ПЕРВОЕ РОЖДЕСТВО НАТОСА И КСАЯ
Приквел "РУССКОЙ"
Два мальчика, лицом как снег, а волосами – смоль,
Стоят в закатной тишине,
По-детски искренне любуясь на прибой…
Он увлекает их своею быстротой, кричит «Спеши за мной!»
Но к отступлению отрезаны пути…
Последний уголек истлел. Погас огонь свечи.
Стоят в закатной тишине,
По-детски искренне любуясь на прибой…
Он увлекает их своею быстротой, кричит «Спеши за мной!»
Но к отступлению отрезаны пути…
Последний уголек истлел. Погас огонь свечи.
Все началось с одного стеклянного шарика.
Обыкновенного, даже банального недорогого сувенира с пластиковой основной и прозрачным куполом, накрывшим свое содержимое. В нем, в этом маленьком теплом мире, царила зима, покой и гармония. Пряничный домик, устроившись между невысокими деревцами, озарял свою зиму десятком огоньков из окон. Он был украшен яркими гирляндами с лампочками, а вокруг на искусственном снегу виднелись следы людей и даже крошечная акриловая собачка, заглядывающая в окошко. Насыщенно-белая, как помадка на печенье, сосулька свисала с покатой крыши. И в ней все так же мерцали знакомые огоньки.
Танатос, замерев у стеллажа, широко распахнутыми глазами глядит на неожиданную находку. Шарик маленький, размером чуть больше его ладошки, но не выглядит хрупким. Зато смотрится красивым. Очень красивым. Никогда, ни у кого, нигде маленький Натос не видел такой красоты. В Греции и снега толком не бывает… в Греции солнышко…
Шарик манит к себе со страшной силой. Малыш смотрит на него, смотрит и будто бы слышит трепетание снежинок, отзвук огоньков на снегу… взять… взять, поставить на полочку, смотреть… и думать, где ты… с кем ты… и никогда больше злой Диаб не придет, никогда-никогда не сделает больно!
Дом был настоящим. А настоящего дома у Натоса никогда не было.
Зато была куртка. Серая, мягкая, теплая и с бесчисленным количеством кармашков. Некоторые из них могли вместить в себя его ручку по запястье, глубокие… на них у мальчика вся надежда.
Опасливо оглянувшись, он приподнимается на цыпочках, придерживаясь ладошкой за хлипкий деревянный стеллаж и тянется к своему заветному стеклянному шарику. Своему маленькому дому в миниатюре, где всегда должно было быть тепло, спокойно и радостно. Чтобы никто не плакал.
Так, минуя металлическую тележку с покупками, снежный шар перекочевывает прямо в детский кармашек. И прячется в нем, никак, кроме несильной тяжести, не выдавая своего присутствия.
Натос неглубоко вздыхает, отступив от стеллажа, и делает вид, что разглядывает искусственную елку здесь же, напротив. Никогда, никогда он не брал шарика…
Такой маленький. Кто его заметит? Зачем кому-то его замечать?
- Вот ты где!
Откуда ни возьмись сзади появляются чьи-то теплые, мягкие руки. И, пробравшись под локти малыша, вдруг начинают щекотать его ребра.
Танатос вздрагивает, едва не прикусив язык. Он бледнеет, глаза наливаются испугом, а в горле пересыхает.
Она видела?..
За спиной ребенка грустно вздыхают.
И вот уже те же руки, что потревожили его, принимаются гладить маленькие плечики в широкой куртке.
- Малыш, - шепчет Хорошая, пытаясь привлечь его внимание, - извини пожалуйста, я не собиралась тебя пугать.
Натос шмыгнув носом, оборачивается к женщине. Ему вмиг делается холодно, шарик в кармане становится тяжелее, а в глазах саднит.
- Ну-ну, Эммет, - еще нежнее, еще мягче шепчет Хорошая, привлекая сына к себе, - не надо плакать. Я больше никогда не буду так делать.
Эммет… так она его зовет и так его зовет Добрый. Они подговорили Ксая и теперь Ксай тоже зовет его «Эммет». А Натос должен звать Ксая «Эдвард». Это как игра в интересности. Мальчики должны ее соблюдать, потому что теперь живут не в Греции. И им будет проще, если называть себя станут так.
- Я не испугался, - чуть приподняв голову, храбро заявляет Танатос. Однако немного выпяченная вперед нижняя губа и покрасневшие ободки глаз выдают его mother. Такая внимательная и заботливая, она будто намерено отказывается не замечать его слезы.
- Малыш, - несильно потянув вперед, притягивает в свои объятья. Mother теплая, пахнет каким-то вкусным шампунем, похожим на свежие фрукты, а еще у нее мягкие-мягкие волнистые волосы. Она разрешает Натосу с ними играть и перебирать их, если ему хочется или просто страшно. Ночью, когда мальчику снятся кошмары, она неизменно приходит после первого же его крика. И, крепко обняв, клянется, что все закончилось. Что никому больше своего сыночка не отдаст…
- Малыш, я верю тебе, - повторяет Хорошая, невзначай чмокнув детский лоб, - и давай на этом закончим. Лучше расскажи мне, что интересного ты здесь нашел.
Танатос вдруг вздрагивает снова, услышав ее слова. Он вспоминает про шарик в своем кармашке, про то, как достал его и, никого не спросив, забрал, и про то, что, обнимая его, mother вполне может ощутить круглый контур.
Он пытается как можно скорее отстраниться от женщины. Дергается назад, вызвав парочку морщинок на ее лице, и хватает с полки рядом первую попавшуюся конфету.
- Сладенькое? – с пониманием, каким буквально переполнена, спрашивает Хорошая. Помимо ровной кожи лица и чудесных волос, у нее еще волшебные глаза. Они серые, особенно не выделяются цветом, однако столько доброты в свою сторону от кого-то, кроме Ксая, Эммет еще не видел. Он пьет ее через соломинку своего страха литрами, а она все не кончается. Никогда, как однажды уверил его Добрый, не кончится.
- Конфетку…
Mother ласково ерошит его волосы, буквально напитывая своей любовью.
- Конфетку, ну конечно, - приняв необходимость разорвать объятья, Хорошая поднимается с корточек. Она берет с полочки рядом бумажный пакет, недвусмысленно протягивая сыну. – Бери все, что хочешь, мой милый.
Мальчик не до конца верит, что это правда. Прежде, чем взять пакет, он пристально глядит на mother. В глазах Диаба всегда было видно, что он теперь готовится сделать, можно ли верить ему. Когда он был злым, у него искрились зрачки и трепетали ресницы. Когда он хотел сделать больно, в радужке поселялась темнота. А когда собирался ударить… пламя поглощало все, что находилось под веками. Диаб замахивался своей тяжелой рукой, отведя ее чуть в сторону… и это давало Натосу секунду для маневра, чтобы увернуться и во все горло начать звать Ксая. Тот уходил за печеньем или за хлебушком, пока Диаб спал… но это оставляло Натоса без защиты, поэтому со временем себя исчерпало. Ксай не был готов идти на такие жертвы.
А Эсми, Эсми не Диаб… она всегда хорошая. Либо улыбается, либо гладит его, либо говорит что-то приятное… она не замахивается, не бьет, не злится… и сколько Танатос ни ждет, ни разу не велит ему есть рыбу. В их с Добрым доме вообще рыбы нет.
Малыш учится доверять mother. Вечером, когда Ксай приходит к нему и желает доброй ночи, он раз за разом повторяет, что Хорошая – лучшая женщина на свете, а Добрый – лучший мужчина. И если Натос не будет их расстраивать, если будет называть их этими рычащими непонятными словами, которые Ксай уже выучил, а Натос все еще слишком плохо выговаривает, «mother» и «father», все у него будет хорошо. Он станет счастливым мальчиком.
- Ладно, - в конце концов, вспомнив совет брата, кивает он. И забирает у Эсми пакет.
Честно говоря, Танатос не имеет представления, что это за конфеты, хочет ли он их и стоит ли набирать полный пакет.
Однако хоть что-то, чтобы оправдать свое вранье, взять надо. И Натос, красный как рак, берет шоколадно-зефирных угощений с упаковкой в виде саночек Санта-Клауса.
- Спасибо, - одними губами, отдавая пакет обратно mother, бормочет он.
- Пожалуйста, мой чудесный мальчик, - любяще отзывается она. И ерошит его темные волосы, заставив кожу вспыхнуть синим пламенем.
Шарик в кармане больно-больно дерет кожу.
- Я так и знал, что мимо конфет мы не пройдем, - мужской голос, смешиваясь с грохотанием металлической тележки об плитку супермаркета, появляется слева. Добрый, по всей своей красе, направляется в сторону Натоса и Эсми, четко зная то, что Ксай идет рядом. В данный момент его рука касается поручня тележки.
- Новый год – праздник шоколада, - примирительно замечает Хорошая, кладя ладонь на плечо старшего сына, - Эдвард, мой милый, выбери и ты себе чего-нибудь вкусного.
- Эдвард, - кое-как выговорив неинтересное, неправильное слово, кривляется Натос, - не любит сладкого.
Алексайо отрывисто, но смятенно кивает вопросительному взгляду Доброго.
Малыш видит, что у брата на правой стороне лица два небольших шрама и один узенький шов с саморассасывающимися нитями. Уголок правой губы приопущен, скула бледная, а прежде сбритая бровь начинает отрастать. Его лицо искажается, едва он говорит что-то. И именно поэтому вне дома Ксай почти никогда не произносит больше одной фразы. Ему стыдно.
Танатос не знает, почему. Ксай ведь не виноват в том, что случилось… совсем не виноват!..
- Тогда возьми что-нибудь, что ты любишь, Эдвард, - мягким, но достаточно серьезным тоном предлагает Карлайл. Его голубые глаза настороженно касаются глаз Эсми и, хоть Эммет ниже всей сцены, происходящей у стеллажа, он видит, как она грустнеет.
Алексайо качает головой. Взгляд изучает плитку пола.
- Эдвард хочет паззлы! – решив помочь брату, произносит Натос. Достаточно громко. И сам, тем временем, отступает немножко назад, дабы не привлекать внимание к себе и своему шарику.
- Паззлы? – Добрый удивляется сильнее.
Он высокий до того, что может поднять Эммета на своих руках выше домашней елки, он сильный, потому что когда цыганята решили ударить Натоса напоследок, он не позволил им и пальцем его тронуть, он хороший. Как и Хорошая. Ксай говорит, он Танатоса любит.
Карлайла, father, несложно узнать. У него кремовые волосы с серебряными нитями в них, который так нежно почему-то гладит Эсми, внимательный и защищающий взгляд из-под густых ресниц, волевой подбородок и светлая кожа. На ней морщинки…
- Да, - подтверждающе заверяет малыш, проигнорировав жест, велящий помолчать, от брата, - он вам не скажет, но он хочет. Он показывал мне.
Ксай почему-то сжимается, поджав губы. Его лицо становится белее прежнего, а глаза отказываются отрываться от плитки. В упор глядят на нее.
- Какие именно, мой дорогой? – Эсми, ничуть не смятенная, нежно касается второго его плеча свободной ладонью. Алексайо сглатывает.
Молчит.
Эммет тоже молчит, потому что не может по-другому. Он не знает, какие именно паззлы хочет Ксай.
- Ты нам покажешь, - привлекая сына к себе, выдает Карлайл. Улыбается смущенному мальчику, сжав его руку в своей и отрывая от Эсми, а второй ладонью управляя тележкой. Хорошая, так же не спуская с Алексайо глаз, берет на руки Эммета, притихнувшего сразу же, как невзначай куртка с шариком касается груди mother.
Все вчетвером они направляются в отдел игрушек. Карлайл пользуется тем, что знает, куда идти, потому что Эдвард отказывается вести туда новую семью. Мужчина следит за тем, чтобы никто не отставал, командуя парадом.
Эммету нравится, что father такой приметливый. Он всегда знает, где его дети. И где Хорошая. Никогда из его взгляда, из его ума не пропадает мысль оберегать семью. После издевательств Диаба для Натоса это новость…
Отдел украшен новогодними гирляндами и венками. Здесь восседает на своих золоченных санях Санта-Клаус, приветственно кивают рогами олени. И много, много света от веселых огоньков заполоняет собой бесчисленные полки.
- Паззлы, паззлы, - приговаривает себе под нос Добрый, разглядывая стеллажи, - Эдвард, ты не поможешь мне? Где именно?
Ксай хмурится. Его лицо не так сильно, но меняется слева.
- Папа, не надо… - шепотом, что Натос с трудом различает, просит он. Хрипло и надломанно.
- Почему? – Карлайл с нежностью поглаживает его плечи, не отпуская от себя, - каждому полагается исполнение желаний. Если паззлы это то, чего ты хочешь, не отказывай себе, Эдвард.
- Правда?..
- Чистая правда, - заверяет мужчина.
Алексайо немного прибодряется. И, видимо, поняв, что спорить бесполезно, все же делает шаг вперед. Указывает рукой на нужную полку.
- Что тут у нас? – Эсми, неслышно подобравшаяся сзади, сажает Эммета в тележку, придерживая ее поручень, - хамелеоны, баобабы, солнышко… что будешь собирать, Эдвард?
Новоиспеченный Каллен нерешительно оглядывает все видовое разнообразие, отданное на его рассмотрение, и в аметистовых глазах бродят странные искры. Карлайл пытается понять их, Танатос – тоже. Но плохо выходит. Это нечто вроде… нерешительности и желания в одном флаконе. Такое бывает?..
- Вот эти, - все тем же шепотом, стараясь как можно меньше шевелить губами, просит Алексайо. Его длинный худой палец указывает на матовую коробку с полутысячей кусочков размером в один сантиметр. Итоговая картина – камин с красными чулками, зеленой елью и свечками, что так сияют из своих круглых баночек. Искрятся.
Карлайл чуть поворачивает коробку в руках.
- Я знаю, они дорогие… - аметисты снова на полу, ресницы подрагивают, - но если вы… если бы вы…
- Милый мой, какая разница? - Хорошая, одобряя выбор, сострадательно ерошит волосы Ксая. Правда, с меньшей дозволенностью и непосредственностью, чем у Эммета. Она уважает его личное пространство, малыш видит. Она боится… задеть его. – Все в порядке. Ты хочешь их?
- Да…
Он говорит это так, будто бы берет грех на душу. Еще тише.
- Значит, они твои.
Карлайл, не давая повода и для малейших сомнений, молчаливо кладет паззлы в коробку под вспыхнувший благодарностью взгляд старшего сына. Поддерживает жену.
Эммет вдруг с крохотным огоньком зависти замечает, что отец исполняет любое желание брата, каким бы оно не было. И даже если тот пробует сопротивляться.
Ксаю все можно…
* * *
Все началось с одного стеклянного шарика.
…Шариком все и закончилось.
Разомлевший от неспешной прогулки с новыми родителями по магазину, с удовольствием обхвативший свою большую пачку медовых хлопьев с забавным желтым утенком, Танатос и подумать не может, что ждет его на кассе.
Он безмолвно смотрит на то, как father выкладывает остатки товара на черную ленту, как Ксай помогает ему, то и дело с обожанием касаясь пальцами коробки своих паззлов, а Хорошая, ровно в это же время, решает одеть младшего сына. Забирает у мужа металлическую тележку, вывозя ее за пределы кассовой линейки. К мальчику.
И тут же, не успевает она даже как следует развернуться, супермаркет оглушает писк. Красные фонарики на штрих-код рамке мигают, извещая о непробитом товаре, а лицо Эсми вытягивается.
Кассирша останавливается, вопросительно глядя на mother.
Она поднимает куртку Ксая, затем куртку Доброго, оставшиеся на дне тележки, и потом касается пальцами одежды Натоса.
У того, едва она это делает, останавливается сердце, а холод обхватывает тело стальными когтями.
Малыш, подавившись своим соком из пакетика, вздрагивает всем телом. Ему вспоминается, что маленький бугорок левого кармашка из себя представляет. И что он, этот самый шарик, так и не выложил… взял…
- Лайл? – Эсми оглядывается на мужа, но тот не менее удивлен, чем она. В своем темно-бордовом свитере, с сеточкой морщинок у глаз, он всматривается в куртку младшего сына.
Достаточно быстро, миссис Каллен нащупывает причину недовольства аппарата.
- Эммет… - она, в замешательстве, достает из его кармана шарик. Непробитый, естественно, с уникальным штрих-кодом, который не снят.
- У вас есть чек за него, мисс? – хмуро осведомляется кассирша, - или он, возможно, не ваш?
Танатос всхлипывает, прикусив губу. Сок из его ладошек с негромким плеском падает на пол. Трубочка теряется где-то за мусорной корзиной.
- Это мой.
Алексайо, уверенно выступив вперед, ответно, вместе с матерью, касается шара руками.
- Твой? – Карлайл хмуро изгибает бровь.
Натос всхлипывает.
- Я подсунул его Эммету, чтобы потом забрать себе, - не сбиваясь, ровным и спокойным голосом, якобы все объясняющим, произносит Ксай, - я готов понести наказание. Я его забрал.
- Ребенок пытался украсть снежный шар? – женщина за кассой гневно сверкает глазами. - Ну и воспитание…
Эсми, нахмурившись, встает перед сыном. Загораживает и его, и шарик.
- Мы сами разберемся с воспитанием. К тому же, я уверена, это случайность.
- Случайность? Я позову охрану!
- Не надо никого звать, - вступая в игру, Добрый, на глазах Эммета, вынуждает Хорошую и Каллена-старшего отойти в сторону. Он забирает из руки Эдварда шарик, возвращая его кассирше, а тележку с куртками выкатывает подальше от пластиковых рамок. – Дети есть дети, мисс. Предлагаю следующее: мы берем один сувенир, а платим за два.
- Мистер!.. – кассирша, возмущенная едва не свершившейся кражей и тем, как беспардонно глядит на нее мальчик с аметистовыми глазами под черными ресницами, отрицательно качает головой.
- Три сувенира, так и быть три, - спокойно продолжает гнуть свою линию Добрый, - и мы разойдемся.
Тем временем, Эммет, вжавшись в металлическую тележку, не мигая глядит на Ксая. На его собранность, серьезность, эмоции, что всегда под контролем. Брата выдают – и то, только ему – чуть трясущиеся кончики пальцев. Но Алексайо прячет руку в карман, пока второй якобы поправляет свитер, и сглатывает. Весь свой страх.
Он за него вступился. Снова.
- Все, Эдвард, - Эсми, пустившая в голос недовольства, похлопывает сына по плечам. Требует отойти от кассы.
Кассирша, выбивая чек, мрачно усмехается. Без юмора.
- Идите ко мне, мальчики, - mother, крепко перехватив руку Танатоса, а затем и Ксая, становится как раз напротив вывески детского коктейль-бара в торговом центре.
Эсми выглядит раздосадованной, ужаленной и, в то же время, грустно-удивленной. Ее темное шерстяное платье почти слилось по цвету с оттенком глаз, а высокие черные сапоги оттеняют волосы детей. Хорошая и решительна, и потеряна.
Это же ощущает Алексайо.
- Я отнесу вещи в машину, - Карлайл, забрав горе-шарик в один из пакетов, кивает на парковку, - подождите меня в кафе. Думаю, нам надо поговорить, дети.
Натос сжимается, низко опустив голову, и его глаза снова начинает жечь.
Они обидели Доброго… он обидел.
- Как скажешь, - не споря, Эсми увлекает сыновей в сторону бара.
Никто из них не сопротивляется.
Кафе, как и весь магазин, украшено гирляндами. Они красиво покачиваются на окне, создавая голубоватый свет на кожаных сиденьях, а по центру каждого из восьми деревянных столиков располагается маленький снеговичок в черном цилиндре. Он приветственно машет каждому веточной рукой.
- Добрый день, - улыбчивая официантка в розовом комбинезоне, являющемся униформой кафе, приносит меню.
Оба брата, сбившись в небольшую кучку на своем диванчике, не касаются его и пальцем.
- Здесь вкусные молочные коктейли, Эммет.
- Спасибо, mother, - собранным, пусть и дрожащим малость тоном отвечает тот. Серые глаза подернуты слезами.
- А ты, Эдвард? Разве ты не любишь ванильное мороженое?
- Спасибо, мама, - так же отзывается Алексайо. Почти не шевелит губами, усиленно изучая глазами деревянную поверхность стола.
- Мальчики, - не видя у входа Карлайла, однако прекрасно понимая, как расценивается ее бездействие, Эсми перехватывает своими мягкими теплыми руками ладони детей. Танатос дергается назад, как от огня, а Ксай просто немного жмурится. - Скажите мне сейчас только одно: кто это сделал?
- Я.
- Эдвард…
- Я, - упрямо повторяет Алексайо, - маленьких не наказывают так же, как больших. Мне захотелось этот шарик.
Эсми, откладывая меню, грустно глядит на старшего сына.
- Настолько, чтобы попытаться вынести его тайком? Подложить Эммету?
Танатос морщится.
В глазах Хорошей слишком много вещей, которые не должны, не имеют право там быть. Она заботилась о нем и гладила недалече, как полчаса назад, в том самом отделе шариков. Она утешала его, рассказывала сказки, присматривала… она никогда его не обманывала. Все, что пообещали Добрый и Хорошая, сбылось – они вместе. Они не дадут их с Ксаем в обиду.
А Эммет…
- Нет! - всхлипнув, малыш быстро-быстро мотает головой из стороны в сторону.
- Σκάσε! (Замолчи!)
- Нет! – громче повторяя на предупреждающий шепот брата, Танатос берет и повисает на его руке, крепко обвив за плечо. Из его серо-голубых глаз, по атласным щечкам, текут слезы. Соленые и настолько же горькие. С болью. – Mother, это я! Он меня защищает…
Эсми, поразившаяся развернувшейся перед глазами картине, ласково гладит ладошки их обоих.
- Мальчики…
- Я его взял потому, что он – дом! – выдает Эммет, закусив губы. - Такой теплый… и мой… мой дом!..
Карлайл, неслышно возвращающийся из машины, присаживается рядом с женой. Слезы младшего сына абсолютно точно мужчину не радуют.
- Не плачь, - Ксай, чуть смущенный поведением брата, но более – встревоженный, ласково гладит его по черным волосам, - признай, просто признай, что это мой шар…
Эммет стискивает зубы, отчаянно глядя на родителей.
- Нет…
- Дети, - перебивает их спор Карлайл, кладя обе руки на стол. – Это все неважно. Уже – неважно.
Натос, вцепившийся в руку брата, чуть ослабляет захват. Ему нравится добрый голос father. Ни разу за эти три месяца он на них не кричал.
- Я безумно рад и горд, что вы так защищаете друг друга, - доверительно наклоняясь ближе к мальчикам, произносит мужчина, - и мама, несомненно, тоже рада. Это – истинное лицо любви, когда делаешь все, чтобы дорогого тебе человека не постигло никакое наказание.
Алексайо опускает глаза. Смотреть только на отца – слишком сложно.
- Единственное, что имеет значение, это правда, - со вздохом заверяет Карлайл, - прежде всего и перед всем. Еще на Родосе мы с вами договорились никогда друг друга не обманывать. Я обманул вас хотя бы раз? Я нарушил свое обещание?
- Нет… - эхом смешиваются голоса Ксая и Натоса.
- Вот поэтому я хотел бы от вас такой же верности своему слову.
Танатос, глубоко-глубоко вздохнув, смело кивает отцу.
Он готов. Он понял.
- Я взял этот шарик.
Алексайо, видимо, смирившийся с напоминанием о правиле, как-то разом сникает. Ему будто бы больно.
- Правда влечет за собой наказания…
- Ну а неправда, Эдвард? Это ведь и есть худшее из наказаний, - Карлайл легонько похлопывает его руку, ободряюще улыбнувшись Эммету, - хуже только брать чужое. Мальчики, поверьте мне, все, что необходимо, все, что вам хочется, можно получить законным путем.
Эсми придвигается ближе к мужу, подтверждая его слова.
- Эммет, Эдвард, - она ласкового проговаривает каждое из имен, послав добрую улыбку своим детям, - просто попросите. Шарик или паззлы, конфеты или игрушки, попросите. И у нас никогда не будет больше никаких проблем.
Танатос неловко водит пальчиками свободной руки по меню. Он все еще держится за брата, будто бы их хотят разлучить.
- Диаб говорил, мы – это проблемы…
При упоминании их деда лицо Эсми чуть отдает злостью, а Карлайла – горечью. Но родители оба на удивление быстро берут себя в руки.
- Диаболос говорил неправильные вещи, мальчики. Члены семьи не могут быть проблемой. А вы – наша семья. Неотделимая ее часть.
Ободренный такими словами, с горем пополам, но Натос все же расслабляется. Отодвигается от Алексайо, глядя на mother. Сейчас, почему-то, хочется к ней на руки…
- Никогда не берите чужого, - заприметив направляющуюся к ним снова официантку, напоследок дает указание Карлайл, - воровство – это зло. А вам суждено творить лишь добро.
Девушка останавливается рядом с мистером Калленом, с интересом оглядев его с ног до головы, но смущается своего порыва, заприметив Эсми.
Правда, Натос подмечает, что mother… не ревнует Доброго. Она просто рядом с ним, просто касается его и… совершенно ничего не предпринимает. Она все знает. У нее на пальце золотой кружок.
- Четыре молочных ванильных коктейля, - оглядев свою небольшую семью, просит Карлайл. Загадочно подмигивает мальчикам. – Самых больших.
* * *
Самая веселая, добрая и сказочная ночь в году приходится в этом месяце на пятницу.
И, пусть сегодня только среда, праздничное настроение уже витает повсюду, оседая даже на самых маленьких блестках гирлянд.
Каллены живут в очень красивом районе недалеко от озера. Здесь есть своя школа, большой футбольный стадион и закрытая территория, на которую просто так никому не явиться.
Жители этим пользуются – они знают друг друга по именам, еженедельно собираются у кого-нибудь в доме на обед, обычно по субботам, а еще не боятся показаться неуместными на фоне затрапезных серых домиков. Здесь у каждого свой двухэтажный почти-особняк.
В поселке царит уют, комфорт и приятная глазу роскошь. Без золотых фонтанов и лестниц эпохи гражданской войны, но с элегантными фасадами, богато украшенными в предрождественские дни и гаражами, что сравнимы по размеру с тем утесом, на котором располагался весь хутор Диаболоса.
Эдвард поражается этой красоте, невиданной жизни, частью которой теперь стал и он сам, а еще удивляется, как сумел родиться под такой счастливой звездой. Откуда на его долю столько благословления?..
- Теперь красную, - Эсми, задумчиво оглянувшись вокруг, помечает грифельным карандашом что-то в своем блокноте. Он у нее кожаный, темно-каштановый, с очаровательными золотыми лилиями на обложке. Пальцы Эдварда подрагивают, когда он касается их.
- А, Эдди, - мама, как просила ее теперь называть, сладко улыбается, заприметив нужную вещь в руках старшего сына, - ты уже ее нашел?
Все это время перебирающий тонкие и невесомые кусочки, составляющие гирлянду, мальчик смущенно поднимает голову.
- Она красивая…
- О да, - миссис Каллен наклоняется, легонько, стараясь не переходить границ, погладив сына по щеке, - хочешь сам ее повесить?
Алексайо, против воли, затаил дыхание.
Святая святых, огромная изумрудно-зеленая ель, занявшая центр гостиной, пестрит всевозможными украшениями. Карлайл и Эсми, по какому-то четкому плану, изображенному в ее блокноте, возятся с ней.
Эммет дремлет на диване, обняв своего плюшевого медведя, и его плечи заботливо укрыты теплым пледом, который Эсми умеет разворачивать быстро и бесшумно.
- Я не знаю, куда, - все еще стараясь как можно меньше артикулировать, бормочет Ксай.
- Какая разница? – Добрый, появляясь за спиной жены, обнимает ее за талию, - смелее, Эдвард. Эта елка нуждается в твоем творческом дополнении.
Ободренный, со смятенным смешком, но Алексайо поднимается на ноги. Правда, прежде чем отправиться к рождественскому дереву, на мгновенье касается родителей взглядом.
Они служат идеальным дополнением друг другу: оба в зеленом, оба тепло улыбаются ему и оба… одинаковые. Даже у μητέρα (мамы) и μπαμπάς (папы) не было таких взаимоотношений. Добрый будто бы окружает Хорошую куполом, закрывает собой, обволакивает. Он знает, когда она улыбается, знает, когда плачет… и никогда, никогда он не оставляет ее ночью. Μπαμπάς порой уходил из дома Бог знает куда сразу же, как μητέρα засыпала.
Впрочем, в свою очередь, мама отвечает своему Доброму все так же заботой. Она никогда не позволяет ему уйти на работу не позавтракав, а вечером встречает с нее вкуснейшим горячим ужином, она то и дело касается его, не давая забывать о том, что чувствует, и глаза ее, едва произносит его имя или же просто проходит мимо, горят. Счастливо.
Ευτυχία (счастье).
- Будет хорошо, если я повешу сюда? – неловко зовет Эдвард, в нерешительности замирая перед огромной елью. Все так выверено и просчитано, что гирлянды создают сложные узоры, а шарики-шишки дополняют их, безукоризненно встраиваясь в композицию. Эсми потратила уже больше часа на эту елку… а ему все испортить?
- Милый мой, куда угодно. Это твоя гирлянда.
Алексайо вздыхает. Это сложнее, чем кажется.
Но все же, он приподнимается на цыпочки, обхватив гирлянду ладонями, и забрасывает ее повыше, к шарикам. Едва не задевает их.
Отступая на шаг назад, Ксай изучает свою работу.
Картина, прежде столь правильная и интересная, приобретает пятно на своей репутации. Красной полосой, едва ли не кровавой, гирлянда разрезает ель пополам. Иголки приминаются, а шарики чуть провисают.
Ужасно…
- Не надо! – Эсми мгновенно появляется рядом, едва мальчик намеревается сдернуть гирлянду обратно, - очень красиво, Эдди.
- Она портит…
- Неправда, - женщина отрицательно качает головой, блестящими глазами оглядывая елку, - наоборот, посмотри, она уникальная.
- Она красная… - Ксай против воли вздрагивает, проведя единственную ассоциацию, - а еще страшная – как мое лицо.
Отпускает гирлянду. Но отшатывается от нее, словно от огня, ощущая, как печет глаза.
Все не так. И елка, и комната, и эти украшения, которые мерцают… Эммет спит, чуть изогнувшись на диване, и лицо его расслабленно, но живо. Со всех сторон. Он правда красивый. Его правда можно захотеть усыновить. А с какой стати этим неравнодушным, замечательным людям сдался маленький потрепанный уродец?
Эдварду становится жарко и холодно одновременно. Он слышит, как бьется собственное сердце в ушах.
- Сын, - сзади, сменяя собой пустое пространство наряженной гостиной, появляется Карлайл. Высокий и сильный, он говорит серьезным, но в то же время мудрым тоном. Не дает оснований себе не верить. – Никогда такого не произноси.
Эсми, с горькой усмешкой подняв часть гирлянды с пола, закидывает ее на ветвь елки.
- Ты самый красивый, - мягко убеждает она, становясь рядом. Ее костюм, столь гармонирующий с Карлайлом и елью, не остается незамеченным. Зеленый. От него спокойнее. – Мой мальчик, я видела множество детей. И ты можешь мне поверить…
- Это неправда.
- Правда, - мистер Каллен прикасается к его плечам, как всегда стремясь доказать свою преданность, - такие вещи, Эдвард, делают нас уникальными и необычными, не более того. Ни одна внешняя особенность не является пороком. Гораздо важнее то, что у тебя внутри.
Ксай смаргивает слезинку. Две.
Он вдруг поднимает руку, ощутив жгучее желание что-то доказать и, отведя ее чуть назад, с размаху ударяет себя по щеке. По правой. Немного в стороне от старого шва.
Даже не морщится, просто пугается звука, прозвучавшего из ниоткуда. Нулевая чувствительность.
Кажется, на диване шевелится Эммет.
- Ну и что ты делаешь? – грустная Эсми наклоняется к нему, любовно потирая наверняка покрасневшую кожу.
- Это – неправда, - Алексайо сглатывает, с трудом удержав в плену еще немного слез, - некрасивый… и елка некрасивая из-за меня… простите…
- У нас самый чудесный мальчик, - не принимая ни оправданий, ни жалостливости сына, отметает Карлайл, - и он чудесно украшает елки.
Губы Ксая с той стороны, где им позволено, дрожат.
Хмурая Эсми присаживается перед ребенком, ласково целуя сначала одну его скулу, затем вторую. Игнорирует неподвижность кожи, зажатость мальчика и просто его слова.
- Никогда не стесняйся своего лица, мой милый, - сокровенно просит она, - однажды оно притянет тот взгляд, что ты уже никогда не сможешь отпустить.
Эдвард не совсем понимает мать. Однако говорит она так трепетно, так ласково, еще и убежденно, что смысл где-то теряется. Остаются эмоции. Мама никогда не лишает его эмоций.
- Мы любим тебя таким, какой ты есть, Эдвард, - приседает рядом, признается ему Карлайл, - и Эммет тоже. Ты знаешь.
Ксай, поморщившись, вынужден это признать.
Он своевольно, игнорируя призыв сознания быть сдержанным, а слезам – не литься, плачет явнее, протягивая родителями руки. И с трепетом, с благоговением встречает то, как нежно обнимает его мама. Как внимателен отец.
- Зайчик мой, - порадовавшись контакту, Эсми тоже отказывается себя сдерживать. Крепко держит сына, целуя его виски, - все хорошо. Все будет очень хорошо. Ты замечательный.
- Не ставь ничего из происходящего себе в вину, - дает совет папа, - я вижу твое лицо, и мама видит, истинным. А остальное – неважно.
Эдвард, так по-детски недоступно, так грубо с точки зрения правил приличия прижавшись к Хорошей, едва ли не хнычет.
Он помнит, он все помнит, что произошло. На острове, когда μητέρα умирала, когда не стало папы, когда на Родосе его хотели убить за кулончик… все, до последней капли.
А потом, в клинике? А потом, когда Карлайл то и дело проводил ночи напролет у его постели, заговаривая зубы и отвлекая от боли (у Эсми плохо получалось, она сама начинала плакать), когда вместе с медсестрой научился подавать ему еду с ложки, когда переплатил в четыре раза, заставив ускорить дело о признании их опекунами маленьких Эйшилосов… Карлайл действительно его любил. Больше, чем папа.
А Эсми… Хорошая… в ней не умещалась ласка по отношению к ним обоим – и Эммету, и Эдварду. Она могла и зацеловать, и залюбить, заобнимать настолько, что становился зависимым.
Алексайо уже теперь, проведя едва четыре месяца с приемными родителями, не может представить себе прошлой жизни. Как можно существовать без объятий? Как можно не слышать коротких историй перед сном? Как можно не понимать, не ведать значения «любить» тех, кто прежде был чужим…
Эдвард обнимает маму и отца, не отстраняясь, и понимает, что на деле он боится всего одной вещи. Она же и его главный кошмар – что Каллены растают, оказавшись таким приятным и долгим, но сном, а он и Эммет опять окажутся на самом дне, в бараке Диаба, вместе с вареной рыбой и лошадьми… а его уже тошнит от запаха лошади…
- Давайте украсим все же эту елку, м-м? – зазывающе предлагает Эсми, ласково поцеловав лоб сына, - на тебе гирлянды, Эдди, на тебе шарики, Лайл. А когда наш Медвежонок проснется, - она с материнским обожанием, такой же силы, какое было обращено и к Эдварду, оглядывается на прикорнувшего Эммета, - он ознаменует начало праздника нашей верхушкой.
Карлайл одобрительно кивает, многозначительно взглянув на старшего сына, а Эдвард… он, утирая несвоевременные слезы, чувствует себя, наконец-то, дома.
Настолько же, насколько, похоже, желал Натос, забирая из магазина свой снежный шарик.
* * *
Их сотня.
Тысяча.
Миллион.
И все разные, яркие, необыкновенные. Произведение искусства.
Братья сидят на диване, устроившись между родителей и прижавшись каждый к их боку, завороженно глядя на сияющую в темноте елку. Опутанная не только обычными гирляндами и украшенная не одними лишь твердыми шишками, ель вместила на себя еще и электрическую составляющую праздника. Самые запоминающиеся украшения.
Это мгновенье волшебства и сказки, в которое с удовольствием погружают их родители, намечено перед сном. Тем самым, когда Эдвард и Эммет займут свои кровати напротив друг друга, а Карлайл и Эсми прикроют дверь, пожелав им доброй ночи и оставив гореть ночник в форме месяца. И вокруг ничего, никогда не будет напоминать о Сими и жестких соломенных подстилках.
- Это как звездочки… - восторженно протягивает Танатос, прижавшись щекой к маминому плечу, - много-много звездочек…
- На небосводе их тоже не счесть, - соглашается Карлайл, ответно притянув к себе старшего сына, - поэтому огни и ассоциируются со звездами…
- Ох уж мои астрономы-любители, - Эсми ласково посмеивается, погладив мужа по щеке, - не слушайте, зайчики, я сама расскажу вам, что это такое на самом деле.
Эммет, заинтригованный, вопросительно выгибается к маме.
Эдвард видит, и наверняка видят и Каллены, потому как лично присутствовали при окончании этой драки, шрам под подбородком младшего сына, ближе к горлу. Острый камень едва не ударил в самую чувствительную его часть… едва не убил.
И Эдварду становится прохладно. Он представляет себе, чего бы стоил этот «запуск», окажись более удачным, и незаметно морщится.
Но потом, в свете огоньков ели, прохлада сменяется радостью. За Эммета этим вечером – как никогда. Что не обязано больше это доброе, нежное создание спать на соломе, что не уговаривает он его поесть рыбы, дабы не умереть с голоду, что не нужно теперь искать вокруг пресную воду… Эммет заслужил такую семью. И, если ради этого стоило перетерпеть случившуюся драку, Эдвард отдает себе отчет, что поступил бы точно так же и снова, окажись у него шанс. Никто и никогда, наверное, не будет ему так же дорог, как Танатос. Как новые родители.
- Это – мечты, - тем временем докладывает Эсми, сев поудобнее и позволив сыну прильнуть к своей груди, упершись ладошками в плечи, - самые яркие, красные – те, что совсем скоро сбудутся. А зеленые – те, что уже сбылись.
- А голубые? – Натос смешно склоняет голову, высматривая новые цвета.
- А голубые – наши планы, - находится мама, взъерошив его черные волосы, которые ей так нравятся, - в конце концов, мечты тоже надо планировать.
- Получается, что тех, которые сбудутся совсем скоро, больше?
- Получается, так, - мама добродушно улыбается, чмокнув лоб мальчика. Эдварду тепло видеть, как он доверяет ей. Эта женщина защитит его и никому не даст в обиду. Она его любит. Их любит. Всех.
Άγγελος (ангел).
- А желтые? – Эммет, высмотревший еще один цвет, не унимается.
- А желтые, - не давая жене ответить, первым говорит Карлайл, - будут нам сниться. На часах уже половина первого, между прочим.
- Да-да, - поддерживая отца семейства, Эсми щекочет Эммета, еще раз поцеловав его в лоб, - а нам завтра с вами столько всего приготовить надо вкусного… праздничный ужин! Так что пора спать.
Мальчики не упрямятся. Ни один.
Эдвард поднимается по лестнице сам, направляясь к своей постели, а младшего сына несет Карлайл, нашептывая ему на ухо что-то такое, от чего малыш то и дело хихикает.
Мужчина желает сыновьям добрых снов, удаляясь на звук внезапно проснувшегося телефона, а мама остается рядом.
Эсми, успокоенная представившейся взгляду картиной детей, умиротворенно лежащих на своих подушках, накрывает обоих сыновей одеялом.
- Я люблю тебя, Эммет, - бархатно шепчет она, легонько потеревшись о прямой носик мальчика своим. С вспышкой радости в глазах принимает его некрепкие объятья.
- Я люблю тебя, Эдвард, - присаживаясь и рядом с Алексайо, доверительно говорит Хорошая. Ни на секунду ни отводит от него глаз. Она… спрашивает разрешения. И ей очень, очень хочется, тень чего заметна в серых глазах.
- Спокойной ночи, мама, - выдыхает Ксай, поднимая голову. И подставляет, пусть не слишком решительно, миссис Каллен свою правую щеку.
* * *
Утро праздничного дня, который впервые Эммет и Эдвард проведут в кругу своей новой семьи, начинается со снегопада.
Пушистые маленькие снежинки, кружась в ошеломляющем своей прелестью вальсе, мягко опускаются на землю. Сугробы, было подтаявшие за ночь, вырастают вновь, а солнце, пробивающееся сквозь тучи, отражается от них серебристым пламенем.
Открывая глаза на своей пуховой подушке, под согревающим одеялом из овчинной шерсти, Эдвард не может не улыбнуться.
Солнцу, снегу, что видно через большое панорамное окно, просто хорошему началу дня.
Снизу слышно, как кто-то что-то делает на кухне, а по коридору раздаются негромкие шаги от родительской спальни к ванной.
Ксай поворачивается на спину, мечтательно потягиваясь. Ему спокойно и хорошо. Впервые за столько времени.
Они хотели вернуться к Рождеству. Карлайл и Эсми, буквально вымаливая свободные места на нужный рейс, жаждали поскорее увезти детей в Америку, где их никто не посмеет тронуть, и показать им все прелести настоящего праздника. И пусть братья по крещению являлись христианами другой ветви, это ничуть не помешало им согласиться с родителями отметить католическое Рождество дома.
Эдварда выписали из клиники две недели назад. Со швами и указанием, что принимать, отпустили к Калленам, в их небольшую квартиру у больницы, арендованную на полгода вперед с момента приезда на Родос. Карлайл за это время отлучался лишь дважды по неотложным посольским делам, а Эсми и вовсе не покидала Греции. Не оставляла детей без присмотра.
Так что, по сути, возвращение в США знаменовало собой полное воссоединение семьи. Естественно, этому нельзя было не радоваться…
И Эдвард чувствует, чувствует каждой своей клеткой, насколько счастливо ощущают себя мама и папа здесь, на своей сперва вынужденной, а потом полюбившейся всем сердцем Родине. Сколько у них друзей, какой красивый дом, какие планы… и какая забота, какая доброта по отношению к ним.
Вчерашний день в магазине, с этим шариком, со слезами, молочными коктейлями… Эдвард не жалеет, что заступился за брата, Эммет пока еще слишком мал, чтобы оценивать свои действия трезво, однако ему было стыдно за них обоих перед такими искренними людьми, когда всплыла правда. Они сделали им больно…
Ну да ладно. У Эдварда уже зарождается план, как все исправить, а Сочельник обещает выдаться чудесным. Нужно просто встать с кровати… просто встретить его. И просто им насладиться.
- Доброе утро, Эммет, - покидая свою постель и склоняясь над посапывающим в простыни Натосом, он ласково гладит его плечи, - просыпайся. Мы обещали маме помочь приготовиться к вечеру…
Пятнадцатью минутами позже, уже оба умытые и одетые в свои домашние серые костюмы, мальчики спускаются по деревянной лестнице на звук стука тарелок и где-то далеко играющую праздничную музыку. Большой дом кажется как никогда компактным и родным, а все запахи и звуки его – подкрепляющими атмосферу вещами. Создающими уют.
Вот они, деревянные панели по стенам… вот он, ковер. Вот она, прихожая, за двумя испанскими арками, а вот и кафель кухни… кафель, сменяющийся ковролином. По нему приятно ступать босиком.
Мальчики останавливаются у двери на кухню, заслышав взрослые голоса.
Эдвард, как самый незаметный из-за своей молчаливости, выглядывает за дверной косяк.
Эсми и Карлайл. Она, склонившись над кастрюлей с чем-то липким и сладким, смеется, а он, обняв ее за талию, целует бледную шею. Светло-ореховые локоны завязаны в узел на затылке, с лица убраны даже самые короткие пряди. И потому они на удивление явно гармонируют с белизной, местами подернувшейся серебром, Карлайла.
Родители улыбаются. Они оба, согретые солнцем, в рубашках с закатанными рукавами и босиком, а их разговоры, их взгляды друг на друга наполнены обожанием.
Эдварду вдруг кажется, что они здесь лишние.
Такое… единение. Ему нельзя мешать. Ни в коем случае.
Он подталкивает еще сонного, недоумевающего Эммета назад, к лестнице, однако отец рушит их планы. Выглянув в коридор поверх макушки Эсми, прищуривается.
- Доброе утро, мальчики.
Миссис Каллен, ухмыльнувшись, отстраняется от супруга. Тоже смотрит в коридор.
- Привет, мои зайчики, - она приветственно машет им деревянной лопаткой, которой помешивает содержимое кастрюли, не скрывая радости по поводу того, что их видит, - как спалось?
Эммет, первым сделавший шаг вперед, оказывается подхвачен Карлайлом. Тот удобно усаживает сына на своих руках, как и повелось, целуя его лоб. Мальчик смущенно посмеивается, приникнув к папе всем телом. Ему еще не слишком спокойно, но… куда лучше. Когда Карлайл первый раз взял Эммета на руки, тому казалось, что будет одно из двух: либо «дядя» убьет его, либо сделает так больно, что Эммет умрет сам. От слез.
Но то, с какой лаской в страшные ночи отец утешал ребенка, доказали ему, что от Карлайла исходит защита, а не угроза.
И не только ему.
Эдвард, когда мистер Каллен бросился защищать его перед цыганами, тоже это понял.
- Привет-привет, - Эсми, заметив, что муж занят, подходит к старшему сыну сама. Немного наклоняется, чтобы приобнять его, - какой ты молодец, Эдвард, что спустился сейчас. Мы как раз собирались вас будить. Завтрак ждет в духовке.
- Запеканка? – с тихой, но пробивающейся наружу надеждой зовет Эммет.
- Именно, - Карлайл, хмыкнув, удобнее перехватывает сына, - и чай.
- Черный?
- Черный, - мужчина гладит волосы своего Медвежонка, успокаивающе ему кивая.
- У меня есть для тебя зеленый, - приникнув к уху Ксая, заговорщицки докладывает Эсми. Чмокает, позволив себе это, его висок, - устраивайся поудобнее. Садимся за стол, мальчики.
И семейное утро, рождественское, начинается.
Добрый, не жалея, отрезает братьям по большому куску ароматной творожной запеканки. Жестом фокусника он поливает ее клубничным сиропом из тюбика, а рядом кладет ложку сметаны. Когда-то давно Карлайл служил в русском посольстве, куда надеется вернуться однажды вновь. Там ему и попало на глаза это кисломолочное угощение, что принято есть в России… буквально со всем.
- Приятного аппетита, - вежливо желает мужчина, усаживаясь на стул рядом с детьми.
- Спасибо, - так же вежливо отвечает Эммет, стараясь как можно четче выговаривать буквы.
Похоже, только теперь до конца ощутившая всю прелесть этого утра Эсми смешливо ерошит его волосы, присаживаясь на свободное место.
- Кушай, мой хороший. И ты, Эдвард. Здесь твой любимый изюм.
Алексайо с удовольствием подмечает, взглянув на свою тарелку, что так оно и есть. Мама помнит.
- Спасибо… - тихо отзывается он, чувствуя внутри плохо сравнимое с чем-либо удовлетворение. Тепло зимой, в снегу. А в жаркой Греции было так холодно…
Впрочем, за сегодняшний день практическим путем становится доказано, что и холод имеет свои преимущества.
Карлайл и Эсми берут сыновей на традиционное новогоднее развлечение – тюбинг – с заметенного снегом холма в поселке. Здесь не так много детей, немного и наблюдателей. Пара женщин из дружеского окружения миссис Каллен улыбаются Эдварду, пара – посылают воздушные поцелуи Эммету, но в принципе, никто не задает лишних вопросов и не смущает Натоса и Ксая. Все будто так, как и должно быть. И родители, веселясь с Калленами-младшими, подтверждают это. У Эдварда не остается сомнений, что они семья. Вчерашние страхи забываются.
После тюбинга, столь захватывающего и вдохновляющего, Карлайл предлагает перекусить в местной траттории. Здесь готовят лучшие брускетте в штате Вашингтон. Эммет не оценивает такой кухни, с большим удовольствием поедая кремовый торт, чем закуску, но все равно остается доволен. Ему приносят фирменную красную трубочку для коктейлей и флажок Италии на пластмассовой подставке. Позже он, вместе со снежным шариком, поставит его на видное место в своей собственной спальне.
Ну а вечером, после гуляний и отдыха в поселке, Каллены возвращаются домой, к своей елке.
Она сияет так же ярко, если не сильнее, чем вчера. В ней можно тоннами черпать вдохновение.
Эсми и Карлайл сегодня не устраивают простых посиделок с любованием фонариками-мечтами, у них есть идея получше – «Монополия». И мальчики, к их удивлению, очень быстро разбираются с правилами.
Магнатом становится Эдвард.
Родители клянутся, что не поддавались ему.
Весь день Алексайо и Танатос купаются в ласке Доброго и Хорошей, что те не ограничивают никакими способами. Улыбки, касания, обещания и приятные сюрпризы – вот какой выходит эта пятница. В ней нет места ни слезам, ни грусти, ни горестям. Карлайл держит свое слово, данное сыновьям – в его доме никто не будет плакать. В его доме страхам не место, потому что все проблемы можно решить, а в обиду бывших Эйшилосов, ныне Калленов, никто не даст.
Но, не глядя на всю восхитительную наполненность и тягучесть дня, все его развлечения, Эдвард, порядком уставший, вертится в постели, не в состоянии заснуть. Ему хочется… сказать. Высказать. Все, что в душе, все, что так согревает сердце… но как? Этот вопрос пока остается открытым.
На часах половина второго ночи.
Эсми приходила поцеловать их уже сорок минут назад, а Карлайл и того позже, думая, что дети уже спят.
Эдвард слышал, как внизу шуршала подарочная упаковка… традицию разворачивать подарки утром никто не отменял. Елка их надежно прятала под своими лапами, загадочно переливаясь огнями гирлянд и шишечек-шаров.
В конце концов, когда затихают и родительские голоса, прикрывается дверь в их спальню, Алексайо не удерживается. Покидает свою постель и нагретое место под одеялом…
* * *
Она раздевается, сменяя любимую сиреневую блузку на свободную хлопковую кофточку, а теплую юбку – на удобные шорты. Ореховые волосы рассыпаются по плечам, локонами укрывая шею, а серые глаза с усталостью закрываются. Эсми откидывается на подушки, морщась, и по ее фарфоровому лицу чередой проходят морщинки.
- Ну? – Карлайл, внимательно наблюдающий за действиями жены, приподнимается на локте, вглядываясь в ее черты. Говорит сладко и протяжно, но в то же время – по-доброму. Он не представляет для этой женщины другого тона.
Эсми подавляюще беззащитно прикусывает губу.
- Мне страшно.
Мистер Каллен протягивает свободную руку к тонкому женскому запястью, обвивая его крепкой ладонью.
- Почему, любимая?
Эсми неровно выдыхает.
- Потому что я боюсь стать плохой мамой.
- Ты полагаешь, это в принципе возможно?
- Лайл, - его юмор сегодня, в Рождество, совсем ее не трогает, - у меня подавляющее чувство, что это неправильно. Все, что я делаю.
Мужчина придвигается ближе, перебравшись на подушку жены. Ее локоны – под пальцами, а грусть серых глаз практически осязаема.
- И откуда такие глупые мысли?
Эсми, вольно или нет, поворачивается ближе к мужу.
- Вчера Эммет чуть не украл снежный шар из магазина…
- Это случайность, - ее собственными словами отзывается Карлайл, нахмурившись, - мне казалось, мы уже прошли этот вопрос.
- Нет, - женщина мотает головой, облизнув губы от налета отчаянья, - я не про ситуацию… я про то, Лайл, что не догадалась, что ему может захотеться купить этот шарик. Эммет… хотел дом, но разве он не получил его вместе с нами? – между ее бровей пролегает морщинка, сиреневые веки подрагивают вместе с розовыми губами. - Выходит, нет…
- Он не до конца уверен, - спокойно разъясняет Карлайл, - родная, ему тоже нелегко. И Эдварду нелегко. Те четыре месяца мы провели в их стране, в Греции, а сейчас впервые живем по-настоящему вместе у нас. Законно. Я думаю, ты понимаешь.
- Я хочу, чтобы им обоим здесь было лучше, чем на этом Сими, - выдыхает женщина, морщась, - я как подумаю, что они там… и в каких условиях…
Ее передергивает.
- Эй-эй, - недовольный таким положением дел Карлайл переплетает их ладони, несильно сжав тонкие пальцы. Золотое кольцо, купленное во Франции, в Леоне, где впервые увидел ее, теплит кожу, - это в прошлом, оно кончилось. Не хватало мне еще тебя убеждать, любимая, что отныне все будет хорошо.
В свои тридцать три совершенно по-девичьи всхлипнув, Эсми обвивается вокруг мужчины, утыкаясь лицом в его ключицу.
- Я их так люблю, Лайл… больше… больше, чем любила бы, наверное, родных детей… прости меня.
Прорезавшиеся тихие рыдания, смешанные со слезами, мистеру Каллену совершенно не по нраву.
Нежно, как умеет, по словам Эсми, только он, мужчина стирает соленую влагу с ее щек. Бархатно.
- Я понимаю. Но за что ты извиняешься?
- За то, что не смогла подарить тебе своих собственных малышей… прости…
- Эсми, - Карлайл, услышавший достаточно, с обожанием целует теплый лоб жены, опускаясь на скулы. В такие ночи она младше не на десять лет, о нет. Будто бы на все двадцать. Девочка, нуждающаяся в защите и заботе. Сокровище. – Ты подарила мне детей, что ты такое говоришь? У меня два замечательных сына. Я самый гордый отец в городе и нашем посольстве! И самый счастливый, благодаря моей супруге…
Серые глаза серебрятся от слез и переливаются от боли. Несильной, поддающейся успокоению, но все же именно ей самой. До дрожи.
- Правда?..
Добрый невесомо прикасается к жене на спине, плечах, шее и щеках. Ему нравятся ее розовые, бархатные щечки. Они так сильно краснели, когда он касался их в первые разы…
- Чистая правда, любимая, - ни мгновенье не сомневаясь, произносит он. Подтверждает. А затем, наконец, отыскивает ее губы. Трепетным, целомудренным поцелуем их накрывает.
- Не переживай, - нашептывает он, между тем как снова и снова прикасается к ним, - мы справимся. Вместе у нас все получится. Это наши дети.
Вдохновленная такими теплыми, убежденными словами, женщина не спорит. Хмыкает, не пряча улыбки, и отвечает на поцелуи. Сама. С неменьшим обожанием.
Здесь становится горячо…
- Я люблю тебя, Лайл, - тонкие пальчики уже на его висках, гладят кожу, любовно перебирая поседевшие пряди, но в то же время требуя чего-то большего, - счастливого Рождества…
- Счастливого Рождества, любимая, - с улыбкой вторит Карлайл.
И, убедившись, что дети спят, закрывает дверь в спальню.
Скидывает, под вспыхнувший взгляд жены, свою собственную рубашку.
…А на утро, когда поднимает ее… когда идет к двери, чтобы открыть ее и выглянуть в коридор, не проснулись ли мальчики, неожиданно натыкается на пороге на сложенный вчетверо лист бумаги с милым рисунком из звездочек на лицевой стороне.
По ту сторону двери тихо, шагов не слышно, а недавно отправившаяся в душ Эсми еще не вернулась.
Карлайл поднимает бумагу, оказавшуюся письмом, с пола. Детский, неуверенный почерк на ней как можно старательнее вывел адресатов «Маме и папе».
Маме и Папе,
Эсми и Карлайлу,
Хорошей и Доброму,
Эсми и Карлайлу,
Хорошей и Доброму,
Десять наших с Эмметом «Спасибо» только для вас.
Спасибо за то, не оставили нас умирать на улице. Вы сделали все, чтобы нас спасти, и мы никогда, даже если однажды вы решите, что мы вам не подходим, не забудем этого.
Спасибо за то, что усыновили нас сами, а не отдали другим людям. Мы прониклись к вам слишком быстро, чтобы полюбить кого-нибудь еще.
Спасибо за то, что вы всегда рядом. И мне, и Эммету спокойно, зная, что вы нас оберегаете.
Спасибо за то, что вы обманываете нас и не забираете надежду. Мы сделаем все, чтобы оправдать ваши ожидания и не разочаровать, потому что это меньшее, чем мы можем выразить благодарность.
Спасибо за то, что любите наши лица и принимаете нас такими, какие мы есть. Для меня никто такого не делал и для Эммета тоже.
Спасибо за то, что не стыдитесь нас. Будьте уверены, мама и папа, мы тоже ничуть не стыдимся. Мы гордимся вами.
Спасибо за то, что не наказываете нас слишком строго. Эммет очень боится, что однажды вы ударите нас, но я не представляю это возможным. Думаю, только если мы действительно заслужим такое… тогда да. Но я не сомневаюсь в вас.
Спасибо за то, что дарите нам сказку. Игрушки, елка, огоньки на ней и развлечения вчерашнего дня… мы никогда не видели и не знали ничего подобного. Мы готовы сделать все, что вы скажете, дабы отблагодарить за то, что вы нам показали.
Спасибо за то, что не оставляете нас один на один с бедами и страхами, даже если они неправильные. В наших кошмарах мы остаемся в одиночестве, но с вами никогда его не чувствуем.
И, конечно же, спасибо за то, мама и папа, что вы любите нас. Мы преданы вам всей душой и сердцем за эту любовь и никогда, никогда не станем вам обузой. Мы дорожим вами.
С любовью,
Эдвард и Эммет,
Ксай и Натос.
Эдвард и Эммет,
Ксай и Натос.
- Что ты такое читаешь? – Эсми, появляясь из-за спины мужа в своем домашнем облачении, с интересом выглядывает за его плечо.
Карлайл, уже с трудом разбирающий слова из-за прорезавшейся соленой влаги, просто поднимает письмо чуть выше. Показывает миссис Каллен.
Она смотрит. На неровный почерк, порой неправильные английские слова, мелкие ошибки… но все это, все без исключения отходит на второй план, едва вникает в содержание.
Его подтверждает рисунок, увенчавший собой нижнюю часть письма. Два мальчика. Черноволосых мальчика, с похожими лицами. У одного аметистовые глаза, а у второго – серые. И оба… улыбаются. Причем левый, старший, без стеснения своей половинчатой улыбкой. Он счастлив.
- О господи, Лайл, - Эсми, с трудом сглатывая, невесомо касается пальцами письма. Видя его впервые, она уже уверена, что будет хранить долгие годы. И что прямо сейчас, спустившись в гостиную, к елке, расцелует своих сыновей.
- Наши дети, - шепотом повторяет он свою вчерашнюю фразу, улыбнувшись сквозь слезы краешком губ, - Ксай и Натос… мальчики…
…В коридоре, по деревянному полу, тихие шаги. Босые ножки, недлинные пижамы, взъерошенные волосы.
Эсми узнает о приближении малышей быстрее, чем они сами решают сообщить о себе. Раскрывает дверь, обойдя Карлайла, и с улыбкой, с восхищением смотрит на них, немного пугая Натоса и удивляя Ксая.
- Мальчики, - выдыхает, притягивая к себе самых дорогих детей на свете, - Эдди, Эммет… как же я вас люблю!
Ее голос, пронизанный эмоциями и радостью, обретает вторую жизнь в баритоне Карлайла. Он, по примеру супруги, так же не упускает шанса подержать сыновей в своих объятьях.
Щеки их обоих пунцовеют.
- С Рождеством, мама…
- И папа… с Рождеством…
Эммет улыбается. Ямочки на его щеках отзываются глобальным потеплением в сердцах родителей.
Эдвард тоже улыбается. Не так явно, не так открыто, но… счастливо. И наконец понимает, что значит Рождество в семье, когда тебя любят. Что значит близость.
Ευτυχία.
С огромным нетерпением ждем вашего мнения на форуме! Ксай и Натос смогли отыскать свою eυτυχία?.. всем счастливого Рождества!
Источник: http://robsten.ru/forum/34-2944-1
0
Чудесно)
