Глава 9

День четвертый: побережье Сен-Мартена

Когда ты в Риме...

«Ни о чем… не волнуйся...»

Откинувшись на мягкое изголовье круглого дивана, я подпеваю Бобу Марли и через стекло наблюдаю за Эдвардом.

«...ведь абсолютно все...»

Прямо сейчас вместе с приятелем, Тайлером, Эдвард находится в кубрике лодки (как он имел наглость назвать эту штуковину). Пообщаться с Тайлером толком не вышло, но он, впрочем, как почти все друзья Эдварда, показался мне довольно прикольным. Чуть раньше мы прямо посреди моря катались на гидроцикле, однако стоило вернуться на борт, как эти двое, нацепив большие наушники, уединились в салоне, где стали активно жестикулировать, крутить тумблеры и нажимать на какие-то кнопки.

Деятельность, очевидно, связана с музыкой, правда, технические детали от меня ускользают. Парни поводят плечами, покачиваются, но, судя по тому, что в такт Бобу Марли не попадают, слушают что-то другое.

Подняв взгляд, Эдвард замечает, что я подсматриваю, и одаривает меня лучезарной улыбкой — неосознанно улыбаюсь в ответ. Краем глаза вижу, как Тайлер вдруг прекращает трепаться, с ухмылкой сильно хлопает Эдварда по плечу и, наклонившись, сообщает тому что-то на ухо. Успевшие подзагореть скулы Эдварда тут же вспыхивают, и парни, будто маленькие, принимаются драться. Смеюсь. Эдвард подмигивает мне и снова сосредотачивается на Тайлере.

«...будет в полном порядке. Поют: “Ни о чем... не волнуйся…”»

Закрываю глаза и, вздохнув, подставляю лицо неистовому cолнцу Сен-Мартена. Достигнув зенита, оно жарит все интенсивнее, что, честно говоря, для меня, не привыкшей к подобному времяпрепровождению, чересчур. По счастью, у плетеного дивана есть раскладной, способный скрыть все ложе навес. Предполагаю, он задуман как раз для такой ситуации — непродолжительного отдыха в течение дня, который проводишь в совершеннейшем ничегонеделании: огибаешь на яхте один из самых великолепных островов Карибского моря — обслуга меж тем предупреждает любой каприз — и под музыку, которая доносится с берега, легонько, словно лист одной из усеявших все побережье пальм, пританцовываешь. Одновременно продолжаешь фантазировать о прошедшей ночи, которую провела, снова и снова, снова и… занимаясь лучшим сексом в своей жизни.

«...ведь абсолютно все будет в полном порядке. Утром проснувшись, улыбаюсь восходящему солнцу...»

Не успеваю закончить строчку из песни, как и палящее солнце, и его алый, виднеющийся сквозь опущенные веки отпечаток закрывает тень. Пока до меня не дотрагиваются теплые губы, полагаю, что всему виной облачко. Вместе со мной Эдвард поет:

«...ведь абсолютно все будет в полном порядке...»

Мы то нежно целуемся, то алчно покусываем друг другу губы. Чувствую привкус местного рома: всей компанией мы целый день потребляли тот в виде коктейлей, десертов, да и просто в старом добром обличье. Из-за того, что глаза остаются закрытыми, воспринимаю все чуть-чуть острее и замечаю: лучше всего ром идет именно так — на губах парня.

Эдвард отстраняется — поднимаю веки; в одной руке держа понравившийся мне Guavaberry, в другой — ром, смешанный с колой, садится рядом. (ПП: Guavaberry — местная, пользующаяся большим спросом настойка на основе выдержанного в дубовых бочках рома, тростникового сахара и спелых ромовых ягод, или гуаваберри; согласно официальным данным напиток появился на острове Сен-Мартен много веков назад, и еще век назад его изготавливали исключительно частным образом.)

— Извини. Пришлось ненадолго отлучиться.

— Не переживай, — улыбаюсь я и, пожав плечами, принимаю напиток. — Чем занимался?

— Узнаешь, — неопределенно отвечает он. — Выглядишь очень разгоряченной.

— Спасибо, — ухмыляюсь. — Ты не менее обольстителен.

В ответ на мои слова Эдвард усмехается. Предыдущие порции Guavaberry, возможно, и развязывают мне язык, но я не преувеличиваю. Солнце, загороженное парнем, придает его глазам особый блеск. Вместе с загаром, приобретенным за последние несколько дней, тот заставляет еще сильнее золотиться крапинки в радужках цвета моря. На тронутых солнцем плечах и груди настоящий взрыв потемневших веснушек. Светлые, подобные мягкому шелку волоски, прежде чем исчезнуть в темно-синих плавках-шортах, змеятся по груди и прессу. Эдвард выглядит как реклама парфюма.

— Я имел в виду, что тебе следовало бы немного отдохнуть от солнца, — уточняет он.

— А-а-а, — продолжая смаковать напиток, повожу плечом, — значит, комплимента не было. Ты просто констатировал, что я вспотела. Ну, а я имела в виду, что ты обольстительно выглядишь.

Парень одаривает меня кривоватой ухмылкой и, до того как наклониться ко мне и начать шептать на ухо, успевает опять покраснеть:

— Сказала девушка в красном бикини, которая весь день выглядела настолько ошеломительно, что я, не желая щеголять стояком, был вынужден считать пальмы.

Хохочу.

— Это как раз одна из тех «проблем первого мира», о которых мне еще не доводилось слышать. Считать пальмы… — попугайничаю и сразу же фыркаю. — И нет, не стоило исправлять свою оплошность с помощью лжи.

Перевожу взгляд на промежность парня, но под таким углом ром с колой, увы, закрывают мне весь обзор.

— Думаешь, я лгу? — бросает Эдвард.

Вскидываю бровь.

— Не знаю.

В следующее мгновение он выхватывает из моей руки бокал и ставит тот на ближайший столик — туда, где уже лежит мой телефон.

— Эй!

Парень придвигается ближе к изголовью и принимается раздвигать навес — у меня, смеющейся, подскакивает пульс. Боб между тем затягивает другую песню:

«Можно ли любить тебя… быть любимым?»

— Эй-эй-эй! Вы двое! Чем это вы там занимаетесь? — кричит Эммет.

Он расположился прямо напротив нас, на двухместной кушетке. Эдвард тем временем накрывает меня собой — тент к этому моменту полностью развернут — и вместо того, чтобы ответить Эммету, я визжу. Парень проводит рукой по моим волосам и безо всякой прелюдии скользит пальцем внутрь меня; визг переходит в тихое хныканье.

— Четыреста шестьдесят семь клятых пальм, — Эдвард, продолжая ритмично двигать пальцем внутрь и наружу... внутрь и наружу... рычит мне прямо в рот.

Покачиваю бедрами, выгибаюсь в такт толчкам, и тело на грани срыва сжимается, словно пружина.

«Можно ли любить тебя… быть любимым?»

— Эдвард... — выдыхаю, — Эдвард...

— Хочешь, чтобы я остановился, малышка?

— Черт, нет.

Откидываю назад голову; Эдвард подбородком отодвигает в сторону одну из треугольных чашечек моего топа и всасывает... и я перестаю не то что говорить, но и думать. Он мог бы войти в меня прямо здесь и сейчас — я не стала бы сопротивляться. Рот скользит от соска к соску, пальцы все продолжают движение, и мое дыхание тяжелеет, сбивается.

— Эдвард… — почти неслышно позвав парня, протягиваю к нему руку и обхватываю член.

Тверд, словно камень.

— Видишь! — шепчет Эдвард. — Я не лгал. Если что-нибудь…

Но когда пытаюсь залезть к нему в плавки, отстраняет бедра.

— Нет, Белла. Если ты прикоснешься ко мне прямо сейчас, — выдыхает мне в рот, — я, блядь, взорвусь.

Парень целый день, да что там, буду честной, с тех пор, как мы повстречались, в прямом и переносном смысле оборачивал меня вокруг пальца.

И его слова бросают меня через край — пружина рвется и высвобождает умопомрачительное удовольствие. Ртом Эдвард ловит мои беззвучные крики:

— Тс-с, тс-с. Господи, малышка, ты так... так невообразимо совершенна.

Подарив мне нежный поцелуй, Эдвард поправляет мои плавки и топ. Ощущаю удивительную легкость: тело кажется куском ткани, не так давно эластичной, но сейчас полностью утратившей данное свойство.

— Ты в порядке? — шепчет он.

— Н-да, — выдыхаю с ухмылкой, — в полном.

Фыркает.

— Готова? Могу поднять тент?

— Н-да…
 

Поворачиваюсь на бок и, по-прежнему не открывая глаз, пытаюсь выровнять дыхание. Эдвард складывает навес; на заднем плане аудиосистема в последний раз выдает вопрос Боба Марли:

«Ответь хотя бы что-то… можно ли любить тебя, можно ли любить тебя, можно ли любить тебя?..»

— Белла, детка, ты там как, в порядке?

С закрытыми глазами улыбаюсь и вскидываю кулак с оттопыренным большим пальцем. Плевать на веселье, что звучит в голосе Эммета, и раздающиеся повсеместно смешки.

— Прекрасно... просто… ух... — другой рукой нарочито обмахиваюсь, — просто…

— Она уморилась от жары, — сообщает всем Эдвард, после чего устраивается рядом со мной и целует в лоб. — Следовало хотя бы ненадолго уйти с солнца, — убирает волосы от моего лица и мило улыбается.

— Н-да, — улыбаюсь в ответ, — так все и было, я уморилась от жары.

— Уморилась от жары, да? — доносится с двухместной кушетки.

Это Шарлотта — она загорает там вместе с Питом.

— То есть теперь мы называем это «умориться от жары»? — фыркает Пит.

— Что могу сказать? Кто-то тебе явно помог охладиться, — хихикает Кармен.

К ней присоединяется и Илай:

— Причем тут жара? Этим двоим нужно было…

Быстро сажусь на диване:

— Вы все! Ну-ка, заткнитесь! Мне нужно успокоить сердце!

Компания взвывает от хохота. Эдвард, хихикнув, притягивает меня к себе, я между тем замечаю, что рассмеялись не все. Ирина — она занимает одноместный шезлонг — лежит на животе, и, хотя на женщине солнечные очки, очевидно: смотрит в нашу сторону, при этом коктейль потягивает на удивление бесстрастно. И все мое веселье сразу же уходит.

ОооооoO

— Не могу поверить, что ты назвал эту штуку лодкой.

Бросаю на парня насмешливый взгляд, пока мы рука об руку прогуливаемся по одному из прекраснейших пляжей острова Пинель — микроскопического кусочка суши, что находится близ северного побережья Сен-Мартена.

Судно Тайлера пришвартовано всего в нескольких ярдах от берега — довольно близко к безмятежному аквамариновому мелководью, белому песчаному пляжу и колышущимся от бриза кокосовым пальмам. (ПП: Пинель — необитаемый остров; главным пляжем считается Pinel Island Beach. Еще два, поменьше, находятся на противоположной стороне острова, в 5–10 минутах ходьбы, и представляют интерес для поклонников дайвинга и нудистов. Также на острове есть несколько ресторанов, специализирующихся на лобстерах и барбекю, и магазин сувениров.)

— Да-а-а.

То, как Эдвард растягивает это короткое слово, должно демонстрировать, что он не понимает, куда я клоню, однако улыбка свидетельствует об обратном.

Подбородком киваю в сторону лодки. После того, как судно причалило, кто-то остался на яхте, кто-то сошел на берег, но кто что предпочел, мне неизвестно.

— Это не лодка, Эдвард. Это чертова яхта.

Он закрывает глаза, глубоко вздыхает и обращает лицо к слепящему солнцу Сен-Мартена, лучи которого, освещая кристально чистую воду, заставляют ее мерцать и искриться так, что кажется, будто бы вся водная гладь усыпана миллионами бриллиантов. Те пузырятся и, лопаясь, шипят, подобно шампанскому. Островной бриз треплет мне волосы и саронг.

— Полагаю, что все же лодка... — парень делает паузу, во время которой пару раз туда-сюда покачивает нашими сплетенными руками, потом продолжает, — если придерживаться основного значения этого слова...

Тогда я толкаю Эдварда в бок — он от души смеется и отступает к самой кромке воды.

— Ладно, ладно. Это не лодка.

— Да ну?

Виновато усмехается.

— То есть вы, народ, заранее договорились, что Тайлер встретит вас тут?

— Ага.

Вспоминаю бесстрастное лицо Ирины и не могу не задаться вопросом... вероятно, Эдвард тоже догадался: женщина размышляла над тем, что это ей предстояло, укрывшись под навесом, переводить дыхание после прикосновений парня.

— Похоже, многое было запланировано заранее.

— Что?

Выбрасываю Ирину из головы.

— Я имею в виду, что вы, ребята, действительно распланировали этот отпуск. Ты работаешь с Тайлером?

С любопытством посмотрев на меня, Эдвард кивает.

— Создавая биты, — улыбаюсь я.

— Ага, — отведя глаза, он ухмыляется, — создавая биты.

— Все еще не слышала ни одного.

Хихикает.

— Еще услышишь.

Оставляем позади главный пляж и ступаем на каменистую тропку, вдоль которой, выискивая рыбу, стоят пеликаны. Чуть дальше устраиваемся на песчаной косе. Она настолько невысока, что морские волны, перекатываясь через отмель, стараются утянуть нас за собой — приходится удерживать себя руками. Взад-вперед снуют стаи тропических рыбок, мы им совсем не мешаем. Маленький, нереально красивый островок дарит исключительное уединение: людей можно пересчитать по пальцам, и, по словам Эдварда, тут всегда пустовато. Всего в нескольких футах от нас замечаю Шарлотту и Пита — плывут на каяке; где остальные, не знаю. Мы с Эдвардом треплемся на разные темы; вскоре он замолкает и, похоже… на чем-то сосредотачивается. Не беспокою, но, как зачарованная, наблюдаю: вот парень уперся взглядом в лазурное море, вот пританцовывает в воздухе пальцами левой руки. Еще замечаю, что его плечи и спина слегка покраснели от солнца, а татуировка стала заметнее. Наконец он опускает руку, и я, сделав глубокий вдох, спрашиваю:

— Это то, чем вы с Тайлером занимались на яхте?

Не сводя зеленых глаз с моря, Эдвард усмехается:

— Да, Белла. Собственно, этим мы и занимались. Есть одна задумка...

Прикрывает веки, вздыхает и, прежде чем открыть глаза, поворачивается ко мне; плечи, только что расслабленные, вдруг напрягаются.

— Я хочу извиниться, Белла, за то, что произошло на яхте.

Озадаченная, хмурюсь.

— За то, что трогал тебя... при всех, — сглатывает настолько тяжело, что дергается кадык. — Пока был занят, думал о тебе… и когда подошел, мысли еще путались, но это не оправдание, — поникает головой.

— Там, в салоне, вместе с Тайлером, казалось, ты по-настоящему сконцентрировался на чем-то. В глазах — сосредоточенность, на лбу — морщины... было на что посмотреть.

Вскидывает взгляд и недоверчиво переспрашивает:

— Было на что посмотреть? Никто еще не прибегал к такой формулировке. Обычно Эммет или кто-то из друзей, или даже мама, жалуясь на то, что я теряюсь в собственных мыслях, говорят: «Блядь, пожалуйста, обрати внимание на то, что происходит вокруг».

Хмыкаю в ответ.

— Эдвард, расскажи о том, что придумал.

— Белла…

— Хочу сказать, не нужно извиняться за то, что случилось на лодке... на яхте, — улыбаюсь я. — Все в порядке. Ты лучше остальных знаешь, насколько хорошо я умею разбираться с такими ситуациями.

Ноздри парня раздуваются; в попытке успокоиться, он опять переводит взгляд на море.

— Да, я знаю это лучше остальных. И подумать только, у меня хватило наглости... долбаный лицемер, разъярился, когда Квил, — выплевывает он имя, — прилюдно тискал и лапал тебя в тот вечер.

— В том-то и дело, Эдвард, — акцентирую, — прилюдно тискал и лапал. Нас, Эдвард, никто не видел. Да, ребята могут о чем-то догадываться, что-то представлять, но никто ничего не видел. Поверь, будь я против, оттолкнула и послала бы тебя, как Квила.

Зеленые, как море, глаза все еще смотрят на воду.

— Эй, расскажи о том, что придумал.

Некоторое время Эдвард не отвечает. Прямо перед нами парят чайки; завидев рыбу, пикируют и ныряют за ней в волны.

— Это... хочешь услышать обычный ответ: что сначала слышу биты в голове, а затем облекаю их в музыку?

— Нет, — качаю головой, — если это — твой обычный ответ, то мне нужен необычный, развернутый, — улыбаюсь я.

Искоса смотрит на меня и несколько неуверенно улыбается в ответ.

— Хорошо. Ну, — сглатывает парень, — сначала это... — закрывает глаза и наклоняет голову, а океанский бриз вместе с солнечными лучами, словно неудержимые, тут же принимаются играть с его волосами, — сначала это — просто мысли... скажем, о прекрасных выразительных глазах... и эти глаза обретают определенный звук. Затем у глаз появляется цвет... скажем, глубоко-шоколадный, и у этого цвета тоже появляется соответствующий звук. Этот звук создает вкус... карамели и аромат... меда, а затем... если я мог бы дотронуться до него, то... то он чувствовался бы... как гладкий-прегладкий шелк... как… как песчаный пляж... и когда у всех этих ощущений наконец появляются свои собственные, уникальные звуки, они сливаются, смешиваются воедино.

Пока Эдвард говорит, я завороженно слежу не только за его словами, но и за пальцами — те двигаются, будто бы парень играет на инструментах, которые слышны только ему одному. Это гипнотизирует, манит и повергает в трепет: я настолько впечатлена, что не терять почву под ногами становится все труднее и труднее.

— То есть ты настроен на музыку, — тихо заканчиваю за него.

Резко открыв глаза, застенчиво улыбается.

— Извини, если совсем запутал. Не думаю, что когда-либо пробовал так детально описывать процесс. Наверное, все это не имело никакого смысла, да?

Он тушуется и, мотнув головой, запускает в волосы пятерню.

— Нет, — качаю головой: не хочу, чтобы Эдвард смущался, и накрываю его вторую руку своей влажной, перепачканной песком ладонью, — совсем не запутал. Вот что имею в виду: не могу сказать, что поняла все-все-все, но именно в этом ведь и кроется прелесть творчества, верно?

Улыбнувшись, добавляю:

— Самое главное, чтобы все это имело смысл для тебя. Впрочем, не могу сказать, что не наслаждалась рассказом.

Парень хмыкает, и я сжимаю его пальцы.

— Спасибо тебе, что поделился.

— Тебе спасибо, что выслушала.

— С удовольствием. Все еще хотелось бы услышать один из битов.

— Услышишь.

окончание главы 9