Kapitel 7. Deutsche Oper Berlin
Deutsche Oper Berlin (Немецкая Опера Берлина) — оперный театр в Берлине, основан в 1912 году как оперный театр Шарлоттенбурга, открылся постановкой оперы Людвига ван Бетховена «Фиделио»
Deutsche Oper Berlin (Немецкая Опера Берлина) — оперный театр в Берлине, основан в 1912 году как оперный театр Шарлоттенбурга, открылся постановкой оперы Людвига ван Бетховена «Фиделио»
Своим названием один из самых старых и престижных районов Берлина обязан дворцу Шарлоттенбург, расположившемуся на территории в 53 гектара. Один из наиболее изысканных примеров архитектуры барокко в Германии, с обилием декоративных элементов и потрясающим парком, Schloss Charlottenburg был резиденцией прусских королей и германских императоров. Сегодня, пусть и значительно потерявший в территории из-за Второй мировой, а затем и Холодной войн, дворец занимает первые строчки в туристических путеводителях не только Берлина, но и всей Германии. Эдвард уже рассказал мне, что его купол считается одним из символов немецкой столицы, а весь дворцово-парковый комплекс входит в рейтинг «100 самых красивых мест мира». Глядя на фасад дворца, расположившийся впереди, в начале аллеи, не могу не согласиться.
Нам приносят кофе. В небольшом парковом кафе, одном из немногих в городе, кто еще сохранил открытую террасу, не глядя на середину октября, выбор напитков совсем небольшой. Простые деревянные столики и стулья им в цвет, по два у каждого стола. Играет негромкая, ненавязчивая музыка – не классика, но современная попытка создать нечто классическое, что соответствовало бы открывающемуся виду на историческое наследие Берлина. Именно ради него Эдвард и предложил ненадолго остановиться здесь. Ну и чтобы как следует рассмотреть фотографии, конечно же.
- Ваш кофе, мисс.
Миловидная рыжеволосая девушка переставляет с подноса на столик мой капучино. У нее ярко подведенные зеленые глаза и тронутые розовым блеском губы. Еще заметны побледневшие веснушки у переносицы. И то, как чуть подрагивают ее руки, когда подает чашку с американо Эдварду. Ей хочется, чтобы он ее заметил. Однако мистер Каллен не отрывает взгляда от экрана айфона, сосредоточенно просматривая историю сообщений. Бормочет автоматическое «danke».
Я пробую капучино, обернувшись к дворцу, но боковым зрением наблюдаю за тем, как уходит разочарованная официантка. Задумываюсь, способна ли ревновать Эдварда. Хоть и глупо сравнивать прошлое с настоящим, особенно по части отношений, Керра я ни разу не ревновала. Интересно, как будет «ревность» по-немецки? И несет ли это слово в себе тот же смысл? После непереводимого “Geborgenheit” я знаю, что немецкий способен удивлять.
Впрочем, подметив непоменявшуюся позу Эдварда и то напряженное, строгое выражение лица, с каким смотрит в телефон, решаю пока ничего не спрашивать и не тревожить его. Даже при условии, что американо быстро остынет на прохладе улицы, холодный кофе тоже отнюдь не плох.
Музыкальная композиция сменяется на нечто более помпезное – вступают трубы. Тихонько усмехнувшись, я снимаю блокировку со своего мобильного. Пятнадцать минут назад один из главных моих контактов отправил несколько фотографий в виде вложений. Потихоньку все четыре загружаются, не теряя в качестве. И хоть Эдварду по душе последнее фото, он уже признался мне, я выбираю второе. В нем больше жизни за счет хорошей шутки внештатного фотографа и наших искренних, широких улыбок.
Величественный фасад Шарлоттенбурга, с выверенной композицией в виде равного расстояния до обеих сторон аллеи, двумя идеально выстриженными рядами живой изгороди и даже мраморным кусочком бывшего имперского фонтана – в качестве фона. И мы, как главные действующие лица. Эдвард обнимает меня за талию, мягко прижимая к себе, а я кладу руку на его пальто, на грудь, у основания ворота. Мы оба в черном, хоть и не договаривались заранее, только в отличие от его классического стиля мой можно отнести скорее к повседневному – кожаная куртка с бордовым джемпером и темные джинсы, всего на тон светлее полусапожек. Их небольшой каблук немного скрашивает нашу разницу в росте. Мои распущенные волосы ветер укладывает на плечи, отдельными прядями попадая на шею и к челюсти Эдварда. Он осторожно убирает их между фотографиями, невесомо коснувшись моей скулы, и я обнимаю его крепче. Расслабляюсь, как и всегда, когда чувствую прикосновения и такую откровенную близость. Отпускаю это ненужное стеснение и навязчивое желание «не переборщить» - с позой, улыбкой, фразами. Это наши заслуженные совместные выходные. Я обнимаю Эдварда как своего бойфренда, он прижимает меня к себе как возлюбленную, и мы оба искренне улыбаемся прохожему фотографу, интригующе прищурившемуся в нашу сторону. Мы счастливы – так просто и так очевидно. На второй фотографии это как раз заметно лучше всего – за это ее и люблю.
- Was zum Henker ist los?!
Эдвард негромко чертыхается слева от меня. Хмурится больше прежнего, от чего заостряются черты его лица и гневно опускается уголок губ. В напряженной позе с чересчур ровной спиной, он быстро пролистывает несколько вкладок. Американо, думаю, уже совсем холодный.
Не успеваю ничего спросить. Мужчина самостоятельно оборачивается ко мне, медленно качая головой. Глубоко вздыхает и выдавливает некое подобие улыбки.
- Извини, Schönheit. Извини, пожалуйста.
Я ставлю свою небольшую белую чашку на столик.
- За что извинить? Что-то случилось?
- За непристойное поведение, - он немного успокаивается, тихо хмыкнув своим словам. Блокирует мобильный, пряча его в карман. Сам разрывает дистанцию между нами, забирая к себе мою ладонь. Медленно поворачивает ее в своей, будто изучая. А затем, нежно погладив кожу от большого пальца до запястья, целует тыльную сторону.
- Это наши с тобой выходные. Все остальное – потом. Обещаю.
В синих глазах постепенно воцаряется штиль. Эдвард смотрит на меня, не отводя взгляда, но я лишь улыбаюсь. Нет больше ни румянца, ни растерянности. Я действительно соскучилась за прошедшую неделю. И я представить не могу, как раньше мои субботы проходили без него.
Поднимаюсь со своего места, некрепко пожав пальцы мужчины – как просьбу. Он отпускает, заинтересованный дальнейшим развитием событий. Люблю, когда на его лице поселяется это игривое, воодушевленное выражение ожидания продолжения. По-мальчишески и очень красиво.
Я оставляю капучино в небольшой белой чашке и американо в темно-синей позади нас. Останавливаюсь прямо перед стулом Эдварда, очень ласково и неторопливо, чтобы каждое из моих движений было очевидно, прикасаясь к его щекам. От скул вниз, к челюсти – указательными пальцами. К уголкам губ, по выбритой коже челюсти – большими. И безымянными, окончательно концентрируя внимание на себе, вдоль подбородка. Эдвард удовлетворенно усмехается и его теплое дыхание согревает мои пальцы. Усмехаюсь в ответ. И целую мистера Чек-Поинта как полагается. Как мне давно хотелось.
Он дает мне пространство для маневра, сперва отвечая не так рьяно. Но затем, мягко обвив руками за талию, привлекает к себе. Устраивает меня между своими коленями, подпуская ближе. И вот теперь целует глубоко и страстно уже сам. Убирает от наших лиц мои волосы, не давая спрятаться. И трепетно, нежно гладит их, когда у нас кончается кислород – приходится отстраниться.
- Даже не думай, - предупреждает меня, когда делаю шаг назад в стремлении найти хоть какую-то опору и выровнять дыхание. Как в кажущемся далеком сентябре, на нашем первом свидании, предлагает мне свои колени.
- Я не уверена, что этот стул выдержит нас обоих, Эдвард.
- В таком случае я амортизирую твое падение, - убежденно констатирует он, поглаживая мою спину, - у тебя нет других опций, Schönheit. Я тебя не отпускаю.
- Что же, будешь удерживать меня силой?
- Еще бы, - синие глаза задорно мерцают, но в их глубине самое настоящее пламя, - я же древний и безжалостный демон, не забывай об этом.
- Такой уж и древний… мне конец, получается?
- Именно, - он пожимает плечами, крепче прежнего удерживая рядом с собой. И даже если бы мне чертовски нужно было куда-то идти в этот самый момент, я бы все равно осталась.
Я смеюсь, все же принимая его предложение в надежде и на то, что стул действительно крепкий, и на то, что Эдварду удобно. Однако все равно стараюсь как-то балансировать весом, и он, заметив это, отвлекает меня. Возвращает наш марафон поцелуев, чуть более отчаянно отвечая на каждый из моих. Сандал, цитрусы, его собственный запах – у меня кружится голова. Отстраняюсь первой. Судорожно вздыхаю, когда Каллен невесомо прикасается к моей шее как раз там, где лучше всего чувствую пульс.
Хмурюсь, словно от боли. Совсем немного, но очевидно, отчего на лбу Эдварда появляется неглубокая морщинка.
- Schönheit?
Он совсем близко, лицо в паре сантиметров от моего. Эти неприглаженные, потревоженные ветром волосы. Широкий лоб, точеные скулы и приоткрытые, чуть искажающие выражение лица губы. Горячие, влажные, алые – те, что дарят мне столько удовольствия каждый раз. И синие, необыкновенные, такие глубокие глаза. Для меня они сильнее омута. И решительность, и опасение, и понимание, и смех, и резкость, и боль – все я время от времени вижу там. Когда так откровенно, без доли наигранности, смотрит на меня, стараясь понять, в чем дело, по спине бегут мурашки. Глядя на Эдварда этим субботним днем, после всех этих поцелуев и злосчастий ночи, о которых хотелось бы забыть, понимаю все ясно и окончательно, нахожу объяснение тому трепету и теплу, что чувствую рядом с ним. Более чем простое – я его люблю.
Признаю это, поражаясь тому, как не верила себе раньше, и ошеломленно, восторженно усмехаюсь. Большими пальцами веду по лицу мужчины вниз, к губам – точно по носогубным складкам. Его немного растерянный, недоуменный вид меня забавит. Сейчас я скажу и все станет ясно. Как только прикоснусь к губам – скажу. И поцелуй мой все докажет.
Однако вместе с тем, как спускаюсь ниже, смелость куда-то пропадает. Эдвард осторожно гладит мою спину, изредка касаясь ребер, и я задумываюсь о том, как отреагирует на мое откровение. Остановится? Уберет руки? Откажется? Боги, а ведь взаимности никто не обещал. Мгновенных положительных ответов – тоже. И каково это, сказать нечто подобное, а затем увидеть отрицание? Даже вежливое, даже замаскированное, в стиле Эдварда. Или ложь, что еще хуже. Говорят, если ответ не приходит мгновенно, все сказанное дальше превращается в ложь. Мне становится неуютно, а этот горячий, светлый огонечек в груди, возникший вместе с признанной истиной, саднит. Как ребенка, я хочу защитить его. И защитить себя. И по возможности спасти наши выходные. Еще слишком, слишком рано. Мне незачем нас торопить, словами Эдварда – это не спринт, а длинная дистанция.
Становится немного легче, спокойнее даже. Улыбаюсь легко теперь, без того дикого, безумного ощущения скорого откровения. Успокаиваю сама себя. И, не давая Эдварду задавать больше никаких вопросов, все же целую его. Долгие, бархатно-тягучие, несколько раз. Чтобы любые слова стали лишними.
Останавливаясь и продолжая, мы растягиваем поцелуи на долгое время. И американо, и капучино становятся ледяными, но до них уже никому нет никакого дела. Я кладу голову на плечо Эдварда, приникнув к его шее, а он перебирает мои волосы. Согревает, не давая ветру ни единого шанса.
Некоторое время мы молчим. Шарлоттенбург, веками стоявший на этом месте, стоит там и теперь. Взирает на нас и, мне кажется, завидует. Редкие прохожие идут по аллее – на улице прохладно, пусть и не так, как вчера, но к прогулкам такая погода располагает на всех, еще и парк достаточно удаленный. Официантки больше не видно. Мне вдруг становится любопытно, как бы отреагировала на нашу позу. Сама себе улыбаюсь, спрятав эту злорадную улыбку в вороте пальто мистера Каллена.
Он неглубоко вздыхает, поглаживая теперь и мою спину. Уютно прижимает к себе в полуобъятьях, отчего и сандал, и цитрусы в моем персональном пользовании. В пасмурную погоду его запах я чувствую лучше – это радует.
- Ты действительно моя прелесть, Белла, - негромко признает мужчина, голос у него глубокий и тон сокровенный, - мне давным-давно не было так просто и хорошо, как с тобой.
Откровение, вылившееся из расслабляющей тишины парка, заставляет меня улыбнуться. По-детски широко и довольно, с теплотой в груди и вдохновленной, тихой радостью принятия. Я крепче обнимаю Эдварда.
- Так уж просто?
Посмеивается, легко поцеловав мою макушку.
- Ну, не совсем просто, ладно, но по-настоящему хорошо. Спасибо тебе.
Я поднимаю голову, и Эдвард, в отличие от меня не так давно, не прячет взгляда. Улыбается – глазами в том числе. Это мой второй шанс признаться в любви. Но снова отказываюсь от этой затеи. Чуть позже.
Вместо этого, ласково погладив его по щеке, отчего синий взгляд сразу становится мягче, окуная меня в любование, говорю другое:
- Это абсолютно взаимно, Эдвард.
Он благодарно кивает, еще один раз целомудренно поцеловав мои губы. Приглаживает волосы, дозволяя вернуться на свое плечо. Пользуюсь возможностью. К теплой, знакомой материи черного пальто приникаю щекой. И впервые за все эти дни ощущаю настолько очевидное умиротворение – и души, и тела.
- Расскажи мне еще что-нибудь о себе, - прошу спустя еще какое-то время тишины. Сажусь ровно, чтобы видеть его лицо, и с мягким любованием подмечаю то расслабленное его выражение, что сменяет напряжение и недавнюю хмурость.
Он неторопливо оглаживает мою спину, область между лопатками, чуть путаясь пальцами в прядях. В глазах сквозь ленивое умиротворение пробивается интерес.
- Что бы ты хотела узнать, моя красота?
Скоро я привыкну к такому обращению, но пока еще немного краснею. Чуть отворачиваюсь, делая вид, что разглядываю парк. Эдвард не рушит моего представления, однако замечаю снисходительность в глубине его взгляда.
Рыжеволосая девушка, ненадолго показавшись из домика летнего кафе, скрывается по ту сторону здания. Несет несколько подносов.
- Твоя первая работа, - придумываю наконец я, - какая она была?
Эдвард мелодично, весело смеется. С псевдо-смущением опускает глаза, качнув головой.
- Официантом. Я был просто ходячим бедствием для дяди – именно в его заведение мне посоветовал устроиться отец. Знаешь, эти американо-итальянские веяния – апероль с бургерами и паста с “Budweiser”.
- Почему же бедствием? Тебе не нравилось?
- Скорее не давалось, - щурится он, - путанные заказы, долгое ожидание, отсутствие верных столовых приборов – вроде как мелочи жизни. Но после того, как опрокинул поднос с аперолем на одну почтенную пожилую леди и чашку с американо на ее благочинного супруга, терпение дяди лопнуло.
- Сколько тебе было? – поглаживаю его виски, стараясь скрыть смех от представления совсем не забавной по итогу ситуации.
- Восемнадцать, наверное. Картина маслом, Изабелла. Не пытайся не смеяться, я даже столько лет спустя вспоминаю и все равно смеюсь.
- Я надеюсь, у тебя не было больших неприятностей?
- Поверь, для моих родителей это было меньшее из возможных зол, - он немного серьезнеет, улыбка становится сдержаннее, а глаза чуть темнее, - все кончилось хорошо.
Я вспоминаю его рассказ о сложном этапе взросления, которому мог бы позавидовать его собственный сын. И сожалеющие слова в адрес родителей, которым предстояло все это вынести и защитить своего ребенка.
Смотрю на Эдварда с осторожным, но интересом. Стараюсь не переступить черту.
- Что ты имеешь в виду под «меньшее из возможных зол»? У тебя была дурная компания? Это не мое дело и ты можешь не отвечать, если не хочешь, конечно же.
Эдвард внимательно смотрит на меня, чуть поджав губы. Гладит мою ладонь.
- Взросление потому так и называется, солнце, что мы признаем ошибки молодости – или юности, тут уж как получается. В нашем пригороде была индейская резервация, говорят, там водились и наркотики, но в фаворе был доступный алкоголь. У нас было… нечто вроде банды? В основном страдали одинокие женщины, державшие продуктовые магазинчики, и пожилые мужчины. Кто-то угрожал им, кто-то забирал наличные. В свободное время мы прыгали с высоких скал прямо в океан, гоняли по закрытым дорогам на мотоциклах и ночевали в худших районах Портленда.
Он рассказывает это спокойно, как вещи, действительно принятые и пережитые сполна. Не болит и не беспокоит – лишь взрослое, мудрое сожаление о глупостях и недопустимых действиях. Эдвард теперь видит все это с иного ракурса – как родитель. И вот здесь я уже могу лишь догадываться, примеряет ли он эти ситуации на свою нынешнюю роль отца.
- Извини, пожалуйста.
- За что? – он ободряюще улыбается мне, легко, но не натянуто, - как часть моей жизни все это вполне имеет место быть. Скорее ты извини за такие подробности, Белла. Знаешь, я понял все эмоции родителей по-настоящему только тогда, когда родился Фабиан. Одна лишь мысль о том, что на моем месте во всех этих чертовых «развлечениях» может быть он – и я за себя не отвечаю.
- Но ведь ты смог… преодолеть это, пройти дальше. Это нелегко.
Лицо Эдварда наполняется мрачностью. Брови сходятся к переносице, и он немного морщится от воспоминаний.
- В один из дней, кажется, это была пятница, у нас была вечеринка в одном из домов резервации. Отдельная история про то, как единственный белый смотрелся на всех этих «мероприятиях» и как именно относились к происходящему и индейцы, и белые, но это не суть важно. Ночь была длинной, полка с бутылками полной, а один из мальчишек принес разноцветные таблетки. Я чудом их не попробовал – не помню, как отказался. И только поэтому смог защитить Рея, моего брата. Утром он пришел за мной тайком от родителей, ему было лет десять. Они просто приставили к его шее нож – тот самый, которым мы угрожали индейским женщинам. Нам удалось уйти за всю наличку, что у меня оставалась, телефон и часы. Вернувшись домой, я разбудил отца и честно признался ему, что мне нужна помощь, чтобы все изменить и исправить. Это как точка невозврата, Schönheit. Как только дело напрямую коснулось Рея, до меня дошло, что именно происходило с нашей семьей и теми, кому я вредил. Было еще не слишком поздно.
Я тихонько глажу его руку в своей.
- Мне жаль, что все это случилось, Эдвард, - несмело смотрю ему в глаза, с осторожностью подмечая все застарелые эмоции, что такая история вызывает. – Но ты смог спасти себя и это дорогого стоит.
Эдвард пару раз моргает, прогоняя и воспоминания, и чувства, с ними связанные. Вздыхает и ответно пожимает мою руку. Все в нем снова так и пышет спокойствием.
- Мало хотеть спасти себя самому, нужен человек, которому ты абсолютно доверяешь. И мама, и отец тысячу раз оправдали мое доверие, помогли мне. Я хотел бы быть таким же надежным человеком для своих сыновей – тем, кто встанет на твою сторону в любом случае и не осудит, а прежде всего поможет, тем, которому ты дашь шанс тебе помочь. Для сыновей и для тебя, Белла.
Это звучит очень серьезно и обдуманно. Сокровенно в чем-то, проникнуто, глубоко. У меня немного сбивается дыхание от судорожного желания ответить ему верно, правильно, как того заслуживает. Но на ум ничего дельного не приходит.
Мне кажется, Эдвард понимает. Доброта, ничем не разбавленная, поселяется на его лице. Искорняет все иные выражения и мысли, возвращает ко мне.
Он бархатно целует мою щеку, самим этим действием подсказывая, что волноваться не о чем.
- Все хорошо, тебе ничего не нужно на это отвечать. Я бы хотел, чтобы эти мысли просто были озвучены...
- Ты удивительный человек, Эдвард. И как отец, и как мужчина. Правда.
- Твои слова дорогого стоят, Schönheit, - он искренне, спокойно улыбается, подмигнув мне. А потом еще раз целует – на этот раз в лоб. – Спасибо.
Официантка, все же решив выйти к нам, появляется из-за угла летнего домика. Как защиту прижимает к себе поднос, подходя ближе. И очень старается улыбнуться, проигнорировав нашу позу и недопитые чашки кофе.
- Что-нибудь еще?
- Счет, пожалуйста, - добродушно говорит Эдвард, теснее обнимая меня. Снова по-мальчишески, задорно ухмыляется. Я смущенно смеюсь, пряча лицо на его плече. Поглубже вдыхаю аромат сандала.
- Пойдем дальше? – предлагает он, дав мне минутку. Девушка уже спешит обратно со счетом, а мы закрываем серьезную тему из прошлого.
- Конечно, - не возражаю, намеренная подняться на ноги. Но Эдвард удерживает меня, пусть и ненавязчиво, но крепко, до того момента, пока официантка не уносит терминал и почти полные чашки с горячими некогда напитками. И лишь затем дает мне встать.
- Ты неисправим, - с догорающим смущением докладываю ему я. Эдвард, обезоруживающе улыбаясь, поднимается следом.
- Я буду стараться быть хорошим мальчиком в следующий раз, Белла, - обещает он. Предлагает мне руку, указывая на расположившуюся впереди новую аллею в исконно французском стиле. Немудренно, ведь парк создавался учениками версальских садоводов. – Прогуляемся?
Принимаю его предложение. Переплетя пальцы и приникнув к его плечу, неспешно иду рядом с Эдвардом по золотистому гравию дорожки. Деревья постепенно смыкают над нами свою разноцветную, не до конца еще облетевшую крону. Мрачные тучи, чей контур подведен сине-сизым, мрачно повисают над городом. Дождь сегодня не обещали, но все может быть.
- Знаешь, мне тяжело было привыкнуть к берлинской погоде после Нового Орлеана, - поежившись, признаюсь Эдварду я. Не глядя на то, что сегодня теплее, чем вчерашним вечером, погода не настолько уютна, насколько бы мне хотелось. – Здесь бывает по-настоящему холодно и дождливо.
- Ну конечно, ты ведь Sonne, - мягко подшучивает мужчина, погладив большим пальцем тыльную сторону моей ладони, - зато в Берлине бывают уютные вечера и ночи.
Легкий налет двусмысленности повисает в воздухе. Вероятно, Эдвард имеет в виду плед и чашку какао. Наверное. Но на всякий случай я надела недавно купленный в “Hunkemöller” комплект белья. Кружевной, черный, с вставками темно-бежевого цвета на чашечках. На следующий день после первого нашего свидания, увидев это белье на витрине, не смогла пройти мимо.
Эдвард в который раз поступил поистине предусмотрительно и мудро, когда предложил мне съездить в квартиру за требуемыми вещами. Не уточняя, что именно и в каком количестве мне нужно, просто вызвался отвезти. И это помимо того, что после нашего диванного разговора я обнаружила все элементы вчерашнего наряда в чистом виде внутри сушильной машины – даже это он предусмотрел. И хоть надевать чертово платье, что сразу отправилось в мусорное ведро по приезду домой, было слегка неуютно, мне удалось отогнать лишние мысли и назойливые воспоминания. События этой пятницы никогда больше не повторятся. Мне уже пообещали.
Эдвард не стал подниматься со мной. Я не настаивала – немного времени наедине с собой, особенно сегодня, мне было просто необходимо. На стойке консьержа снова стоял Размус. Мы встретились как старые друзья – я поинтересовалась, как дела с его рукой и поблагодарила за помощь с пьяным Керром, на что он отметил мой вкус в выборе избранников и подмигнул, заверив, что готов быть шафером, если вдруг эта должность окажется свободной. Специфическое немецкое чувство юмора, но у меня на душе стало легче и теплее. Это приятные фантазии.
В квартире, само собой, ничего не изменилось – только цветы, к сожалению, завяли, пришлось их выбросить. За полчаса мне удалось переодеться, сложить несколько необходимых вещей в бирюзовый шоппер с витиеватой надписью «я люблю Берлин» и изображением Ампельмана, а также написать Эммету, что в эти выходные, как мы и договаривались, я беру тайм-аут в работе. Благо, все дела успела доделать в отсутствие Эдварда.
Мистер Чек-Поинт терпеливо ждал моего возвращения внутри «Порше». Говорил с кем-то по телефону, когда я выходила из подъезда, но как только открыла пассажирскую дверь переднего сидения, отключил звонок. Приветственно улыбнулся мне, как и каждый раз, когда встречаемся после расставания, пусть и недолгого. Не задавал вопросов, не акцентировал внимание на моем шоппере. Включил адажио первой скрипичной сонаты Баха и, мигнув стрелкой поворотника, выехал из тупичка моего двора.
И вот мы здесь.
- Ты прав, - лаконично отвечаю ему, задумчиво посмотрев на несколько облетевших листьев под нашими ногами, - с тобой мне очень уютно, Эдвард. А значит, уютно и в Берлине.
Он одобряет мое умозаключение легкой, благодарной усмешкой. Ведет нас вглубь дворцового сада, исполняя мое давнее желание гулять в парках чаще.
- А что насчет твоей первой работы? Расскажешь мне?
Его голос, низко нависшие тучи, зелень травы и разноцветная чехарда листьев вызывают у меня внутри нечто особенное. Странное, незнакомое, но такое приятное чувство. Дома?..
- Спасатель в детском бассейне, помнишь, я говорила? Она и была первой.
- Ты настолько хорошо плавала?
- Один из тех навыков, что удалось отточить. Морская биология неспроста, не так ли? – посмеиваюсь я. Второй рукой прикасаюсь к ладони Эдварда, выбирая для нас направление налево на развилке парковых дорожек. Увлекаю за собой.
Эдвард смотрит на меня с высоты своего роста с искренним интересом.
- Ты плавала в открытом океане, Белла?
- Нет. На той неделе, когда мы должны были погружаться к китам, нежданно-негаданно пришел циклон. А что касается свободного плавания, то такая возможность редко предоставляется – нужна лодка.
- Тебе обязательно нужно попробовать. Это непередаваемое ощущение свободы. И стихии, конечно же. Хотя дайвингом, если честно, я никогда не занимался.
- Еще больше свободы – вот и вся разница. Нам определенно стоит попробовать что-то новое для себя.
- Несомненно, - поддерживает он.
На самой потаенной и, как мне кажется, безлюдной аллее парка очень уютно. Быть наедине с Эдвардом для меня в последнее время отдельный вид удовольствия. Этой субботы действительно стоило ждать, хоть и снова я пропускаю немецкий. Нужно выписаться из группы, не давать учителю и Элис ложных надежд – безнадежность этого мероприятия очевидна.
- О чем ты думаешь? – негромко зовет Эдвард, заприметив, что я хмурюсь.
- О глупостях, - устало приникаю к его плечу, глядя на деревья вокруг без особого энтузиазма, - вспомнилось, что сегодня у меня должен был быть урок в языковой школе.
- Твои отношения с немецким языком никак не складываются? – он понимающе поглаживает мои волосы и моя хмурость, как по щелчку, сменяется легкой улыбкой. Не хочу, чтобы он останавливался. Целиком и полностью, без перерыва на сон и еду, хочу сегодня внимания и прикосновений Эдварда. Знал бы обо всем этом, наверняка испугался – насторожился так точно.
- В твоем исполнении он куда приятнее, чем на страницах учебников.
- Я уже пообещал тебе уроки в частном порядке, - Каллен довольно посмеивается тому, как реагирую на его прикосновения, приникая ближе к ладоням, - и, насколько помню, не забирал свои слова обратно.
- Думаешь, еще есть шанс что-то сделать с нашей взаимной с ним неприязнью?
- Ну конечно же. Язык не может не даваться – его лишь могут плохо преподавать, вот и все.
Я хмыкаю.
- Моя подруга считает так же. Впрочем, ее энтузиазму с немецким можно только позавидовать. Но с этим напрямую связан ее университетский курс, возможно, все дело в этом.
Упоминание Элис в контексте немецкого языка наталкивает меня на мысли о «Сиянии» и наших пятничных посиделках, впервые не состоявшихся за эти месяцы. Вспоминается последняя из них, где милый бариста испытал свою судьбу, попытавшись познакомиться с Элис. И ее слова о том, что видела Эдварда… ее мнение об Эдварде. И мои домыслы на сей счет.
- Мотивация – это одна из важных вех успеха, Белла. Но отнюдь не пятый элемент, поверь мне.
Эдвард, всерьез погрузившийся в проблему моих напряженных отношений с великим и древним европейским языком, весь в своих мыслях. Он действительно думает о том, как помочь мне. И выглядит крайне сосредоточенным, глядя на деревья и зеленый газон между их стволами, простирающийся впереди.
- Мы еще вернемся к немецкому, но… Эдвард, могу я кое-что спросить?
Он поглядывает на меня с подозрительным любопытством, впрочем, сразу же обращаясь во внимание. Пожимает мою ладонь в своей.
- Само собой.
- У полицейского участка в тот день, когда Керр… когда мы встретились с тобой утром… ты встречался с кем-то еще?
- В полиции?
- Возле нее, на парковке. Элис – моя подруга – рассказала, что вы виделись. Она якобы должна была отдать тебе какое-то заказное письмо от Эммета.
Немного нахмурившись, мужчина, видимо, пытается понять, о чем я говорю. Или вспомнить.
- На самом деле, Schönheit, я понятия не имею, кто такой Эммет. И вряд ли бы я мог с кем-то встретиться у полицейского участка, потому что приехал туда совсем незадолго до твоего выхода. На парковке никого, кроме полицейских, не было. Эммет работает в полиции?
- Нет, он ведущий редактор журнала, для которого я пишу. Я так и подумала, что вряд ли она могла встретиться с тобой, просто она настаивала…
- Твоя подруга знает обо мне? - чуть прищурившись, зовет Эдвард. Уголок его губ приподнимается в игривой усмешке.
- Знает, - не утаиваю, умудрившись даже не смутиться, - впрочем, совсем немного. Вот и фантазирует.
- Я обычно не выпытываю никаких подробностей, но мне правда интересно, что бы ты могла обо мне рассказать.
- Правду, - пожимаю плечами, поднимая на него глаза и не разрывая нашего прямого взгляда, - о твоей внимательности и заботе. А еще о том, что ты мне по-настоящему нравишься.
Невесомое, практически несерьезное откровение по сравнению с тем, каким оно могло быть. Но я уже решила для себя, что то, ясное, несвоевременно. И хотя бы такую правду Эдвард заслужил.
- Спасибо за лестный отзыв, Schönheit.
- Ты ему полностью соответствуешь, Эдвард. Не за что.
Медлю со своим вопросом, что крутится на языке, не уверенная, что готова услышать на него ответ. Однако от Эдварда это не укрывается. Он дает мне немного времени, никак не торопя, но то и дело поглядывая с ненавязчивым вниманием. И ободряюще гладит мою ладонь, когда все-таки решаюсь:
- А ты… рассказывал кому-нибудь обо мне?
- Братьям, - не мучая меня интригой, признается. – Без особых подробностей, солнце. Только лишь что встретил в Берлине удивительное создание – и где, подумать только, на ненавистном «Форуме».
Я рдеюсь, на мгновенье прикрыв глаза, чтобы успокоиться.
- До сих пор не могу понять, почему ты подошел ко мне на этой выставке. Я настолько выбивалась из общего числа посетителей?
Правда спросила это? Рдеюсь сильнее прежнего, и улыбка Эдварда, все выражение его лица вдруг наполняется нежностью. Впрочем, в глазах задорно пляшут чертята.
- Все просто, Белла: из двенадцати моделей вокруг ты выбрала одну-единственную, к которой приложил руку я. Мой «Coupe». К тому же, он интересовал тебя куда больше, чем шампанское, речь ведущего и происходящее у сцены.
И правда. Перебирая в голове столько вариантов, задавая миллион ненужных вопросов, я упустила из виду откровенно простой момент. Даже при условии, что автомобиль и вправду отличный и притягивает внимание.
Мы останавливаемся у высокого дерева. Листья на нем оранжевые, что в сочетании с коричневым стволом делает его идеальным осенним воплощением. А еще вокруг – ни души. И горящие, прямо-таки в оттенок листьям, глаза мистера Каллена. Я до мельчайших подробностей вспоминаю нашу встречу в «Форуме». И с теплом подмечаю тот момент, когда озадачила Эдварда приглашением на кофе.
- А ведь я еще и «Старбакс» предложила, - смеюсь, обе ладони кладя на его грудь. Смотрю в синие глаза без стеснения теперь, лишь с интересом и налетом шалости. Все остальное, все ненужное – к черту. Мне просто с Эдвардом и я не хочу, не буду ничего усложнять.
- Не оставила мне никаких шансов, - соглашается он. Обнимает меня за талию, притягивая к себе. – Я же говорю, удивительное создание.
Приподнимаюсь на цыпочки и целую его. Снова, как и множество раз прежде. Впрочем, сейчас мы оба умиротворенно смеемся. Веселье и спокойствие, наполняющее все пространство вокруг, вытесняет остатки тревоги и смятения. Некоторые вещи просты по определению, Эдвард был прав. Одна из них – наше взаимопонимание.
- Итак… - загадочно протягивает Каллен, мягко коснувшись губами моего лба. Крону деревьев над нами оживляет ветер. Умиротворяющий звук и приятная, сравнивающая цвета пасмурность, пропитавшая воздух. Все-таки дождь сегодня будет.
- Итак?.. – я практически повседневно, не тая улыбки, оглаживаю ворот его пальто. Прикасаюсь к шее, две тонкие линии проведя до яремной ямки. Хочу, чтобы он снял пальто этим вечером. И этот перламутровый джемпер. И все остальное. Хочу увидеть Эдварда и позволить наконец нашим отношениям стать чем-то большим, чем-то осязаемо-настоящим. Просто его хочу?..
Низкий голос мужчины тем временем задает мне куда более земной и понятный вопрос:
- Как насчет обеда в необычном месте, Шонхайт? Ближний восток и нестандартные решения. «Mustafa's Gemuese Kebab»?
Я делаю глубокий вдох, оставляя вечерние мысли – на вечер. И возвращаюсь к Эдварду, что выжидающе на меня смотрит.
- Ты ведь знаешь, я всегда открыта новому. В конце концов, я ведь работаю на «Bloom Eatery». И там я еще никогда не была.
Он, довольно хмыкнув, еще раз наклоняется к моему лицу – и еще раз неглубоко меня целует. А потом разворачивает нас в сторону дворца Шарлоттенбурга, а значит, и парковки, где уже довольно долго стоит «Порше».
Источник: http://robsten.ru/forum/29-3233-1
0
