КОЛЫБЕЛЬНАЯ  АНГЕЛА-ХРАНИТЕЛЯ

 

Конец ХIХ века. Америка, штат Монтана

     Мне хотелось умереть. Потому что смерть была милосерднее, чем та жизнь, точнее,  существование, которое ждало меня в будущем. Все вокруг говорили мне, что я выжила чудом, только для меня это чудо обернулось проклятьем.

     Это было уже второе «чудо» в моей недолгой жизни, второе необъяснимое спасение, только лучше бы мой ангел-хранитель в этот раз отвернулся, позволив мне умереть вместе с родителями. И тогда не было бы этой боли в искалеченных, неправильно сросшихся ногах, и этих слов доктора Вебера своей жене, которых, как он считал, я не услышала: «Бедная девочка никогда не сможет ходить». Не было бы бормотания отводящего глаза Майкла: «Прости, Белла, но мои родители против нашего брака, ты же понимаешь?»

     Я понимала. Прежде, когда я была здорова и являлась единственной наследницей магазина своего отца, то была весьма завидной невестой. Многие холостяки нашего городка ухаживали за мной, но я отдала предпочтение Майклу, сыну владельца шорной мастерской. Он заметно выделялся своими джентльменскими манерами на фоне грубых ковбоев и владельцев ранчо, составлявших большинство моих поклонников. Мистер и миссис Ньютон, родители Майкла, были очень милы со мной и радовались вместе с моими родителями, когда, два месяца назад, мы объявили о своей помолвке.

     Всё изменилось в один миг. Лишь позже я узнала, что в нашем магазине взорвался газ. Газовое освещение было новинкой, лишь совсем недавно появившейся в нашем городке. Оно было проведено лишь в несколько самых богатых домов города, а так же в наш магазин. Папа так радовался, говорил, что газовое освещение намного безопаснее свечей и керосинок. А в итоге именно оно нас и погубило.

     Взрыв произошёл ночью. Он разрушил и магазин, и нашу квартиру над ним. Я, каким-то чудом, смогла выбраться из-под завалов и выпрыгнуть из окна своей спальни до того, как до неё добрался огонь. Но мои ноги оказались переломаны в нескольких местах. Сама я этого не помнила и не могла объяснить, как смогла спастись, я просто уснула вечером в своей кровати, а очнулась спустя двое суток в клинике доктора Вебера. Чтобы узнать, что второй раз осталась круглой сиротой.

     Да, так получилось, что я не была родной дочерью четы Свонов, они удочерили меня, когда мне было около трёх лет. И именно в той, прежней жизни и произошло моё первое чудесное спасение, которое так и осталось неразгаданным.

     Мой родной отец был траппером, охотником, который добывает пушных зверей, ставя на них капканы. После смерти моей матери, мы жили с ним вдвоём в уединённой лесной хижине. И вот, однажды утром, в канун Рождества, меня обнаружили спящей на крыльце церкви соседнего городка. Торговец, которому мой отец регулярно сдавал меха, опознал меня, и несколько человек отправились к нашему дому, где и нашли тело моего отца – его задрал гризли. То, как ребёнок неполных трёх лет смог преодолеть более двадцати миль по снегу, чтобы добраться до города, не заблудившись при этом, так и осталось загадкой.

     Сама я рассказать ничего не смогла, поскольку едва умела говорить. Всё, что осталось у меня в памяти – страх. Мне страшно, очень страшно. А потом я слышу песню. Колыбельную. Её тихо поёт красивый мужской голос, и я успокаиваюсь, мне уже не страшно.

     Возможно, вскоре и это выветрилось бы из моей памяти, но дело в том, что этот голос, поющий колыбельную, я слышала и позже. И в приюте, куда меня поначалу отправили, и позже, когда меня забрали оттуда супруги Свон, чьих детей унесла эпидемия скарлатины. Если ночью мне снился кошмар, и я просыпалась в слезах, тот же голос пел мне колыбельную, и я успокаивалась. Я чувствовала, что теперь я в безопасности. Когда я рассказала об этом маме, она погладила меня по головке и сказала, что это мой ангел-хранитель поёт мне, что эту песню слышу только я одна в своей душе, поэтому должна радоваться, что он меня охраняет.

     Но со временем я всё реже слышала эту песню, а потом перестала совсем. Мама сказала, что ангелы-хранители поют только совсем маленьким деткам, удивительно, что я слышала своего так долго. И пусть сейчас я уже совсем взрослая, мне семнадцать лет, но порой мне так не хватает этой колыбельной, которая успокоила бы меня, прогнала все страхи. Как жаль, что мой ангел-хранитель больше её не поёт.   

     Я не знала, что со мной будет дальше. Доктор Вебер и его жена были очень добры, но они не могли держать меня у себя вечно. Я потеряла всё – родителей, способность ходить, от нашего магазина остались лишь обгорелые руины, денег на счету практически не было, большинство средств было вложено в товар, сгоревший вместе с магазином, а проведение газового освещения съело оставшиеся деньги. У меня не осталось ничего, вообще ничего, даже ночная рубашка, что сейчас была на мне, и та чужая. Жених от меня отказался, родственников у родителей не осталось – война и эпидемии всех выкосили.

     Единственной моей перспективой был сумасшедший дом, куда помещали так же и инвалидов, от которых отказывались родственники. Жуткое заведение, о котором рассказывали страшные истории, подумав о котором, я вновь пожалела, что не умерла.

     Прикрыв глаза и накрывшись с головой одеялом, я тихо замурлыкала знакомые слова, пытаясь успокоить сама себя:

     – Когда вы рядом со мной, мой друг, мне не страшен мир, что жесток и груб. Когда вы рядом со мной, милорд, тихо счастье во мне поёт.

     Вдруг привычные звуки улицы были нарушены шумом подъехавшего экипажа. Странно, у нас, в основном, все ездят в повозках или верхом, а дилижанс останавливается с другой стороны города, возле гостиницы, да и рано ему, он у нас только по средам бывает. Откинув одеяло, я села и выглянула в окно. Всё, что я увидела – это часть крыши большого дорогого экипажа, остановившегося у крыльца, для того, чтобы увидеть выходящих из него людей, нужно было встать, но теперь для меня это было невозможно. Так что всё, что мне оставалось – это прислушиваться.

     Хлопнула дверь, послышались голоса доктора Вебера, мэра Кроули и ещё один мужской голос, мне не знакомый. Слов я не различала, но говорившие приближались, поднимаясь по лестнице, через какое-то время дверь в мою комнату распахнулась, и вошли четверо – доктор, мэр, крупная мускулистая женщина в форме сестры милосердия и молодой мужчина. Именно он решительно направился ко мне, в то время как остальные остались у двери. Сообразив, что сижу на кровати в одной ночной рубашке, я натянула одеяло до шеи и, как зачарованная, смотрела на невероятно красивого мужчину с бронзовыми, уложенными в элегантную причёску, волосами, светло-карими, почти золотистыми глазами и очень доброй улыбкой. Он был одет в дорогой сюртук, чёрные брюки, белую накрахмаленную рубашку и галстук. На ногах его были туфли, начищенные до блеска, что в нашем городе, где все мужчины и половина женщин ходят в сапогах, выглядело как нечто чужеродное.

     Мужчина сел на мою кровать так, словно это было совершенно нормально, а не нарушало все существующие правила приличия. Я вскинула глаза на его лицо, осознав, что продолжала смотреть на его туфли.

     – Я приехал за тобой, Белла, – сказал он удивительно красивым голосом. – Прости, что задержался, но я не сразу узнал о трагедии. Мне очень жаль твоих родителей, прими мои соболезнования.

     – Спасибо, – машинально ответила я. – Но кто вы?

     – Извини, что сразу не представился. Меня зовут Эдвард Каллен, я твой опекун.

     – Опекун? – удивилась. Я что, уснула, и мне снится сон?

     – Да, твой отец назначил меня твоим опекуном в своём завещании. Мы ведь родственники, хоть и не кровные. Моя тётя была замужем за двоюродным братом твоего дедушки. Так что можешь звать меня дядя Эдвард.

     – Дядя Эдвард? – машинально повторила я, пытаясь осознать происходящее. Получалось у меня плохо. Я никогда не слышала о том, что у моих родителей остался хоть кто-то из родственников. С другой стороны, мистер Каллен – не кровный родственник, может, поэтому о нём и не упоминали?

     – Всё верно, Белла, – подтвердил мэр Кроули. – Мистер Каллен предоставил завещание твоего отца, здесь чётко обозначена его последняя воля. Поздравляю, Белла, теперь будет кому о тебе позаботиться.

     – Не будем откладывать отъезд, – мистер Каллен поднялся. – Миссис Коуп – профессиональная сиделка, она поможет тебе одеться.

     И мужчины вышли, оставив меня в растрёпанных чувствах и в, действительно, заботливых руках миссис Коуп, которая ловко, словно ребёнка, одела меня в новое бельё и платье, идеально подходящее по размеру, словно было сшито специально для меня, расчесала и заплела мне волосы, хотя я уверяла, что мне и самой это по силам, и, также невозмутимо и деловито, помогла мне воспользоваться судном. И хотя обычно этот процесс вызывал у меня жуткое смущение, в этот раз я была настолько дезориентирована, что как-то даже не успела почувствовать неловкость.

     Когда я была готова, она позвала мистера Каллена, и он, войдя, ловко подхватил меня на руки так, словно я вообще ничего не весила, и легко вынес по лестницу из дома. Остановившись возле просторного и, как после оказалось, очень удобного экипажа, мистер Каллен дал мне время попрощаться с теми, кто подошёл меня проводить. Таких набралось немало – новости в нашем городке разносятся со скоростью лесного пожара, я даже увидела неподалёку Майкла, но отвела глаза – не хотела видеть того, кто так легко меня предал.

     Экипаж оказался удивительным – переднее сидение было превращено в удобную, хотя и неширокую кровать с мягким матрасом, на которую меня и уложили. Мистер Каллен и миссис Коуп разместились напротив. Рессоры были такие хорошие, что меня практически не трясло, хотя, когда колесо всё же наехало на камень и карету тряхнуло, я скривилась от боли в правой ноге. Левая пострадала меньше и практически не болела, а вот правая реагировала болью на любое неловкое движение. Заметив мою гримасу, мистер Каллен тут же достал откуда-то ещё одну подушку и подложил мне под ногу. Стало намного удобнее.

     Ехали мы весь день, один раз остановились пообедать в каком-то небольшом городке, а потом снова отправились в дорогу. Я всё ждала, что вот сейчас мы приедем, потому что не решалась спросить о месте моего нового жительства. Всю дорогу я читала новый роман, который дал мне мистер Каллен, или смотрела в окно экипажа на небо или деревья, если дорога шла по лесу. Миссис Коуп тоже читала, но не роман, а молитвенник, а мистер Каллен что-то просматривал в большой книге, похожей на бухгалтерскую, иногда делая в ней пометки карандашом. Но это не мешало ему время от времени предлагать мне попить или ещё подушку под спину, чтобы немного посидеть, и происходило это как-то очень вовремя, словно он раньше меня догадывался, чего мне хочется. Я была ему очень благодарна, но всё равно чувствовала себя очень неловко.

     Наконец, уже почти ночью, мы въехали в Шеридан. Я думала, что это и есть наша цель, но, оказалось, что нет. Наш экипаж подъехал к железнодорожному вокзалу, мистер Каллен вновь взял меня на руки и понёс на перрон, а потом занёс в роскошный пульмановский вагон. Миссис Коуп зашла следом, а возница занёс наш багаж и вышел. Я смотрела на окружающую обстановку едва ли не открыв рот, я слышала об этом чуде и знала, что частные вагоны доступны только очень богатым людям. Конечно, по мистеру Каллену было заметно, что он весьма состоятелен, его одежда, экипаж, золотые часы – всё говорило об этом. Но чтобы настолько?

     Мне стало ещё более неловко. Такой солидный и, наверное, очень занятой бизнесмен тратит на меня своё время, хотя мог бы просто кого-нибудь послать за мной. Кажется, я начинаю испытывать к нему что-то вроде благоговения, пополам со священным ужасом. Но всё же я набралась храбрости и спросила:

     – А куда мы едем?

     – В Чикаго, – ответил мистер Каллен. Я удивлённо распахнула глаза – это же почти на другом конце страны! Я и предположить не могла, что когда-нибудь окажусь так далеко от дома. – Тебе там понравится, обещаю.

     Наверное. Мне понравится где угодно, после перспективы сумасшедшего дома. Но всё же хорошо, что моим опекуном стал именно мистер Каллен, наверное, он очень хороший человек. Может, если я узнаю его получше, то уже не буду так стесняться. Пока же мой вопрос о месте нашего назначения исчерпал всю мою решимость, и я снова притихла.

                                                                                          ~*~*~*~

     Поездка, действительно, дала мне возможность узнать мистера Каллена лучше. Запертые в замкнутом пространстве в течение почти недели, мы постепенно стали всё больше общаться друг с другом. Миссис Коуп очень старательно и тщательно ухаживала за мной, но время, когда была мне не нужна, предпочитала проводить в дальнем углу вагона, с молитвенником или вязанием. Я вновь читала или смотрела в окно – меня устроили так, что я легко могла это делать, – но даже интересные книги и новые пейзажи, мелькающие за окном, постепенно надоедают. И на второй день, когда я сидела, глядя в книгу и не видя ни строчки, мистер Каллен подсел ко мне и задал вопрос о том, нравится ли мне то, что я читаю.

     Я ответила. Потом он задал вопрос о другой книге, которую я читала в экипаже, потом спросил, какая из книг у меня любимая. Я и не заметила, как моё смущение куда-то делось, наша беседа текла легко, перескакивая с одного предмета на другой. Мистер Каллен расспрашивал меня о жизни с родителя, о подругах, о том, чем я любила заниматься. Сам же рассказывал о своём доме, в котором я теперь буду жить, о парке неподалёку, о своих лошадях и о том, что заведёт котёнка, чтобы мне не было одиноко, когда он уходит на работу.

     В общем, насколько долгим мне показался первый день, настолько незаметно пролетел второй, я даже удивилась, обнаружив, что уже пора ложиться спать, так меня увлекла беседа. Причём, за это время мистер Каллен как-то незаметно превратился для меня в Эдварда, оказалось, что он не такой и старый, как мне показалось вначале, он сказал, что ему двадцать восемь, а ведь сначала я думала, что ему уже далеко за тридцать.

     Все оставшиеся дни поездки пролетели так же незаметно и приятно. Эдвард рассказывал мне о городах, мимо которых мы проезжали – я не уставала удивляться, сколько же он путешествовал, казалось, объехал всю страну. Мы разговаривали обо всём на свете, много смеялись, и порой, зачарованная рассказами Эдварда, я даже забывала, что стала калекой, и что моих родителей больше нет со мной.

     Осознание накатило ночью, на четвёртый день пути. Я долго не могла уснуть, сдерживая слёзы, а когда всё же заснула, то ко мне вернулся старый детский кошмар – страшно, холодно, темно, я плачу, зову папочку, но он спит на снегу, только почему-то с открытыми глазами, и не хочет просыпаться. И я плачу, плачу и никак не могу успокоиться, пока вдруг не слышу тихую колыбельную, которую напевает мой ангел-хранитель. И я успокаиваюсь, ведь теперь всё будет хорошо.

     Я осознала, что уже не сплю, потому что вокруг меня не снег, а тёплая уютная постель, которая слегка покачивается, я слышала стук колёс поезда, но при этом колыбельная продолжала звучать, и я чувствовала легчайшее прикосновение к своим волосам, словно кто-то гладил меня по голове.

     Открыв глаза, я быстро села, постаравшись сдержать стон от боли в ноге из-за резкого движения, и осмотрелась. В приглушённом свете фонарей я хорошо видела весь вагон, но никакого ангела-хранителя, конечно же, не увидела. Через спинку своего дивана я хорошо видела миссис Коуп, которая спокойно похрапывала в соседнем отсеке, Эдварда я не видела и не слышала, но его спальное место располагалось в дальнем конце вагона, так что это было нормально. Вздохнув, я снова улеглась, глядя в потолок и вспоминая голос, утешающий меня старинной песней. Мой ангел-хранитель вернулся ко мне.

     Оставшаяся часть поездки прошла очень приятно. Эдвард учил меня играть в разные игры, нарды я освоила быстро и даже несколько раз выиграла, шахматы мне давались с трудом, даже играя без пары сильных фигур, Эдвард всегда выигрывал. А вот в покер, как ни странно, лучше всех играла миссис Коуп.

                                                                                          ~*~*~*~

     Чикаго потряс меня своими размерами, огромным количеством людей, высокими домами, но больше всего почему-то конкой. Я вслух пожалела, что не смогу на ней прокатиться, миссис Коуп ответила, что конка – для простолюдинов, а приличные леди ездят в экипажах, а поскольку я теперь воспитанница мистера Каллена, то тоже должна вести себя как приличная леди. Я хотела возразить, что леди или нет, но теперь я никогда не смогу прокатиться на конке, поскольку не могу ходить, но тут Эдвард велел кучеру остановиться, взял меня на руки, вышел из экипажа, и, прямо со мной на руках, сел в конку, и мы проехали две остановки, а потом вновь пересели в экипаж, который всё это время ехал следом. Миссис Коуп неодобрительно качала головой, но не решалась ничего сказать, а я была просто счастлива, что Эдвард, похоже, снова нарушил правила приличия, только чтобы сделать мне приятное.

     Дом Эдварда оказался большим, трёхэтажным и очень красивым. Моя комната была просторной, светлой и выходила окнами в сад, к тому же из неё был выход на балкон, на котором я позже провела многие часы, читая, любуясь садом и просто мечтая. К моей спальне примыкала ванная комната с настоящим водопроводом, холодная и горячая вода поступала в ванную прямо по трубам, и её не нужно было качать из колонки, нагревать на плите и носить в ванную вёдрами, как у нас дома. Ещё для меня было приготовлено специальное кресло на колёсиках, в которое меня по утрам сажала миссис Коуп, и я могла ездить на нём по комнате и выезжать на балкон. А когда была хорошая погода, то два конюха выносили меня, вместе с этим креслом, в сад, где миссис Коуп катала меня по мощёным дорожкам.

     Вскоре после приезда, ко мне стали приходить доктора. Сначала местные, потом даже несколько заграничных профессоров. И все сошлись в одном – если левую ногу со временем можно разработать, и я даже смогу на неё наступать, то с правой поделать уже ничего нельзя. Беда была в том, что большинство переломов пришлось в область ступни и щиколотки. Чудом было то, что удалось сохранить саму ногу, большинство из приглашённых врачей заявили, что предпочли бы сразу ампутировать мне ногу при таких повреждениях. И я мысленно поблагодарила доктора Вебера. Не его вина, что я не смогу ходить, но хотя бы саму ногу он мне спас.  

     К тому же у меня появилась надежда – если я смогу встать на левую ногу, то смогу и ходить, пусть даже на костылях. И я, подчиняясь предписаниям врачей, стала делать всё, что мне велели: и упражнения, и массажи – их, конечно, делала миссис Коуп, но это было больно, а я всё равно терпела. Потому что теперь у меня была цель.

     Чаще всего в будни днём Эдварда дома не было. Если, конечно, не считать визитов врачей – он сам привозил их и всегда присутствовал при осмотре, сидел рядом и держал меня за руку, разрешив сжимать его ладонь, если мне становилось слишком больно. И хотя доктора явно не одобряли его присутствие, но никогда не возражали, только молча кидали недовольные взгляды, на которые Эдвард не обращал внимания, вот и всё. И именно ему говорили свои выводы и вердикты, признавая главным.

     Вечера же, за редким исключением, Эдвард проводил со мной. Завтракала и обедала я в своей комнате, но ужинали мы вместе. Он на руках относил меня вниз, в столовую, где для меня было приготовлено специальное кресло-шезлонг, на котором я могла сидеть, положив ноги на специальную подставку. После ужина мы перебирались в гостиную, где беседовали, играли в шахматы – у меня получалось всё лучше, – и нарды, а порой Эдвард читал мне новости из газет, и мы их обсуждали. Казалось, ему никогда не надоедает со мной общаться, он вроде бы даже получал от этого удовольствие. Я же с каждым разом всё с большим нетерпением ожидала этих вечеров, день для меня тянулся очень долго, хотя и был заполнен прогулками, чтением, играми с котёнком, которого я назвала Уголёк, потому что он был весь чёрный, массажами, рукоделием, которому я начала обучаться под руководством всё той же миссис Коуп. Но только с возвращением Эдварда я словно оживала.

     Ближе к вечеру, если не было дождя, я устраивалась на балконе – если смотреть вправо, то можно было увидеть экипаж Эдварда, точнее – его крышу поверх забора, когда он подъезжал к парадному подъезду. Тогда я возвращалась в комнату и с нетерпением ждала того момента, когда Эдвард войдёт в мою комнату, улыбнётся мне, поднимет на руки и понесёт вниз, расспрашивая на ходу, как прошёл мой день.

     Поначалу, я ожидала этих вечеров потому, что они разгоняли мою скуку, я словно оживала, с Эдвардом было весело, и я даже порой забывала о своём уродстве. Но, постепенно, я стала замечать, что дело не только в том, что общение с ним скрашивает мои будни, моё отношение к Эдварду стало меняться. Я вдруг осознала, что уже не вижу в нём просто опекуна, друга, родственника, как прежде, я начала видеть в нём привлекательного мужчину. Я видела теперь не просто идеально красивые черты лица, а ямочку на левой щеке и морщинки в уголках глаз, когда он улыбается, замечала, как чуть сдвигаются его брови – значит, ему не очень нравится то, что он читает сейчас в газете, как упрямая прядь волос падает ему на лоб, когда он склоняется над шахматной доской – потому что когда он был рядом, я не могла глаз от него отвести.

     Прежде, когда он нёс меня на руках, я восхищалась его силой и обнимала за шею, просто чтобы не упасть. Теперь же мне хотелось, чтобы он нёс меня долго-долго, потому что мне нравилось чувствовать себя, в каком-то смысле, в его объятиях. И когда он был рядом – моё сердце замирало, а потом начинало быстро-быстро колотиться, а когда он относил меня в спальню перед сном, сдавая с рук на руки миссис Коуп, для меня словно заходило солнышко, потому что Эдвард уходил.

     Я не была такой уж наивной, чтобы не понять – я влюбляюсь в Эдварда Каллена, своего опекуна, самого прекрасного человека на свете. С Майклом всё было совсем не так. Я не испытывала к нему и доли того, что я испытываю сейчас к Эдварду. С Майклом всё было просто. Мне нравилась его вежливость и предупредительность, нравилось гулять с ним под ручку по тротуару, кланяться знакомым и гордиться, видя завистливые взгляды подруг, ведь меня выбрал самый красивый парень нашего городка. Мне нравилось представлять себя миссис Ньютон, я уже придумала, какой у нас будет дом, как я буду содержать его в идеальной чистоте и порядке – ведь я буду очень хорошей женой. На окнах у нас будут занавески в цветочек, возле крыльца будут цвести петунии, а ещё у нас будет трое детей, таких же светловолосых, как их папа.

     Всё это я намечтала себе за время нашей невероятно короткой помолвки, я знала, что Майкл будет хорошим мужем, как и мой папа, он не будет напиваться в салуне и тратить все деньги на женщин с плохой репутацией, он будет хорошим отцом, и будет приходить вечером из мастерской и улыбаться мне, а я буду кормить его вкусным обедом.

     Но никогда моё сердце не замирало, а потом не начинало биться быстро-быстро рядом с ним. И когда он уходил – мне никогда не казалось, что уходит солнце. И когда Майкл меня бросил – моё сердце не было разбито. Мне было обидно, больно, да, но скорее всё же обидно. А если меня бросит Эдвард… я, наверное, просто умру.

     Беда была в том, что чувство моё было обречено изначально. Потому что если я полюбила Эдварда, как мужчину, то сам он видел во мне не более чем ребёнка, больного, требующего ухода, ласки и заботы ребёнка. Он был заботливым, внимательным, щедрым… опекуном. Ни разу, ни словом, ни жестом, ни взглядом, он не дал даже намёка на то, что воспринимает меня как-то иначе.

     И что мне оставалось делать? Ничего. Просто жить дальше. Просто радоваться тому времени, которое Эдвард проводит со мной, наслаждаться тем вниманием, которое он мне уделяет. Придёт время – и он женится, а как иначе? И он уже не сможет уделять мне столько внимания – у него будет своя семья. Конечно, он слишком ответственный, поэтому продолжит заботиться обо мне, но, скорее всего, его жене не понравится моё присутствие в её доме, и тогда меня просто поселят отдельно вместе с миссис Коуп, и я уже не смогу видеть Эдварда.

     Поэтому я жила сегодняшним днём, радовалась тому, что есть, стараясь не заглядывать в будущее, потому что оно всё равно было безрадостным. У меня никогда не будет семьи и детей, потому что никакой мужчина не сможет полюбить калеку, я с этим уже смирилась, но у меня не будет и Эдварда тоже. Никогда…