Золотая рыбка
Глава 9
Глава 9
Две чашки цвета дижон с кремовой окантовкой по краям и изящными ручками горчичного оттенка гостеприимно стоят на полированной поверхности дубового стола. На чашках какие-то замысловатые иероглифы нежно-черного цвета, выведенные с особым мастерством. Они же на бело-кремовых блюдцах. Композиция смотрится стильно и дорого, особенно если учесть, что чай в чашках идеально дополняет общую картину. Он им под цвет. Какой-то зеленый. Ароматный.
Я нерешительно прохожу в столовую, где всего пару часов назад проходило что-то наподобие нашего праздничного ужина. Сейчас все выглядит нетронутым, благодаря стараниям домоправительниц. Но вместе с тем каким-то неживым, ненастоящим, мрачным. Наверное, все дело во времени суток. На часах почти два ночи.
Удивительно, но ускользнуть от Эдварда не было сложным делом. Сложнее было объяснить себе, зачем я это делаю. Неужели не верю мужу? Неужели сомневаюсь в нем после всего того, что было?
Логичные и однозначные ответы на сии вопросы несколько раз почти вынуждали меня остаться. Но, вопреки здравому смыслу, я все же приняла приглашение Даниэля. Я послушалась его. Я… скрыла свое исчезновение от Эдварда и спустилась.
Теперь вот стою в проходе в домашнем костюме телесного цвета и мягких бледно-желтых тапочках. От холодных, несмотря на все усилия хозяина, полов замка они все это время мое спасение.
Я не могу объяснить себе, почему поступаю правильно или почему то, что делаю, крайне плохо. Возможно, просто перегораю и не могу достойно воспринимать ситуацию…
- Доброй ночи, - Аро появляется из-за прохода, отделяющего столовую от кухонной зоны. В лучших традициях богатых домов, а еще под стать человеку, владеющему и островами, и замками, на нем темно-фиолетовый шелковый халат и брюки ему под цвет. Домашние туфли с итальянской щепетильностью подобраны в тон волосам, стянутым темной лентой.
Он здесь.
И если еще минутой раньше у меня был шанс сбежать незамеченной, не продемонстрировав, что не доверяю Эдварду, теперь он упущен.
Я спустилась.
Я поверила Вольтури.
Мужчина с отеческим теплом смотрит на мою скованную закрытую позу. Ставит на стол вазочку с сахаром, что принес – щипцы прилагаются.
- Изабелла, пожалуйста, проходите. Я очень благодарен, что вы пришли.
Подчеркнуто вежливо, но тихо. Очень тихо.
Я нерешительно двигаюсь вперед. И точно так же опускаюсь на отодвинутый для меня стул.
Беспокойство. Оправдываю себя беспокойством. Я ведь имею право волноваться за Эдварда? Он мой муж.
Спокойно. Только спокойно… вдох.
- Чай дынного семечка, - присаживаясь напротив меня за этим невероятно большим и неуютным столом, Аро пытается поправить положение. Указывает на мою чашку, - попробуйте. Согревает и замечательно успокаивает.
Чайная экскурсия не совсем вовремя – еще немного, и меня начнет подкидывать на месте.
- Спасибо, - вежливо, но быстро отвечаю я. Беру в руки чашку с чаем, хотя не знаю, собираюсь ли его на самом деле пить. Пахнет напиток интересно, но все неизвестное отныне меня страшит. – Но Аро, я спустилась немного по другой причине…
- Я знаю, - глотнув свежезаваренного чая, мужчина хмурится. Лицо его сковывает сожалением и, в какой-то степени, горечью. Он словно бы еще колеблется, хотя решение о разговоре в основном принято. И этим меня настораживает. – Тем более, времени у нас не так много.
Ему требуется ровно двадцать секунд и один взгляд за мою спину, на лестницу.
А потом Аро делает еще глоток чая и, поставив кружку на дорогое блюдечко, поднимает на меня черные, уставшие глаза. Даниэль, которого, к слову, нигде не видно, не зря опасался за здоровье Вольтури. Оно у него основательно подкошено, судя по всему.
Мне бы неожиданной мудрости этого мальчика…
- Изабелла, я отдаю себе отчет, что поступаю не совсем правильно. Я обещал Эдварду свое молчание и намерен был сдержать слово. Однако вы все равно бы узнали, с вашей недюжинной проницательностью и любовью к мужу, - его слегка розоватых губ касается намек на грустную улыбку. Аро становится будто бы прозрачнее. – А я не хочу, чтобы в тот момент, когда правда вскроется, было слишком поздно. Это несправедливо ни по отношению к нему, ни по отношению к вам.
Мы действительно говорим об Эдварде? Уже и подумать боюсь о том, в какое русло должен вылиться разговор.
- То, что с ним случилось… это из-за смерти Алессандро?
- И не без этого. Кончина Алесса стала для него спусковым курком, - Аро морщится, как и я, произнося чертово имя, но морщины его глубже моих. И мыслей в черных глазах больше, - а так же происходящее с вами, Изабелла. Все это вместе послужило катализатором для усиления головных болей.
- Вы знаете о них? – с сомнением зову я.
- Конечно, - мужчина скорбно кивает, - я не претендую на особые отношения и привилегии, Белла, но считаю Эдварда своим добрым и надежным другом. Судя по всему, он считает так же. И лишь поэтому я говорю с вами сейчас на закрытую тему.
- Он ее закрыл?..
- Чтобы не волновать вас. Но, я боюсь, потом волнений будет больше – ведь в случае чего, вы просто не сможете помочь ему, не зная всей картины.
Я вздрагиваю. Слова подобного рода звучат крайне зловеще, особенно если принять во внимание все то, что мы уже пережили. Тут легко сломаться при встрече с новым страхом.
- Аро, пожалуйста, можно поближе к сути? Вы пугаете меня.
- Извините, Белла, я совсем этого не хочу, - он кладет свою руку на стол, белую, с синими руслами вен, но при этом – с обручальным кольцом, тяжелым и золотым, с заветным рубиновым камешком. Длинные холодные пальцы едва-едва накрывают мои, стремясь ободрить. – Дайте мне минутку, и я все объясню. А потом вы зададите вопросы.
Я не выдергиваю руки, но ежусь. Ничего не могу с собой поделать.
- Я слушаю, - деловито отвечаю ему.
Вольтури признательно кивает мне. Подавая пример к пробе чая, в третий раз прикасается к своему.
В столовой мы совсем одни. Здесь вообще не ощущается чье бы то ни было присутствие, впрочем – настолько комната велика. Но холодок по спине все равно проходит – может, от темы нашей беседы, а может, от ее запрещенности и скрытности… я ощущаю себя в какой-то мере предательницей. Если Эдвард проснется и, не отыскав меня, спустится сюда… один бог знает, что он подумает и какими будут дальше наши отношения.
Но и не признать, что что-то с ним происходит, проигнорировать, сделав вид, что все как надо, списав на время, события или, чего еще хуже, случайность все странности в поведении, ужасный внешний вид… нет, так нельзя. Я должна ему помочь. Я люблю его и поэтому хочу это сделать. Сколько бы ни сопротивлялся, он нуждается в помощи. Только вот никогда о ней сам не попросит.
Аро – мой единственный шанс понять мужа, вернувшегося сюда немного другим. И, возможно, спасти его. Я не упущу эту возможность.
Я слушаю, сама для себя шепотом повторяю.
- Кластерные боли давно стали уязвимым местом Эдварда, - горько начинает Вольтури, отставив чашку с чаем и сосредоточившись на своем рассказе, - в разное время из-за них он думал покончить с собой, и я думаю, вы это знаете… но их природа, как он мне говорил, изменялась – то нарастала, то унималась… особенно после встречи с вами. Вы стали его лекарством, Изабелла, подарив возможность расслабиться, что абсолютно доказанный факт.
Аро вздыхает.
- Но с появлением на горизонте Алессандро Иффа, к сожалению, о расслаблении можно было забыть. А отсутствие достаточного отдыха и постоянный стресс – прямой путь к усилению болей, что вы тоже знаете не хуже меня. И ваш отъезд, хоть никто не спорит о его необходимости, более того, я сам предложил Эдварду это решение для вас, стал последней каплей. Так плохо, как за эти две недели, ему еще не было. Мне довелось часто быть рядом, и я могу это подтвердить. Именно нетерпимость болей и, как Эдвард говорил, необходимость иметь трезвую голову для осуществления нашего плана заставили его сменить препарат.
Вольтури поглаживает тыльную сторону моей ладони.
- Изабелла, раньше он принимал сильные, но все же общие, обыкновенные анальгетики. Опять же, противосудорожные препараты… Однако теперь Эдвард использует те лекарства, в составе которых имеется морфий, - видя мои мгновенно распахнувшиеся глаза, Вольтури, отметая любую теорию о том, что оговорился или же сказал лишнее, едва заметно качает головой, - Изабелла, это правда. Их обезболивающий эффект выше всяких похвал, к тому же, он довольно долговременный. Но морфий – это наркотическое вещество. И его применение в таком роде и количестве, что допускает Эдвард, в лучшем случае приводит к наркозависимости… Я говорил с ним и не раз. Но он не желает меня слушать.
- Морфий… настоящий морфий?
- Изабелла, я рассказываю вам это не для того, чтобы напугать. И, конечно же, не для того, чтобы всего лишь очистить свою совесть. Я хочу помочь ему и помочь вам. Я знаю, что только у вас, как у человека, изменившего мир Эдварда полностью, есть возможность достучаться до него. Я готов оказать любое содействие, что бы оно в себе ни несло. А скрывать от вас правду – худшее попущение его действиям с моей стороны. Даже вопреки нашей с Эдвардом дружбе.
Я его слушаю, а сама думаю о том, что слышу. И вспоминаю увиденное за последние сутки.
После того странного поведения Каллена, за которое он после усиленно просил у меня прощение и которое так разнилось с ним прежним, я, проснувшись утром, обнаружила на прикроватной тумбочке вскрытую упаковку с одиночной таблеткой. Но прежде, чем разглядела, что это за лекарство, Эдвард успел ее забрать.
Сменили препарат, он сказал. Он сменил.
Побочный эффект, он сказал. Он ощутил. И я ощутила.
И несложно установить даже тому, кто совершенно не знаком с миром опиатов и в принципе любой фармацевтикой, что если поведение человека меняется, а у него был шанс что-то принять… речь идет о наркотиках. И ломке.
Боже, неужели у Эдварда вчерашним утром был «звоночек» ломки?
Не успев себя остановить, я в ужасе накрываю рот ладонью.
…И зрачки расширены. И он держался за волосы. Он тянул волосы. Ему будто бы было больно, как я заметила…
Только не это.
- Мы не должны поддаваться панике, - привлекая к себе внимание, Аро пожимает мою руку, - пока в наших силах это прекратить и помочь ему. Мы должны сделать все возможное. И теперь, когда вы все знаете, это проще. Вы не одни, Изабелла. Пожалуйста, поверьте мне.
- Это ведь точно, да? То, что вы говорите?
Аро больно тушить надежду в моих глазах и тоне. Но выбора он себе не оставляет.
- Да, к моему огромному сожалению. И именно об этом Эдвард призывал меня молчать во время сегодняшнего ужина.
Ну конечно. Эта странная боязнь Эдвардом Аро. Попытка увести меня поскорее. Заговорить. Не дать услышать.
Он прячется. Снова. И в таком ужасном случае…
- Но что же мы можем? – отчаянно бормочу я. На глаза просятся слезы. Это слишком, слишком много. Накрывает небезызвестной морской волной.
- Говорить, - у Вольтури уже готов ответ, он спокойнее меня, он верит в благополучный исход, - слова – великая вещь, моя дорогая. И ими можно достучаться до человека. Мы будем говорить. Мы найдем альтернативу этому препарату. И мы сможем убедить его, что есть варианты получше, чем морфий.
Я гляжу на Аро с вопиющим детским отчаяньем. Мне никогда прежде не было так страшно. Это словно бы разрядом под кожу. Глубоко, до самого основания, до самых костей. Привычный мир перевернуть, изувечить, надругаться над ним… а потом выбирать осколки на руинах. От предстоящего действа перехватывает дыхание.
Я хочу закрыть глаза, а проснуться там, в своем маленьком домике в Сиднее, под боком Эдварда, пока еще моего жениха. Чтобы мы вместе посмеялись над моим реалистичным кошмаром, поцеловали друг друга, а потом сварили кофе и, растворившись в его аромате, уверяли и себя, и любимого, что все это – глупости. С нами никогда такого не будет. Ничего столь страшного. Ничего столь ужасного. Оно все там, далеко, за пределами понимания. А у нас будет счастливая и умиротворенная семейная жизнь. Достойная.
Только я не там. И Эдвард не там. И уже не уверена, что мы хоть когда-нибудь оба там снова окажемся.
Реальность жестче, чем представляется в наших мечтах, а удары ее, как правило наотмашь, больнее. Раньше мне казалось, что мы справимся со всем вдвоем. При условии близости и доверия. Но теперь… теперь, я боюсь, этого мало. Я боюсь своей слабости, своей неспособности дарить силу тому, кто в ней нуждается. Быть Эдварду равной и нужной. Быть ему опорой.
С потерей Птенчика я потеряла часть себя.
С этой двухнедельной вынужденной разлукой, как бы гостеприимен ни был Аро, добр Даниэль и безопасен замок – вторую часть.
А их всего, похоже, было четыре. У кого-то из моих любимых философов была такая теория. О четырех частях души.
Моя уверенность тает на глазах. Может, поэтому Эдвард и перешел на опиаты?.. Он больше не ощущает моей поддержки, как прежде… неужели я виновата?
Подобные мысли сил не придают, ровно как и спокойствия. А оно как раз требуется.
Обеспокоенный взгляд Аро, он сам, сидящий напротив меня… это Зазеркалье, не иначе. Но в Зазеркалье этом теперь вся наша жизнь.
- Вы правы, - дав себе немного времени, твердо произношу я, - мы сможем ему помочь, раз ему необходима наша помощь. Морфий отбирает ту жизнь, которую он заслужил, а это непозволительно. Это надо исправить.
Вольтури смотрит на меня гордо, даже если в уголках глаз есть чуточку снисходительности. Но я почему-то не сомневаюсь в его готовности помочь. И уверена, что все слова, сказанные здесь, не были пустыми.
- Обязательно, Белла, - просто отвечает он. Кивает мне на многострадальный чай, так и оставшийся не отведанным.
Я беру кружку в руки. Как основание скрепления нашей сделки. Ее посыл.
- Спасибо вам большое за то, что рассказали мне, Аро, - пробуя чай, имеющий специфический привкус, не упускаю возможности сказать я, усиливается это желание, - это для меня очень важно и мне не подобрать слов об этой важности. Я очень люблю Эдварда. И я сделаю все для его благополучия, чего бы мне это ни стоило.
И это правда. Я сделаю. Та уверенность, что таяла, укрепляет свои позиции, даже если и неожиданно. Я просто представляю силу своей любви к мужу, силу желания прожить с ним всю жизнь и наконец родить Птенчика… и не могу иначе. Я справлюсь ради него. Потому что ради меня, с меньшими или большими потерями, что, впрочем, неважно, он справился.
- Я не сомневаюсь в вашей любви, милая, - отпуская мою руку, Вольтури глубоко вздыхает. Допивает свой чай, - и так же не сомневаюсь, что все будет в порядке. Время отныне у нас есть, а оно – главный лекарь и союзник.
Краешком губ я ему улыбаюсь. Предчувствие тогда, на острове, не обманули… Аро достойный человек. Хороший, добрый и достойный. Познакомившись поближе с миром Эдварда и окружающими его людьми, я научилась ценить, как это важно. Важнее всего.
А это побуждает, в благодарность, кое-что сказать и самому Вольтури… надеюсь, у меня есть такое право. Хоть отчасти.
- Аро, я прошу прощения, возможно, это не мое дело, - нерешительно прикусив губу и опасливо гляжу на дверь, в надежде, что нас никто не подслушивает, - но я бы все-таки хотела это сказать. О Даниэле.
Мужчина обращается во внимание. Морщинки стягивают его лицо у лба, у глаз. И в зрачках меняется выражение.
Аро сглатывает.
- Я слушаю, Белла.
Я тщательно подбираю слова. Раз уж начала, говори. Будет только лучше.
- Он очень любит вас… но в то же время он сильно обеспокоен, что вы сравниваете его… с отцом. Насколько мне стало понятно, он боится потерять вас, если не будет похож на него… - меня накрывает румянцем, что сразу же пронизывает все внутри тончайшей паутиной. Это куда сложнее, чем я думала. Столь интимно и закрыто… не уверена, что могу говорить. Нет, даже больше – уверена, что не могу. Это неправильно.
Однако и Аро, и Даниэль помогли мне… возможно, я тоже смогу им помочь?
- Он так думает? – Вольтури бледнеет. И голос его тоже тускнеет, становясь более хриплым, тихим.
- Да, - не смею утаивать, - он когда-то сказал мне это… он был очень расстроен, поэтому сказал, я думаю, не особенно хотел делиться, но… так получилось. Не мне давать вам советы, но, быть может, вам нужно поговорить с ним об этом? Или о его чувствах… чтобы разобраться.
Не ожидавший такого течения разговора, мигом растерявший свое спокойствие, Аро выглядит глубоко пораженным. Он дышит чаще, хмурится сильнее. И раз за разом, похоже, проигрывает в голове мои слова.
- Вы для него очень важны, поэтому он сомневается. Нет другой причины, - напоследок, в то же время надеясь подбодрить, говорю я.
Аро долго ничего мне не отвечает. Он задумчиво смотрит на свою чашку, на стол, на стену…
А я допиваю чай. До последней капли.
- Спасибо.
Поднимаю на мужчину глаза, поразившись той силе признательности, какая поселилась в его тоне. И вдруг вместо черных глаз, уставших и загнанных, встречаю черные глаза, горящие ярким огнем жизни, вторгнувшимся в их мир. Похожим на тот, каким обладал Аро прежде.
Он любит этого мальчика, я вижу.
И куда сильнее, чем Даниэль может представить. Это уж точно.
Успокаивает…
- Пожалуйста, - мягко и тепло, на сей раз самостоятельно тронув его руку, шепчу я. И поднимаюсь со своего места, не забыв поблагодарить хозяина за чай. – Спокойной ночи, Аро…
- Спокойной ночи, Изабелла, - не вставая, он просто смотрит на меня. Но так, что сомнений не остается – мы справимся. Вместе, как он и обещал.
Не зря я сказала Вольтури о Даниэле… он действительно это заслужил.
Я поднимаюсь к себе. Я тихонько прикрываю дверь, вслушиваясь в звуки комнаты и дыхание спящего мужа. Я осторожно забираюсь к нему постель, прижавшись мягко, но почти сразу же тесно. Я легонько касаюсь его плеча, тепло улыбнувшись, и уже собираюсь вернуться к Морфею, как… Эдвард открывает глаза. Сонные, но мрачные. Настороженные.
- Где ты была? – почти обвиняющим тоном зовет он.
Надеясь на остатки актерских способностей, я говорю ему почти правду:
- Мне не спалось. Хиль сварила зеленого чая. Она говорит, он успокаивает.
Эдвард недоверчиво наклоняется к моим губам, осторожно их коснувшись своими. Он что, ищет аромат чая?
- Я мог бы составить тебе компанию… или успокоить здесь.
- Я бы не стала будить тебя, Эдвард, - потянувшись к его губам за ответным маленьким поцелуем, глажу его щеку, - не придумывай лишнего. Давай лучше поспим.
- Это не лишнее. Я не хочу больше упускать тебя из виду, - его рука едва ли не захватническим образом утягивает меня к себе. Максимально близко. Тон грубеет, - считай это блажью, но теперь это так.
- Я не убегу от тебя…
- Пытаюсь верить. Но умудряешься.
- За чаем, - не глядя на все услышанное, на все понятое сегодня, мне смешно. Я с нежностью глажу мужа, стараясь подавить грусть по поводу приема им чертовых таблеток. Он такой красивый. Он такой любимый мной. Он мой. Никто и никогда, даже сам Эдвард Каллен, не уговорит меня дать ему спокойно нестись к краю пропасти. Или же сделать с ее края последний шаг.
Уверенность наполняет меня рядом с мужем. Я не слабая. Не сейчас. Я смогу его уберечь.
- Я люблю тебя, - предваряя все те слова, что еще намерен сказать, целую мужа в щеку, - засыпай. И утром, обещаю, мы выпьем с тобой этого зеленого чая вдвоем. Спокойной ночи, Эдвард.
Мужчина что-то бормочет, вроде бы несогласный, но то, как держу его, то, что я рядом… унимает. И, в конце концов, Каллен это признает.
- Спокойной ночи, моя маленькая рыбка.
Я вздыхаю ему в грудь. Целую область у сердца.
Из-за твоего упрямства все беды, любовь моя.
Но мы их поборем. Мы ведь вместе, правильно? А этого будет достаточно.
Я клянусь.
* * *
Следующим утром я просыпаюсь у Эдварда на груди.
Хотя на груди – мягко сказано. Моя голова покоится на его груди, вслушиваясь в ровное глубокое дыхание, пока тело заняло позиции на остальной части тела. Мои ноги крепко переплетены с его ногами, руки до покраснения кожи обвили шею мужа, а бедрами я уверенно касаюсь его талии.
Я держу Эдварда, словно он собирается сбежать от меня. И когда обнаруживаю это, с трудом открыв глаза, первое, что слышу: нежный смех. Мужчина, запутываясь пальцами в моих волосах, гладит кожу.
- Надежная поза, - беззлобно поддевает он.
Покраснев, я, не тая улыбки, смятенно разжимаю руки.
- Прости меня…
Обладатель темных олив перехватывает мою ладонь. А подбородок приподнимает двумя сложенными пальцами, не давая избежать прямого взгляда. Глядит с истинным любованием. Я даже теряюсь.
- Ты стала смущаться, радость моя, чаще нужного.
- Я тебя нагло захватила…
- А кто сказал, что твой плен мне не сладок? – Эдвард подмигивает мне, наклонившись и чмокнув в нос, - ты схватила и ты даже стреножила, - он с улыбкой кивает на наши тесно сплетенные ноги, - но ты со мной и так я могу чувствовать тебя еще лучше. Я давно мечтал о таком захвате, малыш.
Любимый меня целует. Теперь его поцелуи всегда осторожны и трепетны, словно бы наполненные особым смыслом. Эдвард лелеет меня и боится опрометчиво как-то не так коснуться. Такое ощущение, что выкидыш у меня был вчера, а не несколько недель назад… и, боюсь, подобное положение дел уже не исправить. Он всегда будет аккуратнее, чем нужно.
Ну и ладно. Повод для меня научиться ему соответствовать. Кто-кто, а Эдвард заслуживает тонны ласки. И я их, не скупясь, ему подарю.
Отвечаю на поцелуй, не ускоряя его и не углубляя. Просто кладу ладонь обратно на шею мужчине, а второй рукой переплетаю наши пальцы, включая те, что с обручальными кольцами. Маленький, но символ полного единения. Нам подходит.
- Доброе утро, мой пленник…
- Доброе утро, солнце, - влюбленно отзывается муж. Новый поцелуй не заставляет себя ждать.
Грустную улыбку вызывает тот факт, что я уже почти забыла, каким может быть утро. Пропитанное нежностью и грядущим хорошим днем, светлое даже в холодной Норвегии, залитое любовью, как густым сиропом, и поданное с пенкой добра, которой так часто не хватает.
Моим любимым кофе долгое время был американо, но сейчас я понимаю, что отдала бы предпочтение латте. Состав молока – ласки – запредельный. А он приносит удовольствие.
Впрочем, чтобы Эдвард отказался от своего эспрессо, вряд ли стоит ожидать.
Я помню все, что вчера сказал мне Аро. Я помню весь вчерашний вечер в принципе. И хоть не стоит это потрясающее утро портить такими невеселыми мыслями, я не отступлюсь, поддавшись на умелую игру мужа. В упряжке нас двое.
- Знаешь, у меня есть отличная идея, - заговорщицки, вторгаясь в мои мысли, на ухо бормочет Эдвард.
Не удерживаясь, глажу его лицо, особое внимание уделяя четким синякам под глазами. Стало чуть лучше со вчерашнего дня – он больше спал, какие-то морщинки пропали. Но в основном картина та же, волосы те же… а это удручает до рези где-то возле сердца. Терпеть не могу его страданий. А нынче все страдания Эдварда отражаются на его лице.
- Какая идея, любовь моя?
Он все чаще говорит со мной именно так. Нежно. Нежно, а затем грубо… но теперь я хотя бы знаю, почему.
- Душ, - муж, делая вид, что не замечает моего взгляда, трется своим носом о мой, - для тебя. А я пока принесу завтрак в постель.
- Так плохо пахну?
- Ты пахнешь восхитительно, - Эдвард с обожанием зарывается лицом в мои волосы, целует кожу лица, - ты пахнешь собой, моя девочка, а это лучший запах… но, я подумал, так мы убьем сразу двух зайцев.
Я смотрю в его глаза. Темные оливы – святая невинность. Но что-то мне подсказывает, а от этого колючего обмана хочется плакать, что не успею я переступить порог ванной, как новая таблетка окажется у него во рту. Эдвард пытается легально спровадить меня, чтобы принять лекарство. Неужели пьет он их до приступов тоже?..
- А со мной не хочешь? – увиливаю, стараясь не выдать себя раньше времени. Эдвард крайне проницателен, когда меня подозревает. А он подозревает, к гадалке не ходи.
- Изабелла, я… не могу.
- Не можешь?
Моя изогнутая бровь его забавит. Но в то же время Эдвард закусывает губу, чуть опуская ресницы. Смотрит на меня с разгорающимся в глазах огоньком. Это похоть.
- Не могу, - убежденно кивает он, - я не был с тобой слишком долго, а нам до сих пор нельзя. К тому же, вряд ли ты меня хочешь… а вид твоего обнаженного тела… мне проще сразу пойти топиться.
Меня как будто пронзает маленький острый луч. До самого сердца.
- Что такое, Белла? – встревоженный Эдвард прекращает игру. Всматривается в мое лицо, - прости, если я сказал что-то не то. Я не стану больше.
- Не говори о смерти, - хмуро прошу я.
Взгляд мужа смягчается.
- Рыбка, смерть нам больше не грозит. Это правда.
- И все равно – ее уже было достаточно.
- Как скажешь, - не спорит он. Наскоро целует мой лоб, - давай тогда начнем это утро. Я могу даже отнести тебя в ванную, если хочешь.
Я с силой зажмуриваюсь.
- Эдвард, как часто у тебя болит голова?
Такой мой вопрос в ответ на его щедрое предложение мужчину изумляет. Он рассеянно поглаживает мою спину, чуть ослабив захват пальцами на ладони.
- Сейчас, из-за смены препарата, чуть чаще. И сильнее.
Я стискиваю зубы.
- Насколько?
- В два раза.
Дыши. Только дыши.
Я нахожу в себе силы довольно мирно кивнуть.
- А сейчас болит?
Эдвард смиряет меня подозрительным взглядом. Но не молчит.
- Нет.
- Тогда я бы хотела поговорить с тобой после завтрака. Довольно серьезно, если честно.
Ему не нравится. Столько времени проведя рядом, я прекрасно знаю, как выглядит выражение любимого лица в такой момент. И то, что уголки губ Эдварда немного опускаются, а брови супятся, о многом говорит. Конечно, он пытается контролировать лицо и делает все, чтобы изменения были минимально заметны, но мне видно. К счастью или сожалению, теперь мне видно все. Безоблачные времена прошли и все события за эти месяцы бесповоротно нас изменили. Нас обоих. Придется смириться.
- Белла, мы столько времени провели порознь… не лучше ли эти пару дней говорить только о хорошем? И желательно не о том, что в прошлом?
Я бы послушала его чуточку раньше. Я бы ему поверила и ужаснулась своей идее разговаривать о плохом, когда оно закончилось, когда есть шанс на лучшее.
Но не теперь. Сейчас за себя вчерашнюю, что утром, что ночью, мне стыдно. И я зла. Как же могла не догадаться…
- Нам нужно поговорить, - твердо заявляю я, отметая все его способы уйти от темы, - пожалуйста, Эдвард. И я пойду в душ.
Каллен, глядя на меня сверху вниз, прищуривается. Но без лишних слов.
- Ладно.
- Ладно, - эхом поддерживаю я. И уже собираюсь встать, пусть даже скрепя сердце, чтобы исполнить свое обещание, ведь нельзя откладывать этот необходимый разговор. Но не успеваю. Распутывая наш клубок из тел, неожиданно проворный Эдвард поднимает меня на руки. И движется прямо к двери уборной.
- Я все-таки отнесу тебя в ванную, - не принимая никаких отказов, беспечно докладывает он. Но лоб мой целует крепко и долго. Слишком долго.
Час спустя, сидя друг напротив друга – Эдвард на нашей постели, а я на излюбленном месте на подоконнике, с накинутым на плечи пледом – мы готовы начать говорить.
Но точнее сказать – мы должны быть готовы. Потому что нам приходится.
Как бы не велик был на двоих завтрак из двойного омлета и целого свежего багета с маслом и клубничным конфитюром, как бы усиленно Эдвард не подливал в мою кружку черного чая, рано или поздно, еда и питье заканчиваются. И, отправив Марену с нашей посудой вниз, мы остаемся вдвоем.
Нам жизненно важно поговорить.
Эдвард, сложив руки на груди, с ожиданием на меня смотрит. В джинсах и рубашке, сменившей пуловер, он похож на себя прежнего. И волосы, и глаза, и брови, и губы… я тоже по нему ужасно соскучилась.
- Не знаю, с чего начать, - прогоняя неправильные мысли, сконфуженно признаюсь мужчине я.
- Начни хоть с чего-нибудь, - Эдвард склоняет голову, изучая меня под другим углом, - твое молчание пугает больше всего.
Я как впервые гляжу на свою спальню. Вот кровать с большими подушками и длинным одеялом, вот шкаф для одежды, вот столик, на котором мы завтракали, вот прикроватная тумбочка. Ее я не проверяла, а зря. А вот одежда Эдварда. Она разбросана по комнате. Комната пахнет им… и этот запах, одновременно с тем, что вдохновляет меня, напоминая о присутствии родного человека здесь, рядом, а не в фантазиях, ровно настолько же теперь и тревожит. Откуда взять правильные слова?
Я делаю глубокий, заполняющий легкие вдох.
Мне нужно начать.
- Почему ты сменил обезболивающее, Эдвард?
Каллен сдвигает брови. Историей возникновения этого вопроса он явно заинтересован. А у меня внутри все так и переворачивается. Сейчас вижу в улучшенном качестве только его морщины, синяк и седину волос. Дрожь пробирает до самых глубоких внутренностей.
- Ответ прост, Белла: старое перестало помогать, - сдержанно отвечает мне он.
Так… хорошо. Хотя бы начали.
- А почему старое перестало помогать?
Взгляд темных олив становится пронизывающим. Я ощущаю его острие у своего горла.
- Низкая действенность входящих компонентов – раз, развивается привыкание к любому лекарству при долгом его употреблении – два.
- Ты пьешь свои таблетки меньше восьми месяцев, - уж поверь мне, любовь моя, вчерашней ночью я считала…
Моя точность его задевает.
- Это уже много. Белла, кластер – не простуда. Он не лечится, помнишь? Он купируется.
- Купировать можно по-разному…
- Несомненно. Но если надо действенно – то только так, - он фыркает, - если хочешь меня замучить, так и скажи.
- Ты знаешь, что это не так, - принявшая его укол, сдавленно бормочу я.
- Уже не знаю, - Эдвард крепче сжимает руки на груди. Закрывается окончательно, - скажи мне, зачем мы говорим об этом? Я вернулся к тебе, я жив – тебе мало? Неужели не плевать, что я пью, дабы не болела голова? Разонравились спокойные ночи?
Это атака. Справедливая, выверенная и быстрая – все в духе Эдварда. Как же давно, кажется, все это было. Мне теперь вообще вся наша жизнь до этого острова кажется не более, чем просмотренным старым диафильмом. Даже скрежет пленки слышу. И характерное потрескивание.
На мгновенье прикрываю глаза. Нужен еще один глубокий вдох.
- Ты сказал, новые таблетки более действенны. Отчего же?
- Я не фармацевт, Изабелла. Если хочешь, чтобы я перечислил состав, прости, это невозможно.
Я всматриваюсь в его глаза.
- Эдвард, скажи мне правду.
Его дыхание ускоряется. Зрачки, мне чудится, расширяются. А лицо белеет – как у Аро вчера.
- Правду о чем?!
- О своем новом препарате. Что это?
- Таблетка. Подъязычная таблетка. Два раза в день.
- Уже два раза… даже если приступа нет?
Он сжимает зубы, опустив глаза в пол. Со своего места мне прекрасно видно, как судорога сводит его плечи.
- Приступ есть всегда, - шипит Эдвард. Но быстро берет себя в руки, поднимая голову. Наскоро, приводя волосы в самый конечный беспорядок, скользит по голове пятерней, - что ты хочешь, Белла? Почему ты не рада, что я просто приехал?.. Мы же могли не увидеться.
Переводит тему – и снова характерная калленовская черта.
Я знаю, что он мне не скажет. Но я знаю так же, что должен, может сказать. Если продолжить, если быть терпеливой, если идти медленно и верно.
Но Эдвард распаляется. Его лицо, прогоняя бледность, краснеет. И мне все больше кажется, что такая тактика успеха иметь не будет. Он просто ее не выдержит… и уж точно не выдержу я.
Слабая. Отвратительная. Глупая.
Но я говорю:
- Ты принимаешь морфий.
Мужчина замирает, буквально застыв на своем месте. Активны только его глаза. И горят они, буквально пылают, все ярче и ярче. Подспудно он, похоже, понимал, к чему я клоню. Или догадывался, что я знаю. Контроль не идеален у всех, с этим впору смириться. А любые игры имеют свойство заканчиваться.
Я смело смотрю на мужа, стараясь во взгляде показать в одно время и свое недовольство, и свой ужас, и желание помочь – куда сильнее, чем прежде. Вообще свою силу в чистом виде, целиком. Чтобы смог на меня положиться.
…Комната словно бы становится меньше.
…Воздух заряжается электричеством. Мне сложнее дышать.
- Глупость, - резюмирует Эдвард. Быстро.
- Нет.
- И как же ты проверишь? – он почти издевается.
- Я просто знаю. И ты меня не переубедишь.
- Верить сплетням старого извращенца теперь твое новое веяние?
Я качаю головой. Он не думает о том, что говорит. Это ясно. Он загнан в угол, он сопротивляется… бедный мой. Что же мы с тобой натворили…
Да будь проклят Алессандро! На этом свете или на том!
- Думаешь, оскорбив Аро, ты поможешь себе, – пытаюсь урезонить мужа я, - или мне? Эдвард, ты выбрал неправильный путь. Он ведет… в бездну. Я тебя по нему не отпущу.
Моя категоричность его смешит. До злого, истеричного хохота.
- Рыбка, я люблю тебя. Но ты много на себя берешь.
- Я люблю тебя не меньше. И это минимум, что могу сделать.
- Как? Отберешь у меня таблетки?
- Не стану. Ты сам их уничтожишь.
Эдвард ухмыляется. Злоба одолевает его, пригибает к земле. И я снова вижу перед собой того мужчину, которого не так давно опасалась. Там, в Атланте, я рыдала ночи напролет, когда говорил со мной подобным тоном, выглядел так. А сегодня нет. У меня хватит сил, я верю, пережить это. И помочь пережить ему самому, что важнее всего.
- Знаешь, Белла, я знал, что в каждом браке существуют обиды, - а вот Эдвард сдерживаться не собирается совершенно, разговаривая со мной едва ли не криком, - но чтобы так много… чтобы желать замучить до смерти… - разочарованно, ошарашенно качает головой со страшной улыбкой, - нет уж… такого я не ожидал.
- Я не хочу мучить тебя. Я хочу тебе помочь, - твердо уверяю, - и поэтому мы найдем другой способ. Без наркотиков.
- НЕТ ДРУГОГО СПОСОБА! – не сумев остановиться, Каллен со всей дури ударяет рукой по изножью постели. Морщится, но оттого говорит лишь громче, пылающими глазами глядя на меня, - НЕТ И НЕ БУДЕТ!
Приближается. Быстро и резко, внезапно. Горячий, с ощутимым жаром от тела, останавливается рядом с подоконником, на котором сижу с ногами. Сжимает зубы, смотрит глаза в глаза. Не моргает. А руки стискивает в такие кулаки, что удивительно, что пальцы не перетираются в порошок.
- НЕ СМЕЙ В ЭТО ЛЕЗТЬ!.. – ревет он, вскинув руку.
Но я не вскрикиваю и не отшатываюсь назад. Наоборот, притягиваю его к себе, подползая к краю подоконника. Скидываю плед, чтобы как следует обнять мужчину за шею. Прижимаю его к себе, бережно потирая пальцами ворот рубашки.
- Тише, тише, тише…
Он рассерженно-сбито дышит, пытаясь смириться с моими действиями. Кулаки сжимаются сильнее.
- Белла, от греха подальше – отпусти меня, - рычит он, - я боюсь ударить тебя.
- Этого не будет – ни того, ни другого, - выдержанно говорю я, - не вырывайся. Просто обними меня тоже. Тебе будет легче. Попробуй. Попробуй, любовь моя…
Эдвард не сдается так просто – он, в лучших своих традициях, еще упирается. Держать его – все равно, что держать оголенный провод – того и гляди ударит током.
- Я убил человека. Ту женщину, которая помогла с Иффом… тебя это не волнует? – едко шипит он. Весь как сжатая пружина.
- Меня волнуешь ты, - вздыхаю, тепло поцеловав его шею, - и только, Эдвард.
Муж предпринимает даже слабую и, благо, единственную попытку вырваться. Но передумывает затем. Медленно, однако верно.
Сперва его дыхание становится быстрее, а вместе с ним и пульс, что я чувствую кожей. Затем нерешительно, боязливо его дрожащие пальцы касаются моей спины. Едва-едва. Яснее. Как надо. Он смыкает объятья, глотнув воздуха… а потом резко выдыхает его, сжав меня очень сильно. До треска костей. И я не противлюсь.
- Милый мой, - бормочу, пользуясь своей возможностью прокладывая дорожки поцелуев то по его лбу, то по скулам, - я с тобой, Эдвард. Я всегда с тобой. Мы обещали это друг другу и мы сдержим клятву. Поверь мне. Я не отказываюсь от тебя.
Каллен мне ничего не отвечает. Все его эмоции сегодня мне суждено определять по дыханию. И в данную секунду оно, такое частое, едва слышно.
Добрый знак или нет, а я решаюсь продолжить.
- Эдвард, я понимаю тебя, - склоняюсь к его уху, произнося слова мягко и четко, как в Атланте, после выкидыша, делал для меня он, - я понимаю, что все это… Алесс, я, этот замок… все отразилось на нас, ведь не могло оно быть иначе. Возможно, мы будем теперь меньше смеяться и крепче обнимать друг друга, возможно, некоторыми ночами нам будут сниться эти несколько недель и по утрам нам будет нехорошо от таких снов полдня… все возможно. Но это не меняет сути – мы остались вдвоем. Несмотря ни на что. По-моему, это достаточный повод для радости.
Моя оптимистичность для него сродни кости в горле. Эдвард резко вдыхает через нос. Его пальцы впиваются в пояс моего домашнего наряда. Такого же беловато-серого, как его кожа.
- Ты изменился, любовь моя, - не замолкаю я, - и я изменилась, думаю, ты заметил. Это нельзя было предотвратить. Мы уже не будем такими, как прежде, сколько бы ни пытались. Но мы можем… жить. И идти вперед. И менять дальше – в лучшую сторону. Эдвард… - я повисаю на его шее, особенно трепетно поцеловав там, где слышен пульс, - ты же подарил нам эту возможность… так почему же ты сам и хочешь от нее отказаться?..
Мой голос срывается – не специально, незапланированно. Но заметно. И само собой, именно для мужа больше всего.
Он стонет в мое плечо. С силой зажмуривается.
- Белла, это стало просто невыносимо… это уже не боль, это пытка… у меня из глаз словно выбивают звезды… не могу… не могу, не могу, не могу больше!.. Не могу… - сбито, сорванно, он все-таки говорит то, что столько времени желал упрятать. Сдается, поверив мне и моим прикосновениям. Больше не играет.
- Я верю тебе, - не давая ему и мгновения, чтобы представить мою реакцию, сразу же отвечаю. Целую волосы мужа, вздернув голову. Волосы и лоб. – Как бы я хотела забрать твою боль себе… если бы я только могла, Эдвард. Но мы переживем. Обязательно. Я клянусь…
- Нет, - он мотает головой, не думая и минуты, - я не переживу… больше не переживу. Это не пустые слова, Белла, - он отрывается от меня, находит глаза. Темные оливы влажнеют, но в то же время в них такой пепел, что стоишь в нем по колено, тонешь как в болоте. – Ты не можешь представить… не сможешь… и не дай тебе Бог…
Я не оставляю попыток его зацеловать. Вот он – мой муж. Впервые за все время настоящий. Господи, каких же сил ему все это стоило…
- Когда это началось? Вот такое? – целую его висок. - Когда ты увез меня?
- На следующие сутки, - Эдвард передергивает, - я выпил всю банку обезболивающего, а оно не уменьшилось ни на грамм… я был уверен, что не выдержу и выпрыгну в окно. Белла, голова у меня болит, сколько себя помню. Но так… этого никакими словами не выразить.
- Этому должно быть объяснение.
- Нет у этих болей объяснения, - он почти воет, - и лечения от них нет. Я бы не прибегнул к крайним методам, знай, что есть шанс на прежнем лекарстве. Молю тебя, поверь мне. Я не наркоман. Я не делал все, чтобы так стало…
- Выход есть всегда, милый, он есть, - сама уже чуть не плача, шепчу ему я, - нам нужно немножко времени и мы его отыщем… честно…
Эдвард тяжело вздыхает, напоследок прижав меня к себе до боли сильно. А потом отпускает, оставляя только плохо ощутимый круг своих рук. Откидывает голову и смотрит на меня. На прежде пылающем злобой, а ныне обреченном лице, изможденном и потерянном, две слезные дорожки. Уже даже не пытается их прятать.
- Белла, я не знаю, сколько я проживу с этим препаратом, - до одури спокойно, но в тоже время с недюжинной искренностью признается он, - но знаю точно, что без него уже не проживу и дня. Как и без тебя. Таблетки мне нужны только при условии, что есть ты. Иначе и они, сколько бы морфия ни содержали, бесполезны.
Я кладу обе ладони на его лицо, на четко очерченные скулы, впавшие щеки. Сморгнув соленую пелену, их глажу.
- Ты самый сильный. Ты сможешь побороть это.
Эдвард снисходительно хмыкает. А во взгляде убежденность весом в пару тонн. Такую мне уже ничем не сдвинуть.
- Нет, рыбка, - с блаженным видом, горько качнув головой, заключает он, - не смогу. И теперь у нас с тобой, на самом деле, всего два пути… либо мы живем с этим, либо не живем.
- Я тебя не брошу, - демонстративно крепко прижимаю его к себе, ногами обвив за талию. Тепло родного тела позволяет мне дышать, но своими словами Эдвард эту возможность едва ли не отбирает.
- Тогда живем, - он слабо улыбается, пока я стираю новую слезинку с его лица, - я постараюсь чуть уменьшить дозу и пить таблетку, предположим, раз в день, на ночь. Пару лет у нас точно есть. Мы успеем. Люди успевают с раком, так что же…
- Эдвард, - я плачу, скользя пальцами по его волосам. Нет у меня больше сил это слышать.
- Белла, я не буду таким, - ошибочно оценив мою реакцию, Эдвард тянется вперед и целует уже мои слезы, стесняясь своих, - я буду как утром, как вчерашней ночью – буду для тебя. Ты не увидишь больше подобного. Обещаю.
- Ты думаешь, я смогу играть в это? Так нельзя.
- Так нужно. У нас по-другому не выйдет, поэтому нам – можно. Ты привыкнешь, Белла. Я тебя люблю – помни это. А про все остальное – забудь.
- Ты сдаешься…
- Я не сдаюсь, ну что ты, - Эдвард наполняется энтузиазмом ради меня, говорит чуть бодрее, - я ищу варианты. Этот – лучший.
- Я умру, когда умрешь ты…
Он сглатывает. Смотрит на меня с лаской, совсем нестрого. С любовью.
- Как бы я хотел сказать, что не позволю, - трепетно ведя линию по щеке, произносит, - но вряд ли мне это по силам. Я лишь могу пообещать, что продержусь как можно дольше.
В нем нет веры. Нет больше ничего. Эдвард был сильным для меня, когда это стало необходимым. Но сам он сломан и, видимо, давно... как же я могла не заметить? Как же я, погрузившись в собственное горе, отказалась видеть его? Мы оба потеряли Птенчика. Но потерять друг друга… вот она, точка невозврата. Всего конец.
Вот сейчас хочу, чтобы это был сон. Молю всех Богов. Что же мне делать?..
Я запрокидываю голову, сделав третий, последний на сегодня самый глубокий вдох.
- Пообещай мне, что мы поборемся. Три недели. И если результата нет – будь по-твоему.
- Ты просишь согласия на пытку…
- На попытку, - исправляю его, своим же поведением придав себе немного уверенности, - мы покинем остров Аро и поедем в Штаты. Там – полное обследование и все возможные курсы лечения. В последний раз. Это не так уж много, Эдвард.
- Безрезультатные издевательства… к шаманам тоже пойдем?
- Ко всем. Везде. Во все двери, - я завожу себя, боясь так же, как и муж, начать сдаваться. Я не могу. Я не имею права. Столько времени он был для меня самым сильным, теперь мой черед. Эти мучения, эти кошмары, что мы пережили – и все зря? Да лучше застрелиться. Пока я не перепробую все, пока я не увижу своими глазами и не ощущу последней фиброй души… до тех пор я не оставлю все как есть. Я не дам Эдварду погибнуть.
- Не надо ложных надежд, рыбка. Прошу тебя… - я его словно режу. Эдвард выглядит именно так.
- Это не ложные, а наши главные надежды, - отказываюсь принимать его слова, вытягиваясь в струну, чтобы как следует поцеловать мужа, - я буду с тобой каждый день, каждый час. Я не оставлю тебя. Но мы должны попробовать.
- Белла…
- Нет, - останавливаю его, приложив палец к губам. Выгибаюсь, обхватываю его руками, - Эдвард, это все, что я у тебя прошу. Последнее, что прошу. Единственное, о чем прошу в этой жизни. Пожалуйста… пожалуйста, дай мне шанс излечить тебя, - плачу, руками следуя по его телу, по его лицу, - один-единственный… последний… я клянусь…
Эдвард смотрит на меня с плохо выразимой болью. Я никогда не видела на его лице подобного выражения, а в этих хитрых нежных оливах такого взгляда. Он раздираем на части. Он мучается, хотя сил уже нет, хотя измучен вконец. Его пытают. Я и приступы. Приступы и я. Он пытается выбрать, определить свои резервы, свои возможности… но не переставая видеть меня. Я перетягиваю его на свою сторону. Едва-едва, но все же… я люблю его. Аро был прав, то, что я люблю его – моя главная сила. И главная его.
Эдвард мне… верит.
Он вздыхает так, словно боль настигает уже сейчас, разгораясь внутри бурным костром и выжигая душу. Морщины, глубокие и ясные, остаются на лбу. Не пропадают больше. А губы бледнеют.
- Три недели, - дрожащим тоном, но не давая себе же себя остановить, отрезает он, - а после этого – все. День в день.
Я не верю.
Я хочу, но не верю.
Неужели правда?!
Да. Глаза его говорят. И руки. И губы.
Не удерживаясь, подаюсь вперед. Целую Эдварда, но совсем не сдержанно и не нежно, без трепета. Страстно, благодарно и многообещающе. С заклятьем.
Кроме мужа в жизни у меня ничего нет. И я его не потеряю.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2117-7#1472619
0
