Обратно через хлипкую входную дверь я ввалилась двенадцать часов спустя после выхода из дома.

Ну что за денек!

Плеснула себе вина — дешевого и красного, то есть такого, как я люблю, — и залпом, не смакуя, осушила бокал. Огненный шар опустился в желудок и, разогнав кровь, заглушил муки голода, терзавшие меня похлеще одиночества. С полупустой бутылкой и пледом, который прихватила с кровати, вылезла через кухонное окно на крышу и, несмотря на крутизну, вскарабкалась на самую верхотуру — так близко к небу, как только смогла.

Ночной Париж — потрясающее зрелище.

Мне все еще казалось, что это сон, особенно в такие моменты, как сейчас, когда я, безмолвная, забиралась высоко-высоко от земли, даже выше квартирки, спрятанной под самой крышей. Фонари окрасили небо в пыльно-розовый цвет, звезды сделались невидимыми. Шум улицы сливался в монотонный гул, сквозь который иногда пробивались гудки, шелест шин и возгласы случайных прохожих. Эйфелеву башню было не увидать, но зато где-то справа, если прищуриться, выходило разглядеть Сену и Триумфальную арку.

Продолжая потягивать вино, я поплотнее закуталась в плед. Выстиранный домовладелицей, он пах как она — ромашкой и нафталином. В квартирке я пробыла всего пару дней, но отчего-то чувствовала себя тут как дома, будто наткнулась на родное гнездо, о существовании которого даже не подозревала. Нашла я ее совершенно случайно. Удобно расположенная на улице кардинала Лемуана, она была очень дешевой. И тому имелась очень веская причина.

По правде, несколько очень веских причин.

Квартирка ютилась в мансарде столетнего скрюченного домишка, зажатого между двумя современными зданиями из стекла и металла, и была настолько крошечной, что если бы я одновременно вытянула руку и ногу, то прикоснулась бы к каждой стене. Тут имелась ванная размером не больше чулана для швабр, а еще двуспальная кровать, чудом втиснутая между кухонной мойкой и старым потертым креслом. Утварь в буфете у плиты покрылась ржавчиной, в цветке, что притулился на подоконнике, едва-едва теплилась жизнь. Трубы гудели. В понедельник после обеда соседи снизу громко занимались сексом. Прямо у входной двери сама по себе росла ежевика, и стоило мне шагнуть за порог, как она сразу же цеплялась за пиджак. Ночью в квартирке стояла стужа, днем — жара покруче, чем в седьмом круге ада. Так что либо ледяное озеро, либо огненное инферно — среднего было не дано.

Несмотря на все это, я мгновенно влюбилась. Половицы были податливыми, выглаженными босыми подошвами людей, что ходили тут на протяжении века. На стенах лупилась краска — целых двенадцать слоев! — синяя на красной, желтая на зеленой. Окна — от пола до потолка — были с двойными стеклами, из-за чего даже в солнечный день мне казалось, будто мир скрывается за пеленой дождя. Еще имелись шторы из плотного бархата — бледно-голубые, словно утреннее небо. Тарелки с узором из роз и золотой каймой — хрупкие и роскошные. Мойка из меди с ручной чеканкой. Ковер из серого шелка.

И отсюда открывался невероятный вид.

Неторопливо попивая вино, я наблюдала, как вокруг суетится город. Ночь даже не делала попыток утихомирить весь этот хаос и кавардак. Придавленный темнотой, город, который никогда не спит, просто снижал обороты. То же самое сейчас происходило у меня в голове.

Сегодняшний день был потрясающим.

Шеф-поваром пятизвездочного ресторана Cobéa был Филипп Белиссан. Мировая знаменитость. Легенда. Маэстро. С преданными поклонниками, шестью кулинарными книгами и восемью ресторанами, названными его именем. Предполагала, что меня попросят постоять в сторонке и, держа руки при себе, наблюдать за работой профессионалов. Предполагала, что меня будут учить. Что я стану прислушиваться и присматриваться откуда-нибудь из закутка. Когда понадобится лишняя пара рук, я на мгновение покажусь, а потом снова скроюсь в тени. Но меня, наоборот, бросили прямо в воду и даже не удосужились выяснить, есть ли она. Вручили фартук, второпях провели по кухне, огласили безумный список сотрудников — я не запомнила даже нескольких имен! — и всучили заказ на десять десертов, на приготовление которых у меня оставалось не больше четырех часов.

Вот это доверие!

Все эти четыре часа я провела где-то неподалеку от рая. Кухня в Cobéa была высший класс, и нежданная ответственность представлялась мне подарком, пакетом, который нужно открывать бережно и неторопливо, иначе содержимое может взорваться. Я взбивала масло, молола специи и глазировала пирожные до тех пор, пока легкие не превратились в чистейший сахар, вспотела и изгваздалась, утратила связь с собственным телом, но наслаждалась каждым мгновением.

Мне исполнилось двадцать четыре года. Юная, чуть ли не со школьной скамьи и лучшая в выпуске кулинарной школы. Одному богу известно, как я очутилась в гастрономической столице мира! Возможно, надо благодарить удачу. Возможно, рок. А возможно, чью-то ошибку. Но как бы там ни было, спорить с судьбой я не собиралась. Ведь именно она привела меня, девушку, чьи мечты были настолько огромными, что не вмещались внутри нее, с канзасской фермы прямо на одну из парижских крыш.

Несколько часов спустя, когда город немного притих, а небо стало светлеть по краю, я влезла через окно обратно в квартирку. Приняла быстрый — только чтобы смыть тонкий слой муки и сахара — душ, выпила еще один бокал вина и уснула до того, как голова коснулась подушки.

Мне приснился сливочный крем.

Марсель был ходячим противоречием.

Высокий и широкоплечий, он выглядел так, словно мог поднять школьный автобус, но говорил как двенадцатилетняя девчонка. Притом что шея его была размером с мое бедро, Марсель неизменно щеголял маникюром и мастерски выщипанными бровями. Скорее всего, по утрам вдвое дольше, чем я, торчал перед зеркалом. Вот для сравнения. Сегодня моя прическа выглядела как небрежный пучок на макушке, о бровях я давным-давно и вспоминать забыла, а Марсель вымазал веки бледно-сиреневым, а ногти — сапфировым, галстуку в тон.

— Передай ему, что мне не интересно, — отмахнувшись от Марселя, я принялась аккуратно соединять половинки макарунов и настолько погрузилась в это пастельно-миндальное великолепие, что реальный мир отошел на второй план. В такие моменты я становилась зеленой, словно фисташка. Розовой, как шиповник. Желтой, подобно лимону. Бледно-голубой, точно ежевика. Темно-коричневой, будто шоколад. Белоснежной, типа цветка ванили.

Скорее всего, меня спрашивал хмырь. Скорее всего, вчера потащился за мной до работы, ну а сегодня приперся для второй попытки. Скорее всего, рассчитывал, что я выскочу, да как брошусь к его ногам. Скорее всего, от него все еще пахло куревом и пережаренной курицей. И мне, скорее всего, опять понадобится убегать со всей дури.

— Не думаю, что ты сможешь сказать ему нет, ma chére, — не отступился Марсель; на лице у него играла озорная улыбка. — Хотя, если ты не хочешь с ним заморачиваться, то я точно хочу. — Он принялся театрально обмахиваться рукой. [Ma chére — дорогая.]

Вытерев руки о фартук, я подошла к дверям, отделяющим жаркую и шумную кухню от прохладного и спокойного обеденного зала, и посмотрела через овальное окошко.

У меня отвисла челюсть.

В отдельной комнате, за столиком, известном как Vous et moi tableau, расселся хлыщ. Сегодня он надел другой костюм, скорее голубой, чем серый, а волосы зачесал назад мокрой расческой. Снова хмуро пялился в телефон и, бормоча что-то себе под нос, неистово печатал. Охренительный. Похожий на комок нервов. Сексуальный. Как и вчера. [Vous et moi tableau — столик на двоих.]

— Трахни меня! — выдохнула я.

— И меня, пожалуйста! — хихикнул за спиной Марсель.

— Я не могу выйти в зал в таком виде, — осмотрев себя, проворчала я. Фартук был весь в шоколаде, муке и нормальном таком слое заварного крема, а сама я с головы до ног перемазалась в сахарной пудре. Марсель взял меня за локоть, развернул лицом к себе и, утерев полотенцем пот со лба, решительно вытолкал за дверь.

Очутившись в обеденном зале, я привлекла к себе чересчур много внимания. Элегантная, вся в жемчугах и бриллиантах, публика не переставала таращиться, пока я, кухарка, вместе со своим грязным фартуком появившаяся посреди антуража из резного хрусталя, потащилась непонятно куда: столик, за которым устроился хлыщ, был плохо виден из общего зала. На плечи мужчине падал слабый свет и, казалось, будто его волосы слегка поблескивают в полумраке. Когда я подошла совсем близко, хлыщ наконец оторвался от телефона.

— Что ты тут делаешь?

Он вскинул взгляд — и у меня перед глазами закружилась комната.

Это все обезвоживание. Не иначе.

— Тебе тоже привет. — Хлыщ поднялся из-за стола и одернул пиджак, по лицу его расплылась улыбка. — Мне захотелось выяснить, не врала ли ты насчет кондитера. Вижу, нет, не врала.

— Не помню, чтобы говорила, где работаю.

— Я следил за тобой.

— Нисколечко не страшно, — попробовала я пошутить, хотя начала опасаться, что сменила одного хмыря на другого. — Ты пришел, чтобы поужинать?

— Нет. Я пришел за десертом, — произнося это, хлыщ не только не отвернулся, а, наоборот, впился в меня взглядом-лазером, словно хотел сорвать всю одежду. Прямо посреди ресторана. И как раз в этот момент появился официант, чье имя я не удосужилась запомнить. В руках у него был поднос, заставленный десертами. Теми самыми десертами, над которыми я корпела целый рабочий день. На довольно помпезном блюде возлежал фунтовый маковый кекс с глазурью из лавандового маскарпоне и лимонного крема. В луже ликера Grand Marnier плавал густой шоколадный ганаш с засахаренными фиалками и карамелизированным кумкватом сверху. На белоснежном фарфоре покоился торт из поджаренных орехов макадамия, пропитанный кокосовым кремом и украшенный хворостом из шоколада. Наблюдались там лимонные вафли с прослойкой из сливочного крема с ароматом роз и подсоленные медовые соты с крем-фрешем. Пряный кекс с заварным кремом из пахты подавался в миске цвета индиго, компанию ему составляли груши-пашот. Еще обнаружился террин из ревеня с густыми топлеными сливками и звездочкой бадьяна. Спустя мгновение двенадцать десертов — один лучше другого — закружились по столу, как люди на танцевальной вечеринке.

— Ты собираешься все это съесть? — Брови мои взлетели на лоб: хлыщ точно впадет в диабетическую кому.

— Да, — кивнул он и жестом указал на свободное место напротив себя. — А ты поможешь.

— Я не могу. Времени нет. — На языке у меня чувствовался вкус лавандового маскарпоне и нежных весенних цветов. Подсоленных медовых сот. Пышного сливочного крема. Идеальной груши-пашот. Я облизнулась.

— Уверен, что уж две-три минуты без тебя как-нибудь обойдутся. — Хлыщ словно прилепился взглядом к моему рту — пришлось втянуть язык обратно.

Я посмотрела в сторону кухни — в окошке маячил довольный Марсель — и закатила глаза. В духовке дожидался торт, в холодильнике застывало желе, а в чаше миксера, наверное, уже сворачивалась глазурь — достаточно причин, чтобы развернуться и уйти, но я ничего не смогла с собой поделать.

И уселась на стул.

— Две минуты.

Хлыщ выпрямил спину, нацелился вилкой — одним словом, приготовился — а потом резко вонзил ее в панна котту с соусом из маракуйи. Пока жидкий соус растекался по тарелке, я улучила возможность и присмотрелась к хлыщу. Определенно старше меня, как минимум лет на десять. Худое лицо с резкими, выразительными чертами. На виске три седых волоска, в уголках глаз едва заметная паутинка «гусиных лапок».

— Ты часто такая взъерошенная? — вырвал меня из мыслей голос хлыща.

Очевидно, он только-только заметил, какая я неопрятная: грязный фартук, не волосы, а торнадо, — и вылупился от удивления. Мне стало любопытно, а всю ли муку с моего лица стер Марсель.

— Когда печешь, иначе не получается, — пожала я плечами и принялась сковыривать присохший к рукаву шоколад.

— Я-то думал, что опрятность — это признак мастерства. — Хлыщ поднес вилку ко рту.

Я знала, что именно он сейчас почувствует. Взрывную смесь душистых ягод, терпкой, вязкой начинки и нежной, сливочной корочки. У меня аж слюнки потекли.

— Так и есть. Но только в кулинарии. Шеф-повара выглядят безупречно. А мука — совершенно непредсказуемая штука.

В этот момент к столику, явно нервничая из-за того, что приходится прерывать разговор, подошел официант и, нагнувшись к хлыщу, заговорил:

— Месье Антуан, — официант на секунду с почтением прижал местный телефон к груди, а потом протянул его хлыщу, — это вас.

— Пусть оставят сообщение, — отрывисто, не оставляя места для спора, отрезал хлыщ. Он даже не удостоил официанта взглядом, так как увлекся очередным десертом — на этот раз кокосовым тортом — и с полным ртом пробормотал: — Я занят.

Официант, чтобы соблюсти приватность, наклонился ниже и приглушенным тоном уточнил:

— Ваша мать, месье. Она сказала, что это очень важно.

Хлыщ неспешно разжевал кусок торта, проглотил его и соизволил повернуться к официанту.

— В таком случае, пусть оставит сообщение, — повторил он, в голосе его слышались нотки раздражения. Официант бросился наутек, а хлыщ, ловко поддев вилкой грушу-пашот, закинул ее между губ и от удовольствия закатил глаза.

— Délicieux, — прошептал он, — бесподобно. Ты просто обязана это попробовать, — и протянул мне вилку с грушей. [Délicieux — вкусно.]

— Уже пробовала.

Хлыщ прищурился, рука с вилкой даже не дернулась.

— Порадуй меня, Лолита.

Я втянула грушу в рот. Могла бы поклясться, что хлыщ застонал. Я застонала следом — ну, потому что, господи боже!.. что за груша! Я использовала высокосортный красный чай ройбуш, и тот придавал размягченному фрукту насыщенный ванильный привкус. Палочка корицы и перец-горошек, которые я бросила в чай, оставляли на языке приятное ощущение тепла. Последним штрихом стал бадьян, ответственный за едва заметный лакричный оттенок.

А хлыщ-то оказался прав. Как же, сука, вкусно!

— Все это ты приготовила?

Хлыщ оглядел картину на столе — выбирал, что бы попробовать дальше: сливочный крем с ароматом роз, медовые соты или же лимонные вафли — такие тоненькие, что, казалось, хрустнут, едва прикоснешься к ним вилкой. Когда он наконец стал подносить десерт ко рту, я, пытаясь сдержать безумно бьющееся сердце, кивнула.

— Да, — продолжая подсматривать, как он перекатывает во рту очередной кусочек, выдохнула я.

— Ты не лишена способностей.

— Как и ты. Ты все время следишь за незнакомыми девушками?

— Нет, не все время. Только когда они притворяются моими любовницами, а потом отказываются назвать свое имя.

Я стала свидетелем, как он снимает пробу с каждой тарелки, как угощает меня то одним, то другим десертом, как от укуса к укусу все больше и больше хвалит мои способности. Было странно, но приятно видеть, какое явное удовольствие получает мужчина от плодов моей нелегкой работы. Видимо, оттого я и провела за столом гораздо больше обещанных двух минут.

Верный своему слову, хлыщ без особой помощи с моей стороны умудрился умять все до последней крошки. Вилкой соскреб остатки с последней тарелки, откинулся к спинке стула и, удовлетворенно вздохнув, одарил меня хулиганской улыбкой.

— Просто совершенство. Спасибо. Я очень доволен обедом, хотя и переел. — Хлыщ встал из-за стола, застегнул пиджак на две пуговицы, ладонью пригладил зачесанные назад волосы. — Жаль с тобой расставаться, но пора возвращаться к работе. Труба зовет.

Я выпятила на него глаза.

— Не понимаю. Зачем ты приходил? Чего тебе от меня надо?

— Чтобы ты влюбилась.

— В кого? — поинтересовалась я.

— В меня. — Он резко развернулся и неторопливо вышел через переднюю дверь на улицу, а я, полностью утратив дар речи, осталась с открытым ртом сидеть за столом с пустыми тарелками.