Вы можете спросить об этом любого, и вам гарантирована басня о том, как они услышали новость о теракте в Нью-Йорке. Они вспомнят мельчайшие детали и вовсе не потому, что эти мелочи были важными, а потому, что таким был тот день. Их мир был поставлен на паузу, этот момент навсегда запечатлелся в их памяти.

Какой бы это ни было трагедией, наконец, хоть что-то нарушило опостылевшее однообразие.

Мне тогда было тридцать семь лет. Мы с Эсме были в Финиксе, и вечером того дня должны были лететь обратно в Чикаго, но она была так потрясена, что отказалась садиться в самолет. В итоге ради ее спокойствия мне пришлось арендовать машину и провести за рулем более 1700 миль. Это был первый и последний раз, когда я опоздал на совещание. Я обвинил ее в этом, что она неразумна и осложняет мне жизнь. А она ответила, что я мудак.

Наверное, она была права.

Четвертое апреля 1968 года. Мне было всего четыре. Зайдя на кухню, я застал женщину, которая работала в нашем доме, плачущей. Я не спрашивал у нее, что случилось, но она и без этого рассказала мне, что в Мемфисе был зверски убит Мартин Лютер Кинг. Именно в тот день я и узнал, что она была рабыней. Я был слишком мал, чтобы понимать, что к чему, и посоветовал ей уехать, если она не хочет оставаться у нас. По каким-то причинам она меня послушалась. Но ушла она недалеко. Это был первый раз, когда я видел, как кто-то умирает.

Двадцать первое июля 1969 года. Мне было пять лет. Мы с моей сестрой сидели на полу перед телевизором и смотрели на первые шаги Нила Армстронга по поверхности Луны. Джейн сказала, что когда-нибудь она тоже так сможет, но моя мать возразила, что она окажется в космическом пространстве не раньше, чем отправится на небеса. Я же готов был спорить, что и тогда ей это не светит.

Двадцать восьмое января 1986 года. Мне было двадцать три. Мы с Эсме обедали в местной забегаловке, а по телевизору на барной стойке шла трансляция запуска новейшего космического шатла. В момент старта толпа взорвалась аплодисментами и восторженными возгласами, но минуту спустя в зале воцарилась тишина – Челленджер взорвался в воздухе. В прямом эфире. Эсме задохнулась от ужаса. Я видел, как она дрожит. Люди вокруг нас рыдали. А первым, о чем подумал я, было: «Если Джейн по-прежнему рвалась в космонавты, она упустила идеальную возможность».

Двадцать второе ноября 1963 года. День моего рождения. За многие годы я десятки раз слышал истории о своем рождении, но не потому, что этот день имел такое уж важное значение. На самом деле, это не имело ничего общего со мной. Люди помнили его из-за публичного убийства Джона Ф. Кеннеди. В моем свидетельстве о рождении стоит время – 12:25, всего за пять минут до того, как расстреляли президента. Родившись, я не мог дышать, пуповина обмоталась вокруг моей шеи, я был холодным и синим. Точнее сказать, я родился мертвым, но врачам удалось меня оживить, пока моя мать рожала Джейн. Она вылезла пунцовой и орущей. В общем, как положено.

Мы пришли в этот мир каждый своим способом.

Факт нашего рождения был запечатлен на фотографиях, но меня не было ни на одной из них. Вместо того чтобы смотреть на меня и Джейн, всеобщее внимание было приковано к небольшому портативному радио, висевшему на стене.

Мафия была связана с Кеннеди. Мой отец лично работал над тем, чтобы заполучить для него голоса в штате Иллинойс, другие воры в законе всей страны делали то же самое на своих территориях. А после окончания выборов в качестве благодарности за оказанную помощь с помощью своего брата Роберта, генерального прокурора, он объявил Мафии войну. Министерство юстиции предъявило обвинения более чем сотне человек, представителей организованной преступности, чем, разумеется, весьма огорчил Мафиози. Они жаждали крови, а когда Коза Ностра требовала кровопролитья, она его получала. Даже Президент не мог противостоять гневу Мафии.

Поэтому, если кто-нибудь упоминал о том дне, первыми словами моего отца неизменно были: "Не могу поверить, что мы действительно это сделали!", - и я подозревал, что и это также не имеет со мной ничего общего. Он никогда не признавал этого, но я был уверен, что до самого последнего дня он укрывал делишки, куда хуже тех, которые сейчас совершал я.

Однако я старался не думать об этом. Бывали моменты, когда люди собирались вместе и хоть на один день объединялись. Они делили между собой радость и боль, и ужас. Они вместе плакали. Они находили общий язык. Они праздновали. Они скорбели.

И это казалось фальшивкой.

Потому что день заканчивался, и сразу заканчивалось все остальное. Большинство людей не вспомнят, что они делали двенадцатого сентября 2001 года или тринадцатого. Это были обычные дни, такие же, как другие. Время шло, равно как и жизнь, но память о том единственном дне, когда в их унылых жизнях прозвучал сигнал будильника, будет преследовать их вечно.

Пятое апреля 1968 года. Двадцать второе июля 1969 года. Двадцать девятое января 1986 года. Двадцать третье ноября 1963 года. Это всего лишь даты.

Никакой личной привязанности к ним. Никакого значения. Никакого смысла. Просто цифры.

История моей жизни.

Глава 1. По дороге в Ад.

Сумасшедший стук разнесся по дому и отдался пульсацией в моей голове. На негнущихся ногах я скатился по ступенькам к входной двери, еще не до конца проснувшийся и мучающийся похмельем. Я ведь сказал им, что пойду домой, потому что неважно себя чувствую, так кто же отважился потревожить меня посреди ночи? И что бы ни ожидало меня по ту сторону двери, для них же лучше, чтобы это дело было важным.

А важными я считал только те дела, от которых зависела чья-то жизнь или смерть, потому что если причина, по которой меня разбудили, менее значительна, уж я позабочусь о том, что она такой станет.

Кое-как я добрался до прихожей, стук тем временем стал еще более безумным. Я застонал и провел рукой по лицу, стремясь очистить голову и попытаться проснуться. Я был взвинчен, и это мое состояние не сулило ничего хорошего для тех, кто стоял на моем крыльце.

- Иду, - крикнул я, тряся головой.

Все, о чем я просил – всего одну ночь без телефонных звонков. Всего одну ночь – на то, чтобы отдохнуть и провести время с женой, не ожидая, что нас прервут. Одну ночь, во время которой мне не придется беспокоиться о том, кто что делает, с кем и почему. Чтобы всего на одну ночь меня оставили в покое.

Чтобы всего одну ночь в мою дверь никто не стучал.

В дверь моего кабинета робко постучали, так тихо, что из-за музыки, орущей в клубе, я едва расслышал стук. Не обратив на него никакого внимания, я продолжал перекладывать бумаги на своем столе. Мафиози знали, что должны держать себя уверенно, особенно когда речь заходила о самых опасных из людей. Мне было плевать, даже если они имели такой же убийственный взгляд, как у самого Люцифера, окруженного серным дождем и адским огнем и ведущего их прямиком к вечному проклятию. Они должны сохранять спокойствие, быть готовыми к противостоянию и никогда не выказывать свой страх. На улицах господствует беспредел, и при первых признаках слабости наши конкуренты, не колеблясь, начнут действовать. Уязвимостью обязательно воспользуются, а самое худшее из всего – это показать свою неуверенность. И неважно, были они правы или нет, они должны всегда настаивать на своей правоте. Это своего рода философия - "Притворяйся до тех пор, пока сам в это не поверишь". Сами они вовсе не обязаны верить в себя, им просто нужно убедить всех остальных в том, что они верят.

Но меня, конечно же, они не убедили.

Раздался еще один стук, все такой же слабый. Нерешительный. Неуверенный. И я снова проигнорировал его.

- Босс, там кто-то…

Я поднял руку, предупреждая Бенджамина, чтобы он заткнулся, и он резко замолчал.

Он, сын одного из высокопоставленных Капо Фрэнка Манчини, прошел инициацию всего несколько месяцев назад. Бенджамин был умным ребенком, хорошо разбирающимся в математике. Ему светило блестящее будущее, но вместо этого он выбрал жизнь в криминальном мире по тем же причинам, что и большинство молодых людей: деньги, власть и уважение.

Но немногим из них удавалось прожить достаточно для того, чтобы достичь хоть чего-то из желаемого.

Через некоторое время раздался третий стук. Он был громче и настойчивее. Я жестом велел Бенджамину открыть дверь и, откинувшись в кресле, взглянул на свои «Rolex», когда вошел парень. Он был молод, чуть больше двадцати лет, и относительно недавно состоял в организации. И все еще придерживался радикальных взглядов, свято веря, что обо всем можно договориться. Но вопреки тому, во что он верил, я был единственным в этой комнате, кто был вправе нарушать правила. Уже очень скоро ему придется к этому привыкнуть, иначе он заплатит за свое невежество своей жизнью.

- Уже 9:03, - заявил я. - Я сказал тебе прийти в девять. Ты опоздал.

- Но я был здесь, - сказал он в свою защиту. - Я был снаружи, в холле.

Не веря тому, что он попытался возразить мне, я вскинул брови.

– Ты настолько смел, чтобы оправдываться?

- Нет, я, э-э…

- Мне неинтересно то, что ты собираешься сказать. Для меня это не имеет значения. Мне насрать, даже если на парковке тебя переехала машина. И даже тогда тебе, сбитому и искалеченному, пришлось бы по-быстрому ползти сюда, чтобы быть в моем кабинете в точно назначенный мною час. Только смерть является уважительной причиной для опоздания. Ты понимаешь меня?

- Да, сэр.

Я почувствовал запах его страха. Он расползался по кабинету болезненно-сладким запахом пота и паники. Я уставился на него, наблюдая за тем, как он нервно заерзал под моим испытывающим взглядом. Он был высоким, долговязым, в нем не было ничего примечательного. Ничего, чем бы он мог выделиться. Он был таким заурядным, что я даже не мог вспомнить его имя. Я был почти уверен, что оно начиналось с буквы «С», но вообще-то это было неважно. Для меня он был не более чем один из многих. Рядовой. Солдат группировки Манчини. Легко заменимый.

Я знал, что это звучит грубо, ведь он был человеком. Дышал тем же воздухом, что и я. У него была семья. Мать, отец, быть может, брат или сестра. Скорей всего, у него была подруга и, возможно, даже ребенок. Люди любили его и зависели от него. Для них он был дорог, но я не мог думать по-другому. Я не мог принимать все это во внимание. Я должен быть объективным, расчетливым. Я должен был выбрать то, что являлось наилучшим для Borgata в целом, а не что помогло бы одному человеку из низов. Если он не был полезен мне, он был обузой.

- Кончай суетиться, - приказал я, раздраженный его нервозностью. Неужели так трудно стоять спокойно? - Ты выглядишь придурком.

- Простите, сэр, - сказал он, стараясь выпрямиться, но по-прежнему сутулился, а язык его тела прямо вопил, что передо мной трус.

Его привели в организацию, когда у власти еще был Аро, в последней партии прошедших инициацию до окончания его дрянного царствования. Я не мог понять, что такого нашел Аро в этом парне, чтобы посчитать его достойным статуса "умного малого", но сейчас было уже слишком поздно что-то с этим делать. Попав сюда, ты остаешься здесь до конца жизни. Мне оставалось только попытаться указать парню на его место прежде, чем кто-то найдет возможность избавиться от него.

Или же, если на то пошло, я сам должен буду от него избавиться.

- У тебя есть что-нибудь для меня? - спросил я.

Он кивнул и положил на стол передо мной помятый конверт. Взглянул на стул, стоявший рядом с ним, но к счастью, сесть не рискнул - ведь я ему этого не предложил.

Мир, в котором мы жили, был чем-то вроде вечной игры "Саймон говорит", и я был Саймоном. Никто не мог сделать и шаг - ни единого шага! - без моего согласия. Если кто-то все же пытался, будь то по истечении наказания или из-за вопиющего невежества, они мгновенно выбывали – без возражений. Разница, однако, была в том, что жизнь - не игра, поэтому, выбывая из моего мира, нельзя было вернуться позже для еще одной попытки. Никаких переигровок. Никаких возвращений.

Я открыл конверт и достал пачку банкнот, которые были аккуратно сложены и перетянуты резинкой. Я просмотрел стопку - среди них было несколько соток, а остальные двадцатки. Три тысячи долларов, в лучшем случае.

- Это из той партии груза, что угнала ваша группа? - спросил я. - Что было в грузовике?

- Телевизоры.

- Сколько?

- Может быть, пятьсот.

- Пятьсот, - повторил я.

Их было четыреста восемьдесят семь, если быть точным. Я все разведал и знал, что было в том грузовике, прежде чем рассказал о них. Я строил свой бизнес исключительно на фактах, а не на догадках, и никогда не посылал своих людей на работу вслепую. Если, конечно, не посылал их на верную смерть.

- Жидкокристаллические?

- Да.

- Сони? Тошиба? Самсунг?

- Точно не знаю, - пробормотал он, его тревога росла с каждым моим вопросом.

Он понял, что попал в беду. По крайней мере, он был достаточно умен, чтобы почувствовать это.

- Ради чистоты эксперимента, предположим, что там были самые дешевые из существующих на рынке ЖК-телевизоров, хотя я точно знаю, что это не так. Но допустим, что цена их 650 долларов. Пятьсот телевизоров по 650 за штуку, это будет…?

Он смотрел на меня, ничего не говоря.

- Триста двадцать пять тысяч долларов, Босс, - вмешался Бенджамин, хотя я уже знал ответ.

Я не наказал его за то, что он влез без разрешения. В конце концов, именно он был моим счетоводом.

- При продаже на черном рынке их стоимость сократится примерно на 25%, так что прибыль составит…?

И снова я не получил ответа.

- Двести сорок три тысячи семьсот пятьдесят, - ответил за него Бенджамин.

- Делим на пятерых, так как в их группе пять парней, - вообще-то, их было шесть, но это была другая история для другого раза.

Бенджамин даже не дал парню возможность ответить, зная, что тот и не попытается. Я даже не был уверен, есть ли ему что добавить.

- Сорок восемь тысяч семьсот пятьдесят.

- Сорок восемь тысяч семьсот пятьдесят, - повторил я. - А я получил только три тысячи? И какой это процент?

И снова ответил Бенджамин.

– Чуть больше шести.

- Шесть процентов, - произнес я, качая головой, потом сунул деньги в конверт и бросил его обратно на стол. - Налог с продаж в Чикаго составляет почти десять процентов. Федеральный подоходный налог на прибыль – уже двадцать пять. А ты приносишь мне жалкие шесть? За кого ты меня принимаешь?

- Я, э-э, не подумал…

- Точно, - прервал я его. – Не удивлюсь, если ты даже не знаешь, как это делается. Всем известно, что половина автоматически отходит организации, но это не распространяется на мою долю. Я могу забрать все. И не может быть и разговоров, что мне достаточно шести процентов. Если эти пиявки в правительстве заслуживают двадцать пять, почему бы и мне не замахнуться? Скажи мне, что делает их лучше меня? Или это они делают для тебя больше, чем я? Или это они присматривают за тобой?

- Нет, сэр.

- Вот и я так не думаю. Бенджамин, сколько будет 75 процентов от 48 тысяч 750 долларов?

- Э-э… 36 тысяч 562 доллара, - отрапортовал он, едва задумавшись над этим. - Оу, и еще пятьдесят центов.

- Звучит справедливо. Я жду, что ты принесешь 36 562 доллара и пятьдесят центов на мой стол к девяти часам завтра ночью. У тебя почти двадцать четыре часа.

Парень смотрел на меня, как громом пораженный.

– Но эти деньги… моя семья, сэр…

- Это твоя семья, - возразил я, вскочив и схватив его за руки.

Я дернул его к себе, нагнул и ткнул лицом в стол, удерживая его одной рукой, а другой выдвинул верхний ящик и вытащил оттуда нож. Страх мелькнул на его лице, когда он увидел его и затрясся, слезы брызнули из его глаз, когда я прижал кончик ножа к его горлу.

- Ты хочешь, чтобы я пустил тебе кровь, чтобы ты вспомнил клятву, которую давал? На первом месте Коза Ностра и ничто другое. Это слишком сложно для твоих мозгов? Если это так, скажи мне, и я положу конец твоему членству прямо сейчас.

- Нет, сэр! Простите меня, я совсем не хотел проявить неуважение!

- Не сомневаюсь в этом, - ответил я, отпуская его и снова занимая свое место.

Когда я сунул нож обратно в стол, он выпрямился.

- Время пошло. Завтра в девять вечера и ни минутой позже.

- Да, сэр, - ответил он.

Я махнул рукой, и он выскочил из комнаты, в спешке хлопнув дверью. Я поежился и уставился на нее, раздумывая, а не пойти ли за ним.

- Ох, Босс, - подал голос Бенджамин. Он явно нервничал, и это было правильно, так как настроение у меня было паршивым, а я так и не разрешал ему говорить. - Вы же понимаете, что подсчет был несколько неверным, да?

- В каком смысле неверным? – спросил я, с подозрением глядя на него.

Бенджамин никогда не ошибался в расчетах.

- Ну, он уже дал вам в три тысячи. Мы забыли… э-э, я хотел сказать, что это я забыл их вычесть.

- Плата за опоздание, - отрезал я. - Тысяча за каждую минуту, которую мне пришлось его ждать.

- О, это имеет смысл.

- Полагаю, это вполне разумно, - сказал я, пожав плечами. - Особенно, если учесть, что обычно я отрезаю палец.

Он замолчал, а я снова принялся за документы. Хозяйка моего клуба почти две недели назад принесла заявление на увольнение, а я еще не нашел никого ей на замену. Разумеется, я сам решал, кого нанимать, особенно на такую видную должность. Сотни заявлений, среди которых десятки заявок и анкетных данных, требующих тщательного рассмотрения, так как Эсме считает, что у них, возможно, есть потенциал. Хотя, казалось бы, наши представления в этом сильно расходятся, но время на то, чтобы нанять кого-то и обучить его работе в течение последующих двадцати четырех часов, вышло. Я пообещал Эсме, что сделаю это сегодня вечером и назначу претенденту встречу с нами в понедельник утром, но, как оказалось, сказать это было гораздо проще, чем сделать.

У большинства соискателей не было практически никакого опыта работы. У некоторых из них были необоснованно высокие требования. Другим не хватало рекомендаций. А остальные были просто абсурдными.

- С каких пор освоение Фармвилла считается особыми навыками и заставляет людей думать, что они способны делать что угодно в реальной жизни? – поинтересовался я, скручивая анкету в комок и швыряя его в мусорную корзину у стола.

- Эй, это может пригодиться. Фармвилл учит их работать мотыгой, - ответил Бенджамин, смеясь над своей шуткой. - Вы поняли, хозяин? Мотыжить?

- Я понял, Бенджамин, - ответил я, с досадой качая головой. - Я просто не нахожу эту шутку смешной.

***

Я распахнул входную дверь, недовольный этим вторжением, но не успел ничего сказать или хотя бы взглянуть, кто это, как он быстро прошмыгнул мимо меня в дом. Пораженный, я обернулся и увидел своего шурина, Карлайла, с безумным видом меряющего шагами мою гостиную.

Что-то определенно было не так.

- Карлайл?

- Я не могу, - начал он, качая головой. Он был изможден, его одежда была в беспорядке, а волосы взъерошены. - Я не могу… Он, э-э… они… она… О Боже! Мой гребаный Бог!

Он повернулся ко мне, и я застыл в ужасе, увидев, что он весь в крови. Он с неистовостью теребил свои волосы, будто пытался выдернуть их, и прежде чем я смог понять, что происходит, его ноги подогнулись. Он мешком рухнул на пол, издав пронзительный крик. Этот звук острой болью отдался в моей голове, и я вздрогнул, а в ушах сразу зазвенело.

На секунду у меня закружилась голова, и я запереживал, как бы мне сейчас тоже не грохнуться. Я ухватился за стену, чтобы удержать себя на ногах, и как только пришел в себя, опустился на колени перед Карлайлом. Он был на грани истерики, громко рыдая, а слезы дорожками стекали по лицу. Никогда прежде я не видел его таким, и это заставляло задуматься, потому что обычно в моем присутствии он не выказывал абсолютно никаких эмоций. Он знал, что я это ненавидел. На это у меня не было времени. Я не выносил, когда рядом со мной плакали, и он уважал это. Я видел его плачущим лишь единственный раз за все время - в день, когда Элизабет изнасиловали.

И я сразу понял.

- Элизабет.

Услышав ее имя, он зарыдал еще громче.

- Моя жена, моя прекрасная жена! О Боже, они забрали ее, Алек! Они забрали мою жену!

- Забрали ее?

- Она умерла, - сказал он, его тело содрогалось. – Она, черт возьми, умерла! Они убили ее! Зачем они убили ее? О, Боже, почему она?

Он начал что-то бессвязно бормотать, и я схватил его за руки, пытаясь привести его в чувство. Его состояние не помогало мне разобраться, а я должен знать, что произошло. Мне были нужны детали, и не потом, а прямо сейчас.

- Где? - спросил я. - Где она? Где это произошло? Как?

Он продолжал бормотать, и я тряс его изо всех сил, пытаясь вывести его из этого состояния. Он крепко вцепился в мои руки, как будто цеплялся за жизнь. Его руки выглядели так, будто он замачивал их в крови, с кровавыми разводами и сгустками под ногтями. Увидев это, я мгновенно вспомнил давний разговор с его отцом, который мы вели вскоре после того, как Карлайл поручился за Элизабет.

- У них ничего не выйдет, - сказал Антонио. - Я знаю, что он любит ее, но этого недостаточно. Из-за нее его убьют. Запомни мои слова, Эвансон. Эта женщина станет причиной смерти моего сына, а когда это произойдет, его кровь будет на ее руках.

Я ничего не ответил. Мне нечего было сказать.

Но стоя на коленях рядом с Карлайлом и глядя на засохшую на руках Карлайла кровь, я захотел, чтобы Антонио еще был жив, чтобы я смог сказать то, что должен был - что он был неправ. Все получилось наоборот. Не она стала причиной его смерти, а он ее. Именно ее кровь была сейчас на его руках.

В буквальном смысле.

***

Мой мобильник начал звонить и, вытащив его из кармана, я увидел на дисплее имя Эдварда Каллена. Он следил за порядком в Лас-Вегасе - и делал это лучше, чем я ожидал от него. За это время случались, конечно, неудачи, но он справлялся и разруливал их. Если же чувствовал, что не получается, просил помощи, и меня это бесило, поскольку таким образом он показывал свою слабость, но, конечно же, я предпочитал, чтобы он обратился ко мне, чем я потеряю контроль над своей территорией. Просьбы о помощи были меньшим из двух зол, и я должен был отдать ему должное - он вырос и возмужал достаточно для того, чтобы признать это.

- Эвансон слушает, - сказал я, отвечая на звонок.

- Сэр, это, э-э…

Судя по голосу, он нервничал. Что-то было не так.

- Я знаю, кто это, Эдвард. Что ты хочешь?

- У нас тут небольшая, ну, ситуация.

- Что за ситуация?

- Там, э-э… Ситуация в одном из мест, - промямлил он. - Христос, да ты знаешь, в одном из клубов!

- Просто скажи, Эдвард.

- Полиция планирует нагрянуть в него с рейдом.

Я напрягся. Это были те слова, которые я всегда боялся услышать. Так как был не готов иметь с ними дело.

– Что за место?

- То, которое на Пятой и Уиллис, - сказал он. – Джентльменский клуб. Очевидно, там происходит нечто большее, чем ммм… приватные танцы.

Вопреки распространенному мнению, проституция в Лас-Вегасе не является законной. На территории штата Невада легализованы несколько борделей, на некоторых из них я зарабатывал деньги, но ни один не находился в черте города. Штрафы за нарушение не были особенно жесткими, но незаконная торговля сексом привлечет к себе излишнее внимание со стороны правоохранительных органов, чего я не мог допустить. Однако кое-кто из моих людей считал по-другому, и иногда они поступали по-своему. Вкладываясь в бизнес, я ясно давал понять, что они не должны рисковать, но соблазн легких денег зачастую брал верх над их здравым смыслом.

- Как долго они делали это, Эдвард? – спросил я, интересуясь, как далеко все зашло.

Обычно подобные вещи выявлялись и устранялись прежде, чем ситуация успевала выйти из-под контроля и заставить меня нервничать. Конечно же, меня, мелкого инвестора, не могли привлечь к ответственности, ведь меня там не было, и я не мог знать обо всем, что там происходит. У меня была надежная отмазка, и столь незначительное обвинение не сможет мне навредить, но не это меня беспокоило. Меня мало волновали их мелкие штрафы, и пару лет назад я бы, наверное, проще отнесся к такому риску. Но правительство разгадало наши уловки и издало законы, дающие им право предъявить нам обвинения, не имея никаких доказательств нашей вины в конкретном преступлении. Вот почему, несмотря на убедительный аргумент, что всего один клуб из всех, в которые я вложил свои деньги, нарушил закон, правительство могло обвинить меня просто за то, что они связаны между собой. И те, кто на самом деле совершил преступление, могут избежать привлечения к суду, а из-за таких вот нарушений я могу загреметь за решетку на десятки лет.

Излишне говорить, что сфера моей деятельности стала намного шире и сложнее, чем это было раньше. Управление по борьбе с организованной преступностью почти взяло моего шурина, Карлайла, и я тоже однажды уже был под подозрением. Что-то подсказывало мне, что второй раз мне так не повезет, и я вряд ли смогу от них уйти.

- Точно не знаю, - ответил он. - Несколько недель. Черт, может быть, месяцы. Я не знаю.

- Месяцы? - переспросил я. – Несколько месяцев назад они открыли бордель на твоей территории, а ты только сейчас узнал об этом?

- Да, но… в том смысле, что я нерегулярно бываю в этих клубах, - попытался оправдаться он. – Это не совсем моя территория.

- Я и не прошу, чтобы ты ходил посмотреть на стриптизерш, Эдвард, - сказал я с закипающим раздражением. - Но предполагается, что ты знаешь, что происходит у тебя под носом. Это мои деньги, и мы говорим о… моей жизни.

- Я знаю, - ответил он. - Черт, мне очень жаль.

- Прибереги свои извинения. Мне они не нужны, - отрезал я, бросая бумаги обратно на стол, и, отодвинув стул, поднялся. – Выполняй свою работу, иначе я найду для нее кого-нибудь другого. Я не потерплю халатности. Тебя легко заменить.

- Да, сэр.

В ночь, когда была убита Элизабет, я поехал в больницу, чтобы навестить Эдварда. В тот момент он был без сознания, лежал, подключенный к дыхательным аппаратам, потому что не мог дышать самостоятельно. Мне разрешили нанести лишь краткий визит, было ужасно смотреть на маленького ребенка в столь тяжелом состоянии. В своей жизни я был свидетелем многих смертей, видел многих людей, испускающих последний вздох, но всегда оставался беспристрастным. На мой взгляд, это было рационально и исполнено ради общего блага. Были и несчастные, которые просто оказались не в том месте не в то время, но я напоминал себе, что мне про них ничего не известно. Я не знал, кем они были на самом деле. Я верил, что так или иначе, Вселенная знала, что делает, посылая этого человека на линию огня, а я лишь выполнял то, что должен был, и если они пали жертвой моих действий, значит, так тому и быть. Некоторые назовут это кармой, но мне нравилось думать, что это генеральный план Бога.

Иной счет. Иная статистика. Жизнь продолжается.

Но стоя в больничной палате, я, наконец, увидел жертву. Я знал историю Эдварда. Впервые, я увидел его, когда ему было час от роду. Я был свидетелем его крещения. Наблюдал, как он делает свои первые шаги. Слышал, как он ошибается, играя на пианино. Знал, что у него была семья, потому что я был его семьей.

Покинув в тот день отделение интенсивной терапии, вместо того чтобы идти домой, я спустился в больничную часовню и молился. В первый раз в своей жизни я попросил Бога вмешаться, чтобы пощадить кого-то, не по своей воле оказавшегося в нашем мире.

Я не был бессердечным. Я заботился об Эдварде. Мне не нравилось угрожать ему или причинять ему боль, и не нравилось, что он вступил в Коза Ностру. Но он сделал это, и у меня не было иного выбора, кроме как обращаться с ним, как и с другими. И делал я это потому, что переживал за него, потому что хотел, чтобы он достиг успеха. Потому что хотел, чтобы он выжил. Если мне придется угрожать его жизни для того, чтобы он остался в живых, пусть будет так. Значение имел только конечный результат.

- Я приеду через несколько часов, - сказал я.

Положив трубку, посмотрел на часы. 10:22 вечера. Этой ночью выспаться мне не удастся.

- У тебя есть планы? - спросил я Бенджамина, который по-прежнему сидел в углу моего кабинета.

Он выглядел скучающим, и, очевидно, ждал, что я отпущу его.

- Ничего необычного, - пожал он плечами. – Вечер субботы, поэтому я, наверное, выпью немного ликера и трахну пару девчонок.

- Пару?

- Ну да, двух, - ответил он. - Может, трех, если повезет.

Я покачал головой, а он засмеялся. Я никогда не понимал тяги к распущенности. Чем больше женщин бывают в твоей постель, тем больше ты навлекаешь на себя проблем. У большинства женатых мужчин в организации были goomahs, молоденькие любовницы, которых привлекал наш образ жизни. Они были не более чем облагороженные проститутки, торгующие сексом за деньги и ради других материальных благ, вроде автомобилей и домов. Я не сомневался, что благодаря этому некоторые мужчины чувствовали себя крутыми, но это было не для меня. Это как нарываться на совершенно ненужную драму, учитывая, что золотоискательницы были далеко не самыми опытными.

Кроме того, моя жена была слишком гордой, чтобы терпеть мои походы налево. Да я и сам этого не хотел. Зачем шататься по фаст-фудам, когда дома тебя ждет потрясающий домашний обед?

- Твой отец всегда говорил, что ты целеустремленный, - резюмировал я.

Он пожал плечами.

- Это всего лишь гонка за количеством. Я стараюсь не привязываться.

Количество. Это было, безусловно, то, что я мог оценить. В конце концов, он наверняка знал, что делает.

- Что ж, сегодня вечером тем дамам придется обойтись без тебя, - сказал я, хватая пальто. - Ты поедешь со мной.

***

- Пойдемте со мной.

Я последовал за офицером по коридору, раздраженный его близостью. В моем мире тебя не должны видеть в компании какого-либо человека в форме, если только ты не сидишь в наручниках на заднем сидении его машины, и даже тогда ты играешь с огнем.

Я совсем не хотел идти туда. На самом деле, это было самое последнее место из всех в мире, где я хотел быть, но у меня не было выбора. Карлайл, конечно, не в состоянии этого сделать. Он обезумел и был не в себе. Он нуждался в Эсме, поэтому и она не могла этого сделать. Больше некому. Только я.

Он провел меня в маленькую комнату с большим окном, сквозь которое просматривалась соседнее помещение. Оно было похоже на научную лабораторию, с весами, химическими веществами, поддонами и столами, но это было гораздо большее. Это была комната, которую очень немногие из нас видели, будучи живыми, но все мы бывали здесь после нашей смерти.

Морг.

Я остановился у окна, а он встал рядом и дал знак человеку в медицинском халате, находящемуся в той комнате. Тот толкнул ближе к нам металлический стол и взялся за концы лежащей сверху простыни. После кивка офицера мужчина откинул простынь.

Она выглядела так, будто спала.

С того места, где стоял я, ее рана не была видна, но я знал по опыту, на что она была похожа. Отверстие на затылке размером с четвертак, частично скрытое волосами. Со стороны оно выглядело не так уж плохо, но повреждения мозга были непоправимыми. Она должна была умереть мгновенно. Ни боли. Ни страданий.

Нет, страдать будут те, кого она покинула.

Оба мужчины повернулись ко мне, и я кивнул.

- Это она.

- Имя? - спросил офицер.

Он знал ее имя, но процедура опознания требовала, чтобы я сказал это вслух.

- Каллен, - ответил я. - Элизабет Каллен.

- Второе имя?

- Не думаю, что оно у нее было.

- Вам известна ее девичья фамилия?

Я отрицательно покачал головой, мой взгляд был по-прежнему устремлен в окно.

- Точно не знаю.

- Дата рождения?

Я смотрел, как человек в другой комнате снова накрывает ее простыней и укатывает прочь. И я понял, что это был последний раз, когда я ее вижу. Я не знал, что чувствовал в тот момент.

- Кажется, когда-то в марте.

- Март какого года? Сколько ей лет?

Я повернулся к нему и увидел, как странно он смотрит на меня.

– Ей было за тридцать.

Офицер сделал какие-то записи и покачал головой.

- Знаете, учитывая, что вы были членом ее семьи, вы не так уж много знаете о ней.

Я уставился на него, внезапно осознав, насколько он был прав.