Белла

«Привет, Беллз!

Счастлив наконец-то получить от тебя весточку. Я едва не опустился до слежки через Facebook, а ты знаешь, как сильно я ненавижу подобное дерьмо.

Едем дальше… Рад слышать, что ты последовала моему совету и вернулась в строй. После твоих рассказов Эдвард заработал большой жирный плюс, но мне определенно нужно с ним встретиться — хочу убедиться, что парень соответствует моим высоким стандартам. Все это звучит замечательно, но помни: не влюбляйся слишком сильно, не убедившись во взаимности, ладно? Когда мне можно приехать и поставить печать «Маккарти одобряет»?

Сиэтл без тебя — полный отстой. Возможно, меня за это лишат членства в мужском клубе, но я скучаю по тебе, Беллз... очень сильно.

Блин. Совсем не хочется о таком говорить, но Джейк снова шастал поблизости, разыскивая тебя. На сей раз я был немного груб — пригрозил вызвать полицию, если он попытается с тобой связаться. Затем посоветовал ему отнестись к этому серьезно, ведь я по-прежнему являюсь свидетелем того, что он сделал. Но поскольку Джейк был сильно пьян, я не уверен, какую часть моей речи он понял.

Он упомянул «Вольтури»; говорил так, словно имеет сведения о том, где ты находишься. Но это могла быть просто пьяная болтовня. Я ему ничего не рассказал.

Будь осторожна, детка, и позвони мне.

Эммет».

— Почему ты нахмурилась, красавица? — хрипловатый, медовый голос Эдварда ласкает слух, отвлекая от предостережений Эммета.

Поезд мчит нас в Эссекс. Эдвард крепко обнимает меня за плечи. Жадно прижимаюсь к нему, вдыхая знакомый сосновый запах и пытаясь успокоить разбушевавшееся сердце. Следует рассказать о Джейке, но не хочется портить выходные: такие новости сильно встревожат Эдварда. Кроме того, если сейчас Джейк меня ищет, то все равно не найдет. Мы покидаем Лондон на два дня.

— Ничего, — улыбаюсь я. — Дело в Эммете. Я скучаю по нему, а он скучает по мне.

Настает очередь Эдварда слегка нахмуриться.

— Ах да, платонический лучший друг. Мне следует беспокоиться? — интересуется он дразнящим тоном. Но я улавливаю нотки ревности, которую Эдвард не может ни скрывать, ни сдерживать. Впрочем, после истории с этой ебаной потаскухой Таней некоторое проявление собственничества вполне объяснимо.

Поднимаю руку и убираю от его лица непослушную прядь медных волос, глядя в изумрудные глаза.

— Ни в коем случае. Мы просто друзья, — улыбаюсь я.

— И вы с ним никогда... ну, понимаешь?

Закатываю глаза.

— Эдвард, если ты забыл, у меня ни с кем не было «ну, понимаешь»!

Он хмурится еще сильнее. Терпеть не может, когда я пытаюсь высмеивать свое состояние. Думаю, Эдвард понимает, что это своего рода защитный механизм.

— Не надо так, детка. И ты знаешь, о чем я спрашивал. Вы никогда не... размывали грань дружбы?

Нам с Эмметом часто задают этот вопрос. Людям сложно поверить в дружбу между двумя натуралами противоположного пола. Когда я впервые уехала в Сиэтл, приятели Джейка в Форксе, кажется, решили, что в нашем разводе частично виноват Эммет.

— Нет, — абсолютно честно отвечаю я.

— Он что, гей?

Я смеюсь. Эммет — огромный мужественный медведь. От гомосексуальности его отделяет много световых лет.

— Нет, — хихикаю я. — С чего ты взял?

Эдвард усмехается; опасения немного развеяны. Он медленно опускает свои невероятные губы и захватывает мои. Нежно целует меня в уголок рта, посасывает нижнюю губу. Кажется, это его коронный прием. У меня каждый раз дыхание перехватывает.

Слегка отодвинувшись, Эдвард бормочет:

— Мне сложно понять, как парень-натурал может так долго находиться рядом с тобой и пытаться сопротивляться твоим чарам.

Он снова целует меня, не давая шанса ответить. Думаю, Эдвард и не нуждается в ответе. Вновь и вновь он нежно и убедительно касается моих губ. Напоминает наш первый поцелуй в Сохо. Эдвард запускает руку в мои волосы; я открываю рот, и языки переплетаются. Он обхватывает ладонями мое лицо, и мне не удается сдержать тихий всхлип.

Наши шаловливые руки переходят ко взаимным поглаживаниям. Я отстраняюсь, ощутив чей-то взгляд. Поднимаю глаза.

— Эдвард, тот парень на нас смотрит! — говорю я, указывая на человека, сидящего в нескольких рядах от нас в абсолютно пустом вагоне. — Думаю, мы ведем себя неприлично.

Эдвард беспечно пожимает плечами.

— Меня это совершенно не беспокоит. Если захочу поцеловать свою девушку в поезде, то сделаю это.

Мое сердце трепещет. Он только что сказал «девушка»? Весь последний месяц Эдвард предельно ясно давал понять, как много я для него значу, но такой термин использовал впервые. Много воды утекло с тех пор, как я считалась чьей-то девушкой. Долгое время я мысленно называла себя женой Джейка, но эта роль оказалась весьма неприятной. Конечно, формально я по-прежнему остаюсь миссис Блэк — по крайней мере, еще пару недель, пока не появятся последние документы, — но уже очень давно не считаю себя таковой.

А вот к обозначению «девушка Эдварда Каллена» я определенно могу привыкнуть.

— Я вижу, как у тебя в голове крутятся шестеренки, — говорит Эдвард. — О чем задумалась?

Не желая привлекать внимание к своим раздумьям, я улыбаюсь и еще раз быстро целую его.

— Ни о чем, — отвечаю я. — Просто счастлива.

Судя по ухмылке, Эдвард точно знает, какие именно слова вызвали такой эффект, но молчит. Притягивает меня к себе и смотрит в окно на пролетающие мимо лондонские пригороды.

Мой телефон снова вибрирует.

— Ты сегодня нарасхват, — задумчиво произносит Эдвард, улыбаясь и прижимаясь носом к моей шее.

Открываю сообщение и сразу понимаю, что Эдвард, похоже, увидел имя отправителя — он немного напрягается. На экране iPhone отображается надпись: «Розали Хейл».

— Речь идет о дне рождения Анжелы, — небрежно объясняю я.

Эдвард пожимает плечами, но жест выглядит немного натянуто.

— Ладно, отлично, — говорит он, изображая безразличие.

Он недоумевает, почему я хочу продолжать общаться с Розали, а я, кажется, могу его понять. Пожалуй, это немного неловко — тусоваться с бывшей сексуальной партнершей моего секретного бойфренда, особенно после того, как она рассказала, насколько сильно он ее ранил. Но, говоря по правде, Розали классная. Совсем не похожа на ту надменную, фальшивую особу, которую я встретила в Сохо и которую Эдвард несколько предвзято описал. Вся фальшь и странное отношение к Эдварду были просто щитом, который выставила Роуз, чтобы защитить свое достоинство. Я знаю, каково это — прятать себя настоящую. Как ни странно, у нас довольно много общего, помимо очевидных вещей. Когда Розали попросила меня помочь с вечеринкой для Анжелы, я охотно согласилась. Конечно, нужно рассказать ей о нас с Эдвардом. Иначе что это будет за дружба? Но поскольку мы скрываем наши отношения от всех в «Вольтури», я пока не могу рисковать. Если честно, очень приятно иметь друзей. Дома у меня никого не было, кроме Эммета. По крайней мере, никого, кто не был бы прежде всего другом Джейка.

Роуз знает об Эдварде. Я твердо в этом уверена, но все равно расскажу ей. Скоро. Интересно, когда все снова стало так сложно? Я ведь переехала сюда с диаметрально противоположной целью.

Наверное, я громко вздыхаю. Эдвард проводит пальцами по моей щеке и говорит:

— Меня не беспокоит, что ты проводишь с ней время. Честно. Я рад, что у тебя здесь есть друзья.

Поворачиваюсь к нему и улыбаюсь.

— Спасибо. Знаю, для тебя это немного странно.

Он пожимает плечами.

— Странно, но я, черт возьми, справлюсь с этим.

Он снова целует меня, и я понимаю, что готова принять любое осложнение, если смогу остаться здесь, в объятиях Эдварда.

Мы подъезжаем к станции, и я замечаю название города — Laindon. Эдвард сообщает мне, что мы уже на полпути, и меня накрывает новая волна беспокойства. Меньше чем через час я познакомлюсь с родителями Эдварда. Очень хочу увидеть его родной город, но отчаянно боюсь встречи с родными.

— Нервничаешь? — усмехается Эдвард. Клянусь, иногда он способен читать мысли.

— Немного, — признаюсь я.

— Если тебе от этого станет легче, то я тоже.

— Эм, Эдвард, не думаю, что от этого может стать легче. Твое беспокойство о моей встрече с твоей семьей не наполняет меня уверенностью!

Он смеется, и от теплого звука мое сердце, как и всегда, бьется немного быстрее.

— Разумеется, я не это имел в виду, детка. Речь о том, что я еще ни разу не приводил домой девушку — со времен Тани.

Я немного ошарашена.

— Никогда?

Эдвард качает головой.

— А кого бы я привел? У меня с тех пор ни с кем не было ничего даже отдаленно серьезного или постоянного.

— Полагаю, ты прав, — бормочу я.

Он задумчиво смотрит на меня и проводит рукой по волосам. Сегодня пряди находятся в сумасшедшем, неукротимом «режиме выходного дня».

— Мне порой кажется, что ты до сих пор не представляешь, насколько важна для меня. Не так ли? — тихо произносит Эдвард. Он словно просто рассуждает, а не обращается ко мне. — Не понимаешь, насколько редко такое случается, и какая ты особенная.

Сердце замирает.

— Начинаю понимать, — шепчу я и целую его в щеку. Сегодня Эдвард не утруждал себя бритьем, и кожа восхитительно грубоватая из-за щетины.

— А еще чувствую, как мне повезло, — говорю я.

Эдвард закатывает глаза.

— Ага. Посмотрим, что ты почувствуешь после встречи с моим отцом!

Задумчиво смотрю на Эдварда.

— Значит, сейчас самый подходящий момент, чтобы рассказать, в чем ваши разногласия.

Он гримасничает.

— Рассказывать особо нечего. Он меня не одобряет.

— В каком смысле? — недоумеваю я.

— Ему хотелось бы, чтобы я занимался чем-то другим, «делал что-то значимое», как он это называет.

— Что, например?

Эдвард не отвечает на вопрос, лишь говорит:

— Когда познакомитесь, ты поймешь, о чем я. Его взгляды настолько левые, что он практически председатель Мао (ПП: Мао Цзэдун). Ему не нравится, что я… ну, зарабатываю деньги, наверное, — фыркает Эдвард. — И ему еще повезло. Я мог стать биржевым маклером!

— А что плохого в профессии «охотника за головами»?

— Для нас — ничего. Отец считает, что это «сухо и бессмысленно».

— Это совсем не так, — возмущаюсь я.

Эдвард вдруг оживляется и целует меня в макушку.

— С нетерпением жду, когда вы ему это скажете, мисс Свон! — усмехается он.

— Ну да, — усмехаюсь я. — Забыл, какая я застенчивая?

Эдвард снова закатывает глаза и наклоняет голову к моему горлу.

— Угу, — бормочет он, нежно посасывая там, где бьется пульс. — Раньше я так и думал...

Как может короткое, нежное прикосновение этого мужчины так сильно воздействовать на мое тело? За целый час в постели с Джейком я даже приблизиться не могла к подобным ощущениям.

— А какова его благородная профессия?

Эдвард слегка сжимает челюсти.

— Учитель музыки.

Черт возьми, это действительно очень благородно.

— Частные уроки или школа?

— И то, и другое.

Мне любопытно, почему Эдвард так нервничает по этому поводу, но я решаю не настаивать. Когда встречусь с этим человеком, все прояснится. Однако разговор совсем не помогает успокоиться. Возможно, мистер Каллен сочтет меня еще одним винтиком в корпоративной машине и возненавидит за это?

— Когда приедет Элис, будет веселее. Когда дело касается папы, она — отличный буфер.

Элис присоединится к нам вечером. Если честно, думаю, ей просто не терпелось провести день наедине с Джаспером.

— А твоя мама? — решаю подстраховаться я.

Эдвард мягко улыбается.

— Она потрясающая. С нетерпением ждет возможности познакомиться с тобой.

Улыбаюсь в ответ.

— Неужели?

— Да. Она тебя чертовски сильно полюбит.

Почему, как только он произносит слово «любить», у меня пересыхает во рту?

Сглатываю, пересиливая напряжение в горле.

— Хорошо. Я тоже не могу дождаться встречи с ней.

Прислоняюсь к Эдварду и смотрю в окно. Городская застройка постепенно сменяется пригородами, а они — сельской местностью. Эдвард принимается за одно из своих любимых занятий — проводит пальцами по моим волосам. Должно быть, меня убаюкивает мягкое покачивание поезда; вскоре Эдвард целует меня в щеку и говорит:

— Приехали, милая.

Пытаюсь очистить голову от тумана. Эдвард хватает наши сумки и выводит меня из поезда. Снаружи светло и тепло, но я мгновенно чувствую прохладу морского бриза. Запах напоминает о Сиэтле. Это успокаивает.

Оглядываясь, я понимаю, что это довольно большая и активная станция. По пути мы проезжали маленькие, сонные городки, и я ожидала чего-то похожего, но оказалась в оживленном и шумном месте.

Эдвард ухмыляется и вскидывает руки, словно конферансье.

— Добро пожаловать в Саутенд! — восклицает он.

По крайней мере, мне кажется, что звучат именно эти слова. На знаке за спиной Эдварда написано название, но произнес он скорее «Саафенд».

Удивленно поднимаю бровь.

— Извини, куда?

— Уот так мы сдесь б'лтаем, детк, — смеется он (ПП: «That's 'ow we tork rand 'ere, luv»). Кажется, это его прежний акцент, только теперь старательно усиленный.

Принимаю предложенную руку, и Эдвард уводит меня от станции.

— Знаешь, ты иногда очень странный. Даже для англичанина.

Он улыбается, в глазах пляшут веселые огоньки. Затем резко останавливает меня, наклоняется и крепко целует в губы.

— Знаю, — пожимает плечами Эдвард. — Но ты ведь любишь, когда я такой, правда?

Сердце замирает. Снова это слово. К счастью, Эдвард идет дальше, не замечая моей реакции. Он немного напоминает нетерпеливого щенка: почти тащит меня за собой. Эдвард явно счастлив вернуться домой, и я, глядя на него, становлюсь чуть беззаботнее.

— Мама! — кричит Эдвард, когда мы добираемся до парковки. Я замечаю миниатюрную брюнетку, прислонившуюся к потрепанному серебристому «Вольво». Ее лицо обращено к солнцу.

Услышав Эдварда, женщина поворачивается к нам.

— Эдди! — здоровается она, обнимая его за плечи. Она маленькая — не такая, как Элис, но не выше пяти футов. Заключив маму в объятия, Эдвард поднимает ее. Мое сердце тает.

Она переводит взгляд на меня, тепло улыбаясь.

— Мам, это Белла, — говорит Эдвард, нежно прикасаясь к моей спине.

Миссис Каллен очень красива — естественным, богемным образом. По сути, она — Элис через двадцать лет.

— Здравствуйте, миссис Калл... — начинаю я, но она внезапно обнимает меня и прижимает к груди. Ловлю через ее плечо взгляд Эдварда. Он ухмыляется. Должно быть, у меня на лице написано крайнее изумление.

— О, Белла! Я так рада с тобой познакомиться! — говорит она в конце концов, отпуская меня и рассматривая блестящими глазами.

Очевидно, Элис унаследовала от матери не только внешность, но и жизнерадостность.

Пока я изо всех сил пытаюсь прийти в себя, мама Эдварда хватает меня за руку.

— Я тоже рада с вами познакомиться, миссис Каллен.

— Пожалуйста, зови меня Эсме. Ты же практически член семьи.

Правда? Украдкой смотрю на Эдварда, ожидая увидеть на его лице панику, но он лишь тихо смеется и закатывает глаза.

— Мам, ты меня смущаешь, — говорит он, явно поддразнивая. — Так, нам пора. Я за рулем.

— Господи, помилуй нас всех, — бормочет Эсме.

— Я все слышу, — ворчит Эдвард.

— Знаю, милый. Держи, — она неохотно бросает ему ключи.

Возникает неловкий момент: я забираюсь на заднее сиденье, но Эсме настаивает, чтобы я ехала на переднем, если только пообещаю «не отвлекать его, пока он играет в гонки со смертью».

Сажусь и смотрю, как длинное тело Эдварда складывается в помятый хэтчбек (ПП: название кузова легкового автомобиля с одним или двумя рядами сидений, дверью в задней стенке и укороченным задним свесом). Отрегулировав водительское кресло, а затем зеркало, он глубоко вдыхает.

— Ах, я скучал по тебе, старина.

— Это твоя машина? — удивленно спрашиваю я. Руководители в костюмах от Армани обычно не ездят на таких старых и потрепанных автомобилях.

— Ага. Ну, была моей. В Лондоне от автомобиля мало толку. — Эдвард поворачивается ко мне и ухмыляется. — Пристегни ремень, Белла.

Пристегиваюсь. Он включает зажигание, и мы выезжаем. О боже, он водит слишком быстро! Эсме не преувеличивала. Эдвард маневрирует по улицам с головокружительной скоростью. Очевидно, ему здесь все знакомо. Я была бы в ужасе, если бы не испытывала чертовски сильного возбуждения. Мужчины, управляющие рычагом, всегда казались мне сексуальными, но сейчас зрелище выходит на совершенно новый уровень. Длинные ноги, сильные предплечья, дерзкая ухмылка. Когда Эдвард переключает передачу, мне каждый раз хочется забраться к нему на колени. Я нахожу привлекательным даже то, как он ругает других водителей.

— Вас только по воскресеньям можно выпускать, — ворчит он (ПП: идиома Sunday driver подразумевает водителя, который настолько медлителен и неумел, что ему стоит водить лишь по воскресеньям, когда дороги пусты).

Затем до меня доходит, насколько неуместно вожделеть Эдварда, когда его мать сидит всего в трех футах позади. Пытаясь отвлечься, я смотрю в окно. Какой вид! Мы уже выехали из центра города и теперь едем по набережной. Слева — магазины, галереи, закусочные, где подают рыбу с жареной картошкой, и несколько пабов. Справа — океан, или, как сдержанно говорит Эдвард, «устье Темзы». По-моему, похоже на океан. Начинается прилив; каменистый пляж и широкий тротуар, который тянется рядом, наполняются людьми. Все наслаждаются солнцем. Там и сям стоят палатки с мороженым и укрытые навесом скамьи, с которых можно полюбоваться прекрасным видом.

— Захолустье, верно? — замечает Эдвард.

Улыбаюсь. Возможно, город выглядит слегка старомодно, но это не умаляет его привлекательности. Именно здесь вырос Эдвард, и я чувствую его везде, куда ни посмотрю.

Встречаю его взгляд.

— Вообще-то, думаю, здесь просто замечательно.

Он застенчиво улыбается, и мое сердце бьется сильнее. Сегодня все иначе. Я уже привыкла к тому, как тело отзывается на каждое слово или действие Эдварда, однако от наблюдения за ним в естественной среде обитания мое желание, кажется, возрастает десятикратно. Либо дело в этом, либо я полностью, стопроцентно...

— Белла, — прерывает Эсме опасный ход моих мыслей, перекрикивая шум из открытого водительского окна. — Каково там, откуда ты родом? Вашингтон, верно? В смысле, штат, а не город.

Поворачиваюсь на сиденье, чтобы ответить.

— Да, верно. Сиэтл великолепен. А город, где я родилась, несколько… иной. Гораздо более тихий.

Она кивает.

— Отец Эдди всегда хотел, чтобы мы переехали в настоящую деревню, но я здесь выросла, и не хочу уезжать так поздно.

Понимающе киваю, отчаянно желая узнать побольше об отце Эдди, но Эсме не развивает тему.

— Как тебе Лондон?

— Я его обожаю! — восторгаюсь я. — Но и океан люблю, — добавляю, выглянув наружу.

На этом участке менее людно. Песок усеян причудливыми пляжными хижинами в пастельных тонах. Городская застройка, галереи и бары сменяются красивыми старыми домами и отелями, многие из которых, похоже, преобразовали в апартаменты. Люди сидят на балконах, глядя на море, и я завидую этому маленькому удовольствию. Меня все больше и больше интересует дом Эдварда.

В конце концов Эдвард сворачивает с набережной, и автомобиль поднимается по нескольким крутым второстепенным дорогам. Наконец мы выезжаем на узкую улочку с односторонним движением, и Эдвард профессионально паркуется возле ряда небольших таунхаусов.

Мы вылезаем из машины, и пока Эсме ищет ключи, я разглядываю дом. Он маленький, расположен в середине, и, согласно моему предположению, построен в двадцатых годах. Строение не лишено очарования, но даже я замечаю, что ему необходим уход. Водосточный желоб нуждается в ремонте, весь фасад следовало бы покрыть свежей краской, а крыльцо слегка покосилось. Эдвард выглядит немного застенчивым — или смущенным, — но сейчас нет времени на размышления: Эсме приглашает нас внутрь.

— Чувствуй себя как дома, Белла, — говорит она. — Я приготовлю нам что-нибудь на обед.

Внутри дома уютно и чисто. В передней части расположена небольшая гостиная, а за приоткрытой дверью я замечаю фортепиано, пюпитр и полки с нотными тетрадями.

— Это кабинет отца, — говорит Эдвард, но не ведет меня внутрь. Мы идем в гостиную, и я с удивлением вижу там еще один рояль. Довольно странно для небольшого дома, даже если в нем живет учитель музыки.

— У вас два пианино? — спрашиваю я Эдварда, но за него отвечает Эсме — она входит и протягивает нам колу.

— Боюсь, от них толку мало. Это скорее просто мебель, — усмехается миссис Каллен, показывая на разложенный поверх фортепиано домашний хлам.

— Сейчас это пустая трата пространства. Эд больше не играет, но мы столкнемся с его гневом, если я рискну продать инструмент! — Эсме ерошит волосы Эдварда. Перевожу взгляд на фортепиано.

— Оно твое? Ты играешь на пианино?

Он немного напряженно пожимает плечами.

— Да. То есть, играл.

Черт, словно у меня мало было причин считать его привлекательным! Интересно, почему он никогда об этом не упоминал? Почему не держит пианино в своей квартире? Почему больше не играет? Представив, как его красивые руки порхают над клавишами, я едва заметно дрожу.

Как только Эсме выходит из комнаты, я касаюсь руки Эдварда и встаю на цыпочки, чтобы украдкой поцеловать его.

— Может, попозже сыграешь мне что-нибудь? — бормочу я.

Он кусает губу и странно на меня смотрит.

— Может быть, — наконец шепчет он.

— Что ж, позволь показать тебе второй этаж, — объявляет Эдвард чуть громче, хватая меня за руку. Кратко показывает ванную и две спальни, затем приглашает меня в третью.

— Ну а это, очевидно, моя комната, — немного нервно хихикает он.

Помещение простое и опрятное, с двуспальной кроватью, комодом, встроенным шкафом и рядами полок, занятых дисками и книгами. И нотных тетрадей здесь не меньше, чем внизу.

Эдвард ставит наши сумки на пол и закрывает дверь. Я провожу кончиками пальцев по дискам — классика, рок, модерн, джаз. Все, чего душа пожелает. Очевидно, это было не просто хобби.

— Здесь так много музыки, Эдвард, — говорю я и чувствую, как он обнимает меня сзади и целует в шею.

— Хм-м-м, — бормочет он.

Я поворачиваюсь и обвиваю руками его шею.

— Должно быть, ты очень хорош.

Эд пожимает плечами.

— Наверное, так оно и было. Думаю, большую часть я уже забыл.

Он обхватывает мое лицо ладонями и на некоторое время отвлекает меня своим ртом.

— Почему ты никогда раньше не упоминал пианино? — спрашиваю я, когда мы прерываемся ради воздуха.

— Это в прошлом. Я больше не играю.

— Почему? — настаиваю я.

— Просто не играю, — говорит он так категорично, что я решаю не продолжать.

Он разворачивает меня и ведет назад, подталкивая к кровати. Я сажусь, и он опускается на колени, поставив ноги на матрас по обе стороны от меня. Смотрит так пристально, что по моему лицу и груди растекается тепло. Эдвард гладит меня по щеке и бормочет:

— Потрясающе.

— Так странно, что ты здесь, — тихо добавляет он. — Ты хоть представляешь, как это здорово — видеть тебя в моей детской спальне?

Моя попытка сформулировать ответ умирает в зародыше. Эдвард мягко призывает меня лечь и тянется следом, наполовину закрывая мое тело своим. Его губы захватывают мои в глубоком поцелуе. Запускаю пальцы в его растрепанные ветром волосы и вздыхаю. Услышав этот звук, Эдвард прижимается крепче, а я обхватываю его ногой.

— Черт, — говорит он, задыхаясь. — Хотел бы я взять тебя прямо сейчас.

Мое дыхание сбивается. Я испытываю знакомые смешанные эмоции, которые всегда возникают, когда Эдвард произносит подобные импульсивные слова. Часть меня хочет этого больше всего на свете, но несмолкающий внутренний голос напоминает, чему нас научил последний месяц: не так все просто.

— Эдвард, твоя мама внизу готовит нам обед, — говорю я. Мне не удается сдержать порыв разочарования, когда Эдвард отстраняется и ложится рядом.

— Знаю, детка, — вздыхает он, а я укладываю голову ему на грудь.

— Итак, ты увидела мой дом. Хочешь задать вопрос?

— Какой вопрос?

— Тот, который возникает каждый раз, когда видишь, насколько сильно дом нуждается в ремонте.

Ах, это. Должна признать, я и правда не понимаю, почему у них так мало денег, но ни за что не спрошу об этом вслух. Меня не касается, как он поступает со своими деньгами.

— Все в порядке, Белла, я знаю, о чем ты думаешь.

Встречаю его взгляд.

— И о чем же?

— Почему парень, живущий на полутора тысячах квадратных футов в Камден-Тауне, не даст пожилой маме несколько фунтов, чтобы она могла починить водосток?

Прикусываю губу.

— Так... почему же?

Лицо Эдварда мрачнеет.

— О, я пытаюсь, Белла, поверь мне.

— Что ты имеешь в виду?

Он поворачивается, и я провожу рукой по его лицу.

— Я уже счет потерял тому, сколько раз предлагал маме деньги, но она их не берет — из-за него. Он слишком горд и чертовски глуп. Говорит, что сам починит дом, но в итоге постоянно работает. Не знаю, как мама с этим справляется после нашего с Элис отъезда. Одно дело, когда мы были рядом, а сейчас, наверное, дом кажется довольно пустым.

Мой интерес к личности отца Эдварда продолжает расти.

— Значит, он много работает? Но только в школьные часы?

Эдвард фыркает.

— Если бы. Он почти на каждый вечер назначает частные уроки игры на фортепиано. И всегда так делал.

— Должно быть, он очень хорош, — рассуждаю я. — Раз у него так много учеников.

Эдвард улыбается, но походит скорее на гримасу.

— А еще он весьма дешевый! Но да, он, по крайней мере, отличный учитель.

Интересно, «по крайней мере» означает, что он паршивый отец?

— Он никогда не назначает приличную цену. Думаю, со времен моего детства расценки так и не выросли. — Эдвард внимательно смотрит на меня. — Звучит очень гадко, не так ли? Мой гениальный отец практически бесплатно дает детям уроки музыки, а я хочу, чтобы он зарабатывал деньги. Но дело не в этом. Я никогда не жадничал; просто хотел, чтобы отец в первую очередь заботился о нас.

— Это имеет смысл, малыш. Звучит вовсе не гадко.

Эдвард мягко улыбается, целует меня в нос и продолжает:

— Но даже когда отец не преподает, он все равно не с нами, понимаешь? Часами сидит в кабинете, вновь переживая то, что могло бы произойти. И даже когда ты с ним в одной комнате, все равно не поймешь, замечает ли он тебя. За исключением тех случаев, когда читает тебе нотации.

— Значит, он почти достиг вершины? — спрашиваю я. — В профессиональном плане?

— Да, — бормочет Эдвард. — И никогда этого не забудет. Да и всем остальным забыть не позволит.

Он делает глубокий вдох.

— Так или иначе, в конце прошлого года мне окончательно это надоело, и я начал тайком подбрасывать маме деньжат. На Рождество отец узнал и слетел с катушек. Я думал, он обрадуется, но он, как оказалось, не хотел моих «нелепых денег», полученных за «нелепую работу», раз я все равно «упустил свой шанс».

Я приподнимаюсь.

— Шанс на что?

— Шанс превратиться в него, — с горечью произносит Эдвард, и тут Эсме кричит с лестницы, что обед готов.

***

После бутербродов и салата мы с Эдвардом отправляемся на прогулку. Идем вдоль фасада, взявшись за руки, и просто наслаждаемся обществом друг друга. Эдвард рассказывает о своем детстве и о хаосе, который они устраивали с Элис и «приятелями». Затем ведет меня в местный паб. Мы садимся снаружи, наблюдая за проходящими мимо людьми. Я невольно задумываюсь, как здорово было бы здесь жить. Если не считать разговора об отце, в родном городе Эдвард кажется более умиротворенным, чем где-либо еще.

— Может, тебе почаще приезжать домой? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Раньше я так и делал, до Рождества. С тех пор я не хочу быть рядом с отцом. В ноябре Аро повысил меня до главного консультанта. Мама и Элис порадовались за меня, а папа просто использовал это в качестве топлива для критики.

— Значит... ты тоже мог стать профессиональным музыкантом? — осторожно спрашиваю я, не в силах больше сдерживаться.

Эдвард изучает этикетку на своей пивной бутылке.

— Так считает отец. Я не знаю. И теперь не узнаю.

Он поднимает глаза и глубоко вдыхает свежий морской воздух.

— Но мне и впрямь следует приезжать чаще. Я скучаю по маме, если честно.

— Она по тебе точно скучает, — ухмыляюсь я, вспоминая, как Эсме суетилась вокруг Эдварда с момента нашего приезда.

Он смеется.

— Ой, ты заметила?

На столе вибрирует его телефон. Эдвард читает сообщение и говорит:

— Пойдем, Элис приехала.

По отдельности Элис и Эсме — два сумасшедших средоточия энтузиазма. Вдвоем они просто ошеломляют! Элис приветствует меня крепким объятием. Остаток дня мы проводим в крошечном дворе, наслаждаясь последними лучами солнца, потягивая лимонад и набивая щеки домашней выпечкой.

Эсме задает мне кучу вопросов: о работе, о том, что мне нравится делать в свободное время, о жизни в Сиэтле и Форксе. Я не знаю, сколько ей известно о моем прошлом, пока Эсме не говорит:

— Эдди упоминал, что ты… разводишься. Очень жаль.

— Мама! — ругает Эдвард, но я улыбаюсь и успокаиваю его.

Пока я пытаюсь подыскать слова для ответа, Эсме меня опережает:

— То есть, на самом деле мне не так уж и жаль! Если бы этого не случилось, тебя бы сейчас здесь не было, верно?

Наступает ошеломленная тишина. Затем я начинаю смеяться, и остальные следуют моему примеру.

— Господи Иисусе, мам, — бормочет Эдвард, посмеиваясь.

Очевидно, мама Эдварда совсем не сдерживает свои мысли. Глядя на ее теплое, взволнованное лицо, освещенное закатным солнцем, я не могу не проникнуться к ней симпатией. Моя мать бросила Чарли, когда мне было три года. Она почти не пыталась со мной общаться, да и я не проявляла интереса. Но Эсме — человек, которого хочется узнать.

— Так, вы двое, прекратите устраивать Белле допрос третьей степени, — приказывает Эдвард, втягивая меня в дом и оставляя мать с сестрой наедине. В последний момент он обнимает меня и снова высовывает голову наружу.

— Кстати, мам, может, спросишь у Элис, как там Джаспер?

Успеваю мельком увидеть широко раскрытые глаза Элис, а затем Эдвард уводит меня внутрь, тихо смеясь.

В гостиной он падает на диван, притягивая меня к себе на колени, и утыкается носом в волосы.

— Значит, ты и правда никогда не приводил домой девушку? — я не могу удержаться от смеха.

Эдвард стонет.

— Мне очень жаль. Особенно за то, что мама упомянула Джейкоба, да и вообще.

— Все нормально, — шепчу я, целуя его в щеку. — И потом, это ведь правда, не так ли?

Эдвард пристально смотрит на меня. На губах появляется легкая усмешка.

— Да, у нас с Джейком… не сложилось, — говорю я. — Но иначе меня бы здесь не было. Так разве могу я о чем-то сожалеть?

Эдвард крепко целует меня, а потом смотрит так, словно хочет сказать что-то очень важное. Я жду, но он произносит лишь одно слово:

— Спасибо.

Спрыгиваю с его колен и провожу рукой по крышке старого пианино.

— Итак, маэстро, вы хотите сыграть мне что-нибудь?

Лицо Эдварда на мгновение мрачнеет, но в конце концов он улыбается и неохотно встает.

— Хорошо, хорошо. Но ты пожалеешь, когда услышишь, как я заржавел. Да и кто знает, в каком состоянии эта штука.

Он убирает с инструмента хлам и вытаскивает табуретку. Удивленно оглядывается, когда я издаю тихий возбужденный визг. Эдвард долго изучает клавиши, нежно проводя пальцами по их поверхности.

Затем играет быструю гамму и хмурится.

— Черт подери, он его даже настроил, — бормочет Эдвард.

Наконец он прерывисто вздыхает и разминает свои сильные руки. В следующее мгновение звучит пьеса Бетховена «К Элизе» — нежная, красивая и, насколько я могу судить, безупречная.

Наблюдаю за лицом Эдварда. Сначала он явно концентрируется: зубы так впиваются в нижнюю губу, что мне хочется встать между ним и фортепиано, чтобы Эдвард мог сыграть на мне. Однако через несколько мгновений он расслабляется и даже прикрывает глаза.

Ноты заполняют все пространство в комнате… и во мне. Сердце бьется быстрее и быстрее, а мелодия приближается к кульминации. Я не могу оторвать от Эдварда глаз. Эти мышцы спины, рук. Изящные пальцы, танцующие по клавишам. И самое главное, лицо: столько умиротворения, столько неги... столько любви.

Когда он останавливается, мое сердце бешено колотится. Я едва могу дышать. Музыка еще никогда так на меня не действовала. Конечно, от Nessun Dorma в исполнении Паваротти меня пробивает озноб, а рок-баллады девяностых наполняют ностальгией, но музыка Эдварда... звучала как чистая страсть. Словно он шептал моей душе свой самый глубокий секрет.

Эдвард смотрит на меня с легкой опаской, и я понимаю, что до сих пор не произнесла ни слова.

— Эдвард, это было... это было так прекрасно. Идеально.

Я по-прежнему немного шокирована. Он обладает невероятным талантом, а я об этом ничего не знала.

Эдвард фыркает.

— Определенно не идеально. Я перепутал немало нот и забыл, как…

— Малыш, — шепчу я, быстро наклоняясь к его лицу. — Это было потрясающе, клянусь. Ты безумно талантлив.

Делаю паузу и прикасаюсь к щеке, проводя кончиками пальцев по отросшей за выходные щетине.

— Раз ты настолько талантлив, какого черта ты вообще перестал играть?

Скрипит дверь, и мы оба подпрыгиваем. С другого конца комнаты раздается низкий голос:

— А это, кстати, отличный вопрос.

Следующая глава

Предыдущая глава