Глава 5. Часть 1
Неожиданности – неотъемлемая составляющая нашей жизни. Как ключевой ингредиент моего любимого десерта – бисквит – они покрывают собой значительную часть земного времени людей.
Но неожиданности бывают разными. Некоторые до того приятны, что в животе летают бабочки, облегчение взрывной волной проходит по всему телу, а радость от полученного сюрприза запечатлеется на сердце.
А некоторые созданы явно не для смеха. Вгрызаясь в глотку, царапая длинными острыми когтями человеческую душу, оставляют столь глубокие раны, что они, бывает, кровоточат всю жизнь или же приводят к ампутации какой-то части сознания. Добродетель становится пороком, а злоба – союзником. Жажда возмездия оправдывает ужас кары, а кровь превращается в простую красную жижу. Случается, что у людей разбивается сердце от таких неожиданностей – пугающих и быстрых… и порой это сердце срастается неправильно, навеки изживая из себя любовь, сострадание и заботу о ближнем.
Мои философские рассуждения - своего рода защитный механизм. Я не желаю сейчас обо всем этом думать, анализировать и искать вариант выхода, я просто стою на пороге квартиры, на коврике с надписью «Веселые перцы Халапеньо», который мы привезли из Мексики, и смотрю в коридор.
Наверное, не стой передо мной Эдвард, загородивший собой большую часть обзора, я бы не смогла так долго смотреть в одну точку - теряла связь с действительностью гораздо раньше.
Но, то ли шок так действует на организм, то ли я просто сильнее, чем сама себе кажусь, в обморок не падаю. И, что интереснее всего, даже рвотных позывов не чувствую. Просто опустошение. Лед внутри. Просто замедленное, тихое-тихое, без хрипов дыхание.
В пять тридцать три утра среды, когда солнце еще не встало, а газетчики не занялись своим каждодневным делом, прежде бежевый ковролин общего коридора – по сути нашего, потому что квартир здесь больше нет, но формально принадлежащего застройщику – окрашен алым цветом. Некрасивыми пятнами-подтеками, расположившись поближе к нашей двери, странной формы сгустками, усеявшими толстые волокна, свежая кровь бросается в глаза.
Это не клубничный сок, что легко принять за кровь, и не какой-то заменитель крови, каким любили меня в Австралии на Хэллоуин разыгрывать дети. Это настоящая багровая жидкость, что течет по венам живых организмов и дает им право существовать.
Большой синий ящик-холодильник, лучший подарок для рыбака-любителя, стоит возле нашей двери – раскрой широко и собьешь его, что Эдвард и сделал. Выпустил «подарки» из плена.
С десяток выпотрошенных, окровавленных, с вырванными глазами золотых рыбок расползлись праздником смерти по ковролину. Это их кровь, их кровавые сгустки и их заметные раны причинили ему непоправимый вред. Никакая химчистка не спасет.
Эти рыбки прыгучими мячиками из детских автоматов рассыпались по полу. Одна к лифту, одна к вазе на постаменте, одна – к нашей двери. Умоляющим жестом, в каком изогнут плавник, она коснулась обнаженной ноги Эдварда и оставила на нем свой кровавый след.
Минутка изучения обстановки, что дает мне муж, длится, кажется, вечность. Он сам, ошарашенный, с остекленевшими глазами, смотрит вокруг. Моргает – но ничего не пропадает. Рыба все так же призывно лежит, демонстрируя нам процесс естественного отбора.
Что удивительно, я так же просто смотрю. Я смотрю на вспоротые брюшка, пустые глазницы, исчерченные кровавыми сгустками плавники и даже приоткрытые в немой мольбе рты, давно не нуждающиеся в кислороде. Я смотрю и понимаю, что боюсь только каким-то краем подсознания. Скорее, я просто в шоке.
Впрочем, чувства атрофируются не до конца. Не знаю, что происходит быстрее из трех вещей, которые побуждают меня заскочить обратно в квартиру и прижаться к стене.
Виной всему либо запах гнилья, пронзивший рецепторы каленым железным копьем, либо осознание того, почему рыбки золотые, либо выведенные черным маркером слово на ящике – единственное, которое я знаю по-испански после нашего медового месяца – «morte». Смерть.
Я подскакиваю на своем месте, когда все три обстоятельства сливаются воедино, орошая ледяной водой наиболее чувствительные места мозга и, в защитном жесте сложив руки на груди, вжимаюсь спиной в стенку стенда, так кстати расположенного напротив входной двери. Стеклянная статуэтка двух обнявшихся хвостами котов, подаренная моей матерью в день нашей свадьбы, с оглушительным грохотом разбивается о кафельный пол. Осколок царапает мою ногу, но внимания на это я не обращаю. Боли нет, есть страх. Вот теперь есть страх. И он – истинно опустошающее явление.
На заднем плане звукового сопровождения всей этой сцены – а у меня в голове до сих пор звяканье осколков – слышится отборный мат и яростный хлопок двери.
Чьи-то руки, возникая из ниоткуда, пробуют меня обнять. Или схватить. Или убить – я, кажется, даже к этому готова.
А вот инстинкт самосохранения не готов. Он отвешивает моему наплевательству звонкий удар-пощечину и вынуждает подчиниться себе.
Сквозь стиснутые до треска зуба сделав быстрый вдох, дергаюсь в сторону от загребущих рук, впитавших в себя немного гнилого запаха рыбы. Конечно же, без расчетов, без оглядки – просто дергаюсь. Спотыкаюсь на ровном месте, задеваю ладонью осколок статуэтки, а потом падаю. Слава богу, на пол, а не на остатки стекла.
Эти же руки, еще более уверенные в том, что делают, возникают перед глазами снова.
Я зажмуриваюсь, закусив губу, и вжимаюсь спиной в стену за собой, сгруппировавшись в защитную позицию. Дышу часто и неглубоко, воздуха постоянно не хватает и это пугает меня еще больше. До чертиков.
- Тихо-тихо, - словно сквозь вату в ушах просит голос Эдварда. Приближается, помогая себя расслышать, - Изабелла, смотри. Это я.
На этот раз я не противлюсь. Руки или ноги, кровь или рыбки, мне уже плевать.
Вроде бы это называется прострацией.
- Хорошо, - не встречая от меня новой волны обороны, муж аккуратно притягивает меня к себе, присев на корточки. Обвивает талию руками, держит за плечи и медленным, но уверенным движением поднимает на ноги. – Хорошо, мой малыш. Вот так. Нечего бояться, нечего. Это все просто извращенные шутки. Тише.
Пока он говорит, умелые ловкие пальцы пробираются под мои колени, не вынуждая становиться на задетую стеклом ногу, а левая рука – с кольцом – с плеч перемещается на спину, к ребрам. Будто бы проверяет нежным прикосновением их целостность.
- Дыши глубже, - советует мне на ухо Эдвард, когда поднимает на руки и несет куда-то вперед. То ли в спальню, то ли в гостиную, я не смотрю. Нерешительно положив голову ему на плечо, молчаливо принимаю все, что он намерен сделать.
В какой-то степени я даже рада атрофии, занявшей мышцы и голову. Очень боюсь, что когда первое впечатление от увиденного пройдет, меня охватит истерика.
Моя спина касается мягких простыней, а голова укладывается на подушку. Эдвард кладет меня так, чтобы пострадавшая нога оказалась на своеобразном валике из одеяла, а руки не были в опасной близости к прикроватной тумбочке, где стоят хрустальные светильники с неимоверным количеством затейливых переплетений.
- Посмотри на меня, - просит Каллен, чье лицо видно мне как никогда четко, - посмотри на меня, мне в глаза. Белла, все в порядке. Слышишь? Глубоко вдохни. Сейчас мы всем исправим.
Я не исполняю его просьбы – я боюсь. Наоборот, вопреки совету, зажмурившись, откидываю голову на подушку. Во рту становится слишком сухо.
Я слышу то, как поскрипывает постель, когда Эдвард встает. Я слышу его шаги в направлении ванной комнаты, и как открывается дверца шкафа. Я слышу, как он садится обратно на постель и матрас прогибается. А потом я слышу металлический звон пинцета от соприкосновения с чем-то стеклянным.
Муж наклоняется ко мне, невесомыми поцелуями в лоб обратив на себя внимание. Гладит по щеке пахнущими спиртом пальцами, призывающими повернуть голову вправо, и просит:
- Смотри на стакан, малыш. Только на стакан. Пожалуйста.
Не видя никакого иного выхода, кроме как быть послушной, я открываю глаза, встречаясь взглядом с молчаливой прозрачной поверхностью. В стакане вода – на две третьи. И в этой воде, забавно пузырясь, растворяются две таблетки. Их затейливый танец и является моим маленьким постановочным спектаклем.
Вглядываюсь в череду пузырьков и занимая себя тем, что определяю их размер и направленность движения, безропотно даю Эдварду забрать к себе на колени мою правую ладонь.
Пострадавшей кожи касается что-то холодное, и оно оказывается удивительно цепким, выхватывая инородный кусочек блестящего стекла. Потянув за живое, пинцет причиняет боль. Я поджимаю губы и дрожу, но не отрываюсь от стакана. Не хочу видеть крови. За сегодня ее вида уже хватило.
Каллен бормочет какие-то ласковые фразы, внутри которых фигурирует мое имя. Но от своего занятия не отказывается.
Тихонько всхлипываю, когда второй осколочек с легоньким звоном укладывается внутрь специальной емкости. А за ним третий. А за ним – четвертый. И так до пятого.
Таблетки, создающие мне атмосферу хоть какого-то душевного комфорта, почти растворяются к тому моменту, как Эдвард выбирает время обработать ранки.
Он отставляет емкость назад, судя по скрипу постели, а затем сдавливает пальцами стенки баночки с перекисью. Щелкнув, они поддаются – прозрачное пламя, тут же воспламеняющееся, вытекает на мою ладонь.
- Не надо!.. – вздрогнув всем телом, прошу у него, дернувшись на кровати в другую сторону. Хочу прижать свою ладонь к себе и как ребенка укачивать у груди, пока жжение не уймется. Боль сейчас та черта, которую я не готова переступить. У меня от боли предательски саднят глаза.
Однако хватка у мужа оказывается что нужно. Без труда удерживая левой рукой мою ладонь – возле запястья, чтобы, так или иначе, не вырвала, избавившись от перекиси – правой он продолжает начатую процедуру. По ручейку из антисептика получают и порезы на моей ноге, и мелкие ссадины на коленях от грузного и неожиданного падения.
Пузырьки из стакана с таблетками теперь на мне – жалятся и так же стремятся вверх, выплевывая воздух. Отнюдь неприятное чувство.
- Все любимая, все, - Эдвард придвигается ближе, загораживая от меня вид обработанных порезов собой, - больно больше не будет. Сейчас пройдет.
Он дает мне выпить то самое содержимое стакана, за которым наблюдала, а потом обнимает.
И вот теперь я плачу. Всего раз взглянув в его глаза и увидев, сколько там беспокойства обо мне, заливаюсь слезами. Он злится, это так – в уголках глаз злоба. Он в ярости, да – зрачки неумолимо потемнели. Но он здесь. Он сидит, смотрит на меня, гладит… и его собственные глаза влажнеют, а ресницы становятся тяжелее. Эдварду так же больно, если не сильнее – от каждого моего вскрика.
- Прости… - стону я.
- Эй, - мужчина качает головой, приникая своим лбом к моему, - никаких извинений. Здесь ни в чем нет твоей вины.
- Я разбила статуэтку…
- Я куплю тебе новую. Только не плачь, - указательным пальцем он быстро, но нежно стирает с моей щеки соленую дорожку.
Прямо сквозь слезы, рвано вздохнув, усмехаюсь. Не под стать ситуации, конечно, и не под стать случившемуся чуть раннее, но все же. И эта усмешка отзывается глобальным потеплением во взгляде Эдварда.
- Дело же не в котах…
- Совсем не в котах.
- Я про пинцет и ранку…
- Она теперь чистая, все хорошо, - Эдвард нежно трется носом о мой лоб, - и сейчас я ее перебинтую.
Его касания нежные, его тревога – ощутимая. И он делает все, чтобы не причинить мне боль.
Господи…
- А коридор?.. – Меня начинает потряхивать, когда вспоминаю о рыбках. Они ведь все еще там, на ковре коридора, такие же кровавые и безмолвные, как и прежде – тошнит от одной лишь мысли.
- Все уберут, - останавливая мой порыв подняться, Эдвард коконом из своих рук лишает меня права на лишние движения и неустанно целует лицо, - сейчас не это важно, а чтобы с тобой все было хорошо. Пожалуйста, постарайся успокоиться.
Черт, у него такой виноватый вид… у меня в груди что-то трескается.
- Я боюсь, - так и не поборов дрожи в голосе, сдавленно признаюсь я.
- Напрасно, - мужчина тут же, реагируя на признание, притягивает меня к себе. Приподнимает на кровати, прижимает к груди и зарывается лицом в волосы, - я здесь. И пока я здесь, никто и пальцем тебя не тронет. Это всего лишь гребаный розыгрыш. Я покажу им, как такое устраивать.
Стальные нотки, переплетенные в шерстяной колючий клубок с ненавистью, отнюдь не вдохновляют. Я дрожу сильнее.
- На что это был намек? Что я?..
- Никаких намеков, - отмечает муж, не дав мне договорить. С отчаяньем гладит мои плечи руками, пытаясь выгнать боль и из голоса, и из взгляда. Почти умоляет. - Малыш, я обещаю тебе, я помогу… помогу понять свою ошибку всем, кто к этому причастен. - Эдвард стискивает зубы, с трудом преобразовав убийственную фразу с обещанием отмщения во что-то более-менее приемлемое.
Ради него я пытаюсь смириться с тем, что видела.
Я делаю глубокий вдох, за ним, почти сразу же, резкий выдох. Не оставляю в легких и капли кислорода. Избавляюсь от него.
- Не уходи.
- Ни в коем случае, - нежно соглашается Эдвард, с радостью встретив мое более-менее сносное состояние, - я здесь. Я сейчас уберу все это и лягу с тобой.
Мне приходится на это согласиться. И заручившись моей поддержкой, пусть и выраженной всего лишь кивком, Каллен быстро расправляется с ненужными вещами. Уносит емкость с осколками, пинцет, перекись и вату. Перед этим с осторожностью перебинтовывает и мою руку, забирая следом за всем этим добром бинт.
Тогда, минут десять спустя, действительно ложится рядом. Крепко обнимает, прижимая к себе, и прячет под одеялом, стараясь создать максимальный комфорт.
Засыпая, я то и дело вспоминаю об остановившихся рыбьих глазах и покореженных плавниках, а потому вздрагиваю. И каждый раз, когда это происходит, Эдвард меня целует – в макушку, шею, руку или плечо. Его руки согревают и успокаивают, мне в них комфортно, но я всерьез начинаю думать, что не усну. Все равно не усну. Или, если все усну, сразу же проснусь от кошмарного вида, пронесшегося в голове.
Однако, к счастью, нервное потрясение и попросту теперешнее время суток играют свою роль, помогая распрощаться с бессонницей.
Неглубоко выдохнув, я шепчу Эдварду «я люблю тебя» и, не дождавшись его ответа, проваливаюсь в свой долгожданный сон.
В тайне надеюсь, что, когда открою глаза, все это, включая рыбок, окажется просто-напросто составными частями какого-нибудь яркого кошмара.
В последнее время они часто у меня бывают…
Второй раз за день, ставший слишком длинным уже в самом своем начале, я просыпаюсь в восемь пятнадцать утра.
Меня будит грохот чего-то в коридоре, язвительное и тихое грубое слово, а затем гневный шепот в трубку, требующий «всунуть им до самых гланд гребаный ящик».
Грубо.
Но не так уж и грубо для Эдварда.
Горько усмехнувшись, я переворачиваюсь на живот, подмечая, что кровать еще хранит след его недавнего присутствия. Вот подушка справа от меня, вот одеяло, а вот и затерявшийся волосок на простыни, блестящий знакомым бронзовым цветом.
К сожалению, тот сон, который я желала поскорее забыть, оказался не сном – как и предполагалось. Моя перебинтованная ладонь и заклеенные тоненькими полосочками пластыря порезы на ноге тому явные доказательства, а едва заметный отпечаток крови в изножье постели – не удивлюсь, если той самой, в которую вступил Эдвард – подтверждает самые ужасные догадки.
Рыбки были. Были, и я видела их. Они на меня смотрели.
Я шумно сглатываю, прогоняя тошноту, но концентрироваться на худшем из воспоминаний не собираюсь. Медленно встаю с постели. Очень хочу не потерять равновесие и оставить сегодня в целости и сохранности хоть одну часть тела. Происходящее и так напоминает глупый триллер, не хватало еще и придать ему остроты нежданными травмами.
Я прислушиваюсь, перед тем как зайти в ванную: голос Эдварда затихает вперед по коридору, подальше от спальни, чтобы меня не разбудить.
Хочу удивиться, почему в разгар рабочей недели в начале дня он не в своем офисе, но не могу. Что-то подсказывает, что будь мне куда идти, тоже бы сегодня осталась дома.
В душ не иду – боюсь. Не рискую так же наполнить ванну – слишком долго. Просто-напросто сбрызгиваю заспанное и красное от слез лицо холодной водой, а левую тщательно мою с мылом три раза. Мне все время чудится гнилой запах – чувствую, это надолго.
В одежде то же не усердствую. Вместо запачканной кровью ночнушки надеваю серую пижамную кофту и тренировочные брюки, привезенные мной еще из Сиднея. Мне их купила мама.
И в таком виде, не потрудившись расчесать волосы, а всего лишь стянув их в хвост, спускаюсь на первый этаж. Если судить по долетающим до меня звукам, Эдвард там.
В квартире идеальная чистота. Я подмечаю это, уже придерживаясь за перила лестницы, которые не протирала сама уже три дня, а пол возле нее добавляет подозрений: вчера здесь была пыль.
В гостиной подушки расставлены строго в соответствии дизайну, нет ни единой грязной отметки или отпечатка на панорамных окнах, а ковер потерпел фатальные пытки пылесоса, отдав ему безвозмездно всю свою пыль.
Здесь убирались. И убирались очень основательно.
Но когда? Я спала три часа.
Немного растерянная и все еще пребывающая скорее в прострации, нежели в нормальном состоянии, я иду вперед, минуя диван и журнальный столик. К совмещенной кухонной зоне. Но подальше от входной двери - ее я увидеть не готова.
Это удивительно, не правда ли? Я не понимаю. Сон или явь, но я не понимаю и оттого мне все хуже. Случившееся представляется цветной галлюцинацией, не более. Или просто помрачением рассудка от избытка переживаний вчера вечером. А может, виной всему протухший сыр? Или несвежие помидоры? Черт…
Эдварда не видно с первого взгляда. Он стоит возле холодильника, нервно постукивая пальцами по его пластиковый дверце, и что-то быстро пишет в нашем блокнотике для списка продуктов, царапая грифельным карандашом ни в чем не повинную тонкую бумагу.
- Вниз на девять и два? За день? – его голос не выражает ничего, кроме серой злости. – Если он думает, что эта баржа способна потопить крейсер, огорчи его. Биржа все равно наша.
Еще две записи – ряд цифр. И гневное шипение в трубку, от которого мне становится нехорошо:
- Я своими руками вытащу из него кишки, если не уймется. Я знаю, это от него… и я обещаю, что теперь он всю жизнь будет питаться долбанной гнилой рыбой.
Слишком яркое выражение. Фраза, которая наполнена таким чувством, что мой желудок заходится аплодисментами.
Я давлюсь слюной, не успев даже сообщить о своем присутствии.
И быстрее, чем понимаю, что делаю, желая лишь не украсить пол кухни пестрой рвотной массой, кидаюсь к умывальнику. С отвратительным звуком высвобождающейся через рот пищи склоняюсь над его металлической раковиной.
- …Потом. Я перезвоню.
Эдвард едва ли не кидает телефон на пол, заслышав мой первый позыв. С трудом находит силы устроить его на тумбочке, мгновенно оказавшись за моей спиной.
- Дыши, - тихо советует, убирая с моего взмокшего лба прилипшие волосы, - тогда все быстрее кончится.
Я не отвечаю, но прекрасно слышу его. И словно бы в подтверждение этого факта, сжав металл пальцами до того, что они белеют, склоняюсь над раковиной еще раз. Нашей раковиной, той, где мою посуду, готовлю еду и тщательно слежу за чистотой.
Теперь, наверное, никогда в жизни мне ее не отмыть…
- У меня есть таблетки, - чудом не сорвавшимся голосом бормочет Эдвард, погладив меня по спине. Он отходит всего на шаг, но его отсутствие ощущаю крайне явно. Тянет заплакать.
Меня отпускает. Делаю два-три вдоха прежде, чем осторожно повернуться от раковины и открыть кран, смывая рвоту, и убеждаюсь, что конец наступил. Верилось или нет.
- Держи, - обеспокоенный Каллен сразу же вкладывает в мою руку кругленькую зеленую таблетку, - это поможет.
Я не спорю. Он наливает мне воды в самую ближайшую чашку – свою, и я пью. Проглатываю, запивая бесцветной жидкостью и молю, чтобы ей же меня не вывернуло в ближайшее время.
- Тебе нужен врач, - Эдвард подходит ко мне и становится рядом, аккуратно притянув к себе. Его губы на моем лбу, стараясь определить, нет ли температуры, а руки на талии – гладят.
- Это последствия испуга… - пытаясь смириться с тем, что глотать удается с трудом, я хмурюсь. Боязно, будто бы он сейчас растает в пространстве, приникаю голову к твердой груди, - пройдет.
- Я надеюсь. Может быть, тебе лучше еще поспать?
От его беспокойства я улыбаюсь – чуть-чуть, краешком губ.
- Я больше не смогу. Тем более… А почему ты не на работе?
Ловкие пальцы находят мои, притягивая к губам своего обладателя. Мягким, теплым и нетребовательным – нежные. Он дважды целует мою ладонь.
- Я перенес все назавтра. Я сегодня никуда не поеду.
- Это прогул?..
- Пусть думают что угодно. Я тебя не оставлю.
Я вымученно усмехаюсь, собственными руками обняв его талию. Утыкаюсь лицом в свежую рубашку в темную полоску, отвлекая себя запахом мужниного геля для душа от чертовой рвоты.
- В болезни и в здравии…
- В болезни и в здравии, пусть так, - Эдвард чмокает мою макушку, - чем я могу помочь?
В кухне, где сегодня как никогда пасмурно из-за надвигающегося дождя, в кухне, где я только что угробила кухонную мойку, в кухне, где Эдвард обещал выпустить кому-то кишки, становится жарко и неуютно. Она снова давит на меня – вся, включая автоматизированный холодильник со встроенным радио. Хочется сбежать в Австралию и оказаться с Калленом на моем диване. Там у меня были самые сладкие сны – и одни из самых сладких воспоминаний…
- Эти… рыбки…
Мужчина напрягается, но почти сразу же дает ответ, не заставляя меня проговаривать все вслух. Немую дрожь принимает за лучшее разъяснение.
- Все чисто. Ничего и не было, Беллз.
- Но было…
- Не повторится, - железным тоном уверяет он, опускаясь к моим вискам. Трогает губами сначала правый, потом левый.
- И от кого они?.. Это было подарком?..
- Нет никакой разницы, от кого. Он за это итак поплатится.
- И все же….
- Тебе не холодно? – Каллен пробует перевести тему, заботливо погладив мои плечи. - Хочешь, я вернусь в кровать с тобой? Никаких кошмаров, обещаю.
- Нет, не холодно, - я сглатываю, кое-как вывернувшись в его руках и взглянув в горящие оливковые глаза, - и я хочу знать, кто это был.
- Белла, они ведь напугали тебя. Ты уверена? – не доверяет, к гадалке не ходи. Смотрит сверху вниз и не доверяет. Справедливости ради стоит заметить, что своим видом я доверия не добавляю – того и гляди растянусь во весь рост на полу.
- Ифф. Это был Ифф. Это его запоздалый «свадебный» подарок, - Эдвард напряженно потирает мои плечи, призывая с достоинством принять вытребованную информацию и не заставить его опять собирать меня по кусочкам, - и этого с тебя хватит.
- А как он?.. Зачем он?.. – я не могу взять в толк. Алессандро, конечно, нельзя назвать умным, сдержанным и достойным человеком, но он не показался мне психом. Видимо, первое впечатление обманчиво.
Я вздрагиваю от соединенных воедино мыслей о том, как выглядит он, когда приносит этих рыб под нашу дверь, а затем те же рыбы скачут по ковру, купаясь в собственной крови… и сгустки… и запах…
Стоп.
Я уже достаточно навредила раковине на сегодня.
- Это неважно. Все, - Эдвард упреждает мои вопросы, на всякий случай, развернув лицом к умывальнику. С обеспокоенностью, а не с отвращением. Ему плевать, запачкаю я эту рубашку или нет. Но она не моя – не я ее дарила. Ему просто плевать.
Глубокий вдох.
Выдох.
- Наверное, действительно лучше в постель, - вынуждена признать я, поморщившись от мысли, что надо что-то делать. Включить телевизор? Лечь на диван? Максимум, на который я способна, это открыть книжку. Но не думаю, что она поможет забыть о тошноте.
- Правильное решение, - с радостью ухватившись за мое предложение и торопясь, пока не отказалась от него, муж твердо обвивает мою руку, призывая следовать за ним обратно к лестнице, - давно пора выспаться. День в пижамах, Беллз?
Его оптимизм, его улыбка ради меня, то, что делает вид, будто ничего не случилось и никаких собственных проблем, о которых говорил по телефону, когда я вошла, нет, вдохновляют.
Этакий маленький, но очень талантливый и желанный спектакль.
Я не стану его расстраивать, он не заслужил. Он ко мне очень добр.
Поэтому, повернувшись от кухни, я послушно иду за Калленом, куда ведет. Я с горем пополам поднимаюсь по лестнице, я даже сама открываю дверь в нашу комнату.
- Ты сам убирался?..
- «Чистый свет» приехал очень быстро, - Эдвард передергивает плечами, - но наверху да, я сам. Я не хотел, чтобы они тебя разбудили.
От моей ласковой улыбки он, похоже, немного теряется.
- Спасибо…
- Не за что, - поспешно мотает головой, кивая мне на так и не застеленную постель, - это все не было сложным.
Мы снова укладываемся на простыни. Эдвард снова привлекает меня к себе. Его губы находят мой лоб, руки – спину и ребра. Как ребенка, он гладит меня успокаивающими движениями туда-обратно, побуждая снова сдаться сну. Поднакопить силы.
И в этот раз мне спокойнее – то ли потому, что происшествие с рыбами осталось за границей памяти, там, в раннем утре, то ли потому, что Эдвард обладает отличным чувством убеждения и мне становится легче. Тем более, он здесь.
- Пожалуйста, будь рядом, когда я проснусь, - это все, что могу попросить. И мы оба это знаем.
Мужчина нежно улыбается, сделав все, чтобы заметила, как теплеют и светлеют его темные оливы, а лицо наполняется вдохновением.
- Ну, еще бы, малыш, - он легонько чмокает мои губы, - я буду охранять твой сон. Засыпай.
Фраза звучит интимно и, наверное, в духе мелодрам усредненного уровня для усредненной аудитории.
Но меня успокаивает, даже больше – усыпляет. Почти полностью.
Я сжимаю руку Эдварда, чуть ближе к нему пододвинувшись. Прижимаюсь всем телом.
- Ты очень хороший…
- Ты лучше, - с улыбкой заявляет он. Похоже на то, что зевает, - спи, Беллз. Все будет хорошо.
Ну что же, я верю. Глупо в такое не верить еще и тогда, когда он так близко и так нежен. Это святотатство.
Поэтому закрываю глаза и чуть удобнее кладу голову на подушке. Отпускаю этот день.
И забываю все, начиная от ящика с ужасным словом и заканчивая упоминанием Алесса пару минут назад. Выкидываю из памяти.
Пока Эдвард рядом мне, наверное, действительно нечего бояться.
***
Уж если ты разлюбишь - так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!
И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром - утром без отрады.
Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее,
Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.
Уильям Шекспир
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!
И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром - утром без отрады.
Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее,
Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.
Уильям Шекспир
Когда я выходила замуж в феврале этого года, меня предупреждали все, кому не лень, что семейная жизнь – дело непростое. А уж моя семейная жизнь и вовсе никогда простым делом не будет.
И самым ярким из тех, кто пытался показать мне, на что соглашаюсь, был Эдвард. Мы бесконечно это обсуждали. Я так уставала от таких разговоров, что стиснув зубы, часто спрашивала его, какого черта ему нужно, чтобы я передумала?
Тогда мужчина извинялся, гладил меня по волосам и говорил, что хочет быть уверен в том, что я понимаю, что делаю. И что на сегодня его эгоизм может быть свободен, он не позволит ему влиять на мое решение.
Но свадьба все-таки состоялась – как и медовый месяц, как и возможность жить с тем, кого любишь. Я приняла это как главный подарок и требовать больше, наверное, никогда бы не посмела.
Я не верила ни единому слову тех, кто утверждал, будто моя жизнь возле Эдварда, в качестве его золотой рыбки, станет худшим испытанием, чем семь кругов Ада. Что полетит все в тартарары быстрее, чем успею понять, что к чему.
И это было напрасным. До сегодняшнего дня не было, а вот после все же было. Я вижу.
Эта неделя, в своей середине разорвавшаяся на клочья от чудесного «подарка» Алессандро Иффа, которого я ненавижу все больше и больше (и настолько же боюсь, хотя Эдварду никогда не признаюсь), с каждым днем превращается в запутанный темный лабиринт боли.
Все рушится.
Все покрывается пеплом.
Все сгорает.
Пока я отхожу от шока и стараюсь занять себя хоть чем-нибудь в огромной квартире, Эдвард разбирается с навалившимися отовсюду рабочими вопросами.
По утрам, пока готовлю завтрак, я слышу его громкие баталии по телефону с каким-то Джоном, разбирающимся в акциях компаний, а потом, когда в молчании едим свои омлеты, запеканки или блины, наблюдаю перекошенные от гнева черты и огонь в глазах, разжигающийся с каждой минутой все больше.
Он уходит в офис к восьми и приезжает на обед к трем, ограничив его время с часа до двадцати минут. Он пытается перекидываться со мной какими-то словами или общими фразами, но у него плохо выходит. Это уже не беспокойство, это уже паника в темных оливах. А тучи так и не перестают сгущаться…
Как правило, ночами ему очень плохо. Едва ли не вскарабкиваясь от боли по ровному бетону на стены, Эдвард хрипло дышит и цепляется за меня руками, аргументируя это тем, что так быстрее становится легче. Ровно как и ситуация на работе, в нашей жизни и вокруг нас, его приступы выходят на новый уровень. И если раньше можно было, выпив таблетку, высчитывать десять минут, чтобы знать, когда она подействует, теперь порой мало и пятнадцати.
За два дня Эдвард превращается в тень самого себя, становясь и бледнее, и злее, и грубее. При мне он пытается сдерживаться, но остается только посочувствовать тем, с кем с утра до вечера проводит в одном помещении…
На выходные я пытаюсь все исправить. Отговорив его от желания продолжать работать хотя бы во второй половине дня, буквально силком вытаскиваю из дома и веду на прогулку. К большому парку, к озеру, к прохладным фонтанам и маленьким сувенирным магазинчикам. Раньше мы покупали в них всякие безделушки, символизирующие силу двух сердец или их неразделимость, или, может быть, магнитики попугайчиков-неразлучников, парочку из которых – коллекция – до сих пор висят на нашем холодильнике.
Однако теперь на магазинчики Эдвард даже не оглядывается. Он честно, словно бы отбывает необходимый срок, обходит со мной небольшой круг между деревьями, десять минут посидев на скамейке и понаблюдав за утками в реке, а потом просит вернуться домой.
- Тебе надо отдохнуть, - несогласная, я качаю головой из стороны в сторону, пытаясь хоть немного его образумить.
- Я здесь не отдыхаю.
- А где ты отдохнешь? Пойдем туда, - призывно беру его за руку, демонстрируя, что согласна идти куда угодно. С такими темпами он сделает из себя зомби. Уже сделал.
- Белла, ситуация не располагает, - у него будто замогильный голос. Не только лицо, но и тембр осунулся. Мне уже страшно.
- Всех денег не заработаешь, - упорствую, вздохнув и чмокнув его в щеку, - пожалуйста, подумай хоть немного о себе, Эдвард. Сохрани себя для меня.
Он вымученно усмехается, обнимая меня за талию и зарывшись лицом в волосы. Мягкий весенний ветерок приятно играет на лице, а солнышко, проглядывающее сквозь кроны деревьев, пытается нам внушить, что все не так плохо. И я стараюсь ему поверить.
- Не утерять бы те деньги, что есть… если пойдет такими темпами, Белла, мы с тобой будем в этом парке жить.
- Что случилось?
Мое беспокойство располагает к откровению. Он сдается.
- Я недооценил Алесса, - нехотя признается Эдвард, опустив глаза. За эти дни на его лице больше морщинок, нежели в ночи самых страшных болей, - он действительно нас топит…
- Но ему же не удастся, - мягко напоминаю, пальцами проведя по едва заметной щетине, - ваше место на рынке – лидирующее. Ты сам так говорил. Не зашивайся, пожалуйста. Эдвард, пусть лучше прогорит компания, чем перегоришь ты.
- Спасибо за заботу, любовь моя, - он поворачивает голову, целуя меня в лоб, - я обещаю тебе, что это скоро кончится. Перегорит Алесс. Я его раздавлю.
- Сколько на это нужно времени? – меня передергивает. Волосы Эдварда потемнели и потускнели, кожа туго натянулась на лице и руках, показались вены на ладонях и парочку синеватых переплетений их русел возле висков, на шее. Инфаркты в тридцать два года редкое дело… а инсульты? Кластерные боли как-то связаны с инсультами? О господи…
- Неделя, - Эдвард успокаивающе потирает мои плечи через тонкую малиновую блузку, - еще одна неделя. До пятницы. Двадцатого мы заново раздадим карты, для этого у нас есть свой туз.
Я грустно смотрю на него.
- Обещаешь?
Темные оливы, подернувшиеся усталостью, с обожанием изучают мое лицо.
- Обещаю. Следующие выходные мы проведем так, как ты захочешь. И где захочешь.
Ну что же, с этим обещанием можно жить. Я пытаюсь себя в этом убедить.
- Ладно, - даю согласие, коротко вздохнув, - до пятницы. А потом ты всерьез займешься собой.
Эдвард переплетает наши пальцы, сделав так, чтобы тонкие обручальные кольца потерлись друг об друга.
Единение все же есть…
Это греет мне сердце.
Конечно же, жить легче после нашего воскресного разговора в парке никому не становится. По утрам я все так же слушаю перебранки бизнесменов, по ночам дрожащими пальцами высвобождаю из упаковки таблетки с характерными зазубринками, а потом крепко обнимаю Каллена, ожидая для него облегчения.
Но это только одна сторона медали, уже мне знакомая.
А есть и другая.
Удивительно это или нет, но для меня теперь становится колоссальным испытанием заниматься прежде любимой готовкой. Все эти запахи, специи, аромат масла и пар, исходящий от мяса… особенно по утрам. Я не экспериментирую с блюдами или рецептами, ограничиваясь самым быстрым и простым. Под благовидным предлогом, что наелась, пока готовила или поем попозже, сейчас не хочется, подаю порцию блинчиков или яичницы лишь мужу. Кусая губы, глотаю таблетки от тошноты пачками, первое время желая все списать на кишечный грипп.
Однако постепенно, особенно когда к тошноте добавляется еще и утомляемость от самых мизерных усилий, начинаю задумываться о чем-то большем, нежели кишечная инфекция.
В тот же день, дождавшись, пока Эдвард уедет, спускаюсь в аптеку под домом за тестом на беременность.
Дрожащими пальцами, чудом не забывая дышать, исполняю все в точности, как прописано в инструкции и, кусая ногти, жду результата, прижавшись к холодной плиточной стенке.
Минута, две…
С мокрыми глазами достаю заветный тестер из специального стаканчика, поднимая к свету, чтобы лучше разглядеть результат.
Плачу.
Не беременна.
Наверное, стоит записаться к врачу…
Но это потом. Это после пятницы. Я все еще лелею мысль, что завтра все кончится и эта неделя, ровно как и прошлая среда, покажутся просто выдумкой душевнобольного. Больше всего я сейчас хочу, чтобы мы оба, и я, и Эдвард, пришли в норму. Потом уже можно рассуждать обо всем остальном.
С такими мыслями, заручившись поддержкой ставших моими друзьями таблеток, утром следующего дня – пятницы - я отправляюсь в магазин, твердо намеренная отметить конец жуткой недели хорошим ужином. Хотя бы для мистера Каллена.
К времени его возвращения – восьми – почти управляюсь. Выпив таблеток, тушу курицу с овощами, нарезаю ингредиенты для греческого салата и замешиваю тесто для яблочной шарлотки, понадеявшись, что не испорчу ее иным сортом яблок, к которым привыкла. Но в самый ответственный момент – добавление муки – понимаю, что дома нет корицы. Что купила все, начиная от специй для курицы и кончая специальным сортом брынзы для салата, а про маленький пакетик коричневого ароматного песка забыла. Прошла мимо как ни в чем не бывало.
Посмеиваясь от своей рассеянности, оставляю готовку, выключив огонь, и не надевая пальто, бегу вниз. Преимущество этого жилого здания – магазин на другой стороне узкой улицы, в котором есть все. Очень удобно для забывчивой хозяйки.
Не знаю, сколько провожу в нем. Хватаю корицу и следую к кассе, но встречает не улыбка продавца, а длинная очередь. И волей-неволей мне приходится ее выстоять, потому что шарлотка без корицы – не шарлотка, а просто вздутое тесто с мягкими яблоками.
Десять минут, пятнадцать. Уверена, не больше двадцати.
Однако, когда возвращаюсь домой, ключ в замке не поворачивается – дверь не закрыта. А это может значить только то, что Эдвард вернулся раньше меня. И сюрприз испорчен.
Все из-за корицы…
- Привет, - я нерешительно переступаю порогу, покачав сама себе головой за непредусмотрительность, - ты дома?
Ответом служит звон от соприкосновения чего-то стеклянного и кухонной стойки, а потом тишина. Я останавливаюсь в дверном проеме, не совсем понимая, что это значит.
На миг сознание заполоняют страшные образы очередных «подарков» Алесса. Может быть, он вломился к нам в дом? Или его приспешники? Черт, они ждут меня?.. Эдвард вообще здесь?
Ледяные мурашки табуном бегут по спине, заставляя задрожать пальцы.
Всерьез хочу отступить назад и поскорее, пока не замечена, вернуться на улицу, в людное место, в магазин, в конце концов, и позвонить мужу. По крайней мере, там я точно буду в большей безопасности.
Но в самый последний момент, почти рванув по лестнице вниз, вижу на вешалке прихожей калленовский плащ.
И вот тогда испуг отпускает. Он дома.
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2117-1
0
Ифф начал с показательных выступлений.
Неужели все так плохо... 
