Ауттейк. Будущее

Действия ауттейка разворачиваются в промежуток времени между событиями первого эпилога и второго.

Белла

Какофония, окружающая меня, успокаивает мои напряжённые нервы и даёт мне что-то другое, на чём можно сосредоточиться этим днём.

– Нет, Анжела, нет!

Мама Энджи, Дона Люсия, впивается своими пальцами в белый материал на тонкой талии Энджи.

– Dile a esa mierda de швеи que, что она должна потуже затянуть это на cintura и придать тебе фигурку песочных часов! [Прим.: исп. «Скажи этому куску дерьмовой швеи, что она должна потуже затянуть это на талии и придать тебе фигурку песочных часов!»]

– Мамочка, если она ещё больше затянет, то я не смогу дышать на свадьбе!

– Que breathing ni que breathing! [Прим.: исп. «Какое дыхание!»] Нет необходимости тебе дышать, чтобы хорошо выглядеть! – Дона Люсия сжимает несколько дюймов свадебного платья своими пухлыми пальцами и умоляюще глядит на меня. – Беллита, скажи Энджи, что так выглядит лучше!

Я сижу в другой части свадебного салона на фиолетовом, обитом замшей сиденье, но мама Энджи упорствует, и я склоняю голову набок, изучая её дочь, лишённую кислорода, лицо которой уже начинает походить на помидор.

– Уф… Донита Люсия, может, мы должны спросить у швеи её мнение?

– Ба! – она хмурится, недовольная моим ответом. – Эта швея не знает, что творит. Я говорила Анжеле позволить мне сделать её платье, но она не слушала меня, y ahora mira! – стонет она. [Прим.: исп. «и теперь посмотри!»]

Так как Дона Люсия близка к тому, чтобы залиться слезами, я сдерживаю неприличный смешок, готовый вырваться из моего рта. Энджи, однако, вырывает платье из руки матери и, игнорируя её вспышку, идёт ко мне. Дона Люсия теперь вынуждена перекинуться со своими многочисленными жалобами на кузин Энджи.

Энджи не спеша опускается рядом со мной на сиденье, раскладывая своё длинное замысловатое белое платье, которое заставляет меня потесниться в уголок.

– Coño, я ненавижу это платье! Почему я просто не могу надеть платье, как у тебя?

Она с тоской оглядывает простое лавандовое платье на лямках, которое она позволила мне выбрать для себя. Оно гораздо менее затейливое, чем то мудрёное, отделанное рюшами тёмно-фиолетовое платье, которое Дона Люсия пыталась убедить меня надеть.

Я деликатно улыбаюсь.

– Потому что ты невеста и должна затмить каждого. И ты делаешь это. Правда. Ты выглядишь так красиво.

Мои глаза жалят эмоции, но, когда Энджи сердито раздражается, я громко смеюсь.

– Chica, ты смеёшься или плачешь? – удивляется она, внимательно разглядывая меня. – Что с тобой происходит, Беллита? Ты сегодня странная.

– Ничего не происходит, – я утыкаюсь глазами в колени, притворяясь, что разглаживаю свою мягкую шёлковую юбку.

– Бред собачий! Девочка, мы знали друг друга ещё прежде, чем смогли заполнить тридцать четыре си, и теперь посмотри… – говорит она, глядя туда, где её родственницы стоят, споря и крича. С мечтательным, отстранённым выражением лица. Бьюсь об заклад, она их не видит. Она, вероятно, видит хорошо сложенного, хоть и слегка странного, но талантливого агента, владеющего искусством управлять световым мечом. [Прим.: 34С – размер бюстгальтера.]

– И теперь посмотри, – повторяет она, – у тебя есть идеальная пара tetas, полностью заполняющих эти чашечки собой, да и мои малышки не так уж плохи, если ты спросишь меня. А через неделю я и мой джедай-Papito свяжем себя узами, присоединившись к тебе и Papi Chulo в стране супружеского блаженства! Так какому количеству лет это равняется?

– Куче.

– Именно! Так что расскажи мне que pasa, – настаивает она, – потому что, думаю, мы только что установили, что я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, когда ты полна дерьма. [Прим.: исп. «что происходит».]

– Потому что ты знаешь размер моего лифчика?

– Размер лифчика – метафора для…

– Я беременна.

– О мой бог! О мой бог, да! Да! Благослови меня! ДА!

Она так сильно сжимает меня в своих руках, что сейчас это я – та, кто едва может дышать. Поверх её плеча я вижу её семью, внезапно замолчавшую и притихшую, с любопытством смотрящую на нас.

– Шшш, – я понижаю голос до шёпота. – Не говори ничего, Энджи! Эдвард ещё не знает!

– Что тут происходит? – спрашивает Дона Люсия, упирая руки в боки.

Энджи медленно отстраняется от меня.

– Ох… Белла дала мне несколько советов для медового месяца. Ты знаешь, о криках и… всякой всячине.

Дона Люсия прищуривает глаза, неодобрительно поджимая губы.

– Sucias. [Прим.: исп. «Пошлые девчонки».]

И потом все они возобновляют свою громкую беседу.

Энджи пожимает плечами.

– Беллита, какого чёрта ты ещё не рассказала Papi Chulo?

– Я… я не знаю, – пожимаю я плечами в ответ. – Думаю, я немного нервничаю из-за его реакции.

– Но разве у вас не было того большого разговора несколько лет назад, прежде чем вы поженились? Разве он не решил, что действительно хочет детей, что он просто хочет подождать и сделать это немного позже?

Я киваю.

Она растягивает рот в улыбке.

– Ну, это «позже» пришло! Вы женаты уже четыре года, ты добилась высот в своей карьере, он тоже. То есть он, Эммет и Чарли могут убить друг друга в один из прекрасных дней, когда работают вместе, но, с другой стороны, всё превосходно же?

– Да. Да, всё так, – соглашаюсь я с ней, вздыхая. – И в этом проблема.

Она хмурится.

– Прости, Беллита, но или твои «беременные» гормоны, или мои предсвадебные нервы издеваются над кем-то из нас, потому что в этом нет смысла.

Я закатываю глаза.

– Да, Эдвард согласился, что хочет детей, но… но что, если он просто сказал это, чтобы угодить мне, потому что знает, что я этого хочу? Или что, если сейчас всё так прекрасно, что Эдвард решит, что беременность подпортит этот идеальный момент?

Она некоторое время пялится на меня.

– Да, Беллита, это твои гормоны. Они выкручивают твой мозг.

Я пихаю её рукой, что, как обычно, заставляет её смеяться.

– Я серьёзно!

– Ты – сумасшедшая, вот кто ты, – сдавленно хихикает она.

– Энджи, перестань… – она, должно быть, слышит что-то в моём голосе, потому что прекращает смеяться. – Просто я… боюсь, – сознаюсь я.

– Чего? – сейчас её голос более нежный.

– Я боюсь, что… если скажу Эдварду, а он не будет в полном и абсолютном восторге, я никогда не смогу простить его. То есть я беременна, Энджи, – улыбаюсь я, хотя моя нижняя губа слегка дрожит. – И знаю, он беспокоится из-за того, как его алкоголизм повлияет на малыша…

– Но он не пил больше пяти лет, – напоминает Энджи.

– Я знаю, но это то, о чём он всё ещё беспокоится, и когда я скажу ему, что у нас будет ребёнок, последнее, что я хочу слышать – опасения по поводу генов и ДНК. И поверь мне, я знаю, как эгоистично это звучит, и, вероятно, так оно и есть, но я боюсь, – признаюсь я, – что он проведёт следующие девять месяцев, беспокоясь и не позволяя себе наслаждаться этим, и поэтому не позволит наслаждаться этим мне. Я знаю, что нам придётся выяснить, какой эффект окажет алкоголизм на ребёнка, но…

Я ощущаю себя эгоистичной сукой, когда говорю такие вещи, но я всегда могла правдиво рассказать Энджи то, что чувствую. И, разумеется, нет ничего, кроме нежности и понимания в её больших тёмных глазах. Вот почему она всегда будет моей лучшей подругой.

Вместо того чтобы сказать мне перебороть себя, она тянется и берёт мою руку в свою, крепко переплетая наши пальцы.

– Эй, Беллита, я понятия не имею, как Papi Chulo отреагирует на эту новость, но я знаю одну вещь: этот парень любит тебя, как будто это слово придумали только для тебя и для него. Скажи ему.

– Я знаю, – киваю я. – Знаю, что должна сказать.

– И поскорее, потому что, буду честна с тобой, я готова взорваться, – озорно хихикает она. – Нет никакого чёртова способа, которым я могу гарантировать, что не проболтаюсь, когда увижу его в следующий раз!

– Энджи, – предупреждаю я.

– Ладно, ладно! Но скажи ему! И раз уж ты проболталась, то пока помогаешь мне расстегнуть все эти маленькие блядские пуговицы на спине, можешь раскрыть оставшиеся карты. Когда ты должна родить? Как ты себя чувствуешь? И как ты думаешь – это мальчик или девочка? Представь, если у тебя близнецы! Я буду дважды тётей! Мел знает? Как считаешь, она воспримет этого ребёнка как своего двоюродного брата или сестру или как родного? Ха! Ладно, расскажи мне всё!

Её двадцать с лишним вопросов заставляют меня смеяться, несмотря на напряжённые нервы. Она поворачивается ко мне спиной, чтобы я могла начать расстёгивать пуговицы на её платье. Когда мой телефон звонит и высвечивается номер папы, я зажимаю трубку между плечом и челюстью, поэтому могу продолжать использовать обе руки для расстёгивания маленьких трудноизвлекаемых пуговиц Энджи; иначе мы застрянем тут навечно.

– Эй, папа, что…

– Беллс, во-первых, мы уже привезли его в больницу, и он находится в очень хороших руках.

Я роняю телефон.

Он приземляется на мягкий диван с приглушённым звуком. Спустя примерно три секунды я, наконец, набираюсь храбрости, чтобы поднять его.

– Белла? Белла? – повторяет Чарли.

Я едва шепчу в ответ:

– Я здесь.

– Чёрт, упрямый идиот! – яростно продолжает Чарли, но его голос дрожит, звуча так, будто он едва сдерживает панику. – Я говорил ему не лезть на подмосток без страховки, но он сказал, что хочет сделать просто небольшую корректировку…

– Чарли! – хрипло кричу я. – Просто скажи мне, что произошло и где он!

В этот момент Энджи поворачивается и глазеет на меня, её полурасстёгнутые пуговицы забыты нами обеими.

– Он упал. Сеть безопасности поймала его, но одна из балок ранила его плечо, пока он летел вниз. Сейчас они его забирают в операционную.

– О боже, – шепчу я, закрывая глаза. – Какая больница? – я уже на полпути к двери, моё платье подружки невесты развевается на ветру, когда я пробираюсь к дороге, чтобы поймать такси. Энджи следует за мной в своём девственно-белом свадебном платье, и где-то на заднем плане я слышу, как её мама неистово кричит.

– Нижний Манхэттен, – отвечает Чарли.

– Я еду, – я вешаю трубку и тут же поднимаю руку, отчаянно размахиваю ей в гуще движения транспорта. – Давай же! Давай!

– Я поеду с тобой, – говорит Энджи.

– Нет, не поедешь, – я пытаюсь сохранять голос ровным, потому что знаю, что если позволю панике захватить меня, то не смогу от неё избавиться. – Возвращайся обратно, я позвоню тебе и дам знать, что происходит.

Такси наконец-то останавливается, и я дёргаю заднюю дверцу, но Энджи хватает меня за руку.

– Беллита, чёрта с два я позволю тебе поехать одной! Ты трясёшься, ты бледная, как призрак, ты беременная!

– Энджи, иди обратно. Ты не поместишься в машину в этом платье, а у меня нет времени ждать, пока ты переоденешься. Клянусь, я позвоню тебе, как только доберусь туда. Иди обратно. Мне нужно ехать.

Энджи переводит взгляд между узким и тесным задним сиденьем такси и собой, размышляя в течение нескольких секунд, но за эти секунды я уже успеваю забраться внутрь и сказать таксисту пункт назначения.

Я смотрю на Энджи.

– Позвоню тебе так скоро, как смогу. Обещаю.

И не дожидаясь от неё ответа, я закрываю дверь, и мы трогаемся.

***

Домашний тест на беременность этим утром занял тридцать секунд – тридцать секунд длиной во всю жизнь, пока я наблюдала, как маленькое окошечко медленно менялось с чистого на голубое и указывало, что я на самом деле жду ребёнка.

Эти пятнадцать минут в такси чувствовались в пятнадцать миллионов раз длиннее, чем те тридцать секунд.

«Они забирают его в операционную…»

Моим первым импульсом, когда я оказалась в одиночестве в такси, было позвонить Мел, но сейчас она на уроках, а я не хочу беспокоить её, пока не разузнаю более точную информацию.

«Они забирают его в операционную…»

Операционная. Операционная – значит наркоз. Мне интересно, упомянул ли кто-нибудь анестезиологу об алкоголизме Эдварда. Я не уверена, как это повлияет на него, и проклинаю себя вслух за незнание, а потом делаю это ещё громче за то, что задумываюсь о чём-то столь глупом прямо сейчас. Все эти проклятия заставляют меня выглядеть странно, взгляд таксиста виден из зеркала заднего вида, но, блядь, это то, что я должна была знать лучше – просто на случай, если Эдвард решит упасть с грёбаного подмостка.

Вместо этого я звоню Карлайлу. Спустя несколько лет он стал Эдварду скорее приёмным отцом, нежели просто покровителем. Карлайл хочет встретить меня в больнице, но, будучи психологом, он имеет собственную работу. Я убеждаю его подождать до момента, когда перезвоню ему с новостями.

Таксист наконец-таки подъезжает ко входу в неотложку. Я бросаю ему пару двадцаток и выскакиваю. Когда я пробегаю через автоматические раздвижные двери, тонкие лямки моего платья сползают с плеч, грозя разоблачить меня перед посетителями неотложки.

– Эдвард Каллен, – говорю я, задыхаясь, кому-то за информационной стойкой. – С ним произошёл несчастный случай и его привезли сюда около часа назад?

Медрегистратор печатает на своём ноутбуке, в то время как я резко стучу костяшками пальцев по стойке.

– Да, так, он в главном отделении, – когда он поднимает взгляд, огромная улыбка расползается по его лицу. – Подождите минутку, не вы играли Марию в бродвейском шоу об этих соперничающих бандах? Я водил туда свою девушку на прошлой неделе, и…

– Какая дверь? – хриплю я.

– О, простите. Операционная на пятом этаже.

Он, возможно, говорит что-то ещё, и я вполне уверена, что выставляю себя напоказ перед несколькими людьми, так как лямки моего платья сползают с плеч, но я снова бегу и не могу беспокоиться о том, не показываю ли больше кожи, чем это обыкновенно принято в обществе.

***

Когда я заворачиваю за угол пятого этажа, я вижу папу и Эммета, опирающихся на стену напротив пары рядов розовых пластмассовых стульев в комнате ожидания.

– Беллс!

Мы с Чарли встречаемся на половине пути, где он останавливает мой суперскоростной забег, сжимая мои плечи.

– Как Эдвард?

– Они только что вывезли его из операционной и помогают ему разместиться в палате. Мы ждём, когда доктор…

В этот момент высокий человек в голубой форме появляется из одной из комнат, расположенных дальше по коридору, и идёт к нам.

Я бросаюсь к нему и хриплю:

– Доктор, я жена Эдварда Каллена. Можете вы, пожалуйста, дать мне знать, что происходит?

Врач объясняет, что Эдвард выдержал серьёзное смещение плечевого сустава и разрыв некоторых связок, но прогнозы на его полное восстановление и пользование рукой превосходные. Ему нужно будет остаться в больнице хотя бы на ночь, а затем предстоит от восьми до двенадцати недель восстановления, которые будут включать в себя физическую терапию. И, в конце концов, он говорит, что Эдвард – везунчик, что не пострадал сильнее.

– Доктор, Эдвард – алкоголик. Он не пьёт больше пяти лет, но я хочу знать, не повлияет ли это на то, как будет воздействовать на него наркоз?

– Ваш отец проинформировал меня об этом, но, как я сказал ему, выгода от наркоза для вашего мужа намного превышает возможное негативное воздействие. В лучшем случае он выйдет из наркоза как обычно. В худшем это сделает его немного более ослабленным, чем большинство людей, и избавление от последствий займёт чуть больше времени. Он сильный, у него очень хорошее здоровье. Я не предвижу никаких проблем с быстрым восстановлением как от наркоза, так и от операции.

Я долго, протяжно выдыхаю от облегчения.

– Могу я его увидеть?

– Медсёстры только что обустроили его, – говорит доктор. – Как только всё будет в порядке, вы, несомненно, можете пойти и увидеть его, но помните, что он всё еще спит, а когда проснётся, то он, вероятно, будет несколько заторможенным, и такое состояние может продолжаться от нескольких минут до нескольких часов.

После того как я благодарю доктора, я наконец-то, наконец-то, падаю на один из розовых пластиковых стульев, чувствуя, как кровь возвращается в моё тело. С момента, как я узнала о произошедшем с Эдвардом, я ощущала себя неустойчивой, почти несуществующей, как будто моё тело было неизвестно где подвешено, пока меня не заверили, что с ним всё будет в порядке.

Эммет и Чарли нависают надо мной, спрашивают, не нужно ли мне чего-нибудь, кашляя и нервно прочищая горло, не встречаясь со мной глазами.

– Спасибо вам обоим, что были там и что привезли его сюда так быстро.

Эммет падает на стул рядом со мной. Он выглядит грязным и измученным, но при этом почти настолько же чувствующим облегчение, как и я.

– Я думал, ты убьёшь меня. Роуз на грани нервного срыва дома. Единственная причина, по которой её здесь нет – это то, что ей не с кем оставить ребёнка.

Я нежно улыбаюсь.

– Позвони ей и дай знать, что её брат будет в порядке.

Когда он отходит, доставая свой мобильный телефон, мой отец занимает его место рядом со мной.

– Эммет не шутит. Весь путь сюда он продолжал бормотать: «Белла, чёрт возьми, убьёт меня. Белла, чёрт возьми, убьёт меня».

Я тихонько смеюсь.

– Во-первых, Эдвард будет в норме, так что мне не нужно никого убивать. Во-вторых, – я глубоко вздыхаю, – он взрослый человек. Отвечать за него – не ваша работа.

И после этого предложения полное облегчение, которое я чувствую, зная, что Эдвард будет в порядке, уступает место некоторому негодованию.

– Зачем вообще ему надо было делать что-то такое глупое?

– Ну… он делал это раньше…

– Чего?

– Я знаю, знаю. Я предупреждал его, но… он настолько хорош в этом, что, думаю, мы поступили… беспечно, – вздыхает он. – Поверь мне, такого больше не случится.

– Будет лучше, если нет, – хмурюсь я.

Зная, что Эдвард будет в норме, я звоню Карлайлу, который обещает зайти вместе с Эсме, как только закончит работать. И теперь, лучше подготовленная к её вопросам, я звоню Мел.

– Ты уверена, что он будет в порядке? – спрашивает она меня сразу же, как я рассказываю ей о том, что случилось, и моё сердце сжимается от необузданного страха в её голосе.

– Он будет в порядке, – уверяю я. – Операция прошла хорошо. Доктор сказал, что ему понадобится пару месяцев восстановления, но он будет в полном порядке.

– Боже мой, – шепчет она, и я слышу слёзы в её голосе. – Боже мой.

– Мел, милая, он будет в порядке, – повторяю я успокаивающе. – Обещаю тебе. Твой дядя силён, как бык. И такой же упрямый, – прячу я бормотание под вздохом.

Но она слышит и, несмотря на слёзы, смеётся.

– Я буду через двадцать минут.

– Мел, доучись до конца дня. Это твой выпускной класс, тебе нужно получить весь материал. Кроме того, мне нужно, чтобы ты и Энджи забрали мои дневные классы. И можешь ты, пожалуйста, позвонить Джейку за меня и узнать, сможет ли он прийти в студию немного раньше? Все уроки закончатся в девять. Ты сможешь прийти после закрытия студии.

Она отвечает не сразу.

– Ты уверена, что мне не надо приехать сейчас?

– Да, Мел. Тебе не нужно проводить часы в больнице, наблюдая, как твой дядя просыпается после наркоза.

И я могу только представить те воспоминания, которые это, должно быть, разворошит, а я не хочу делать всё это для неё хуже, чем то необходимо.

– Если бы было что-то серьёзное, я сказала бы тебе приехать, Мел.

Я слышу её облегчённый вздох.

– Ладно, тётя Белла. Я тебе верю. Увидимся позже. И не беспокойся о студии. Всё будет под контролем.

– Знаю. Я тоже тебе верю.

– И когда дядя Эдвард проснётся, скажи ему… скажи ему, что я его люблю. И тебя я тоже люблю.

Ей недостаёт нескольких месяцев до восемнадцатилетия. Её наибольшие заботы до сих пор заключаются в регистрации на летние занятия, которые она будет посещать в Джульярде, прежде чем поступит туда осенью, и в планировании двухнедельного путешествия в Пуэрто-Рико, которое Эдвард и я дарим ей в качестве подарка на выпускной. И хоть она так выразительна в своём танце и своих поступках, она больше похожа на своего дядю, когда дело доходит до выражения её чувств вслух – это не происходит с лёгкостью.

Так что я могу только догадываться, насколько отвратно она себя чувствует, раз нуждается конкретно в этих словах сегодня.

– Тоже люблю тебя, Мелли.

***

Когда медсестра наконец-то приходит за мной, меня проводят в маленькую палату с приглушённым светом, и единственные звуки, которые там можно услышать – это тихий шум капельницы, подключённой к руке Эдварда, и слабые голоса из комнаты медсестёр дальше по коридору.

Последние несколько минут я колебалась между чувством облегчения от того, что Эдвард в порядке, и расстройством от того, что он совершил такой глупый рисковый поступок. Но теперь, когда я оглядываю его, меня накрывает такая волна облегчения, радости и чистой, неподдельной любви, что все вопросы отпадают.

Он лежит на больничной кровати, глаза закрыты, а плечо обёрнуто во что-то, что выглядит как мили белых марлевых повязок. Другое плечо обнажено – твёрдое, туго обтянутое кожей, напоминающее мне о силе, которая скрыта за этими повязками. Его волосы приглажены назад, из-за чего он выглядит моложе своих тридцати трёх лет и гораздо невиннее, чем я его знаю.

Я сажусь на стул возле больничной кровати, тихо пододвигаясь, чтобы иметь возможность наблюдать, как его грудь поднимается и опускается под тонкими одеялами, накрывающими его. Когда тянусь рукой и скольжу пальцами по его тёплой небритой щеке, его глаза медленно приоткрываются. Требуется лишь секунда, чтобы понять, что они расфокусированные и пустые. Он снова закрывает их три секунды спустя.

– Как ты себя чувствуешь? – шепчу я, хотя даже не уверена, что он услышит или, что важнее, поймёт меня.

– Как дерьмо, – отвечает он.

Несмотря на грубое слово, хрипловато произнесённое, его голос никогда не звучал для меня прекраснее.

–  Доктор сказал, что ты будешь в порядке.

Он молчит. Полагаю, он снова заснул.

– Детка… – говорит он, растягивая слоги, глаза всё ещё закрыты. Когда он облизывает свои губы, я инстинктивно бросаю взгляд на пластиковый кувшин воды, всегда имеющийся в больничных палатах. Он стоит на его прикроватной тумбочке вместе с несколькими одноразовыми стаканчиками, но мне было дано указание не давать ему никаких жидкостей, пока последующие от наркоза эффекты не исчезнут.

– Ты здесь, – лениво улыбается он. – Я видел тебя… каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел тебя… люблю тебя… так сильно.

– Конечно я здесь, Эдвард, – я останавливаюсь. – А тот трюк, который ты выкинул сегодня, не похож на что-то, что делает влюблённый человек. Он больше похож на действия человека, отчаявшегося покончить с несчастливым браком.

Я хочу ударить себя, как только слова покидают рот, но Эдвард слабо посмеивается.

– Это был тупой трюк, да, – его речь невнятна.

Он замолкает снова.

– Эдвард… – я вздыхаю, пробегаюсь пальцами по его медным волосам. – Я не знаю, что бы я делала, если бы потеряла тебя.

– Я никуда не собираюсь, – отвечает он с вялой полуулыбкой. – Ты застряла со мной, детка. Я пока ещё не оставляю тебя.

– Не только меня ты бы оставил.

Снова я хочу треснуть себя рукой по рту за то, что упрекаю его сейчас – СЕЙЧАС, когда его только вывезли из операционной, и когда, очевидно, он ещё толком не пришёл в себя. Но в своей голове я вижу себя, кормящую ребёнка в одинокой постели, и Мел, пришедшую посидеть рядом и грустно устроившую свою голову на моём плече.

– Я не оставляю тебя и Мел, – говорит он, будто читает мои мысли. – Вы – мои девочки.

Несмотря на почти непреодолимое желание произнести следующие слова – сказать ему, что он оставил бы не только Мел и меня, в этот раз я себя сдерживаю. Не время и не место для сообщения таких новостей.

Эдвард открывает глаза, остекленевшие и дезориентированные, и пытается встретиться со мной взглядом.

– Что? – спрашивает он.

– Что «что»? – говорю я.

Он смеётся и закрывает глаза снова.

– Блядь, у меня кружится голова. И ты… ты так крепко сжала губы вместе. Напоминает мне о том, что делает Роуз, когда пытается скрыть что-нибудь.

– О чём ты говоришь? – переспрашиваю я, но мой голос виновато дрожит.

Эдвард снова открывает глаза, но несмотря на то, как сильно он пытается сфокусироваться, глаза сходятся вместе, заставляя его снова их закрыть.

Тем не менее его рот приподнимается в полуухмылке.

– Я вижу двух тебя, – фыркает он. – Двух самых великолепных и сексуальных женщин в мире. Это было бы нечто. Ты чертовски горяча, знаешь это? Моя сексуальная танцовщица. Ты станцуешь для меня, секси-танцовщица?

Да, он не в себе.

– Не сейчас, – бормочу я, улыбаясь, пока поглаживаю его лицо. – Доктор сказал, что может пройти пара часов, прежде чем ты полностью отойдёшь от наркоза.

– Белла, я пьян, – улыбается он.

– Ты не пьян, Эдвард. Это наркоз.

– Клянусь, детка, я говорил им не давать мне этого.

– Эдвард, тебе нужна была операция. Конечно же они должны были дать тебе его. Я поговорила с доктором, и он уверил, что с тобой всё будет в порядке, как только действие наркоза закончится.

Своей здоровой рукой он тянется и обхватывает ту мою руку, которой я гладила его лицо. Несмотря на всё, его хватка крепкая и сильная.

– Останься со мной, Белла. Моя идеальная Белла. Ты – моя жена… моя жизнь.

– Я останусь, Эдвард. Я никуда не собираюсь. Мел тоже будет здесь через некоторое время.

Он вяло улыбается.

– Моя Мелли-Мел. Мой… ребёнок.

– Спи, малыш. Я здесь, с тобой.

– И потом ты расскажешь мне то, что скрываешь?

Я не могу не рассмеяться.

– Я ничего не скрываю.

Он приоткрывает один глаз.

– Белла, я обдолбанный, не мёртвый, – потом закрывает его и посмеивается.

Я фыркаю, но он больше ничего не говорит, потому что на этот раз проваливается в сон.

***

Роуз приезжает немногим позже. Сью присматривает за малышом, так что у неё есть примерно девяносто минут до того, как ей нужно будет вернуться домой и покормить Эммета-младшего. Эдвард спит весь её визит, и когда она уходит, с облегчением убедившись, что её брат будет жить, я обещаю держать её в курсе событий.

Эдвард просыпается, когда приезжает Мел, но он всё ещё немного усталый, поэтому засыпает снова минут десять спустя. Пока он отдыхает, мы с Мел стоим за дверью, обсуждая его неважное состояние.

– Боже, наркоз действительно проделал с ним неплохой трюк! – говорит Мел.

– Да. Однако он будет в порядке.

– Агх, он такой идиот!

Кажется, от милых словечек для дяди не осталось и следа.

– Мел.

– Прости, я не хотела быть неуважительной, но он мог умереть!

– Ну, давай поблагодарим бога, что он этого не сделал, да? И будем надеяться, что он понимает, как глупы были его действия.

– Думаешь, он поймёт? – спрашивает она, скептически приподнимая бровь. – Ты знаешь, каким дядя Эдвард может быть.

– Трудно было вразумительно с ним поговорить, пока он не спал, но да, думаю, он поймёт.

Следующие посетители – Карлайл и Эсме, но Эдвард и их пропускает, потому как не просыпается до намного более позднего момента, когда часы посещения уже закончились, и остаться может только супруг. У него наконец-то более ясная голова, хотя то, как он морщится, гримасничает и сжимает глаза, закрывая их каждые несколько секунд, говорит о том, что ему очень больно.

– Хочешь, чтобы я попросила медсестёр дать тебе что-нибудь? – спрашиваю я.

Он стоически качает головой.

– Нет. Нет, я в порядке.

– Но если тебе нужно болеутоляющее…

– Я в порядке, Белла, – его голос не оставляет места для дискуссии. На самом деле, насколько опьянённым и подобревшим он был под действием наркоза, настолько же ворчливым говнюком он проснулся.

– Ты пропустил всех, кто приходил.

– Я видел Мел, кроме вас я больше никого не хочу видеть.

В конце концов приходит доктор и говорит с Эдвардом и со мной о процедурах и о том, что потребуется для восстановления. Всё это время Эдвард наблюдает за ним недоверчиво.

– Когда я могу поехать домой? – спрашивает он сразу же, как доктор заканчивает говорить.

– Может, завтра, может, через день. Посмотрим.

– И когда я смогу вернуться к работе?

– Не раньше, чем через два месяца, по крайней мере, мистер Каллен.

Эдвард трясёт головой.

– Это не вариант.

– Эдвард.

– Нет, – наотрез говорит Эдвард. – Возможно, я могу оставаться дома неделю или две, но…

– Мистер Каллен, у вас было тяжёлое смещение плечевого сустава вдобавок к разрыву связок. Вы должны позволить травме зажить. Если вы попытаетесь усердствовать раньше, чем плечо будет к этому готово, вы в итоге закончите с необратимыми повреждениями.

– Я должен работать.

– То, что ты должен сделать, так это позволить своему плечу зажить, – говорю я, пытаясь удержать свой нрав в узде. – Сейчас, с нашими сбережениями и студией, мы, безусловно, можем позволить себе, чтобы ты оставался дома так долго, как потребуется.

Он смотрит на меня так, словно его только что предали.

– Кроме того, – говорю я, пытаясь звучать более примирительно, – мы сможем проводить больше времени вместе.

***

Через три дня принудительного двухмесячного больничного Эдварда я, блядь, готова его убить. Если бы существовало олицетворение язвительной, угрюмой, задумчивой, неблагодарной задницы, то им был бы Эдвард.

Он настаивает, что должен вернуться на работу, что неправильно то, что я буду обеспечивать нас следующие несколько месяцев. Я называю его женоненавистником и шовинистом.

– Чертовски верно, – говорит он.

Разумеется, он не был в настроении, чтобы узнать о том, что станет папой. И у меня не было настроения рассказывать ему.

– Что насчёт Мел? – ноет он однажды утром.

Мы на кровати, я стою позади него на коленях, разминая его шею и здоровое плечо, чтобы посмотреть, не облегчит ли это его плохое настроение, но он продолжает брюзжать. Он ощущается скованным и напряжённым, и хоть обычно касаться и сжимать его сильные выразительные мышцы – это приятный и чувственный опыт, прямо сейчас я своими же руками хочу его придушить.

– Мы ведь собирались отправить её в Пуэрто-Рико летом. Это был подарок на выпускной. И теперь что, она лишится своего подарка, потому что какой-то тупой всезнающий доктор сказал, что я должен сидеть здесь?

Я закатываю глаза, сопротивляясь побуждению выбить из него всё дерьмо.

– Я говорила с Abuela, и мы решили, что Мел может поехать с Беккой вместо нас. Мел не против нового плана.

– Обожаю, что спросили моё мнение об этом плане, – кисло заявляет он.

Я прекращаю свои манипуляции.

– У тебя есть лучшее решение?

Он угрюмо молчит.

– Нет.

– Тогда отлично, – говорю я, продолжая массировать.

– Но ты не думаешь, что Мел слишком молода, чтобы лететь в отпуск без нас? Ай! Что за чёрт?

Мне нужна вся моя сила духа, чтобы облегчить своё давление, прежде чем я вотру его в землю.

– Эдвард, выбери. Ты хочешь найти решение, чтобы Мел не упустила свой подарок на выпускной, или ты хочешь заставить восемнадцатилетнюю девушку оставаться дома, пока её тётя и дядя не смогут составить ей компанию? Так или иначе, мы не поедем в Пуэрто-Рико этим летом.

– Без разницы, – шипит он. – У тебя, кажется, в любом случае есть все ответы.

Я еле сдерживаю свои ругательства и желание наорать на него за то, что если бы он не был таким блядски глупым и не полез бы на подмосток без страховки, то мы все поехали бы в отпуск этим летом, лежали бы на тёплом песке…

Даже я со своим большим животом.

Я без сна лежу ночью на кровати, думая о малыше, о котором до сих пор ему не рассказала.

Но когда я должна была это сделать? Когда он сердится на меня за то, что я принуждаю его поберечь себя? Или когда хрипит и пыхтит, пока я звоню своему режиссёру сказать, что моему дублёру нужно заменить меня в роли Марии на следующие пару недель? Или я должна сказать ему, пока он осуждающе смотрит на Мел, когда она настойчиво утверждает, что они с Джейком справятся с дневными классами в течение следующих двух недель, и поэтому я могу остаться с ним дома? Энджи занята последними свадебными приготовлениями, после этого она уедет в свой медовый месяц на пару недель, поэтому Мел, Джессика и Джейк будут работать вместе с остальной частью нашего персонала.

– Дядя Эдвард, – говорит Мел на следующее утро, сидя напротив него за столом; Эдвард находится дома уже четыре дня, что ощущается как четыре месяца. – Ты действительно боль в заднице.

– Почему? – спрашивает он. – Потому что мне не нравится чувствовать себя бесполезным?

Я поднимаю глаза к потолку, пытаясь игнорировать его, и делаю обжигающий глоток своего утреннего café con leche. Я знаю, что мне необходимо перестать пить кофе из-за беременности, но папочка ребёнка так чертовски сильно действует мне на нервы, что если я не выпью чашку кофе утром, боюсь, я могу убить его как только Мел уйдёт в школу. У него только одно здоровое плечо сейчас. У меня две сильные танцорские ноги.

Я его уделаю.

– Нет, – отвечает Мел, – потому что ты всегда говорил мне, что я должна понимать, когда я впадаю в детство, но ты, очевидно, не видишь, что сейчас сам ведёшь себя, как ребёнок.

– Нет, – кратко отрезает он. – Вы все пытаетесь обращаться со мной, как с ребёнком.

– Чёрт возьми, нет. Одного ребёнка более чем достаточно, – бормочу я.

– Что? – переспрашивает он.

– Ничего, – фыркаю я.

Мел поджимает губы, переводя взгляд на меня.

– Ладно, тётя Белла. Удачи с мистером Капризные Штаны сегодня.

Я снова фыркаю, машинально потягивая свой кофе.

– И не беспокойся о студии. У меня всё под контролем.

– Хорошо, спасибо, Меллита. Эй, у Джессики сегодня должен быть выходной, но она сказала, что не против прийти, если ты думаешь, что вам с Джейком нужна помощь?

Мел хмурится.

– Мхм… нет, мы справимся.

– Оки-доки, – улыбаюсь я.

***

Как только выхожу из душа, я слышу слабый шум рабочих инструментов, сопровождаемый звуками чего-то разрывающегося – всё это в компании тяжёлого ворчанья.

– Этому ублюдку лучше даже не… – бормочу я, оборачивая вокруг себя полотенце, и быстро выхожу из ванной.

Разумеется, когда я незаметно захожу в столовую, почти ломая себе шею, когда поскальзываюсь на каплях на деревянном полу, я нахожу Эдварда присевшим у стены и срывающим панельную обшивку, которую мы решили поменять пару месяцев назад. Он делает всё одной рукой, потому что другая его рука крепко перевязана у груди, чтобы поддерживать его плечо, которым он не должен двигать ВООБЩЕ.

– Что, чёрт тебя дери, ты делаешь?

– Думаю, это довольно очевидно, – говорит он, даже не поворачиваясь ко мне.

– Но… но, – бессвязно говорю я, – ты не должен напрягаться!

– Белла, я в порядке, – его тон подразумевает, что я очень нелепа – и всё это, когда он отрывает ещё несколько кусков от стены, постанывая и ворча при этом.

А я стою там, наблюдая за ним, вся мокрая и крепко сжимающая кулаками полотенце, прикрывающее меня, в то время как с моих влажных волос вода капает на пол. И хоть я и пытаюсь глазами прожечь дыру в его голове, он, вероятно, не чувствует этого.

– Если ты повредишь плечо, – шиплю я сквозь зубы, – тебе лучше НЕ приходить плакаться ко мне.

– Понял.

***

Продолжение ауттейка >>>