Глава 6. Переход

Лондон, Великобритания
31 декабря 2005 года

Я просыпаюсь с впечатлением, что кто-то зовет меня по имени. Когда в темноте я открываю глаза, цифровые часы показывают три сорок ночи. Я вылезаю из кровати и тащусь в ванную, сбрызгиваю лицо холодной водой, наполняю стакан и делаю несколько больших глотков. И затем решаю сходить проверить Беллу – вчера она была вялой и вела себя странно, и я беспокоюсь о ней.

С того самого момента, как я открываю дверь в гостевую спальню, мной овладевает тревожное чувство. В полной тишине я отчетливо слышу звуки тяжелого рваного дыхания, и мое сердце сжимается от плохого предчувствия. Я на ощупь иду к кровати и нащупываю выключатель сбоку лампы.

Проклятье.

Она лежит, раскрытая, в центре кровати, свернувшись в тугой комок, одеяло отброшено к ногам. Ее волосы спутанные и влажные, и она дрожит.

Вмиг я заползаю на постель, кладу руки ей на плечи, такие огненно-горячие под моими пальцами, и осторожно трясу ее. – Белла! – я пытаюсь разбудить ее, но она лишь выгибает спину, безвольно, словно тряпичная кукла в моих руках, и все ее тело сотрясается в ужасном кашле. Ее кожа липкая от пота и ее футболка насквозь промокла. – Проснись! - я трясу ее более настойчиво, и когда она на секунду открывает глаза, ее отсутствующий взгляд убивает меня.

- Свет режет глаза, - она стонет и снова закрывает глаза.

- Черт, черт, черт, - ругаюсь я вслух. Мое сердце, кажется, перестает биться, когда я осознаю, что не знаю, что делать. Я в полном отчаянии – моя девочка у меня в квартире, ужасно больна, а я не в состоянии ей помочь. Я никогда не имел дела с больными за исключением себя самого, и мне никогда не было так плохо. У меня уходит несколько минут на то, чтобы додуматься, что, вероятно, нужно позвонить в «скорую», но я понятия не имею, есть ли у нее туристическая страховка. Тогда, частный врач? Наконец, до меня доходит, что есть человек, который действительно может помочь. Мне нужно позвонить.

Я пытаюсь укрыть Беллу одеялом, но она стонет и, брыкаясь, сбрасывает его. Я ругаюсь себе под нос и оставляю ее так, чтобы добрести в свою спальню и схватить мобильный.

- Эдвард? – мой отец отвечает на втором гудке. - Что случилось? Ты в порядке? – встревожено спрашивает он.

- Пап, прости, я в порядке, - я запинаюсь в словах. - Однако, мне действительно нужна твоя помощь.

Он облегченно вздыхает. – Тогда, надеюсь, это что-то важное. Четыре утра, черт возьми.

- Да. У меня гостит друг из Соединенных Штатов и она заболела.

- Друг из Соединенных Штатов? И это она… ну, это новость, - бормочет он.

- Пап, пожалуйста, - умоляю я его. - Оставь этот сарказм, я расскажу тебе о ней позже. Сейчас мне действительно нужна твоя помощь.

- Что именно с ней?

- У нее ужасный жар, она практически без сознания и очень сильно кашляет. Я боюсь, что у нее воспаление легких или еще какая-нибудь фигня, - быстро говорю я.

- Ты мерил ей температуру? – спрашивает он.

- Нет, но она вся горит.

- Измерь температуру и перезвони мне, - он вешает трубку.

Я спешно иду в свою ванную, чтобы отыскать проклятый термометр, осознавая, что пока я впустую трачу время на это дерьмо, моя девочка мучается от болезни. Наконец, я нахожу его и бегом возвращаюсь к ней. Она пытается оттолкнуть меня, но я крепко держу ее и ухитряюсь всунуть термометр ей в рот, ее зубы громко клацают об него. – С тобой все будет хорошо, - повторяю я снова и снова, свободной рукой поглаживая ее по лицу, волосам, рукам.

- У нее тридцать девять и восемь, - говорю я отцу по телефону.

- Черт, - ругается он. - Я еду.

- Что я могу сделать до твоего приезда? – в отчаянии спрашиваю я.

- Ничего, сначала мне нужно ее осмотреть. Просто дай ей выпить теплой воды.

Слава Богу, что родители не уехали в континентальную Европу на рождественские праздники.

Я иду на кухню и ставлю чайник. Стоя там, смотрю в окно на занимающийся рассвет, и на меня падает груз вины. Чертов дурак, ругаю я себя и тяну за волосы с такой силой, что чувствую боль. Мне следовало понять, что она больна – были явные признаки. Я издаю стон, вспоминая, что прошлым вечером заставил ее выпить виски. Вместо этого мне следовало держать ее дома и давать ибупрофен. Чушь собачья! Мне не следовало позволять ей находиться на свежем зимнем воздухе без шапки и пить холодное пиво, когда она уже замерзла.

Не говоря уже о том, что если бы я не был эгоистичным ублюдком, который захотел, чтобы она приехала сюда, она была бы здорова и в безопасности у своей матери. В том, что сейчас она страдает, исключительно моя вина. Боже, я могу лишь надеяться, что она не заболела ничем слишком плохим и папа не отправит ее в больницу, потому что я никогда не прощу себя, если это случится.

Я энергично помешиваю воду в чашке до тех пор, пока она немного не остывает, и несу ее Белле. Я ставлю чашку на тумбочку, сажусь на край кровати и осторожно пытаюсь усадить ее вертикально, чтобы она смогла попить. Поначалу она не готова мне помочь, но затем ее взгляд делается более сосредоточенным, и она послушно глотает воду. Должно быть, в ее состоянии, она действительно сильно хочет пить.

И затем все, что я могу сделать – это ждать… и это убивает меня. Когда у нее снова начинается кашель, он даже хуже, чем был до этого. Я отчаянно прижимаю ее, дрожащую и потную, к своей груди, словно если я обнимаю ее так крепко, ей каким-то образом станет легче.

Кажется, будто это самый долгий час за всю мою жизнь. Наконец, жужжит домофон.

- Ш-ш-ш, я сейчас вернусь, - говорю я Белле, которая стонет, когда я осторожно укладываю ее.

- Ты должен мне объяснение за то, что разбудил меня для того, чтобы я ехал в город в четыре часа утра в канун Нового года, - говорит папа, входя в квартиру. Он направляется в мою спальню, поэтому я вынужден остановить его.

- Она в гостевой спальне. - Если бы все не было так плохо, я бы закатил глаза на его предположение. - Я же сказал тебе, что она друг.

- Виктория знает, что она здесь? – он останавливается на пороге гостевой спальни.

- Нет, и сейчас не время, чтобы читать мне мораль по этому поводу, - шиплю я и открываю дверь.

Я подхожу к изголовью кровати и осторожно тру онемевшие пальцы Беллы, сжатые в кулак.

- Белла, проснись, пожалуйста. Мой папа здесь. Он врач и ему нужно осмотреть тебя.

Она стонет в ответ что-то нечленораздельное.

- Скажи мне, что ты слышала то, что только что сказал, - я сжимаю ее пальцы.

- Да, - она снова стонет, не открывая глаз.

- Иисус проклятый Христос, Эдвард, - шепчет папа. - Она ребенок.

- Ей двадцать один. Не думай обо мне хуже, чем я есть на самом деле. - Я начинаю вышагивать по комнате. - Сделай уже что-нибудь.

Он садится на кровать и открывает свой медицинский чемоданчик, чтобы достать стетоскоп.

– Прекрати сходить с ума. Уже немного слишком поздно для этого, - говорит он спокойно, - Лучше найди ей чистую футболку и носки.

Я открываю дверцу гардероба. Белла не распаковала большинство своих вещей, поэтому я не вижу ни футболок, ни носков – должно быть, она хранит их в своем чемодане. Поскольку я не готов рыться в ее вещах, я решаю одолжить ей свои. Я направляюсь прямиком к своему шкафу и хватаю первую попавшуюся черную футболку и шерстяные носки, которые мама подарила мне много лет назад, которые я так ни разу и не надел.

Я стучусь, прежде чем снова войти в комнату.

- Входи. Мы закончили, - говорит папа.

- Вот, - я кладу одежду на постель, - что думаешь? – я указываю на стетоскоп.

- Я не слышу никаких хрипов в ее дыхании, которые указывали бы на то, что у нее пневмония. Ее пульс и сердцебиение тоже в норме, - говорит он. - Я думаю, что ты переоценил серьезность ситуации. Исходя из того, как она описала симптомы, я считаю, что у нее тяжелый случай обыкновенной простуды, но осложнение в виде пневмонии возможно. Когда она вернется домой, проследи за тем, что она ходит к врачу. Кстати, когда это случится?

- Четвертого.

- А до тех пор она останется в постели, ясно?

Я киваю. – Кристально.

- Отлично. Принести мне прохладное мокрое полотенце.

Я иду в ванну, мочу полотенце под краном и приношу ему. – Что ты собираешься делать? – с беспокойством спрашиваю я.

- Сменить ей футболку и обтереть ее этим полотенцем.

Я не осознаю, что из моего горла выходит рычание. Он врач и, в конце концов, он мой отец, но я не хочу, чтобы он делал это с моей девочкой. Я, черт возьми, не хочу, чтобы он видел ее обнаженной и, твою мать, прикасался к ней, но знаю, что это нужно сделать, и я, совершенно точно, не смогу сделать этого самостоятельно. Могло ли выйти еще более неловко?

- Эдвард, ты собираешься остаться и смотреть? – спрашивает отец с раздражением, замечая, что я неподвижно замер в защитной позе.

- Я буду на кухне, - бормочу я, проходя мимо него. Боже, я надеюсь, Белла не сойдет с ума, когда он прикоснется к ней – она чертовски чувствительна.

Я сижу за стойкой, подпирая голову локтями. Я могу лишь молиться, чтобы моя девочка не возненавидела меня после всего того, через что я заставил ее пройти.

- Она сказала, что ее зовут Белла. Мы подружились, - папа входит на кухню.

- Как она? – спрашиваю я, чувствуя облегчение. Может быть, она не так сильно меня возненавидит.

- Снова уснула. Отдых – лучшее лечение. Не забывай давать ей ибупрофен каждые шесть часов и заставляй много пить. Позже сегодня дай мне знать, как она. И, само собой, она может тебя заразить, поэтому позаботься о себе.

- Она была вялой и отстраненной весь вчерашний день, - я тру свой лоб. - Это моя вина. Я предположил, что она просто устала, и заставил ее выпить скотча.

- Эдвард, ради Бога! – папа качает головой. - Где были твои мозги?

- Пап, поверь, - говорю я. - Ты не сможешь обвинить меня сильнее, чем я уже сам себя виню. - Я вздыхаю. - Прости, ты, должно быть, голоден. Я приготовлю тебе завтрак.

Я встаю и направляюсь к холодильнику.

- Да, жареные помидоры – это хорошая идея в пять часов утра, - фыркает он. - Просто кофе подойдет. Спасибо.

Я готовлю и наливаю нам обоим кофе, осознавая, как я устал на самом деле.

- Так ты собираешься рассказать мне об этой дружбе? – спрашивает папа, потягивая свой кофе.

- Я познакомился с Беллой в Нью-Йорке прошлым летом и с тех пор мы общаемся в интернете. Я пригласил ее провести здесь праздники. Это все, - я давлю зевок.

- Она симпатичная девушка. Я не понимаю, почему ты скрываешь ее ото всех, - говорит он.

Действительно, почему? Это трудно объяснить. Потому что она моя девочка и я жадный? Или потому что было бы трудно объяснить Викки – почему другая женщина гостит в моей квартире? У меня случился легкий сердечный приступ, когда она позвонила в тот день приезда Беллы, сказав, что была сыта по горло Швейцарией и вернулась раньше. Слава Богу, что в этот раз она не надумала устроить мне сюрприз. Я солгал ей, сказав, что я еще у своих родителей и не планирую возвращаться в ближайшее время. Я ненавижу лгать.

- Я не хотел создавать неверное впечатление, - говорю я, наконец. - Ты не поверил, что она просто друг.

Папа пристально смотрит на меня. – Я по-прежнему в это не верю, - говорит он тихо.

- Думай что хочешь, - бормочу я, внезапно разозлившись. По какой-то причине меня раздражает, что он может предполагать подобное.

Словно это вообще возможно.

После того, как я вижу отца у двери и благодарю его в сотый раз за сегодня, я возвращаюсь к Белле. К моему огромному облегчению, она больше не дрожит как осиновый лист. Я ужасно устал, но не могу отправиться спать, потому что очень боюсь оставлять ее одну. Поэтому я сижу на кровати рядом с ней и нежно убираю пряди волос с ее лица. Мне хочется сделать тысячу снимков ее, такой бледной и хрупкой, и еще такой красивой. Она выглядит как ребенок с лицом, не тронутым косметикой. Я могу сидеть и смотреть на нее часами, но мои веки тяжелеют, поэтому я закрываю их, кажется, будто на секунду.

Я просыпаюсь от сильного удара по ребрам и последующего пронзительного крика.

- Отпусти меня, - кричит Белла, лягая меня. Я моргаю и понимаю, что, должно быть, уснул и упал на нее.

- Нет, пожалуйста, - я ловлю ее руки. - Это всего лишь я; я тебя не обижу.

Она начинает очень сильно кашлять, и я выпускаю ее руки, чтобы помочь ей снова лечь на подушку.

- Господи, Эдвард, ты до смерти напугал меня, - слабым голосом говорит она.

- Прости, я не хотел. Я уснул, - я извиняюсь и морщусь, потирая свои ребра. - У тебя чертовски хороший удар.

Она издает звук, похожий на фырканье. – Прости за это. Что ты здесь делаешь?

- Я решил остаться на случай, если тебе что-нибудь понадобится. - Я замечаю, что яркий солнечный свет уже пробивается в окна. - Как ты себя чувствуешь?

- Лучше, спасибо.

Я трогаю ее лоб – она все еще горячая, но не обжигающая, как раньше.

– Давай-ка измерим тебе температуру. - Я вручаю ей термометр. Она кивает и кладет его в рот.

- Я сделаю тебе лимонного чая. Тебе нужно много пить, - я встаю, радуясь тому, что ей лучше, что она не ненавидит меня. Пока, во всяком случае.

Когда через десять минут я возвращаюсь обратно с исходящей паром чашкой лимонного чая, она сидит на краю постели, явно намереваясь вставать.

- Эй, ты никуда не пойдешь, - говорю я, ставя чашку на тумбочку.

- Я хочу писать, - смущенно бормочет она.

О.

- Где термометр? – я протягиваю руку, чтобы взять его.

- Тридцать восемь и три. Я понятия не имею, что это значит, поскольку это по Цельсию, - она протягивает мне термометр, и я бросаю взгляд на шкалу, чтобы проверить.

- Это все еще плохо, - я вздыхаю. - Пойдем, я помогу тебе дойти до ванной.

Я веду ее к двери в ванную, и она медлит.

– Ты же не собираешься смотреть, да?

- Я не такой извращенец, - я посмеиваюсь, но мне не смешно. - Но не запирай дверь.

Я подхожу к окну и слышу, как она открывает кран.

Не уверен, кто из нас сейчас смущен больше.

Поход в ванную занимает у нее больше времени, чем я рассчитывал, и я размышляю – не постучать ли в дверь, когда она, наконец, появляется, держась за дверной косяк.

– Это твоя футболка? – спрашивает она, теребя ее за подол.

И только тогда я замечаю, что дал ей свою футболку с надписью «Muse Absolution Tour» и сейчас слово «Muse» написано поперек ее груди.

– Да, - я усмехаюсь, помогая ей вернуться в постель.

- Ты видел их живьем? – спрашивает она, забираясь под одеяло. Теперь ей действительно лучше, раз она в настроении поговорить о музыке.

- Да, на «Гластонбери»* в прошлом году, - я подаю ей чашку чая.

- Вау. Никогда бы не подумала, что тебе нравится рок.

- Почему? Я просто люблю хорошую музыку, вне зависимости от стиля. Не пытайся меня отвлечь. Пей.

Она тяжело вздыхает и пьет чай маленькими глотками.

- Носки тоже твои? – спрашивает она, передавая мне пустую чашку.

- Клянусь – они чистые, даже новые, - заверяю я ее.

- Могу я теперь их снять? Они слишком теплые, у меня ноги горят.

- Дай я сперва проверю, - я откидываю одеяло и останавливаюсь, осознавая, что собираюсь прикоснуться к ступням моей девочки. Прикоснуться. К ступням. Моей девочки. Я невольно сглатываю, стягивая носок, который ей велик, и беру ее ступню в руку.

Она вздрагивает.

Я охаю.

- Я боюсь щекотки, - говорит она.

Иисус твою мать Христос.

- Хорошо, - бормочу я, убирая свою руку. Я стягиваю другой носок, потому что ноги у нее действительно теплые. И это все, что мне нужно знать. Полная остановка. – А теперь тебе нужно поспать.

- Угу.

- Я скоро вернусь, чтобы проверить тебя, - я встаю, думая о том, чтобы принять душ.

- В какой области медицины работает твой отец? – внезапно спрашивает Белла, когда я нахожусь у двери.

Я поворачиваюсь к ней. – Пластическая хирургия.

- Вау, - ее глаза расширяются.

Я посмеиваюсь. – Да, тебя осматривал светило британской пластической хирургии. А теперь спи.

- Эдвард? – снова окликает она, когда я открываю дверь.

- А?

- Ты не похож на него.

И тогда я не знаю, что на меня находит – усталость, необходимость, наконец, открыться кому-то после всех этих лет, или играет роль тот факт, что это она – но мой рот открывается по своей собственной воле.

- Это потому что я приемный ребенок.

***

Я расслабляюсь в горячей ванне, когда звонит мой мобильный. Это мама.

- Я не могу поверить, что ты скрывал от меня девушку, - взволнованно говорит она.

Я издаю стон. – Мам, пожалуйста!

- Я знаю, знаю, - она беспечно смеется. - Я уже слышала всю эту ерунду про дружбу от твоего отца. Сейчас ей лучше?

- Да, надеюсь, что так.

- Тебе следует приготовить для нее куриный бульон.

Я закатываю глаза, когда мама начинает объяснять мне, как готовить чертов куриный бульон. Я вообще не понимаю ее оптимизма.

- В любом случае мне никогда не нравилась твоя тощая девушка, - заканчивает мама свою тираду.

Блестяще. Она проделала хорошую работу, скрывая свое отношение к ней. Но, чтобы быть до конца честным, после всех этих лет с Викки, это как глоток свежего воздуха – проводить время с кем-то, кто ест и не считает тебя скучным. Не то, чтобы это имело значение для положения вещей в целом, конечно.

Белла спит весь день. Я вынужден будить ее, чтобы давать ей таблетки и чай. К ночи, когда я прихожу, чтобы проверить ее в последний раз, ее температура близка к нормальной. Я задерживаюсь возле нее, раздумывая - отправляться в свою собственную постель или принести стул и спать здесь, когда она открывает глаза, щурясь от света лампы, и бросает взгляд на часы.

- Мы пропустили фейерверки, - говорит она слабым голосом.

Это был такой сумасшедший день, что я совершенно позабыл, что сегодня канун Нового года. Сейчас часы показывают половину первого ночи.

– О, - я вздыхаю, - прости.

- Нет, это ты меня прости; если бы я не заболела… - начинает она, но я перебиваю ее.

- Это я виноват в том, что ты заболела, так что не начинай.

- Почему же это твоя вина? – спрашивает она.

- Давай сейчас не будем спорить, - говорю я ей. - Мне жаль, что так случилось, но все равно с Новым годом, Белла.

Она робко улыбается.

– С Новым годом, Эдвард.

Я наклоняюсь и нежно целую ее в лоб.

– Мы еще увидим фейерверки. Я обещаю.

Она нерешительно обвивает меня руками за шею. – Спасибо.

Я делаю глубокий вдох, притягивая ее в объятья. – Пожалуйста.

Боже, она так хорошо пахнет.

***

- Мне скучно, - заявляет Белла вечером следующего дня. Она с утра чувствует тебя хорошо, поэтому я позволил ей принять душ и накормил вышеупомянутым куриным бульоном.

- Тебе следует больше спать, - говорю я.

- Я только это и делаю, - она надувает губы. - У тебя есть какие-нибудь фотоальбомы? Я бы хотела посмотреть, как ты выглядел, когда был ребенком.

- Ммм, - я тру лоб, не уверенный в том, что это хорошая идея. - Это немного неловко.

- Посмотри на меня, - она хмурится. - Я не думаю, что вообще осталось место для неловкости.

- Ладно, - я киваю, - я туда и обратно.

Я приношу тяжелые фотоальбомы в гостиную, и мы листаем их вместе. Белла восхищается фотографиями, сделанными в различных уголках мира, где я бывал ребенком.

- Ты говорил, что был в Токио, почему у тебя нет снимков оттуда? – допытывается она, заставляя меня застыть.

- Долгая история, - пытаюсь я выкрутиться.

- У нас полно времени, не так ли?

- О… ладно, - я колеблюсь, не зная, с чего начать. – Я был в Токио, технически, но я провел все время в отеле.

- Почему?

- Потому что в самолете у меня случился действительно сильный приступ клаустрофобии, и я был едва в сознании, - я вздрагиваю при воспоминании об этом.

- О Господи, - шепчет Белла и берет меня за руку обеими своими руками, ее глаза широко раскрыты. – Эдвард, это ужасно. Мне так жаль.

- Все в порядке, - говорю я, глядя в сторону. - Я выжил.

- Как же ты вернулся домой? – осторожно спрашивает она.

- Мои родители прилетели, чтобы забрать меня. Тогда я по достоинству оценил то, что моя семья богата – они купили билеты первого класса и папа вколол мне снотворное, так что я довольно крепко дремал весь полет.

- Сколько тебе было?

- Четырнадцать.

- Бедняжка, - тихо говорит Белла, проводя своими пальцами по тыльной стороне моей ладони.

- Не надо, - я сжимаю руку в кулак. - Не жалей меня. Я ненавижу это.

- Прости, - шепчет она.

- Я больше не тот ненормальный, понятно? – выплевываю я во внезапном приступе гнева, - Я лечился впоследствии, я в порядке.

- Я не считаю тебя ненормальным, - возражает Белла. - И я знаю, что ты в порядке – мы познакомились в Нью-Йорке, помнишь?

- Да, - я делаю глубокий спокойный вдох. - Я просто не хочу, чтобы ты думала, что я чертов псих.

- Я думаю, что ты очень сильный и храбрый, - говорит она. - Честное слово.

- Спасибо, - откровенно говоря, я хочу обнять ее и снова вдохнуть ее соблазнительный аромат, но не осмеливаюсь. – Понадобились некоторые усилия, но я справился, - признаюсь я. - Лифты – это самая большая заноза в заднице.

- О, - она обдумывает что-то. - Когда ты говорил, что Нью-Йорк тебя душит, ты говорил буквально.

- Давай сменим тему, - я закрываю фотоальбом с громким хлопком – мне нужно что-нибудь ударить. – Раз уж мы оставили позади неловкость, просвети меня, пожалуйста. Почему у тебя нет парня? – слова выходят из моего рта до того, как я тщательно обдумаю последствия.

Главная ошибка мозгового фильтра.

Белла отодвигается до тех пор, пока не прислоняется к спинке кровати и не накрывается одеялом, устанавливая границу между нами. Я замечаю, что ее веки трепещут, словно она пытается не заплакать.

- Без обид, - говорю я ей. - Ты умная и красивая; у меня просто в голове это не укладывается.

- Когда я была подростком, - медленно говорит она. - Моя мама читала мне стихи Омара Хайяма. Я выучила одно двустишие наизусть. Хочешь послушать?

- Конечно, - я киваю.

- Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало.

О. Это заставляет задуматься. Я смотрю на нее, не зная, что сказать.

- Я устала, - Белла соскальзывает вниз на подушку и закрывает глаза. - Я хочу спать.

***

Время проходит очень быстро. В мгновение ока наступает третье января. Днем я обнаруживаю, что у нас кончилась еда и решаю сделать покупки в магазинчике на углу. Я включаю электрокамин в гостиной и оставляю Беллу на диване смотреть телек.

Когда я возвращаюсь, я бросаю пакеты на кухне и прохожу в гостиную, чтобы спросить у нее, что она хочет на ужин. Меня беспокоит отсутствие у нее аппетита, несмотря на то, что сейчас она чувствует себя гораздо лучше.

Я открываю дверь и застываю на пороге, чувствуя себя так, словно получил удар ниже пояса.

Моя девочка лежит на животе на овечьей шкуре у камина, подпирая голову локтями, ее ноги согнуты в коленях, и на ней мои шерстяные носки. Перед ней стоит шахматная доска, и она сосредоточенно кусает свой большой палец, скорее всего, пытаясь вспомнить правила игры.

- Что… - я делаю паузу, чтобы отфильтровать свои слова, - …ты делаешь там?

Звук моего голоса заставляет ее вздрогнуть.

– Мне неудобно на твоем диване, - говорит она, глядя на меня из-под ресниц.

Милосердный Господь, скажи мне, что она делает это ненамеренно. Я внутренне издаю стон, потому что если она пытается выглядеть соблазнительно, у нее это отлично получается. Мои колени начинают слегка дрожать, пока я медленно подхожу к ней. – Я вижу, ты нашла мои шахматы, - говорю я, пытаясь сделать так, чтобы мой голос звучал беспечно, и опускаюсь перед ней на колени.

- Я играла с папой, но это было так давно, что я почти забыла правила, - она снова смотрит на меня так.

Ну, в эту игру можно играть вдвоем.

- Три блюда, если я побеждаю, - я дарю ей свою лучшую обаятельную улыбку.

Она хмурится.

– А если выиграю я?

- Чего бы ты хотела?

Она отвечает быстро, словно у нее уже готов ответ.

– Покататься на машине.

- Нет, - я качаю головой. Я чувствую себя пойманным в ловушку.

- Эдвард, я завтра уезжаю, а ничего не увидела в Лондоне. Что может со мной случиться, если я проведу один проклятый час в машине? – говорит она с настоящим чувством.

- Успокойся, хорошо? Я подумаю об этом, - я подмигиваю. - Ты еще не выиграла.

Я быстро напоминаю ей шахматные правила, и мы начинаем. Я ухмыляюсь, пока она осторожно делает свои первые ходы, анализируя каждое положение. Полагаю, я слишком отвлекся, глядя на то, как она, сосредоточившись, дует губы, и по глупости пропускаю момент, когда она берет обе мои черные ладьи. Честно - я не ожидал, что она выберет тактику открытой атаки, и это становится моей решающей ошибкой; я недооценил аналитические способности моей девочки. Игра заканчивается за несколько минут, мой черный король безнадежно зажат в угол ее белой королевой. Такое клише.

- Шах и мат. - Белла широко улыбается и садится на пытки. - Обыграла тебя как ребенка. Угадай, кто сегодня идет на улицу? - взволнованно говорит она.

Я обдумываю возможности, мне очень не хочется обламывать ей кайф. Она сужает глаза, ожидая от меня какого-нибудь подвоха.

- У меня два условия, - говорю я, наконец.

Она сжимает губы в жесткую линию.

- Валяй.

- Мы поедем после ужина, и ты наденешь мою теплую одежду.

Белла закатывает глаза.

– Я согласна на первое – я действительно голодна. Но второе – это смешно.

Я встаю.

– Сегодня я не открыт для переговоров, Белла, - я покидаю комнату и улыбаюсь, когда слышу за спиной ее шипение.

После ужина она послушно надевает мой темно-синий шерстяной пуловер, который смотрится на ней как платье. Я помогаю ей надеть ее куртку и вручаю ей свою черную шапку.

– Последний гламурный штрих. Сделай мне одолжение, пожалуйста.

- Зачем? – она стонет, вытягивая лицо. - Я же все время буду в машине.

- Нам еще идти до парковки. Ты идешь или нет? – я симулирую раздражение.

Она натягивает шапку на уши, морща нос.

- Доволен?

- Да, - я смеюсь и беру ее за руку, сплетая наши пальцы. - Ты выглядишь мило.

Оказавшись в машине, я включаю «печку» и магнитолу. Я замечаю, что Белла хмурится, когда я сворачиваю на набережную.

- Пожалуйста, не надо меня ненавидеть, - осторожно говорю я.

- Конечно, я не ненавижу тебя, - она вздыхает. - Меня просто огорчает то, что я так скоро уезжаю.

- Ты желанный гость в любое время.

- Что это играет? – Белла бесцеремонно меняет тему разговора.

- Ее зовут Эми Вайнхауз – она новая честолюбивая певица. Абсолютно ни на кого не похожая. Я считаю, что она – новая Арета, - говорю я.

- Никогда о ней не слышала. Но мне нравится. - Белла кивает и поворачивается к окну. Мы проезжаем ярко освещенный Вестминстер, и она возбужденно взвизгивает. – Блин, у меня такое чувство, словно я в сказке. Фантастика.

И тогда я понимаю, куда нужно ее отвезти.

Я останавливаю машину на парковке у Тауэра.

– Возьми свою камеру. Мы выходим, - говорю я.

- Правда? – она чуть не прыгает на сидении.

Я прислоняюсь к ограде, с улыбкой наблюдая за тем, как она делает дюжины снимков Тауэрского моста. Она улыбается и наводит на меня камеру, выглядя такой беззаботно счастливой, такой милой в моей шапке, такой нежной и хрупкой.

И мне так хочется ее поцеловать.

- Ты закончила здесь? – спрашиваю я, внезапно одолеваемый желанием покинуть это место, - Поехали обратно?

***

- Я ненавижу долгие прощания, - говорит Белла, опустив взгляд на блестящий пол Хитроу. Ее глаза блестят, и я боюсь, что она готова расплакаться. – Спасибо тебе за все, Эдвард. Я буду скучать по тебе.

- У меня есть кое-что для тебя, - я лезу в карман своей куртки и достаю коробочку размером с ладонь. - Хотя, это больше для меня.

- Что это? – спрашивает она серьезно.

- Веб-камера. Я хочу видеть тебя чаще, если ты не против. Здесь есть программа «Скайп» - мы можем совершать видеозвонки,- мямлю я.

- О, - она нерешительно берет коробочку и кладет ее в свою сумочку. - Здорово. Спасибо.

- Позвони мне, когда приземлишься. Я не буду спать, - я не знаю, что еще сказать. Мысль о возвращении в свою пустую квартиру вызывает странное отвращение.

Она кивает и поднимает глаза.

- Сейчас я лучше пойду.

- Ну, иди, - говорю я.

Белла неуклюже разворачивается и нетвердым шагом направляется к стойке регистрации, но не доходит до нее. Она резко останавливается и оборачивается, а затем наши глаза встречаются, и что-то промелькивает в воздухе. Моя девочка бросает ручку своего чемодана и бежит обратно в мои раскрытые объятья. Она прижимается к моей груди, заставляя мою кровь громко стучать в ушах, и я крепко обнимаю ее, глажу по волосам и жадно дышу ею, чтобы запомнить ее сладкий запах. Я отстраняюсь, чтобы последний раз взглянуть ей в лицо, и когда она смотрит на меня и ее ресницы так трепещут, я не выдерживаю. Я наклоняюсь, ведомый необъяснимым, непреодолимым притяжением, и оставляю быстрый легкий поцелуй на ее губах.

Мы оба застываем.

Раздавленный важностью этого момента, я отхожу, улыбаясь как дурак, разворачиваюсь на своих каблуках и быстро иду прочь.

От автора: Какая жалость, что из Эми Вайнхауз не вышло новой Ареты…
Дополнение автора от 23.07.11: Покойся в мире, Эми. Такая печальная и трагическая потеря.
________________________________
* «Гластонбери» – музыкальный фестиваль, проводящийся с 1970 года недалеко от одноименного города

Дорогие читатели, не забывайте благодарить замечательную Елену за перевод. Ждем вас на Форуме!