Глава 11

День пятый: открытое море, утро

— Могу предложить что-то еще, сэр?

— Думаю, достаточно. Погоди-ка, а яичница-болтунья есть? Последние пару дней девушка брала ее.

— Да, сэр. Итак, заказаны яичница-болтунья и омлет, а также французские тосты, блины, сосиски, бекон, тропические фрукты, выпечка, молоко, апельсиновый сок и мюсли.

— Идеально, — слышится застенчивый смешок. — Лучше подстраховаться, чем извиняться. Держи, приятель. Большое спасибо.

Спустя еще пару-тройку перешептываний остается только звук волн, мягко плещущихся о борт судна. Из-за них едва ощутимая качка становится чуть сильнее, и, если держать веки закрытыми и не шевелиться, можно вообразить, будто я лежу в гигантской колыбели, а баюкает меня сама мать-природа. Обнаженные плечи ласкает почти невесомый бриз, лицо согревает узкая полоска света. Но лучше всего поцелуи, которыми море осыпает мой позвоночник. Наверное, это брызги воды, что долетают через оставленные открытыми на ночь балконные двери. Влажные прикосновения прокладывают тропинку вниз от шеи и, незримо обволакивая кожу, примечают каждую впадинку, каждый бугорок. Понимаю: они слишком точны, однако голова еще затуманена сном, поэтому сообразить, что целует меня вовсе не море, выходит не сразу. Дыхание, согревающее спину, и язык, который порхает с места на место, — вот что действительно помогает мне осознать происходящее.

Прижимаю к себе мягкую, как пух, подушку и, по-прежнему держа глаза закрытыми, улыбаюсь.

— М-м-м. Отличный способ проснуться!

Эдвард, не отнимая губ, смеется, и у меня по всему телу бегут мурашки.

— Завтрак подан.

— Я слышала. Вообще-то, в буклете сказано, что в номер можно заказать только хлопья с молоком, выпечку и сок.

— Ты и твой буклет, — фыркает Эдвард. — Хорошо спалось?

— Разве могло плохо спаться в этой комнате? — сиплю я. — Эдвард, пожалуйста, сделай одолжение — взгляни на мой телефон.

— Надеюсь, ты не будешь возражать, что я его уже проверил, — шепотом признается парень, — сообщений нет.

С минуту пребываю в растерянности — не понимаю, как реагировать: то ли возмутиться, что Эдвард без спроса брал мой телефон, то ли порадоваться отсутствию сообщений и… тому, что парень так хорошо меня знает. Выбираю второе и отвечаю:

— Не буду. Спасибо.

Затем открываю глаза.

В темных водах, что виднеются за балконом, зарождается огненно-золотое свечение; разнообразные оттенки синего и красного соперничают друг с другом, но, так и не найдя победителя, смешиваются воедино. Занимается рассвет, и, благодаря ему, метаморфозы, которые происходят в воде и на небе, становятся видны всему миру.

— Лазурный, — выдыхаю я.

Эдвард — его рот прижат к моей спине — вопросительно мурлычет.

— Оттенок, что победил сегодня. Идеальный небесно-голубой. Собственно говоря, он побеждает вот уже пятый день подряд.

— М-м-м... — губы парня перемещаются куда-то в центр моего позвоночника.

— Там, откуда я родом, рассвет обычно окрашивает небо в различные оттенки серого. Когда я была маленькой, мы с друзьями бились об заклад: какого оттенка будет завтрашнее утро? Будет ли оно бело-серым, серым-пресерым, черно-серым либо какого-то усредненного оттенка, или же из-за гор в конце концов выглянет солнце?

— Какое-то грустное пари, — поскольку Эдвард по-прежнему увлечен моей спиной, его голос звучит слегка приглушенно, но тем не менее весело.

— Да, для тебя, — не сводя глаз с потрясающей панорамы, игриво ухмыляюсь я, — поскольку в Майами ставки, вероятнее всего, делаются, исходя из пары таких вариантов: будет ли это счастливый или замечательный солнечный день?

— Есть и другие, — возражает парень, — иногда бывают неудачные солнечные дни.

Слегка приподнявшись на локтях, поворачиваю голову, но пересечься с Эдвардом взглядами, увы, не получается. Однако его смех подтверждает: парень видел, что я закатила глаза. Возвращаюсь в прежнее положение, и Эдвард снова принимается целовать мне спину.

— Расскажи-ка мне еще о своих детских пари. На что спорили?

— Все зависело от возраста и того, с кем билась об заклад. Если я ставила против девочки, то в начальной школе выигрышем становилось что-то вроде блокнота, ручки или обещания выполнить домашние задания, если против мальчика, то что-то типа тычка в плечо.

— Ой-ой-ой! Узнай отец, что я пихнул девочку, мне не помогло бы ни то, что мы с ней учились в начальной школе, ни то, что держали пари. Он убил бы меня.

Хмыкаю.

— Сейчас, подумав об этом, считаю, что твой отец, видимо, правильно тебя воспитывал. Когда я проигрывала, бывало, что некоторые засранцы вели себя довольно агрессивно.

— Мелкие засранцы, — соглашается Эдвард, — им повезло, что я не рос вместе с тобой в Найвсе. (ПП: в переводе с англ. knives — ножи.)

 — В Форксе, — знаю, что парень прикалывается, но все равно поправляю. (ПП: в переводе с англ. forks — вилки.)

— Что насчет старшей школы? Тогда на что спорили?

— Ну, с девочками мы спорили на что-нибудь наподобие школьного ланча, губной помады или сережек.

Помолчав несколько минут, Эдвард вытягивается вдоль моей спины, и что-то теплое и, несомненно, твердое упирается мне в позвоночник.

— А с мальчиками? — подсказывает на ухо, однако, заметив брошенный на него косой взгляд, издает смешок и вновь возвращает все внимание моей спине. — Значит, вот какими были пари.

— Что сказать. Захолустье, к тому же мы скучали.

Смеется.

— Мы тоже бились об заклад, — признается через пару минут, — хотя, может, больше в стиле Майами. Как-то я поцеловал пацана.

Моя очередь смеяться.

— Неужели?

— М-м-м, — продолжая скользить подбородком вдоль моей спины, невозмутимо мурлычет парень.

— По-настоящему? С языком?

— Да. Тебе не противно?

— Вовсе нет, но теперь я хочу узнать о подробностях.

Эдвард фыркает.

— Мне было десять, и я тусовался с Эмметом. Пошли игры в поцелуйчики, и я решил, что раз старшему брату нравятся парни, то и мне они тоже должны понравиться. Вот и поцеловал одного — с языком и всем прочим.

— И чем все закончилось? — широко улыбаюсь.

Он опять вытягивается надо мной и снова, но уже заметно сильнее, толкается.

— А ты как думаешь?

Смеюсь.

— Взаимным разочарованием. Кстати, тем парнем был Пит, который, как тебе известно, стал одним из моих лучших друзей. После случившегося Эммет похлопал меня по плечу и заверил: даже если я, как и следовало ожидать, оказался обыкновенным натуралом, он все еще любит меня и всегда будет прикрывать мне спину.

Чтобы заглушить ржание, зарываюсь лицом в подушку. Эдвард ждет, пока я успокоюсь, а потом опять прижимается губами к моей спине.

— Полагаю, это — этап взросления, — шепчет он.

— Целоваться с разными людьми, пока…

— Пока не найдешь того, после кого не захочешь целовать никого другого. Но я вот что тебе скажу: поскольку ты делаешь такие ставки, даже не смей без меня заходить в местное казино.

Хохочу так, что выгибается спина.

— Уж кто бы говорил! Кроме того, мне больше не нравится держать пари, Эдвард. Вроде как пришла пора жить в реальности.

Какое-то время парень молчит.

— Белла, вот тот пейзаж за бортом, ты его видишь?

— Да, — отвечаю с задумчивой улыбкой.

— Он реален, но ты всегда его замечаешь.

— А ты нет? — спрашиваю я.

Снова молчит; чуть погодя все же заговаривает, но первые слова произносит так близко к моей спине, что я почти ничего не разбираю.

— ...недавно. Ладно, Белла, моя каюта тебе нравится исключительно из-за вида на море?

— Разве есть что-то еще? — дразнюсь я.

— Действительно, разве есть что-то еще?

— Давай поглядим, что есть еще. Колоссальная кровать, необъятная ванная комната, шикарный ковер, балкон…

— Ты перечисляешь все те места, где я имел тебя, — выдыхает он, и в моем животе опять принимаются танцевать бабочки.

— Ой! Джакузи на балконе…

— Как можно было забыть о джакузи на балконе, — хмыкнув, подыгрывает Эдвард.

Он по-прежнему нависает надо мной: руками, которые раскинуты по обе стороны от меня, упирается в упругий матрас, ртом изучает мои позвонки — сверху вниз. Добирается до крестца — места, где мое тело естественным образом изгибается вверх, однако не останавливается, и я протяжно выдыхаю. Пока его губы и язык заняты тем, что прокладывают дорожку из поцелуев от одной ягодицы до другой, начисто забываю о многочисленных прелестях его номера, но тут влажные прикосновения сменяются поглаживаниями, и я негромко хихикаю.

— Ох, кажется, в каюте еще и массажистка есть.

— Не думаю, что мне понравится, если кто-то начнет делать тебе такой массаж.

Его ворчание заставляет меня только сильнее смеяться.

— Значит, ни казино, ни массажистки?

— Только в моем присутствии.

— Эдвард...

Начинаю ерзать на матрасе, и парень, снова вытянувшись надо мной во весь рост, трется стояком прямо о задницу.

— Чего ты хочешь, Белла? — спрашивает.

— Ты знаешь, чего я хочу, — выдыхаю я. — Хочешь, чтобы умоляла?

— Ни в коем случае... но я хочу спросить тебя кое о чем: ты проводишь здесь ночи, — наклоняется и шепчет мне на ухо, — из-за каюты или из-за меня?

— Мы все еще говорим на эту тему? — дразнюсь, ухмыляясь в подушку.

С хихиканьем слегка сгибает колени — располагается удобнее, мое нетерпеливое сердце тем временем принимается стучать все быстрее и быстрее.

— Отвечай.

— Эдвард, это что, угроза? Потому что каким бы большим и твердым ни был твой пенис, я уже давно хотела… о-о-ох…

Толкается внутрь меня, и нижняя половина моего тела безотчетно задирается и, подобно луку, выгибается в его сторону. Угол проникновения получается слишком прямым, и мы оба вскрикиваем. Вжавшись грудью в матрас, приподнимаю задницу чуть выше, и вот тогда ритмичные толчки, которые, надо сказать, начались безо всякого предупреждения, чувствуются в тысячу раз сильнее. Поза настолько не похожа на те, что я пробовала раньше... она феерична.

Или ее фееричность преувеличена из-за того, кто…

Просунув под меня руку, Эдвард приподнимает верхнюю половину моего тела так, что я, опершись на матрас уже ладонями, встаю на четвереньки. Из головы улетучиваются даже последние мысли. Устроившись позади меня на коленях, парень прижимается ко мне мускулистыми бедрами и, стиснув руками мой таз, направляет тот взад-вперед; в такт движениям покряхтывает.

— Господи, Эдвард... — раскачиваюсь я туда-сюда, — Эдвард... я никогда... вот так... никогда...

— Я тоже, малышка. Никогда, никогда вот так, — наклонившись, шепчет на ухо. — Ты не ответила мне на вопрос, Белла. Ты проводишь здесь ночи из-за каюты или из-за меня?

— Что?.. — недоумеваю, но уже спустя мгновение прихожу в себя и, несмотря на наши действия, смеюсь. — Из-за каюты.

— Да ну? Из-за каюты… ты упрямая...

Он засаживает так резко и глубоко, что мой смех превращается в высокочастотный звук, который, как мне кажется, я не издавала ни разу в жизни. Но смущения по поводу, что тот прокатывается по балкону и уносится куда-то в море, не испытываю. Я даже успеваю вообразить, что вопль перехватывают радары проплывающих мимо судов, и экипажи гадают: «Кто или что издает подобное?». Однако стоит Эдварду обнять меня за талию и потянуть на себя — так, что мне приходится усесться к нему на колени и вспотевшей спиной прижаться к его взмокшей груди, как и эта мысль исчезает бесследно. Связь между нами становится интенсивнее, чем когда бы то ни было. Испытываю ощущения, ранее мне не доступные, и, вцепившись в жилистые бедра парня, вскрикиваю, а когда в тех местах, о существовании которых я даже не подозревала, начинает пульсировать неистово острое удовольствие, у меня и вовсе перехватывает дыхание.

Запыхавшись, откидываю голову ему на плечо.

— Эдвард... Эдвард…

— Тебе нравится так, Белла? — прямо в ухе слышится севший голос.

— Да-а-а-а... я люблю так... Эдвард... я... я люблю…

Поскольку мое сознание, очевидно, туманит похоть, у меня изо рта едва-едва не вылетает признание; глаза делаются круглыми — я пугаюсь.

— Что, Белла? — крепко, но осторожно сжав в кулак волосы у меня на затылке, Эдвард отводит мою голову чуть в сторону и пристально всматривается мне в лицо потемневшими, переполненными страстью глазами. — Что ты любишь? Скажи мне, — почти требует он.

— Я... я... — спешу скрыть свою оговорку за хриплым смешком, — я люблю эту позу.

Эдвард кривит нижнюю губу, но мне удается заметить, что сперва в его взгляде что-то мелькает.

— Что? — скрежещет он. — Ты любишь эту позу?

Удерживая меня за волосы, вынуждает наклонить голову вперед и принимается облизывать и посасывать мою шею, другой рукой поочередно обхватывает то одну грудь, то другую. Приоткрываю рот. Продолжая двигать бедрами, Эдвард заставляет наши слившиеся воедино тела извиваться; запахи и звуки тем временем обволакивают нас, будто бы в кокон.

— Эдвард, Эдвард...

— Из-за каюты или из-за меня, Белла?

На долю секунды мне кажется, что его вопрос с двойным дном, что где-то по дороге он вобрал в себя другие дискуссии и слова, наполнился совершенно иным смыслом. Но я уже так близко... слишком близко, чтобы обдумывать что-то.

— Из-за каюты.

— Упрямая...

Скрещивает руки у меня на бедрах и принимается сначала приподнимать, а затем быстро и резко опускать меня, приподнимать и опускать. Повторяет так несколько раз, и я сдаюсь.

— Из-за тебя, Эдвард! Боже мой, из-за тебя... из-за тебя... тебя... тебя…

Где-то на середине моего экстаза у Эдварда напрягаются бедра. Одной рукой парень обхватывает меня за талию и, прижав к себе, делает шаг вперед; одновременно с этим вытягивает перед собой вторую руку и, стиснув простыни, опирается ею на матрас — так, чтобы мы не упали. Прежде чем согнуть руку в локте, издает протяжный звучный стон, и мы боком валимся на кровать.

Потом, уже расслабившись внутри меня, Эдвард продолжает прижиматься грудью к моей спине, и, несмотря на все, что мы успели сотворить за последние несколько дней, именно эти объятия кажутся мне самыми интимными, самыми... нежными. Пока поджарое тело парня все еще отходит от кульминации — легонько подергивается, он кажется таким... уязвимым, и я хочу, чтобы мы…

Прекрати хотеть, Господи боже!

Это всего лишь семидневный круиз.

Это всего лишь секс, что было очевидно еще в самом начале. Тогда отчего мне так охуенно хочется провести с замечательным, умным, интересным и одаренным парнем больше семи совершенных дней и ночей? Он говорит со мной обо всем на свете и увлеченно внимает моей болтовне обо всем на свете, смеется вместе со мной и дразнит меня, обращается со мной как с ебанной современной принцессой из ебанной современной сказки. И вдобавок у нас лучший на свете гребаный секс. Даже у Кейт и Меган тот не настолько хорош.

Все это вместе взятое с круизным лайнером в придачу, ну, никак не может воплотиться в реальность. Слишком безупречно, а безупречность — будь то безупречная погода, безупречный мужчина, безупречное здоровье родителей — не длится вечно. Так какой, черт возьми, смысл хотеть бόльшего, чем уже дал этот отпуск? До того, как причалит корабль и мы вернемся в реальность, остается два с половиной дня. Нет никакого смысла портить остаток круиза и превращать это в нечто бόльшее.

Черт.

Твою мать.

Меня пронзает мысль: «В только что составленном мною ментальном списке лучший на свете гребаный секс был не единственным пунктом… он стал последним пунктом». Парализованная ужасом, крепко зажмуриваюсь.

Я уже превратила это в нечто бόльшее.

Тем временем мою влажную шею то омывает теплое дыхание, то осыпают ласковые поцелуи; наши сплетенные руки покоятся у меня на животе, и Эдвард нежно тот поглаживает.

«Ни шагу дальше. Не позволяй себе увлечься еще больше, — приказываю я себе. — Парень не обещал тебе бόльшего, ты не просила о бόльшем, ты не нуждаешься в чем-то бόльшем, и времени, кроме как в этом круизе, на что-то бόльшее у тебя тоже нет».

С первой мысленной пометкой я уже потерпела неудачу, однако следующие были сделаны как раз вовремя — прямо перед тем, как Эдвард, отодвинувшись, осторожно разворачивает меня лицом к себе и, заключив в ладони, его баюкает. Едва успев встретиться с парнем взглядами, замечаю, как сверкают глаза цвета морской волны, а радостная улыбка освещает прекрасные черты. Почти моментально та замирает — Эдвард принимается изучать мое лицо. В его пристальном взоре что-то мелькает... и еще пару секунд спустя улыбка полностью исчезает.

— Я тут подумал...

— Что? — хмурюсь. — Что случилось, Эдвард?

Убирает пальцы с моего лица и, покачав головой, запускает те в свои и без того взъерошенные волосы.

— Нет. Ничего, — фыркает он. — Мне показалось, что я видел... или слышал…

Хмурюсь еще сильнее, но на лицо Эдварда возвращается улыбка, хотя она, как мне кажется, не касается его глаз.

— Не важно, Белла, — бормочет парень и равнодушно целует меня в нос, потом в лоб. — Наверное, показалось... — делает глубокий вдох и натужно выдыхает в то небольшое пространство, что есть между нами. — Почему бы нам не вздремнуть? В открытом море предстоит провести целый день, поэтому, если согласна, давай немного поспим. Завтрак еще какое-то время останется теплым, так что, когда проснемся, сможем поесть... и больше ничего не будем делать, кроме как трахаться день и ночь напролет.

Голодная всего несколько секунд назад, полностью теряю аппетит, и сердце — не столько из-за приводящих в замешательство бесстрастных планов Эдварда, сколько от его безучастного тона — замирает. Чувствую, как наворачиваются слезы, поэтому решаю воспользоваться предложением вздремнуть и быстро смежаю веки.

— Ладно, согласна. Хорошая мысль. Давай немного поспим, чтобы потом трахаться день и ночь напролет.

Лежа с закрытыми глазами, борюсь с безотчетным желанием открыть их и проверить: не смотрит ли на меня по-прежнему Эдвард? Вдруг все это было плодом моего воображения? Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я наконец-то решаюсь, однако веки парня оказываются опущенными. Выжидаю. Обещаю себе, что если в ближайшие пару минут он откроет глаза, то я... я...

Я… что?

Так или иначе, но вскоре спор с самой собой становится неактуальным: рот Эдварда приоткрывается, и оттуда вырывается тихий храп; обнаженная грудь парня принимается размеренно подниматься и опускаться.

Впервые за последнее время у меня в голове мелькает настолько пугающая мысль, что сердце из-за страха проваливается в желудок. Вдруг из-за того, что я слишком быстро сошлась с Эдвардом, все сразу пошло не так. И дело уже не в утраченных шансах незамысловато расслабиться на протяжении круиза… а в том, что я, вероятно, не смогу покинуть корабль целой и невредимой.

продолжение главы 11