Этот жуткий сон… Он повторялся уже трижды, и всякий раз выбивал её из колеи. Белла просыпалась с глухим стоном, с прилипшими ко лбу мокрыми от пота волосами, судорожно колотившимся сердцем и с не проходящим ощущением надвигающейся беды. Потом целый день не находила себе места, пытаясь отыскать хоть какую–нибудь логическую подоплеку этого сновидения.

Белла штудировала интернет и, переходя по бесчисленным ссылкам на расшифровку снов, украдкой выискивала возможные толкования её ночного кошмара. Хотя, по сути, таиться ей было незачем и не от кого. Никто не мог заглянуть ей через плечо и застать за столь несерьезным занятием. Никто не мог потребовать от нее объяснения, уговорить поделиться тем, что ее мучило, чтобы потом развеять все страхи, посмеяться над ними, объяснив все её крайним переутомлением и нездоровьем. Сделать это было совершенно некому, потому что уже, почти, пять лет рядом с ней не было ни одной родной души.

У неё был муж, но его существование рядом с ней для неё ровным счетом ничего не значило. Оставался ещё кто-то из прежних друзей, которые старательно не замечали её отстраненности и пытались проявлять по отношению к ней участливое расположение, но не более. Кто-то из них, ради приличия справлялся о ее здоровье. Кто-то поздравлял с Рождеством и Днем Благодарения, старательно обходя стороной больную тему её прошлого. Но всё это было не то. Не то, что было ей нужно в её теперешней жизни, не то, что было прежде…

– Белла, ты превратилась в статую! – не выдерживая, кричала Розали – её бывшая сокурсница и подруга, всячески пытавшаяся растормошить её в канун Рождества. – Ну, нельзя же так! Жизнь продолжается! Похоронить себя заживо, когда тебе и двадцати пяти нет…

Белла в ответ лишь пожимала плечами, не без удивления отмечая справедливость замечаний подруги. Она и вправду превратилась в изваяние. Не испытывая ни чувств, ни боли, ни радости. Все кончилось для неё. Кончилось несколько лет назад.

В последнее время эту тему подруга поднимала всё чаще и чаще, но Белла, замуровав свое сердце за толстой бетонной стеной, не желала ворошить прошлое –ведь гораздо проще быть холодной и бесчувственной, даже по отношении к себе. Она не хотела обнажать душу, потому что знала: ни к чему хорошему это не приведет. В такие моменты она обычно очень быстро прощалась с Разали, ссылаясь на срочные дела и просто сбегала от разговоров, выворачивающих наизнанку израненную душу. Вот и сейчас Белла, поспешно сделав глоток кофе, поднялась из–за стола и натянув на лицо неестественную улыбку, попрощалась, чмокнув подругу в щеку, и, не забыв пожелать счастливого Рождества, буквально выбежала из небольшого ресторанчика, где они обедали. Вдохнув глоток морозного декабрьского воздуха, она медленно побрела к своей машине, припаркованной неподалеку. Куда поехать? Конечно же, никаких срочных дел у неё не было. Пройдя мимо своего автомобиля, Белла направилась вниз по улице к небольшому скверу. Погода была просто чудесной: легкий мороз, снег, хрустящий под ногами, и маленькие снежинки, медленно падающие на землю. Дойдя до сквера, она нашла пустующую скамейку рядом с большим деревом и присела на неё, наблюдая за прохожими, которые в преддверии праздника спешили побыстрее оказаться дома. Наблюдая за их задумчивым выражением лица или счастливыми улыбками, Белла гадала: что же стало причиной? Вот мужчина средних лет быстро идет по дорожке, а на лбу между его бровей пролегла глубокая складка –наверное, не нашел подарок для своих близких. А может, у него вообще никого нет, и он просто думает, чем заняться в сочельник, так же, как и она – Белла. Но скорее всего, её доводы ошибочны, и причина хмурости этого мужчины совершенно в другом. А вот, не спеша, идет молоденькая девушка и чему-то, известному только ей одной, широко улыбается: открыто, искренне и ей всё равно, что думают про неё прохожие, она наверняка очень счастлива, и это видно по её сияющим глазам. Как и она – Белла – тоже была когда-то счастлива. Прикрыв глаза, девушка прислушалась к себе и своим ощущениям, и… не почувствовала ничего, кроме пустоты. Правду говорят, что для всего нужно время. Время помогает справиться с эмоциями, пережить боль, заставляет по–другому смотреть на вещи. Кого-то время лечит, помогая приспособиться к новой жизни. Но для Беллы время не стало лекарем и принесло только пустоту, которая её вполне устраивала, и с которой она научилась существовать. Именно существовать. Не жить. Глубоко вздохнув, Белла позволила себе окунуться в воспоминания последних четырех лет. В то время, когда она, ещё не оправившись от горя после гибели родителей, едва сохранила рассудок. В памяти навечно отпечатался тот день, когда спустя три недели после оглашения завещания, она узнала, что беременна. Точнее то, что была беременна.

***

Та дождливая ночь на кладбище стала роковой. На следующее утро она проснулась с высокой температурой, ознобом и адской болью во всем теле. При каждом вздохе казалось, что легкие просто разорвет на части. К тому моменту, когда спустя несколько дней, Эдвард привез её в больницу, она уже мало что соображала, постоянно проваливаясь в такую привычную тьму. Врачи поставили неутешительный диагноз – двустороннее воспаление легких. Эдварду тогда повезло больше: он отделался только простудой.

Как доктора могли проглядеть, что их пациентка была в положении, так и осталось загадкой. Они ссылались на то, что срок был очень маленький, а интенсивный курс лечения антибиотиками и сильно ослабленный иммунитет девушки сделал свое «дело». Из первых двух недель нахождения в больнице она практически ничего не помнила, так как из–за действия лекарств почти всё время спала. Но когда ночью, спустя ещё неделю, она почувствовала сильные тянущие боли внизу живота и, кое–как встав с кровати, увидела следы крови, очень испугалась. Уже нажав кнопку вызова врача и собираясь снова лечь, она почувствовала теплую влагу на внутренней стороне бедра, по спине пробежал противный холодок, и, опустив голову вниз, с ужасом наблюдала как голубой больничный халат окрашивается в кроваво–красный цвет. Белла никогда не видела столько крови. Голова моментально закружилась, и уже теряя сознание, она увидела, что дверь палаты распахнулась, впуская доктора. Несколько часов спустя, девушка снова очнулась в своей палате. Взгляд сфокусировался на лохматой голове Эдварда, и, опустив глаза, она наткнулась на его потухший взгляд, который был направлен в одну точку где-то в углу комнаты.

–Что со мной случилось? – прохрипела она, обращаясь к Эдварду.

Испуганно на неё посмотрев, он запустил руки в свои волосы, не зная, что сказать. Точнее, каксказать…

–Белла, ты… Как ты себя чувствуешь? – медленно поднявшись с дивана и подойдя к ней, он осторожно погладил её руку, к которой были подведены трубки от капельницы.

–Сам, как думаешь? –скептически спросила она и попыталась поднять руку, показывая, что вопросы здесь не уместны.

В этот момент дверь палаты открылась, и вошел её лечащий врач.

–Мисс Свон, вы уже проснулись? – он слегка улыбнулся ей и посмотрел на Эдварда, чуть вскидывая брови, словно задавая немой вопрос. И, получив в ответ едва заметное, отрицательное качание головой, снова вернул свой взгляд к Изабелле.

–Как себя чувствуете? Голова не кружится? – в ожидании ответа он подошел к пикающему аппарату и начал там что-то усердно изучать.

–Все ещё трудно дышать, голова раскалывается, и ноет живот. А в остальном всё просто отлично! – истерический смешок слетел с её губ. – Долго мне ещё здесь находиться? И что со мной случилось ранее? Скажет мне кто-нибудь?

Доктор как-то обреченно вздохнул, и Белла почувствовала, что ничего хорошего она сейчас не услышит. Но к тому, что сказал этот мужчина она совсем не была готова.

–Мисс Свон, я очень сожалею, но у вас был выкидыш. Нам не удалось спасти плод. Если бы мы знали о вашем положении, то, конечно, назначали бы другое лечение, но так как срок был очень маленький и вы тоже, вероятно, не были в курсе…

–Спасибо. Можно мне побыть одной? –резко перебила Белла и отвернулась к окну, давая понять, что не желает больше ничего слушать.

Доктор сразу замолчал и, развернувшись, вышел из палаты, бросая сочувствующий взгляд на Эдварда. Тот стоял, прислонившись к стене с запрокинутой головой, изучая абсолютно белый потолок, и совершенно не зная, как вести себя дальше: что сейчас нужно сказать, что сделать? Было больно от осознания своей ошибки, которая сейчас разрушает и без того сломанные жизни. Он посмотрел на Беллу и, оторвавшись от стены, направился к ней, обойдя кровать, тихонько опустился рядом.

–Я же сказала, что хочу побыть одна, –бесцветным голосом повторила она, все также глядя в окно.

–А если я скажу, что не уйду? – в тон ей ответил Эдвард.

–Как хочешь. Мне всё равно.

–Белла, –он повернулся к ней пытаясь поймать её взгляд. – Мне тоже больно, я так же, как и ты…

–А с чего ты решил, что мне больно? – злое шипение сорвалось с её губ, и она посмотрела на него. – Я же сказала! Мне. Всё. Равно. – разделяя каждое слово, выплюнула Белла.

От её ледяного взгляда Эдвард дернулся, как от удара хлыстом, но глаз не отвел.

– Даже лучше, что всё вот так произошло. Я не успела почувствовать это и привыкнуть к нему.Знаешь Эдвард, я бы в любом случае не смогла сохранить эту беременность. –Увидев непонимающий взгляд мужчины, в котором промелькнуло что-то, похожее на презрение, она попыталась объяснить, что имеет в виду. – Мое глупое тело не способно выносить и дать новую жизнь. Я себя-то не могу сберечь, а что уж говорить о ребенке. Поэтому, рано или поздно это всё равно бы случилось. И, согласись, было бы хуже случись это поздно, –она снова отвернулась к окну, уже не сдерживая рвавшихся наружу горьких слез, заставляя себя не думать о том, что могло бы быть: «если».

Белла соврала, сказав, что ей всё равно. Она видела, как больно Эдварду слышать её жестокие слова. Но больше терпеть этот сочувствующий и жалеющий взгляд не было сил. Она устала плакать. Устала от страданий и этой вселенской скорби. И ей нужен ещё один день. Только один, чтобы осознать всё произошедшее и принять очередную утрату. Снова её, казалось бы, давно мертвое сердце, разрывалось на части, отчего хотелось кричать в голос или выть, забившись в угол.

– Эдвард, пожалуйста, оставь меня одну, хотя бы ненадолго, – срывающимся голосом попросила она. – Мне это нужно, понимаешь? Просто дай мне самой пережить эту потерю.

Эдвард молча встал с кровати и направился к выходу. Уже открыв дверь, он повернулся к ней и как-то обреченно, с обидой, тихо произнес:

– Это не только твоя потеря, Изабелла. Очень, жаль, что ты этого так и не поняла, – глубоко вздохнув, он вышел за порог, бросая через плечо: –Через два дня я приеду за тобой. Тебя выписывают.

И он ушел, оставив после себя такое явно ощутимое, буквально осязаемое чувство безнадежности и отчаянья. Именно то, что сейчас чувствовала Белла. Но она сказала себе, что справится, просто нужно немного времени… Не смогла. Ни через день, ни через два. Под напором обрушившихся на неё несчастий девушка снова сломалась. Пустые, ничем не заполненные дни. Бессонные ночи с глухой беспросветной тоской по безвозвратно ушедшему счастливому времени. Она даже не пыталась бороться, а лишь глубже и глубже погружалась в бездну меланхолии. Может, всё и изменилось бы, найди она в себе силы заняться обустройством собственной жизни. Но в том-то беда и заключалась, что не было у неё сил. Их совсем не осталось. Она выполнила последнюю волю отца и уже через месяц после выписки из больницы, стала миссис Каллен. Перед заключением брака Белла выдвинула два условия. Первое – она сама, без помощи и вмешательства Эдварда, руководит бизнесом отца. И второе – для неё их брак ничего не значит: сделка – не более. Она так и сказала ему за день до их, так называемой свадьбы, что вряд ли сможет принять его как мужа, никак не объясняя причин. Но обещала попробовать. Зато честно, что было не маловажным. В дальнейшем эта честность стала главной составляющей их «супружеской» жизни. Эдвард оценил её честность, от которой тошнило и выворачивало наизнанку всё нутро, но принял эти условия, в ответ выдвинув свое, не менее важное – жить они будут под одной крышей. Но, вспомнив, что они и так уже живут под одной крышей, уточнил, что он имеет в виду, в одной квартире, не важно в чьей, пусть и не как муж и жена в прямом понимании этой фразы. Объяснение было простое: Эсме незачем знать всё подробности и многочисленные условия их брака. Белла согласилась, так как не видела в этом ничего плохого, благо комнат в её апартаментах хватало. А то, что они будут жить именно в квартире её родителей, было решено сразу по обоюдному согласию, по вполне понятным причинам – Эсме.

Соглашаясь на всё это, Эдвард в тайне надеялся, что со временем Белла изменит свое мнение и отношение к нему. К ним. И не важно, сколько придется ждать – год, два или десять лет. Он всё равно дождется. Да и выбора у него особо-то и не было. Как оказалось, надеялся он зря…

***

– Что тебе ещё нужно? Что? Скажи, Изабелла! – обессилено, кричал он на неё три года спустя. – Я же, блядь, наизнанку выворачиваюсь, чтобы ты была счастлива! Все для тебя… а ты вечно всем недовольна. Твоя депрессия… Господи! Да я забыл, как ты улыбаешься!

– У меня мало поводов для радости, – обычно возражала ему она.

– Да? А что, скажи, способно тебя порадовать? Или кто? – видя, что Белла начинает реагировать, и чтобы хоть как-то встряхнуть жену, Эдвард пытался достучаться до нее.

– Что же ты с собой делаешь?! С нами? – кричал он в отчаянии. – Посмотри, в кого ты превратилась! Что бы с тобой стало, если бы меня не было рядом? Ты бы давно переселилась на кладбище, под общую могильную плиту со своими родителями! Ты стала каменной! – не выдерживал он. – У меня такое чувство, что ты умерла тогда вместе с ними.

Белле было жалко его в такие минуты. Она стыдилась своей холодности и равнодушия, но ничего не могла с собой поделать.

– Что ты с нами творишь, черт бы тебя побрал?! – кричал он порой со слезами в голосе. – Что ты делаешь с собой?!

– Я просто существую, Эдвард…

В тот день, когда она это произнесла, он все-таки разрыдался. Это было жуткое зрелище. Сначала Эдвард остолбенел. Вытаращил на неё остановившиеся глаза. Затем надломился, будто мгновенно лишился внутреннего стержня. Губы его скривились в гримасе боли и задрожали, невероятным усилием он попытался скрыть рвущийся из груди отчаянный крик. Он схватился руками за свою лохматую голову, дергая себя за волосы. Плечи его вдруг затряслись, и он заплакал. Взрослый, сильный мужчина давился рыданиями, неумело размазывая слезы по лицу. Никогда – ни прежде, ни потом Белла не чувствовала себя такой дрянью, как в этот момент. Она проклинала себя за бездушие, ненавидела за то, что, обнимая мужа и поглаживая его по дрожащим плечам, не испытывает к нему ни капли нежности. Неловкость, какое-то подобие раздражения – да, но ничего похожего на нежность. А о любви вообще и речи не шло…

– Никогда не смей больше так говорить, слышишь? – шептал он в отчаянье. – Не смей так говорить!

Она больше никогда не произнесла этого вслух. Но, определив для самой себя свое жизненное кредо, немного успокоилась. Да, чего, собственно, мучиться и изводить себя беспрестанной тоской, если ей остается только терпеливо дожидаться своего неизбежного конца. Она ничего не хотела и не к чему не стремилась, просто, как она любила говорить, влачила жалкое существование. Единственное, что останавливало ее от ухода в полное забвение и разрыва отношений с Эдвардом – это воля покойного отца и обещание, которое она дала его матери.

С Эсме, они всегда были в хороших отношениях несмотря на то, что бедная женщина, видела, как относилась Белла к Эдварду, а точнее, никак не относилась: просто терпела его существование рядом с собой. Как мать, которая желала сыну только счастья и видела, какими глазами он смотрит на эту девушку, Эсме постоянно находила Белле оправдание: бедной девочке так рано пришлось столько всего пережить. Эсме была уверена, что со временем всё изменится, сердце Беллы растает, боль утихнет, и она полюбит её сына по-настоящему. Время шло, но ничего не менялось. Наоборот, Белла стала агрессивной, вечно всем недовольной, постоянно была раздражена. Её бесило буквально всё и все: Эдвард, другие люди, солнце за окном, – её бесил сам факт существования жизни, как таковой. Девушке порой казалось, что она безумна. Так ненавидеть людей, так не переносить всё то, что тебя окружает, мог только человек с полностью разрушенной психикой. Она запиралась в своей комнате. Часами ревела, благодаря Господа хотя бы за то, что не лишил её такой возможности. И просила, просила судьбу об избавлении от мерзости своего существования. Исцеление от её безумства наступило как-то вдруг и сразу. В тот день мама Эдварда переехала в Чикаго, к своей родной сестре. Видимо не могла больше наблюдать за тем, как ее сын осознанно разрушает свою жизнь, собственными руками. Перед тем, как сесть в самолет, она посмотрела на Беллу, до потрясения глубоким взглядом.

– Не обижай его, Белла, – спокойно, но в тоже время уверенно произнесла она.

Столько было мольбы в её голосе, столько скорби, что в одном слове: «не обижай» было так много смысла, что Белле стало ужасно стыдно за свое поведение, она будто проснулась после страшного кошмара:

– Что ты, Эсме! – забормотала она. – Ты об Эдварде? Всё хорошо, не переживай. Всё хорошо…

Сам Эдвард не смог проводить мать, он понимал, почему она решила уехать, но признаться в том, что ему было стыдно смотреть ей в глаза, он не мог. И ссылаясь на работу, попросил Беллу отвезти маму в аэропорт, сдержанно попрощавшись с ней накануне вечером.

– Нет, Белла! Не хорошо… Я же вижу…

И Белла тоже видела, насколько была сильна любовь этой женщины к своему сыну.

– Ты его ненавидишь. И всех. Он так тебя любит, так страдает, – она прикрыла глаза, и покачала головой. – Он пообещал твоему отцу перед их гибелью беречь и заботиться о тебе всю жизнь. Чарли чувствовал, что что-то должно случиться, он как будто знал, что надвигается беда. За пару дней до трагедии они очень долго разговаривали с Эдвардом о тебе, о жизни, о том, почему так поступил твой жених… – она замолчала, тяжело вздохнув.

Пальцы Эсме судорожно вцепились в руку Беллы, отчего девушка вздрогнула.

– Не обижай его… Он у меня один… И любит тебя без памяти. И всю жизнь будет любить. Только тебя одну… Я только хочу, чтобы он был счастлив, как я когда-то с его отцом… – она улыбнулась. – Я уеду со спокойной душой, если буду знать, что он будет счастлив. Он отдалился от меня, с головой уйдя в работу. Так он отвлекается… – она снова замолчала, но, когда объявили посадку на рейс, быстро продолжила. – Поклянись мне, Изабелла! – с мольбой в глазах просила женщина. – Поклянись, что не бросишь его никогда… Ты для него всё. Центр Вселенной… Поклянись, что не бросишь!

Белла, растроганная словами женщины и сгорая от стыда за свое поведение, едва сдерживая рыдания, рвущиеся из горла, прижалась к груди Эсме и срывающимся голосом начала быстро говорить:

– Эсме, я не брошу его! Обещаю, я никогда его не брошу! Клянусь! Эсме… – она сорвалась, и горькие рыдания с хрипом вырвались из ее груди. Только сейчас она осознала, что, возможно, никогда больше не увидит эту женщину и это причиняло боль. Еще один близкий человек, снова покидал ее. Она сжимала хрупкие плечи женщины, будто утопающий, хватаясь за соломинку. Как будто от этих объятий завесила ее жизнь. Она пообещала это больше самой себе, нежели Эсме: это самая малость того, что могла она дать людям, которые заботились о ней и были рядом в самый тяжелый период ее жизнь. По-другому, она поступить просто не могла. И она пообещала, а, пообещав, отступиться от своих слов уже не могла.

Продолжение