Ночь зловеща.

Осуждение, спускающееся на меня со стен моей спальни, нельзя замаскировать грунтом от Шервина Уильямса или Бенджамина Мура, или еще каким-нибудь хреновым брендом, которым пришедшие мужчины воспользовались, чтобы круглыми кисточками отретушировать шепот. С тем же успехом они могли воспользоваться прозрачным глянцем.

«Сумасшедшая», - продолжают шептать стены.

Я не могу спать, мои конечности беспокойно дергаются, желая выйти на улицу.

«Дай им поиграть», - просят мои пальцы, и я без энтузиазма позволяю им спуститься к бедрам в поисках чего-то, чего-то, чего-то большего, чем это напряжение, как живой шнур сковывающее мое тело.

Коробка в гардеробе - вот причина волнения, я уверена в этом.

Я могу представить его лицо, когда он велел послать ее, мрачное и угрюмое, его равнодушные темные глаза, пока он писал мой адрес, в точности помня, какой стал жертвой.

Я не жалею, что рассказала ему.

А я и не рассказывала.

Вина - для тех, кто удерживает, а я…

Каждый день я отпускаю.

«Не сумасшедшая», - выдыхаю я, уткнувшись в подушку. Свободная.

Свободная.

Свободная.

Ты ненормальная, Белла.

Ты попадешь в ад, Белла.

«Заткнись», - велю я голосу в голове. Я не верю в ад.

Я не верю ни во что, но теперь.

Это все, что у меня есть.

Но его глаза…

Они никогда не отпустят меня.

Я тщательно подбираю одежду для выставки, аккуратно скрепляя ремешок на туфлях Мэри Джейн, а затем оценивая свое отражение в зеркале. Круги под глазами от беспокойной ночи замаскированы тоном цвета слоновой кости. Если смотреть украдкой, красный цвет на моих губах напротив бледности кожи создает иллюзию маски кабуки.

Я невысокого роста, худенькая и хрупкая в черном платье от Кейт Спейд - подарок матери, который я надевала всего один раз.

Интересно, во что будет одет он.

Интересно, во что будет одета она.

- Мы будем на выставке в Челси, - сказал он.

Ревность скапливается у меня внутри – затаившаяся змея, спрятавшаяся под напряженными мышцами груди.

Я закрываю глаза, вызывая видение его, обнаженного и двигающегося надо мной, его голые бедра поглаживают мои изнутри, а он входит и входит, и следует за мной в оргазме.

Эдвард, следующий за мной.

Мои пальцы подрагивают при этой мысли, каждый в отдельности мечтает о том дне, когда наконец заклеймит кожу, что покрывает его спину и плечи.

Но пока.

Но пока.

Я буду вести себя благопристойно.

Я буду хорошей, хорошей девочкой.

- Вы снова на прогулку? - спрашивает Билли. Я не обижена скепсисом в его тоне.

- Да.

- Ага. Чудесно выглядите.

- Спасибо, Билли. Я иду на художественную выставку.

- Мне грустно видеть, что такая симпатичная леди, как вы, идет туда одна, мисс Свон.

- Там я кое с кем встречаюсь, - и это почти правда.

- Да? Если он зайдет слишком далеко, сообщите мне.

- Спасибо, Билли.

Галерея сочится красками современной претенциозности, деревянные полы, белые стены и дорожки подсвечены тем светом, который выдвигает на первый план вещи, а не людей, которые не поймут их.

Внутри у меня приятно сжимается, когда я прохожу по залам; кожу покалывает, когда я задеваю руки и локти людей, сбившихся в группы богатства и вина. Я больше не чувствую себя маленькой и хрупкой в своем платье; вместо этого я гладкой змеей скольжу мимо бесед, звучащих об одном и том же.

Ищу.

Проходят минуты за минутами, и я уже начинаю поджариваться на медленном огне раздражения, но останавливаюсь возле фотографий.

Я подхожу ближе.

И смотрю.

Рядом друг с другом два больших полотна. На обеих фотографиях квадратный стол из белого дерева, стоящий напротив стены. Одна из фотографий изображает стол, пронизанный десятками серебряных вилок, их зубцы яростно вдавлены в старую деревянную поверхность.

Я не могу отвести взгляд.

Как умиротворяюще, думаю я.

Очень умиротворяюще.

Неподвижность сцены сочетается с прежней яростью; бешеная поножовщина стола обычными столовыми приборами.

Насилие, а затем спокойствие.

Спокойствие после шторма.

- Белла? - раздается мое имя сзади, а затем появляется он и улыбается, а я замираю, чувствуя странную панику. Мне не нравится, когда меня ловят в неподходящий момент.

- Эдвард, - бормочу я.

Он не здоровается со мной, наклонившись поцеловать в щеку - я видела, сколько мужчин делает это сегодня вечером, но не виню его.

Помимо этого, я не чувствую запаха виски.

- Тебе понравилась фотография? - спрашивает он, кивнув на снимок, который привлек мое внимание.

- Да.

- Почему?

«Стены на этой фотографии не назвали бы меня сумасшедшей», - чуть не говорю я только ради смеха.

Но не говорю.

- Она умиротворяет.

Он улыбается.

- Только на первый взгляд.

Прежде чем я успеваю остановить себя, в моем тоне звучит защита.

- А как бы ты тогда описал ее?

- Она кажется… не знаю. Жестокой.

- Жестокой?

- Безликой. Ничего не привлекает меня в ней. Она… холодная.

Холодная.

Эхо воспоминаний шепчет мне: ты очень, очень холодная, Изабелла.

- Тепло слишком переоценили.

Он смеется.

- Уверен, художник так не думал.

Я смотрю на именную дощечку возле портрета. Влад Антонов.

- Русский.

- Выходец из Москвы. Что делает его экспертом по холоду.

- Как ветра одинокий свист над гладью ледяной, - цитирую я.

- Кто это сказал?

- Еще один русский творец.

- Ты не назовешь мне его имени, да? - с ухмылкой спрашивает он.

- Я назвала тебе свое имя.

- Имя. Знаешь ли ты, сколько Белл живет в этом городе?

- А ты? - скептически спрашиваю я.

- Могу рискнуть и предположить, что тысячи.

- Довольно смелое предположение.

- Мне дико любопытно.

- А ты хочешь знать?

- Конечно.

Я вздыхаю.

- Анна Ахматова.

- Что?

- Строчку, которую я прочитала. Ее написала Анна Ахматова.

- Еще один русский творец, - подтверждает он.

- Да.

- Это очень… оу.

- Извини?

И сразу же вижу причину его «оу».

Изумительная мисс Дено в платье, которое боги, казалось, специально пошили для ее безупречного тела. Ее раздувающиеся ноздри могут оставаться незамеченными для остальных, но я замечаю. Я узнаю это чувство: две змеи расплетаются у нас внутри и нападают друг на друга с гневом и завистью.

Она с достоинством остается вежливой.

- Представь меня своей подруге, Эдвард, - весело говорит она.

- Таня, это…

- Полагаю, мы уже встречались, - с намеком говорю я. - Благотворительный вечер.

Танин взгляд обжигает мой, и я вспоминаю, что холодные женщины вроде меня есть повсюду.

- Извинись, Изабелла!

- Не буду.

- Сейчас же.

- Мне не жаль. Я не буду извиняться, если не жалею. Это ложь.

- Чарльз!
,
- Я не лгунья!

- Что случилось, Рене?

- Пожалуйста, забери свою дочь. На сегодня с меня хватит.

- Изабелла…

- Маленькая ледышка, - шипит Рене. - Не понимаю, что с ней случилось.

Удивлена, что Таня Дено не отпускает его руку весь оставшийся вечер, но его взгляд часто встречается с моим.

Воспоминание об этом - единственное тепло, которое у меня есть, когда я смываю презрение той женщины со своей кожи.

Надо заметить, Автор очень любит творчество Анны Ахматовой, так что мы частенько будем лицезреть знакомые нам эпиграфы.