Прошло уже несколько мучительных часов с тех пор, как я лежала в своей постели и плакала. И лежала я в ней лишь во второй раз. Она была неудобной. Роскошной, широкой, теплой и просто… ужасной.

Я хотела в кровать к Эдварду.

Я знала каждый бугорок и каждую пружину того матраса; знала, как мне подобнее улечься на нем, чтобы не провалиться в него бедром. Но на моей кровати не имело значения, где я лежу. Я попробовала и с левой, и с правой стороны, но… у нас с Эдвардом не было «наших» сторон. Мы оба укладывались посередине. И теперь я лежала в центре своей кровати и просто пыталась… представить его рядом с собой.

Это не помогало.

Временами утренний солнечный свет просачивался сквозь окно, но все равно было слишком темно. И тихо. Ужасающе тихо.

Я не слышала ничего из того, что происходит в доме, потому что моя комната была отделена от остальных жилых помещений. Она находилась рядом с кухней, на которую мне теперь не позволялось заходить после девяти часов вечера. После девяти мне надлежало находиться в этой ужасной комнате - запертой в полной темноте и тишине, тоскуя по другой комнате и другой кровати, которая казалась такой близкой, и одновременно такой далекой.

Прошло много времени - у меня не было часов, но я чувствовала, как пробегают секунды и солнце начинает клониться к закату, предвещая наступление вечера. Я не вылезала из-под одеяла, и хотя мой мочевой пузырь готов был вот-вот взорваться внутри меня, я испытывала иррациональный страх, боясь высунуть голову наружу.

Казалось, прошли часы, прежде чем я услышала тихий стук в дверь.

Но я не встала и не отозвалась. Часть меня была раздражена и злилась на не-наказание. Но другая часть меня - возможно, более значительная - просто боялась. Не знаю, почему я была напугана - эта комната казалась абсолютно безопасной для меня. Но я не могла избавиться от всеобъемлющего чувства беспокойства при мысли, что придется вылезти из теплого укрытия под одеялом.

Кто бы там ни стучал, он в итоге не стал входить в темную комнату.

Я хотела в туалет… так сильно, что раскачивалась под одеялом и с силой сжимала ноги, но я ощущала темноту, и у меня не было желания погружаться в нее.

Шло время, однако после первой попытки никто больше не приходил проверить меня и узнать, в порядке ли я. Это и злило, и приносило облегчение. Я поняла, что если буду вынуждена остаться в этой комнате, то мне останется только раскачиваться и съеживаться, чтобы успокоиться.

Я так и делала.

Раскачивалась.

Съеживалась.

В полном одиночестве.

Лежа под одеялом, я стала мечтать о понедельнике. Конечно же, Эсми не могла запретить мне видеть Эдварда в школе. Потом я вспомнила, как она давала указания администрации школы. Про то, что Эдварду разрешено позаботиться обо мне в чрезвычайных ситуациях. И тогда я испугалась и запаниковала, что это разрешение может быть отменено. Я понятия не имела, как далеко она может зайти.

Я проводила время, собирая в голове кусочки головоломки, в первую очередь пытаясь понять, как нам с Эдвардом удастся вернуться к прежнему распорядку. Мысли об этом отвлекли меня от моего переполненного до боли мочевого пузыря… и от того, что в комнате, за пределами одеяла стало уже совсем темно.

Не помню, дрожала ли я?

Тряслась?

Плакала?

Было так темно и тихо, что я уже начала думать, что сойду с ума, лежа в этой чужой для меня кровати, как вдруг послышался стук в окно. Услышав его, я громко взвизгнула и, запустив руки в волосы, со всей силы сжала их. Съежившись еще сильнее. Раскачиваясь еще больше.

После еще одного осторожного стука в комнате вновь воцарилась тишина, и я еще сильнее затряслась под голубым хлопковым одеялом. А когда я услышала, как медленно открывается окно и скрип металла и дерева, сердце в груди забилось так громко, что я подумала, что мне понадобится медицинская помощь.

«Белла?» - услышала я знакомый бархатистый шепот снаружи.

Эдвард.

Вдруг мое тело, которое час за часом было сковано напряжением, расслабилось настолько резко, что я чуть не опустошила свой мочевой пузырь прямо на матрас. Но вместо этого я резко села, одновременно сбрасывая одеяло с головы.

Прямо за моим открытым окном, опираясь ладонями о подоконник и перегнувшись через него в мою темную комнату, стоял Эдвард. Легкие шторы слегка развивались от задувающего ветра. Он прищурился в темноте, пытаясь рассмотреть меня на большой кровати, где я сидела, не веря своим широко распахнутым глазам. Как только наши взгляды встретились, на его лице отразилось облегчение. Передернув плечами, покрытыми кожаной курткой, он вздохнул.

Перекидывая ногу через подоконник, он натянуто улыбнулся. «Слава, бля, Богу, что это правильная комната», - выдохнул он, забираясь внутрь. Мне вдруг пришло в голову, что Эдвард, собственно, никогда раньше не был в моей комнате, но я все равно была крайне удивлена – и чувствовала облегчение, – видя его здесь. Мне понадобилось время, чтобы осознать, что… Эдвард был здесь.

Мои руки все еще дрожали, когда я выбралась из кровати и неуклюже наполовину бегом, наполовину пританцовывая, бросилась к окну по светлому мягкому ковру, по-прежнему мучаясь своей болезненной ситуацией с мочевым пузырем.

Не успела его левая нога опуститься на пол, как я врезалась в него со всей силой. На мгновение я испугалась, что собью Эдварда с ног, оповещая тем самым всех в доме о его присутствии. Но он был так же нетерпелив, как и я, со всей силой вернув мне мои объятия. Мы прижались друг к другу с сокрушительной мощью, яростно обвивая друг друга руками.

Сжав меня крепче, он положил ладонь мне на затылок и притянул меня к своей шее. Пока я дышала им, он большими глотками вдыхал запах с моей макушки. Его хватка стала испытанием на прочность моего мочевого пузыря, но у меня не было сил протестовать.

Я смутно чувствовала сигаретный запах, исходивший от его черной кожаной куртки, и на секунду это застало меня врасплох, ведь я несколько месяцев не видела, чтобы он курил. «Мне так жаль», - печально выдохнула я в холодную кожу. Потому что я все еще чувствовала за собой вину, и мне было так дерьмово из-за того, что из всех ночей, в которые мы могли попасться, именно в эту мы решили заняться любовью.

Я почувствовала, как он покачал головой, прикасаясь губами к моим волосам. Он ненавидел, когда я извинялась, но я должна была это сказать. Я представила себе, как он сузил глаза, задержавшись губами у меня на макушке. Мы очень долго стояли у моего открытого окна. Просто обнимались и дышали друг другом, вероятно, опасаясь ближайшего будущего, так как мы оба знали наверняка, что сна у нас больше не будет. И пока мы обнимались, мягкие лиловые шторы с обеих сторон нежно обволакивали нас своими волнами.

Я спрашивала саму себя, существует ли возможность проделывать это каждую ночь.

«Я не могу остаться надолго», - через несколько минут тихо прошептал он мне в волосы, осторожно поглаживая их пальцами, отчего они рассыпались у меня по спине. «Я просто хотел убедиться, что ты в порядке», - он прильнул щекой к моей голове, продолжая поигрывать пальцами в моих волосах.

Не отпуская его, я кивнула ему в грудь. Я не хотела его отпускать, хотела сказать, что я в порядке и что все хорошо. Но он ни за что не купился бы на это, потому что из меня ужасно плохой лжец. Мне хотелось зарыться носом в его тепло, прижаться к нему всем телом и никогда не покидать.

Но существовала кое-какая другая проблема, и у меня наконец-то появилась возможность с ней разобраться…

Я отстранилась, проклиная свою физиологию и сжимая колени вместе. «Ты можешь остаться здесь на секунду?» - робко спросила я, пока мои руки все еще слегка обнимали его за талию. Он нахмурился, но кивнул, выглядя немного разочарованным тем, что я, наконец, отпустила его и отступила.

Послав ему извиняющуюся улыбку, я быстро развернулась и пятнадцать шагов до своей ванной преодолела за пять, потому что очень-очень сильно хотела в туалет. Путь в ванную лежал мимо шкафа, и я слегка съежилась, торопливо проходя рядом с ним, но стараясь держаться от него как можно дальше.

В спешке я буквально вбежала в ванную комнату, быстро закрывая за собой дверь и пританцовывая по пути к унитазу. Казалось, я целую вечность освобождала свой заполненный за целый день мочевой пузырь. Из-за двери слышалось движение в комнате, но оно было достаточно тихим, поэтому я была уверена, что Эсми ничего не услышит. Я нахмурилась от услышанного звука, гадая, что такое может делать Эдвард, и стала мыть руки. К несчастью, одного взгляда в зеркало хватило, чтобы моя улыбка угасла.

Я даже не расчесала волосы после душа с Эдвардом, и они высохли в ужасном беспорядке. Они торчали в разные стороны, выглядя совершено непослушными, и на мне была все та же пижама с прошлой ночи. Я собиралась причесаться, но, с тоской взглянув на дверь и закусив губу, с раздражением отвернулась от зеркала и вышла из ванной.

Как только я открыла дверь, мои глаза тут же стали искать Эдварда в темноте комнаты, но мой взгляд упал на зрелище, которое вынудило резко остановиться мои шаркающие ноги прямо на выходе из ванной.

Эдвард стоял напротив моего шкафа спиной ко мне, смотрел на дверь и потирал шею, а его длинные тонкие пальцы путались в волосах на затылке.

Но… там больше не было двери. То есть технически она еще была, но теперь она была полностью скрыта моим огромным резным деревянным комодом. Этот предмет мебели стал для меня необходимостью с тех пор, как я перестала пользоваться шкафом и отказывалась хранить в нем одежду или что-то еще.

Я стояла, в шоке глядя на это, когда он медленно повернул голову и встретился со мной взглядом.

Я недоверчиво улыбнулась, медленно подходя к нему. Абсолютно пораженная тем, как ему удалось передвинуть такой большой предмет мебели в одиночку. Да еще так бесшумно.

Но когда я подошла к месту, где он неподвижно стоял перед моим шкафом, от одного взгляда на его лицо моя улыбка исчезла. Он выглядел как безумный, потирая свою шею одной рукой, и на секунду я забеспокоилась, что он мог пораниться, передвигая шкаф, но его глаза убедили меня в обратном. Темнота комнаты бросала тень на его лицо, подчеркивая морщинки в уголках глаз, когда он смотрел, как я приближаюсь.

Я видела это выражение и раньше. В четверг. Хотя сейчас на смену ярости пришли тревога и… печаль.

Я встала между ним и комодом, и без колебаний положила руки ему на талию. «Спасибо», - искренне пробормотала я, уткнувшись ему в грудь и с силой сжимая его за талию. Каким-то образом он всегда понимал, что меня беспокоило. Я же чувствовала себя крайне погано, не зная, как облегчить его тревогу и печаль.

Он прочистил горло, обнимая меня. «Эсми очень разозлилась?» - спросил он надрывающимся голосом, отчего я вздохнула и сильнее вжалась в его грудь. Потому что слово «разозлилась» было явным преуменьшением той ситуации, которой Эдвард был обеспокоен.

Крепко обнимая его, я стала пересказывать все события, начиная с самого утра. Если бы он только мог остаться здесь, в этой комнате на всю ночь. Или же я могла бы так крепко вцепиться в него, что он был бы вынужден потащить меня за собой домой.

Он молчал, пока я шепотом, в котором сквозила злоба и полное презрение, объясняла ему о не-наказании. И когда я закончила пересказывать тираду Эсми, мне было безумно любопытно узнать про его очную ставку с Карлайлом и высказанные доводы, которые вероятно, и были причиной его расстройства и обеспокоенности. Затаив дыхание, я ждала в тишине комнаты, что он сам мне все расскажет. В надежде на то, что в его словах я найду хоть что-нибудь, что поможет мне его успокоить, хотя и знала, что вряд ли это случится.

Вместо этого он поцеловал меня в макушку и ласково оттолкнул, задержав руки на моих плечах и вглядываясь мне в глаза. По его темному, наполненному тревогой взгляду я поняла, что, скорее всего, он поссорился с Карлайлом. «Если меня здесь застукают, то начнется настоящий ад», - пояснил он, оправдываясь всем своим видом за то, что оттолкнул меня. «Снова», - проворчал он, слегка покачав головой. Он провел пальцами вниз по моим обнаженным рукам и переплел наши пальцы, пока я с несчастным видом смотрела на него.

У меня еще оставался маленький лучик надежды. «Остается школа?» - пожала я плечами, попытавшись улыбнуться. Мне хотелось звучать оптимистично, но, вероятнее всего, выглядела я жалко.

Эдвард тоже попытался выглядеть оптимистично и кивнул мне в ответ с натянутой улыбкой, наклоняясь и оставляя на моих губах целомудренный поцелуй, который не принес полного удовлетворения. Когда он стал отстраняться, я потянулась вслед за ним, не желая разрывать наши губы так долго, сколько он позволил бы мне.

Он улыбнулся мне в губы, когда я отказалась отпускать его. А я улыбнулась в ответ, когда поняла, что это была настоящая, а не вымученная улыбка. Может быть, мне все-таки удалось унять его беспокойство?

К счастью, он еще не выглядел уставшим, когда мы пошли к окну. Медленно. До нелепого медленно, держась за руки и продлевая нашу встречу как можно больше. Но, в конце концов, мы все же оказались там, где мои шторы, развеваясь на ветру, звали его обратно в дом, который в утреннем мареве возвышался рядом с моим.

Я прислонилась к оконной раме, дрожа от холода и закусив губу, когда он перекинул ногу через подоконник, не отпуская мою руку. Я наблюдала за тем, как он полностью выбрался на улицу. Ловко. Он стоял снаружи, окидывая взглядом двор и нервным жестом облизывая губы, а я все не хотела отпускать его ладонь.

«Увидимся в понедельник», - прошептал он, потирая большим пальцем мои костяшки и с отчаянием глядя вниз на наши переплетенные руки.

Я уставилась в его лицо, и мое сердце сжалось. «Я люблю тебя», - задохнулась я. Мне хотелось, чтобы эти слова смогли унять все его тревоги и решить все наши семейные проблемы, но я понимала, что это просто невозможно.

Он грустно улыбнулся нашим рукам и покачал головой. «Да», - мрачно усмехнулся он, сбивая меня с толку. Я хмурилась, пока он не отпустил мою руку и не поднял, наконец, свой полный смятения взгляд на меня: «И я тоже чертовски люблю тебя». А потом он исчез, и моя рука замерзла, пока я, скрестив руки на груди, смотрела из своего окна на дом Калленов.

Во дворе завывал колкий холодный ветер, посылая дрожь по моей спине, и лиловые занавески раскачивались в такт моим спутанным волосам. В лучах серебристого лунного света все за моим окном казалось таким умиротворенным.

Яркая полная луна зашла за край большого облака на темном небе, погружая все вокруг во мрак и темноту; я поспешно закрыла окно и вернулась в безопасное укрытие под своим голубым одеялом.


Конечно же, я не спала этой ночью и вышла из комнаты задолго до того, как встало солнце. Кухня выглядела уютной и теплой, когда я начала готовить завтрак. Я все еще злилась и хандрила, но мне необходимо было серьезно отвлечься.

Я провела там весь день, и никто из домашних не трогал меня. Я не была до конца уверена, избегали ли они меня, или просто давали мне больше личного пространства. Хотя для меня это не имело никакого значения, потому что я в любом случае была рада такому исходу. Я была далеко не самой вежливой компанией и к тому же устала. Поэтому я готовила. Ненужные блюда, которые вероятно никогда не будут съедены, но я упаковала и убрала в холодильник большинство из них. Я подумала, что смогу на следующий день взять их в школу для Эдварда. И улыбнулась этой мысли. Наверное, он очень проголодался.

В доме в основном было тихо, поэтому представьте себе мое удивление, когда я услышала доносящийся из гостиной спор Элис и Эсми. И чем ближе я подходила к комнате, тем больше во мне росло удивление и любопытство. Выйдя в коридор и встав так, что меня не было видно, я услышала, как они произносят мое имя и фырканье Элис.

«Ей семнадцать лет, мама! Ты не можешь просто так запретить ей встречаться с парнем!» - громко протестовала Элис. Я откинулась назад, прислонилась к стене и улыбнулась, глядя вниз на свои босые ноги. Элис была на нашей с Эдвардом стороне. Одной этой мысли было достаточно, чтобы по-настоящему поднять мне настроение, пока я стояла там и подслушивала их спор.

Эсми не соглашалась. «Я не запрещаю ей встречаться с парнем, Элис», - тихо настаивала она на своем, пытаясь успокоить ее голосом, и, вероятно, своей милой улыбкой. Я почти что представила себе, как брови Элис - как и во всех случаях, когда она была расстроена - поползли вверх. «Я лишь запрещаю, чтобы ее парнем был Эдвард», - лаконично пояснила она.

Элис фыркнула, моя улыбка исчезла, и я поспешила обратно в безопасную кухню. Если бы я услышала хоть слово об Эдварде, я бы не удержалась и стала его защищать, вызвав тем самым еще больше проблем.

Когда подошло время обеда, раздался стук в дверь. Мне было любопытно, но я осталась на кухне доделывать свое домашнее задание. Я старалась отвлечься и впервые за последние несколько месяцев страшилась наступления девяти часов вечера.

Я слышала их разговор и смех, доносившийся из гостиной. Смех, очень похожий на доктора Каллена. И тогда я разозлилась. Стукнув карандашом по столу, я повернула голову в направлении их голосов.

Эсми была с Карлайлом, и мне казалось несправедливым, что все, кто угодно, могут иметь отношения. Сексуальные отношения. А мне было запрещено быть с Эдвардом. Со мной обращались как с ранимым ребенком, который не в состоянии принять свое собственное решение. Обращались по-другому.

Я вспылила над своими учебниками, когда они вышли из дома. И когда Элис вошла в кухню и поставила передо мной стул, я не выдержала.

«Это несправедливо!» - взвизгнула я, всплеснув руками. Я застигла ее врасплох, поэтому она слегка вздрогнула от моего громкого голоса. Слезы предательски жгли глаза, и я сердито моргнула, пытаясь сдержать их.

Она вздохнула, покачала головой, отчего ее черные волосы метнулись из стороны в сторону, и взяла мой карандаш. «Несправедливо», - согласилась она, рисуя на уголке бумаги. «Ты можешь представить – она и доктор Каллен?» - не отрывая глаз от бумаги, она вырисовывала на ней карандашом небрежные круги.

О. Действительно.

Я и забыла, что для других это не было столь очевидным. «Ты не знала?» - грустно спросила я, склонив голову и задвигая свои проблемы достаточно далеко, чтобы выслушать ее. Я решила, что ей, должно быть, тяжело принять это. Что ее мать была с другим мужчиной.

Она хихикнула, удивив меня. «О, я знала», - она выгнула бровь и улыбнулась мне. «Просто я в шоке, что они наконец-то решили открыто признаться», - усмехнулась она, снова покачав головой.

Я закатила глаза и поднялась со стула, решив, что мы будем ужинать в одиночестве. Но я была рада, что мне не придется снова общаться с Эсми сегодня вечером. Пока Элис сидела на стуле и посвящала меня в различные улики, выдававшие отношения между Эсми и доктором Калленом, я подумала было о том, чтобы тайком улизнуть из дома, решив, что Элис сможет меня прикрыть.

Но я не стала пытаться. В надежде на то, что моя честность и хорошее поведение дадут мне дополнительные очки… и если мне очень повезет, то я снова верну доверие, которое потеряла.

Я хотела воспользоваться этим доверием, чтобы убедить ее в том, что я уже не ребенок. Чтобы убедить ее в том, что я была достаточно взрослой и могла решить для себя, хорош или нет для меня Эдвард. И хотя это и была долгосрочная перспектива, но, может быть, в конце концов, это доверие смогло бы вернуть наш совместный сон.

В восемь вечера, когда Эсми вернулась домой, я пекла печенье. Мы не проронили ни слова, и как только я упаковала Присыпанную Маком Темноту, я начала страшиться предстоящий ночи и ее глубоких темных теней, которые ждали меня за дверью моей спальни.



ЭДВАРД

У нас с Карлайлом больше не было желания разговаривать. Это чувство было взаимным. В кабинете были сказаны все те гребаные вещи, которые нам обоим приносили одни лишь страдания.

Его не должно было быть в моей комнате той ночью. Дверь была заперта, и я знал это потому, что каждый вечер перед приходом Беллы принимал все меры чертовой предосторожности. Это означало, что он воспользовался ключом, чтобы войти. И эта мысль до усрачки беспокоила меня, но он отказывался рассказать мне, что намеревался тогда сделать. Он лишь продолжал повторять мне, что это его дом, и стремительно переключался на другую тему разговора.

Все закончилось тем, что я применил "тактику мудака" - я бросил ему в лицо его с Эсми тайные отношения, наслаждаясь тем, как он вдруг перешел в защиту своей личной жизни взрослого человека. Он сделал акцент на слове "взрослый", чтобы оправдать свое постоянное вмешательство в мою личную жизнь.

Это было дерьмовое оправдание.

Потом он приступил к анализу наших с Беллой отношений прямо передо мной. И все то дерьмо, что вылетало у него изо рта, настолько не соответствовало действительности, было настолько... неправильным. К сожалению, чем больше он говорил, тем больше его слова начинали обретать для меня смысл, и тем больше я начинал абсурдно подвергать все сомнению.

Это вывело меня из себя, и после множества всяческих ругательств на повышенных тонах я резко вылетел из кабинета и продолжил кипеть от злости в одиночестве у себя в комнате. Пятно крови на моей кровати безжалостно насмехалось надо мной, пока я, наконец, не решил, что сыт этим по горло, и не сорвал сердито с нее покрывало.

Так много мыслей разъедало мне мозг, пока я переваривал их вплоть до конца дня. Все ли с Беллой в порядке; дерьмо, которое Карлайл подверг сомнению; тот факт, что я не мог спать и уже устал от недостатка сна предыдущей ночью...

И что только думала Эсми?.. что ж...

Я знал, как все это выглядело в глазах других. Белла была невинна, а я был мудаком. Со стороны можно было подумать, что я воспользовался ее состоянием в собственных интересах. Как будто я был единственным, кто мог до нее дотронуться, и просто взял это дерьмо и использовал, как мне вздумается.

Как будто бы я был мудаком-манипулятором - чего и боялся с самого начала. Я сомневался, что даже если Белла скажет что-то в мою защиту, это сможет кого-то переубедить.

Я курил, стоя на своем балконе. Черт, я так давно держал сигарету в руках, что сейчас чувствовал себя хорошо - это расслабляло меня и замечательно очищало мысли. Но когда пришла ночь, мне нужно было увидеть мою девочку. Впервые после Феникса мы проводили ночь порознь, и еще до того, как подумать о возможности расслабиться, я просто... должен был узнать, что с ней все в порядке. Я понимал, что это было опасно, и если бы меня поймали, то все стало бы только дерьмовее, но у меня не было сил ждать до школы в понедельник, чтобы унять все свои страхи.

Поэтому я улизнул из дома. Я спустился вниз по решетке, по которой обычно в это время моя девочка поднималась наверх, и направился к дому Брэндон. Я всматривался через окно кухни и видел, что там было пусто, поэтому я решил, что она должна быть в своей комнате. Но поскольку я никогда раньше не был у нее в комнате, мне пришлось вычислять ее окно методом исключения.

И с каким же, бля, облегчением я вздохнул, когда влез в правильное окно при первой же попытке.

Я видел, что она напугана. Ее заперли в темной комнате, которую она, похоже, ненавидела. Выглядела она просто дерьмово - ее волосы торчали во все стороны, и было очевидно, что она не переодевалась с тех пор, как покинула мой дом этим утром.

Я прикрыл для нее проклятую дверь, но этот гребаный шкаф нависал в комнате такой тяжелой тенью, что я все время, пока она была в ванной, со злостью пялился на него. Однако она по-прежнему обнимала меня, любила меня и я, бля, рассмеялся над Карлайлом у себя в мыслях, когда она поцеловала меня и улыбнулась.

Он ни хрена не знал обо мне и моей девочке.

Эту ночь я провел у себя в комнате в одиночестве - по-прежнему кипя от ярости, но счастливый от того, что с Беллой все было в порядке. Эсми действительно заняла непреклонную позицию, запретив ей даже пользоваться кухней по ночам. И лично мне это казалось гребаным перебором. Можно подумать, готовка была каким-то распутством. Это было нечестно по отношению к ней. Она не сделала ничего плохого, но теперь вынуждена была находиться в том месте, которое ее пугало, вместо того, чтобы быть в безопасности рядом со мной.

Я начал обдумывать возможность пробираться к ней так каждую ночь. Забираться к ней в комнату. Держать ее в своих руках и дарить ей чувство безопасности на ее собственной кровати.

И как если бы он читал мои мысли, тем утром Карлайл сорвал решетку с задней стены дома. Я открыл шторы и со злостью уставился вниз на него в центре двора. Теперь не только никто не мог пробраться внутрь - никто не мог выбраться наружу.

Ублюдок.

Он обрезал все отступные пути и даже не посмотрел вверх на мое окно, когда решетка с грохотом упала на землю. Я снова весь день провел в одиночестве в своей комнате. Я хотел есть. Я, черт возьми, умирал с голоду. Но ни за что и ни хрена я бы не рискнул наткнуться на него в холле.

Мне это было не нужно. Бля, я не хотел находиться здесь. В одном доме с этим человеком, который удерживал меня от того единственного, от чего зависело мое умиротворение и покой. Во всем этом долбанном городе, который воспринимал меня не иначе как... мудака. Я был сыт этим по горло. Отношением и репутацией, которые я, возможно, и заслужил, но, тем не менее, чертовски ненавидел.

Мне хотелось уехать. Хотелось выбраться из этого дома, этого города и просто... оказаться подальше от всего этого.

Но я никогда бы не оставил мою девочку. Это она заставила меня остаться в своей комнате в тот день, когда всего меня изнутри переполнял гнев на Карлайла, на Эсми и... на все население Форкса вместе взятое. Она была причиной. Причиной всегда была только она.

Меня одолевала мучительная мысль - было очевидно, что на чаше весов находилось наше слово против их. Но я сказал сам себе, что смогу с этим справиться. Смогу выдержать это столько, сколько потребуется. В действительности, я сталкивался с вещами и похуже. Папочка К. был просто-таки гребаным святым по сравнению с некоторыми из моих прошлых приемных родителей.

Некоторым нравилось решать дело кулаками. Управлять с помощью страха. Я смог справиться с этим дерьмом, потому что физическая боль никогда не имела для меня большого значения. Но Карлайлу нравилось копаться в моей голове. Сеять крупицы сомнения в моих убеждениях.

Это не причиняло боль, но бесило меня.

Позже я узнал, что тем вечером Карлайл и Эсми официально и открыто пошли на свидание. Он отправился к ней домой и забрал ее прямо из-под носа Брэндон, и я очень надеялся, что та взбеленилась к чертовой матери, когда узнала про них. Они сделали это только для того, чтобы доказать свою точку зрения. Чтобы наделить свои действия большой моралью или еще каким дерьмом. И лишить нас еще одного оружия, которое мы могли бы использовать против них.

Ну и пофиг.

Хотя мне бы было гораздо меньше дела до того, чем занимались эти двое, и не пришлось бороться той ночью с каждым своим рефлексом залезть в окно моей девочки и увидеть ее, если бы я знал, что их обоих не было дома. Это была одна из самых худших моих ночей. Впервые за многие месяцы я не видел и не касался ее.

К утру понедельника я уже был уставшим. По-настоящему, черт возьми, уставшим, когда заехал за Джассом. Я мог бы рассказать ему все, когда он сел в машину, но мне не потребовалось ему что-либо объяснять. Увидев написанные у него на лице сочувствие и гребаную жалость, в которой я не нуждался, я понял, что Элис, должно быть, уже все ему выболтала.

"Мне жаль, чувак", - пробормотал он, усаживаясь на свое место. Он не смотрел на меня, и я ничего не говорил, пока мы ехали в школу. Одна, большая часть меня, все еще пребывала в бешенстве. Другая - просто устала. Но еще одной части меня не терпелось скорее попасть на стоянку и наконец-то увидеть мою девочку.

Втиснувшись, наконец, на свободное место рядом с «Порше» и выйдя из машины, я понял, что Элис, бля, знала все о том, как нас поймали. И я еще никогда не был в такой опасной близости к угрозе кастрации, как в тот момент. Я лишил девственности ее кузину, и в ее глазах тоже выглядел мудаком-манипулятором. Прислонившись к своей машине, я уставился на желтое "Порше" перед собой одновременно с тоской и с ужасом.

Когда дверь со стороны Беллы открылась, и она вышла из авто, через тонировку на окнах было не разобрать ее настоящее выражение лица.

Мое гребаное сердце замерло, когда я увидел, что у нее тоже был уставший вид, а глаза уже успели налиться кровью. Но едва наши глаза встретились, она тут же стала такой охренительно счастливой, увидев меня, что я не смог сдержать улыбку, когда она бросилась в мои распростертые объятия.

Ее капюшон был поднят, но, даже несмотря на то, что я прекрасно понимал, что мы в школе и сейчас далеко не обед, мне было насрать. Я стянул капюшон, освобождая ее волосы, отбросил их с шеи и обнял ее.

Она пахла так охренительно хорошо, когда я спрятал лицо в изгибе ее шеи и просто... вдохнул всю ее. Она обняла меня за шею так крепко, что практически повисла на мне - ее ноги едва задевали асфальт, когда я плотно прижал ее к себе.

Мы просто стояли так некоторое время, и я надеялся, что Джассу все-таки удалось удержать разгневанную Элис, пока я наслаждался ощущением того, как тело Беллы было полностью прижато к моему. Я боялся поднять лицо над ее теплой шеей и обнаружить, что весь мир действительно существует. Но я сделал это.

Лишь на мгновение.

Но этого оказалось достаточно, чтобы встретить пристальный взгляд Элис, стоявшей по другую сторону «Порше».

Она улыбалась мне. Улыбалась, черт возьми. Это не была счастливая улыбка, и не насмешливая хитрая улыбка, которую можно было бы ожидать от Элис. По тому, как она быстро отвела взгляд,.. как будто чувствовала, что вмешивается, пялясь на нас и улыбаясь,.. я понял, что это за улыбка была на самом деле.

Это была печальная улыбка.

Как будто она знала, насколько действительно грустным было наше воссоединение. Мне хотелось нахмуриться и спросить ее, почему она не злиться на меня, но вместо этого я снова уткнулся лицом в шею Беллы. Потому что если хотя бы раз что-то и было правильным, то я не собирался подвергать сомнению это дерьмо.

Однако весь остальной мир действительно существовал, и первый урок тоже. И проклятому звонку надо было прозвенеть и вернуть нас к реальности. Я почувствовал, как она вздохнула, и, развернув лицо в изгибе ее шеи, я оставил поцелуй на ее теплой коже. Это был медленный, чувственный поцелуй. Почти открытым ртом, потому что я нежно втянул ее кожу между губами и слегка всосал ее.

И она, бля, задрожала.

Я улыбнулся и наконец-то отпустил ее. Ее ноги полностью коснулись земли, когда она задела мою щеку своими губами. Тогда уже задрожал и я, не отпуская ее талию и пытаясь выбросить из головы картинки пятничной ночи, когда наконец-то наши усталые взгляды встретились.

Уставившись в ее покрасневшие глаза, я испытывал как никогда сильное желание узнать, как она отнесется к тому, чтобы прогулять первый урок. Мы могли бы сесть в "Вольво" и уехать куда-нибудь, уединиться. Прилечь и вздремнуть. Или, может, для начала поцеловаться. А почему бы, черт возьми, и нет?

Я хотел спросить, было ли для нее это важно. За спиной стояла моя машина. Мы могли просто сесть в нее и уехать. Мы могли бы быть вместе наедине столько, столько захотели бы. Никаких гребаных людей и прочей херни вокруг.

Пока я вяло смотрел на нее в ответ на такой же сонный взгляд, в моей голове начали расти и множиться дикие фантазии. Однако в ее глазах я видел намного больше - больше, чем усталость и потребность во сне и безопасности.

Она хотела меня, черт возьми. Она любила меня. Если бы я попросил ее, она бы села в машину и махнула на все рукой ради меня. Я знал это, потому что я сделал бы для нее то же самое, ни хрена не раздумывая.

Я не знал, куда мы отправимся и какую херню это все вызовет. Это действительно не имело значения. У нас над головой была бы крыша автомобиля, и я смог бы достать нам все необходимое из дома. Нескоропортящуюся еду, одеяла, чтобы ей было тепло, iPod и альбом для рисования. Я бы завалил свой багажник книгами, чтобы ей никогда не было скучно. Может быть, я бы даже смог взломать третий ящик стола Карлайла, в котором под медикаментами хранились деньги. Кредитку было бы очень легко отследить, а нам потребуются деньги на бензин. Но мы и с этим дерьмом справились бы. Мы были бы счастливы.

Сбежать с моей девочкой. Бля, я даже улыбнулся, когда схватился за ее бедра и притянул ближе к себе. Она улыбнулась мне в ответ, но выглядела смущенной, потому что понятия не имела, что творилось в тот момент в моей голове. Мы могли бы рвануть на юг. Определенно юг. Куда-нибудь, где тепло и чертовски солнечно, и нам больше ничего не было бы нужно, потому что мы были бы друг у друга. К черту школу, весь этот город и всю нашу семейную херню. Мы бы оставили все это позади. Она оставила бы все ради меня.

Продолжая улыбаться, я наклонился и прикоснулся губами к ее лбу. Я задержал их там, закрыв глаза, и, отпустив бедра, взял ее за руку, представляя, как охренительно прекрасно все могло бы быть.

Она бы бросила все, чтобы быть со мной. Все, что мне нужно было сделать - просто спросить ее.

Я глубоко вздохнул, переплетая наши пальцы. "Пойдем в класс", - выдохнул я ей в кожу. Отстранившись от нее и продолжая улыбаться, я сделал шаг в сторону от машины. Она лишь кивнула и крепче вцепилась в мою руку, разрешая мне провести ее по школьному двору на первый урок.

Мы останемся и изо всех сил постараемся вытерпеть все это столько, сколько потребуется. Все, что у нас будет - это минуты между уроками и ланч. Это будет непросто, и мы определенно не будем спать. Меня будут преследовать кошмары, и, уставший, я буду мучить свое сознание гребаными воспоминаниями из-за нескольких часов сна. Но я сделаю это и буду держать свой чертов рот на замке.

Потому что моя девочка все бросила бы ради меня, но я любил ее достаточно сильно, чтобы никогда, бля, не просить об этом.