Крик совы. Глава 7. Часть 2

Здесь дома стояли вольготнее, больше было воздуха и света. Скорее всего, совсем недавно это была сельская местность, но город, жадно разрастаясь, ненасытно требовал всё больше пространства. Можно не сомневаться, что через несколько лет и этот уютный уголок, - летом заполненный зеленью и солнцем, - будет захвачен, застроен домами, лишён души и сольётся с городом. 

Время перевалило за полночь, снова заморосил дождь, когда я обнаружил нужный дом и негромко постучался в дверь. Я знал, что могу напугать и так убитую горем женщину, но надеялся, что моё к ней расположение притупит исходящую от меня опасность. Голову плотно накрыл капюшоном, чтобы в его тени скрыть красные глаза – в наступившей тьме, даже при пламени свечи, разглядеть цвет глаз будет сложно. 

- Вы?.. – прошептала она ошеломлённо, застыв в дверях. – Откуда?.. 
- Я не представился тогда, на площади, - опустив голову, проговорил я, проигнорировав неудобный вопрос. – Меня зовут Джаспер. Джаспер Хейл. 
- О, Господи! 

Её ноги подкосились, и она медленно осела на пол. Проклиная себя за неосмотрительность, не видя иного выхода, я подхватил потерявшую сознание женщину на руки, открыл первую попавшуюся дверь и оказался в комнате, выполняющей роль гостиной. Осторожно опустил ношу на низкий диван, покрытый вышитым покрывалом. 

Небольшая комнатка была бедно обставлена, но на каждой мелочи лежал отпечаток заботы и любви. В этом доме когда-то жило счастье, но я отчётливо видел следы наступающего запустения и горя: слои пыли на поверхностях, брошенный на стул влажный плащ, с которого натекла целая лужа мутной дождевой воды. 

Пока я оглядывал детали скромного убранства, освещённого неверным светом единственной свечи, хозяйка пришла в себя. Сделав большой глоток воды из услужливо поданного мною бокала, она очередной раз покачала головой и, наконец, заговорила: 
- Простите невольную слабость. Наверное, после моих слов на площади вам захотелось что-нибудь узнать о моей девочке? – спросила она. 
- Да, - согласился я. – Вы, несомненно, правы. Я не мог так просто оставить наш разговор незаконченным. Но у меня мало времени, к утру я должен уйти. У вас найдутся силы на беседу? 
- Я расскажу вам о ней, - кивнула женщина. – Я знаю, Лисса этого хотела бы. 

Даже имя оказалось похожим… Боль змеёй шевельнулась в мёртвом сердце. Я знал, что вскоре она захватит всё существо, разрезая на части, разрывая края ран, не позволяя им срастаться. События промелькнули столь стремительно, что мне, привыкшему за триста с лишним лет не обращать внимания на течение времени, было трудно быстро принять произошедшее. Да, злость прошла, и я уже мог действовать осознанно, но теперь на сердце образовался ещё один незаживающий шрам, которому суждено болеть долгие годы. Я не мог перестать винить себя: если бы появился чуть раньше, если бы… Но злосчастный рок распорядился так, что я опоздал, а платить вновь пришлось Алисии. 

- Меня зовут Элиза Стоун, - представилась собеседница. – Лисса приходилась мне племянницей, будучи дочерью моего родного брата. 
- Сколько лет ей было? – поинтересовался я. 
- Недавно исполнилось семнадцать, - последовал ответ. – Она появилась на свет в середине октября, в один день и год с сыном Джейн Сеймур, долгожданным королевским наследником. Но мой брат, в отличие от нашего короля, хотел девочку и очень радовался появлению Лиссы на свет. 
- А где сейчас родители Лиссы? 
- К сожалению, брата и его жену унесла эпидемия английского пота** много лет назад, и маленькая девочка осталась сиротой, - утирая текущие слёзы платком, рассказала миссис Стоун. - Своих детей у нас не было, и мы мужем забрали Лиссу сюда. Муж был ткачом и неплохо обеспечен на тот момент, хотя позже появление станков и мануфактур свело заработки на нет. Он умер несколько лет назад, с тех пор мы с Лиссой жили вдвоём, зарабатывая вышиванием. Я научила её всему, что умею сама, девушка была прилежной и понятливой. Я её любила как дочь, да она и была для меня ребёнком, которого Господь не дал мне родить. 

Я слушал и не понимал: кому могла помешать девушка настолько, чтобы довести дело до доноса, до казни? 

- Как вышло, что её обвинили в колдовстве? 
- Понимаете, - вздохнула миссис Стоун, - мы с мужем – протестанты, и о нашей вере многие знали ещё со времён, когда был жив старый король. Изменять вере мы не захотели, и теперь многие здесь не одобряют нас. По наступившим временам – особенно. 

Я кивнул, прекрасно понимая, о чём идёт речь: хранить веру, когда она подвергается гонению – сложно. Рискованно. Временами – неумно. Но те, кто верит по-настоящему, иначе не могут. 

- Лисса росла очень красивой, многие мужчины добивались её расположения, но она всем отказывала, - продолжила женщина. При упоминании племянницы на её лице появилась грустная улыбка. Я словно наяву увидел маленькую рыжеволосую девочку, живую и яркую, бегающую по зелёным лужайкам. И ощутил эмоции, что она дарила своим приёмным родителям. - И вот полгода назад сын богатого ювелира, Саймон Смит, увидел её на рынке. Бросил невесту – большой скандал случился тогда! – и пришёл ко мне просить руки племянницы. Вопреки воле отца. А девочка моя ему тоже отказала, как и всем раньше. Неважно, какими были женихи: богатыми, бедными… Саймон не перенёс отказа. Он приходил, умолял, обещал золотые горы. Но Лисса оставалась непреклонна. Я пыталась уговорить её, да без толку. А потом пришло несчастье: мальчишка покончил с собой, кинувшись вниз со старой колокольни Картезианского монастыря. Начали поговаривать, что Лисса завлекает мужчин, уводит от невест, а потом губит… Мать Саймона приходила сюда, много нехороших слов наговорила. Еретиками и безбожниками нас называла… И через несколько дней Лиссу забрали… 

Женщина, замолкнув, вновь всхлипнула, а я отвёл глаза. С трудом удалось устоять на месте и не броситься на поиски той, что не пожалела невинную молодую душу, лишь бы отомстить за сына. Той, что обрекла на страшную смерть мою любимую. Ярость вновь поднималась изнутри, закручиваясь в тугие спирали, сдавливая горло железной хваткой отчаяния. 

Молчание затянулось. Миссис Стоун внимательно разглядывала меня, но расспрашивать не торопилась. 
- Скажите, милорд, - обратилась она, наконец, ко мне, - а как вас занесло сегодня в Смитфилд? Вы, похоже, прибыли издалека. Да и непростой вы человек, несмотря на поношенную одежду. Я же слышу. 
- Одна женщина сказала, что у меня есть шанс найти здесь надежду… - проговорил я и поспешил перевести тему с опасного пути: - А сколь давно Лисса начала упоминать моё имя? 
- Давно, - слабо улыбнулась Элиза. – Лет с десяти. Задумается, глаза сверкнут радостью, и начнёт рассказывать о том, как выйдет замуж за Джаспера, что повенчают её в огромной церкви на высоком берегу у моря в ясный весенний день, а она будет в старинном белом платье до полу, украшенном серебряной вышивкой. И обязательно с синими камнями в волосах... Я не обращала внимания: думала, это детские фантазии, не более. А вот как всё вышло… 

Я вздрогнул, поняв, что все эти события уже были в нашей жизни – Лисса в точности описывала нашу с Алисией свадьбу три столетия назад. И пусть пролетело много времени, из памяти не стёрся образ хрупкой темноволосой девушки с огромными карими глазами, белоснежное платье с серебряной вышивкой тонкой работы, роскошные сапфиры в волосах и первый поцелуй под гулкими сводами фамильного храма в перекрещении солнечных лучей, расцвеченных витражами. 

- Если бы знал, - покачал головой я, возвращаясь к реальности из воспоминаний. – Если бы появился чуть раньше… Может, всё сложилось бы иначе… 
- Даже не думайте, - нахмурилась женщина. – После того как Лиссу забрали, спасти её уже нельзя было. Это знают все – таковы теперь законы. Вы бы лишь напрасно загубили жизнь, пытаясь что-то сделать. Да и кем для вас была моя девочка? То, что она упоминала постоянно с детства ваше имя - простое совпадение. Мало ли на свете тех, кого зовут Джаспером? 

Я лишь покачал головой - знал, что охрана не стала бы преградой для меня. Как и любые иные люди. Лишь время было моим соперником – хладнокровным и неумолимым. И оно раз за разом наносило поражения, мстя за пренебрежение. 

- Возможно, что и не мало, - пожал плечами я. – Но почему-то именно со мною вы заговорили, и именно вам я задал вопрос… 

Оставив доброй женщине денег и забрав на память медальон, который с детства носила Лисса, я исчез из Лондона. Бежал, куда глаза глядят. 

***

Я нёсся сквозь ночь, неслышной смертоносной тенью рассекая пространство, пока не оказался у моря. Только тогда нашёл силы оглядеться. Провидение сыграло злую шутку: я стоял на том самом обрыве, где малодушно когда-то думал о смерти после того, как Бог отнял у меня жену. 

Далеко внизу мерно шумели волны, накатывая на берег. Песня морских вод не изменилась за прошедшие годы, но лишь она. Знакомые места не пощадило время, властно внеся перемены в каждую мелочь. Иначе была очерчена теперь береговая линия: стихия отвоевала ещё кусок суши и теперь точила зубы на следующий, старательно подмывая скалу. Молодой дуб, который я помнил ещё молоденьким деревцем, вознёс в небо руки-ветви, ствол в несколько обхватов поражал мощью. 

Я сел на берегу, опершись спиной о дерево, и зарылся руками во влажный покров из желудей и фигурно вырезанных листьев, мечтая о нескольких минутах покоя – и душевного, и телесного. В тот момент они мне были необходимы, но я знал, что больше нескольких мгновений позволить себе не мог: лекарство при превышении дозы могло легко стать ядом. Я существовал действием, - стоило остановиться, и змея отчаяния начинала сжимать смертельную петлю на горле. Но после произошедшего мне была жизненно необходима передышка. 

Справа темнели леса, за которыми крылись болота. Где-то среди них осталась пещера, в которой всё свершилось. Делать там было совершенно нечего. Но уйти на материк, не подойдя к родному дому, оказалось выше моих сил. 

Я рывком поднялся на ноги и направился к замку Хейл-Хилл. 

Глухой ночью сливающимся с темнотой призраком обогнул погруженную в сон деревушку и пробрался в окрестности родных мест. Я знал, что никого из семьи в живых не осталось, род Хейлов увял, и это значило, что замок должен был отойти к королю. Оставалась вероятность, что тот кому-то отдал земли у моря как дар, и здесь поселились новые хозяева, но, подойдя ближе, я отмёл данную версию событий. 

Вокруг простирались знакомые края, но как они изменились! Замок, похоже, не раз перестраивали за минувшие столетия, и теперь он слабо напоминал родовое гнездо графов Хейл. Прокравшись вдоль стен, я убедился, что теперь в нём располагался военный гарнизон, что, учитывая близость Франции, с которой конфликты не прекращались почти никогда, было неудивительно. 

Вся округа производила впечатление запущенного, покинутого места. Жизнь ушла отсюда и не желала возвращаться. Как ни вглядывался я в черноту ночи, даже с идеальным зрением не смог различить жилья на несколько миль окрест. Словно проклятие когда-то очертило круг вокруг замка, изгнав оттуда всё живое. Лишь покорные непререкаемой королевской воле солдаты оставались в постепенно приходящем в упадок замке, не имея выбора уйти… 

Только храм, возведённый когда-то Жоффруа в честь великой победы, по-прежнему возвышался нерушимой громадой на высоком холме над морем. Камни не поддались влиянию времени, но высокие окна утратили разноцветные витражи, зияя чёрными мёртвыми глазницами. 

Я остановился на широких ступенях, вспоминая события трёхсотлетней давности, когда последний раз здесь разговаривал с Эдвардом. Если бы тогда я не пустил его к ведьме! Смог бы уговорить остаться или даже пошёл с ним! Впрочем, зная теперь все обстоятельства, я отдавал себе отчёт, что ведьма не успокоилась бы. И если бы мы смогли отвести проклятие в тот год, оно досталось бы другим Хейлам – детям и внукам. 

Зажмурившись в ожидании неминуемой кары от Высшей силы, я толкнул тяжёлую входную дверь. С момента обращения я ни разу так и не решился зайти ни в одну церковь. Понимал, что в этом мире не встретишь больших грешников, и прекрасно осознавал, что мне не место в храме. Но сейчас я был дома. Эта земля принадлежала моей семье, пусть никому уже много лет не было до этого никакого дела. Она не могла меня убить – в это я почему-то до сих пор слепо верил. Покарать – да. Но не уничтожить… 

Раздался гулкий грохот, и дверь упала вовнутрь, поднимая тучи белёсой пыли. Мёртвое сердце сжалось при виде открывшейся картины запустения. Покинутый полуразрушенный храм символизировал судьбу нашей семьи. 

Я помнил, как сверкало в витражах солнце, раскидывая разноцветные лучи, прогонявшие сумрак. Белизну колонн, уходящих в небо. Яркие краски росписи. Звуки молитв, горящие свечи… Заполненные родными людьми скамьи. Мать, отец. Джеффри с женой, Алисия, Эдвард… Вассалы и слуги, знакомые с детства. Соседи и друзья. Мудрые проповеди отца Гийома, находящие дорогу к каждому сердцу. 

Теперь одиночество царило здесь. Проклятие ли тому виной, или произошедшие в Англии перемены, во время которых сметались с лица земли монастыри и храмы, но церковь много лет пустовала. Давно не проводились службы, и здание умирало, покинутое всеми. 
Луна заглядывала в провалы окон. Деревянные резные скамьи прогнили. Статуи вывезли, а некоторые – разбили вдребезги, и осколки белого драгоценного мрамора покрывались грязью и пылью. Дикие птицы свили гнёзда на выщербленных выступах колонн, семена цветов и трав прорастали на прохудившейся крыше – через прорехи я видел ещё не до конца увядшую зелень. Тишина и забвение стали уделом священного для семейства Хейл места. 

В задумчивости я сделал шаг вперёд… и ничего не произошло. Это место было мертво. Здесь не осталось той силы, которую я когда-то просил подать знак. Некому было карать меня за совершённые грехи или призывать к ответу. И некому услышать мольбы о прощении или помощи. Я был на родной земле, но по-прежнему один. Как и каждое мгновение в течение трёхсот с лишним лет до этого. 

Ещё раз окинув взглядом уходящее в высоту пустое пространство заброшенной церкви, я развернулся, вышел вон и уже не оглядываясь спустился с холма. 

Местность была совершенно безлюдна, никакие звуки не нарушали тишины, кроме ветра, гуляющего высоко в кронах деревьев. Воздух был чист и свеж, я безошибочно чувствовал, что вокруг нет ни единой души. Конечно, сохранилась деревня на побережье – я учуял живых обитателей, направляясь к замку. Эшфорд и Фолкстон по-прежнему существуют, не говоря уже о Дувре. Но мне нечего было делать в населённых местах, новый след я планировал искать на материке. 

Мне нужно было оказаться как можно дальше от удушливого дыма костра, поглотившего счастье, в незнакомых краях, где ничто не напоминало бы о родине и погибших надеждах. 

Осталось лишь одно место, куда я не мог не зайти перед предстоящей долгой разлукой. Мой путь лежал на старое семейное кладбище. 

Здесь всё заросло буйной зеленью, словно природа силилась стереть воспоминания о роде Хейлов. Вьющиеся растения облепили стволы деревьев и надгробия, заслоняя свет и укрывая сумрачный уголок от любопытных глаз внешнего мира. Если в храме на холме природа лишь начинала уничтожать следы рук человеческих, то здесь она была королевой. 

Я шёл среди древних могил, словно прошедший через время призрак, отмечая знакомые имена, частично видные под ещё зелёным, несмотря на конец октября, ковром. «Прах ты есть и во прах обратишься», - вспомнилось изречение из Библии. Пройдёт ещё сотня лет, и о моих предках не останется ничего в памяти тех, кто живёт на этой земле. Сотрутся следы проклятия, люди построят новые города на месте старых. А Хейлов уже не будет. 

Небо затянуло тучами, луна скрылась. Начинался дождь. Смертным бы он показался ледяным, но не мне… Я просто брёл сквозь кладбище в дальний угол, где хоронили моих предков с той поры, как обосновался здесь Жоффруа де Хейли. 

Первой на глаза попалась могила того, кто провожал меня в последний путь. Роберт прожил, судя по выбитым датам, почти двадцать лет после памятных событий, что можно считать достижением, ведь он был ровесником моего отца. Оставалось надеяться, что существование его была счастливым. Во всяком случае – достойным, в этом я не сомневался. 

Ещё несколько знакомых имён мелькнули, пока я наискосок пересекал кладбище - слуги, вассалы. Когда же наконец я добрался до места захоронения семьи, то увидел лежащее поперёк могил огромное дерево, обвитое вездесущим вьюном. С возникшей неожиданно яростью я сбросил толстый ствол, словно тонкую веточку, растерзывая на лохмотья зеленые плети и успевшую одряхлеть древесину, вымещая на ней скопившийся внутри гнев. И упал на колени на напоённый влагой ковёр из мха и трав. 

Могила матери. В изголовье вырос огромный куст, и я, не вглядываясь, догадался – жасмин. Матушка всегда любила этот запах, и теперь весной, когда оживает природа, тонкий аромат укрывает место её вечного упокоения. 

Белый мраморный ангел с отбитым крылом и глазами, наполненными извечной печалью, смотрел на картину разрухи вокруг, охраняя самого дорогого для меня человека. Та, что лежала здесь, и была ангелом на земле – моим ангелом. Отчаяние вцепилось в сердце острыми ядовитыми когтями. Не в силах сдерживаться, я застонал, поднимая голову в темноту предрассветного неба. Я лишён был способности плакать, лишь звериный вой вырывался из глубины сути и неприкаянным эхом уносился ввысь, распугивая всё живое и неживое на множество миль окрест. Оцепеневшее тело отказывалось двигаться, я мог лишь смотреть на белый мрамор, а перед глазами проходили мгновения давно канувшей в лету счастливой жизни… 

Шуршание крыльев заставило очнуться. Огромная птица со светящимися жёлтыми глазами приземлилась на ветку дерева в нескольких шагах от меня. 
- Давно не виделись, да? – глухо засмеялся я. – Сильно изменился? 
Птица не ответила. Ухнула и унеслась по направлению к полоске света, зарождающейся на востоке, словно указывая мне дорогу. 

Я поднялся с колен и перевёл взгляд на могилу основателя рода Хейлов. Он был храбрым воином, верящим только в себя и во Всевышнего. Но в происходящих с нами – его потомками – событиях трудно усмотреть Божий промысел. Как бы Жоффруа поступил на моём месте? Догадаться не сложно. Он бы действовал, не размениваясь на сожаления и пустое отчаяние. Впрочем, ничего иного и мне не оставалось. 

Я закутался в рваный, видавший лучшие времена плащ и, бесплотной тенью выскользнув за ограду, покинул окрестности замка. Вернулся на обрыв самоубийц. 

Сильные порывы ветра с моря уносили тяжёлые, набухшие дождем облака вглубь острова, но чистого неба видно не было – плотная пелена закрывала безбрежную синь от моих глаз. Полоска света постепенно разрасталась, поздний осенний рассвет спешил к Англии, стремясь прогнать ночную тьму. 

Ещё раз оглянувшись на затянутые клочьями тумана поля, я оттолкнулся и прыгнул в солёные волны Дуврского пролива. Когда-то я подумывал о таком способе самоубийства, теперь море не было способно причинить мне вред. Рассекая волны, я направился вдаль от берегов родной земли. 

Спустя некоторое время я оказался в Гааге, потом ушёл в земли, откуда мои предки пришли на просторы Нормандии. Горе и отчаяние толкали меня дальше и дальше, пока в одном из бесчисленных безымянных для меня поселений не обнаружился знакомый след. Начался очередной этап поиска. 

***

Несколько лет я провёл на севере, не приближаясь к берегам Англии. По-прежнему выискивал монстров-убийц и безжалостно уничтожал их, отдавая смерти тех, кто давно был готов ко встрече с нею, а сам влачил жалкое существование, по-прежнему поддерживая его алой кровью нищих и больных. 

Я нигде не оставался надолго: постоянная смена мест не позволяла утонуть в пучине горя, удерживала на краю обрыва, помогала вцепляться в жизнь подобно корням дерева. Я не позволял себе ни минуты покоя – настигнув одну цель, бросался искать новую. Отдавал себе отчёт, что Эдварда я не найду в этих краях – ему нечего здесь делать, - но продолжал разыскивать и уничтожать безмозглых вампиров. 

Большинство моих жертв, как и раньше, слабо походили на разумных существ. Редко встречались иные, чуть более разумные, но мысли о том, чтобы допросить кого-то, как правило, заканчивались крахом. При виде меня в них просыпалась безудержная ярость, сметающая малейшие признаки рассудка прочь. И схватка не могла иметь другого исхода, кроме смертельного для одной из сторон. 

Пару раз мне удавалось скрутить врагов, не доводя дело до усекновения головы, но я не добился ни единого слова: реакция казалась отражением моей злобы, с которой я при виде себе подобных не мог совладать, и даже страх смерти не заставлял отвечать на вопросы. Мой страшный облик внушал врагам настолько дикий ужас, что они могли либо бежать, либо с рычанием нападать. Шансов выжить я оставлять был не намерен, хоть и понимал, как мало могло быть вины этих несчастных в том, что они стали чудовищами. Так что предложить мне было им нечего: смерть должна получить очередную мзду, альтернатива отсутствовала. 

Я не догадывался, сколько лет мне придётся ждать следующей встречи с воплощением Алисии. Сто, триста, пятьсот? Но теперь знал, что это возможно. И был уверен, что рано или поздно настанет момент. Старая ведьма не солгала, и пусть ценой боли, но я получил крошечную надежду, которая грела сердце, не позволяя стать монстром и окончательно уйти во тьму. 

***

И вот я снова стоял над убитым врагом. Тот, по чьему следу я явился в эти края, оказался лёгкой добычей, и мне предстояло искать новую жертву, надеясь, что один из многочисленных слухов о красноглазых убийцах приведёт меня в конце концов к Эдварду. 

Отчаянная надежда вернуться в человеческий облик не покидала меня ни миг, но с каждым годом я всё больше видел степень её безумности. И если слова ведьмы о возрождении получили подтверждение, то обратное превращение казались мороком, призрачным обманом. 

Как существо, подобное мне, может заслужить прощение? Стать человеком? Я был преданным слугой смерти, не проходило и десятка дней, как очередная жертва – человек или вампир – приносилась на алтарь всесильной мощи моими руками. Моей госпоже не было смысла давать свободу столь послушному исполнителю. И неоткуда было прийти отпущению. Я всё отчётливее понимал: одна лишь свобода могла быть дана по выполнению долга; шанс уйти раз и навсегда… Умереть, получив возможность оборвать бессмысленное существование. И навсегда потерять возможность встретиться с Алисией… 

После событий в Лондоне я старательнее стал прислушиваться к слухам о ведьмах, предсказательницах и даже о сумасшедших. Но все метания, частенько сбивавшие со следа и уводившие с путей охоты за теми, кого называли теперь вампирами, оказывались на поверку пустыми. 

Люди по-прежнему оставались жестоки, и сотни лет ничего в этом плане не изменили. Казни, сожжения на кострах, пытки и страдания – процветали, и нередко жертвами становились невинные люди, выделявшиеся из окружающей серой толпы. Да, со временем начало казаться, что инквизиция канула в лету, но на деле на страшные дела лишь навели лоск новой эпохи, закрыли флёром человечности и развития общества. По-прежнему неугодные шли на костёр, а толпа бесновалась, наблюдая за зрелищем и радуясь чужому несчастью. 

Так однажды я оказался в небольшом городке на побережье именно в день, когда там готовилась казнь молоденькой знахарки. Жестокие люди обвинили её в колдовстве. В толпе поговаривали, что девушка сознательно травила скот и людей, но никто не упомянул, зачем это могло понадобиться. Я выкрал несчастную из-под носа у палачей, рискуя породить слухи: пришлось взламывать несколько кованых дверей, прокрадываясь в келью, где она ожидала часа смерти. Но, только заглянув в глаза, я понял, что к Алисии девчушка никакого отношения не имеет. И, убедившись, что спасённой жизни ничто не угрожает, покинул её, чтобы не подвергать опасности. 

Взяв на себя роль палача и судьи в одном лице, я не переставал выполнять долг, но постепенно меня побеждала усталость. Нет, не тела: мне было незнакомо утомление, я не нуждался во сне, лишь в крови, да и то с годами реже, чем после перерождения. Но каждое новое убийство отрезало по осколку от израненного сердца. И, когда я нечаянно спас от гибели невинную душу, то почувствовал, как на старые воспаленные раны проливается живительный бальзам. Спасённая была слишком напугана, чтобы понять что-либо, да и бескрайняя благодарность в её взгляде могла послужить безмолвным обещанием молчания. 

Если бы не опасность, я бы остался с нею рядом, оберегая жизнь. Просто чтобы побыть рядом с обычным человеком, перемолвиться несколькими словами, увидеть капельку понимания и сочувствия. Но я не мог себе этого позволить. Одиночество было моим уделом. Изгой должен оставаться один. 
 

И наконец финальная часть