День, когда я встречаю Мейсена

Я сижу с Анджелой и другими девочками, чьи имена от меня ускользают. Анджела запоминается благодаря своей эксцентричности и разговорчивости. Мы устраиваемся на горячем бетоне и наблюдаем за парнями, которые катаются на скейтах под грязным мостом. Все они очень хороши, но мое внимание привлекает один. Он словно пребывает в своем мире, занят своими делами. Делает, что хочет, но при этом, кажется, находится в ловушке собственных мыслей — выполняет свои трюки, не обращая ни на кого внимания, но стоит какому-нибудь скейтеру упасть на его пути, как он моментально реагирует, плавно объезжая препятствие. Среди мальчишек на скейтбордах он кажется мужчиной.

Вроде бы он высокий и худой, но с моего места трудно сказать. Волосы цвета новой пенни, отросшие и лохматые, поразительно смотрятся на фоне тусклой футболки, натянутой на угловатые плечи.

— Тот высокий с темными волосами — Алек. — Анджела указывает на крепкого парня пониже ростом. — В футболке с Pink Floyd — Тайлер. Он довольно шумный. Эмбри ты знаешь. Боже, обожаю его ирокез. Так сексуально. А это Мейсен. Он тихий, в основном держится особняком.

Мейсен. Это имя я запомню. Он интригует. Надеюсь, мне удастся узнать его получше. Вообще-то, я питаю надежду познакомиться со всеми. Я только что сюда переехала. Сюда, то есть в Скоттсдейл, Аризона. Скучный, фальшивый и дьявольски жаркий Снобстейл.

В первую же неделю стало ясно, что сиськи здесь — искусственные, носы — ненастоящие, зубы — поддельные, люди — фальшивые. От последних блевать тянет. «Просто будь собой», — всегда говорила мне мама. И не лицемерила: когда молоденький учитель-практикант встал на одно колено и попросил ее выйти за него замуж на глазах двадцати двух воспитанников детсада, она ответила согласием, а меня отправили к папе. Улавливаете? Она знает саму себя. Она такая, какая есть: немного эгоистка. Ей хочется личного времени со своим новым мужчиной. Я это прекрасно понимаю, но переехать в новый город и поступить в новую школу, будучи старшеклассницей, — полный отстой. Но я справлюсь — так или иначе. Как и всегда. Как и должна. Я — продукт неудачного развода. Дерьмо случается. Жизнь продолжается.

В разговоре наступает пауза, поэтому я пытаюсь оживить беседу, буквально высасывая тему из пальца.

— Так это и есть Клин, да?

— Ага. Мы каждый день заваливаемся сюда после школы, чтобы парни могли покататься. Иногда курим, иногда просто зависаем и делаем домашку, а порой мы целуемся. Ну, под мы я имею в виду себя и Эмбри. — Анджела поворачивается ко мне, хлопая ресницами.

Я ее уже обожаю. Такая неподдельная, забавная и отличающаяся от других местных девчонок. Переезжая в Аризону, я и подумать не могла, что буду тусоваться со скейтерами, но, кажется, это не так уж и плохо. Они настоящие.

— Круто, как считаешь? — спрашивает она, опуская верхнюю часть своего массивного ботинка, чтобы показать мне носок в черно-красную полоску. — Из магазина «Все за доллар». Веришь, нет? Чего только там не найдешь.

— Да, это точно.

— Значит, увидимся завтра в школе? Хочу украсть своего мужчину и сбежать. Ты тут справишься одна?

— Конечно.

— О, погоди-погоди. Есть у меня идея. — Анджела во всю глотку зовет Эмбри. Он едва не сваливается со скейтборда, но смеется.

— Чего тебе, женщина?! — кричит в ответ.

Она неистово машет рукой, подзывая его к себе, и добавляет:

— Мейсена возьми!

Эмбри говорит с рыжеволосым, тот кивает, и они вдвоем зигзагами объезжают преграды. Мейсен перескакивает препятствие на вершине ряда ступенек, плавно приземляясь, и резко останавливается напротив нас.

— Мейсен, это Белла Свон. Она с Фэйр. Проводишь ее?

Кивнув, он быстро косится в мою сторону. Не понимаю, смотрит на меня или мимо?

— Привет, — здороваюсь я.

Мейсен не отвечает. Просто трясет головой, чтобы откинуть потные пряди с глаз — по-моему, они у него цвета моря — но волосы тут же падают обратно. Я разглядываю его черты, задерживаясь на кожаном чокере на шее. Украшение незатейливое, но ему подходит.

— Я никуда не тороплюсь. Не стесняйся задержаться на некоторое время.

Он разворачивается и укатывается прочь, встречаясь с парнями под мостом и разъезжая по изгибам бетона.

Я стараюсь сосредотачиваться на других ребятах, которые красуются, выполняя аэриалы, словно гравитации не существует, но не могу оторвать взгляд от Мейсена. Его тело просто потрясающе двигается на этом нелепом куске дерева, снабженном колесиками. Мне любопытно, сколько он занимается скейтбордингом, и очень хочется спросить. Но не думаю, что наберусь смелости. Кроме того, Анджела права: он тихий.

Спустя некоторое время Мейсен подкатывается ближе, прыгая с вершины лестницы и приземляясь обратно на доску. Мне так за него страшно, но для этого нет причин. Он великолепен.

— Готова? — спрашивает.

Киваю, и Мейсен выхватывает из свалки сумок на бетоне потрепанный рюкзак, перекидывая через плечо. Не желая спалиться за разглядыванием мышц его рук, я скручиваю волосы в пучок, свистнув карандаш из чьей-то сумки. С распущенными все равно слишком жарко. Не сказав ни слова, Мейсен уходит, держа скейтборд в руке. Я понимаю намек и поторапливаюсь, стараясь шагать в ногу.

Оглушительное молчание продолжается почти всю дорогу до дома. Я неловко спотыкаюсь, когда он заговаривает:

— Прикольные вансы.

— Спасибо. — Опускаю взгляд на свою светло-голубую обувь. — Купила несколько лет назад. Они удобные.

Мейсен останавливается в конце тротуара и приподнимает ногу, демонстрируя кед в черно-белую клетку.

— Этим год. Пришлось купить новые, потому что ступни стали слишком большими.

— Звучит как проблема личного характера, — говорю я и следом бормочу: — Но не то чтобы это плохо. — Ну и ляпнула, поверить не могу.

В отчаянной попытке исправить ситуацию добавляю:

— То есть, ты же знаешь, что говорят о мужчинах с большими стопами… — В новых знакомствах я просто лузер.

Мейсен тихо посмеивается и смотрит на меня. Проводит ладонью по волосам и откидывает их назад. У него такие яркие глаза. Цвета морской зелени — я была права. Он улыбается, и — вау — это восхитительно. Если подумать, он прекрасен. Я впервые вижу его спокойным, и мне нравится умиротворенный Мейсен.

Я тоже улыбаюсь, и он отводит взгляд, как будто смущенно. Его расстроил мой грубый комментарий? Да нет, быть не может. Он же смеялся.

— Я живу на Брукс, дальше по улице, — сообщает он.

— Ладно. Увидимся в школе?

— Ага, обязательно.

Мейсен опускает глаза себе под ноги — такие уж они очаровательные, видимо — и вскакивает на доску, оставляя меня на углу. Остаток пути до дома я преодолеваю самостоятельно.

***

День, когда Мейсен одалживает карандаш

В классе английского у меня много приятелей, и это здорово. В итоге я оказываюсь за одной партой с Мейсеном. Эдвардом Мейсеном. Кто бы мог подумать? Ему подходит имя Эдвард, но он, похоже, предпочитает Мейсен, поэтому именно так я его и называю. Он заметно ежится, когда кто-то из учителей или учеников обращается к нему по имени. Вот бы выяснить, почему.

Сейчас середина октября, и я корплю над контрольной по «Макбету». Мейсен не появлялся в школе уже несколько дней. В классе ужасный холод, и это просто немыслимо — на улице по-прежнему миллион градусов потливой жары. Что ж, надеюсь, Мейсен в порядке.

Когда я заканчиваю отвечать на тестовые вопросы и перехожу к эссе, он садится рядом. Весь взъерошенный, волосы взлохмачены. Кажется, у него синяк под глазом, но как следует разглядеть не получается. Положив свои задания на нашу общую парту, Мейсен тупо смотрит на них.

Пока я гадаю, что он делает, замечаю, что у него с собой ничего нет — ни потасканного рюкзака, ни карандаша за ухом, ничего. Я сжимаю и разжимаю губы, наблюдая за ним, и делаю единственное, что приходит в голову. Достаю карандаш из своего почти постоянного пучка и кладу поверх листов его работы. Мейсен поднимает его и уравновешивает между двух указательных пальцев, словно взвешивая.

Поворачивает ко мне голову, на секунду встречаясь со мной взглядом, и опасения подтверждаются: у него фонарь под глазом. Мейсен приоткрывает рот, будто собирается заговорить. Я терпеливо жду, хотя внутренне умираю от желания узнать, что он скажет. Но Мейсен не говорит ничего — лишь одними губами произносит: «Спасибо, Белла». И это самая искренняя вещь, которую мне не говорили за всю мою жизнь.

Я обедаю вместе с Анджелой, которая треплется о женской гигиене. Затем переводит тему на помады, когда рядом садится Эмбри, оставляя на ее губах приветственный поцелуй. Они милые, но все эти публичные проявления чувств вызывают боль одиночества у меня в груди.

Эмбри утверждает, что клубника намного лучше пина колады. Когда я собираюсь отметить, что помада не должна иметь вкуса, заходит Мейсен. Плечи поникли, руки в карманах.

Попрощавшись с ребятами, я направляюсь к нему. Мейсен явно не в настроении для дебатов о вкусах губных помад. Интересно, каковы на вкус его губы? Во мне сидит желание помочь ему любым возможным способом. Например, поцеловать. Поцелуи помогают.

Указываю головой в сторону маленького столика возле окна. Мейсен садится, скрещивает руки и укладывает на них голову. Я откусываю от куска пиццы, но быстро теряю аппетит, потому что мой сосед выглядит таким потерянным, таким одиноким.

— Хочешь есть?

Он качает головой.

— Я не голодна. У меня есть пицца…

Мейсен поднимает голову, подпирая подбородок руками. Он улыбается — и таким счастливым я сегодня его еще не видела.

— Не голодна? — спрашивает, и я отрицательно мотаю головой. Пододвигаю к нему свой поднос, настойчиво толкая руки Мейсена, пока он не садится прямо.

Он складывает кусок пиццы пополам и засовывает в рот как можно больше. Потом говорит:

— Последний шанс.

Я ударяю его по руке кулаком, чтобы заткнуть. Он смеется и, откусив, принимается с энтузиазмом жевать. Судя по всему, сильно проголодался. Мейсен быстро приканчивает пиццу и заглядывается на мое яблоко.

— Чтобы его получить, моли или отвечай на вопрос.

— Я никого не умоляю. — В его голосе сквозит резкость, которой я никогда прежде не слышала.

— Значит, вопрос?

Мейсен смотрит на меня, как перепуганный щенок.

Я придвигаю стул поближе к нему и, медленно подняв руку, провожу большим пальцем под глазом.

— Хреново выглядит. Побег из тюрьмы?

— Ага. Из палаточного городка. — Мейсен улыбается, берет яблоко и откусывает от него добрую часть.

— Не, слишком скучно. Наверное, ты убегал от большого татуированного дядьки, который хотел сделать тебя своей сучкой. Но начал он с кулаков, да? — Я киваю с притворной серьезностью, словно старый репортер, который старается убедить свою аудиторию в интересности того, что извергает.

Мейсен трясет головой с набитым ртом.

— А я уже ответил на вопрос. Теперь ты никогда не узнаешь.

Столкнув поднос на его колени, я утягиваю яблоко и откусываю большой кусок, и только после этого бросаю фрукт обратно Мейсену.

После школы я читаю в кузове своего грузовика. Не хочу идти домой, потому что папа еще не на работе. Он немного гиперопекающий, а я к этому не привыкла. Мама мне разрешала делать, что заблагорассудится. Я ответственная девчонка. В основном. Хотелось бы, чтобы папа мне доверял. Но увы.

Парковка безлюдна. Когда раздается шуршание гравия, вскидываю голову, чтобы убедиться, что ко мне не идет жуткий, напоминающий насильника дворник. Его не видно, а вот Мейсен здесь.

Выглядит разозленным. Он секси, когда бесится — или показывает любые эмоции, если честно. Обычно он такой сдержанный. Не поймите неправильно, спокойный Мейсен замечателен, но эмоциональный Мейсен — завораживающий и странным образом сексуальный.

Он подъезжает на скейте к грузовику и запрыгивает в кузов. Ложится рядом со мной, и черты его лица смягчаются.

— Тяжелый день?

— Яблоко? — спрашивает, протягивая руку.

— Ты его съел.

Я поворачиваюсь к Мейсену, касаясь его руки. Он поджимает губы — хочется их облизать. А еще хочется спросить, что за фигня происходит, но я этого не делаю. Жду, когда Мейсен сделает ход, скажет что-нибудь — что угодно — но он не шевелится. Как всегда. Я уже знакома с ним некоторое время и считаю за счастье, если слышу от него предложение длиной больше пяти слов.

— Живот?

— Мочевой пузырь, — отвечаю я, решив, что мы играем в игру. Ну а что? Возможно, я даже скажу «сосок», чтобы увидеть, как он ответит. Или не скажу.

Мейсен приподнимается и опускает голову, тихо посмеиваясь.

— Ты странная.

— Ты в моем грузовике. Без приглашения.

— Вот беда, — говорит и перемещается так, что мы оказываемся перпендикулярно друг другу. Кладет голову на мой живот и свешивает ноги с борта грузовика.

— Ой. Живот.

— Живот, — повторяет и закрывает глаза.

Я держу книгу в одной руке, а другой перебираю его волосы. Они мягкие, вьющиеся. Когда я игриво потягиваю за пряди, уголки его губ приподнимаются. Мейсен просто прекрасен, когда счастлив. Интересно, он бывает таким еще с кем-нибудь? Я не видела, чтобы он толком взаимодействовал с другими людьми. Почти нет. С парнями они особо не болтают.

От этой мысли я улыбаюсь и разрешаю себе чувствовать себя особенной, пока тереблю волосы Мейсена. Спустя час он встает и жестом просит меня сделать то же самое. Я поднимаюсь, а он протягивает руку и добирается до моих волос, вынимая из них карандаш. Небрежный пучок тут же распадается. Пожав плечами, поясняет:

— Все равно так лучше.

Он спрыгивает с грузовика прямо на скейтборд и оставляет меня на парковке.

***

День, когда Мейсен говорит со мной

Я сижу на линолеуме, прислонившись к стене холла. Мейсен сидит рядом, поглощая мой энергетический батончик. Это вошло у нас в привычку. Как и много чего еще, на самом деле. Однажды он попробовал батончик и ему, кажется, понравилось, так что с тех пор я приношу дополнительную порцию. Мейсен всегда с жадностью уничтожает еду. Интересно, чем он питается дома?

Выражение его лица задумчивое и немного грустное, пока он жует. Мне любопытно, о чем Мейсен думает — собственно, это занимает мою голову постоянно. Для разнообразия я озвучиваю один из своих внутренних вопросов:

— Почему ты не общаешься с кем-нибудь?

— Я общаюсь с тобой.

— Да, но…

— Эй, Мейсен, пойдем, — перебивает Тайлер. Мне он не очень нравится; он постоянно уволакивает Мейсена покататься.

Мейсен встает и наступает на край своей доски, подбрасывая в руку. Наклоняется за истрепанным рюкзаком и тихо произносит:

— И ты не просто кто-то.

После школы мы с Анджелой болтаем во дворе. Нам нужно сделать научный доклад до зимних каникул. Мы договариваемся встретиться в библиотеке, чтобы позаниматься, когда к нам присоединяются Мейсен и Эмбри.

— Хочешь прийти сегодня вечером?

— А разве не каждый парень этого хочет? — говорит Эмбри, обнимая Анджелу. Она толкает его и закатывает глаза.

— Мы собираемся встретиться в библиотеке в половине седьмого, чтобы поработать над докладом для Робинсона. Приходите, если есть желание.

Мейсен пожимает плечами и смотрит на меня.

— Я принесу закуски, — говорю и улыбаюсь. Он улыбается в ответ.

Анджела понимающе ухмыляется, только ничегошеньки она не знает, потому что между мной и Мейсеном трын-трава да и только. Даже если мне хочется, чтобы «ничто» вылилось во «что-то».

Я провожу в библиотеке около часа, наблюдая, как Анджела и Эмбри строят друг другу глазки через стол, когда в поле зрения появляются клетчатые вансы Мейсена. Скольжу взглядом вверх по его свободным джинсам и замечаю цепочку, свисающую из заднего кармана. С присутствием Мейсена мои плечи расслабляются. Я и не понимала, как была напряжена, пока он не пришел.

Он бросает рюкзак на большой деревянный стол и падает на стул. Кажется, желает максимально от всех дистанцироваться.

Мы в тишине работаем над своими докладами. Анджела и Эмбри делают перерыв и возвращаются заметно повеселевшими. Ирокез Эмбри подпорчен. Кошусь на Мейсена, а он в ответ приподнимает бровь.

— Мы закончили исследования, так что… пока. — Анджела спешно удаляется вместе с Эмбри.

У меня не получается сдержать смех, и Мейсен присоединяется. Мы хохочем, по моему лицу стекают слезы. Библиотекарь одаривает нас укоризненным взглядом.

— Ей нужен мужик, — говорит Мейсен.

— Возможно, у Эмбри получится немного вздремнуть после Анджелы. Он может помочь им обеим.

Мы снова теряем контроль, смеясь и хватаясь за бока, чтобы удержать себя в руках. То, как Мейсен вздыхает сквозь смешки — милейшая вещь на свете. Он очарователен. Сдвинувшись на стуле, он прислоняется к спинке и изучает мои глаза.

— Что в тебе такого?

— Что во мне такого? — Он ничего не говорит, и я нетерпеливо постукиваю карандашом.

Никогда не отличалась терпением, но, кажется, ему это нужно. Безусловное терпение или умение хранить секреты, или что-то еще. Поэтому ради Мейсена я держусь. В нем тоже что-то есть.

— Мои родители пьяницы, отец хуже матери, — заявляет он.

— Мой отец повернут на гиперопеке, а мама ведет себя как эгоистичный подросток.

— Не могу дождаться возможности свалить отсюда.

— Я тоже.

По какой-то причине мы оба знаем, что пора уходить, хотя говорили вообще не об этом. Очевидно, мы оба стремимся покинуть Снобстейл. Мы должны. Иначе задохнемся здесь и умрем мучительной смертью, живя в ТСЖ с выводком детей и собакой по имени Рекси. Что было бы очень трагично.

Собрав вещи, мы идем бок о бок — ближе, чем обычно. Рядом с Мейсеном приятно, комфортно.

Его доска встречается с асфальтом, как только мы покидаем библиотеку. Мои плечи пораженчески опускаются: конечно, свалит, как и всегда. Но нет. Вместо этого он протягивает мне руку.

— Не катаюсь, — говорю я, пряча руки в карманы джинсов.

— Все равно.

Я кусаю губу и смотрю на дорогу, боясь попробовать. Но что-то говорит мне, что Мейсену можно доверять, даже в таких вещах. Видимо, я мнусь слишком долго, потому что он меняет тактику, глядя на меня грустным щенячьим взглядом и выпячивая губы.

Когда я не сдвигаюсь с места, Мейсен пытается зайти с другой стороны.

— Я сказал тебе, что мои родители бухают. Что еще ты от меня хочешь?

— Наколенники.

— Я позабочусь о тебе.

— Обещаешь?

— Просто держись за меня.

— Прекрасно, но просто чтобы ты знал, — я хватаю его руку, ставлю сначала одну, затем другую ногу на скейтборд, — я это делаю только потому, что ты вредничал, строил из себя обиженного щенка, а потом использовал чувство вины, чтобы меня принудить.

Он наклоняется, его горячее дыхание опаляет мою шею на прохладном декабрьском воздухе.

— Плевать. Ты не принесла закуски. — Кладет свободную руку мне на поясницу, легонько подталкивая, и мы укатываемся вдвоем.

***

День, когда я стригу волосы Мейсена

На телике включен канал CW, но я пялюсь на мигающие огоньки на отживающей свое рождественской елке. Зимние каникулы — полная скукота. Я вновь обращаю внимание на подростковую драму, когда меня срывает с дивана стук в дверь. Через секунду я оказываюсь возле нее и открываю.

— Мейсен. Ох… ты в порядке? — Он истекает кровью. И без вопросов ясно.

— Телефон? — спрашивает, указывая на кухню.

Я киваю, и Мейсен обходит меня с таким видом, словно его волосы не свалялись в крови, на лбу нет пореза, а губа не разбита.

Стараюсь дать ему необходимое пространство и остаюсь на месте. Также я пытаюсь не психовать, но внутри схожу с ума. Что произошло? Мне стоит вызвать копов? Нет, Мейсен никогда не заговорит со мной снова. Но в этих травмах виноват явно не скейтборд. Должно быть, поучаствовали старшие. Я видела парней в синяках после целого дня тренировки новых трюков на Клине. И у Мейсена не просто ожоги от асфальта. А нечто намного, намного серьезнее. Я боюсь за него, но изо всех сил сдерживаю слезы, пока прислушиваюсь из гостиной.

— Я хочу отсюда убраться. Чем скорее, тем лучше. Хватит с меня стараний. Она застряла, полагаю. Это ее решение. Я не могу больше выносить это дерьмо. Нет. Не хочу. Не буду! Да, после окончания школы. Нет, нормально. Ладно. Спасибо. Люблю тебя, пока.

Люблю тебя? Кого он любит? Кто заслуживает такого количества слов? Кто переживает за него, любит его больше, чем я? Из тех, кого я знаю — никто.

Мейсен заходит в гостиную, но не смотрит на меня. Приваливается к стене и закрывает глаза. Тяжело сглатывает — кожаный чокер стягивается на шее.

Я пристально смотрю на него, отчаянно сдерживая крик: «Поговори со мной!».

Мейсен открывает глаза, как будто это самая болезненная вещь, которую он когда-либо делал, затем вздыхает.

— У тебя есть машинка для стрижки?

Он сидит на унитазе, глаза на уровне моей груди. Лицо он умыл, но в волосах осталась запекшаяся кровь. Я ужасно нервничаю, но он попросил меня это сделать, поэтому я выполню его просьбу. Мне кажется, я сделаю что угодно. Он обладает надо мной некой властью, которую я не могу до конца понять, но мне она нравится. Я отчаянно в этом нуждаюсь — в Мейсене, если честно.

— Я не знаю, как…

Он берет у меня машинку и прикрепляет к ней фиолетовую насадку.

— Ты ничего не испортишь. Поверь мне.

— Верю.

— А я — тебе.

Мейсен опускает голову, а руки кладет мне на бедра. Интимность одного этого жеста ошеломляет. Он действительно доверяет мне — по крайней мере, в какой-то степени — иначе не сделал бы этого. Мысль приводит меня в исступление. Если он доверяет и приходит ко мне в сложный момент, значит, мы можем как-то двигаться вперед.

Щелкаю переключателем. Мейсен держит голову опущенной, пока я состригаю его бронзовые пряди. Хочется грустить, но я не могу, потому что он нуждается во мне. И это кажется важным.

Я быстро справляюсь с заданием, затем провожу рукой по его голове, чтобы убедиться, что ничего не пропустила. Трудно понять: повсюду остриженные волосы.

— Эм, думаю, надо все вымыть, чтобы я точно могла понять, все ли в порядке.

Мейсен без возражений снимает футболку через голову и встает на колени возле ванны. Включает воду, сует голову под кран и трет ее одной рукой.

Встаю рядом, склоняюсь над ним и тоже провожу ладонями по его голове. Свободной рукой он обхватывает мою икру. Мозоли грубо показывают обнаженную кожу, но мне нравится. Сегодня Мейсен очень тактильный.

Я заканчиваю, и он поднимает голову. Вода стекает по лицу на голые грудь и спину. Он — воплощение депрессии, страдания и утраченного детства. Мне хочется залить его своими слезами, чтобы избавить от печали, или обнять, но я не могу. Не имею права, хотя очень хочу. Мои объятия могли бы принести ему столько утешения.

— Сядь обратно. — Делает, как я прошу. Снимаю с вешалки полотенце для рук, вытираю голову, затем спину и лицо, заканчивая грудью. — Выглядишь хорошо.

Мейсен смотрит на меня, и я поражена яркой зеленью и глубиной его взгляда.

— У тебя красивые глаза, — говорю я, а он никоим образом не показывает, что его это заботит.

Я чищу насадку, когда его руки снова обхватывают мои бедра. Он слегка поворачивается, вынуждая наклониться к нему. Когда я это делаю, встречаю ожесточенное выражение его лица.

— Ты видишь насквозь, верно?

— Не знаю. Я только понимаю, что там так много всего… в твоих глазах, я имею в виду.

— Почему тебя это волнует?

— Мейсен, я…

— Мне надо идти, — говорит он, резко вставая, но не выпуская меня. Обнимает за талию и притягивает в объятия, которые совершенно ему не свойственны.

— Я знаю. Все нормально, — хочу сказать, но не могу. Он слишком хрупкий. Это отпугнет его, так что я обнимаю Мейсена за шею, безмолвно благодаря за то, что пришел и доверился мне.

Он цепляется за меня, глубоко дыша. Выдыхает теплый воздух в мое плечо, и распущенные волосы щекочут шею. Настроение между нами меняется. Я больше всего на свете хочу, чтобы его мозолистые пальцы вернулись на мою кожу. И мое желание исполняется — руки скользят вверх по моей спине и запутываются в волосах. Он, потягивая, сжимает их в кулаках. Слегка поворачивает голову и ведет носом по моей шее к уху. Целует прямо под мочкой и едва слышно шепчет:

— Спасибо, Белла. — Отпускает меня, отводит взгляд, поднимает с пола футболку и уходит.

***

День, когда Мейсен пишет стихи на вансах

К моменту, когда начинаются занятия, Мейсен почти пришел в норму. Люди предполагают, что травмы он получил на Клине. Я прислушиваюсь к его ответам и понимаю, что он никогда не врет, просто не перечит их ошибочной интерпретации. Поскольку Мейсен часто щеголяет синяками и ушибами, большинству они мало интересны. Именно бритая голова порождает огромное количество сплетен. Девочки в школе из-за этого расстроены, но, по-моему, ему даже идет. И я обожаю так ясно видеть его глаза. Которые, кажется, часто смотрят на меня. Мне это нравится.

После скучного урока английского Мейсен убеждает меня прогулять анатомию и потусоваться под трибунами. Мы сидим на земле в окружении пачек из-под чипсов и банок из-под содовой, наблюдая, как хихикают Тайлер и Алек, раскуривая косячок. Я удивляюсь, когда Мейсен отказывается от предложения сделать затяжку. Хотя рада этому. Я не фанат наркотиков. Люди, которые их употребляют, превращаются в полных идиотов.

Они трындят о порно и обсуждают, с кем бы занялись сексом, будь у них возможность. Речь заходит о милфах. Потрясающе, блин.

— Знаешь, кто секси? Мама Эдварда, особенно когда поддатая, — говорит Тайлер.

Мейсен сжимает зубы. Ой-ой. Упоминание его пьющей матери и имени, которое он всей душой ненавидит. Бедный Мейсен.

— Но она не горячее моей мамы, — закидываю я наживку. Они клюют.

— И как она, легкая на подъем?

— Она вышла замуж за парня двадцати с небольшим лет. Она хищница.

— Горяченькая?

— А я горяченькая? — спрашиваю я, вскидывая бровь.

— О да-а-а, — смеясь, говорит Алек. — Отлично, я б ей вдул.

Я закатываю глаза и закидываю ноги Мейсену на колени. Он не возражает и достает ручку из рюкзака. Я использую свою школьную сумку в качестве самодельной подушки, и Мейсен принимается покрывать мои вансы чернилами.

По возвращении домой, сняв обувь, я вспоминаю, что Мейсен приложил к ней свои руки. Поднимаю кеды и разглядываю его работу. Здесь куча изображений глаз, художественных каракуль и точек, ведущих в никуда, но в основном слова. Много слов.

Один отрывок особенно привлекает мой взгляд. Я читаю, медленно впитывая строки.

«Открытая, самобытная, расслабляющая. На моей доске, в моей голове, моих руках. Будет ли она? Буду ли я? Возможно, никогда. Желание».

Дышу глубже и прижимаю ноги к груди. Как нелепо. Я просто должна рассказать ему о своих чувствах. Обязана. Это становится невыносимо. Кому-то следует рискнуть, или ничему никогда не бывать.

Собравшись с духом, я достаю телефон из рюкзака и набираю номер Мейсена. За все время, что он у меня есть, я не звонила ни разу.

— Алло? — раздается в трубке плаксивый голос его матери, и я впадаю в ступор. — Алло? Это Элис? Слушай сюда, сучка, он не поедет в Калифорнию, ясно?

— Э-э, алло, миссис Мейсен? — Звучит как вопрос, потому что я в ужасе от этой женщины. Насколько я знаю, она позволяет своему сумасшедшему, бухому, ублюдочному мужу избивать своего ребенка.

— Кто это? — скрежещет она.

— Это Белла. Я учусь с Мейсеном в одном классе английского. Могу я с ним поговорить?

— Как глупо. Использовать его фамилию. Эдвард! Телефон! — Ее крик вынуждает меня отстраниться, но я быстро прикладываю трубку обратно, когда слышу голос Мейсена на том конце провода.

— Алло?

— Привет, Мейсен.

— Привет.

— Слушай, я… не хочешь куда-нибудь прогуляться? На Клин, может быть?

Он молчит, не отвечая. Меня беспокоит его молчание. Он часто молчит. Иногда ждать от него слов утомительно.

— На самом деле, сейчас не очень хочется находиться среди людей.

— О, хорошо. Все нормально.

— Нет, не… — Он тяжело выдыхает, затем продолжает говорить: — Знаешь поле для гольфа на Хэйден?

— Конечно.

— Встретимся там в десять?

— Ладно.

— Ладно.

Мы сидим под огромным деревом, которое находится, так сказать, вне зоны огня. Его ветви низко свисают, предоставляя нам некоторое укрытие, пряча от любого потенциального игрока. Впрочем, в столь поздний час поле закрыто на ночь. Мы катаем мяч для гольфа туда-обратно. Поймать. Отпустить. Поймать. Отпустить. Хотя Мейсен всегда присутствует в моих мыслях, в его компании я ощущаю умиротворение. Надеюсь, его чувства схожи. Кажется, Мейсену не хватает покоя в жизни, и я рада поделиться.

— Часто здесь бываешь?

— Часто используешь дурацкие реплики? — острит он, а я показываю язык и кидаю мяч вместо того чтобы покатить.

— Время от времени. Чтобы вырваться. Побыть одному. Подумать. Ну, знаешь, как обычно.

— Как обычно — то есть соблазнять девушек под деревьями своими шарами.

— Если ты так считаешь. — Ухмыляется и толкает мяч обратно.

— Твоя мама занятная. Приняла меня за кого-то по имени Элис, которая пытается забрать тебя в Калифорнию.

— Она идиотка, — говорит Мейсен, хватая мяч и убирая в карман, после чего ложится на зеленую траву.

Дерьмо. Он снова отстраняется, а я даже ничего не узнала. Кто идиотка? Его мать или Элис? Сейчас не буду спрашивать. Он встанет и исчезнет на своем скейтборде, оставив меня на траве.

Мейсен укладывает руки за голову, используя их в качестве подушки. Внезапно меня озаряет потрясающая идея, и я выпаливаю:

— Живот?

— Аппендикс.

— Член.

— Шар, — говорит он, указывая то ли на свой мяч, то ли на яйца.

— Тебе делали орхиэктомию?

— Чего? — спрашивает сквозь смех.

— Ты сказал шар. Просто предположила. — Показываю пальцами ножницы.

— Знаешь, говорят, поспешишь с выводами — людей насмешишь.

— Конечно, тебя ведь так легко развеселить.

— Ладно.

Немного погодя он добавляет:

— Живот.

— Живот. — Я ложусь, устраивая голову на его животе.

Мейсен достает карандаш из моего пучка и выкидывает. Я шлепаю его по животу. Он охает в ответ, но быстро приходит в себя, пальцами перебирая мои волосы.

— Мейсен?

— Да?

— Мне понравилось то, что ты написал сегодня на моих вансах.

— Да?

— Да. Ты часто пишешь стихи?

— Да.

— Часто пишешь обо мне?

— Да.

— Что-то хорошее? — Я закидываю руку за голову и нахожу пальцы его свободной руки. Так здорово.

— Да.

— Можно как-нибудь посмотреть?

— Да.

— Мейсен?

— Да?

— Ты в порядке?

— Хочешь выяснить?

Поднимаю голову с его живота, кончики волос щекочут мне плечи. В выражении его лица есть что-то такое, чего я не могу понять, поэтому наклоняюсь чуть-чуть ближе. Не-а. Мейсен считает, я могу видеть его насквозь — так он сказал — но по-прежнему остается неразгаданной тайной.

Он поджимает губы и опирается на локти. Нас разделяют дюймы. Мы пристально смотрим, скользя взглядами по лицам друг друга. Оба наклоняемся, и тогда я не сдерживаюсь и говорю:

— Предполагалось, что ты скажешь «да».

— Да?

— Да, — говорю я, и наши губы встречаются. Двигаются медленно, туда и обратно, словно играют в перетягивание каната.

Мейсен вздрагивает, когда я облизываю его приоткрытые губы. Наши языки соприкасаются, и я готова обвиться вокруг него, когда на меня обрушивается поток воды. Мейсен ругается себе под нос, и мы оба смеемся, вскакивая на ноги и убегая из-под оросителей.

Он провожает меня до дома и по какой-то странной причине не целует на ночь. Я уныло бреду на второй этаж, но не позволяю печали себя одолеть. Решаю встретиться с ним перед английским на следующий день, но не получается. Он приходит, обхватывая рукой поврежденное плечо, а костяшки его пальцев поцарапаны.

Во время обеда Мейсен кладет мои ноги себе на колени и снова пишет стихи на вансах. Забравшись после уроков в грузовик, я читаю его слова. «Беспокойство, страх, ошибка, мой распадающийся мир. Она должна оставаться цельной. Прости меня».

Окончание истории