На этот раз я все-таки заскочила в цветочную лавку.

Чтобы выбрать цветок, изысканный нежно-розовый цветок, мне понадобилось ровно сорок семь минут, поэтому я опоздала в бистро ровно на сорок семь минут. Отчасти нервничая, отчасти опасаясь появиться на несвидании, я не спеша заправила пион за ухо, а потом недолго послонялась по улицам.

Я надела платье.

Разве это не превращало несвидание в свидание?

До недавней судьбоносной встречи мне довелось несколько раз проходить мимо бистро, но я вообще не обратила на него внимание. Кафе Les Deux Magots уверенно оккупировало угол двух улиц; снаружи имелась терраса, сплошь уставленная миниатюрными столиками и огромным количеством стульев. По моему представлению, место идеально подходило для наблюдения за горожанами: только и надо, что попивать макиато да покуривать сигаретку. Я сделала мысленную заметку вернуться сюда воскресным утром и от души повеселиться.

Хлыщ — волосы, как и раньше, были зачесаны назад — непринужденно скрестив ноги в лодыжках, устроился за прежним столиком возле окон и по обыкновению злился на телефон. Сегодня на нем был костюм цвета черного оникса, под ним — светло-голубая рубашка, из верхнего кармана пиджака торчал белый платок. Когда я подошла, хлыщ поднял на меня глаза и улыбнулся. Клянусь, на долю секунды планета перестала вращаться вокруг собственной оси!

— Ты пришла. Я думал, ты меня прокатила. — Выражение на его лице было нежным, но взгляд, который блуждал по моему лицу, казался напряженным. Хлыщ потянулся ко мне и до того, как я поняла, что происходит, крепко прижался губами к внешней стороне моей руки. Огненное дыхание. Легкая небритость. Тепло пальцев на моей ладони. Сердце скакнуло сразу на три ступени и бешено заколотилось.

— Не понимаю, ради чего пришла, — призналась я и, чувствуя, что теряю разум, задыхаюсь и еще чуть-чуть — и у меня закружится голова, отдернула руку.

— Очевидно, ради le boudin noir, — снова улыбнулся он и выдвинул для меня стул.

Никто и никогда такого для меня не делал.

Вообще никогда.

— Нет, определенно не ради нее — скривилась я от отвращения и, усевшись на стул, позволила хлыщу придвинуть тот ближе к столу. — Но розового вина, пожалуй, выпью.

Хлыщ кивнул, небрежно щелкнул пальцами — рядом тут же, словно стояла наизготовку, появилась официантка — и он на беглом французском, который заметно менял его манеру говорить, заказал несколько блюд. Я поймала себя на том, что пялюсь на его рот. Не то чтобы губы хлыща казались мне узкими — скорее тонкими, а еще они имели самый приятный оттенок красного и были гладкими, мягкими и манящими.

— Ты чудесно выглядишь. Тебе идет этот цвет.

Я очнулась от грез — перестала глазеть на его рот — и увидела, что он так и пожирает меня глазами. Из-за желтого платья кожа моя действительно смотрелась менее бледной, чем обычно, но я не знала, вдруг он говорил о чем-то другом. Сегодня я высушила волосы на воздухе, вообще не накрасилась и напялила босоножки на плоской подошве. Ну, потому что фен, тушь и каблуки, что и говорить, точно превратили бы несвидание в свидание.

— Это не свидание.

В ответ на мое выступление хлыщ слегка приподнял брови, но, судя по всему, оно его не обидело.

— Я делаю тебе комплимент, а ты начинаешь насмехаться над нашим обедом. Может, это и не свидание, но уж точно не деловая встреча.

Я отвела взгляд от хлыща, с благодарностью приняла бокал и, потягивая вино, начала оценивать окружающую обстановку. Мы сидели прямо перед большими окнами с откинутыми створками, и к теплому парижскому воздуху примешивались насыщенные кухонные ароматы. На открытой террасе стоял шум, позвякивали фарфоровые кофейные чашки, витал сигаретный дым. Сквозь листву пробивались лучи солнца, а сотни разговоров сливались в восторженный гул. Внутри бистро было теплее, спокойнее: завсегдатаи, желавшие посплетничать за выпивкой, сидели близко друг к другу, а кухонные сковородки и посуда почти не издавали привычной какофонии звуков.

— Мне здесь нравится. — Я задумчиво покрутила в руке бокал. — Есть нечто такое… Кажется, будто я другой человек.

— Это место прославили написанные тут книги, — хлыщ усмехнулся так, словно я разгадала один из местных секретов. — «Улисс». «Гостья». Еще «Праздник, который всегда с тобой». Последняя книга исключительная. Я прочел ее дважды. — Он оглядел собравшуюся в бистро толпу, сдвинутые попарно столы, стулья, которые соприкасались спинками. — У писателей непростая жизнь.

— Представляю.

Хлыщ с задумчивым видом отхлебнул из стакана.

— Расскажи мне побольше о выпечке. Мне интересно.

— Не думаю, что она удержит твой интерес.

— Ты постоянно меня недооцениваешь, — покачал головой хлыщ. — Меня интересуют многие вещи. — Он наклонился вперед и, демонстрируя явную невоспитанность, положил локти на стол, а потом задорно улыбнулся. — И, прежде всего, ты. В данную минуту я испытываю к тебе глубокий интерес.

— Я самый скучный человек, с которым ты когда-либо знакомился. Даю слово. — Алкоголь наконец-то справился с моей неуверенностью в себе, и я, в очередной раз прилично отпив из бокала, стала смелее, чем была на самом деле. Я по-прежнему не понимала, что именно делаю здесь, с ним. Вот что это сейчас было?

— Позволю себе не согласиться. Мне все еще неизвестно твое имя.

— Лолита. — Посмотрев на него, я ухмыльнулась от уха до уха. Если по правде, то я изо всех сил старалась не расхохотаться.

— Не надо меня подкалывать. — Он прищурился, но потом покачал головой и ухмыльнулся.

— Изабелла, — вздохнула я. — Но так меня называет только мама.

— А тебе как нравится?

— Белла.

— Ах, Белла, — прошептал он и тут же лукаво улыбнулся, будто уже знал об этом.

— Марсель разболтал?

— Разболтал, разболтал, — снова улыбнулся он.

Вот дождусь встречи и убью этого педика с отполированными ногтями!

— А ты Антуан.

Хлыщ прищурился.

— Откуда тебе известно?

— Официант так тебя вчера назвал.

Он нахмурился.

— Так и есть, но, как по мне, какое-то вычурное имя. Одно из множества спорных решений, принятых моей матерью.

— Тогда как мне тебя называть? — Уж точно не хлыщом. Было у меня ощущение, что ему это не понравится.

— Предпочитаю второе имя. Эдвард.

— А что насчет работы? — Не успел хлыщ одарить меня тонкой, присущей только ему одному улыбкой и открыть рот, чтобы ответить, как я уточнила: — Насчет настоящей работы?

— Я же говорил. Слияния. Поглощения.

— И что это должно означать?

— Недвижимость. Я занимаюсь недвижимостью, — пленительным голосом уточнил он и в очередной раз ухмыльнулся.

Тут, к счастью, принесли заказанные блюда, и мне нашлось, на чем сосредоточиться, помимо сидящего напротив привлекательного мужчины. Целых двадцать минут мы никуда не торопились, а просто наслаждались едой, обмениваясь вздохами и взглядами. Еще он убедил меня попробовать кусочек — слава богу! — некровяной колбасы. Я выпила три бокала розового игристого вина и, когда стала вставать из-за стола, чтобы уйти, почувствовала, что у меня кружится голова. Эдвард, который поднялся одновременно со мной, взял меня за руку.

— Я хочу пригласить тебя на вечеринку по случаю дня рождения. — Скулы его слегка порозовели от бурбона, который он пил на протяжении всего обеда, глаза сверкали озорством, кожа пылала.

— Чьего дня рождения?

— Разумеется, моего.

— Твоего дня рождения?

— Да. Он завтра. Мать устраивает вечеринку, и я хочу, чтобы ты там была.

— И чего ты от меня ждешь? Чтобы я принарядилась и помалкивала?

— Да, чтобы принарядилась. И нет, я не жду, что ты станешь держать язык за зубами. Ты уже доказала, что это у тебя не получается.

В 21:31 раздался стук в дверь.

На вечеринку по случаю дня рождения Эдварда я опоздала уже на два часа, да и к гостям была не готова.

Вечер я провела, надувшись на весь свет. То залезала на крышу старого домишка, то устраивалась в кресле перед окном. Прикончила бутылку вина и ополовинила вторую. Выкурила полпачки модных черных сигарет — легкие стали гореть, а голова заболела так, словно я долго-долго валялась в куче саше. Все еще в шелковом, с вышивкой на воротнике халате, с взъерошенными волосами и голодная, я, словно зверь в клетке, бродила взад-вперед по комнате. Стук в хлипкую дверь напугал меня до смерти.

Я, как смогла, пригладила безумную копну волос, поплотнее запахнула халат и открыла дверь.

Эдвард.

На лестничной площадке. Один-одинешенек. В смокинге.

Ебать-колотить!

Ошеломленная, полностью утратив дар речи и задаваясь про себя вопросом, а не снится ли мне сон, я разинула рот, а потом оглянулась через плечо, ожидая, что найду себя на диване в полной отключке. Да я просто обязана лежать там и, запустив руку в трусы, пускать слюни! Но нет. Там меня не было. Я не спала. А вот Эдвард, наоборот, стоял прямо тут. И под тонким халатом я была абсолютно голой.

Ну я попала!

— Ты опоздала, — обвинил он.

— Я никуда и не собиралась, — помотала я головой.

— Это очевидно.

Слегка прижав меня к дверной раме, Эдвард протиснулся внутрь квартирки. В руках он держал бутылку шампанского и цветок, который, по всей видимости, сорвал на одной из безупречных клумб перед шикарными домами по соседству. Огляделся по сторонам, рассмотрел бутылки из-под вина, шторы и сигарету, тлеющую в пепельнице на подоконнике, потом зацепился взглядом за платье, висящее на двери в ванную, и любопытное выражение на его лице сменилось на явное недовольство.

Платье принесли в полдень, записки при нем не обнаружилось, впрочем, кто его прислал, было понятно. Шелковое, пурпурного цвета, с откровенным декольте — даже задним, и, судя по еще прикрепленному ярлыку, дорогущее. Самая красивая вещь, которую мне доводилось видеть. Примерить эту чертову штуку у меня не вышло даже ради прикола. Нечего и говорить о том, чтобы показаться в ней людям. Платье обошлось хлыщу в три месяца моей аренды.

— Что ты тут делаешь?

— Не мог перестать о тебе думать. Ты сводишь меня с ума, — продолжая пялиться на платье, пробормотал Эдвард и перевел взгляд на меня.

— Это взаимно, — обиделась я. — Считаешь, что можешь вот так запросто ворваться сюда с шампанским, цветком и в смокинге, а я буду радоваться?

— Именно так я и считаю, — ни с того ни с сего, словно заранее предполагал, что все так и будет, усмехнулся он.

— Поставь шампанское в холодильник, но цветок тут явно лишний, — я указала на дверь, но Эдвард опять не послушался и, проходя мимо меня, засунул цветок в вырез халата.

— Тут… мило, — задумчиво произнес он, пока убирал бутылку в холодильник.

— Как скажешь. Думаю, квартирка поместится в твоем лимузине, — пробубнила я и, вытащив цветок, выкинула его в окно. Как раз в этот момент Эдвард повернулся ко мне лицом — вместе со всеми этими губами, волосами и гребаными глазами.

— Не думаю. Но она совершенно точно поместится в моей гардеробной.

— Разве тебе не надо присутствовать на своем дне рождения?

Эдвард буквально прожигал халат взглядом, поэтому я поплотнее укуталась в шелк. Тогда хлыщ размеренным шагом стал подходить ко мне все ближе и ближе и шел так до тех пор, пока я спиной не уперлась в дальнюю стену. Он обнял меня за шею, а тазом вжался в живот.

— Мы тут болтаем, а там, скорее всего, торт режут, — зашептал Эдвард, а глазами все выискивал у меня на лице нечто, что, как мне думалось, вряд ли бы мог там найти.

— Не верится, что ты сбежал.

— Это мой день рождения. Что хочу, то и делаю.

— И что же ты хочешь делать? — зачем-то спросила я, хотя и так все понимала. Дело в том, что мне хотелось услышать, как он произнесет это вслух. Тогда это станет реальностью, и — о господи! — как же мне хотелось, чтобы это стало реальностью. Я целый день предавалась фантазиям. О том, как позволю прижать себя к кожаным сидениям лимузина, как мы с Эдвардом, вдоволь накатавшись в огромной ванне сливочного крема, начнем слизывать тот друг с друга, как хлыщ будет целовать меня до усрачки, а я тем временем стану нежно поглаживать его стояк.

Эдвард слегка толкнул меня в грудь — я повалилась на кресло. Обычно, устроившись в этом кресле, я посматривала на улицу, читала, попивала вино или строчила письма родителям и должным образом тосковала по дому. Прохожим меня было хорошо видно, и мне хотелось, чтобы в их глазах я выглядела печальной красавицей с извечной сигареткой в руке и непременно в лучах заходящего солнца. И раз никто не горел желанием влюбляться в настоящую меня, возможно, кто-то смог бы влюбиться в фантазию обо мне.

Полностью осознавая, что если хлыщ доведет до конца то, что задумал, прохожие увидят еще и обнаженную натуру, я завернулась в халат, словно в кокон. Эдвард сорвал с себя галстук, встал на колени и, схватившись за шелковую ткань, потянул полы в разные стороны. Халат распахнулся. Хлыщ положил руки мне на грудь, прижался лицом к животу и глубоко вдохнул.

— Ты должен праздновать вместе с близкими, — неуверенно пробормотала я и изо всех сил уцепилась за подлокотники кресла.

— Нет. Определенно не должен. — Он потерся лицом о живот, скользнул руками по бедрам и, заключив мою задницу в ладони, стал носом обводить соски. Дыхание его было надрывным, горячим и влажным. След, который оставлял его язык, закручивался в животе. Сама себе я казалась одной огромной мурашкой.

— Но я… — Я с трудом переводила дыхание. — Но ты...

— Tais-toi, — простонал он, — замолчи.

Оставив задницу в покое, Эдвард провел руками по моим бедрам, ладонью одной руки накрыл киску, а указательным пальцем другой — скользнул между половыми губами. Все это время в груди у него пело, гудело, взглядом он не отрываясь следил за своими руками. Он вытащил палец, поднес его ко рту и дочиста облизал, потом снова провел по киске, снова облизал и откровенно застонал. Протяжно и громко. На третий раз Эдвард зашел чуть дальше и почти протолкнул палец внутрь меня, однако тут же вытянул его обратно и медленным, томным, дразнящим движением провел им по клитору. Снова засунул палец в рот и наконец поднял глаза.

— Твою мать, просто сделай это, — нервно проскулила я. Если он продолжит двигаться в таком темпа, на бедном старом и ничем не заслужившем грубого обращения кресле останутся вмятины от моих пальцев.

— Что хочу, то и делаю, — улыбнулся он и сильно укусил меня за бедро. — Ты же помнишь, что это мой день рождения, а не твой?

Государства захватывались за меньшее время, чем потребовалось ему, чтобы приступить к действиям. Начинались и заканчивались войны. Возводились грандиозные памятники культуры. Великая Китайская стена, пирамиды и плотина Гувера — все они строились с куда большим почтением к скорости. Черт побери, да на изобретение колеса ушло меньше времени, чем было потрачено Эдвардом на поцелуи! Он прикасался губами везде и всюду. Коварным шепотом благодарил меня за то, что я не сбрила все подчистую, как принято у американок. Проводил носом по бедрам, пальцами по губам, дыханием по коже до тех пор, пока я, достаточно заведенная для того, чтобы сигануть прямо из окна, была готова наброситься на него. Вот тогда он все-таки прильнул к киске ртом — и я разве что не взорвалась.

— Ох ты ж, т-т-трахни меня, — запнулась я и тут же киской ощутила, как он улыбнулся.

— Как раз это я и пытаюсь сделать, — за словами, которые отозвались внутри меня, последовали язык, зубы, пальцы — и вот она я, едва-едва не задохнувшаяся и в полном беспорядке, то носочками упиралась ему в плечи, то пальцами зарывалась в волосы, отталкивала его и тут же притягивала обратно. Хотелось больше, больше, больше. Еще хотелось, чтобы все это наконец закончилось. Я отчаянно стремилась к финалу. Умирала от желания сгореть в адском пламени. Умоляла его прекратить и понимала, что он не остановится.

Когда это все-таки случилось, то случилось настолько резко и интенсивно, что я ничего не поняла, пока не перестала видеть. Мне потребовалась целая вечность, чтобы отдышаться. Когда я в конце концов открыла глаза, он навис надо мной — с влажным ртом, на голове полный хаос — и смотрел на меня потяжелевшим от похоти взглядом. Я осознавала, что именно он видит: как я, с головы до ног покрытая румянцем, потом и поцелуями, хватаю ртом воздух.

— Чего ты от меня хочешь, именинник? — с трудом пробормотала я. Если бы он попросил, я бы, наверное, отдала ему родительскую ферму. Я чувствовала себя сильно уставшей, безвольной, полностью лишенной костей и опьяненной — пульсирующая вагина и улыбка, раз и навсегда приклеившаяся к лицу, включены в тот же пакет. Эдвард вытер рукавом лицо, наклонился и прижался к моим губам поцелуем.

— Когда ты так выглядишь? — прошептал он. — Чтобы ты отвела меня в спальню.

Абсолютно голая, я стояла перед обеденным столиком, который служил мне рабочей поверхностью, и аккуратно добавляла взбитые белки к идеальному светло-желтому тесту. К заднице прижимался абсолютно голый Эдвард.

Мне еще не доводилось видеть его в таком виде — без костюма, галстука, рубашки, начищенных ботинок. Поразительное зрелище! Сплошь мышцы и нежная кожа. Обычно уложенные волосы пребывали в полном беспорядке — заслуга моих пальцев, усердно трудившихся, пока мужчина находился у меня между ног. Было сложно выбрать, какой из вариантов мне нравится больше — необузданный и безалаберный или окультуренный и гладко причесанный.

— Расскажи-ка, чем ты занимаешься? — Он держался за мою грудь, стояк — жесткий, очень жесткий стояк — уютно устроился в расщелине задницы, жаркое дыхание опаляло шею.

— Тесто разрыхляю, — выдохнула я, силясь понять, как отвечать и взбивать одновременно.

— М-м-м-м, интересно. — Провел он губами по шее. — Расскажи-ка подробнее.

— Нагреваю в сливках ванильный стручок. Для глазури. — Я спешно посмотрела на сотейник: испугалась, что сливки могли закипеть и сбежать. Это был последний цельный ванильный стручок — экзотический, дорогущий, но стоивший каждого пенни. Тот факт, что я бросила его в сотейник, а не сохранила на будущее, говорил о моих чувствах к Эдварду больше любых слов.

— Тебе не обязательно так заморачиваться. Уверен, что дома меня дожидается торт. — Эдвард поглаживал мою грудь и покрывал шею цепочкой влажных поцелуев, а потому вряд ли заметил, что я уже выкладываю тесто в форму.

— Традиция есть т-т-традиция. — У меня едва получалось держать голову прямо. — А чем ты занимаешься?

— Воображаю, что трахаю тебя, — простонал он, впился пальцами в мои бедра и с каждых вздохом все активнее толкался в меня стояком. — Получается?

— Ничуть, — съехидничала я, поставила торт в духовку и выключила ванильный крем.

— Ты даже не посмотрела в рецепт, — пробормотал Эдвард, все еще продолжая восторгаться моей задницей.

— Все тут, — я с усмешкой постучала себя по виску. — Важна пропорция. Два к одному. Или, может быть, четыре к одному… — Знакомый с детства рецепт никак не хотел вспоминаться, хотя я знала его лучше, чем то, что творила моя левая рука. А моя левая рука сейчас вцепилась в столешницу.

— Ну, за чем дело стало? — ухмыльнулся Эдвард; он все еще не закончил полный досмотр моего тела — исследовал каждый сантиметр, до которого мог дотянуться.

— Ты отвлекаешь.

— Это хорошо, потому что я очень стараюсь.

— Как будто этого достаточно, чтобы забыть элементарную арифметику, — пошутила я и, с трудом пробиваясь сквозь дымку прикосновений, вздохов и поцелуев, продолжила выискивать в памяти нужные цифры. Эдвард оттащил меня от стола — я отставила миску в сторону, обвилась руками вокруг его шеи и прижалась к нему близко-близко. Он стал целовать меня — глубоко, с языком, отрываясь только для того, чтобы прильнуть губами к шее, — но изучать задницу так и не прекратил.

— Сколько будет два плюс два? — прошептал он мне в волосы, пальцы вовсю скользили по бедрам, между ног, по груди.

— Эдвард, — простонала я и обеими руками ухватилась за стол. При таком темпе я вот-вот потеряю сознание и свалюсь на пол.

— Ну, сколько? — Он опять присосался к шее и, ущипнув за соски, переместил руку вниз. Пальцы ненадолго задержались на бедрах и нырнули в киску — влажную, горячую и полностью готовую к очередному раунду изысканных мучений.

— Четыре, — выдохнула я.

Вытащив пальцы, Эдвард самыми кончиками провел по моему животу и ложбинке, потом поднес их ко рту и облизал.

— Ты на вкус как именинный торт.

продолжение