я так хочу… я так хочу тебя радовать… каждый день. Всю жизнь.
У меня немного дрожит голос, но совладать с этим не могу. Я пожимаю ладонь мужа, поднимая повыше, и горячо целую его пальцы. Все внутри рвется на части, требуя, крича выразить все то, что утаиваю с самого утра. Обрадовать. Осчастливить. Так, чтобы дальше – уже некуда. Сложнее всего сдержаться в последние минуты.
Мой любимый фиолетовый взгляд теплеет. Благодушное, вдохновленное выражение в его чертах проникнуто обожанием. Истинное значение этого слова я постигла с Эдвардом – когда впервые так на меня посмотрел.
- Тебе это делать проще всего, Бельчонок, - признает Ксай, - каждый день, когда я тебя вижу, я счастлив. Уже тем, что ты есть, ты меня радуешь. И Дамирка… поверь, это лучше сотни тысяч благодарностей и поступков. Рядом с вами я дома.
Мне больше нечего сказать из-за комка в горле. Привстаю на своем месте и крепко мужчину целую – порой лучше самовыражения и не придумаешь.
Эдвард довольно улыбается, пригладив мои волосы.
- Ты попробуешь шарлотку?
- Еще как. Проследи, чтобы я не съел всю, пожалуйста.
Около пятнадцати минут, сидя рядом, мы просто пьем чай. Небо окрашивается розовым, облака медленно плывут навстречу очертившемуся кругу солнца. А ветерок разносит аромат чая, теста и яблок все дальше и дальше – перемешивает с зеленью, с цветами, с летом. И возвращает нам.
- Ты сегодня в подходящей цветовой гамме, - тихонько, не нарушая умиротворения, замечает Ксай. Его рука на моей талии, подчеркивая свое любование платьем и его цветом, прижав к себе, а я, и не думая никуда отстраняться пока, полулежу на его груди. Неожиданно удобная и доверительная поза.
- Как знала, что нужно его надеть.
- Это не впервые – ты часто знаешь больше, чем хочешь признавать.
Он говорит это со смехом, не более. Но я, глотнув еще чая, невольно перевожу глаза на небольшую фиолетовую коробочку, спрятанную за плетеным креслом. Уже почти закат.
Думаю, пора.
В груди иступленно бьется сердце, но я его унимаю. Нарочито медленно, глубоко вздохнув, ставлю чашку на столик.
Эдвард дает мне встать, задумчиво глядя на темнеющий горизонт. Он удобно расположился на диванчике, приникнув к спинке и подлокотнику. Его одежда, его вид – мой дом и мой уют, в ярчайшей ипостаси. Мы будто в своем собственном мире в этой беседке. Тишина и негромкий природный шум, запахи, цвета… этот мир прекрасен. И станет еще прекраснее через пару минут.
Я отодвигаю пару тарелок на край стола и достаю из укрытия коробочку. Ей как раз хватает места.
Я подхожу к Эдварду, мягко забирая из его руки чашку. Заинтересованный, он не сопротивляется.
- Ксай.
Мужчина поднимает голову, как я и прошу, погладив его челюсть. Ровно садится, позволив мне стать промежду его коленей, и приятно поглаживает талию.
В его внимательные, добрые глаза я смотрю не меньше пяти секунд. Пытаюсь представить, хоть воображения явно и не хватит, что моя новость… может в них сотворить. Фейерверк? Победные залпы? Водоворот?..
- Что такое, Бельчонок? – подбадривая меня, его пальцы поднимаются выше, на спину. Расслабляют мышцы, действительно помогая. Я готова.
- У тебя будет ребенок, Ксай.
Черты Эдварда смягчаются, заполняясь любовью. Его губы трогает теплая улыбка, разглаживается пара морщинок на лбу и проявляется несколько у глаз – от их мечтательного выражения.
Я закусываю губу, потому что не могу понять, что это такое. Ожидания… бог с ними, но неужели он… он что, догадался? Из меня ужасная актриса, но чтобы настолько?.. Или он звонил Валентине?.. Или видел коробку?..
Я теряюсь в догадках, но не могу выбрать ни одной – все подходят и все явны. Я не разочарована, не думаю, я не жду от него каких-то фееричных реакций и эмоций, но мне казалось… видимо, просто казалось.
- Белла, - Эдвард тоже вздыхает, мягко подтянув меня ближе к себе. Моя талия теперь ровно напротив его лица, как и было задумано. Я чувствую теплоту дыхания, но самой не очень-то тепло. – Я знаю. Я это знаю.
- Откуда?..
Ксай пожимает плечами, и улыбка его становится добрее.
- Ты заставила меня поверить в это собственной верой, солнце. Столько раз ты показывала, что ничего невозможного нет, и я теперь это понимаю. У нас с тобой будет ребенок, ты права. Путем ИКСИ или еще какого способа, но будет. Мы сделаем подсадку, доктор поможет и однажды… да, однажды, все получится.
Его объяснение, эмоциональное и рациональное одновременно, искреннее и проникнутое идеей, я встречаю… с облегчением. Я слушаю и только к концу понимаю, в чем дело. О чем Ксай говорит.
И тут уже все становится просто. Ни волнения, ни сомнений, ни осторожных неумелых попыток.
Уже, любовь моя.
Ладони Эдварда я подвигаю с талии на свой живот, прямо по кружевному узору, поверх его главных элементов.
- У тебя будет ребенок, Ксай, - терпеливо, твердо и негромко повторяю я. Накрываю его теплые пальцы своими.
Мужчина, не совсем понимающий, о чем я говорю, хмурится. Он смотрит на свои ладони озадаченно, проигрывая в голове сотню вариантов объяснения моих слов. Все, кроме того, что на поверхности и единственно верный.
- Эдвард.
Я зову, и он откликается. Немедленно, но с неровным коротким вдохом. Вот теперь в аметистах ничего мне прежде знакомого. Колючее недоверие, болезненное сомнение и толика испуга. Он боится поверить. И хоть как-то отреагировать.
Ну конечно же, милый, ну конечно… ты столько времени слышал иное, ты не хочешь боли, ты не хочешь разочарований… ты скорее уверуешь, что я шучу или измываюсь, чем говорю правду. Тебе проще. Всем проще. Страх – он живучий, он ясный, он цепкий. Ты заносишь ногу для шага вперед, но пока не ступаешь на нее. Ты ждешь моих слов. Более ясных.
И правильно. Один на один я тебя с этим не оставлю, я здесь. Мы оба здесь.
Я наклоняюсь к нему, терпко, глубоко поцеловав в губы. Отстраняюсь и смотрю прямо в глаза, не моргая, не отводя взгляда. Я ждала этого момента так же долго, как и Ксай.
- Я беременна, Эдвард. Ты будешь папой.
Ладони мужчины на моем животе вздрагивают. Он весь вздрагивает – и даже взгляд. Делает отчаянный тихий глоток воздуха, словно задыхаясь, но тут же выдыхает его. Плотно сжимает губы.
Это не водоворот, не фейерверк и не победные залпы. Это неудержимое, невыразимое, необъяснимое стихийное бедствие, погребающее под собой все, что было в прошлом, все, что прежде звучало, все, во что прежде не верилось. Мощной лавиной, неукротимым цунами, адским землетрясением мои слова вторгаются в установившийся, знакомый ему мир Эдварда и крошат его на части, не жалея ничего. Бьют, и бьют больно. Режут, и режут по живому. Возрождают, и возрождают фундаментально. На месте руин выстраивают нечто новое и прекрасное, создают другую Вселенную. Параллельную.
Ничего в Эдварде внешне не меняется, но его глаза пускают меня понаблюдать за тем, как внутри он… перерождается? Мне неведомо более подходящее слово. Потому что все неверие, все попытки сбросить это на счет шутки или ложных надежд терпят крах. Эдвард касается моего живота и не может противостоять нагнетенному порыву убежденности. Просто не в силах мне не поверить – пусть и не до конца, но хотя бы отчасти.
Я нагибаюсь к нему, тяжело, но облегченно выдохнув. Я сама сейчас заплачу от переизбытка эмоций, сгрудившихся вокруг. Я обвиваю его за плечи, оставляя одну руку на его ладонях и крепче их прижимая к себе, касаюсь губами щеки, приникаю к виску. И я ему шепчу, стараясь не сбиться, горячо и ясно:
- Это все правда. Правда, Ксай. Правда. Я тебе покажу.
Осторожно отстраняюсь, терпеливо дождавшись, пока решит убрать руки с моей талии. И разрешит их убрать мне.
Я забираю со столика фиолетовую коробку и присаживаюсь рядом с мужем, протягивая ему, все еще иступленно молчащему, свое главное доказательство.
Эдвард прочищает горло, пару раз моргнув, прежде чем тронуть крышку. Он и мрачный, и потерянный, и ошеломленный, и одухотворенный, и живой… и я не могу понять, чего больше. Кожа его пальцев бледная, но лицо краснеет – виски серебрятся мелкими кристалликами пота. Оттенок радужки не похож ни на один цвет, который был бы мне известен. Он совсем другой. И мне немного страшно…
Алексайо все-таки открывает коробку, машинально скинув крышку на пол. На мягкой шелковой основе фиолетово-розового цвета – именно такого цвета ткань, я невыносимо долго искала в магазине – всего две вещи. Ксай ошарашенно, тихо стонет, только лишь их увидев.
- Изабелла…
Я как зачарованная наблюдаю за тем, как он с невероятной аккуратностью, стараясь перебороть дрожь пальцев, поднимает пластиковый тест на беременность. Две розовые полоски зияют пламенем среди белого основания – для Эдварда так точно.
- Это самый первый, я сделала его еще на Родосе, - не удержавшись, говорю ему я, - и он оказался положительным.
Как на чудо света, прежде неведомое никому, Алексайо завороженно разглядывает тест. Едва касаясь, проводит по двум тонким линиям полосок.
- Αυτό δεν μπορεί να είναι…
Сам себе качая головой, он зажмуривается, устало потирая переносицу пальцами. Будто это не тест, а мираж. Все это – мираж.
А я, хоть и знаю, что в особые моменты свои чувства Эдвард может выразить лишь в греческих словах, такой греческий не понимаю. Или просто не могу сейчас его понять.
- Ксай, я отвечу на все твои вопросы, какие только будут, только пожалуйста… пожалуйста, не на греческом.
Он оборачивается ко мне, так и не отпуская пластик. Пальцы белеют от того, как крепко он его держит.
- Такого не может быть. Это невозможно.
Я глажу его плечо, пододвинувшись ближе.
- Мне сперва показалось так же. И поэтому я спросила у доктора.
Указываю ему на оставшуюся в коробке вещицу, лежавшую под тестом. Эдвард поднимает ее свободной рукой. И полувсхлипом-полустоном реагирует на черно-белое изображение, где синей ручкой Валентины еще утром обведено самое главное.
- Τι είναι αυτό? – мотнув головой, Эдвард сглатывает, сам себе переводя. – Что же это такое?..
- Твой Лисенок, μπαμπάς Xai.
Мужчина опускает тест обратно в коробку, освободив себе одну руку. Прижимает ее ко рту и не может больше сдерживаться после моей фразы. Он сбито, сорвано плачет. И горько, и счастливо.
Я даю ему минутку, пока самые ярые и тяжелые всхлипы не утихают. А потом, трепетно, мягко ему улыбнувшись, обнимаю.
- Люблю тебя, Эдвард. Так люблю, что прошу поверить, как бы тяжело это ни было, что все взаправду. Потому что так оно и есть.
Муж отрывисто кивает, как следует прижимая меня к себе. Принимает и мои слова, и мои объятья. Я у его груди, и я слышу утихающие всхлипы. Его подбородок накрывает мою макушку, и я чувствую, что он еще немного дрожит. Но руки… Эдвард самостоятельно, переступив черту, касается пальцами пояса моего платья. И больше его ладони не дрожат.
- Ты точно это знаешь?
- Абсолютно. Мы сделали все – и осмотр, и тест, и анализы, и УЗИ. Я бы не сказала тебе, не будь уверенна на сто процентов.
- Спасибо…
- Ну что ты, Ксай.
Мне неведомо, сколько мы сидим в тишине этой беседки, посреди сада, не отпуская друг друга и не говоря ни одного слова. Постепенно, тихой поступью, воцаряется какое-то новое ощущение вокруг, новое мировосприятие. Перестраивается канва повествования, бывшего столько времени непреложной и неизменимой, напитывается звездной пылью принятия. Аккуратного. Слабого еще. Но живого.
Эдвард теплый и его тепло согревает меня. Душевное, близкое, эмоциональное, мысленное. Он успокаивается окончательно, мне тоже не хочется плакать. Мне так комфортно… как давно не было. Как в густом меду… как в какой-то особой, незримой нирване, пришедшей только теперь. Это сладкое, пугающее, но приятное чувство. Когда-нибудь я его осмыслю.
- Белла, - Ксай легонько целует мою макушку и я поднимаю голову, встретившись с ним взглядом.
В глазах мужчины теперь действительно затерялся новый цвет, он – точно та ткань, которую выбрала для содержимого коробочки. Он – само воплощение того нового, что пришло. И ждет.
- Я тебя люблю, душа моя.
И не звучит это не напыщенно, неуместно – а очень правильно, невероятно честно.
Его веки еще чуть красные, но цвет лица стал прежним, да и дрожи нет. Такое же как у меня – медовое умиротворение, правда, со вставками мнимой отрешенности – воцарилось в чертах. Он даже смотрит по-другому.
Не могу не улыбнуться. Пусть устало, осторожно даже, но искренне. Искренность – наше все. Мы пережили эмоциональную бурю, мы немного вымотались. Однако мы все еще здесь – оба и вместе.
- И я люблю, Ксай.
Моя улыбка находит в нем маленькое отражение – скованное, а настоящее. Эдвард целует меня, опустив голову, и я нежусь. Он давно так… трогательно меня не целовал.
Солнце опускается за горизонт, полыхнув последним ярким лучом алого. Коробочка попадает под него, напомнив о себе. Освещается фотография, подчеркиваются знакомые две полоски. Эдвард гладит мою скулу. А потом – кружево. Вдохновленно.
- ευχαριστώ.
Эммет привозит Дамира на любимом для малыша белом хаммере. Он уже завез Каролину и Нику домой, а с Дамиркой у них была небольшая «мужская поездка». Колокольчик светится, с довольной улыбкой выпрыгивая из машины, когда дядя открывает ему дверь.
Окрашенный закатом и подгоняемый любовью, малыш несется в нашу с Ксаем сторону. Эдвард ловит его на ходу, ни на миг не задумавшись. Сильно – и, возможно, сильнее, чем нужно, - прижимает к груди. Крепко целует его темные волосы.
- Привет, мое сердце.
Чуть смутившийся такого обращения, но тронутый им, Дамир целует папу в щеку, крепче прижавшись к нему.
- Ты соскучился?
- О, малыш, ты даже не представляешь, насколько.
Голос у Эдварда хрипловат, да и эмоций в нем много – сокрытых, глубоких – но это не страшно. Как и я, постепенно, восстановив силы, он сможет их выразить. Нам обоим на радость.
- Мой котенок, с возвращением! – подбираюсь к малышу, погладив его плечо и потянувшись за своим причитающимся поцелуем. - Пахнешь сахарной ватой. Признавайся, дядя Эммет, пиццей все не кончилось?
- Мамочка… - запрокинув голову, смешливо протягивает Дамир, зажмурившись. Он шутливо закусывает губы, еще помнящие вкус сахара.
- Сахарную вату хочется до восьми лет, проверено, - дает отмашку Танатос, недалеко отошедший от своего монстр-автомобиля, - так что нужно кушать, пока хочется. Да, Дамирка?
- Да, дядя Эмм!
Их взаимодействие очень милое и настолько же доброе. Эммет преображается рядом с Колокольчиком. Я всегда видела его метаморфозы возле Каролины, Эдварда, Вероники, даже себя. Но с моим голубоглазым малышом у них особенный доверительный контакт. Эммет умеет находить подход к детям, что уж говорить. Тем более – к мальчикам.
Алексайо заботливо вытирает жженый сахар с нижней губы сына. Он смотрит на него как на сокровище всего мира. Таким одухотворенным, впечатленным взглядом, будто видит Дамира впервые. Или впервые рядом с ним настолько счастлив.
- Поеду я к своим принцессам, старший брат и компания, - Натос посмеивается, протягивая Ксаю руку, а потом похлопав его по плечу, - скоро увидимся, Белла. Дамирка.
- Пока! – широко улыбнувшись, малыш со всей добротой машет дяде, наблюдая за тем, как тот садится за руль. И не отводит взгляд до тех пор, пока машина не двигается с места.
Напоследок Эммет нам сигналит, что в окружении темнеющего леса в сумерках звучит громко и необычно, но забавно.
- Ты устал, папочка? – Колокольчик, приникнув к широкому плечу Эдварда, любопытно смотрит на его лицо. Чувства там плохо просматриваются, а утомленность – хорошо. Пусть и напускная она, эмоциональная.
- Не сильно, сынок.
- Мне понравилось гулять с дядей Эммом и Карли… но я с вами тоже хочу.
- Мы погуляем завтра.
Поверивший мальчик поглядывает на меня. Глаза у него потихоньку слипаются.
- Ты мой сонный котенок. Кому-то пора в кровать, да? А нам бы еще тебя отмыть…
- Да, - поддерживает Эдвард, поворачиваясь к дому. Свободной рукой поглаживает мою спину, призывая идти вперед, - пора спать, Дамир. Солнце уже село.
Колокольчик даже не пытается спрятать зевок.
- Ты почитаешь мне сказку, мама?
- Конечно, любимый, - убираю с его лица волосы, каких тоже не миновала участь столкнуться с сахарной ватой и улыбаюсь – утомленный, так доверчиво обнявший Ксая малыш невиннее и красивее всего. Иллюстрация детства. Иллюстрация счастья.
- Пусть папа тоже почитает…
Эдвард, уже направляющийся со своей ценной ношей к крыльцу, снисходительно кивает. Оглядывается на меня на одну секунду – но я вижу, ибо слишком это явно – какой в аметистах тлеет огонь. Энтузиазм на тысячу жизней благодаря зародившейся одной.
- Почитает Дамир, да. Папа тебе почитает.
* * *
Понятия комфорта пришло в мою жизнь вместе с появлением в ней Алексайо. И не только в откровениях, разговорах и даже простых бытовых вопросах, но и в самом уязвимом для меня обстоятельстве – во сне. Комфорт в ночное время суток никто и никогда, даже Розмари, гарантировать мне не могли. Те крохи, что урывала с Джаспером, оплачивая мнимое сострадание сексом, или же Деметрием, когда пыталась убедить себя, что поможет мне, пусть и не из лучших побуждений, да и только.
Я боялась комфорта, что создавал в моей жизни Ксай, потому что еще больше – панически – боялась, что привыкну, а он оборвет эту нить. И я останусь у разбитого корыта без какого-либо шанса справиться с этим. Не в новинку для человека опасаться боли. Тем более если нечем ее крыть.
Зато теперь комфорт – самое точное, вероятно, определение моей жизни. И моего текущего состояния, когда нежусь на нашей большой кровати с необычайно широкими подушками – они пришли в спальню Эдварда вместе со мной.
Алексайо стал моей тихой гаванью, какой остается и по сей день и, я уповаю, до конца жизни. Не могу представить никакой лучшей судьбы, чем быть с ним рядом. Греческим солнцем, что передалось и Дамирке, Ксай освещает все мое существование. Теперь не только собственной персоной, но и частичкой себя, еще даже неощутимой, во мне.
Даже Богу неведомы те слова, какие мне хочется кричать во всеуслышание. С самого пробуждения.
Я обвиваю подушку, сладко уткнувшись в ее пуховое нутро. Мягкая, клубничная и бежево-золотая, она – мое отражение начинающегося утра. Солнце, которое не прячут тяжелые шторы и широкое прозрачное окно, озерцом лучиков ниспадает на ковролин, выдает мне Эдварда, притаившегося на кресле на половине пути от окна до постели.
Потягиваюсь, повернув голову в его сторону, и не могу удержаться от улыбки, пусть даже сонной. В хлопковых домашних брюках и розоватого оттенка футболке, мой босоногий греческий Бог не сводит с меня глаз. Его фиолетовые глаза сияют тысячей и тысячей огней радости, в них – солнце, жизнь и любовь. В том количестве, что хватит на весь земной шар.
- Ты подглядываешь?..
- Я любуюсь, - моей вчерашней фразой складно отвечает Ксай. Его голос мягкий и бархатный, а еще – счастливый. И даже то, что негромок, этого не прячет.
Я закусываю губу, второй раз с удовольствием потянувшись. Впервые за все наше время вместе я спала в белой пижаме на бретельках. Как своеобразное ознаменование новой эры.
- И давно ты любуешься?
- Я не слежу за временем, Бельчонок, - Ксай смешливо-виновато пожимает плечами, усмехнувшись. Тень от покачивающихся штор наполовину укрывает его лицо. Мне вдруг до безумия сильно хочется его коснуться.
- Иди ко мне…
Я протягиваю в его сторону руку и Алексайо без прочих уговоров поднимается со своего кресла. Двигается он быстро, а присаживается на постель медленно, еще и нарочито осторожно. Полулежа устраивается рядом со мной, подложив локоть под голову.
Воплощаю свою мечту – веду ровную линию по его щеке.
- Люблю, когда ты рядом.
- А я как люблю, - Аметистовый наклоняется, коснувшись моих волос. Неглубоко вдыхает, прежде чем поцеловать пряди. – Как ты себя чувствуешь?
Не отказываю своим маленьким дальнейшим утренним желаниям, потянувшись вперед. Мои пальцы у Ксая на шее. Белый цвет кожи интересно смотрится в сравнении с его черными волосами.
- Счастливой.
Мужчина, ожидавший немного другого ответа, широко улыбается. На левой стороне его лица появляются морщинки радости – единственные, чьему возникновению я не противлюсь. Эдвард самый добрый человек в мире, когда смотрит так и так улыбается. Глобальное потепление распространяется по моему сердцу. И Ксай довершает эффект, тронув губами мою правую ладонь.
- Душа моя. Знала бы ты, как мне это радостно.
В мягком убежище из его рук, наблюдая за мужем снизу-вверх с уютных подушек, я его глажу. Сперва волосы, опускаясь к их линии на лбу, у висков… потом – сам лоб, густые брови, скулы… его щеки, и правую, и левую, медленно, без торопливости, не разделяя их. Его губы. Сначала глажу, а потом целую, потому что не хочу ни один день своей жизни начинать, этого не сделав.
- Твоя нежность безгранична, да, маленький Бельчонок? – Эдвард, слегка удивленный, ерошит мои волосы. Но мне видно, что тает, когда вот так, постоянно, его касаюсь. – Воплощаешь давнюю угрозу меня заласкать?
- Ох, Ксай, однажды у меня выйдет, обещаю. А вообще, это все гормоны. Любовь из меня так и льется.
Мелодично, весело посмеиваясь, муж с готовностью соглашается, кивнув. Возвращает мне один из поцелуев – в самом защищающем жесте любви на свете, в лоб.
Я беру его ладонь, неспешно выводя на ней непонятные узоры. Смотрю, как блестит на солнце кольцо, как его золотой ободок переливается мягким светом. Поднимаю на Эдварда глаза и вижу, что он следит за каждым моим движением. Не отрываясь. И я знаю, что теперь мне делать.
Я укладываю его ладонь на вчерашнее, исконное для нее место. К своему животу.
Тепло пальцев Уникального, само ощущение его широкой ладони, близкой и живой – как уверение в безопасности, какую ничему не под силу нарушить. Успокоение, отсутствие каких-либо сомнений, тихая глубокая радость. Не только для Ксая сакрален этот жест, он сакрален для меня. Потому что только так в жизни этого мужчины и должно было быть.
Он тихо вздыхает, мягко прикасаясь к тонкой ткани. Чуть-чуть отодвигает ее, проскальзывая к коже. И мое чувство безопасности обретает новую ипостась.
- Я не могу поверить… до сих пор… не могу соотнести слова и реальность, наверное… но еще со вчерашнего дня я просто пытаюсь как-то вникнуть… принять…
Мои несвязанные, едва слышные бормотания находят в Эдварде живой отклик. Его ладонь чуть крепче прижимается к коже.
- Мне не выразить, Белла, как следует, но я тоже. Вечером твои слова я был готов рассмотреть под любым углом, кроме нужного. И все, что угодно от тебя услышать. Но эта новость… и тест… и остальное… старея, я становлюсь косноязычным, солнце, прости меня.
- Между прочим ты – молодой папочка, - дельно замечаю, на мгновенье нахмурившись завершению его фразы, - так что о старости не будем.
- Не будем, - с улыбкой к моей поправке соглашается Эдвард. Склоняяется надо мной. Зачарованно смотрит на пояс моей пижамы. – Но ты даже представить не можешь, как сильно я тебя люблю. Вас всех люблю. А эти попытки самовыражения – единственный шанс хоть что-то связное сказать.
- Алексайо, я все вижу. Твои глаза мне говорят. То, как ты улыбаешься… тып ведь счастлив, да?
Он доверительно целует мое плечо. Не прерывает зрительного контакта.
- Мне бы с этим счастьем справиться, Белла. Безумно.
- Вот и все, что требовалось, - я кладу свою ладонь поверх его, поглаживая кожу, - хочу, чтобы ты был настолько счастлив, насколько это только возможно.
Ксай делает глубокий, удовлетворенный вдох. В его глазах чистейшее, невероятное умиротворение. Вчерашнее равновесие и покой, тронувшие аметисты, были только началом.
Он снова нависает надо мной, наклоняется к губам. Действует осторожно и слаженно, боясь как-то не так двинуться, но зато целует как надо – с выражением того, чего словами не скажешь. И уж точно ни с какого языка просто так не переведешь.
Эдвард меня любит. Эдвард меня благодарит. Эдвард меня просит. Обо всем сразу и конкретно ни о чем. Просит не оставлять эти поцелуи без внимания.
И я ему отвечаю, подавшись вперед, обвив за шею, притянув к себе. Начинаю понимать, что теперь он будет трепетнее во всех планах, но стараюсь с этим примириться.
Я счастлива, что людям дано выплескивать свои чувства через касания, поцелуи и близость. Порой кроме них ничего и не может тебе помочь – недостаточно сильное.
Я смеюсь и Эдвард тоже смеется. Он держит меня мягко, но надежно, он доволен тем, что кровать большая, а моя пижама – белая. Он доволен всем.
Солнце, задевающее его волосы, лицо, его руки… я держу в ладонях божество, божество и целую… и не могу найти никакой адекватной причины хоть на мгновенье это прекратить.
Это – наше признание в любви. И признание друг друга. А еще – кого-то маленького, но прорвавшего всю оборону и пришедшего к нам. Наконец-то.
Алексайо прикасается к моему животу снова и я только радуюсь. Каждое его касание эхом отзывается где-то внутри и маленькие огоньки удовольствия – особого, духовного, - прокладывают себе путь наружу.
- Сколько ему?.. - тихо зовет Эдвард.
- Четыре недели. И это она, папочка.
Снисходительность в аметистах меня забавит. Теплая как какао.
- Пол начинает формироваться на шестой неделе, Бельчонок.
- Это наш с ней секрет – только мы и знаем, что будет. Это – девочка, Ксай. Поверь мне.
Его взгляд подергивается на какой-то миг прозрачной пеленой. Тронутый, разнеженный такими заверениями, мой Хамелеон со всем обожанием мира меня целует. Долго и пронзительно.
- Ты позволишь?..
- А ты даже не спрашивай больше.
Нахмурившись от переизбытка собственных эмоций, Ксай опускается к своим ладоням на моей коже. Ксай Ее целует тоже.
- Кто бы это ни был, как же я его люблю…
Я перебираю его волосы, понимающе кивая. Это чувство мне знакомо.
Задумчивый, Эдвард наблюдает с нового ракурса. И с нового ракурса меня гладит.
- Это все как сон. Ну ей богу, Белла, мне казалось, к утру пройдет… забудется? Верить во что-то невероятное и получать это – за гранью…
- Если это сон, то пусть не кончается. Я против.
Муж хмыкает, на пару секунд прикрыв глаза. Он почти что концентрирует ощущения. Надо и мне попробовать – может, тогда все станет более вероятным.
- Сделаешь тест еще раз? При мне?
- Могу даже не один, любимый.
Получаю за такой ответ искреннюю, довольную улыбку. И еще один маленький поцелуй.
Мы с Ксаем валяемся на постели, напитываясь новыми ощущениями и мыслями, не меньше получаса. И только потом, бросив взгляд на часы, муж садится на простынях.
- Пора готовить завтрак и будить Дамирку. Чего бы тебе хотелось?
- Нужно что-то сытное, - рассуждаю я, закинув руки за голову, - ты обещал нашему котенку длинную прогулку. И я голодная. Мы голодные.
Эдвард очаровательно смеется, с любованием на меня посмотрев. И с готовностью поднимается с кровати, одним своим видом обещая все кулинарные чудеса сразу. А еще уверенной фразой, что папочка никого голодным не оставит.
* * *
Ксай приносит в столовую большую разноцветную чашку с мордочкой льва.
Дамиру нравится ее изогнутая, но удобная ручка, ее рельефный рисунок и то, что внутри нанесена шутливая шкала измерения радости. Чем больше пьешь из чашки – тем радостнее становишься. Ему сегодня как никогда подходит.
Прогулка, которую малыш нам организовал, вышла чудесной. Из всех скверов и парков Москвы Эдвард выбрал один маленький, особенный и отдаленный. Первый раз я была там, когда муж предложил три дня до окончательного выбора – быть вместе или нет. А второй раз – сегодня. И белки, бельчата и даже пару пушистых воробушков были тоже.
Дамирка визжал от восторга, наблюдая за тем, как доверчиво белки забирают орехи у Ксая. И когда папа, мягко придержав его ладошку, дал возможность одному бельчонку утащить орешек из его пальчиков, улыбнулся так широко, как никогда прежде. Эдвард получил двойную дозу нежностей за приобщение малыша к природе – ведь, на самом деле, только Ксай мог такое устроить.
Я наблюдала за их взаимодействием весь день. Преображение мистера Каллена с того дня, когда Дамир стал нашим сыном, следовали за нами по пятам. Новые чувства, новые эмоции, новый – оптимистичный – взгляд на мир, новая роль и новые, такие желанные, обязательства. Эдвард был создан для того, чтобы быть отцом, а Колокольчик – чтобы быть его сыном. Они становились все более похожи друг на друга, и даже при всей критичности прошлого нельзя было этого отрицать.
И вот сегодня, с пересечением нового рубежа, прежде непросто недостижимого, а невозможного, казалось, все лучшее в Эдварде выходит на новый, наивысший уровень. Его любовь, его радость, его доброта и его улыбка. Его счастье.
Думаю, Колокольчик подмечает некоторые изменения в папе, но не придает им значения. Он счастлив не меньше, когда вот так вот нежится в объятьях отца и получает его ласку в утроенном количестве. А причина – просто быть вместе.
- Почему Белль испугалась Чудовища? – сам с собой, еще не приметив кружки, рассуждает Дамир. Перед ним диснеевская раскраска, где уже наполовину разукрашены главные герои небезызвестного мультфильма. – У него такие рожки смешные… и глаза у него добрые.
- Иногда нужна смелость, чтобы посмотреть в глаза, - я кладу свой карандаш, оглядываясь на Эдварда. Он, излучающий спокойствие и уверенность перед непростым разговором, уже садится возле нас.
- А мне нравится смотреть в глаза…
- Потому что ты смелый и добрый мальчик, Дамир.
Таким ответом Колокольчик удовлетворен. Он тоже прерывает свое рисование, тянется к кружке с молоком, благодаря папу. Делает пару глотков и довольно жмурится, улыбаясь краешками губ с бело-молочными «усами».
Эдвард заботливо вытирает их салфеткой.
- Мы с мамой хотели кое-что тебе рассказать, малыш.
Не имеющий никаких теорий о теме разговора, Дамир с готовностью кивает. Он откидывается на спинку своего стула, крепко держа нетяжелую чашку, и, похоже, расслаблен. Эдвард снова был прав – момент верный. Тем более и я, и он хотели бы, чтобы Дамир узнал самым первым.
- Мы с тобой зашли сегодня на детскую площадку после парка, помнишь? Там было много детей.
Ксай начинает издалека, но по заранее продуманному плану. Я не мешаю, потому что знаю, что лучше сглаживающего все углы, терпеливого Эдварда никто не скажет. Мы с ним сидим по обе стороны от мальчика, расположившегося посередине, и молоко, и раскраска создают нужный фон.
- Это весело, когда их много… тогда кто-нибудь может с тобой поиграть.
- Да, ты прав. Есть с кем посмеяться и побегать, в тот же футбол поиграть, как в Греции.
- Со мной сегодня и тут играли…
- Ну конечно же. С тобой интересно и весело играть, Дамир. Ты теперь это знаешь. И неважно, как все было раньше.
Малыш, неопределенно качнув головой, ничего не отвечает. Он задумчиво смотрит на свое молоко, прежде чем сделать еще глоток.
- Дамирка, на детской площадке ты познакомился с Денисом и Лерой, правильно?
- Ага… они брат и сестра, мама сказала. Денис старший.
- Они хорошо ладят и вместе играют, им весело и вдвоем. Как вам с Каролиной.
- Каролина – моя сестричка, - бархатно улыбаясь, Дамирка поглядывает на нас с папой, - дядя Эмм так сказал, и она тоже. Она хорошая.
- Очень хорошая, малыш. И она тебя любит, - я прикасаюсь к черным волосам мальчика, пригладив их. Вступаю в разговор.
- Я ее тоже люблю… это хорошо – кого-то любить, - рассуждает Колокольчик. Ставит свою чашку на стол, протянув ладошку сначала мне, а потом папе. – Я вас очень сильно люблю.
- И мы тебя тоже, родной, - Ксай пожимает маленькие пальчики, демонстрируя свою искренность и близость. – Это никогда не изменится и никогда не закончится. Запомни это.
- Да, папа…
Он не понимает, к чему все идет, это написано на лице. Но, может быть, это даже к лучшему.
- Хорошо, - сам себе дает отмашку Алексайо, на пару секунд встретившись глазами со мной. – Дамир, мы с мамой хотели сказать тебе, что, как у Карли, у тебя скоро будет свой братик или сестричка.
Мальчик, прежде сидевший в комфортной детской позе, мгновенно выравнивается. Он вздергивает голову, недоуменно и вопросительно глядя на нас обоих. Он ждет подтверждения, правда это или нет. Он его получает.
Я не успеваю даже вообразить его реакцию, как по щекам Дамира начинают течь слезы. Как во время его кошмаров.
- Нет…
- Мое солнышко, ну что ты, - придвигаюсь к нему ближе, ласково оглаживая волосы, кончиками пальцев стирая капельки слез, - тебе нечего опасаться, все будет хорошо. Малыш будет любить тебя, будет играть с тобой, будет твоим лучшим другом.
- Нет!.. – упрямо и сорвано хнычет Дамир. Отстраняется от меня, с примесью разочарования глянув на папу.
- Дамирка, мы с дядей Эмметом – родные братья. Я старше, и я помню, что тоже сначала испугался. Но как только он родился, все встало на свои места.
Колокольчик, впервые за долгое время похожий на загнанного, озлобившегося маленького зверька, резко вытирает свои слезы кулаками, оставляя красные следы на коже.
- У тебя и дяди Эмма была своя мама! И свой папа был!
Я с состраданием смотрю на ребенка, покрасневшего и расстроенного до последней грани, но не могу понять, о чем он. Хочу погладить его снова – но не дает. Отползает на самый краешек стула, ежась.
- Иди ко мне, Дамир, - призывает Эдвард. И, хоть мальчик сопротивляется, но забирает его на руки – впервые в жизни, наверное, идет против его воли. Крепко прижимает к себе, усадив на колени. И терпеливо ждет, пока посмотрит ему в глаза, потирая спину и плечи.
Дамир крепится из последних сил… но сдается. В колокольчиках что-то разбивается, пока на одном дыхании, стиснув зубы, мальчик выдает:
- У Димы так было. Его забрали, а потом родился братик… и он даже имени его не знает, потому, что Диму вернули… он давным-давно в приюте… он всегда будет в приюте… мама за ним не придет…
О господи. Неизмеримая, живая волна сострадания окутывает меня темным туманом. Слезы Дамира получают объяснение и, как уже повелось, черт подери, объяснение это ужасно. К тому же, я знаю, что потом с Димой стало – его злость и зависть едва не погубили мое маленькое голубоглазое чудо.
Мальчик зажмуривается, отворачиваясь и от меня, и от Эдварда. Он прячется на его груди, зарывшись в футболку, и плачет. Горше и громче, потому что не в силах с этим совладать. Нам следовало действовать осторожнее, возможно, подождать?.. Подвести его к этой мысли?..
- Знаешь что, Дамир, мы не сможем тебя вернуть обратно в приют, - я осторожно касаюсь его спинки, подчеркивая свои слова своими же движениями, - у нас с папой просто не хватит сил отдать то, что мы так сильно любим. Без тебя мы не сможем жить.
- Маленький вам поможет…
- Но ведь это все равно, что отказаться от солнышка, Дамир. Ты и есть наше солнце. Без тебя утро не будет светлым, а дни – теплыми.
Эдвард, крепко держа малыша, не сводит с него глаз. Колокольчик всегда чувствует, когда папа на него смотрит, у них особая связь и особое взаимопонимание. Они стали друг для друга отдушиной и уже ничто этого не изменит.
Дамир несмело, пару раз оборвав свою попытку, тоже поднимает взгляд. Он у него совсем мокрый и отчаянный.
- Σ 'αγαπώ, - твердо, но тепло произносит Ксай, погладив детский лобик, - Πάντα (*всегда). Помнишь, мы учили с тобой?
Шмыгнув носом, мальчик неуверенно переводит.
- Ты сказал, что любишь меня всегда…
- Ну вот видишь, - я глажу Колокольчика, улыбнувшись греческому, чья сила так кстати – он еще одно связующее звено малыша с его новой жизнью, его гарантия. Это правильно, как же правильно, что Ксай вспомнил.
- Ты тоже… и папа… вы тоже мое солнышко, - подавив всхлип, тихонько признается Дамирка. Протягивает мне руку, тут же крепко сжав ладонь, как ее даю, а у папы овившись за шею. – Я без вас замерзну… я не могу…
- Σ 'αγαπώ. Πάντα. Мы семья, Дамир, и мы будем вместе. Этого ничто не изменит. А появление кото-то маленького еще больше нас всех обрадует – и только.
Мудрые, убежденные слова Алексайо малышу нравятся. Он им верит, пусть даже и не настолько, насколько готов себе признаться. И когда я встаю, наклоняясь над ним в руках папы, чтобы поцеловать в щечку, Дамир перестает плакать. Он и мне верит. Мягко трется своим носиком о мой.
- Пообещайте, что я останусь с вами. Пожалуйста…
Мы с Эдвардом отвечаем практически синхронно – и твердости этой клятвы можно позавидовать.
- Мы тебе обещаем, родной. И мы сделаем все, чтобы ты в этом убедился.
Дамир, облизнув губы, кивает. Утыкается личиком в папину грудь. Пережидает окончание своей эмоциональной бури – спина еще подрагивает.
Ксай ладонью накрывает его затылок. Даже Дамир уже выучил, что значит этот жест.
Этой ночью Дамирка спит с нами. Нам с Ксаем даже не приходится обсуждать это решение, потому что оно обоюдно с самого начала. Посередине постели, приникнув к подушке, малыш тихонько посапывает. Он выглядит беззащитнее сегодня из-за заплаканного лица, выглядит более подавленным, но мы оба надеемся, что это излечимо.
Разделенные Дамиркой, я и Эдвард долго смотрим друг на друга в ночной тишине. Я держу его ладонь, а он – мою. Крепко.
- Мы справимся, - одними губами, не желая потревожить сына, обещаю я. Искренне в это верю.
Аметисты, на удивление спокойные, не опровергают. В них любовь – к нам ко всем. Огромная.
- Несомненно, мой Бельчонок.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
спасибо 
