Глава 74. Дыра во вселенной

"Там, где была ты, теперь дыра во вселенной,
и днем я постоянно кружу вокруг нее, а ночью
проваливаюсь туда. Я отчаянно скучаю по тебе"

- Эдна Винсент Миллей -

Эдвард Каллен

Пятница, 20 июня 2008 года

1 год,
5 месяцев,
25 дней,
5 часов,
39 минут
и 24 гребаные секунды спустя.
Не то чтобы я считал…

Я потянулся в кресле и уставился на стоящий передо мной ноутбук. Голова безумно болела, глаза резало и жгло, и мне казалось, что они вот-вот, нахер, взорвутся в гребаном черепе. Толстые шторы на окнах блокировали свет, в комнате царил полумрак, несмотря на то, что был полдень. Кондиционер работал на полную мощность, но я все равно чертовски потел, кожа пылала.
Я выругался, раздраженно протирая лицо руками. Слепо моргая, я пытался прогнать туман перед глазами, чтобы иметь возможность сфокусироваться на гребаном мониторе, но ни черта не помогало. Слова сливались в сплошное пятно, я не мог прочитать ни строчки и понял, что лишь теряю время и энергию, занимаясь этим. Я застонал и с силой закрыл компьютер, а потом положил голову на стол, признавая поражение. Наступили минуты блаженной тишины, мне хотелось просто, нахер, заснуть, чтобы обо всем забыть хоть ненадолго. И у меня почти получилось, я был истощен, а звук дующего воздуха убаюкивал меня. Но прежде чем я окончательно провалился в дрему, мой покой нарушили.

– Ты в порядке?

Я подскочил, неожиданный голос застал меня врасплох, и я прищурился, поворачиваясь в сторону шума.
– Нехорошо следить за людьми, – выплюнул я, глядя на силуэт в дверном проеме.
По какой-то непонятной мне херовой причине она засмеялась, а потом потянулась к стене и щелкнула выключателем. Я вздрогнул, когда острая боль от яркого света пронзила голову, я поднял руки, пытаясь прикрыть глаза.
– Иисусе, зачем, блядь, было это делать?
– Не похоже, что тебе жарко, малыш, – сказала она, игнорируя мой вопрос, пока приближалась ко мне.
– Все наоборот, Эсме, у меня самый настоящий жар, как будто кто-то поджаривает мою противную задницу на костре, – пробормотал я, взъерошивая руками волосы.
Я щурился, пытаясь приспособиться к яркому свету.
– Как будто из меня выбили все дерьмо, а потом сбросили с крыши двенадцатиэтажного здания.
– Так плохо? – спросила она, отодвигая компьютер в сторону и садясь на край стола.
– Да, так плохо, – прорычал я. – Если бы не было так больно, я бы задумался, а не подох ли я. Но, к сожалению, жизнь продолжается, а впереди меня ждет долгая дорога в пекло. Меня не удивит, если это все – гребаная игра дьявола, если он просто издевается надо мной за все то глупое дерьмо, которое я натворил.
– Твой оптимизм изумляет, – сказала она с мягкой улыбкой. – И я очень даже уверена, что ты еще жив.
– Che peccato, – пробормотал я, качая головой.

Она хихикнула и взяла мой подбородок, приподнимая его вверх, чтобы я посмотрел на нее.
– Ты ведешь себя так, будто у тебя никогда раньше не было похмелья, Эдвард, – сказала она, рассматривая мое лицо. – Сколько ты выпил прошлой ночью?
– Похоже, недостаточно, если я еще жив, – заявил я.
Она закатила глаза и отпустила меня, скрестив руки на груди.
– Ты же больше ничего не делал, да? – спросила она.
– Блядь, нет, – сказал я, качая головой. – Я завязал со всем этим.
– Хорошо, – сказала она. – Сам понимаешь, раньше ты вел себя так из-за Молли…
– Я знаю, – раздраженно оборвал я ее. – Как я уже сказал, я завязал, Эсме. И я бы очень хотел, чтобы ты прекратила швырять это дерьмо мне в лицо.
– Отлично, – серьезно ответила она. – Я больше не буду это упоминать. Но ты действительно должен прекратить курить. Я услышала запах, как только вошла в дом.
– Иисусе, ты, блядь, издеваешься надо мной? – недоверчиво спросил я. – Вы меня закопаете, если я не захочу бросать? Отшлепаете меня? Изолируете, пока я не начну слушать вас?
– Не соблазняй меня вариантами, – сказала она, улыбка вернулась на ее лицо. – Я позвоню твоему отцу.
– Оу, так ты собираешься, блядь, настучать на меня, да? – с сарказмом спросил я, поднимаясь и смеясь. – Мне крайне жаль разрушать твои планы, но он уже знает, чем я занимаюсь, так что говори ты ему, или нет, одна хрень. И я сомневаюсь, что Алек обрадуется, когда ты станешь крысой.
– Как ты только что назвал меня? – спросила она, когда я проходил мимо, босыми ногами ощущая деревянный пол.
– Ты слышала, – выкрикнул я, выходя из комнаты и спускаясь по ступенькам.

Я шел на кухню. Эсме пошла за мной, лишь на миг задержавшись в кабинете. Кафельный пол был влажным и холодным, похоже, его только что помыли, но я забил на это дерьмо. Я начал рыться в ящиках в поисках какого-нибудь сраного обезболивающего для своей башки и вскоре нашел в столе пачку таблеток. Я открыл холодильник, достал бутылку "Серого Гуся", открыл и сделал большой глоток. Потом я кинул две пилюли в рот, запивая их водкой.

– С этим тебе тоже стоит сделать перерыв. Слишком рано, чтобы пить, – прокомментировала Эсме, глядя на часы.
Я закатил глаза и сделал еще глоток. Водка обжигала горло, грудь онемела, по телу распространялось покалывание.
– Я где-то слышал, что лучший способ избавиться от похмелья – это снова напиться. Плюс, как там говориться? Бутылка в день – и доктор не нужен (изначально было выражение "Яблоко в день – и доктор не нужен", затем появился его аналог "бутылка красного вина в день – и доктор не нужен". Какой напиток подразумевал Эдвард, остается загадкой…)? – спросил я, поднимая бутылку и делая еще глоток. – Выглядит, как план, который я должен выполнять.
Она засмеялась, качая головой.
– Все не так, и ты это знаешь, – сказала она. – И я не откажусь от своих слов, Эдвард. Ты уничтожишь свою печень еще до двадцать первого дня рождения.
– Какая разница, – пробормотал я, меня раздражал ее наставительный тон. – С каждым разом, как я тебя вижу, ты все больше начинаешь походить на моего гребаного отца. Ты за этим сюда пришла, Эсме – брюзжать? Если да, то, серьезно, у меня, блядь, нет для этого настроения, особенно сегодня, так что не время читать мне сраные лекции.
– Нет, я пришла не для этого, – ответила она. – Я пришла, чтобы проверить, как ты.
– Ну да, отлично, мы уже установили, что я, по ходу, еще жив, что еще я могу для тебя сделать? – спросил я. – У меня чертовски много дерьма, с которым нужно за день разобраться. И как, нахер, ты сюда пробралась? Я не слышал звонка.
– Леа меня впустила, – сказала она.
– Замечательно, – пробормотал я, делая еще глоток водки. – Напомни мне, чтобы я от нее избавился.
– Ой, не будь смешным. Ты от нее не избавишься, – со смехом сказала она. – Она знает, что делает, и ты бы, наверное, был по уши в грязи, если бы не она. Плюс, моя компания так уж плоха? Ты живешь меньше чем в миле от меня, а я так редко тебя вижу. Ты слишком крут, чтобы проводить время со своей любимой тетей?
– Ты моя единственная тетя, Эсме, и насчет "любимая" еще можно поспорить, – шутливо сказал я. – И нет, я не слишком крут для тебя. Я просто… занят.
– Занят, – она попробовала слово на вкус.
Тут ее взгляд стал напряженным, словно она смотрела сквозь меня.
– В вольном переводе "я тебя избегаю", да? Как дела в школе?
– Продвигаются, – ответил я, пожимая плечами.
Она не сводила с меня глаз, очевидно, ожидая лучшего ответа, но, блядь, я не знаю, что она хочет услышать. Я только закончил свой первый семестр в Чикагском колледже, и поступил на курс музыки в Ассоциации Изобразительных Искусств. Это была только одна из многих вещей, которые меня интересовали, но при этом не забирали столько времени, чтобы я не мог заниматься другими своими обязанностями. Но все равно, это дерьмо оказалось тяжелее, чем я рассчитывал. Мои оценки были весьма посредственными, мне было тяжело на чем-то сфокусироваться, и я знал, что если не соберусь, то никогда не смогу перевестись в университет с четырьмя годами обучения. Летом я поступил на несколько подготовительных курсов, которые начались неделю назад, и я пипец как старался найти для этого время, но пока положение дел было херовым.

– Может, если бы ты столько не пил… – начала она, но я поднял руки, останавливая ее, прежде чем взорвусь.
– Хватит, – жестко сказал я. – Я знаю, что ты хочешь мне добра, но, Иисусе, хватит! Меня уже тошнит оттого, что все указывают, как поступать со своей жизнью. Я делаю то, что приказывает мне Аро, я держусь подальше от Молли, я даже поступил в школу и никого не достаю. Так чего еще люди ждут от меня? Я стараюсь изо всех сил.
– Я знаю, что ты стараешься, – промямлила она. – И я знаю, что ты этого не видишь, но я горжусь тобой, малыш. Я просто переживаю, что ты тут совсем один.
– Я не один, Эсме. У меня есть Леа, которая натирает полы, и это, чтобы я не замерз ночью, – сказал я, поднимая повыше бутылку с водкой. – Что еще мне нужно?

Она просто стояла и смотрела на меня, и выражение ее лица говорило лучше всяких гребаных слов. Мы оба знали, что мне нужно, но это – единственное, чего у меня никогда больше не будет. Мне было мучительно трудно думать об этом, боль в груди была все так же сильна, как и тем декабрьским утром.

26 декабря 2006 года

Я сидел на ступеньке, крепко вцепившись руками в волосы, и пытался взять себя в руки. Я не знал, сколько времени я уже тут торчу, у ног валялась спортивная сумка, полная шмоток, а каждая секунда тянулась не меньше вечности. Время, блядь, издевалось надо мной, оно преспокойно проходило мимо меня, а я был тут, неподвижный, не в силах встретиться с тем, что меня ожидало. Я презренный трус, жалкий и слабый, я разваливаюсь на куски из-за того, в чем сам виноват.
Руки неистово тряслись, желудок переворачивался, а грудь пульсировала от боли, когда я старался избавиться от чувств. Сердце бешено билось, а оттого, что кровь неслась по венам, меня окутывал туман, и я переживал, что сдамся, если не смогу справиться с собой. Мне казалось, что у меня вырывают сердце, резко, безжалостно, но зачем оно мне, когда я покину этот дом. Счастье, которое я нашел в его стенах, будет омрачено воспоминаниями, и я знал, что заслуживаю эту боль. Я смотрел на проступающие на руках сосуды, каждое биение сердце напоминало мне, что я еще жив, хотя внутри я уже умирал.

Да, я драматизирую, но как иначе? Это охеренно больно.

Позади я услышал шаги и напрягся, меня, казалось, вот-вот стошнит. Я боялся, что Изабелла проснется и поймает меня, но часть меня предательски на это надеялась. Часть меня хотела, чтобы она, нахер, остановила меня, не дала покинуть ее, глубоко внутри я понимал, что никогда не смогу оставить свою девочку, бросить, если она будет рядом. Я ни разу не смог отказать ей, даже если это было неправильно. И я еще раз доказал это несколько часов назад, когда она попросила меня заняться с ней любовью…

Какой гребаный мужчина согласиться на это, зная, что уходит?

Например, такой гребаный-мужчина-чести, как я…

– Я удивлен, что ты еще здесь, – тихо сказал Джаспер, садясь рядом со мной. – Я думал, ты к этому времени уже уедешь.
– И я так думал, – пробормотал я, голос дрожал, и я сжал руки в кулаки, чтобы не расплакаться. Тело, нахер, не подчинялось мне.

– Иисусе, это, блядь, уничтожит ее.
– Да.
– Замечательно, – выплюнул я. – Спасибо, теперь мне еще лучше.
– А ты хотел, чтобы я соврал? – спросил он, приподнимая брови, когда я глянул на брата. – Она любит тебя и до встречи с тобой никогда не знала, что такое "любить". Ей будет очень больно, Эдвард. Этого никак не избежать.
– Просто охеренно, блядь, – сказал я, качая головой. – Все не так должно быть. Не так это должно было закончиться, Джаспер. Мы должны были быть вместе. Мы должны были поехать в Калифорнию, подальше от всего этого дерьма, пойти в школу и жить среди этих тупых пальм, потому что это сделало бы ее счастливой. Мы должны были поехать туда и просто быть. Вместе. В первый раз в наших гребаных жизнях мы просто должны были жить, а глянь, как все повернулось. Что, блядь, я натворил?
– Ты готов передумать? – спросил он. – Ты еще не уехал, Эдвард. Может, Эммет был прав. Может, еще не поздно.

– Слишком поздно, – с нажимом сказал я. – Слишком поздно стало, когда я принял эту сраную клятву. Изабелла выше этого дерьма, Джаспер. Она лучше той жизни, которую я могу ей предложить. Она провела всю жизнь в рабстве из-за этих ублюдков… как я могу требовать, чтобы она пожертвовала и своим будущим ради них? Нет, Эммет ошибается. Уже слишком поздно.

– Хорошо, но разве так все должно быть? – спросил он. – Разве ты не можешь поговорить с ней и сделать так, чтобы она поняла?
– Что я должен сказать? – скептически спросил я. – Я люблю тебя, но должен оставить? Поверь мне – это для твоего же добра? Иисусе, я не смогу посмотреть ей в глаза и сказать это дерьмо ей в лицо, даже если это правда! Она будет умолять меня передумать, а так нельзя, Джаспер. Но я, блядь, передумаю, потому что я слаб, и что тогда? Что будет через двадцать лет, когда она возненавидит меня за то, что я не дал ей шанс добиться всего того дерьма, которое обещал, и будет чертовски поздно для нее начать заново? Иисусе, а что, если, блядь, ее убьют? Если она закончит, как мама? Я никогда себя не прощу. Я не могу с ней так поступить, но и она не сможет этого понять, только не сейчас.

– И что я должен буду ей сказать? – тихо спросил он. – Я пытаюсь поддержать тебя, даже если не согласен с тобой. Но скажи, чего ты от меня ждешь.
– Ты должен пообещать мне, что заставишь ее поверить, что я ей не нужен, что она уже готова сделать это дерьмо самостоятельно, потому что я знаю ее, Джаспер. Она будет напугана, но ты убедишь ее, что эта хрень для ее же добра, даже если не веришь в это сам, – бормотал я, вставая со ступеньки и направляясь в фойе.
От расстройства чувств я крепко вцепился в волосы, ноги подгибались.
– Скажи мне, что сделаешь все, что потребуется.

– Ты знаешь, что сделаю, – ответил он, глядя на меня с серьезным выражением лица. – Я уже пообещал тебе это. Я буду убеждать ее, что ты ей не нужен …, но кого ты сам пытаешься убедить, Эдвард? Кого ты пытаешься убедить, что с тобой все будет хорошо?
– Пока она в порядке, и я буду, – сказал я.

– И ты доверишь мне это?
– Да, – сказал я. – Ты сильнее нас всех похож на маму. У тебя ее умение сострадать, ты ненавидишь гребаную мафию, и ты никогда не мирился с рабством. Я знаю, что твоя поддержка поможет ей выбраться отсюда и начать заново, потому что ты единственный видишь, как прогнил этот чертов мир, и насколько лучше будет для нее убраться подальше.
– Но если ты доверяешь мне, если думаешь, что я смогу позаботиться о ней, и веришь, что будешь в порядке, пока она в безопасности, почему ты до сих пор тут, Эдвард?

Его вопрос застал меня врасплох, я украдкой глянул на него, не зная, что, блядь, отвечать. Он не сводил с меня внимательного взгляда, ожидая ответа. Но правда в том, что даже мысль, что я выйду за порог этого дома, причиняла такую невероятно сильную боль, что я и представить раньше не мог. Прежде чем на ум пришло что-то подходящее, открылась входная дверь, и внутрь ввалился Эммет. Он застыл, заметив меня, и тут я понял, что на нем та же одежда, что и днем, а это значит, что он, черт подери, не спал.

Он прищурился и с силой захлопнул дверь, от него так и веяло гневом. Он вот-вот, казалось, выйдет из себя, но тут он поступил по-другому, непредсказуемо. Его слова умели ранить не меньше, чем кулаки.
– Я вижу, что ты еще не успел ее бросить, – колко заметил он, мне стало еще больнее. – Это значит, что ты послушался чувств?
– Оставь его в покое, Эммет, – встрял Джаспер. – Ты только все усугубляешь.
– Я усугубляю?! – недоверчиво переспросил он. – Кто-то пытается поговорить с ним и заставить передумать, прежде чем он совершит самую большую ошибку в жизни, покинув ее. Как ты можешь поддерживать это дерьмо, Джазз? Она – самое лучшее, что с ним случалось!
– Думаешь, я этого не знаю? – выплюнул я. – Я люблю ее, Эммет, и мне охеренно повезло, что она дала мне шанс. И именно поэтому я так поступаю, не знаю, почему ты этого не видишь! Она заслужила свободу и возможность выбора!

– Так какого хера ты отбираешь это у нее? – заорал он. – Ты утверждаешь, что поступаешь так, чтобы она была свободной и делала то, что хочет, но, блядь, ты дал ей шанс сказать, чего она хочет? Ты хоть раз спросил ее, Эдвард? Ты делаешь выбор за нее, вместо того, чтобы предоставить ей это право!
– Я не могу просить ее выбрать меня! Я не могу взвалить на нее такую ношу и заставить принимать первое в жизни настоящее решение, когда она будет во власти чувств. Чертовски дерьмово так поступать, да? Она всегда охеренно переживает за всех, забывая о себе, потому что всякие мудаки годами втолковывали ей это, и чем я буду лучше, если попрошу поставить и меня на первое место! Она не знает лучшего и выберет меня, а ведь она даже не поймет, от чего, блядь, отказывается, чего она заслуживает. Она достойна открыть все удивительные стороны нашего мира, только хорошие, знает она это, или нет.

– Самая тупая вещь, которую я только слышал в жизни, – резко ответил Эммет. – Ты хоть слышишь себя? Какое у тебя право принимать это решение вместо нее – ты что, знаешь лучше, чем она? Относишься к ней со снисхождением? А может, умеришь свой пыл? Ты даже ей не доверяешь!
– Черт возьми, я всецело ей доверяю! – закричал я. – Она лучше всего этого, Эммет. И, может, она хочет меня, но я не то, что ей нужно. Я недостаточно хорош для нее!

– По твоему мнению, – выплюнул он, подходя ближе и вглядываясь мне в лицо, он все больше злился. – Но, как я сказал, ты даже ее не спросил. Ты просто так подумал и решил, высокомерный придурок. Кому какое дело, что хочет Иззи Биззи, да? Мы же все знаем лучше, чем она, и принимаем решения за нее, и свято верим, что это то, что ей нужно. А может она, блядь, знает, чего хочет?
– Ты думаешь, я не знаю, чего она хочет? Она хочет будущее, Эммет. Она хочет в колледж, хочет жизнь подальше от этого дерьма, – кричал я. – Она хочет быть свободной.

– Но она не свободна, – сказал он. – Нет, пока ты принимаешь решения за нее. Я думал, что ты лучше, Эдвард. Но, похоже, я ошибся в тебе. Если ты не видишь, что значишь для нее больше, чем что-либо другое, может, ты и не любишь ее так, как я думал. Может, ей будет лучше без такого урода, как ты.

Как только эти слова слетели с его губ, я переполнился гневом и занес руку назад, нанося удар со всей силой, на которую был способен. Кулак врезался в его челюсть, и он отступил на несколько шагов, пойманный мною врасплох. Но стоило ему восстановить равновесие, как он бросился на меня. Джаспер подскочил и попытался разъединить нас, но Эммет был слишком силен и добрался до меня первым. Он швырнул меня на стену, вдавив в нее левой рукой, а правой замахнулся для удара. Но прежде чем он успел, раздался громкий жесткий голос, он отвлек нас обоих.

– Достаточно!
Эммет отпустил меня, и я мельком глянул в сторону кухни – Алек направлялся к нам, его лицо было суровым. Он схватил Эммета и оттолкнул его, а потом встал между нами.
– Он не знает, что, блядь, говорит! – резко сказал я, слезы застилали глаза.
– Я? Это ты облажался, блядь! – взревел Эммет.
– Я сказал достаточно! Вы оба без понятия, о чем говорите! Правда в том, что все мы принимаем решения, и это имеет последствия для других, хотим мы этого или нет. Это называется жизнью. Вы, ребята, серьезно, такие тупые, что не понимаете концепции причины и следствия? – с нажимом спросил он, глядя на нас.
– Это не просто нежелательный побочный эффект, – сказал Эммет.
– Да, это так, – ответил Алек. – Не имеет значения, что сегодня делает Эдвард. Правда в том, что у Изабеллы отнимут право выбора, и виноват в этом будет не только Эдвард. Очень многое у нее отобрали при рождении, и мы это уже не изменим. Вы не перепишете прошлое! А вы стоите тут и несете всякую чушь о свободе, как будто это слово что-то изменит. Вы такие же идеалисты, как ваш отец! Свобода – это то, что вы сами в нее вкладываете.

– Все мы вынуждены идти на жертвы и следовать правилам, которые не хотели бы выполнять, – через миг продолжил он. – На нас отображаются последствия выбора, сделанного другими, и этот случай – не исключение. Если Изабелла захочет быть с Эдвардом, она потеряет право выбора, она будет постоянно ощущать на себе влияние планов других людей, которых будет презирать. Если Эдвард уедет без нее, она потеряет возможность быть с ним. Эдвард решил ее судьбу, когда выбрал собственную, потому что именно это происходит, когда вы кладете на чашу весов любовь и доверие, а потом видите, какое между ними расстояние.

Он повернулся к Эммету и одарил его многозначительным взглядом.
– Разве не так все расстаются? Разрыв не всегда инициатива двух сторон – иногда один человек выбирает уйти, а другому не дают высказаться. Ты намекаешь, что у Эдварда нет права закончить отношения, если он хочет? Разве это не лицемерно – читать нотации людям, которые вольны делать выбор? Эдвард не решает будущее Изабеллы. Он решает собственное будущее, и, к сожалению, его решение отобразится и на Изабелле – ей придется что-то потерять. Это часть жизни, и все мы с этим сталкиваемся, кем бы мы ни были.

Затем он повернулся ко мне, и я напрягся, меня потряс гнев на его лице.
– А тебе нужно набраться храбрости и пройти через это. Ты сидишь тут все утро и задним числом все обдумываешь, и меня это задолбало. Давай, или иди назад вверх по лестнице к Изабелле, или выходи через парадную дверь, но не надо колебаться посередине. Ты принял решение, теперь ты принадлежишь Чикаго, так будь мужчиной и делай то, что от тебя ждут. Ты или берешь ее с собой, или нет, Эдвард. В любом случае она что-то теряет, вопрос только – что именно. Так что решай, хочешь ли ты, чтобы она разделила с тобой нынешнюю жизнь. И решай немедленно!

Я уставился на него, онемев от его речи. В фойе нависла тишина и напряжение, все вокруг не сводили с меня глаз, а от нервов меня начало подташнивать.
– Я не могу привезти ее в Чикаго, – тихо сказал я через минуту, качая головой. – Не могу привезти ее к этим людям. Они уже достаточно обгадили ей жизнь.
Эммет застонал, а Алек кивнул.
– Хорошо. Тогда соберись – мы встретимся в машине через пять минут. Если тебя там не будет, я вернусь за тобой, и уверяю – тебе этого не захочется.

Он вытащил из кармана ключи и направился к выходу, исчезнув за дверью без единого слова. Я сделал глубокий вдох, вытер слезы с лица и повернулся к Джасперу. Он сочувствующе посмотрел на меня, но я лишь покачал головой, не желая видеть это дерьмо, и полез в карман. Я достал оттуда связку ключей, снял с нее ключ от дома в Чикаго, а остальные протянул брату.
– Отдай мою машину Изабелле. Я разбил ее "Ауди", а ей нужен автомобиль, чтобы начать с нуля. Если она не захочет взять ее, она может продать машину или, нахер, сжечь, пусть сама решит. Теперь мне уже все равно, – пробормотал я. – У отца все ее финансовые документы. Наверняка она заговорит об этом дерьме, о том, что у нее нет денег, но это не так, и ты ей это напомнишь. Если тебе понадобится что-то еще, больше денег, чтобы помочь ей устроиться, просто дай мне знать.

Позади меня Эммет издал горький смешок, а я сжал руки в кулаки. Я быстро объяснил Джасперу, что оставил свой телефон в спальне и заставил его пообещать, что он изменит номер Изабеллы. Когда мы все обсудили, я схватил сумку и, быстро попрощавшись с Джаспером, повернулся к двери. И столкнулся лицом к лицу с Эмметом – он перекрывал мне дорогу. Он явно был расстроен, его ноздри раздувались, он изо всех сил старался держать себя в руках.
– Не жди, что я буду рядом, когда ты, нахер, сломаешься, – серьезно сказал он. – Единственное, что ты сможешь услышать от меня – "я же тебе говорил".

Он долго смотрел на меня, а потом отступил в сторону, давая мне пройти. Я подошел к двери и замер на мгновение, сердце запульсировало от боли, когда я прикоснулся к дверной ручке. Я закрыл глаза и вздохнул, когда переступал через порог, из глаз снова брызнули слезы.

– Прощай, – прошептал я.

***
– Эдвард!
Резкий голос выдернул меня из воспоминаний, и я повернулся к Эсме, замечая на ее лице ожидающее выражение.
– Что? – спросил я, неуверенный, что, блядь, она сказала, потому что я не слушал.
– Я сказала, что сегодня у Эммета холостяцкая вечеринка.
– Разве? – удивленно переспросил я. – Думаю, мое приглашение затерялось на почте.
– Не будь идиотом, ты знаешь, что приглашен, – парировала она. – Он будет в восторге, если ты появишься, – я сухо засмеялся и пробежался рукой по волосам, отворачиваясь от нее.
– Я уверен, что, если бы Эммет хотел меня там видеть, он бы сам попросил меня придти, – сказал я. – Я точно не его любимчик, знаешь ли. Я даже удивлен, что приглашен на эту сраную свадьбу. Но опять-таки, ты отправляла эти гребаные приглашения, так что он мог даже быть не в курсе.
– Не будь смешным. Вы братья, – тихо сказала она. – Вы должны прекратить эту вражду. Жизнь слишком коротка. Вы любите друг друга – пора начать снова это показывать.
– Ну да, только это не у меня проблемы, – заявил я, качая головой.

Эммет не отказался от своих последних слов в Форксе, и в наши прошлые встречи мы едва перекинулись хоть парой слов. Каждый раз, когда мы сталкивались в доме Эсме, мы старались вести себя цивилизованно ради остальных членов семьи, но, очевидно, ему было нечего мне сказать. Он затаил на меня обиду, и я не мог вынести презрение в его глазах, которым он каждый раз награждал меня. Именно поэтому, а еще из-за гребаной жалости, я перестал общаться с большинством из них. Джаспер прекратил звонить мне через несколько месяцев и не отвечал на мои звонки, а когда все же брал трубку, то говорил неясными фразами и бегло. За исключением Алека, с которым я виделся каждый пропащий день в Borgata, я почти не контактировал с семьей.
– Ты читаешь лекцию не тому мудаку. Расскажи Эммету эту хрень.
– Думаешь, еще не прочитала? – спросила она. – Вы оба жуткие упрямцы, киваете друг на друга и говорите, что это не ваша проблема. Честно, вы оба виноваты, но вы не сдадитесь, пока один из вас не отступит.
– Ты ждешь, что это буду я? – скептически спросил я. – Я не сделал ничего неправильного, Эсме, а ты ждешь, что я соглашусь, что сделал? Это полная херня.
– Я этого не говорила, Эдвард. Я сказала "отступит", а не "пойдет на обман", – тихо заметила она. – Заключить перемирие – не значит проиграть, ты должен это понять. Это значит, что ты признаешь битву ненужной.
– Какая разница, – промямлил я, качая головой. – И где там оно будет – в стрип-клубе?
Эсме засмеялась.
– Господи, нет. Ты же знаешь Розали, она нам всем надерет задницы, если мы такое позволим. Это клуб на Эльм-стрит, он принадлежит Алеку. Начнется в десять вечера, сегодня, – сказала она.
Я издал сухой смешок и снова покачал головой.
– Ты же знаешь, мне туда нельзя. Алек прикончит меня, если я зайду внутрь, после… – я запнулся, решив, что продолжать бессмысленно, она все равно в курсе всей гребаной истории.
– Молли, – тихо сказала она, имя прозвучало с презрением. – Ради этого Алек сделает исключение, сам знаешь.
Она замолчала и с минуту наблюдала за мной, выражение ее лица было напряженным, как будто она обдумывала следующую фразу.
– Он женится, малыш. Это огромное событие, и ты знаешь, что он будет благодарен, если ты придешь, хочет он это признавать или нет. Будь умнее.
– Я подумаю.
– Хорошо. А мне пора идти. Еще предстоит убрать целый дом для приема в воскресенье, – сказала она, даря мне теплую улыбку.
– Можешь взять Леа, – пробормотал я, пожимая плечами. – Она натрет тебе полы или что там нужно.
– Мне не нужна твоя помощь, – со смехом сказала она. – У меня есть Клара, если понадобится. Мы справимся.
– Как скажешь… и где, блядь, Леа? – спросил я, оглядываясь по сторонам, удивленный, что она не влезла посреди разговора и не прервала нас из-за какого-нибудь дерьма.
– Она вышла, возможно, подышать воздухом, – сказала она, пожав плечами. – И кстати, у меня для тебя подарок, и возражения не принимаются, получишь его позже, хорошо? Я не хочу слышать разную ерунду о том, что ты не празднуешь дни рождения. Если не получится раньше, отдам тебе его в воскресенье.
Я кивнул, зная, что спорить – тупая трата времени. Эсме развернулась и пошла к двери, но замерла на пороге.
– О… и, Эдвард…
– Да?
Она посмотрела на меня и тепло улыбнулась.
– Она просила пожелать тебе счастливого дня рождения.

Я смотрел, как она исчезает за дверью, не дожидаясь ответа. Сердце бешено забилось, глаза защипало, и я пытался справиться с эмоциями. Ее слова всколыхнули глубоко внутри меня чувства, которые я отчаянно хотел снова узнать, но, в то же время, которых я чертовски боялся.

– Счастливого мне гребаного дня рождения, – пробормотал я про себя, когда она ушла, потянувшись к бутылке с водкой.
Я поднес ее к губам и сделал глоток, закрывая глаза и наслаждаясь жгучим ощущением. Как бы я хотел, чтобы оно полностью убило эту боль, которая, казалось, будет терзать меня вечно, но глубоко внутри я понимал, что ничто ее не уберет. Часть меня потерялась, на месте сердца осталась лишь зияющая дыра, и я знал, что ее не заполнить. Эту часть себя я оставил вместе с Беллой, часть, которую она забрала с собой, где бы они ни была. Молли почти удалось заполнить эту пустоту, или хотя бы заставить меня забыть о ней, но даже этого не было достаточно. Я все еще пытался придти в себя, научиться жить с этой болью и я справлялся, как мог.

Сказать, что я легко адаптировался к жизни в Чикаго, было бы грубейшей ложью. Долгое время я был совершенно беспомощен, а когда вернулся в дом, где нас растила мать, мир стал словно нереальным. Ко мне начали возвращаться воспоминания из детства, и это было здорово, потому что поначалу отвлекало. Я переступал через себя, делал всякую хрень, которую мне приказывали, но пока мои вещи не прибыли из Вашингтона, я не понимал.

Что это теперь - моя гребаная жизнь.

И я начал напиваться каждую ночь, чтобы успокоить жуткую боль в груди, иногда я употреблял столько, что терял способность мыслить. Каждый сраный день был агонией, и ночью было не легче – мне снились сны, и единственным выходом было потеряться в темноте. Водка приносила блаженное оцепенение и уносила боль, и каждую ночь, проваливаясь в бессознательность, я молился, чтобы все забыть, когда проснусь. Я просто хотел, нахер, забыть. Я хотел прекратить эти муки.

Но это не срабатывало, каждое утро было еще хуже, чем предшествующая ему ночь, и круг замыкался. Я медленно терял контроль, и все переживали за меня, но мне было насрать. Какая разница, что теперь со мной будет… я просто хотел найти подобие равновесия, чего бы это ни стоило. Мне нужен был стимул жить дальше, что-то, что дало бы мне силы идти вперед, прежде чем я окончательно скачусь в бездну. Каждую ночь я посещал клуб Алека, громкая музыка и толпы людей отвлекали меня от размышлений, а алкоголь помогал успокоиться. У меня началась депрессия, я думал о суициде, я постоянно рисковал и ходил по скользкой дорожке, наплевав на последствия. Я начал нарушать даже основные правила, я привлекал к себе внимание, хотя клятва требовала от меня оставаться в тени. Я встречался с людьми, которые в других обстоятельствах могли бы стать моими друзьями, но никто из них не смог пробиться сквозь мои стены – я снова их отстроил. Я перестал быть разборчивым, я впускал в свою жизнь отвратительных людей, игнорируя то, что они принесут мне только неприятности.

И вот, когда я достиг пика отчаяния, мне представили Молли.
Молли была одновременно и благословением, и проклятием. Это как "пункт 22" (взаимоисключающие условия, пункт 22 устава американской военной базы в Италии – лётчика можно отстранить от полётов, только если он сам об этом заявит, и, если при этом его признают сумасшедшим. Однако любой, кто обращается с такой просьбой, уже не сумасшедший, а все, кто продолжают летать, безумцы по определению, но отстранить их нельзя – они не сделали заявления. Таким образом, поправка из пункта 22 – эдакий манёвр, навсегда увязывающий солдата с войной), потому что Молли наконец-то смогла подарить мне чувство жизни, но, в то же время, еще глубже завела меня во тьму. Однажды ночью, в клубе, все переменилось, моя жизнь пошла на новый виток, когда я сидел в кабинке с бутылкой водки в руке. Ко мне подошел парень по имени Фил и сел напротив.
– Хочешь встряхнуться? – спросил Фил, глядя на меня.
Я сухо засмеялся, качая головой.
– Сомневаюсь, что у тебя есть то, что мне поможет.
– Оу, а я бьюсь об заклад, что есть, – сказал он, доставая из кармана маленький мешочек с белым порошком.
Я удивленно наблюдал за ним, когда он насыпал немного на стол – я никогда раньше не видел у него это дерьмо. После приезда в Чикаго я не раз нюхал кокс, я покупал его в клубе, и он убирал боль, но слишком на короткое время, чтобы мне стало лучше.

Он сделал две дорожки из порошка и скатал в трубочку долларовую купюру, быстро вдыхая наркотик. Он протянул мне банкноту и вопросительно приподнял бровь, молча предлагая попробовать. Я колебался какое-то время, внимательно глядя на него.
– Это кокаин, да? – спросил я, потому что это было похоже на кокс, но я не хотел вдыхать какое-то непонятное дерьмо.
– Нет, это не кокаин, – с ухмылкой сказал он. – Это, мой друг, Молли. Она новая любовь всей моей жизни.
– Молли? – спросил я, нахмурившись от удивления.
– Да, Молли, – ответил он. – Это то, что на улицах называют чистым порошком MDMA (метилендиоксиметамфетамин, экстази – наркотик, вызывающий чувство эйфории и обладающий допинговым действием, стал популярен в Европе в хаус– и техно– музыкальной культуре с конца 80-х гг. 20 в.), самый сильный, который только есть. И плевать, что у тебя случилось в жизни, Молли все исправит. Если тебе нужен стимул улыбаться, она тебе его даст.
Я колебался с минуту, не зная, что делать, а потом вдохнул порошок. Как только он начал действовать, я ощутил огромный подъем, чувство было потрясающим. Оно было столь сильным, что я застыл, пока кровь бушевала в венах, пораженный, что впервые боль в груди ушла, а на ее месте что-то более великое… что-то более сильное, чем когда-либо испытанное мной ранее.
Да, не просто так это дерьмо называют "экстази".

С тех самых пор Молли стала моим партнером по ночам, и когда у меня не получалось заполучить порошок, я часто использовал менее эффективные таблетки или нюхал кокс, чтобы успокоиться. Часами я был в блаженном ступоре, я словно летал по воздуху, сознание было пустым, а тело снова и снова погружалось в волны эйфории. Но стоило действию наркотика ослабеть, как депрессия возвращалась, а боль в груди становилась еще более сильной, чем прежде. Я начал отчаянно нуждаться в этих ощущениях, я все чаще прибегал к наркотикам и не мог остановиться. Наконец-то я был на высоте, чувства зашкаливали, а Молли получила полный контроль над моей жизнью. Я готов был отдать все, свернуть горы на пути, лишь бы, блядь, чувствовать.

Через несколько месяцев после приезда в Чикаго, я, наконец, достиг нижнего предела.

Предполагалось, что я буду помогать красть груз по приказу Аро, но к моему приезду кто-то уже подтянул туда людей, и меня ждали. Воздух разрывали выстрелы, стоило нам приблизиться, как нас осыпали огнем, в темноте мимо меня пролетали свистящие пули. Я схватил пушку и начал палить в ответ, но стрелять приходилось в слепую, потому что гребаная ночь мешала видеть, а я по-прежнему был под кайфом. Снаряд пролетел прямо возле моего лица, щеку обожгло. Я выругался и отскочил, пока я бежал к машине, меня чуть не задело несколько пуль. Я запрыгнул в автомобиль и помчался подальше, руки дрожали, а желудок крутило, я ехал по городу в полном тумане. Рана начала пульсировать, я чувствовал, как по щеке бежит струйка крови, меня стало тошнить. Я был совершенно дезориентирован и поехал прямо в клуб. Там я схватил в баре бутылку "Серого Гуся", не говоря никому ни единого сраного слова. Я ходил по клубу в поисках Алека, и тут краем глаза засек Фила, я дал ему денег за пакет Молли. Я чувствовал, что кайф начинает сходить на нет, депрессия возвращалась, и мне нужно было что-то, чтобы успокоить нервы. Я скользнул в угловую кабинку, насыпал на стол порошок и последовательно вдохнул две дорожки, а потом обмяк в кресле и стал ждать наслаждения.

Эйфория пришла, но так же быстро ее смыло другое, неожиданное чувство. Оно зародилось глубоко внутри, сердце бешено забилось, меня затошнило еще сильнее. Я дышал, но слышал лишь свист, который мешал сосредоточиться, я отчаянно хватал ртом воздух, а грудь как будто в тисках сдавило. Это чертовски напугало меня, я схватился за сердце и тяжело дышал, борясь за каждый вдох, в полной панике я встал на ноги. В глазах тут же потемнело, я слепо моргал, мне удалось сделать несколько шагов, прежде чем ноги отказали меня и я упал, содрогаясь. Удар был сильным, голова задела стол, и от боли я совершенно потерялся, острая боль пронзила череп. Я услышал чей-то крик, просили набрать 911, но тут я потерял сознание, чернота окончательно поглотила меня.

Я проснулся много позже, в госпитале, и там меня проинформировали, что я получил передозировку различными наркотиками, среди них были экстази и высокие дозы героина. Их тесты так же обнаружили следы марихуаны, которую я курил, а еще кокаина – всего четыре наркотика. Следующим утром, когда меня как следует почистили, Аро вызвал меня на совет, они выхватили меня у самой двери, чтобы я не успел выскользнуть. Было очевидно, что его доверие ко мне подорвано, и я знал, что земля подо мной шатается, но я был в полном ауте, и мне было на все плевать.

Совет прошел лучше, чем я ожидал, он потратил час, браня меня за то, как я облажался, но потом дал мне еще шанс. По их мнению, я нарушил два основных правила – я принимал наркотики, а еще высовывался, когда следовало таиться в тени. Он сказал, что еще один такой спектакль, и последствия будут намного серьезнее, его терпение подходило к концу. Он был взбешен, что я не позвонил ему после работы, он заявил, что это можно рассматривать как отказ от сотрудничества. Я молча сносил его упреки, соглашаясь с каждым словом, потому что знал, что если бы я не был его гребаным крестником и сыном Карлайла Каллена, я уже валялся бы в могиле.

Целью собрания было изменить поведение человека и разрешать споры, слово Босса было окончательным, и за неуважение, нахер, убивали. Я понимал точку зрения Аро, и знал, что больше не позволю этому повториться, но истинную серьезность своей ошибки я понял намного позже.

20 июня 2007 года

Я нервно топтался на пороге у парадной двери. Несколько минут назад позвонил Алек и сказал, что ему необходимо увидеться со мной, и, не дожидаясь ответа, бросил трубку. Пока я летел к дому Эвансонов, я спешно пытался прокрутить в голове разные сценарии. Я боялся этой встречи намного сильнее, чем собрания у шефа. Из-за смерти Ройса Аро назначил Алека моим наставником, и я знал, что любой мой поступок, хороший или плохой, отобразится на нем.
И то, что я натворил, явно было пипец как хреново.

Я поднял руку, чтобы постучать, но меня опередили – дверь отворилась и передо мной возникла Эсме, она была расстроена. Я вздохнул и выдавил улыбку, внезапно ощущая гребаное чувство вины.
– Эй, Эсме, – тихо сказал я. – Хорошо выглядишь.
– Не смей очаровывать меня, Эдвард Энтони Каллен, – резко отрезала она, скрещивая руки на груди и отходя в сторону. – Ты должен многое объяснить. Алек ждет тебя в офисе.
Я зашел внутрь и нервно пробежался рукой по волосам.
– Э-э, спасибо, – пробормотал я, проходя в холл.
Я замер в коридоре, не решаясь войти, но тут Алек сам пригласил меня внутрь. Я прошел в кабинет и аккуратно прикрыл двери, внимательно глядя на него. Он сидел за столом, само положение его тела говорило, что он не в настроении для всякого дерьма. Он не сводил с меня глаз, пока я присаживался перед ним на кресло.
– Слушай, прости меня…
– Я не хочу слушать твои бессмысленные извинения, – резко сказал он, обрывая меня и открывая ящик стола. – Сколько ты этим занимался, Эдвард?
Он достал маленький знакомый пакетик с порошком, его брови вопросительно приподнялись.
– Несколько недель, пожалуй, – сказал я, пожав плечами. – Самое большее – два месяца. Не знаю. Я, блядь, не вел календарь или еще что-то.
– Говори со мной уважительно, – с агрессией сказал он, от его тона у меня по спине побежал холодок.
Я нерешительно кивнул, пытаясь справиться с объявшим меня ужасом. Сейчас он говорил со мной не как член семьи… он говорил, как старший по положению, и я должен был вести себя соответствующе.
– Да, сэр.
– Хорошо. И, честно, не имеет значения, сколько ты занимался этим, потому что сегодня это прекратится. Если я даже краем уха услышу, что ты снова коснулся этой дряни, и если она не убьет тебя, это сделаю я, – серьезно заметил он. – Что изначально толкнуло тебя принимать героин? Твой отец врач, и ты достаточно смышлен, чтобы знать, как опасен наркотик.
– Я знал. Я только не знал, что это героин, – промямлил я. – Я думал, что это Молли, ну, понимаешь, чистый MDMA.
– Это Молли? – недоверчиво переспросил он.
Я кивнул, и он сухо засмеялся, кидая пакетик назад в ящик.
– До сих пор я думал, что у тебя была goomah с таким именем.
– Ты думал, что я с кем-то встречаюсь? – удивленно переспросил я. – Это сумасшествие.
– Нет, это не сумасшествие, – парировал он. – Сумасшествие – это накачивать себя запрещенными законом наркотиками ради удовольствия, вместо того, чтобы найти другой источник наслаждения, например, женщину. Ситуация с тобой еще более запущена, чем я думал, если для тебя героин более приемлем, чем банальный трах.
– Для меня существует только одна женщина, – тихо сказал я.
– Это ты так говоришь, – заявил он. – Но дела говорят громче, чем слова, и, судя по твоим поступкам, тебе не стоит верить. Теперь я начинаю задумываться, следует ли вообще воспринимать всерьез сказанное тобой, и это опасно, ведь если я не буду тебе верить, я не смогу держать тебя рядом. Я знал, что будут трудности, Эдвард. Я знал, что тебе будет нелегко привыкнуть, твоему отцу это тоже тяжко далось. Он не раз попадал на собрания, прежде чем смог встать на ноги, но одно было бесспорно – на слово твоего отца всегда можно было положиться. А тебе этого не хватает. Я могу стерпеть наркотики, могу скрыть твои ошибки, но лжи я не потерплю.

– Ложь? – уточнил я, не понимая, о чем он говорит. – Я никогда, блядь, не лгал.
– Что я говорил тебе об уважении? – сорвался он. – И ты лгал. Я помню, как ты заверял брата, что пока с Изабеллой все в порядке, ты тоже будешь в порядке, а сегодня я вижу, что это утверждение было обманом. Ты в настоящем хаосе, таким я тебя еще не видел. Я не могу верить тебе даже в банальных вещах, так как я могу доверить тебе свою жизнь?
– Это разное, – сказал я, пораженный поворотом разговора.
От упоминания ее имени боль в сердце стала сильнее, и я положил руку на грудь.
– Нет, не разное, – заявил он. – Именно поэтому я позвал тебя сюда, это должно прекратиться.

Я сконфуженно наблюдал, как он потянулся через стол к автоответчику и включил его.

"Пятница, 20 июня. Три часа сорок три минуты дня", – раздался голос. Я тут же глянул на часы и заметил, что сейчас без четверти пять, сообщение пришло час назад. Я вздохнул, не зная, какого хера он разыгрывает этот спектакль, но уже через миг на мой вопрос ответил мягкий голос. От его звука мое сердце чуть не выскочило, я задохнулся.

– Алло, Алек? Это, э-э, Изабелла. Я должна была позвонить раньше, но была немного занята. Простите за это, – ее голос дрожал, я слышал в нем волнение, но сам его звук пробрал каждую клеточку моего тела, меня захлестнула мощная волна эмоций. – У меня все хорошо, я обустраиваюсь. Я получила регистрацию в школе, и в понедельник у меня ориентация, спасибо вам за помощь. Я действительно это ценю. И кстати, я просто хотела сообщить, что все в порядке.
Она замолчала, и я подумал было, что она бросила трубку на этой ноте, но тут услышал неровное дыхание.
– Э-э, вы можете пожелать Эдварду счастливого дня рождения от моего имени? Я, э-э…. надеюсь, что у него хорошо идут дела, как и у меня.
После этого я услышал щелчок и понял, что это конец сообщения. Алек сидел неподвижно и внимательно смотрел на меня, в комнате повисла напряженная тишина. Я обдумывал ее слова. С ней все хорошо, она обосновывается на новом месте, вскоре пойдет в школу. Она говорила, что в порядке, и я ей поверил, несмотря на то, как она нервничала. Не могу винить ее, даже мне иногда тяжело говорить с этим ублюдком. Я быстро прокрутил в голове ее слова, от воспоминаний о ее голосе я расплылся в улыбке. Внутри проснулась дикая тоска, глаза защипало, а в горле сформировался ком, но я держался – у меня нет права на эмоции. Я потерял его, когда вошел в эту дверь. Но я никуда, блядь, не мог деть чертово чувство гордости за ее поступки.

– Она, э-э, ходит в школу с Джаспером? – спросил я, прочищая горло, пока пытался взять себя в руки. – Где она?
– Место не имеет значения, – ответил он. – Вместо того чтобы переживать за нее, начни переживать за себя. Изабелла хорошо устраивается, так что настало время и тебе быть мужчиной и сделать то же самое. Если ты хочешь убедить меня, что ты не жалкий лгун, что я могу тебе верить, ты должен быстро собраться, прежде чем я потеряю терпение. Это все, что я намеревался сказать тебе. Твоя тетя ждет тебя через три часа на обед в честь дня рождения. Иди, приготовься, и возвращайся.
Он отвернулся от меня, по его голосу я понял, что свободен. Но стоило мне направиться к двери, как он прочистил горло.
– Еще одно, – сказал он.
Я повернулся, встречаясь с ним глазами, выражение его лица было очень серьезным.
– Где ты доставал наркотики?
– Брал их у парня по имени Фил, – нехотя ответил я, чувствуя себя настоящей крысой. – Я встретил его в твоем клубе.
– В моем клубе? – изумленно спросил он.
Я кивнул, и он покачал головой, тихо говоря:
– Я не хочу больше тебя там видеть, слышишь? Это место для тебя полностью закрыто, разве что я сам разрешу. Ты свободен.

Вскоре после этого разговора безжизненное тело Фила нашли в канаве у дороги, ему всадили пулю прямо в правый глаз. Я никогда не говорил об этом с Алеком, я сразу понял, что мафия убила его. Они называли это "передать сообщение", выстрел в глаз значил, что они наблюдают, и если кто-то посмеет сделать то же самое, их ждет такая же хреновая судьба. Алек бы не потерпел наркотики в своем клубе, я должен был знать это с самого начала. А теперь кого-то убили из-за моей небрежности и эгоизма, они отобрали жизнь у человека, который этого не заслужил, но ему не повезло, и он пересек мою дорогу. Это напомнило мне о словах Изабеллы после ее приезда в Вашингтон. В Финиксе она постоянно боялась, что будет платить за ошибки остальных. Фил заплатил за мою, и это еще раз напомнило мне, что я просто не имел права брать Изабеллу с собой в Чикаго. Одна моя ошибка стоила кому-то жизни, я никогда бы не простил себя, если бы она пострадала.

С того дня я больше никогда не приближался к Молли, и по приказу Алека не посещал клуб, я уединялся дома и изолировался ото всех. В дело даже вступила Эсме, она попыталась направить меня на путь праведный, где по ее мнению я должен был учиться в школе и позволить кому-то о себе заботиться. Со временем стало легче, но боль никогда не отпускала, служа постоянным напоминанием. Я иногда задумывался, будет ли так вечно, будет ли это ноющее ощущение снова и снова мучить меня. Я держался на плаву лишь благодаря знанию, что у нее все хорошо.

Год спустя я все так же влачил свое жалкое существование.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ГЛАВЫ >>>

Источник: http://robsten.ru/forum/19-1061-1