— Ты мне никогда не отвечаешь. Невозможно быть настолько занятой, чтобы не иметь возможности ответить простым «да» или «нет». — Вот так моя мать приветствует меня, когда я принимаю вызов. Она всегда переходит сразу к делу.

— Вообще-то, я была занята, — говорю я, подхватывая грязную посуду со стойки и помещая в раковину. — Мы с Эдвардом только неделю назад вернулись из Арубы, и…

— Я видела фотографии на фейсбуке.

— …у меня был завал на работе.

— Ну, не смею задерживать. Мне просто надо знать, приедете ли вы с Эдвардом на День благодарения или нет.

Я зажимаю телефон ухом и плечом, включая воду и наполняя раковину. Я люблю этот дом, правда люблю, но здесь нет посудомойки. И Эдвард, человек скромных запросов, не считает, что она нам нужна.

— Еще не знаю, — отвечаю я.

— Вы ездили к матери Эдварда последние два года. Нельзя выделить один праздник нам? Людям, которые тебя вырастили? — драматизирует мама. — Папа хочет тебя увидеть, — наконец говорит она.

Бедный мой папа. Не знаю, как он еще не сбежал от мамы. Они женаты вот уже последние двадцать шесть лет, а он нисколько не изменился. Добродушный, внимательный и очень заботливый. Мама же, напротив, холодна, настойчива, ей ничем не угодить. Грустно, но за последние годы я отдалилась от них, радушно принятая в семью Эдварда.

— Я поговорю с Эдвардом, — в итоге произношу я.

Несколько секунд мы молчим, а затем обнаруживается реальная причина ее звонка.

— Я слышала, Элис снова беременна.

Я агрессивно наливаю моющее средство в теплую воду.

— Ты правильно слышала.

— Прекрасные новости.

— Да. Мне надо иди, ладно? Дам знать о наших планах завтра.

Я заканчиваю разговор, не давая ей шанса меня задержать, и в полной тишине мою посуду.

***

Когда вечером Эдвард возвращается домой, он находит меня в гостиной с полупустой бутылкой вина.

— Мне оставишь? — шутит он, снимая обувь.

Я выключаю телевизор.

— Вот к чему меня приводят разговоры с матерью.

Он улыбается, исчезая в кухне и возвращаясь с пустым бокалом для себя.

— Настолько все плохо? — спрашивает он. Эдвард всегда питал нежные чувства к моей маме, так что иногда непросто добиться от него поддержки.

— Она хочет, чтобы мы провели День благодарения у них дома.

— Ладно. Мы можем это сделать, а на десерт поехать к моей маме.

Меня немного злит, что он так легко согласился. Должно быть, Эдвард чувствует мое раздражение, потому что говорит:

— Что?

— Я понимаю, что ты любишь моих родителей, а они любят тебя, но это не тебе приходится терпеть бесконечное неодобрение со стороны моей мамы.

Он наливает себе немного вина, но оставляет бокал на кофейном столике, забирает мой и ставит рядом.

— Белла. — Эдвард вздыхает, нежно притягивая меня так, чтобы я легла рядом с ним, спиной к его груди. — Она не так уж плоха.

— То есть в прошлое Рождество, когда она подарила нам одежду для новорожденных… это не было плохо? А в тот День благодарения, когда он сказала, что почитала о моих противозачаточных и всем за столом в отвратительных подробностях поведала, как от них кто-то умер? Это не было ужасно. — Я сажусь и тянусь за бокалом, поворачиваясь к Эдварду лицом. — И в тот раз, когда мы пришли к ней на ужин в честь твоего дня рождения, а она подарила открытку, говоря о том, как тебя обожает и желает тебе однажды стать отцом ее внуков? Это не было за гранью.

Он гладит меня по плечу.

— Ты ей позволила достать себя, и она это знает.

— Верно. Так почему я должна в очередной раз сносить эти пытки?

— Потому что она твоя мама и имеет добрые намерения, даже если проявляется это немного неортодоксально. — Я фыркаю от смеха, но юмора здесь почти нет. — А что насчет папы? Несправедливо избегать его из-за нее.

Я знаю, что Эдвард прав, и начинаю сдаваться, в основном потому, что не хочу, чтобы это переросло в спор. У нас все так хорошо со времени путешествия в Арубу. Нам словно нужно было просто улететь и снова стать самими собой без лишнего давления со стороны.

Я грустно улыбаюсь мужу.

— Отлично. Мы пойдем на обед, но, если она начнет исходить на дерьмо, уйдем.

— Ладно.

— Серьезно.

— Я серьезно люблю тебя, — бормочет Эдвард, наклоняясь для поцелуя.

— Я тоже тебя люблю, — говорю ему в губы и целую. — Даже притом, что иногда ты раздражающе оптимистичный.

Он ухмыляется, не отстраняясь от меня. От его загара мало что осталось, но веснушки, появившиеся из-за пребывания на солнце в течение недели, еще не исчезли.

— Как-то же я должен нас уравновешивать.

Смеясь, я качаю головой.

— Черт возьми, да ты заслуживаешь награду.

— Не-а. У меня есть ты. Большего мне не нужно.

***

Я успеваю сделать пять шагов в дом родителей, как мама встречает меня поцелуем в щеку и едким замечанием о моем наряде вдогонку. Очевидно, сегодняшнее застолье подразумевалось как формальное празднование, но мне не сообщили. Как всегда.

— О, оставь мою девочку в покое, — требует папа, проталкиваясь мимо мамы, чтобы обнять меня. — Моя одежда тоже не соответствует требованиям, но я все равно съем кусок чертовой индейки.

Я бросаю взгляд на тапочки отца и смеюсь. Они поношенные, дурацкие и ему в них очень удобно.

— Привет, приятель, — говорит он, похлопывая Эдварда по спине.

— Привет, Чарли. — Эдвард посылает улыбку матери: — Ты, как и всегда, потрясающе выглядишь, Рене.

Мама светится, невесомо целуя Эдварда в обе щеки — обзавелась этой привычкой после поездки с папой в Европу прошлым летом.

— Что там у тебя? — спрашивает отец, указывая на две кастрюли-кассероль, поставленные одна на другую, которые держит Эдвард.

— Сверху — запеканка с броколли и рисом, внизу — брюссельская капуста со свиной грудкой.

— У нас уже есть брюссельская капуста, — заявляет мама, глядя на меня так, словно я виновата, что не прочла ее мысли.

Я прикусываю язык, пожимая плечами.

— Теперь будет больше.

Эдвард как может пытается смягчить ситуацию, говоря, что нашел рецепт брюссельской капусты со свиной грудкой и не устоял перед желанием ее приготовить. Мама уступает, очаровывая Эдварда улыбкой, забирает одно блюдо из его рук и ведет в кухню.

— Эй. — Я одергиваю Эдварда за низ рубашки, прежде чем он уходит. — Спасибо, — шепчу, оставляя поцелуй на подбородке.

Папа болтает по пути в гостиную, где плюхается в кресло.

— Соседи скоро придут. И несколько человек из вязального клуба. В жизнь не вспомню их имена, но они милые.

— Очаровательно.

Он бросает на меня взгляд, который, как мне кажется, должен был значить «веди себя хорошо».

— Поэтому она хочет, чтобы сегодня все было идеально.

— Я в шоке.

— Белла. — Отец не ругается. Никогда этого не делал. Он всегда был чувствительным человеком.

В большинстве случаев я осознаю, что он в миллион раз круче меня. Папа поддерживает форму вместе с местными бегунами, и недавно пробежал свой третий марафон. У него всегда припасена хорошая шутка в рукаве, а на лице — бесхитростная улыбка. И в подобные сегодняшнему дни становится очевидно, как он обожает маму, пусть даже его причины мне неведомы.

Поэтому я изо всех сил пытаюсь держать себя в руках.

— Что?

— Она старается, ладно? Даже если иногда у нее случаются заскоки.

— Как она старается? Я не так оделась, не то блюдо принесла. Она всегда давила на меня. Всегда. Стоит мне не оправдать каких-то ее ожиданий, как меня жестко критикуют.

Чарли вздыхает.

— Она всегда хотела для тебя самого лучшего.

— У нее странный способ это показать.

Звонок в дверь резко обрывает разговор. Со слабой понимающей улыбкой Чарли встает, взъерошивает мои волосы и выходит из комнаты.

***

Несмотря на мои сомнения, беседа за обедом протекает легко. Но когда подают десерт, мамина подруга-вязальщица Джойс решает достать телефон и показать всем своего новорожденного внучонка.

Телефон переходит из рук в руки, и Сью, соседка моих родителей, ловит мой взгляд.

— Твоя мама мне сказала, что Элис снова беременна, — с теплой улыбкой говорит она, поглядывая то на Эдварда, то на меня. — Это потрясающе.

— Да, — соглашаюсь я. — Они прекрасные родители.

— Их дети очаровательны. Когда вы…

Сью не успевает закончить предложение, так как ее прерывает мама:

— Белла. Не поможешь мне собрать тарелки?

Это не свойственный ей поступок — влезать вот так, ради меня, — и я не уверена, понимает ли она, что сделала. С другой стороны, моя мама однозначно человек цели.

Я поднимаюсь, ставя тарелку Эдварда на свою. Он смотрит на меня, и я киваю в молчаливом согласии. По прошлому опыту он знает, что нужно вмешаться, если дело обернется руганью.

Взяв еще несколько тарелок, я толчком открываю кухонную дверь, затем включаю воду, с помощью пальца проверяя температуру. Дверь снова распахивается. Входит Рене и добавляет посуду к стопке на столе.

Безмолвно исчезает, а секундой позже появляется уже с бокалом вина в руке.

— Ты не должна это мыть. — Она прислоняется к стойке. — У нас есть посудомойка.

Я очищаю тарелку от тыквенного пирога, выбрасывая остатки в мусорное ведро под раковиной.

— Все равно их сполосну.

Она мычит, отпивая вино, и смотрит на меня. Проходит минута или две, и тишина ест меня поедом.

— Или я делаю все неправильно? Надо держать тарелку под водой под углом в сорок пять градусов? Не уверена, каков идеальный, на взгляд Рене, способ это сделать.

Я оглядываюсь, проверяя ее реакцию. Мама отшатывается от моих слов.

Прищурив глаза, спрашивает:

— Да что на тебя напало?

— На меня? Ничего.

— Неужели тебе настолько неприятно проводить праздник с нами?

— Тяжело проводить время с тобой, когда ты придираешься ко всему, что я делаю.

— Я не…

— Ты отчитала меня за одежду. Когда я сказала, что мы взяли на обед, таким взглядом одарила… Ты…

Она цокает.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Я ничего такого не имела в виду.

В моем смехе совсем нет юмора.

— Ну, а мне показалось иначе. Тебе не угодить.

— С чего ты это взяла?

Я заканчиваю наполнять посудомоечную машину. Подождав, когда я освобожусь, она повторяет вопрос.

— Даже не знаю. Возможно, из-за всех разговоров, в которых мы касались темы детей или того, что я должна или не должна делать со своей жизнью, у меня сложилось такое впечатление. — Я повышаю голос, но глубоко вздыхаю, перед тем как продолжить: — Скажи мне. Честно. Почему ты ненавидишь тот факт, что я не хочу быть матерью?

Она хмурится, но не раздраженно, как обычно. За этим действием скрывается грусть.

— Когда я была моложе, то не отличалась от тебя. В какой-то момент после того, как мы с твоим отцом поженились, зашла речь о моем твердом нежелании иметь детей.

— Когда?

— Примерно год спустя. Он был готов. Но меня это пугало больше всего на свете. Мы разговаривали и ругались. Я отнекивалась и оправдывалась. Потом это произошло. Я забеременела. И твой отец был вне себя от счастья. — Мама опускает взгляд, делая глоток вина. — Я не смогла это сделать. Не смогла. Я была напугана и очень молода. Мне было всего двадцать.

— Что произошло?

Она глубоко вздыхает.

— У меня случился выкидыш. И следующие три раза после этого я тоже теряла детей.

Ее слова шокируют меня.

— Я никогда… Я не знала.

— Конечно, нет, мне этого не хотелось. Я начала во всем винить себя. Я не хотела детей, поэтому мое тело намеренно их отвергало. Это было не так, но в этом я себя убедила.

Мы обе замолкаем, и по выражению ее лица видно, что она снова вернулась к тем воспоминаниям.

— Это ужасно, мама, — шепчу я.

— Мы справились. Но это заняло много лет. Твой отец всегда поддерживал меня. Всегда. Ни разу не обвинил. Даже в моменты моих самых сильный сомнений он не колебался. Он был непоколебим, а его любовь была настолько… ощутимой.

Я никогда не слышала, чтобы мама так говорила. Никогда. Ни о любви, ни уж особенно о папе. Конечно, я знала, что они любят друг друга. Очевидное предположение, когда пара столько лет вместе.

— Когда я наконец забеременела в последний раз, я так боялась. Параноила и чересчур перестраховывалась. Твоего папу это с ума сводило.

— И потом у вас появилась я.

Мама слабо улыбается.

— Я поклялась себе, что все сделаю правильно. И не подумаю принимать тебя как должное. И я виновата, что позволила этому превратиться в придирки, знаю. Просто я желаю тебе лучшей жизни. Не хочу, чтобы ты проходила через то же, что и я. Это сломило меня.

Это признание — наиболее близкая к извинению вещь, и я за это благодарна. Часть обиды на маму испаряется.

— Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти. Очень. — Я ненадолго замолкаю. — Но, мам? Если ты сама не хотела когда-то детей, почему ты винишь меня? Ты ведь точно знаешь, что я чувствую.

— Потому что мои причины заключались лишь в страхах. И я боюсь, что твои тоже.

— Я не ты. Конечно, я боюсь. Но еще и злюсь, потому что твой извращенный способ помочь не работает.

Она дарит мне слабую извиняющуюся улыбку.

— Я никогда не говорила, что идеальная мама. Быть родителем тяжело. Я все еще не уверена в том, что делаю, а ведь прошел уже тридцать один год.

Я открываю рот, но не знаю, что сказать. Ее слова искренние. Я этого не ожидала. Вообще.

— Прости, если делаю что-то неправильно, но я правда хочу, чтобы ты была счастлива. Правда. Если ты счастлива, не будучи мамой, тогда отлично. Но я вижу многое от себя в тебе. И многое от папы в Эдварде. И беспокоюсь, что ты упустишь этот опыт, упустишь Эдварда…

— Я не…

— Он звонил мне. Пару месяцев назад. После того как ты ушла.

— Что?

— Не злись. Он был… разбит. Опустошен.

Я смаргиваю слезы и не могу избавиться от ощущения, что меня предали.

— Так он тебе рассказал. Все.

— Да.

— Прекрасно. Еще больше людей против меня. Я просто…

— Белла. — Она строго смотрит на меня. — Никто не против тебя. Никто. Только ты сама против себя. Чтобы это преодолеть, тебе нужно встретиться лицом к лицу с собой. Разве ты не понимаешь?

Ее слова отрезвляют меня.

— Что он сказал?

— Тебе надо поговорить с ним, — тихо говорит она. — И хорошенько подумать о том, чего ты хочешь. Если ты хочешь Эдварда. Потому что я скажу тебя прямо: этот парень любит тебя больше всего на свете. И он сказал, что, если придется выбирать, быть с тобой или быть отцом, он выберет тебя. Всегда.

Я провожу пальцами под глазами, пытаясь сдержать слезы. Но не выходит. Мама протягивает мне салфетку. Входит Сью, понимает, что происходит, и вмиг снова исчезает.

— Спасибо за… — Я высмаркиваюсь. — Разговор. И я это сделаю. Поговорю с Эдвардом, имею в виду.

— Знаешь, мы с твоей бабушкой не очень хорошо ладили. Пока не появилась ты. Словно… ты смягчила ее или вроде того.

Я выпускаю смешок.

— Правда?

— Правда. Ты — единственное, что я сделала правильно.

Я трясу головой.

— Ты не должна этого говорить.

— Это правда. И твоя бабушка согласилась бы. Я так выросла, узнавая тебя, воспитывая. Это самый чудесный и трудный опыт в моей жизни. — Она прерывается, нежно сжимая мою руку. — Я просто не хочу, чтобы ты что-то упустила из-за такого же, как у меня, упрямства, или потому что думаешь, что изменить свое мнение — не вариант. Всегда есть варианты. И возможности. И я ничуть не сомневаюсь, что вы выберете лучшее для вас обоих.

***

За неделю до Рождества Лорен выходит на связь. Она пишет, спрашивая, не хочу ли я зайти к ней на кофе, и я говорю, что загляну во время обеденного перерыва.

Я не видела ее ребенка с того дня, когда навещала их в больнице, и ненавижу признавать, что не хотела первой проявить желание пообщаться. Я позволила себе быть мелочной, что поначалу было хорошо. А потом я стала чувствовать себя малодушной трусихой. В общем, я счастлива, что она написала.

Воздух на улице морозный, на небе ни облачка — день ясный и очень холодный. Но такая температура отлично бодрит, когда я покидаю теплоту офиса.

Приехав к Лорен после полудня, я смотрю на записку, приклеенную к входной двери. «Ребенок спит, пожалуйста, не звоните». Дверь открывается прежде, чем я даже успеваю постучать, и Лорен встречает меня на пороге с дружелюбной, но настороженной улыбкой.

— Умно повесить предупреждение, — говорю я, а изо рта у меня вылетают облачка пара.

— У нас случилось несколько ужасных ситуаций, когда Джек дремал, — отвечает она со смешком, пропуская меня внутрь. — Кофе?

— Пожалуйста.

Она исчезает на кухне. Я кладу сумку и пальто на стул в прихожей. С минуту неловко стою, оглядывая их дом, забитый детскими приспособлениями, детской одеждой, детским всем. Их жилище постепенно становилось все более подготовленным к ребенку еще до рождения Джека, но такого я никогда не видела. Как будто произошел взрыв в магазине детских товаров, и все содержимое попадало в их гостиную.

— Знаю, это катастрофа, — беззаботно говорит Лорен, проходя мимо с двумя кружками кофе. — Я убираюсь чаще, чем когда-либо. Постоянно надо что-то подобрать или помыть. Ни конца ни края.

— Звучит… изматывающе, — наконец произношу я, когда мы садимся напротив друг друга на отдельные кресла. Я чувствую под собой что-то, и вытаскиваю маленького плюшевого медведя.

— На прошлой неделе мы ходили в океанариум с родителями Тайлера. Джек проспал всю дорогу, но все равно было весело.

— О. — Я знаю, что она не особо привязана к семье Тайлера, поэтому удивляюсь. — Хорошо ладишь с ними?

Она от души улыбается.

— Да. Лучше.

— Что у тебя нового? — спрашивает она, глядя на видео-няню возле себя.

— Да ничего особенного. Мы летали в Арубу, было здорово. — Я почти говорю ей о разговоре со своей матерью, но останавливаю себя.

— Я видела фото, которые ты выкладывала.

Я смотрю в потолок.

— Ага.

Наконец Лорен говорит:

— Это странно?

— Очень.

Она издает небольшой смешок словно с облегчением.

— Думала, только мне так кажется. Прости. Я просто… то, как мы разошлись, когда ты была здесь в последний раз… это не давало мне покоя.

— Правда?

— Да.

Я немного давлю:

— Когда мы приезжали к тебе в больницу, и я предприняла попытку извиниться, тебя это как будто не волновало.

— Ну, в то время, полагаю, так и было. Я вот-вот должна была родить. Ты же знаешь, я с ума сходила. Не могла сосредоточиться ни на чем, кроме того, что Джек пинает меня в ребра, и что я не могу удобно лечь.

— Я не знала. Мы тогда не особо общались.

— Боже, я была просто сволочью, — бормочет она. — Прости, если показалось, что наша ссора никак на меня не повлияла. Еще как повлияла. И я рада, что ты все равно пришла в больницу, даже после моего отвратительного поведения. Мне жаль, что тебя не было со мной до родов. И во время, если честно. Тайлер помогал, но в какой-то момент почти свалился в обморок.

— Потому что, ты же знаешь, Тайлер потрудился в поте лица, — заговариваю я, и мы обе смеемся. — Честно, наверное, к лучшему, что меня не было. Весь этот родовой процесс пугает меня.

Она мягко улыбается.

— Знаю. Я тоже боялась. Все совсем по-другому, когда ты сама в процессе, и все это происходит. Отказаться от контроля — настоящее испытание. Как и родительство в целом, думаю.

Мы замолкаем, но на экране видео-няни Джек ворочается и издает звуки. Убедившись, что он еще не полностью проснулся, Лорен прочищает горло.

— Послушай, я сожалею, что вывалила информацию о разговоре Эдварда с Тайлером. То, как это прозвучало из моих уст… было хуже, чем в действительности. Я злилась, и мне очень жаль. Это было несправедливо ни по отношению к тебе, ни Эдварду.

— Спасибо, — искренне говорю я. — И ты прости…

— Ты уже извинялась. Больше не надо, пожалуйста, из-за этого я чувствую себя ужасно.

— Хорошо.

— Я действительно все испортила между вами с Эдвардом?

— Нет. — Я подумываю на этом и остановиться, но сейчас все кажется чуть более нормальным, более похожим на нас, поэтому говорю ей правду: — Конечно, когда я заговорила о том, что ты сказала, мы жутко поругались. И потом я ушла. На четыре или пять дней.

Она роняет голову на руки.

— Боже, мне так жаль.

— Но мы поговорили, и все в порядке. Не идеально ни в каком смысле. По правде, мне кажется, сейчас мы будто просто отложили этот вопрос на потом. И я боюсь, что произойдет, когда придется его решить. — Я ненадолго прерываюсь. — Мы с мамой поговорили в День благодарения. И она рассказала мне о том, что не хотела детей, а потом, когда задумалась о них, много лет не могла забеременеть. Это звучало кошмарно.

Лорен пересаживается на диван ко мне.

— О, Белла. Это ужасно. Но… не оправдывает того, как она относилась к тебе… ты это понимаешь, правда?

— Да. Но это помогло мне немного лучше понять ее мотивы. Как бы ненормально все это ни было. — Глаза слезятся, а в горле встает ком. — Я очень рада, что ты написала, потому что у меня правда тяжелые времена. Не думаю, что хочу детей, но мне страшно, что если однажды я переменю мнение, то не смогу родить, и это будет моим наказанием за то, что так долго этому противилась.

— Ты не можешь так думать.

Я вытираю слезы.

— Ох, ну а думаю.

— Белла, почему ты не хочешь детей? На самом деле.

Взяв салфетку с кофейного столика, я высмаркиваюсь и глубоко вздыхаю.

— Я не… знаю. Я так долго была против, что это просто въелось в меня. Не говоря о том, что это вселяет ужас, что ты теряешь самого себя… Я вижу, как все мои друзья, у которых есть дети, несчастны…

— Эй!

— Не считая тебя, — со смешком бормочу я. — Я так сильно люблю Эдварда. И предполагается, что я рожу ему этого ребенка, которого в итоге полюблю больше, чем его? Что поставлю выше его и себя, и забуду, кто мы как пара? Это страшно. Я не готова.

— Не думаю, что кто-то бывает готов, — отвечает Лорен. — Я не буду сидеть тут и пытаться убедить тебя завести ребенка, обещаю. Потому что ты права. Ты полюбишь своего ребенка больше, чем Эдварда. Как и должна. Вы оба будете любить его сильнее. Но это отличается от той любви, которую вы питаете друг к другу, Белла. На реально долгое время ребенок займет все ваши разговоры, все мысли. Но вы испытаете этот опыт вместе. Вырастите вместе. И окажется не так страшно. И, черт возьми, это будет стоить того.

Я шмыгаю носом, глядя на свои колени.

— Боже. Думаю, мне нужно поговорить с ним. Действительно поговорить.

— И я так считаю.

Она призадумывается.

— Ты не рассматривала усыновление?

— Не знаю. В усыновлении свои сложности, и я совсем не уверена, что мы к ним готовы. И если говорить начистоту, то в глубине души… если мы когда-нибудь решимся на ребенка… думаю, я хочу, чтобы он был наш. Унаследовал черты Эдварда… и, надеюсь, не мое упрямство. Милосердие от матери Эдварда, а от моей мамы…

— Упорство? — предлагает Лорен, и мы смеемся.

— Да. Это.

— Черт подери же, — говорит она, изучая мое лицо.

— Что?

— Никогда от тебя подобного не слышала. Никогда.

— Слышать так же странно, как я себя чувствую, произнося это?

— Честно? Вообще нет.

Я стону в разочаровании.

— Я не передумала, нет. Но если передумаю… то не хочу, чтобы все, кто талдычил, что однажды я захочу детей, сказали: «А я же говорил».

— Насрать на них! Это твоя жизнь. Ты можешь делать, что пожелаешь. Можешь передумывать хоть миллион раз. Единственные люди, которых это должно волновать, — ты и Эдвард.

— Я знаю, — бормочу я. — Просто трудно не переживать о том, что подумают другие люди.

— Ну, научись не переживать. Недавно я ходила в магазин, чтобы купить огромную упаковку прокладок размера макси, столкнулась со своим бывшим, держа их в руках, а потом поняла, что соски решили залить молоком всю мою рубашку. — Мы обе хохочем, теперь слезы на глазах у меня выступают из-за смеха.

— Лорен! Почему ты не рассказала мне это первым делом, как я пришла?

— Мне нужно было позаботиться о других вещах. Например, убедиться, что мы все еще подруги.

— К черту это. Мы семья.

Лорен улыбается, берет кружку кофе и чокается ей о мою.

— За семью.

***

Праздники проходят словно в тумане, как всегда.

Мы проводим сочельник с семьей Эдварда, а Рождество — с моей. Мама не дарит нам никаких детских вещей и даже не поднимает этот вопрос, за исключением того, что ненароком упоминает, где заказала для нас вышитые чулки, на случай если нашей семье понадобится еще один маленький чулок. Намек не очень тонкий, но я отпускаю ситуацию.

Все нормально, не идеально, но достаточно хорошо. Так заманчиво продолжать в том же духе, просто оставаясь на отметке «достаточно хорошо». Но все же я знаю, что долго это не протянется. Как и всегда.

Я не рассказываю Эдварду ни о своем разговоре с Лорен на прошлой неделе, ни даже о беседе с мамой в День благодарения. Держу все внутри, снова и снова думая о словах подруги и матери, еще ненамного придерживая их при себе, пока не почувствую готовность вновь вернуться к этой теме.

Когда наступает время празднования Нового года, мы отправляемся на ужин в Уоллингфорд, а не в наше постоянное местечко в Беллтауне, в надежде избежать присущих праздникам пробок. В последний момент к нам присоединяются Лорен и Тайлер, и ненадолго мы будто возвращаемся в старые добрые времена. Единственная разница в том, что периодически Лорен отходит позвонить няне и проверить, все ли в порядке, а после ужина они отклоняют предложение выпить и собираются домой к Джеку.

Прощаясь и обнимаясь, мы договариваемся встретиться в новом году, и кажется, словно все будет хорошо.

— Вызвать такси? — спрашивает Эдвард, когда Лорен и Тайлер уезжают.

Громко крича обо всем на свете, мимо проходит шумная, заразительно счастливая компания людей.

— Давай пройдемся до дома, — предлагаю я, беря Эдварда за руку.

Квартал или два мы преодолеваем молча, после чего Эдвард замедляет шаг и притягивает меня к себе.

— Выпьем по последнему напитку? — бормочет он у моего уха. Мне щекотно, и, чмокнув его в щеку, я отстраняюсь.

— На один бокал согласна, — соглашаюсь я. — Хочешь пойти в Al's Tavern?

— Слишком захудалое место, — говорит он и продолжает идти, не отпуская моей руки. — У меня есть идея получше.

— О, правда? — Я натягиваю шарф на рот, пряча улыбку. Люблю, когда Эдвард такой. Счастливый, непосредственный и слегка охмелевший. Его энергетика заразительна, и мое сердце наполнено радостью и теплом.

Мы идем еще около десяти минут, а потом я вижу впереди тускло освещенный ресторан. Он спрятан по соседству — маленькое драгоценное сокровище. Это место нашего первого свидания, но я не уверена, что Эдвард помнит. Прошло словно много-много лет, и меня внезапно накрывает чувство ностальгии — встречаются два незнакомца, не имея никаких ожиданий, а впереди у них вся жизнь.

Эдвард ведет меня за руку через ресторан. Внутри не очень много людей, а те, кто есть, кажется, уже заканчивают ужинать, либо сидят у бара. Мы идем к кабинке в задней части помещения — оказывается, той же самой, где сидели во время нашего первого свидания. Здесь романтично и уединенно. Взгляд Эдварда говорит, что он все отлично помнит.

Я снимаю шарф и пальто. Эдвард забирает одежду и кладет на сиденье. Он все смотрит на меня с небольшой ухмылкой на губах — включил режим обольстителя на полную. Снимает с себя пальто и кладет рядом с моим, после чего садится рядом.

— Ты это спланировал? — уличаю я.

— Вроде того. Планировал ужин тут, но в последнюю минуту к нам присоединились Лорен и Тайлер, так что я перенес нашу резервацию. Хотел здесь побыть только с тобой.

— Мне нравится, когда мы лишь вдвоем, — говорю я, не скрывая двойной смысл слов.

Эдвард наклоняется ко мне, его правая рука покоится на диванчике.

— Ты не сидел рядом на нашем первом свидании, — дразню я. — Почему?

Он смеется.

— Ты заставляла меня нервничать.

— Быть не может.

— Еще как. А ты не волновалась?

Я призадумываюсь и качаю головой.

— Думаю, интуиция подсказывала мне, что у нас все будет хорошо.

Подходит официант. Эдвард заказывает виски со льдом, а я палому с острым вкусом. Хотя на часах за десять, я устала меньше, чем ожидала. Обычно мы в это время уже ложимся спать, но сегодня все ощущается по-иному. Словно должно произойти что-то важное. Или, может, это просто общее ощущение, связанное с Новым годом.

— Я рад, что между вами с Лорен все наладилось, — задумчиво говорит Эдвард, когда мы остаемся наедине.

— И я.

— Она серьезно говорила, что ее Новогоднее обещание — продавать свое грудное молоко?

— О, определенно. Она твердила мне об этом с тех пор, как забеременела. Тайлер тебе рассказывал, что пробовал ее молоко? Он добавил его в кофе. Я хотела сквозь землю провалиться.

Официант приносит наши напитки и быстро исчезает, а мы смеемся еще пуще из-за того, что он мог услышать.

Я делаю глоток коктейля и одобряюще мычу.

— Кстати об обещаниях, ты дал себе какое-нибудь?

— Однозначно найти нового друга, который не пьет грудное молоко своей жены.

Я фыркаю.

— Тушé.

— Что насчет тебя?

— Хм. Не знаю, — я замолкаю, но затем продолжаю: — Не совсем.

— Не совсем?

— Да ерунда.

— Ну расскажи, — подталкивает он.

— Это не совсем обещание. Скорее… Я не знаю. Перестать быть настолько строгой к маме? Возможно, попытаться видеть ситуацию с ее стороны. И я надеюсь, что она сделает то же самое по отношению ко мне.

Эдвард не отводит взгляд от моего лица.

— Я понимаю.

Я разрываю зрительный контакт и оглядываю помещение. Помимо нас здесь еще только одна парочка сидит у бара. Освещение приглушенное, тихо играет музыка… вспоминается наше первое свидание. Мы остались в ресторане самыми последними. Они закрывались в полночь, поэтому в конце концов нам пришлось уйти, но клянусь, позволь они нам, мы просидели бы там всю ночь. Мы жаждали узнать больше друг о друге, не желая разрушать чары нашей связи. Поэтому Эдвард пригласил меня на еще одно свидание на следующий вечер. Потому что ему не хватило времени. Как и мне. И не думаю, что мы когда-либо переставали хотеть провести еще больше мгновений рядом друг с другом.

— Можно кое-что у тебя спросить? — задаю я вопрос, приободренная воспоминаниями и текилой.

Взгляд Эдварда такой открытый, выжидающий.

— Что угодно.

— Почему ты передумал? По поводу детей? Когда мы познакомились, то оба были категорично настроены. Что изменилось? — Слова льются потоком, а желудок сводит от нервов. Я очень боялась начинать этот разговор, но хочу, чтобы он уже наконец случился.

Его брови приподнимаются.

— Честно?

— Да.

— Ты заставила меня изменить мнение.

— Я?

Эдвард приподнимает уголок рта, ухмыляясь.

— Да, ты. Я просто… хочу иметь семью. С тобой. Эта часть для меня ключевая. Если по какой-то безумной причине наши отношения не сложатся, я не собираюсь заводить детей с кем-то другим. У меня нет желания делать это ни с кем, кроме тебя.

— Это сильное давление, — тихо говорю я.

— Так не должно быть.

— Растить детей — сильное давление.

— Верно. Но мне кажется, что мы в силах с этим справиться. То есть… взгляни на наши домашние растения. Они процветают.

Я закатываю глаза, смеясь.

— Заткнись.

— Ладно, ладно. — Смех затихает, и он становится серьезен: — Можно тебе кое-что рассказать?

— Да.

— Около года назад я пробегал мимо кладбища недалеко от нашего дома. Вообще-то, я никогда не останавливался, чтобы прочесть надписи на надгробиях. Но в тот раз одно из них зацепило мой взгляд. На нем было выгравировано два имени, а под ними написано «Только ты и я». — Эдвард останавливается, потирая рукой рот. — Я совру, если скажу, что это не взбудоражило меня.

Я мысленно возвращаюсь назад, сопоставляя эти временные рамки и то, когда начали всплывать разговоры о детях.

— Так вот с чего все началось?

— Отчасти, наверное.

Я осушаю свой бокал.

— Даже не знаю, что сказать.

Эдвард изучает меня.

— Тебя испугало услышанное?

— Просто я не понимаю. Ты хочешь детей, как бы распространить свое семя, потому что боишься смерти?

— Не только в этом было дело. В тот момент я все представил. Увидел нас, вместе — мы путешествуем, финансово обеспечены, мирно пьем кофе по утрам. Все было стабильно. — Он прерывается и улыбается. — А потом в воображении возникли дети. Беспорядок, шум, полный разгром. Мы опаздываем на работу, проливаем кофе, вытаскиваем жвачку из волос ребенка, пока другой бегает рядом в двух разных ботинках. Это был хаос. Но он меня не испугал.

Глаза заволакивает слезами, но я выдавливаю смешок, пытаясь замаскировать свои эмоции. Невероятно, но я тоже могу частично это представить. Не так ясно, как Эдвард. Я не так глубоко это ощущаю. Но картинка есть.

— Первый сценарий — наша жизнь сейчас, — бормочу я, проводя под глазом большим пальцем. — Этого недостаточно? Тебе нужен хаос?

— Я не это имел в виду. Пожалуйста, не расстраивайся.

— Я не расстроилась. Просто… мои глаза. Иногда они подтекают.

Эдвард с нежностью смеется.

— Мы можем не продолжать говорить об этом.

Я глубоко вздыхаю.

— Все нормально.

С секунду он смотрит на меня.

— То, что мы можем вот так сидеть и обсуждать это, при этом не обижаясь и не расстраиваясь, — огромный шаг. Я лишь хочу, чтобы мы общались и были честны друг с другом.

Он прав. Это огромный шаг. И еще одно напоминание, что он — мой человек.

— Этот разговор точно еще не закончен, — говорю я.

— Но это начало.

— Я тоже хочу, чтобы мы могли быть честны. Знаю, ничего не… решено, но мне уже намного легче просто говорить об этом с тобой.

Я наклоняюсь ближе и крепко его целую.

— Я люблю тебя, — шепчу в губы Эдварда. — Даже притом, что ты сравнил воспитание детей с не убиванием комнатных растений.

— Я тоже тебя люблю. Несмотря ни на что, — бормочет он, прижимаясь лбом к моему. — Неважно, что ты выберешь. Я уже выбрал тебя. Эта часть обсуждению не подлежит.

Мы приканчиваем выпивку и неспешно идем домой, преодолевая несколько кварталов как раз незадолго до полуночи.

Дома темно и тихо. Я забыла включить таймеры на свет, поэтому место кажется чересчур пустым. Это ощущение остается даже после того, как мы включаем все лампы и зажигаем камин.

— Три минуты до двенадцати ночи, — объявляет Эдвард и заходит в кухню, по пути расстегивая пуговицы рубашки. — Произнесем тост?

Я снимаю ботинки и сворачиваюсь клубочком на диване. Набрасываю на себя одеяло, включаю телевизор. Остаются считанные секунды, когда я слышу хлопок бутылки шампанского.

Эдвард возвращается, и я приподнимаю для него одеяло, приглашая присоединиться.

— За что выпьем? — спрашивает он, протягивая мне полный бокал, его глаза блестят.

Я задумываюсь на мгновение, а затем дарю Эдварду небольшую, полную надежд улыбку.

— За хаос.
 

Предыдущая часть