Эдвард POV

      Я всегда считал себя рациональным. И думал, что это качество – одна из моих сильных сторон.

      Даже будучи человеком, я был организованным… уравновешенным. Я имел сверхъестественную способность предсказывать мысли людей и, в каком-то смысле, контролировал большинство социальных ситуаций.

      Мне нравилось держать всё под контролем.

      Мне нравилось быть рациональным.

      Вампиры по своей природе не рациональны. Они следуют инстинктам. Непревзойдённые хищники, использующие свои уникальные чувства, чтобы охотиться и убивать. Их эмоции сильны и не сдержанны,  движимые желанием, они не могут принять отрицание или отказ. По большей части они лишены человеческих слабостей, таких как сострадание и сочувствие. Они в высшей степени эгоистичные существа и не имеют никакой необходимости быть понимающими и милосердными. Они довольствуются тем, что их желания исполняются одно за другим и,  стремясь к этому, они действуют не по совести и не обращают внимания на последствия.

     Лишив человека жизни, они тратят на терзания не больше времени, чем люди на оплакивание смерти коровы.

      Им необходима еда. А еда – это люди. Обычный круг жизни.

      Вот почему моя семья настолько уникальна.

      Они все сделали моральный выбор, чтобы изменить свою смертоносную природу. Они решили пить кровь животных, которые не имеют ипотеки, планов на колледж и которые не хранят фотографии своих близких. Они отказались уступать простым желаниям скрывающегося внутри них кровожадного монстра. Им присуще врожденное уважение к человеческой жизни и, благодаря ему, они смогли отказаться от вампирской природы, независимо от того, сколько физического и психологического дискомфорта это вызывало.

      В каком-то смысле, всех их можно назвать невероятно упрямыми ослами.

      Быть вампиром-вегетарианцом совсем неприятно. Это жизнь, наполненная бесконечными компромиссами и раздражающей тревогой. Это похоже на постоянный зуд, который вы решаете не облегчать.

       А ведь почесавшись, было бы так просто от него избавиться и забыть об этой бесконечной зудящей тяге, но тогда зуд будет заменён  ядовитым чувством вины. Той виной,  которая гноится в тёмных закоулках разума, борющегося за то, чтобы быть чем-то большим, чем монстром.

       Мне знакомо это чувство. Слишком много лет я избавлялся от своего зуда.

      С того момента как стал вампиром,  я знал, чего ожидает от меня Карлайл, и как типичный семнадцатилетний подросток взбунтовался.

       Как новорожденному вампиру понятие о том, что человеческая кровь под полным запретом, было немыслимо для меня. Моё тело кричало об этом. Моё тело пылало, умоляя получить человеческую кровь. Сладкий аромат их пульсирующих артерий был для меня всем, и я оказался слишком слаб, чтобы отрицать свою природу. Это всё равно, что поставить перед изголодавшимся  человеком всё, что может предложить «шведский стол» и сказать ему, что он может есть только тофу. Это смешно.

      Я не хотел отрицать свою истинную природу, несмотря на то, что часть меня знала, что это необходимо, и я злился на Карлайла из-за того, что он рассчитывал на меня.

      Я твердил себе, что мне плевать на то, как каждый раз хмурится его лицо, когда он видит мои ярко-красные глаза. Я убедил себя, что он поступает неблагоразумно, ожидая, что я стану кем-то большим, кем являлся – убийцей. Отлично разработанным орудием убийства.

      И поэтому я занял свою позицию на верхушке пищевой цепи, при этом сильно разочаровывая единственного человека в мире, который так заботился обо мне.

      Я стремился жить жизнью простого вампира, лишённого чувства вины и совести, но, к сожалению, легче сказать, чем сделать. Я отбирал людей, которые, по моему мнению, не заслуживали того, чтобы жить. Людей, которые вызывали больше боли и страданий у своего же вида,  чем я когда-либо мог. Людей, которые упивались чужим горем с той же страстью, с которой я упивался их кровью.

      Я позволял экстазу их жидкой жизни заглушить боль моей некомфортной смертности. Я так же хотел их крови, как алкоголик выпивки, питая себя иллюзиями, что делаю это на благо,  а не для своей собственной эгоистической выгоды.

      Но время шло, и я больше не мог оправдывать своё поведение неконтролируемой жаждой крови только что изменившегося вампира. Когда Карлайл  изменил и других, чтобы они могли присоединиться к нашей семье, я понял, что вполне возможно держать себя в узде и не поддаваться монстру.

      Эсме сделала это. Розали сделала. Чёрт, даже Эммет смог.

      Все они перешли в свою новую жизнь, не поддаваясь кровожадности. Эсме не отобрала ни одной человеческой жизни и, несмотря на то, что Розали убила несколько человек, сделано это было из мести, а не из чувства голода. Эммет убил лишь однажды. Женщину, чья кровь взывала к нему. Его певицу. Как только он поймал её запах, убил, не думая. И это была единственная человеческая кровь, которую он когда-либо пробовал.

      Никто из них не сошёл с рельсов, как это сделал я, и часть меня ненавидела их за это.

      Я ненавидел их, потому что они доказали то, что я итак знал: вполне возможно принимать рациональные нравственные решения, которые пересиливали настойчивые импульсивные действия вампира. Это очень трудно сделать, но возможно – если у вас есть сила воли.

      Все они имели силу воли.

      А я, судя по всему, нет.

      На протяжении десятилетий я убивал бесчисленное количество людей и называл это правосудием.

      Я обманывал себя.

      Это не было правосудием. Это было убийством.

      Когда я, наконец, нашёл в себе мужество быть честным с самим собой, я понял, что мой выбор питаться людьми являлся наказанием. Не для меня, а для Карлайла. Мятежный подросток, обретя вечность, наполненную болью и голодом, хотел наказать того, кто был за это ответственен.

      Я был глупцом.

      В конечном счёте, я признался себе, что как бы мучительно  мне не было существовать вампиром, то, что я отнимал человеческие жизни, только добавляло к моим страданиям. Я неохотно возвратился к своей семье и запер злобное инстинктивное животное в клетку внутри себя, умерив его желания  своей человечностью, негодующую на мой кровожадный характер.

      Карлайл принял меня с распростёртыми объятиями.

      Я не заслуживал его прощения, но был благодарен за него.

      Я присоединился к своей семье в ритуале человеческой жизни – мы жили как семья: ходили в школу, посещали художественные уроки и уроки игры на фортепиано. Пытаясь быть теми, кем мы когда-то были.

      Живыми.

      Им всем это удавалось лучше, чем мне, и часть меня знала, почему.

      У всех у них были возлюбленные.

      Когда вампир обретает свою пару, когда он находит другую недостающую часть своей несуществующей души, внезапно потребность крови заглушается потребностью в партнёре. Вампиры любят неистово и горячо, а их либидо безгранично и неутолимо. Поверьте, в течение десятилетий я жил с тремя парами вампиров и всё ещё ждал, когда они перестанут набрасываться друг на друга, как двое озабоченных подростков – даже Карлайл и Эсме.  И уже смирился с  тем, что этого никогда не случится.

      Именно поэтому  я сейчас проклинал своё нынешнее положение.

      Я нашёл свою вторую половинку. Я и представить не мог, что когда-нибудь захочу другую женщину кроме неё. Всё в ней воспламеняло и волновало меня. Я нуждался в ней так же сильно, как нуждался в крови, и моё отчаянное желание к ней походило на самую сладкую пытку.

      Но рациональная часть меня кричала, что нам невозможно быть вместе. Мы из разных миров. Чёрт, мы принадлежим абсолютно разным видам.

      Она была  мягкой, тёплой и живой и впереди её ждала целая жизнь.

      Я же холодный и безжизненный и куда бы ни пошёл – рядом со мной смерть.

      Но на этот раз я не хотел быть рациональным. Я хотел велеть этой части меня заткнуться и сидеть в углу. Я хотел, чтобы моя страстная вампирская природа жила своей жизнью. Я хотел позволить инстинкту взять надо мной верх, когда  бы я погрузил зубы в её горло и стал бы упиваться её кровью. Я хотел, чтобы мой яд пропитал её тело, остановил сердце и кристаллизовал плоть. Я хотел, чтобы она очнулась – рождённая заново – и провела оставшуюся часть вечности рядом со мной.

       Я хотел, хотел, хотел…

       Это было моей грёбаной проблемой.

       Я хотел всё, что не мог иметь. Всё, что я не должен был иметь.

      – Эдвард? Ты меня слушаешь?

      – Да, Эсме.

      А то, что я не хотел, имел в изобилии. Например, то, что моя мать кричала на меня в течение тридцати минут за то, что я разгромил её итальянские кухонные столешницы.

      – Я просто не понимаю, Эдвард, почему нужно было трогать гранит, – раздражённо сказала она. – Любую другую поверхность в этом доме можно заменить без того, чтобы импортировать специальный груз из Флоренции. Но нет, для того, чтобы  сорвать свою злость, нужно было выбрать именно редкий угольный гранит. Невероятно!

      – Не забывай, что я также сломал старинные белые дубовые двери, которые вы с Карлайлом привезли из Китая, – устало сказал я, мысленно спустив с себя штаны и ожидая словесной порки.

      – ЧТО? – вскрикнула она со всей тонкостью кувалды. – Чёрт, Эдвард, это было свадебным подарком!

      Услышав разочарование в её голосе, я вздохнул. Мне пора уже было привыкнуть.

      – Карлайл! Пожалуйста, поговори со своим сыном! Он выходит из под контроля.

      Ожидая услышать голос своего отца, я подтолкнул осколки гранита, всё ещё разбросанные по полу кухни.

      – Эдвард?

      – Привет, Карлайл.

      – Что происходит?

      – Э… я не уверен, но, кажется, я расстроил Эсме.

      – И как ты догадался, сын? Тебе помогла получасовая лекция об ответственности и уважению к неодушевлённым предметам?

      – Да, и тот факт, что она несколько раз использовала моё второе имя. Это всегда игра со смертью.

      – Да, но ты же знаешь, насколько страстно она относится к своим домам. Можно ли её винить?

      – Нет, конечно, нет.

      Его голос упал до шёпота.

      – Ты понимаешь, что мне просто необходимо сейчас накричать на тебя, иначе моя жизнь будет не стоит даже ломаного гроша?

      – Конечно. Начинай.

      Я услышал, как он глубоко вздохнул, после чего рявкнул.

      – Эдвард, твоя мама вложила очень много работы в этот дом! Меньшее, что ты можешь делать, это заботиться о нём, пока ты там! Ты оплатишь ремонт и за свой счёт заменишь, всё что разрушил, иначе у нас с тобой будут проблемы. Ты меня слышишь?

      – Да, Карлайл.

      Он понизил голос до нормального уровня.

      – Сын, я серьёзно, что касается ремонта и повреждений. Сделай это быстро, иначе мне будут долго капать на мозги.

      – Я понимаю.

      – Теперь, о причине повреждений…Изабелла?

      – Да. Какова ситуация?

      Я провёл пальцами по волосам и пнул кусок гранита. Он пролетел через комнату и воткнулся в диван.

      Чёрт.

      – Ну, я наконец-то, поговорил с ней.

      – И?

      – И… чтобы не убить её, мне пришлось убежать.

      – Понимаю, – сказал он задумчиво. – Не убивать её было правильным решением.

      – Я так и думал.

      – Но это не касается твоего решения убежать.

      – Боюсь, одно было невозможно без другого.

      – Понимаю. Ты собираешься поговорить с ней снова?

      – Ну, я хотел бы, но… она всё усложняет.

      – Каким образом?

      Я подошёл к дивану и, вытащив из него кусок гранита, бросил его обратно в кухню. Он отрикошетил от стены и оставил вмятину на холодильнике из нержавеющей стали. Я опустил голову и вздохнул.

      Каллен, ты, несомненно, проклят.

      – Эдвард?

      – Да… эм… Изабелла. Ну, кроме невероятного зова её крови и… э-э… тела, – я совсем не хотел рассказывать Карлайлу о своих постоянных ночных визитах в спальню Изабеллы. Неважно, как бы сильно он не хотел, чтобы я нашёл свою вторую половинку, уверен, он не одобрил бы то, что я ублажал девушку в полубессознательном состоянии, – она не обладает достаточным количеством здравого смысла, чтобы бояться меня. В смысле, я стоял там, дрожа от усилий, чтобы не разорвать ей горло и не выпить её досуха, а она… Господи… она коснулась до меня.

      – Она прикоснулась к тебе? Где?

      – В лесу.

      – Нет, я имею в виду, где на твоём теле.

      – Ох. К руке… – а потом потянулась и обхватила мою эрекцию.

      Лишь одно воспоминание о ней заставило меня стать твёрдым.

      Я начинаю уставать от напряжённой боли моего полупостоянного возбуждения.

      Я тяжело опустился на диван.

      – И что ты сделал?

      Ну, дорогой отец, я прижал её к дереву, вжался в неё своей эрекцией, как настоящее животное,   и начал рассказывать о своей убийственной природе, после чего оставил её одну посреди тёмного леса. Разве ты не гордишься мной?

      – Давай просто скажем, что я был резок.

      Он вздохнул, и я практически слышал, как работает его мозг.

      – Эдвард, я понимаю, что твою ситуацию можно назвать… уникальной… и я никогда не смогу понять твою сдержанность, которой тебе необходимо обладать, когда ты оказываешься рядом с этой девушкой, но если она окажется твоей второй половинкой, конечно, это того стоит.

      Оно того стоило. Я ни на миг в этом не сомневался. Я просто не знал, возможно ли это.

      – Карлайл, я этого хочу, больше, чем смел желать за очень долгое время. Но…

      Я вздохнул.

      – Но что, сын? – тихо спросил он.

      – Карлайл, после всего, что я сделал… На моих руках столько крови… Я… я просто…

      Ошеломляющий вес моих грехов обрушился на меня как огромная наковальня. Я не имел никакого права этого желать. Я не заслуживал её.

      И что ещё более важно, она не заслуживала меня. Она была совершенной. Она не заслуживала жаждущего крови столетнего вампира, преследующего её на каждом шагу. Это просто неправильно.

      – Эдвард, ты не можешь изменить своё прошлое.  Никто не может. Но ты можешь изменить своё будущее. Ты заслуживаешь быть счастливым.

      Я усмехнулся.

      – Кто? Я? Карлайл, задай этот вопрос семьям тех людей, которых я убил, и думаю, ты услышишь от них совсем другой ответ.

      Я услышал, как он вздохнул, и представил, что  он расстроенно потирает глаза.

      – Эдвард, путь к искуплению начинается с  того, что нужно знать, как принять прощение.

      – Карлайл, Бог не заинтересован в том, чтобы простить меня. Он лицемерный ублюдок, который постоянно напоминает мне о том, что я бездушная, никчёмная тварь. С какой стати ему нужно прощать  мои грехи?

      Карлайл на мгновение замолчал, и горечь моих слов повисла между нами словно завеса. У моего отца было совсем иное мнение о Боге. К настоящему времени я должен был научиться вести себя более почтительно.

      – Прости, – тихо сказал я, добавив ещё один слой сожаления к моей постоянно растущей коллекции. – Я не должен был этого говорить.

      Когда Карлайл снова заговорил, его голос был низким и печальным.

      – Эдвард, я не сомневаюсь, что Бог уже простил тебе твои грехи. У меня прощения не проси. Человек,  чьё прощение ты должен заработать – это ты сам. И, сынок? Если бы ты видел себя так, как вижу тебя я, то понял бы, что, несмотря на все свои ошибки, ты намного более достоин, чем думаешь  о себе.

      Я закрыл глаза, чувствуя, как сжимается внутри узел эмоций. После всего этого времени у него ещё не пропала вера в меня. Я понятия не имел, почему, но любил его за это.

      – Спасибо, Карлайл.

      Его тёплый смех заставил меня улыбнуться.

      – Сынок, я просто делаю свою работу. Так что ты собираешься делать с Изабеллой?

      Я провёл рукой по волосам и осмотрелся вокруг.

      Иисусе, я бы много чего хотел бы сделать.

      – Понятия не имею. Думаю, буду продолжать пытаться и не убить её при этом.

      – Звучит как хороший план. Надеюсь, у тебя всё получится.

      – Я тоже.

      Следующие несколько дней я обдумывал то, что сказал мне Карлайл, при этом отчаянно пытаясь игнорировать потребность в Изабелле, изматывающую моё тело, словно рой термитов.

      И дело было не только в том, что я скучал по сладкой пытке её аромата и непреодолимому зову её кожи. Всё было намного глубже. Когда я был вдали от неё, внутри меня возникало беспокойное покалывание – болезненное, всепроникающее ощущение… неправильности.

      За все свои годы одиночества я вдруг стал тяготиться собственной компанией. Тупая боль голода, не поднятого к невыносимым высотам её ароматом, казалась чуждой и странной. Куда бы я ни посмотрел, видел мерцающие образы её лица и тела. Пустые пространства моей спальни неожиданно стали казаться мне одинокими и пустынными без неё, хоть она никогда не переступала порог моего дома.

      Моё воображение продолжало проецировать её в моём мире. Вот она сидит на диване, листая мои журналы. Вот она стоит перед стереосистемой,  просматривая мою обширную и разнообразную коллекцию дисков. Стоит возле окна и смотрит в лес, пока я любуюсь совершенством её профиля.

      Но нигде из вышеперечисленных фантазий она не была и дом, казалось, взывал к её телу, раздражаясь из-за её отсутствия.

      Но, возможно, дело было только во мне.

      Спустя две ночи вдали от неё, я начал чувствовать, что схожу с ума. Как только на третий день сгустилась тьма, я помчался к своему дереву, вскочил на повреждённые ветви, ощущая, как огромный узел ожидания возник в моей груди.

      Она была там.

      Лежала на кровати и читала. Несмотря на прохладный воздух, окно было широко раскрыто.

      Как только мои глаза нашли её, воздух потоком хлынул в лёгкие и из меня вырвался тихий вздох облегчения. Я вдохнул, с жадностью обрушивая на себя знакомую пытку её аромата. И я не был разочарован. Острые иглы желания вонзились в меня, словно шрапнель,  вырывая  ощущение неправильности того, что я не с ней, как куски гниющей ткани.

       Я невольно зарычал, когда рот заполнил яд, а горло мгновенно запылало от отчаянного голода. Я был настолько самонадеян, что забыл поохотиться, но уже исправить ничего не мог. Я был здесь. Она была рядом. Сам Бог не смог бы стащить меня с этого дерева.

      Я наблюдал, как она беспокойно обняла себя, после перевернулась, затем стала нервно теребить волосы и подол своей футболки. Её ноги постоянно двигались, пальцы ритмично сжимались и  разжимались, всё её тело казалось напряжённым и нетерпеливым.

      Я так хотел войти к ней, успокоить её своими прохладными пальцами, насытить свою жажду ощущением шелковистости её тёплой кожи, но мне не хватало смелости.

      Она знала, что я реален. Я больше не мог прокрадываться в её спальню словно призрак – и без своего плаща анонимности потерял способность быть смелым.

      Я посмеялся над иронией своей трусости.

      Будучи вампиром, я был практически неуязвим. Моей коже практически ничего не могло навредить, а моя сила и скорость вывели меня за рамки большинства физических повреждений. Я сомневался в том, что Изабелла сможет ранить моё тело, даже с  арсеналом обычного оружия.

      Но моё сердце?

      Это совсем другое дело.

      Образно говоря, Изабелла могла вонзить кол в хрупкий орган в моей груди, и кровь в моих жилах леденела от этой мысли.

      Я хотел её так сильно, и мысль о том,  что она не захочет возвращать мои чувства, была невыносима.

      И всё же я принял решение, что больше не буду касаться девушки без её ведома. Я был перед ней в долгу. Независимо от того, какое удовлетворение мы оба получали от моих ночных визитов, я должен был ей больше, чем безликие грубые ухаживания. В следующий раз, когда я буду ласкать её, она будет всё осознавать. Она будет знать, что рядом с ней я.

      Мне просто нужно время, чтобы подготовиться к её возможной реакции.

      Поэтому следующие несколько ночей я провёл, сидя на своём дереве и наблюдая. Дождь, окутывающий меня, только добавлял к желанию быть с ней, но на то чтобы рискнуть, имея возможность получить её отказ, у меня смелости не хватало.

      Каждый вечер перед сном она по несколько минут стояла у окна и всматривалась в темноту. Мне нравилось думать, что она искала меня – желая, чтобы я пришёл к ней и доставил ей удовольствие. Но давайте смотреть правде в глаза, я был одиноким, обманывающим сам себя извращенцем. Поэтому, конечно я так думал.

      Дни тянулись, и я наблюдал за тем, как моё растущее возбуждение отражается в ней. Я был наркоманом, а её кожа наркотиком, который я так жаждал. Один лишь вид её наполнял меня таким диким животным желанием, что я рычал всякий раз, когда её видел. Монстр во мне не понимал, почему он не может получить её. Ему было плевать на мои рациональные доводы о сдержанности и взаимном согласии. Ему было плевать на моё благоразумное сердце.

      Он хотел её. Каждую её часть. Постоянно и отчаянно.

      Я трещал по швам, и монстр просто ждал своей очереди у руля.

      В ночь перед Хэллоуином ею овладело безумное волнение. Она раздражённо топала по всему дому, хлопала дверцами шкафов и ящиками и расстроенно вздыхала. Когда зазвонил телефон, она громко застонала, и я прекрасно  понял почему.     

      Это был Джейкоб.

      – Привет, Беллс! Готова  к завтрашнему вечеру?

      Она снова вздохнула и закатила глаза.

      – Да, конечно, Джейк. Вечер  будет грандиозным.

      Она просто ужасная лгунья.

      – Я забрал сегодня наши костюмы. – Он хмыкнул, и мои челюсти рефлекторно сжались. – Ты будешь выглядеть охеренно горячо.

      Она всё время выглядит горячо, ты, идиот. Я очень сомневаюсь, что костюм, выбранный тобою, может изменить это к лучшему.

      – Потрясающе, – сказала она и, встав перед окном, прислонилась лбом к стеклу.

      – Ладно, чем ты сейчас занимаешься? – спросил Джейкоб, явно подразумевая совсем иное, например «Могу ли я приехать к тебе и всадить свой неумелый член в твоё влагалище?»

      – Э-э, ничем, – ответила Белла, прищурив глаза и потирая их.  – Собираюсь пораньше лечь спать. Хочу хорошо отдохнуть перед нашим завтрашним свиданием.

      Лгунья.

      –Уверена, что не хочешь, чтобы я приехал? Я мог бы помочь… э-э… тебя усыпить.

      Да, Джейк, с твоей индивидуальностью и отсутствием сексуальных навыков, я уверен, что она уснёт через минуту.

      – Ах, Джейк, не сегодня.

      – Ладно. Я не мог не спросить. Я скучаю по тебе, детка.

      – Я тоже скучаю по тебе.

      И снова она лжёт.

      Ложь ложью погоняет.

      Она повесила трубку и пошла в ванную, чтобы принять душ и спустя несколько минут вернулась, обмотанная в полотенце.

      Пахла она великолепно.

      Выражение её лица казалось очень сердитым, когда она выглядывала в окно. Думаю, разговор с Джейкобом на самом деле её разозлил.

      Прекрасно.

      – Где ты? – выдохнула она в темноту.

      Я чуть не упал с дерева.

      Это она мне?

       Должно быть, да. Я здесь единственный.

      Я сосредоточился на её лице, пока она, хмурясь, всматривалась в темноту.  Я отчаянно хотел знать, о чём она думает. Её глаза были устремлены именно туда, где сидел я и хоть я знал, что она не может меня видеть, моя холодная кожа ощутила тепло её взгляда.

      Неожиданно она развернулась и пошла к своей кровати, откинула  край одеяла и скинула полотенце, давая мне дразнящий проблеск её великолепной наготы, прежде чем быстро заползти на кровать и укрыться.

      Я наблюдал за тем, как она начала  двигаться и ёрзать, её глаза закрылись, и выражение предельной концентрации замерло на лице.

      Она начала стонать.

      О, Боже.

      Она пыталась удовлетворить себя.

      Покажется странным, если я запрыгну в окно и предложу свои услуги?

      Я почувствовал возбуждение, бессовестно вторгаясь в интимный для неё момент. Конечно, она знала, что я  здесь. Она делала это, чтобы меня помучить? Она хотела, чтобы я наблюдал?

      Нет, если бы она действительно этого хотела, то не накрыла бы себя этим грёбаным одеялом.

      Моя рука автоматически опустилась к выпуклости в моих штанах. Я наблюдал за ней и как обычно, в порыве отчаянного возбуждения, моё бедное дерево получило ещё одну рану, поскольку мои пальцы сжались, сминая и кроша безупречную древесину.

      Изабелла ёрзала на своей кровати, её рука двигалась быстрее и резче. Её стоны стали жалобными и разочарованными. Совсем не так она стонала, когда удовольствие доставлял ей я.

      Внезапно она остановилась и со злостью ударила по кровати.

      – Чёрт! – воскликнула она, схватила свою пижаму и раздражённо натянула её. – Ты даже не можешь заставить себя кончить, Свон. Бля, это просто жалко.

      Она подошла к окну и впилась взглядом в темноту. Я прекратил трогать себя и прекратил дышать.

      Пригласи меня, Изабелла. Вели мне прийти к тебе, и я приду. Я приду и овладею тобой, любя тебя, даря удовольствие. Просто скажи мне, что ты этого хочешь. Пожалуйста.

      Я молился, чтобы эмпатия, которую мы разделяли, помогла бы ей понять. Чтобы она почувствовала моё желание к ней и попросила меня начать действовать. Чтобы она помогла мне избавить её от разочарования.

      Я смотрел на неё, отчаянно пытаясь заставить её почувствовать меня. Она всматривалась в темноту в течение долгого времени, в конечном счёте, пробормотала: «Трахни себя, придурок». Потом со злостью закрыла окно и заперла его.

      Этот маленький злобный жест ударил меня в грудь, словно грузовой поезд.

      Мой мозг начал судорожно работать, отчаянно пытаясь осмыслить значение закрытого окна и, чем это обернётся для меня.

      Она отвергла меня.

      Даже не сказав об этом вслух, она сказала, что меня не хочет.

      Каждый мускул в моём теле напрягся, поскольку меня охватила  настоятельная необходимость запрыгнуть на подоконник и вырвать окно из рамы. Я хотел проделать отверстие в стене. Я хотел стереть в порошок стекло и древесину, чтобы не осталось ничего, что нас разлучало.

      Я мог это сделать. Если бы я захотел, я мог за полминуты лишить дом полностью одной стены. Мог бы аккуратно снять закрытое окно. Я бы сделал всё, чтобы передо мной не было никакого закрытого окна.

      Я закрыл глаза от боли её отказа.

      Я дрожал от бессильного бездействия.

      Я смотрел на окно.

      Я хотел его  уничтожить. 

      Я не мог.

      Я должен был уважать её желания.

      Я должен уйти.

      Она хочет, чтобы я ушёл.  Она не хочет меня.

       А почему должно быть иначе?  Что хорошего может выйти, если она будет желать меня?

      Я сжал зубы, борясь с эмоциональной болью, заставившую подкоситься мои колени.

      Часть меня ожидала её отказа, и всё же он меня разрушил. Трудно возвращаться к перспективе провести вечность в одиночестве. Я этого не хотел.

      Я хотел её.

      Я всё ещё не пришёл в себя две минуты спустя, когда она снова открыла окно и, тихо чертыхаясь,  плюхнулась на кровать и погрузилась в беспокойный сон.

      Я ощутил, как моё тело начало трястись. Облегчение наполнило мои кричащие вены.

       Она открыла окно. Для меня.

      Спасибо тебе, Господи.

      Я быстро вскочил на подоконник и влез в комнату. Как обычно её аромат врезался в меня   и на какое-то время я замер, пытаясь справиться с болью и голодом. Я проглотил полный рот яда, чувствуя, как монстр внутри требует её крови.

       Я проигнорировал его. Легко.

      Комнату заполняла мягкая тишина, за исключением её ровного дыхания.  

      Я подошёл к ней и, опустившись на колени  возле её кровати, ощутил резкий укол… что-то расцветало в моей груди, когда мои пальцы потянулись коснуться её.

      Я остановил себя.

      Нет. Не так. Больше нет.

      Я смотрел на неё в течение нескольких минут, впитывая каждую черту, каждый изгиб, каждый сантиметр мягкой тёплой кожи перед тем,  как выскочить из комнаты и умчаться в лес.

      Волнующий взрыв захватывающей решимости захлестнул меня.

      Мне нужно поохотиться, а завтра…

      Завтра я скажу ей о своих чувствах.

       Я приду к ней рано, сразу после заката.

      Она поднимется по лестнице после ужина, а я буду там ждать. Я хотел поговорить с ней спокойно и рационально. Я запру своего монстра. Я не позволю ему разрушить мой шанс.

      Я скажу ей, как сильно хочу её. Как сильно она мне нужна. Как я верил, что нам суждено быть вместе.

      Я скажу ей и буду ждать её реакции.

      Завтра я точно выясню, что она чувствует ко мне.

      Ирония завтрашнего дня не ускользнула от меня.

      Завтра Хэллоуин.

      …

      …

      …