Wide Awake. Ауттейк 5. Tragic Dragons, EPOV Past-take / Прискорбные Драконы
ЭДВАРД
Нет хуже зеленого, чем больничный зеленый. Особенно в этой конкретной - паршивой - больнице. Я подтянул вверх жестокий воротник на шее и поморщил нос, сдерживая позыв к рвоте. Бля, я ненавидел это место. Моя палата была небольшой, но отдельной, и мне не пришлось делить ее с кем-то из больных инфекционных детей. К тому же, я еще никогда за целые годы не проводил столько много времени вообще без каких бы то ни было детей рядом. Владельцам "дома", в котором я жил, как-то удалось убедить государство, что они идеально могли позаботиться сразу о десятерых.
Я фыркнул от мысли о чудовищной сумме чека, который придет в конце месяца, но это превратилось в кашель, который вынудил меня выпрямиться, пока мои легкие боролись с вторгшимся в них гриппом. Наконец-то снова совладав с собой, я плюхнулся назад на сморщившуюся подушку и потянулся к пульту дистанционного управления от телевизора. Я начал безразлично щелкать каналы. Мое желание вместо этой комнаты снова оказаться в давке и суматохе двора государственной школы на полном серьезе вызывало жалость. Расслабившись, я свободной рукой уютно подмял под себя своего плюшевого дракона. Он был слишком, бля, мягким и милым, чтобы за него цеплялся любой уважающий себя тринадцатилетний подросток, но мне была невыносима мысль о том, чтобы расстаться с этой маленькой сволочью.
Мне его подарили в самый первый день, когда я попал в систему усыновления. Приставленная ко мне соцработник изо всех сил старалась вызвать у меня улыбку, когда привела в мой первый дом, но я был слишком разбит и опустошен, чтобы выдавить хоть одну. Она испробовала все. Фаст-фуд, видеоигры, шоколадное мороженое, даже кровавые фильмы.
Когда мы подъехали к небольшому дому, в котором мне предстояло жить, она потянулась к заднему сидению и вытащила его оттуда для меня, и я его держал, пока впервые знакомился с домом.
Он вызывал отдаленные и болезненные воспоминания, но, пытаясь заснуть, я всегда держал его рядом в качестве напоминания. Никогда ни к кому не привязывайся.
Я так сильно его затаскал, что теперь прятал под одеялом и на дне рюкзаков, но никогда с ним не расставался. Я даже дал ему нелепое смущающее прозвище, которое никогда не произнесу вслух. Но, сидя на своей дерьмовой больничной койке, выкашливая мокроту ведрами, я решил, что даже могу признаться в этом,.. если выберусь из этой проклятой чертовой дыры.
В верхней части тела я чувствовал себя лучше. Кашель по-прежнему был той еще сволочью, но это намного лучше, чем жар и простуда, которые я переборол только этим утром. Я чувствовал себя... лучше. Не хорошо, а просто лучше.
Я остановился на «Опре» и наблюдал за лепетом чуть ли не склонных к суициду домохозяек минут двадцать, изо всех сил стараясь удобнее устроиться в автоматической кровати, которая, что не удивительно, совершенно не работала. Похоже, домашняя рутина маленьких домохозяек сделала их брак вялотекущим, и это слегка вгоняло их в депрессию. Я издевательски нахмурился и закатил глаза. Какое ужасное существование.
Услышав знакомые звуки отдаленного топота в коридоре, я быстро переключил канал, пока не убедился, что шаги не направляются к моей комнате. Потому что... срань Господня... если Джордан увидит это дерьмо, мне этого никогда не забудут. Он будет бегать по дому и рассказывать всем о том, что я смотрел шоу Опры гребаной Уинфри и, вероятно, мне снова придется запереть его задницу в шкафу. Я ухмыльнулся своей мысли. Этот маленький засранец был самым милым из всех, с кем мне доводилось жить.
А еще он раздражал мою задницу и приходил навещать меня слишком часто.
Десять минут спустя я услышал еще одни шаги. Но это были шаги, которые я знал. Более взрослые. Благородные. Доктор Каллен.
Я сел самостоятельно - эта дерьмовая больница испытывала явный недостаток в финансировании, потому что не могла починить свои проклятые койки. Я стал ждать. Он, вероятно, остановился у двери и пробежался зорким взглядом по моей медкарте. Я опять ухмыльнулся, на этот раз немного гордый тем, что мне наконец-то стало лучше, хотя я и не заслуживал этого.
Он зашел в комнату, как обычно: легонько постучав, три секунды подождав, открыв дверь и войдя внутрь с улыбкой на лице. На нем был медицинский халат, благодаря которому он выглядел чистым и стерильным, слаксы цвета хаки и начищенные черные ботинки. Он всегда выглядел таким аккуратным, ухоженным и излучал спокойствие, благодаря чему казался идеальным эталоном выбранной им профессии.
"Так-так-так..." - проговорил он, приближаясь к моей кровати с медкартой в руке. "Сегодня чувствуем себя лучше, не так ли?" - спросил он, с намеком самодовольства в голосе, уставившись на клипборд в своей руке и что-то туда быстро записав.
Я пожал плечами, откинувшись на подушку у стены, и скрестил ноги под одеялом. "Хуже, чем нормально, но лучше, чем дерьмово" - ответил я с улыбкой, вызывая добродушный смех, когда доктор Каллен наконец-то посмотрел мне в глаза.
"Хм-м-м-м", - спокойно и задумчиво произнес он, нахмурив брови. "Обязательно напиши это в своей благодарности, когда уедешь". Он улыбнулся, снял стетоскоп с шеи и воткнул его в уши. "Мое руководство будет в восторге от этого". Он вскинул брови и поднял руку в воздух, изображая, будто пишет. "Дорогое руководство, вашему компетентному медперсоналу удалось помочь мне почувствовать себя... лучше, чем дерьмово". Он улыбнулся, и я просто не мог не рассмеяться, потому что на самом деле не часто можно было услышать, как нечто подобное вылетает у него изо рта.
Он переместил холодный металлический стетоскоп мне на спину и вернулся к нормальному "дыши - не дыши", прежде чем отстранился и повесил медкарту на спинку кровати. Я восхищенно наблюдал за тем, как он вписывает туда результаты обследования черными чернилами.
Доктор Каллен всегда действовал на меня завораживающе. Я не совсем понимал, почему. Возможно, потому, что он заходил составить мне компанию по ночам. Он всегда приходил между сменами и играл со мной в карты, как будто был некой обеспокоенной версией Целителя Адамса* или еще какое дерьмо. Обычно такое поведение раздражало бы меня, но с ним было иначе.
Когда он составлял мне компанию, его поведение не было мотивировано благотворительностью. Он всегда вовлекал меня в интригующие беседы обо всем, что только можно. Литература, музыка, даже политика. Какого взрослого будет ебать, что какой-то там ребенок думает о политике? Но он всегда казался искренне заинтересованным. Он высказывал свои мысли и мнения, параллельно проигрывая в наших карточных играх. Мне казалось, что он делает это специально, но я никогда не говорил об этом вслух. Потому что никто раньше не позволял мне выигрывать. У детей в "домах" был один и тот же менталитет.
Побеждает сильнейший.
Когда им исполнялось пятнадцать, они уже были полностью лишены сострадания. Вот почему мне так сильно нравился Джордан. Он провел не так много времени в системе, чтобы стать пресыщенным и циничным ко всему. У него в глазах все еще была та искра, которая сияла искренним восторгом и уязвимой невинностью. Он не ожесточился. Но это непременно с ним произойдет.
Доктор Каллен прервал мои размышления, когда развернулся на стуле и посмотрел на меня с другого конца комнаты. Его лицо приняло странное выражение. Я видел в нем осторожность, когда его голубые глаза встретились с моими, и, вместе с тем, необычный приступ беспокойства, из-за которого его рука зачесала волосы жестом, который явно демонстрировал его нервозность.
Я нахмурил брови при виде такого аномального поведения. Он всегда отличался собранностью. Если не считать - я вдруг вспомнил - того вечера пять дней назад, когда он поставил суку опекуншу на место. Лихорадка большей частью путала мои воспоминания и затуманивала их еще больше, чем отсутствие сна, к которому я привык за последние четыре года, но это воспоминание заметно выделялось.
Его настроение слегка изменилось после того дня, но я видел, что он пытается скрыть что-то, что его беспокоило. Но я понять не мог, почему. Я привык к подобному дерьму. К чему я не привык, так это к тому, что люди за меня заступаются. Меня бы это взбесило, если бы я не чувствовал себя больным и слабым, не имея возможности выразить протест против его произвола от моего имени.
И поэтому мне теперь было немного стыдно. Не потому, что мне нужна была его защита или что-то подобное. Хотя это нисколько не способствовало моему чувству гордости. Мне было стыдно, потому что он увидел эту сторону моего мира. Я боялся, что он станет хуже думать обо мне, когда увидит, какой я на самом деле. Просто кусок дерьма, приемный ребенок, которого каждый месяц проверяли.
Но он вернулся той ночью и играл со мной в карты, как ни в чем не бывало. И хотя я все еще видел легкие вспышки злости в его глазах, как тогда, я отказывался верить, что это имело хоть какое-то отношение к тому дню.
Я слегка кивнул ему головой, потому что он ничего не говорил и просто уставился на меня этим долбанным проникновенным и напряженным взглядом, и от этого... мне стало неуютно.
Внезапно его лицо приняло мучительно обеспокоенное выражение, от которого мой желудок подпрыгнул к горлу. Не самое утешительное выражение лица вашего лечащего доктора, ставшего вам... вроде как другом. "Через три дня тебя отпустят", - сообщил он мне странным напряженным голосом, начав постукивать по полу пяткой туфли и вибрируя коленом в воздухе. Я медленно кивнул ему в ответ. Я охренительно волновался по этому поводу, но, кажется, он не разделял мой энтузиазм в отношении свободы.
На мгновение он внезапно раздул щеки, задержав дыхание, и немного опустил лицо вниз. Порывистый выдох был смешан со словами: "Я подумал, может, тебе будет интересно остаться со мной?" - торопливо проговорил он, пока его пятка быстро барабанила по полу.
Я сидел, тупо уставившись на него в течение нескольких секунд, прежде чем наконец-то до меня дошел смысл его слов. "Чего?" - изумленно переспросил я, и моя челюсть немного отвисла от удивления.
Он снова вздохнул и наконец-то поднял лицо, встречаясь со мной взглядом. "Ты не можешь вернуться к этим ужасным людям, Эдвард". Он засунул руки в карманы своего стерильно чистого халата, и я снова увидел в его глазах вспышку гнева, за которой последовала тирада: "Они будут пользоваться тобой и растрачивать весь твой потенциал, пока от тебя ничего не останется, ничего, кроме очередного сообщения в сводке новостей, и я..." Он резко замолчал и сделал глубокий вдох, очевидно пытаясь успокоиться. Я снова разрывался между страхом и позором из-за той ситуации. Он действительно видел настоящего меня. Просто он увидел отдаленную возможность развития моего будущего, а не человека, которым я уже стал.
Я невесело усмехнулся и откинулся назад на подушку, снова попытавшись сосредоточиться на шоу Опры. "Вам не стоит беспокоиться обо мне, доктор Каллен", - я пренебрежительно махнул рукой, - "Я смогу справиться с собой. Всегда мог". В моих словах было намного больше горечи, чем я изначально хотел, и, искоса взглянув на него, я понял, что он видел, что этот процесс уже начался во мне.
А потом я разозлился на себя, и, может быть, немножко на него. Я не хотел становиться поводом для благотворительности, каким он меня - я всегда думал - не считал. Было такое ощущение, что это все ради моего комфорта. В ту минуту, когда вся динамика наших отношений перешла от покровителя к взрослому и ребенку. Я не спускал глаз с Опры, пока он шумно ерзал на табурете рядом с моей кроватью. Я старался не морщиться, борясь с позывами рвоты.
"Эдвард?" - тихо позвал он меня, когда очередная домохозяйка Опры наконец-то разразилась слезами. "Я не прошу тебя дать мне ответ прямо сейчас". Его рука накрыла мою на одеяле сбоку, и я одернул ее.
И тут я стал разрываться на части: с одной стороны, демонстрация привязанности слишком глубоко затронула меня, с другой, мне серьезно стало не по себе. Я ведь совсем не знал этого человека. Я проводил с ним время по ночам, когда отказывался спать или принимать успокоительное, но... я на самом деле не знал его. А теперь он просил меня переехать к нему и... прикасался не так, как доктор прикасается к пациенту.
Мне было сложно понять, это все моя паранойя виновата или же просто годы, проведенные с детьми, которых соблазняли домами с хорошими людьми, позже оказывавшимися хитрыми и опасными. Их ужасные истории, рассказываемые шепотом по ночам в темных тихих спальнях, сделали из меня вечно бдительного человека в отношении таких близких контактов.
Похоже, он не оскорбился, увидев мой дискомфорт. "Ты знаешь, что у меня есть сын примерно твоего возраста?" - спросил он не обороняющимся, а просто информирующим тоном. Вероятно, пытаясь успокоить мои подозрения.
Я взглянул на него с любопытством, потому что не знал, что у него была семья. "Вы женаты?" - спокойно спросил я, и это было больше похоже на заявление, чем вопрос, пока я искал на его руке, лежащей на моей кровати, обручальное кольцо.
Он покачал головой как будто с извиняющимся видом и убрал руку. "Нет. Я усыновил Эммета шесть лет тому назад. Теперь ему четырнадцать". Он улыбнулся, и его глаза засияли чувством, похожим на гордость... и что-то еще. Обожание? Я наморщил лоб, видя выражение его лица и то, как он просиял, упомянув о приемном сыне.
Это разожгло чувства глубоко в моей груди, и мне пришлось отвести взгляд в сторону, прежде чем он смог бы увидеть вспышку боли в моих глазах. Такую любовь я замечал везде и всегда. Отеческая.
"У нас есть дом в восточной части города", - продолжил он, пока я смотрел в телевизор с маской безразличия на лице. "Нас только двое, поэтому там много места и гораздо тише, чем ты сейчас привык". Боковым зрением я видел, как он улыбнулся и покачал головой, тихо рассмеявшись от своих мыслей, и продолжил: "Я не какой-нибудь Уорд Кливер**, ничего подобного, но тебе будет обеспечен хороший уход - и в финансовом, и в медицинском смысле". Его слова приняли странный деловой оттенок, который я оценил. Вся эта дурацкая отцовщина начинала меня раздражать.
"От тебя будут требоваться хорошие оценки в школе, как у Эммета, но я сомневаюсь, что это составит для тебя какую-то проблему". Краем глаза я заметил, как он ухмыляется, пока Домохозяйка Номер Четыре признавалась в романе с братом своего мужа. Он вздохнул и заявил более настойчиво, хотя и пытался вести непринужденную беседу: "Мы давно планировали переехать из города, поэтому имей это в виду".
После этого он встал и на мгновение всмотрелся в мой пустой взгляд, прежде чем направился к выходу с медкартой в руке. "Просто подумай об этом", - тихо бросил он через плечо, выходя из палаты.
Услышав, как щелкнула дверь, когда горькие слезы начали скатываться по розовым щекам, Домохозяйки Номер Пять, я отчаянно сжал плюшевого дракона у себя под рукой.
Она вытерла их, отрывисто дыша, отчего заколыхалась ее грудь в декольте, и уставилась на меня с телеэкрана. Ее голос был глухим и лишенным всяких эмоций, когда она говорила в камеру: "Я никогда не думала, что так плохо кончу".
- - -
Я провел день, притворяясь, что не думаю о предложении доктора Каллена. Чем больше я пытался не думать об этом, тем больше это делал.
Он мог планировать отвезти меня на какой-нибудь заброшенный склад где-нибудь в ебенях. Я думал о том, как его рука ощущалась на моей. Нежность, ласка и близость. От этой мысли я задрожал. В качестве альтернативы, он мог говорить правду, и в действительности был просто совершенно нормальным парнем, который иногда усыновлял детей из-за чувства сострадания. Сострадательный и помогающий всем, чем мог.
Я не был уверен, какой из вариантов развития событий хуже. Если он действительно был просто хорошим и заботливым человеком, тогда я испорчу к чертям собачьим его жизнь. Потому что, судя по всем этим качествам, он, скорее всего, думал, что может меня исправить. Но я-то знал лучше.
Медсестра пришла в полдень с моим обедом, и пока я лениво ковырялся в комках дерьма с примесью такого же дерьма, произошло кое-что непростительное.
Я позволил своим мыслям удовлетворить любопытство и вообразить себе, как все могло бы быть.
Все это было тщательно продумано, поскольку я собирался мечтать, а мечтать я умел по-крупному. Я попытался представить себе этот его дом: вероятно, безупречный и такой же стерильный, как его свежевыстиранный медицинский халат. Я попытался вообразить себе этого парня Эммета: вероятнее всего, послушного и воспитанного хорошего маленького мальчика, о котором доктор Каллен говорил с такой нежностью. Но, в основном, я представлял себе, как мог бы вписаться в это совершенство и стерильность, и смогу ли вообще быть счастлив. Или... максимально возможно счастлив.
В конце концов, Доктор Каллен, похоже, был довольно неплохим парнем. Внезапно я почувствовал себя виноватым из-за того, что видел в нем какого-то жуткого педофила, хотя знал, что это не так. Я не мог объяснить, откуда я это знал или что он такого сделал, чтобы заслужить такой вотум доверия с моей стороны, но я просто знал. Он никогда не вел себя со мной ненадлежащим образом, хотя возможностей для этого у него было предостаточно.
К ужину я решил, что я поганый человек, потому что думал о докторе Каллене так плохо. И это оставляло мне лишь один вариант. Он действительно был тем, кто проявлял сочувствие к окружающим. Я попытался изо всех сил отодвинуть мысль в сторону и не думать об этом, но она продолжала вертеться у меня в голове. Этому способствовало и то, что меня никто не пришел навестить. Внезапно я почувствовал себя одиноким и стал задыхаться в маленькой комнате, безучастно глядя на закат, пробивавшийся сквозь щели вертикальных жалюзи.
Насколько плохо все могло бы быть на самом деле?
Именно такой аргумент снова и снова повторялся у меня в мыслях, и я задумался,.. насколько сильно я могу... нахрен разочаровать этого человека. Какие у него были ожидания в отношении меня? Как много времени пройдет, прежде чем он отдаст меня назад? Со мной такое случалось прежде. Хорошие и честные семьи никогда не желали лишнего багажа в виде подростка, и обычно предпочитали детей помладше, вроде Джордана. Я попытался вообразить себе множество способов, какими мог разочаровать его - и себя - прежде чем он устанет от моих проколов.
К десяти я устал от буйства своего воображения, да и вообще устал. Я много спал во время своей лихорадки... непреднамеренно, и хотя прилив сил был невозможен, учитывая мое состояние, нехватка сна уже начинала снова сказываться на мне.
Поздняя ночь с телевизором была гораздо лучше, чем дневное дерьмо, и это отвлекло меня достаточно надолго. Я ждал полуночи, задаваясь вопросом, зайдет ли, как обычно, в мою палату доктор Каллен, или же он уже сожалеет о своем предложении. Я не мог решить, какой вариант я предпочитал больше. И когда я услышал его сигнальные шаги, приближающиеся к моей двери, мою грудь пронзил фантомный приступ боли.
Он осторожно вошел в мою палату, оставив дверь приоткрытой, что было на него не похоже. Я снова почувствовал себя дерьмово и виноватым, потому что он сделал это, чтобы успокоить мою паранойю. Искренне улыбнувшись, он сел на свое обычное место рядом с моей кроватью и достал колоду карт из кармана халата, вопросительно приподняв бровь.
Я поднялся, отвечая на его молчаливый вопрос, занял место в центре кровати, поджав под себя ноги, и оставил мягкого дракона на подушке. Он ухмыльнулся, глядя на него, прежде чем выражение его лица приняло "игровое выражение". Это было нашей рутиной в течение почти трех последних недель, и одна только мысль о рутине вызвала у меня улыбку. Он перетасовал карты и раздал на зеленое одеяло рубашкой вверх.
Находиться в больнице было хреново, и я бесконечно ненавидел ее, но... я не мог отрицать, что она вселяла в меня ощущение стабильности. Чистое место, где людям было не наплевать на тебя. Больные дети бегали по коридорам, но это были преимущественно милые дети. Абсолютный контраст по сравнению с детьми, с которыми мне обычно приходилось делить пространство. Мой мозг начал самопроизвольно составлять некий список, пока я смотрел, как доктор Каллен задумчиво уставился на карты в своей руке, поджав губы.
Да он был чертовски нормальный.
Мысль ужаснула меня, но я задумался, не это ли завораживало меня в нем все эти недели. Той штуке, которая как фантом отзывалась у меня в груди, я вполне мог дать название.
Он поднял одну карту лицом вверх. Тройка треф. Я ухмыльнулся и выложил свою трефовую четверку. «Бита», - подумал я самодовольно. Я всегда побеждал его в этой игре, и знал, что в ней нет ни одного способа нарочно поддаться.
Мы играли в особой тишине. Не совсем неловкой, но наполненной глубокими размышлениями. Я побил его туза бубен своим джокером, и вдруг...
"Расскажи мне больше", - выпалил я голосом, который по-прежнему звучал хрипло и нездорово из-за простуды, но сдержал при этом приступ боли поражения и предосторожности. Его глаза метнулись к моим, и он снова поджал губы, изучая меня. Я подумал, что ничего плохого в принятии взвешенного решения нет, даже если я и знал, что просто очень хочу получить больше пищи для моей тщательно продуманной, вертящейся в мыслях фантазии.
Несомненно, непростительной.
Его губы растянулись в кривоватой улыбке, и он начал говорить, в то время как я... просто слушал.
Спустя тридцать минут его монолога, я начал задавать вопросы: "Если у Вас есть сын, тогда какого хрена Вы здесь и проводите со мной всю ночь?"
Он усмехнулся на это и побил мою даму червей своей двойкой пик.
"Эммет довольно самостоятельный. Я всегда доверяю ему: он не попадет в неприятности или просто свяжется со мной в чрезвычайной ситуации. Он знает, насколько требовательна моя работа", - пожал он плечами.
Я и хотел бы почувствовать себя оскорбленным, когда времяпрепровождение со мной было названо "работой", но рассудил, что это не совсем справедливо, учитывая усилия, которые он прилагал, чтобы показать, что я для него особенный.
Он продолжал рассказывать, прерываясь только для того, чтобы ответить на мои краткие вопросы, а я был так позорно увлечен его ответами, что проиграл. Он заметил, но не стал дразнить меня. Вместо этого он убрал колоду, и просто стал разговаривать со мной. И это не было похоже ни на снисходительный разговор взрослого с ребенком, ни на деловую беседу. Это был просто доктор Каллен, который просил разрешения усыновить меня.
После двух часов обсуждения юридического дерьма и жилищных условий, Карлайл - так он сказал мне называть его теперь - покинул мою палату с тщательно скрываемыми эмоциями на лице.
А потом я почувствовал смущение и опять немного благоговейного страха. Потому что то, как он говорил о том, что я буду жить с ним, просто...
Я не мог понять, почему. Я никогда ни для кого ничего не значил, и, вероятно, создам ему до фига проблем, но он, кажется, не возражал против факта, что я был охренительно испорчен. Вот такие меня посещали мысли, когда солнце встало.
Я не был очарован Карлайлом из-за его непомерного богатства, нормальности и стерильности. Я был очарован им, потому что в полночь на выходных он мог заняться чем угодно. Он мог выпивать с какой-нибудь сексуальной медсестрой или сидеть дома с примерным и хорошим мальчиком. Но он был здесь, со мной.
Из-за меня.
Так давно я не был никому важен по-настоящему, что у меня снова развилось это призрачное чувство в груди, и я проглотил подкатывающий к горлу ком. Надоедливый голос моего подсознания нашептывал, что он откажется, поймет, что я приношу больше проблем, чем оно того стоит. А на самом деле я просто готовился, бля, к тому, что это причинит боль мне. Все это имело шансы стать лучшим из всего, что когда-либо происходило со мной, либо худшим, что просто добавилось бы к общему списку.
Я перевернулся на бок и закрыл глаза, крепко прижав плюшевого дракона к своей груди в шрамах. Когда оранжевые лучи солнца пропорциональными полосками легли на мою больничную койку, я зарылся носом в зеленый мех и сделал вдох - глубокий и побежденный.
Потому что я просто понял, что нельзя отворачиваться от единственного в мире человека, который захотел принять меня.
- - -
Я нервничал, ерзал, теребил трубки от своей капельницы, и снова фыркнул, лежа на кровати, когда начало подходить время его смены. Нет, серьезно! Неужели, бля, так дорого починить эту проклятую койку? Я подумал о налогах, которые платятся на эти цели. И почему здесь было так чертовски жарко? Бля, у меня во рту внезапно пересохло. Куда, нахрен, делась моя вода? Почему я так сильно схожу с ума?
Я услышал его приближающиеся шаги и шумно сглотнул. Сглотнул сухость. Сглотнул свою гордость. Проглотил тот надоедливый голос, который говорил мне, что я делаю какую-то херню. И услышал его небрежный стук в дверь.
Три секунды спустя, как по часам, он вошел в комнату: его глаза были прикованы к моей медкарте, он закусил щеку изнутри и направился к столу.
"Жар прошел за два дня. Как кашель?" - спросил он, взглянув на меня через плечо, подготавливая шприц.
Я практически скривился при виде иглы, прежде чем вспомнил, что у меня была капельница. "Кашляю меньше", - ответил я, глядя, как он приближается к моей кровати. Он кивнул, сконцентрировано нахмурил брови и ввел в капельницу лекарство.
"Антибиотики широкого спектра действия", - пояснил он с улыбкой, снова делая записи в медкарте. "Просто для поддержки", - завершил он.
Я усмехнулся, но это у меня получилось коротко и нервно. "Ага. Не хотели бы брать к себе больного ребенка, да?" - мое хихиканье стало более нервным, а пальцы стали теребить трубку от капельницы. Сердце колотилось как бешеное, и я не мог, бля, поднять на него взгляд, и... вот дерьмо. Когда это я успел превратиться в такую долбанную размазню?
Комната купалась в напряженной и тяжелой тишине, которая проникала глубоко в мой живот, на который я, непроизвольно волнуясь, уставился через одеяло. Он ничего не говорил и, вероятно, уже понял, что облажался, когда спросил меня. Мне хотелось немножко умереть. Просто натянуть одеяло на голову и просто, бля... умереть от позора из-за того, что я позволил себе поверить ему.
Но мне нужно было набраться храбрости, потому что в том, что я поверил, в первую очередь был виноват я сам.
Я вздохнул и повернул голову, встречаясь с ним взглядом. Чтобы сказать, что все в порядке, и что мне насрать на его ласковое похлопывание рукой и на тупого гребаного Эммета, который умел держаться подальше от неприятностей. Но мои слова застряли у меня в горле, когда наши глаза встретились.
Он улыбался, даже может быть немного самодовольно, а его голубые глаза удовлетворенно и пристально смотрели в мои. И он просто кивнул. Он не вынуждал меня ничего говорить, и не принуждал к тому, чтобы проглотить всю свою гордость. Он просто, бля, кивнул, похлопал меня по плечу и приложил стетоскоп к моей спине, попросив сделать глубокий вдох.
- - -
Я зашел в свою грязную и разгромленную нахрен спальную, провел рукой по волосам и расстроено огляделся по сторонам. Самый настоящий гребаный свинарник. Слава Богу, доктор Калл... Карлайл.... имел, скорее всего, возможность нанимать людей, чтобы они убирались у него в доме. Я вытащил темно-зеленый вещевой мешок из-под кровати и начал складывать в него все важное. В первую очередь, альбомы для рисования. У меня было пять полностью изрисованных. Я забросил их в мешок, и они достигли его дна с глухим стуком об пол. Здесь воняло, но мне приходилось делить комнату с тремя неполовозрелыми мальчиками, так что в этом не было ничего удивительного.
Я нечетко услышал, как девочки ссорятся о чем-то в доме, когда открыл шкаф и начал снимать свою одежду с вешалок. Для меня все это было не ново. Я переезжал десять раз за последние четыре года и ввел правило хранить только то, что имело значение. Никаких постеров, CD или даже фотографий всех тех людей, с которыми я познакомился. Такие вещи теряются, или их воруют, и нет смысла привязываться к ним, потому что, когда приходит время, и вы не можете их найти, это крайне дерьмовые ощущения. Проще налегке.
Я только-только закончил с одеждой, когда в спальню притопал Джордан. Я не видел его, но всегда знал, когда этот маленький засранец появлялся у меня за спиной. Он не понимал этого пока, но его искривленная носовая перегородка издавала чертовски много шума. Я ухмыльнулся, когда развернулся и посмотрел вниз на него. Огненно рыжие вьющиеся волосы мерцали в утреннем свете, благодаря чему его надутое лицо казалось еще более рассерженным, когда он подошел к моей кровати и сердито плюхнулся на нее.
"Все это херня", - сказал он своим обманчиво невинным и детским голосом.
Я неодобрительно посмотрел на него, но долго не выдержал, потому что это слово он подхватил от меня. Как и миллион других. Я пожал плечами и застегнул вещевой мешок, потому что не знал, что ему ответить. Вот что получается, когда слишком привязываешься к кому-нибудь?
Он поймет, когда станет постарше и закалится в системе. Это было необходимое зло, и мой отъезд через пять лет ничем не будет отличаться от сотен других, которые он будет встречать и провожать.
Его надутые губы слегка разбили мне сердце, но выражение его лица смягчилось, и он стал теребить своими крошечными пальцами матрас. "Я могу поехать с тобой?" - прошептал он тонким голоском и посмотрел на меня из-под своих рыжих ресниц, его губы дрожали и... мать вашу. Этот ребенок собирался вынудить меня расклеиться.
Я надул щеки и с силой выдохнул, почти как Карлайл несколько дней назад, и покачал головой, забрасывая вещевой мешок на плечо.
Его лицо еще больше вытянулось, и он продолжал играть своим маленькими пальчиками и сдерживать слезы. "Кто будет водить меня в школу по утрам?" - спросил он, почти шмыгнув носом, вызвав у меня вздох.
"Я никогда не водил тебя в школу, Джордан", - пробормотал я, пиная носком ботинка грязный ковер. "Это ты таскался за мной каждый день последние шесть месяцев. Есть разница", - сухо ответил я, смахивая невидимую слезу.
"Кэсси никогда не разрешает мне ходить с ней", - он снова посмотрел на меня, и ему было так грустно, что я изо всех сил постарался подавить чувство вины и раскаяния за то, что покидал маленького засранца. А почему? Он же беспредельно раздражал меня, но мне все равно было жаль его.
"Кэсси - гребаная сучка", - ответил я извиняющимся тоном, заработав в ответ членораздельное "иди к черту!" из соседней комнаты, что вызвало у него улыбку и смешок. Я просто пожал плечами, потому что она действительно такой была. Вся из себя блондинка, адское пламя и слишком хороша для того, чтобы весь день кто-то вроде Джордана портил ее имидж. Слава Богу, у доктора Каллена не было дочерей.
Я как раз собирался покинуть эту комнату, этот дом и эту гребаную жизнь, когда он внезапно вскочил с кровати, метнулся к моей ноги и вцепился в мое бедро мертвой хваткой, глядя на меня вверх своими широко распахнутыми зелеными глазами. Я прищелкнул языком и мелодраматично закатил глаза, легонько оттолкнув его.
"Что за хрень, Джордан? Отпусти меня", - сердито выдохнул я. Я видел, как ямочки на его щеках исчезли и губы еще больше надулись, когда он отступил и сел на пол, подтянув колени к груди. А потом спрятал в них лицо и начал рыдать, как шестилетний ребенок, каким он и был. И если в доме оставался кто-то еще, то они уже ушли и позволили ему принять свой урок.
Но я чувствовал себя дерьмово. Потому что не мог взять его с собой, не мог спасти от этой галимой действительности. Я должен был уйти и просто надеяться, что однажды он найдет своего собственного Карлайла. Я не буду поддерживать с ним связь, и никогда не оглянусь назад, потому что для этого не было никаких причин.
Сделав глубокий, полный раскаяния вздох, я бросил свой мешок на пол и расстегнул молнию на нем. Добравшись до дна, я, ворча, достал из него плюшевого дракона. Я стал перед ним на колени и неловко провел пальцами по волосам, протягивая ему игрушку. Это была самая близкая для меня вещь, и я не видел причин держать ее у себя и дальше. Он будет с ним все это время, и так же, как и мне, будет напоминать ему о том, какие связи были разорваны и созданы в промежутке между чем-то вроде инфекционного кашля и вероятного попадания в дешевую больницу.
"Вот", - вздохнул я, с ужасом глядя на то, как он всхлипнул и взял дракона у меня из руки. Он с любопытством посмотрел на него, как будто держал его и раньше, и сквозь слезы на его лице вспыхнула вялая улыбка, которая вернула ямочки на щеки.
Его большие зеленые глаза снова засияли, когда он засопел и перевел взгляд с меня на дракона. "Это мне?" - спросил он охренительно взволнованно с по-прежнему заплаканными глазами, обнял его и прижал к груди с гордым видом владельца кучи дерьма из искусственного меха.
Я кивнул и поморщился, встал и, взглянув через плечо, осторожно проверил, не было ли случайных тайных свидетелей происходящего. "Его зовут..." - я замолк, закрывая глаза, проглатывая в миллионный раз за неделю смущение, - "...Мистер Драгги Фантастико", - с позором пробубнел я, забрасывая мешок обратно на плечо.
Тонкий, мелодичный смех Джордана преследовал меня вплоть до выхода из этого свинарника, и пока я, покинув дом, шагал к дорогому "Мерседесу" Карлайла, где он терпеливо ждал меня. Я не мог знать, делаю ли что-то действительно опрометчивое и охренительно глупое, садясь в автомобиль и позволяя ему принять меня в свой дом, но я переборол страх, переполнявший мою грудь вместе с возвращающимся фантомным чувством при каждом его взгляде в моем направлении.
Спустя два дня приготовлений на моей койке рядом с Карлайлом я наконец-то мог дать определение этому призрачному чувству.
Это была надежда.
И сколько я ни пытался оправдать это ощущение чувством стыда, я так и не смог. Я слишком, бля, нуждался в нем, чтобы отрицать. Я нуждался в том, чтобы он не отказался от меня и доказал, что я стоил всей этой херни и проблем, которые я ему доставлю, потому что я уже очень давно не чувствовал такой уверенности, как сейчас.
"Итак", - начал он, выруливая на дорогу и направляя машину в сторону восточной части города. "Как ты себя чувствуешь?" - спросил он, осторожно глядя на меня краем глаза.
Я усмехнулся в ответ и откинулся на роскошный подголовник с тяжелым вздохом, наблюдая, как трущобы Чикаго исчезают у нас за спиной.
"Лучше, чем дерьмово".
* Целитель Адамс - американский социальный деятель, который создал специальную больницу, использовавшую особую методику лечения: каждый год он собирал волонтеров со всей страны, которые лечили больных, переодевшись клоунами. По мотивам оригинальных событий был снят фильм "Целитель Адамс" с Робином Уильямсом в главной роли.
* * Уорд Кливер (Ward Cleaver) - образцовый отец из черно-белого ситкома 1950-х под названием "Leave it to Beaver"
ЭДВАРД
Нет хуже зеленого, чем больничный зеленый. Особенно в этой конкретной - паршивой - больнице. Я подтянул вверх жестокий воротник на шее и поморщил нос, сдерживая позыв к рвоте. Бля, я ненавидел это место. Моя палата была небольшой, но отдельной, и мне не пришлось делить ее с кем-то из больных инфекционных детей. К тому же, я еще никогда за целые годы не проводил столько много времени вообще без каких бы то ни было детей рядом. Владельцам "дома", в котором я жил, как-то удалось убедить государство, что они идеально могли позаботиться сразу о десятерых.
Я фыркнул от мысли о чудовищной сумме чека, который придет в конце месяца, но это превратилось в кашель, который вынудил меня выпрямиться, пока мои легкие боролись с вторгшимся в них гриппом. Наконец-то снова совладав с собой, я плюхнулся назад на сморщившуюся подушку и потянулся к пульту дистанционного управления от телевизора. Я начал безразлично щелкать каналы. Мое желание вместо этой комнаты снова оказаться в давке и суматохе двора государственной школы на полном серьезе вызывало жалость. Расслабившись, я свободной рукой уютно подмял под себя своего плюшевого дракона. Он был слишком, бля, мягким и милым, чтобы за него цеплялся любой уважающий себя тринадцатилетний подросток, но мне была невыносима мысль о том, чтобы расстаться с этой маленькой сволочью.
Мне его подарили в самый первый день, когда я попал в систему усыновления. Приставленная ко мне соцработник изо всех сил старалась вызвать у меня улыбку, когда привела в мой первый дом, но я был слишком разбит и опустошен, чтобы выдавить хоть одну. Она испробовала все. Фаст-фуд, видеоигры, шоколадное мороженое, даже кровавые фильмы.
Когда мы подъехали к небольшому дому, в котором мне предстояло жить, она потянулась к заднему сидению и вытащила его оттуда для меня, и я его держал, пока впервые знакомился с домом.
Он вызывал отдаленные и болезненные воспоминания, но, пытаясь заснуть, я всегда держал его рядом в качестве напоминания. Никогда ни к кому не привязывайся.
Я так сильно его затаскал, что теперь прятал под одеялом и на дне рюкзаков, но никогда с ним не расставался. Я даже дал ему нелепое смущающее прозвище, которое никогда не произнесу вслух. Но, сидя на своей дерьмовой больничной койке, выкашливая мокроту ведрами, я решил, что даже могу признаться в этом,.. если выберусь из этой проклятой чертовой дыры.
В верхней части тела я чувствовал себя лучше. Кашель по-прежнему был той еще сволочью, но это намного лучше, чем жар и простуда, которые я переборол только этим утром. Я чувствовал себя... лучше. Не хорошо, а просто лучше.
Я остановился на «Опре» и наблюдал за лепетом чуть ли не склонных к суициду домохозяек минут двадцать, изо всех сил стараясь удобнее устроиться в автоматической кровати, которая, что не удивительно, совершенно не работала. Похоже, домашняя рутина маленьких домохозяек сделала их брак вялотекущим, и это слегка вгоняло их в депрессию. Я издевательски нахмурился и закатил глаза. Какое ужасное существование.
Услышав знакомые звуки отдаленного топота в коридоре, я быстро переключил канал, пока не убедился, что шаги не направляются к моей комнате. Потому что... срань Господня... если Джордан увидит это дерьмо, мне этого никогда не забудут. Он будет бегать по дому и рассказывать всем о том, что я смотрел шоу Опры гребаной Уинфри и, вероятно, мне снова придется запереть его задницу в шкафу. Я ухмыльнулся своей мысли. Этот маленький засранец был самым милым из всех, с кем мне доводилось жить.
А еще он раздражал мою задницу и приходил навещать меня слишком часто.
Десять минут спустя я услышал еще одни шаги. Но это были шаги, которые я знал. Более взрослые. Благородные. Доктор Каллен.
Я сел самостоятельно - эта дерьмовая больница испытывала явный недостаток в финансировании, потому что не могла починить свои проклятые койки. Я стал ждать. Он, вероятно, остановился у двери и пробежался зорким взглядом по моей медкарте. Я опять ухмыльнулся, на этот раз немного гордый тем, что мне наконец-то стало лучше, хотя я и не заслуживал этого.
Он зашел в комнату, как обычно: легонько постучав, три секунды подождав, открыв дверь и войдя внутрь с улыбкой на лице. На нем был медицинский халат, благодаря которому он выглядел чистым и стерильным, слаксы цвета хаки и начищенные черные ботинки. Он всегда выглядел таким аккуратным, ухоженным и излучал спокойствие, благодаря чему казался идеальным эталоном выбранной им профессии.
"Так-так-так..." - проговорил он, приближаясь к моей кровати с медкартой в руке. "Сегодня чувствуем себя лучше, не так ли?" - спросил он, с намеком самодовольства в голосе, уставившись на клипборд в своей руке и что-то туда быстро записав.
Я пожал плечами, откинувшись на подушку у стены, и скрестил ноги под одеялом. "Хуже, чем нормально, но лучше, чем дерьмово" - ответил я с улыбкой, вызывая добродушный смех, когда доктор Каллен наконец-то посмотрел мне в глаза.
"Хм-м-м-м", - спокойно и задумчиво произнес он, нахмурив брови. "Обязательно напиши это в своей благодарности, когда уедешь". Он улыбнулся, снял стетоскоп с шеи и воткнул его в уши. "Мое руководство будет в восторге от этого". Он вскинул брови и поднял руку в воздух, изображая, будто пишет. "Дорогое руководство, вашему компетентному медперсоналу удалось помочь мне почувствовать себя... лучше, чем дерьмово". Он улыбнулся, и я просто не мог не рассмеяться, потому что на самом деле не часто можно было услышать, как нечто подобное вылетает у него изо рта.
Он переместил холодный металлический стетоскоп мне на спину и вернулся к нормальному "дыши - не дыши", прежде чем отстранился и повесил медкарту на спинку кровати. Я восхищенно наблюдал за тем, как он вписывает туда результаты обследования черными чернилами.
Доктор Каллен всегда действовал на меня завораживающе. Я не совсем понимал, почему. Возможно, потому, что он заходил составить мне компанию по ночам. Он всегда приходил между сменами и играл со мной в карты, как будто был некой обеспокоенной версией Целителя Адамса* или еще какое дерьмо. Обычно такое поведение раздражало бы меня, но с ним было иначе.
Когда он составлял мне компанию, его поведение не было мотивировано благотворительностью. Он всегда вовлекал меня в интригующие беседы обо всем, что только можно. Литература, музыка, даже политика. Какого взрослого будет ебать, что какой-то там ребенок думает о политике? Но он всегда казался искренне заинтересованным. Он высказывал свои мысли и мнения, параллельно проигрывая в наших карточных играх. Мне казалось, что он делает это специально, но я никогда не говорил об этом вслух. Потому что никто раньше не позволял мне выигрывать. У детей в "домах" был один и тот же менталитет.
Побеждает сильнейший.
Когда им исполнялось пятнадцать, они уже были полностью лишены сострадания. Вот почему мне так сильно нравился Джордан. Он провел не так много времени в системе, чтобы стать пресыщенным и циничным ко всему. У него в глазах все еще была та искра, которая сияла искренним восторгом и уязвимой невинностью. Он не ожесточился. Но это непременно с ним произойдет.
Доктор Каллен прервал мои размышления, когда развернулся на стуле и посмотрел на меня с другого конца комнаты. Его лицо приняло странное выражение. Я видел в нем осторожность, когда его голубые глаза встретились с моими, и, вместе с тем, необычный приступ беспокойства, из-за которого его рука зачесала волосы жестом, который явно демонстрировал его нервозность.
Я нахмурил брови при виде такого аномального поведения. Он всегда отличался собранностью. Если не считать - я вдруг вспомнил - того вечера пять дней назад, когда он поставил суку опекуншу на место. Лихорадка большей частью путала мои воспоминания и затуманивала их еще больше, чем отсутствие сна, к которому я привык за последние четыре года, но это воспоминание заметно выделялось.
Его настроение слегка изменилось после того дня, но я видел, что он пытается скрыть что-то, что его беспокоило. Но я понять не мог, почему. Я привык к подобному дерьму. К чему я не привык, так это к тому, что люди за меня заступаются. Меня бы это взбесило, если бы я не чувствовал себя больным и слабым, не имея возможности выразить протест против его произвола от моего имени.
И поэтому мне теперь было немного стыдно. Не потому, что мне нужна была его защита или что-то подобное. Хотя это нисколько не способствовало моему чувству гордости. Мне было стыдно, потому что он увидел эту сторону моего мира. Я боялся, что он станет хуже думать обо мне, когда увидит, какой я на самом деле. Просто кусок дерьма, приемный ребенок, которого каждый месяц проверяли.
Но он вернулся той ночью и играл со мной в карты, как ни в чем не бывало. И хотя я все еще видел легкие вспышки злости в его глазах, как тогда, я отказывался верить, что это имело хоть какое-то отношение к тому дню.
Я слегка кивнул ему головой, потому что он ничего не говорил и просто уставился на меня этим долбанным проникновенным и напряженным взглядом, и от этого... мне стало неуютно.
Внезапно его лицо приняло мучительно обеспокоенное выражение, от которого мой желудок подпрыгнул к горлу. Не самое утешительное выражение лица вашего лечащего доктора, ставшего вам... вроде как другом. "Через три дня тебя отпустят", - сообщил он мне странным напряженным голосом, начав постукивать по полу пяткой туфли и вибрируя коленом в воздухе. Я медленно кивнул ему в ответ. Я охренительно волновался по этому поводу, но, кажется, он не разделял мой энтузиазм в отношении свободы.
На мгновение он внезапно раздул щеки, задержав дыхание, и немного опустил лицо вниз. Порывистый выдох был смешан со словами: "Я подумал, может, тебе будет интересно остаться со мной?" - торопливо проговорил он, пока его пятка быстро барабанила по полу.
Я сидел, тупо уставившись на него в течение нескольких секунд, прежде чем наконец-то до меня дошел смысл его слов. "Чего?" - изумленно переспросил я, и моя челюсть немного отвисла от удивления.
Он снова вздохнул и наконец-то поднял лицо, встречаясь со мной взглядом. "Ты не можешь вернуться к этим ужасным людям, Эдвард". Он засунул руки в карманы своего стерильно чистого халата, и я снова увидел в его глазах вспышку гнева, за которой последовала тирада: "Они будут пользоваться тобой и растрачивать весь твой потенциал, пока от тебя ничего не останется, ничего, кроме очередного сообщения в сводке новостей, и я..." Он резко замолчал и сделал глубокий вдох, очевидно пытаясь успокоиться. Я снова разрывался между страхом и позором из-за той ситуации. Он действительно видел настоящего меня. Просто он увидел отдаленную возможность развития моего будущего, а не человека, которым я уже стал.
Я невесело усмехнулся и откинулся назад на подушку, снова попытавшись сосредоточиться на шоу Опры. "Вам не стоит беспокоиться обо мне, доктор Каллен", - я пренебрежительно махнул рукой, - "Я смогу справиться с собой. Всегда мог". В моих словах было намного больше горечи, чем я изначально хотел, и, искоса взглянув на него, я понял, что он видел, что этот процесс уже начался во мне.
А потом я разозлился на себя, и, может быть, немножко на него. Я не хотел становиться поводом для благотворительности, каким он меня - я всегда думал - не считал. Было такое ощущение, что это все ради моего комфорта. В ту минуту, когда вся динамика наших отношений перешла от покровителя к взрослому и ребенку. Я не спускал глаз с Опры, пока он шумно ерзал на табурете рядом с моей кроватью. Я старался не морщиться, борясь с позывами рвоты.
"Эдвард?" - тихо позвал он меня, когда очередная домохозяйка Опры наконец-то разразилась слезами. "Я не прошу тебя дать мне ответ прямо сейчас". Его рука накрыла мою на одеяле сбоку, и я одернул ее.
И тут я стал разрываться на части: с одной стороны, демонстрация привязанности слишком глубоко затронула меня, с другой, мне серьезно стало не по себе. Я ведь совсем не знал этого человека. Я проводил с ним время по ночам, когда отказывался спать или принимать успокоительное, но... я на самом деле не знал его. А теперь он просил меня переехать к нему и... прикасался не так, как доктор прикасается к пациенту.
Мне было сложно понять, это все моя паранойя виновата или же просто годы, проведенные с детьми, которых соблазняли домами с хорошими людьми, позже оказывавшимися хитрыми и опасными. Их ужасные истории, рассказываемые шепотом по ночам в темных тихих спальнях, сделали из меня вечно бдительного человека в отношении таких близких контактов.
Похоже, он не оскорбился, увидев мой дискомфорт. "Ты знаешь, что у меня есть сын примерно твоего возраста?" - спросил он не обороняющимся, а просто информирующим тоном. Вероятно, пытаясь успокоить мои подозрения.
Я взглянул на него с любопытством, потому что не знал, что у него была семья. "Вы женаты?" - спокойно спросил я, и это было больше похоже на заявление, чем вопрос, пока я искал на его руке, лежащей на моей кровати, обручальное кольцо.
Он покачал головой как будто с извиняющимся видом и убрал руку. "Нет. Я усыновил Эммета шесть лет тому назад. Теперь ему четырнадцать". Он улыбнулся, и его глаза засияли чувством, похожим на гордость... и что-то еще. Обожание? Я наморщил лоб, видя выражение его лица и то, как он просиял, упомянув о приемном сыне.
Это разожгло чувства глубоко в моей груди, и мне пришлось отвести взгляд в сторону, прежде чем он смог бы увидеть вспышку боли в моих глазах. Такую любовь я замечал везде и всегда. Отеческая.
"У нас есть дом в восточной части города", - продолжил он, пока я смотрел в телевизор с маской безразличия на лице. "Нас только двое, поэтому там много места и гораздо тише, чем ты сейчас привык". Боковым зрением я видел, как он улыбнулся и покачал головой, тихо рассмеявшись от своих мыслей, и продолжил: "Я не какой-нибудь Уорд Кливер**, ничего подобного, но тебе будет обеспечен хороший уход - и в финансовом, и в медицинском смысле". Его слова приняли странный деловой оттенок, который я оценил. Вся эта дурацкая отцовщина начинала меня раздражать.
"От тебя будут требоваться хорошие оценки в школе, как у Эммета, но я сомневаюсь, что это составит для тебя какую-то проблему". Краем глаза я заметил, как он ухмыляется, пока Домохозяйка Номер Четыре признавалась в романе с братом своего мужа. Он вздохнул и заявил более настойчиво, хотя и пытался вести непринужденную беседу: "Мы давно планировали переехать из города, поэтому имей это в виду".
После этого он встал и на мгновение всмотрелся в мой пустой взгляд, прежде чем направился к выходу с медкартой в руке. "Просто подумай об этом", - тихо бросил он через плечо, выходя из палаты.
Услышав, как щелкнула дверь, когда горькие слезы начали скатываться по розовым щекам, Домохозяйки Номер Пять, я отчаянно сжал плюшевого дракона у себя под рукой.
Она вытерла их, отрывисто дыша, отчего заколыхалась ее грудь в декольте, и уставилась на меня с телеэкрана. Ее голос был глухим и лишенным всяких эмоций, когда она говорила в камеру: "Я никогда не думала, что так плохо кончу".
- - -
Я провел день, притворяясь, что не думаю о предложении доктора Каллена. Чем больше я пытался не думать об этом, тем больше это делал.
Он мог планировать отвезти меня на какой-нибудь заброшенный склад где-нибудь в ебенях. Я думал о том, как его рука ощущалась на моей. Нежность, ласка и близость. От этой мысли я задрожал. В качестве альтернативы, он мог говорить правду, и в действительности был просто совершенно нормальным парнем, который иногда усыновлял детей из-за чувства сострадания. Сострадательный и помогающий всем, чем мог.
Я не был уверен, какой из вариантов развития событий хуже. Если он действительно был просто хорошим и заботливым человеком, тогда я испорчу к чертям собачьим его жизнь. Потому что, судя по всем этим качествам, он, скорее всего, думал, что может меня исправить. Но я-то знал лучше.
Медсестра пришла в полдень с моим обедом, и пока я лениво ковырялся в комках дерьма с примесью такого же дерьма, произошло кое-что непростительное.
Я позволил своим мыслям удовлетворить любопытство и вообразить себе, как все могло бы быть.
Все это было тщательно продумано, поскольку я собирался мечтать, а мечтать я умел по-крупному. Я попытался представить себе этот его дом: вероятно, безупречный и такой же стерильный, как его свежевыстиранный медицинский халат. Я попытался вообразить себе этого парня Эммета: вероятнее всего, послушного и воспитанного хорошего маленького мальчика, о котором доктор Каллен говорил с такой нежностью. Но, в основном, я представлял себе, как мог бы вписаться в это совершенство и стерильность, и смогу ли вообще быть счастлив. Или... максимально возможно счастлив.
В конце концов, Доктор Каллен, похоже, был довольно неплохим парнем. Внезапно я почувствовал себя виноватым из-за того, что видел в нем какого-то жуткого педофила, хотя знал, что это не так. Я не мог объяснить, откуда я это знал или что он такого сделал, чтобы заслужить такой вотум доверия с моей стороны, но я просто знал. Он никогда не вел себя со мной ненадлежащим образом, хотя возможностей для этого у него было предостаточно.
К ужину я решил, что я поганый человек, потому что думал о докторе Каллене так плохо. И это оставляло мне лишь один вариант. Он действительно был тем, кто проявлял сочувствие к окружающим. Я попытался изо всех сил отодвинуть мысль в сторону и не думать об этом, но она продолжала вертеться у меня в голове. Этому способствовало и то, что меня никто не пришел навестить. Внезапно я почувствовал себя одиноким и стал задыхаться в маленькой комнате, безучастно глядя на закат, пробивавшийся сквозь щели вертикальных жалюзи.
Насколько плохо все могло бы быть на самом деле?
Именно такой аргумент снова и снова повторялся у меня в мыслях, и я задумался,.. насколько сильно я могу... нахрен разочаровать этого человека. Какие у него были ожидания в отношении меня? Как много времени пройдет, прежде чем он отдаст меня назад? Со мной такое случалось прежде. Хорошие и честные семьи никогда не желали лишнего багажа в виде подростка, и обычно предпочитали детей помладше, вроде Джордана. Я попытался вообразить себе множество способов, какими мог разочаровать его - и себя - прежде чем он устанет от моих проколов.
К десяти я устал от буйства своего воображения, да и вообще устал. Я много спал во время своей лихорадки... непреднамеренно, и хотя прилив сил был невозможен, учитывая мое состояние, нехватка сна уже начинала снова сказываться на мне.
Поздняя ночь с телевизором была гораздо лучше, чем дневное дерьмо, и это отвлекло меня достаточно надолго. Я ждал полуночи, задаваясь вопросом, зайдет ли, как обычно, в мою палату доктор Каллен, или же он уже сожалеет о своем предложении. Я не мог решить, какой вариант я предпочитал больше. И когда я услышал его сигнальные шаги, приближающиеся к моей двери, мою грудь пронзил фантомный приступ боли.
Он осторожно вошел в мою палату, оставив дверь приоткрытой, что было на него не похоже. Я снова почувствовал себя дерьмово и виноватым, потому что он сделал это, чтобы успокоить мою паранойю. Искренне улыбнувшись, он сел на свое обычное место рядом с моей кроватью и достал колоду карт из кармана халата, вопросительно приподняв бровь.
Я поднялся, отвечая на его молчаливый вопрос, занял место в центре кровати, поджав под себя ноги, и оставил мягкого дракона на подушке. Он ухмыльнулся, глядя на него, прежде чем выражение его лица приняло "игровое выражение". Это было нашей рутиной в течение почти трех последних недель, и одна только мысль о рутине вызвала у меня улыбку. Он перетасовал карты и раздал на зеленое одеяло рубашкой вверх.
Находиться в больнице было хреново, и я бесконечно ненавидел ее, но... я не мог отрицать, что она вселяла в меня ощущение стабильности. Чистое место, где людям было не наплевать на тебя. Больные дети бегали по коридорам, но это были преимущественно милые дети. Абсолютный контраст по сравнению с детьми, с которыми мне обычно приходилось делить пространство. Мой мозг начал самопроизвольно составлять некий список, пока я смотрел, как доктор Каллен задумчиво уставился на карты в своей руке, поджав губы.
Да он был чертовски нормальный.
Мысль ужаснула меня, но я задумался, не это ли завораживало меня в нем все эти недели. Той штуке, которая как фантом отзывалась у меня в груди, я вполне мог дать название.
Он поднял одну карту лицом вверх. Тройка треф. Я ухмыльнулся и выложил свою трефовую четверку. «Бита», - подумал я самодовольно. Я всегда побеждал его в этой игре, и знал, что в ней нет ни одного способа нарочно поддаться.
Мы играли в особой тишине. Не совсем неловкой, но наполненной глубокими размышлениями. Я побил его туза бубен своим джокером, и вдруг...
"Расскажи мне больше", - выпалил я голосом, который по-прежнему звучал хрипло и нездорово из-за простуды, но сдержал при этом приступ боли поражения и предосторожности. Его глаза метнулись к моим, и он снова поджал губы, изучая меня. Я подумал, что ничего плохого в принятии взвешенного решения нет, даже если я и знал, что просто очень хочу получить больше пищи для моей тщательно продуманной, вертящейся в мыслях фантазии.
Несомненно, непростительной.
Его губы растянулись в кривоватой улыбке, и он начал говорить, в то время как я... просто слушал.
Спустя тридцать минут его монолога, я начал задавать вопросы: "Если у Вас есть сын, тогда какого хрена Вы здесь и проводите со мной всю ночь?"
Он усмехнулся на это и побил мою даму червей своей двойкой пик.
"Эммет довольно самостоятельный. Я всегда доверяю ему: он не попадет в неприятности или просто свяжется со мной в чрезвычайной ситуации. Он знает, насколько требовательна моя работа", - пожал он плечами.
Я и хотел бы почувствовать себя оскорбленным, когда времяпрепровождение со мной было названо "работой", но рассудил, что это не совсем справедливо, учитывая усилия, которые он прилагал, чтобы показать, что я для него особенный.
Он продолжал рассказывать, прерываясь только для того, чтобы ответить на мои краткие вопросы, а я был так позорно увлечен его ответами, что проиграл. Он заметил, но не стал дразнить меня. Вместо этого он убрал колоду, и просто стал разговаривать со мной. И это не было похоже ни на снисходительный разговор взрослого с ребенком, ни на деловую беседу. Это был просто доктор Каллен, который просил разрешения усыновить меня.
После двух часов обсуждения юридического дерьма и жилищных условий, Карлайл - так он сказал мне называть его теперь - покинул мою палату с тщательно скрываемыми эмоциями на лице.
А потом я почувствовал смущение и опять немного благоговейного страха. Потому что то, как он говорил о том, что я буду жить с ним, просто...
Я не мог понять, почему. Я никогда ни для кого ничего не значил, и, вероятно, создам ему до фига проблем, но он, кажется, не возражал против факта, что я был охренительно испорчен. Вот такие меня посещали мысли, когда солнце встало.
Я не был очарован Карлайлом из-за его непомерного богатства, нормальности и стерильности. Я был очарован им, потому что в полночь на выходных он мог заняться чем угодно. Он мог выпивать с какой-нибудь сексуальной медсестрой или сидеть дома с примерным и хорошим мальчиком. Но он был здесь, со мной.
Из-за меня.
Так давно я не был никому важен по-настоящему, что у меня снова развилось это призрачное чувство в груди, и я проглотил подкатывающий к горлу ком. Надоедливый голос моего подсознания нашептывал, что он откажется, поймет, что я приношу больше проблем, чем оно того стоит. А на самом деле я просто готовился, бля, к тому, что это причинит боль мне. Все это имело шансы стать лучшим из всего, что когда-либо происходило со мной, либо худшим, что просто добавилось бы к общему списку.
Я перевернулся на бок и закрыл глаза, крепко прижав плюшевого дракона к своей груди в шрамах. Когда оранжевые лучи солнца пропорциональными полосками легли на мою больничную койку, я зарылся носом в зеленый мех и сделал вдох - глубокий и побежденный.
Потому что я просто понял, что нельзя отворачиваться от единственного в мире человека, который захотел принять меня.
- - -
Я нервничал, ерзал, теребил трубки от своей капельницы, и снова фыркнул, лежа на кровати, когда начало подходить время его смены. Нет, серьезно! Неужели, бля, так дорого починить эту проклятую койку? Я подумал о налогах, которые платятся на эти цели. И почему здесь было так чертовски жарко? Бля, у меня во рту внезапно пересохло. Куда, нахрен, делась моя вода? Почему я так сильно схожу с ума?
Я услышал его приближающиеся шаги и шумно сглотнул. Сглотнул сухость. Сглотнул свою гордость. Проглотил тот надоедливый голос, который говорил мне, что я делаю какую-то херню. И услышал его небрежный стук в дверь.
Три секунды спустя, как по часам, он вошел в комнату: его глаза были прикованы к моей медкарте, он закусил щеку изнутри и направился к столу.
"Жар прошел за два дня. Как кашель?" - спросил он, взглянув на меня через плечо, подготавливая шприц.
Я практически скривился при виде иглы, прежде чем вспомнил, что у меня была капельница. "Кашляю меньше", - ответил я, глядя, как он приближается к моей кровати. Он кивнул, сконцентрировано нахмурил брови и ввел в капельницу лекарство.
"Антибиотики широкого спектра действия", - пояснил он с улыбкой, снова делая записи в медкарте. "Просто для поддержки", - завершил он.
Я усмехнулся, но это у меня получилось коротко и нервно. "Ага. Не хотели бы брать к себе больного ребенка, да?" - мое хихиканье стало более нервным, а пальцы стали теребить трубку от капельницы. Сердце колотилось как бешеное, и я не мог, бля, поднять на него взгляд, и... вот дерьмо. Когда это я успел превратиться в такую долбанную размазню?
Комната купалась в напряженной и тяжелой тишине, которая проникала глубоко в мой живот, на который я, непроизвольно волнуясь, уставился через одеяло. Он ничего не говорил и, вероятно, уже понял, что облажался, когда спросил меня. Мне хотелось немножко умереть. Просто натянуть одеяло на голову и просто, бля... умереть от позора из-за того, что я позволил себе поверить ему.
Но мне нужно было набраться храбрости, потому что в том, что я поверил, в первую очередь был виноват я сам.
Я вздохнул и повернул голову, встречаясь с ним взглядом. Чтобы сказать, что все в порядке, и что мне насрать на его ласковое похлопывание рукой и на тупого гребаного Эммета, который умел держаться подальше от неприятностей. Но мои слова застряли у меня в горле, когда наши глаза встретились.
Он улыбался, даже может быть немного самодовольно, а его голубые глаза удовлетворенно и пристально смотрели в мои. И он просто кивнул. Он не вынуждал меня ничего говорить, и не принуждал к тому, чтобы проглотить всю свою гордость. Он просто, бля, кивнул, похлопал меня по плечу и приложил стетоскоп к моей спине, попросив сделать глубокий вдох.
- - -
Я зашел в свою грязную и разгромленную нахрен спальную, провел рукой по волосам и расстроено огляделся по сторонам. Самый настоящий гребаный свинарник. Слава Богу, доктор Калл... Карлайл.... имел, скорее всего, возможность нанимать людей, чтобы они убирались у него в доме. Я вытащил темно-зеленый вещевой мешок из-под кровати и начал складывать в него все важное. В первую очередь, альбомы для рисования. У меня было пять полностью изрисованных. Я забросил их в мешок, и они достигли его дна с глухим стуком об пол. Здесь воняло, но мне приходилось делить комнату с тремя неполовозрелыми мальчиками, так что в этом не было ничего удивительного.
Я нечетко услышал, как девочки ссорятся о чем-то в доме, когда открыл шкаф и начал снимать свою одежду с вешалок. Для меня все это было не ново. Я переезжал десять раз за последние четыре года и ввел правило хранить только то, что имело значение. Никаких постеров, CD или даже фотографий всех тех людей, с которыми я познакомился. Такие вещи теряются, или их воруют, и нет смысла привязываться к ним, потому что, когда приходит время, и вы не можете их найти, это крайне дерьмовые ощущения. Проще налегке.
Я только-только закончил с одеждой, когда в спальню притопал Джордан. Я не видел его, но всегда знал, когда этот маленький засранец появлялся у меня за спиной. Он не понимал этого пока, но его искривленная носовая перегородка издавала чертовски много шума. Я ухмыльнулся, когда развернулся и посмотрел вниз на него. Огненно рыжие вьющиеся волосы мерцали в утреннем свете, благодаря чему его надутое лицо казалось еще более рассерженным, когда он подошел к моей кровати и сердито плюхнулся на нее.
"Все это херня", - сказал он своим обманчиво невинным и детским голосом.
Я неодобрительно посмотрел на него, но долго не выдержал, потому что это слово он подхватил от меня. Как и миллион других. Я пожал плечами и застегнул вещевой мешок, потому что не знал, что ему ответить. Вот что получается, когда слишком привязываешься к кому-нибудь?
Он поймет, когда станет постарше и закалится в системе. Это было необходимое зло, и мой отъезд через пять лет ничем не будет отличаться от сотен других, которые он будет встречать и провожать.
Его надутые губы слегка разбили мне сердце, но выражение его лица смягчилось, и он стал теребить своими крошечными пальцами матрас. "Я могу поехать с тобой?" - прошептал он тонким голоском и посмотрел на меня из-под своих рыжих ресниц, его губы дрожали и... мать вашу. Этот ребенок собирался вынудить меня расклеиться.
Я надул щеки и с силой выдохнул, почти как Карлайл несколько дней назад, и покачал головой, забрасывая вещевой мешок на плечо.
Его лицо еще больше вытянулось, и он продолжал играть своим маленькими пальчиками и сдерживать слезы. "Кто будет водить меня в школу по утрам?" - спросил он, почти шмыгнув носом, вызвав у меня вздох.
"Я никогда не водил тебя в школу, Джордан", - пробормотал я, пиная носком ботинка грязный ковер. "Это ты таскался за мной каждый день последние шесть месяцев. Есть разница", - сухо ответил я, смахивая невидимую слезу.
"Кэсси никогда не разрешает мне ходить с ней", - он снова посмотрел на меня, и ему было так грустно, что я изо всех сил постарался подавить чувство вины и раскаяния за то, что покидал маленького засранца. А почему? Он же беспредельно раздражал меня, но мне все равно было жаль его.
"Кэсси - гребаная сучка", - ответил я извиняющимся тоном, заработав в ответ членораздельное "иди к черту!" из соседней комнаты, что вызвало у него улыбку и смешок. Я просто пожал плечами, потому что она действительно такой была. Вся из себя блондинка, адское пламя и слишком хороша для того, чтобы весь день кто-то вроде Джордана портил ее имидж. Слава Богу, у доктора Каллена не было дочерей.
Я как раз собирался покинуть эту комнату, этот дом и эту гребаную жизнь, когда он внезапно вскочил с кровати, метнулся к моей ноги и вцепился в мое бедро мертвой хваткой, глядя на меня вверх своими широко распахнутыми зелеными глазами. Я прищелкнул языком и мелодраматично закатил глаза, легонько оттолкнув его.
"Что за хрень, Джордан? Отпусти меня", - сердито выдохнул я. Я видел, как ямочки на его щеках исчезли и губы еще больше надулись, когда он отступил и сел на пол, подтянув колени к груди. А потом спрятал в них лицо и начал рыдать, как шестилетний ребенок, каким он и был. И если в доме оставался кто-то еще, то они уже ушли и позволили ему принять свой урок.
Но я чувствовал себя дерьмово. Потому что не мог взять его с собой, не мог спасти от этой галимой действительности. Я должен был уйти и просто надеяться, что однажды он найдет своего собственного Карлайла. Я не буду поддерживать с ним связь, и никогда не оглянусь назад, потому что для этого не было никаких причин.
Сделав глубокий, полный раскаяния вздох, я бросил свой мешок на пол и расстегнул молнию на нем. Добравшись до дна, я, ворча, достал из него плюшевого дракона. Я стал перед ним на колени и неловко провел пальцами по волосам, протягивая ему игрушку. Это была самая близкая для меня вещь, и я не видел причин держать ее у себя и дальше. Он будет с ним все это время, и так же, как и мне, будет напоминать ему о том, какие связи были разорваны и созданы в промежутке между чем-то вроде инфекционного кашля и вероятного попадания в дешевую больницу.
"Вот", - вздохнул я, с ужасом глядя на то, как он всхлипнул и взял дракона у меня из руки. Он с любопытством посмотрел на него, как будто держал его и раньше, и сквозь слезы на его лице вспыхнула вялая улыбка, которая вернула ямочки на щеки.
Его большие зеленые глаза снова засияли, когда он засопел и перевел взгляд с меня на дракона. "Это мне?" - спросил он охренительно взволнованно с по-прежнему заплаканными глазами, обнял его и прижал к груди с гордым видом владельца кучи дерьма из искусственного меха.
Я кивнул и поморщился, встал и, взглянув через плечо, осторожно проверил, не было ли случайных тайных свидетелей происходящего. "Его зовут..." - я замолк, закрывая глаза, проглатывая в миллионный раз за неделю смущение, - "...Мистер Драгги Фантастико", - с позором пробубнел я, забрасывая мешок обратно на плечо.
Тонкий, мелодичный смех Джордана преследовал меня вплоть до выхода из этого свинарника, и пока я, покинув дом, шагал к дорогому "Мерседесу" Карлайла, где он терпеливо ждал меня. Я не мог знать, делаю ли что-то действительно опрометчивое и охренительно глупое, садясь в автомобиль и позволяя ему принять меня в свой дом, но я переборол страх, переполнявший мою грудь вместе с возвращающимся фантомным чувством при каждом его взгляде в моем направлении.
Спустя два дня приготовлений на моей койке рядом с Карлайлом я наконец-то мог дать определение этому призрачному чувству.
Это была надежда.
И сколько я ни пытался оправдать это ощущение чувством стыда, я так и не смог. Я слишком, бля, нуждался в нем, чтобы отрицать. Я нуждался в том, чтобы он не отказался от меня и доказал, что я стоил всей этой херни и проблем, которые я ему доставлю, потому что я уже очень давно не чувствовал такой уверенности, как сейчас.
"Итак", - начал он, выруливая на дорогу и направляя машину в сторону восточной части города. "Как ты себя чувствуешь?" - спросил он, осторожно глядя на меня краем глаза.
Я усмехнулся в ответ и откинулся на роскошный подголовник с тяжелым вздохом, наблюдая, как трущобы Чикаго исчезают у нас за спиной.
"Лучше, чем дерьмово".
* Целитель Адамс - американский социальный деятель, который создал специальную больницу, использовавшую особую методику лечения: каждый год он собирал волонтеров со всей страны, которые лечили больных, переодевшись клоунами. По мотивам оригинальных событий был снят фильм "Целитель Адамс" с Робином Уильямсом в главной роли.
* * Уорд Кливер (Ward Cleaver) - образцовый отец из черно-белого ситкома 1950-х под названием "Leave it to Beaver"
Источник: http://robsten.ru/forum/19-40-1
0
