Глава вторая

ШЕПОТ ЖЕЛАНИЯ

Гордость, глупость,

Сила, слабость,

Трусость, храбрость.

Да и какая разница,

Как оно назвалось,

Если добивает то, что внутри осталось

От любви, от прошлого…

И так еле живой.

Bahh Tee «В мегаполисе погасли фонари»

EPOV

Репортаж уже давно закончился, а я все еще сижу и смотрю на экран огромной плазмы на стене напротив. Смотрю, но вижу только фальшивую улыбку, которой она одарила журналистов несколькими мгновениями ранее. Они безропотно и жадно проглотили все, что им дозволено было видеть, не рассмотрев за маской профессионального безразличия беспросветную скуку и отвращение. Их легко обмануть. До смешного легко. Но я знал ее когда-то слишком хорошо, чтобы не поверить в этот спектакль. Она и раньше преуспевала в сокрытии своих истинных эмоций, а годы тренировок отточили эту способность до совершенства. Если бы я так часто не смотрел в ее глаза раньше, тоже купился бы на это представление. Ее карие вишенки снятся мне до сих пор. Я помню их горящими, со смешинками и дерзинками, бросающими вызов везде и во всем. Это была моя Белла, моя всегда сопротивляющаяся Пружинка. Смешное прозвище. Но оно очень подходило ей. Не зря ведь оно пришло мне в голову в нашу самую первую встречу.

В ту осень я вернулся в Нью-Йорк после годового перерыва в учебе, который мне пришлось сделать, чтобы поддержать мать. Она не захотела вернуться со мной. Она хотела оставаться там, где они с отцом провели последние годы вместе, где все хранило память о нем. Пусть это время нельзя было назвать счастливым, но мои родители умели радоваться каждому мгновению, проведенному вместе. Я и сам подумывал о том, чтобы остаться с Эсме и доучиться в Великобритании. Но она настояла, чтобы я вернулся к своему беззаботному студенчеству, к старым друзьям, к прежней жизни. Она не раз повторяла, что время уходит, и было бы несправедливо привязывать меня к себе нашим общим горем, лишая чего-то важного или даже не очень важного, но того, что мне хотелось бы пережить.

С родителями мне очень повезло. Несмотря на то, что я рос единственным ребенком в семье, меня не воспитали законченным эгоистом, который считает, что весь мир ему что-то должен. Мне всегда предоставляли выбор и никогда не давили родительским авторитетом. Мои родители были для меня, скорее, старшими друзьями, но и опорой тоже. Наш уютный дом в Финиксе всегда был для меня местом, где не существовало ни проблем, ни бед. Карлайл работал главврачом в клинике Святого Иосифа. Его уважали и ценили. Он заряжал всех своим оптимизмом и верой в будущее. Эсме работала педиатром в бесплатной клинике для малоимущих. Ее работа была, скорее, благотворительностью, чем источником дохода.

Я часто был предоставлен самому себе, потому что постоянные дежурства и неожиданные вызовы часто срывали Карлайла и Эсме на работу. Но я никогда не чувствовал себя брошенным или забытым. Мы просто больше ценили время, которое нам удавалось провести вместе. К тому же у меня был прекрасный шанс стать самостоятельным, научиться самому принимать решения и отвечать за свои поступки. После окончания школы я переехал в Нью-Йорк, но и на расстоянии в несколько тысяч километров я мог чувствовать ненавязчивую родительскую поддержку.

Наш маленький семейный мир не рухнул и тогда, когда мы узнали о болезни отца. Из-за его оптимизма и намеренного молчания матери я до самого конца не мог осознать реальную угрозу. Я начал сомневаться, когда родители, вдруг сорвавшись с насиженного места и бросив все, переехали в Лондон. Но они сказали мне, что друг Карлайла Элеазар Денали предложил отцу вместе открыть клинику в Лондоне, а у меня никогда не было повода не доверять им. Я даже присутствовал на торжественных мероприятиях в честь открытия их клиники. Но эта причина переезда была второстепенной. Как я узнал позже, главной целью переезда стала необходимость постоянного наблюдения за здоровьем Карлайла, а Элеазар – один из лучших специалистов в этой области и по сей день.

К сожалению, оптимизм не помог моему отцу справиться с болезнью, и вскоре его не стало. К тому моменту я начал свой четвертый год обучения, но, узнав о случившемся, оформил академический отпуск и улетел в Лондон. Я удивлялся силе духа Эсме, потому что, казалось, она быстро взяла себя в руки, в то время как я сам тяжело переживал смерть отца. Но я все же понимал, что ее оживленная деятельность после похорон была лишь попыткой не оставаться наедине с мрачными мыслями и болью. Она взяла на себя обязанности отца в клинике, которую назвали в его честь, и почти все время была занята работой, я помогал ей в этом, потому что у меня не было в Лондоне привычных дел. Моя жизнь осталась за океаном. Я всерьез задумывался о том, чтобы остаться с матерью. Год пролетел стремительно и незаметно. В итоге Эсме практически выставила меня за дверь нашего нового дома, настояв на том, что я должен вернуться к прежней жизни. Я тоже этого хотел, но не мог оставить Эсме, пока не убедился, что смерть отца не смогла сломать ее. Казалось, она была счастлива, продолжая дело отца, насколько счастливой в этой ситуации можно было быть.

Нью-Йорк гостеприимно принял меня обратно, бескорыстно простив мне мое бегство год назад. Я восстановился в университете, на удивление быстро снял приличную квартирку недалеко от кампуса. Чтобы немного упорядочить хаос, устроенный разношерстными насекомыми в моей голове, и настроиться на учебу, в первый после перерыва день я решил пробежаться. Было еще очень рано и холодно. Я натянул на голову капюшон толстовки и присел перевязать шнурки на кроссовках, когда мимо меня промчался легкий цветочный вихрь, оставляя за собой шлейф летнего опьяняющего аромата. Аромат был невесомым, игривым и почему-то вдруг… фиолетовым? Я поднял голову и увидел быстро увязающую в утренних сумерках фигурку хрупкой девушки. Не знаю, по какой причине, но я уцепился следом. Возможно, мне захотелось еще раз вдохнуть ее фиолетовый аромат, такой теплый, такой желанный в это морозное утро. Возможно, просто не хотелось оставаться в одиночестве. Причин я и сейчас не знаю. Да это и не важно вовсе.

Я бежал нога в ногу за незнакомкой и не мог оторвать взгляд от ее четких грациозных движений. Каждый ее шаг был красив. Облегающие ее идеальные ножки леггинсы подчеркивали движение подтянутых мышц. Маленькая упругая попка едва заметно подпрыгивала с каждым шагом, и мне тут же захотелось ее поймать в свои ладони и выяснить, настолько ли она идеально поместится в них, как выглядит. Я уже было протянул руку, но вовремя опомнился и слегка снизил темп, чтобы оказаться на безопасном расстоянии. Я решил рассмотреть девушку целиком, а не только приведшие в восторг мой молодой организм, но и существенно усложнившие пробежку части тела.

На ней была белая толстовка с такой же эмблемой, как у меня, на спине. Факт того, что она могла бы учиться в моем же университете, обрадовал меня больше, чем я сам того ожидал, я ведь все еще хотел развеять свои сомнения опытным путем. Вспоминая это, улыбаюсь самому себе: скорее уж, подтвердить догадки опытным путем. Это куда приятнее. Ее темные локоны были собраны в высокий хвост и при каждом движении подпрыгивали, как тонкие пружинки, постоянно сжимаясь и распрямляясь. Каждая ее мышца пружинила. Она вся была похожа на тонкую изящную пружинку. Я подумал, что и характер у нее, должно быть, такой же, пружинистый. И очень скоро я выяснил, что не ошибся.

Я поравнялся с ней, надеясь начать разговор и познакомиться. Я уже открыл, было, рот, но не успел произнести ни звука – она, едва взглянув на меня, убежала. Убежала? От меня? Я не был готов к такому повороту событий и сразу слегка растерялся. Но быстро опомнился и догнал ее снова. Я никогда не был тем, кто сдается без боя. Я всегда любил преодолевать сопротивление, добиваться чего-то своими силами. Трудная победа до сих пор для меня самая сладкая. А эта ситуация меня забавляла, превращая наше противостояние в приятное развлечение.

Она заметила меня и, очевидно, решила лучше рассмотреть, кто же это оказался таким настырным. Я смотрел на нее с вызовом и азартом, приклеив на свою физиономию наглую, но такую любимую девушками улыбку. Я часто использовал ее с самыми грязными мыслями и намерениями. Она всегда работала, помогая мне заполучить желаемое. А в тот момент я хотел только ее. Уже тогда я был пойман на крючок, припаянный к обманчиво хрупкой пружинке.

Ее ресницы вздрогнули, и в меня тысячами мелких иголочек впились возмущенные, гипнотизирующие, словно дудочка факира для змеи, карие вишенки. Она смотрела на меня всего миг и снова увеличила темп. А я был так поглощен своим вдруг загрохотавшим сердцем, так увяз в шоколадном тепле ее глаз, что запутался в собственных ногах и споткнулся, чуть не разбив себе нос. Пока я расплетал свои ноги и синхронизировал работу мозга с другими частями моего тела, она успела оторваться на приличное расстояние. Но я был уже крепко привязан, и невидимая пружина вмиг сжалась, снова притянув меня к ней. Она убегала, я смеялся и догонял ее снова. Я не мог отпустить ее. Или не хотел? Определенно, не хотел.

Ее маленький триумф у светофора (предателя!) не расстроил меня. Наоборот, я был в восторге от того, что она обвела меня вокруг пальца. Я поклялся себе, что обязательно встречу ее снова. Нужно будет, загляну в каждую аудиторию, в каждую комнату в кампусе, найму частного детектива и обязательно ее найду. Но судьба решила преподнести мне щедрый подарок, сохранив мои усилия для другого. И я был счастлив его принять.

Первая же лекция убедила меня в том, что с Беллой мне будет непросто. Я четко разглядел ее азартный характер еще утром. С ней нужно было быть напористым, уверенным и даже наглым. Уступать ей в чем-либо, позволять постоянно побеждать означало бы для меня своеобразную смерть. Белла бы просто перестала замечать меня. Я стал бы всего лишь одним из многотысячной толпы. Невидимкой. Никем. А я хотел быть всем для нее: и глотком свежего воздуха во время удушливой жары, и прохладным дождем в период затянувшейся засухи, и ярким солнцем в беспросветном сумраке.

Я старался одновременно быть к ней близко и держаться на расстоянии, чтобы не пересечь тончайшую грань. Белла любила спорить и доказывать – я принимал противоположную точку зрения. Она злилась, но я видел, как загорались ее глаза, когда я противостоял ей. Соревнование, стремление быть первой стало ее наркотиком, и я расчетливо играл на этой зависимости. Но я не заметил, как заигрался сам. Я увяз в этих спорах. Я хотел стать ближе, но из-за постоянной конфронтации мы даже не разговаривали нормально. Я не мог прямо пригласить ее на свидание. Принимая во внимание наш способ общения, это было равносильно проигрышу или самоубийству. Мне оставалось только ждать. И я ждал. Мучительно и терпеливо. А когда мы вдруг случайно оказались по одну сторону баррикад, когда Белла упала прямо ко мне в руки, когда наше дыхание смешалось, а сердца сошли с ума, я уже не мог отпустить ее. И не хотел. В тот момент мне было все равно, что мы вломились в чей-то сад, что хозяева, возможно, держат собак или вооруженных охранников. Я мог думать только о ее теле в моих руках, о ее горячих требовательных губах и о головокружительном водовороте чувств, в который нас затягивало, который сводил с ума и делал счастливым одновременно.

Из гипнотического притяжение ее тепла меня вырвал звонкий, но невероятно злобный то ли лай, то ли писк. Маленькое зубастое существо неопределенного цвета и пола вцепилось в подол моего плаща (по виду он напоминал скорее простынь, но гордо назывался карнавальным костюмом) и остервенело кромсало его своими зубами, издавая при этом почти медвежье рычание. Пока я соображал, как мне поступить с этим нарушителем спокойствия, из-за поднявшегося облака пыли Белла чихнула и залилась таким заразительным смехом, что мне ничего не оставалось, как поддержать ее. Смеясь и не размыкая рук, под злобно-уморительное звуковое сопровождение мы шли по чужому саду в поисках выхода, никем не замеченные и до безумия счастливые.

Звонкая трель телефона возвращает меня в реальность. Я снова в своем кабинете в офисе «Cullen&Reed Security’s», на пятьдесят шестом этаже одного из небоскребов Манхэттена. Не могу сказать, что я этому рад. Принимаю звонок.

– Мистер Каллен, мистер Рид просил передать вам, что все уже собрались в зале переговоров, ждут только вас, – пищит в трубку Мисси, моя секретарша.

Черт! Новые клиенты. Совсем забыл про эту встречу. После разговора с Джаспером я вообще ни о чем не могу думать. Все мои мысли снова занимает она. Казалось, с годами это притупилось и лишь иногда выныривало из глубин моей памяти. Но стоило мне вернуться в Большое яблоко, как этот поток с неимоверной скоростью хлынул на поверхность, беспощадно разрезая толщу слоев, под которыми я спрятал все мои воспоминания о ней.

Я спускаюсь этажом ниже и настраиваю себя на деловой лад. Я не должен позволять себе отвлекаться. Мы с Чаком слишком много сил вложили в наше общее дело. Можно даже сказать, что это благодаря ему я здесь. Он вытащил меня когда-то из глубокой эмоциональной ямы и заставил работать. Не могу сказать, что он сделал это бескорыстно, потому что без моих вложений ему пришлось бы влезать в огромные долги или искать себе нового достойного доверия партнера. Но это было выгодно и для меня тоже. Со всех сторон.

Он нашел меня в каком-то сомнительном баре Чикаго, где я топил свою несостоявшуюся любовь в очередной порции алкоголя. Как я оказался в этом городе, до сих пор остается для меня загадкой. В те времена я часто просыпался в неизвестных местах с неизвестными девицами рядом. Я не сразу узнал в приземлившемся на соседний стул парне своего школьного друга. Я был только в самом начале моих ежедневных «водных процедур», так что вполне сносно помню наш разговор. Оказалось, что Чак Рид, в мире хакеров известный как Шершень, захотел, наконец, делать из своих знаний и умений легальные деньги. Он развлечения ради взломал такое количество компьютерных охранных программ, что решил написать свою собственную, в которой были бы залатаны все дыры. И ему это удалось.

Но продавать ее Чак не хотел. Он планировал создать компанию, которая занималась бы не только созданием охранного программного обеспечения с учетом индивидуальных потребностей заказчика, но и занималась бы всеми сопутствующими делами по продвижению этих программ на рынок. И вдруг ему подвернулся я, безработный, не слишком медленно опускающийся на дно жизни, но весьма квалифицированный юрист, который в дополнение к общему курсу права закончил еще и бизнес-курс. А когда я выболтал ему, что мой впечатляющих размеров трастовый фонд совсем не тронут, и что относительно недавно я вступил в права наследования счетов моего отца, Чак вцепился в меня мертвой хваткой. Он в считанные минуты выволок меня из бара, будто боялся, что столь ценный экземпляр понадобится кому-то еще. Он привел меня в чувство и неделю убеждал в перспективности его задумок и моего в них участия. А мне было все равно. Пока он однажды не дал мне по морде…

Я вхожу в зал переговоров, ловлю осуждающий взгляд Чака, прошу прощения за задержку и включаюсь в обсуждение нового договора. Два года назад мы расширили спектр оказываемых «Cullen&Reed Security’s» услуг. У нас появился отдел, занимающийся предоставлением персональных телохранителей. Это направление уже начинает приносить вполне приличный доход. Сейчас мы определяем уровень необходимой защиты для одного из нью-йоркских толстосумов, что выльется для него в кругленькую сумму, а для нас – в хорошую прибыль. Я вижу, как у Чака уже поблескивают хрустящей зеленью глаза. Он явно наслаждается тем, чего мы достигли. Когда за клиентами закроется дверь, он снова будет промывать мне мозг тем, что офис в Нью-Йорке – это золотая жила. Ему ли не знать, почему я так сопротивлялся переезду главного офиса нашей компании сюда!

Мисси приносит нам виски и пепельницы. Минут двадцать мы ведем светскую беседу ни о чем и обо всем одновременно, а в это время мой отдел подправляет стандартный контракт. Когда я тянусь в карман за ручкой, чтобы поставить на нем свою подпись, нащупываю ЕГО. Этот клочок бумаги – причина моей двухдневной бессонницы. Он выжигает дыры в моей одежде, обугливает кожу и плавит внутренности. Кажется, он хочет проникнуть еще глубже, в самую душу, и выжечь ее изнутри. Всего лишь маленький белый лист с несколькими цифрами. Номер ее мобильного.

Я выдергиваю руку из кармана и, кажется, вижу, как, танцуя, мучительно медленно гаснет невидимое кровожадное пламя. Ручка сама скользит по бумаге, выводя затейливый размашистый вензель, будто это не моя рука была только что подвергнута термической атаке.

– Эдвард, ты снова не здесь. Когда это прекратится? – Чак закрывает дверь и возвращается к столу. – С тех пор, как Лаура ушла, ты слишком рассеян. Это из-за нее?

Я не подтверждаю и не опровергаю его предположение, а лишь доливаю виски в свой стакан. Пусть считает, как хочет. Но, что совершенно точно, ему не стоит знать об истинных причинах моей рассеянности. Лаура безусловно была прекрасной частью моей жизни, и я ей за это очень благодарен. Мне действительно жаль, что у нас не вышло. Я виноват перед ней за то, что она потратила на меня три года и так и не дождалась взаимности. Я и сам ждал, что полюблю ее. Но после нашего переезда в Нью-Йорк вероятность того, что я отвечу на ее чувства, свелась практически к нулю. Все здесь кричало о той, что была далеко, но приходила ко мне в моих снах, напоминая о времени, когда я был счастлив.

Я старался не сравнивать Лауру с Беллой. Но никак не мог совладать с собой, потому что все в итоге сводилось именно к этому. Они – абсолютные противоположности друг друга. Как внешне, так и внутренне. Высокая статная Лаура родилась в Швеции и на пятьдесят процентов имеет скандинавские корни. Характер у нее такой же северный, как и ее внешность. Платиновые волосы до плеч и светло-голубые глаза придают ее внешности легкую холодность и, как я любил говорить, снежность. В Белле же всегда все кипело, даже если внешне это было незаметно.

Я встретил Лауру в автосалоне. Я приехал посмотреть себе новый автомобиль, а увидел ее, сидящую именно в той машине, которую хотел бы для себя. В тот момент я совершенно не был настроен вести себя по-джентльменски, поэтому пока она разглядывала салон моего Порше и слушала утомительные речи менеджера, я просто пошел и оплатил эту машину. Я подошел к водительской двери, открыл ее и протянул Лауре руку. Она, еще не понимая в чем дело, приняла ее и вышла из машины. Когда я плюхнулся на водительское сиденье, ее глаза сначала расширились от изумления, а потом сузились в презрительный прищур. Она обошла машину и уселась на пассажирское место, не проронив ни слова и смотря на меня в упор. Если бы не этот такой знакомый вызов в ее поведении в тот день, я бы, скорее всего, никогда не провел бы с ней рядом столько времени. Но так случилось в первый и последний раз. Она никогда не спорила, просто оставляя выбор по любому поводу за мной.

Мы молча выехали из салона, и я, почувствовав легкий, едва заметный укол совести, решил все же извиниться перед дамой, пригласив ее на ужин. Лаура оказалась очень интересной собеседницей, и я был покорен ее чистым звонким смехом. Мы не обсуждали мое поведение в автосалоне, она просто не поднимала эту тему, а я тем более, потому что, чем дольше мы общались, тем больше мне становилось стыдно. Назавтра я послал ей цветы с извинениями и приглашением на второе свидание. Мне было легко с ней, а она просто была рядом, ничего не требуя от меня. Когда Чак начал настаивать на переезде в Нью-Йорк, она сразу согласилась, говоря, что страховые агенты нужны везде.

– Эдвард, ты опять меня не слушаешь! – говорит мне Чак. Он покачивается на стуле, закинув ноги на стол. Эта привычка не изменилась еще со школы. – Думаешь, я не знаю в чем дело? Я помню, в каком состоянии ты был, когда я встретил тебя в Чикаго. Но ведь почти десять лет прошло! Хватит! Оставь уже, наконец, прошлое в прошлом!

Я бы и рад, но мой карман оттягивает невесомый и в то же время такой тяжелый лист бумаги. Он давит мне на грудь, заставляя сердце биться с бешеной скоростью. Сегодня я, скорее всего, снова допоздна просижу в офисе, гипнотизируя эту записку и с телефоном в руке. Уже два дня я не могу решиться набрать цифры, которые выучил наизусть. Я пытался несколько раз, но сбрасывал звонок, боясь, что она все же снимет трубку, а я так и не смогу ничего сказать. Да и что я могу сказать? Сожалею, что так вышло? Но больше всего я боюсь, что она забыла меня, в то время как я не забыл.

Помню, как десять лет назад я так же умолял телефон облегчить эту пытку. Тогда это было моментом моей слабости, потому что мои пальцы сами набирали номер, подавляя просьбы разумной части меня, ослабленной приличными дозами алкоголя, не звонить. Будто они знали и понимали больше, чем я сам. Это было совершенно не подвластно логике. Она променяла меня на другого. Я ненавидел ее. Я пытался вытравить из себя чувства к ней. Мне хотелось прополоскать свою память в отбеливателе, чтобы стереть из нее Беллу Свон. Но я не мог мгновенно избавиться от наркотического притяжения к ней, мне нужна была хотя бы минимальная доза, хотя бы немного ее голоса.

Я не дал ей шанса ни объясниться, ни оправдаться, поверив тому, что увидел и прочитал. Я был слишком горд, чтобы выслушивать ее ложь. Вместо нее я слушал длинные гудки, но когда они прекращались, и в трубке раздавалось усталое «алло», я обрывал вызов. Это продолжалось несколько недель, а потом она сменила номер, и я понял, что меня вычеркнули из жизни окончательно. Но ведь это я тогда ушел, хотя никак не мог избавиться от ощущения обратного. Она исчезла, как и я в тот злосчастный день, который до сих пор не смогу вспоминать без преследующего меня многие годы ощущения недосказанности и незавершенности, без учащенного сердцебиения, без боли. Уже позже в мою голову начали закрадываться сомнения, что, возможно, я был не прав и фатально поспешен. Но было слишком поздно.