В течение дня мне было легко оставаться продуктивной. Никто не проводит собеседования в неделю между Рождеством и Новым годом, так что вместо того, чтобы активно искать работу, я использовала это время, чтобы сориентироваться в новой обстановке. Чем я больше я буду занята, тем меньше стану думать об Эдварде. А затем ночью меня накрывает одиночество в чужой квартире, и не остается ничего, кроме как думать. 

Это смехотворно, но слезы стали такой же частью моей ежедневной рутины перед отходом ко сну, как необходимость чистить зубы или нанести лосьон. Я никогда не забываю, что решение уйти было моим. Рыдать по ночам не очень полезно для здоровья, но точно не менее полезно, чем жертвовать собой ради того, кто не желает поступать так же ради меня. 

Эта ночь не стала исключением. На своей свежедоставленной кровати, в комнате, которую я все еще не считала своей, я обняла свои колени, прижав их к груди, и дала волю слезам. Только после того, как растянулась под одеялами, я услышала это – Вивальди, «Концерт для лютни с оркестром Ре-мажор». Должно быть, Карлайл включил стерео, чтобы заглушить мои рыдания, и это заставляет меня чувствовать себя засранкой. Я выбираюсь из кровати и направляюсь в гостиную, чтобы извиниться, и замираю, как вкопанная, увидев Карлайла. 

На нем надеты только черные брюки шеф-повара. Это первый раз, когда я вижу его без рубашки, и хотя у него красивая грудь, замираю я вовсе не от этого, а от того, что музыка, которую я поначалу приняла за компакт-диск, это он. Он ее играет. 

С закрытыми глазами он раскачивается, словно в этот момент для него не существует ничего, кроме музыки и его гитары. Не знаю, почему, но я чувствую, будто вторгаюсь в то, что не предназначено для моих глаз. Это неловко, и я уже собираюсь на цыпочках вернуться в свою комнату, когда он открывает глаза и застает меня, стоящую в коридоре, как тупица. 

– Прости, – говорю я. – Не хотела тебе мешать. 
– Ты и не помешала. 

Он продолжает играть, не останавливаясь и не сбиваясь с нот. Поскольку он, кажется, не против моего присутствия, я захожу в гостиную и сажусь на пол перед ним, скрестив ноги по-турецки, поражаясь его таланту. 

– Спасибо, – говорю я, когда он закончил играть, – за то, что позволил мне послушать. 
– Как ты себя чувствуешь? Лучше? 
– Что ты имеешь в виду? – тут я понимаю, о чем он. – Ой! – смущаясь, я опускаю глаза и смотрю на свои колени. – А я-то надеялась, что ты меня не слышишь. 
– Хочешь поговорить об этом? 
– Не особо, – я отрицательно качаю головой. 
– Я могу что-нибудь сделать? 
– Как давно ты играешь? – спрашиваю я, чтобы сменить тему. 
– На гитаре? 

Я утвердительно киваю. 

– Еще со старшей школы. У меня и нескольких моих друзей была группа. А до этого я занимался пианино и саксофоном. Потом, в колледже, пришлось освоить всего понемногу. А как на счет тебя? 
– В колледже я тоже училась всему понемногу. Кое-что из этого мне хотелось бы забыть, но это легче сказать, чем сделать. 
– Я спрашивал, играешь ли ты? – улыбается Карлайл. 
– Ой. Нет. Как думаешь, ты мог бы сделать мне маленькое одолжение? 
– Конечно. 
– Сыграй для меня еще что-нибудь. Что захочешь; мне просто нравится слушать. 
– Хорошо. 

Он замирает на секунду, а затем начинает играть песню, которой я не знаю. Сначала я думаю, что это еще одно классическое произведение, но потом он начинает петь. 

– Ой, амиго, 
Здесь мы никуда не торопимся. 
Деньги, искусство, разбитое сердце – 
И куда же ты хочешь отправиться?[2] 

Может я и не рассказывала ему, почему плачу, но, кажется, он знает. Закрыв глаза, я слушала, как мой новый друг поет о прежней любви. 
 

– Прошло уже двадцать минут, как они ушли, – говорю я, глядя на часы на моей духовке. – Какого бы черта там ни происходило, это явно не к добру. 
– Я уверена, что всё хорошо, – Эсми делает глоток своего мартини. – К тому же, я – ближайший родственник Карлайла. Если он попадет в больницу, мне обязательно позвонят. 
– Если он попадет в больницу? – в недоумении переспрашиваю я. – Как ты можешь быть такой спокойной?
– У него четвертый дан в каратэ. И не только это, – она салютует мне бокалом. – Это позаботится обо всём остальном. Тебе такой тоже не помешает; сразу почувствуешь себя лучше. 
– О, мне понадобится что-нибудь покрепче, чем это. 

Эсми ставит свой бокал на стойку и направляется к домашнему бару в гостиной. 

– У тебя есть что-нибудь бочковой крепости? Не обращай внимания; на секунду я забыла, чей это дом. Что ты предпочитаешь: «Макаллан»[3] или «Лагавулин»[4]? О-о, у тебя есть бутылка двадцатипятилетнего «Лафройг»[5]? Только не дай узнать об этом Карлайлу – он разозлится, узнав, что ты держала его в неведении. 
– Я припасла его для рождественского ужина, из расчета на то, что в тот вечер что-то может пойти не так… 

Я замолкаю, когда Эсми идет обратно на кухню с бутылкой «Лафройг». 

– В этом году Санта пришел раньше, – она берет из шкафчика стакан, наливает на два пальца и подает его мне. 

Я смотрю на янтарную жидкость. 

– Это не подходящий стакан для того, чтобы оценить зап… 
– Выпей это, Иззи. 

Сделав один глоток, я снова смотрю на часы. 

– Тридцать две минуты. Это меня убивает! Такое чувство, что я должна сделать что-нибудь. 
– У меня тоже, – она достает из шкафчика второй стакан. – Давай еще по одной. На этот раз я присоединюсь к тебе. 

Прохладный хрусталь стакана буквально на секунду касается моих губ, когда открывается входная дверь. Эдвард и Карлайл вошли прогулочным шагом, о чем-то беседуя; и разговор этот был весьма цивилизованным, даже теплым. 

– Итак, Иззи, что мы пьем? – спрашивает Карлайл, сбрасывая с плеч свое пальто. 
– «Лафройг», – отвечает Эсми. – Бочковая крепость, двадцатипятилетняя выдержка. 
– И где же ты прятала его? У задней стенки? – он поворачивается ко мне, качая головой. – Скрывать от меня подобное. Ай-яй-яй. 

Игнорируя его, обхожу кухонный островок, подходя к снимающему пальто Эдварду. 

– Всё хорошо? 
– А разве не должно быть? – он вешает пальто на вешалку, а затем целует меня в макушку. 
– Предполагаю, ты не откажешься от односолодового изящества? – спрашивает из кухни Карлайл. 
– Иного выбора все равно нет, – смеется Эдвард. 

Я занята собой, накрывая стол к ужину. Пока мы едим, я сосредоточена на том, что испытываю облегчение из-за того, что барьер взят и всё, кажется, в порядке. Затем Карлайл спрашивает Эдварда, какой я была в восемнадцать лет, и тут начинается детское соперничество. Конечно, они сражаются не за обычные вещи. О нет. Источник раздора – унизительный момент, свидетелем которого стал брат. Я не уверена, почему обеспокоена тем, что они убьют друг друга. Теперь их двое, а это еще хуже. 

– Нет, – говорит Карлайл, качая головой. – Лучшим было время, когда Иззи мастурбировала после того, как нарезала перец халапеньо, и была убеждена, что жжение – кармическое наказание за то, что рассказала парням, как приятно прикоснуться лобком к ядовитому плющу. 
– Ладненько, – я пинаю Карлайла под столом. – Ты победил. Можем мы уже прекратить это? 
– Серьезно? – Эдвард смотрит на меня в явном недоумении. – Я имею в виду не часть про ядовитый плющ. Очевидно, я помню, что случилось – это был вечер, когда я понял, что влюблен в тебя. Но перец халапеньо? 
– Ой, не пудри мне мозги! Типа никто из вас не пытался сделать это по-быстрому, пока вскипает чайник. 
– Было дело, – говорит Карлайл, – но я, для начала, мою руки. 
– Да, определенно, – согласно кивает Эдвард. – Я не могу вскипятить воду, чтобы не разбить чайник, но даже я знаю, что нужно мыть руки. 
– А я и помыла! По крайней мере, до того, как вернуться к готовке. Кстати говоря, я собираюсь пройти курс по дегустации сыра, – выходя из-за стола, я прикрываю рот в притворном кашле, проговаривая: – Хрен тебе, Карлайл. 

На пути в кухню меня преследует смех. Я улыбаюсь, но не даю им увидеть это. Если, несмотря на всё это, Карлайл и Эдвард найдут общий язык, то мое собственное небольшое унижение – не такая уж и большая цена. 
 

– Вы точно уверены, что не лучше было бы вызвать такси? – спрашиваю я, провожая Карлайла и Эсми к двери. 
– Я не пила, когда мы сели ужинать; всё будет в порядке, – Эсми целует меня в одну щеку, затем в другую. – Я позвоню тебе утром. – Она поворачивается к Эдварду. – А ты… – она кладет руки ему на плечи и притягивает его лицо на уровень со своим, – веди себя хорошо, – говорит она, целуя его в щеку. – À bientôt! [фр. «До скорого!» 

После того, как они ушли, Эдвард наливает себе еще выпить. 

– Всё прошло лучше, чем я предполагал. 

Я шумно выдыхаю, и моя осанка расслабляется по мере того, как напряжение покидает тело. 

– Ладно. Только я тут чуть не кончилась. О чем вы там вдвоем говорили? 
– Знаешь, разговор был о тебе. В противном случае, мы не чувствовали бы себя достаточно свободно. 
– А что со мной? 

Он делает большой глоток, затем вытирает губы рукой, в которой держит стакан. 

– Я принес извинения от имени своего отца, хотя искренне считаю, что Карлайлу лучше не знать этого человека. Я поблагодарил его за то, что он заботился о тебе все эти годы, что поддерживал тебя и не пытался воспользоваться ситуацией. Вся дискуссия была… поучительной. 
– Как так? 
– Расскажи мне кое-что, – он залпом проглатывает остатки своего напитка, затем ставит пустой стакан на столешницу. Когда он смотрит на меня, то я вижу лицо с плаката кампании. – Ты не подозревала о том, что он влюблен в тебя, или просто решила не говорить мне? 

_____________ 
* Бочковая крепость (англ. Cask Strength) – термин, который использующийся по отношению к некоторым видам виски; более полно можно перевести на русский как «виски с крепостью из бочки». В кругу производителей виски подобные термины используются для обозначения уровня крепости алкогольных продуктов. То есть виски с пометкой – Straight from the Cask – является спиртным напитком, который разливается по бутылкам в том «состоянии», в котором он выходит из бочки после старения. Как правило, уровень крепости таких виски составляет от 50 до 65%. Другими словами, виски бочковой крепости перед розливом не разбавляют водой для снижения уровня крепости. Известно, что большинство виски подвергается редукции градуса путем добавления дистиллированной воды. Таким образом, уровень крепости продукта доводят до положенного минимума – 40% (плюс-минус пара процентов). Как утверждают специалисты, редукция градуса виски позволяет добиться более многогранного аромата и сложного вкуса напитка. 
Виски Cask Strength относятся к алкогольным продуктам категории «премиум», они стоят дороже стандартных 40-градусных напитков. Дороговизна виски бочковой крепости объясняется тем, что производство подобных напитков требует весьма крупных материальных затрат. Кроме того, такие виски – это, как правило, выдержанные спиртные продукты, срок старения которых составляет не менее 10 лет. Данный фактор также оказывает важное влияние на формирование стоимости спиртного напитка. Не секрет, что в процессе старения в бочке крепкий спирт, полученный после дистилляции, теряет градусы через поры дубовой емкости. Чем дольше спирты томятся в бочках, тем больше градусов они потеряют. Также в процессе длительной выдержки и долгого контакта с древесиной бочки напиток приобретает все необходимые вкусовые и ароматические характеристики, которые являются обязательными для всех элитных сортов виски. 

Источник 

[2] «Mexican Moon» by Concrete Blonde. 
[3] The Macallan (рус. «Макаллан») – шотландский бренд виски региона Speyside. Является ярким представителем элитного виски в категории single malt (односолодовых виски), выдержанного в хересных бочках. 
[4] Lagavulin (рус. «Лагаву́лин») – марка одного из известных шотландских односолодовых виски, производимого на одноимённой винокурне. Название происходит от гэльского lag a`mhuilin и переводится как «впадина у мельницы». 
[5] Laphroaig (рус. «Лафро́йг») – марка одного из известных шотландских односолодовых виски. Название можно перевести как «живописная долина на берегу широкой бухты». 

Переводчик: Deruddy

Редактор: -Saya-