Глава 8. Крутой поворот. Часть 1

"Все пропавшие имели автомобили и немножко "бомбили". Стандартная тема, в общем. Их искали – так же негромко. И не находили, естественно. Пока не пропал комитетчик. Как водится – подполковник, других там и не бывает, похоже. Поехал жену отвезти на поезд, отвез и пропал. Оказалось, комитетчик тот... в общем, там какая-то бражка с доступом к секретам. Регламентировано, на какую степень, какую волну серьезности поднимать. Тот пропавший оказался носителем гос. тайны. Лучше бы он умер до прочтения, ей-богу... В общем, весь город вывернули мехом наружу.

Тишина...

Нет комитетчика. Ни его, ни машины.

Стали все машины поднимать, всех следователей, все-все прочесывали. Оказалось, что промышляла банда: душили "водилу" за городом, труп сжигали в котельной, машину пускали на запчасти (по тем временам дефицит был страшный). Но если бы этого Рихарда Зорге не задушили, то долго еще промышляли своим делом. Между тем другие комитетчики вздохнули спокойно, что гос. тайна осталась нераскрытой и осталась тайной до гробовой доски. Как говорится: "нет человека – нет проблем"..."

_______________________________________________________________________________________

 EPOV

В моем доме было очень тихо, дверь была открыта, но я знал, что никто не придет, да и никого я не ждал. Время утекало, а я все сидел, наигрывая на фортепьяно незатейливые, немного грустные мелодии. Голова моя склонилась – чувствовал, будто она совсем тяжелая. Невозможно. Невыносимо. Телефон был заброшен на первом этаже и, даже если он звонил по работе, я не был настроен сегодня утром разговаривать. Поспать мне так и не удалось.

Не знаю почему, но моя страстная натура в последнее время была настроена против меня. Всегда мне нравились сильные женщины, и от них я поучал самые страшные раны на сердце. Теперь же оно казалось очень большим, а крови в нем было так много, что вот-вот готово было разорваться. Не знаю почему, но последние три дня я чувствовал себя не просто выбитым из колеи, а был сам не свой. Делал то, что никогда от себя не ожидал. Я чувствовал, я знал, что любовь таилась во мне и ждала, но не ожидал, что нагрянет так неожиданно, так выскочит передо мной, так ударит. И теперь я понятия не имел, что с этим делать. Я был поражен, ошарашен, оглушен. Я строил преграду между собой и страшным чувством, никогда не умел любить, никогда не знал ничего о любви, а теперь?.. А теперь я был преисполнен этим необратимым ощущением к женщине, которую нельзя даже трогать без разрешения. Будь мы другими (если бы были), я бы не подумал дважды.

Я был сосудом, который наполнялся разными веществами, заставляющими мучиться, давая мне невозможное состояние между болью и неизбежностью точки невозврата. Теперь уже ничего не будет, как прежде. Во мне не было волшебства, и в ней его тоже не наблюдалось – но оно было в этом искрящимся огненном чувстве. Я строил мост, который исчез прямо на глазах, но, как оказалось, от этого ничего не зависело. Я все равно упал, треснул, переломился, надломился. Я снова и снова слышал слова Аро: "Смотри, но не трогай, она – не женщина, а опасность, понял?". Понял, я все понял, но от этого становилось только хуже. Какая ирония!.. В первый раз меня тронула девушка, а я ничего не могу с этим поделать. Глупо, смешно. Я не мог выбросить из головы ее смех и губы, карие глаза, такие темные, словно два диска, и постоянно этот заигрывающий, легкомысленный тон, поочередно меняющийся на волевой, уверенный, сильный. Тот, который пугал мужчин, заставлял их съеживаться и сторониться ее. Но тогда... что-то было в ее глазах, что заставило меня остолбенеть, провалиться в омут и утонуть навсегда для других. Вы когда-нибудь слышали песню, которая заставила бы дрогнуть всем телом? Я ее услышал в ее черных дисках, в ее голосе, словах. Она была... трагичной, душещипательной, бесконечно одинокой. И, несмотря на всю иронию, смех, бесконечные улыбки (как, должно быть, тяжело ей находиться с постоянной гримасой на лице), мне хотелось узнать, где она. Мне хотелось понять, какая она, когда сама с собой, о чем думает, как рассуждает. Все эти дурацкие любимый цвет, фильм, песня... В сущности, ничего важного. Меня не интересовало, схожи ли наши вкусы, мое безвольное сердце интересовало только то, какая она сама. Было видно, что немало ей пришлось пережить, но что, в сущности, делает нас такими, какими мы есть?

Я словно держал свое сердце на ладони и чувствовал, какое оно горячее, как обливается кровью, как нетерпеливо трепещет. Я хотел все бросить, уехать далеко, схватить ее и увезти отсюда подальше. Я боялся, что однажды она допрыгается и испытает терпение Аро до конца, а потом ее не станет. А я опять останусь один, попытавшись справиться с приобретенными и вновь утраченными чувствами.

Интересно, каким я буду потом?

Ослепленный Эдвард без Беллы.

И в этот самый момент я услышал, как разбивается стекло. Я резко отскочил от фортепьяно, и сердце мое дико заколотилось.

Что это?

***

BPOV

 Вечер следующего дня обернулся драмой, а самое главное, что у нас было все для этого: "соблазнитель, дама полусвета и женщина трезвого ума" (прим. Авт – цитата из романа Франсуазы Саган "Здравствуй, грусть", дословно она звучит так: "у нас есть все для драмы: соблазнитель, дама полусвета и женщина трезвого ума"). Сами догадайтесь, кто есть кто. Смешно, однако сегодня моя скромная персона стала свидетелем одного из самых увлекательнейших вечеров в моей жизни. Если бы я знала, чем обернется приглашение Розали Каллен, то запаслась бы попкорном и купила бронежилет. Похоже, этот город свел меня с ума, раз я так спокойно и с нескрываемой иронией вспоминаю ужин. Вероятно, я купила билет на самый дерьмовый фильм века. Нет, я купила билет на Титаник – именно так, на Титаник! Потому что, блядь, объясните мне иную причину, почему я оказалась снова вовлеченной в скандал с трупами и слезами? Я подыгрывала, как идиотка, хотя истина, которую все старательно игнорировали, лежала недалеко.

В буквальном гребаном смысле. Лежала недалеко! Прямо, блядь, под нами, пока мы пили, курили, ели, смеялись (или истерили (не буду тыкать пальцами в кого-то конкретного), как в дешевой мыльной опере). Этот вечер стал самым ужасным и самым лучшим в моей жизни. Словно я сначала упала ниже некуда, а потом вознеслась в облака, как бессмертная душа Иисуса Христа (или наоборот, сначала вознеслась, а потом рухнула – это не важно, весь вечер я каталась на американских горках). А теперь спросите меня: что случилось?

В детстве я верила, что взрослые всегда могут спасти и уберечь от чего угодно, что они всегда знают, что нужно делать в любых экстренных случаях. И вот я, взрослая женщина, стою с торшером в руке и понятия не имею, что делаю.

Вероятнее всего, лучше начать свою историю с того момента, когда утром я проснулась в своей собственной кровати, умирая от головной боли, а Бен качал головой и презрительно смотрел на меня из дверного проема. Словно бы он никогда не напивался, мелкий паршивец. Он, что уже вошло в традицию, снова потребовал от меня объяснений, на что я отмахнулась и все, что сделала, перевернулась на другой бок, безрезультатно попытавшись встать.

 – Я уезжаю сейчас, проводи до такси, – изрек он с тем же презрением, которое выражал и его взгляд.

Я встала, преисполнившись вдруг какого-то смутного стыда за свое легкомысленное поведение прошлым вечером. Хотя я не курила, чему была несказанно рада, потому что утром бы чувствовала отвратительное першение в горле. Я потянулась на кровати и резко встала, чтобы окончательно проснуться, будучи не в состоянии даже вспомнить, чем же все-таки закончился вчерашний вечер. Однако, к своему повторному счастью, я оказалась в своем платье-рубашке для сна. Когда же я успела переодеться? Не скажу, что задумалась об этом, но взгляд Бена говорил что-то совсем уж непристойное, и это меня удивило, даже ошеломило.

 – Я могу остаться, – сказал он с надеждой в голосе возле входной двери.

 – Нет, с чего бы тебе оставаться в этой дыре?

Он снова беззащитно глянул на меня. Так, словно я его ранила в самое сердце.

 – Что случилось? – спросила я, едва улавливая тот факт, что в Мордоне наши разговоры с Беном прекратили быть веселыми и беззаботными, а стали тяготящими, наводящими на меня тоску.

Он покачал головой, внимательно глядя мне в лицо.

 – Все в порядке, я рад, что ты обзавелась новым другом.

 – Рад? – переспросила я, фыркнув. – Еще позавчера сама мысль, что у меня может быть друг, тебя выводила из себя.

 – Да мне пофиг, – махнул рукой он. – Ты так не смогла бы.

 – Как?

 – По-простому забить на все. Ты всегда все усложняешь, зачем?

 – Я не понимаю тебя, – помотала я головой. – Что с тобой?

Он спокойно пожал плечами и ответил:

 – Ты ведь ангел, но, правда, с темными крыльями.

С этими словами он вышел, а я застыла на пороге. Что происходит? Это был один из самых странных разговоров за последнее время. Может, Эдвард был прав… Но эта паршивая фразочка в конце выдавала явную страсть Бена к мелодрамам. Меня передернуло. Я терпеть не могла, когда со мной так разговаривали! Уж не знаю почему, но все эти милости, уменьшительно-ласкательные имена, чрезмерная забота и слишком нежные жесты плохо на меня действовали. Я становилась шилом в одном месте и язвой. Мне не хватало страсти и пылкости чувств, но я не стремилась получать крохи от любых. Для меня игра в отношения всегда имела только два исхода: «все» или «ничего». И я уже не раз теряла в этой войне все до нитки. Но потерять все с Беном? Это смешно. Он был маленький, и мне, возможно, его жаль. Тут, со мной, он бы потерял больше, чем все. Я еще не встречала человека, который бы смог что-то от меня получить, что-то большее, чем танцы в постели и завтрак. Даже Джейкоб. Конечно, чувства были, а как же иначе? Стала бы я находиться рядом с человеком просто так? Конечно, нет!.. Но теперь, вспоминая его, я не чувствовала ничего, кроме неприятного отвращения, правда. Теперь я искала такого мужчину, который бы совершенно не был похожим на бывшего мужа, даже в повадках. Смешно, но теперь, заприметив какого-нибудь смуглого, накачанного парня с крупными губами и носом «картошкой", сразу же испытывала отстраненность, словно увидела какого-то грязного бомжа. В моей голове создавались стереотипы, от этого избавиться было сложно. Может, поэтому я так стремилась к легкомысленным отношениям, в которых могла бы испытывать страсть, спокойную привязанность и не обремененность?.. И я боялась сильных чувств, это для меня своего рода табу. Даже и не знаю, в каких обстоятельствах я наконец смогла бы отпустить себя и расслабить, чтобы испытать все эти чувства.

Я отмахнулась, весело хохоча. Мне бы со всей этой паутиной разобраться, о личной жизни думать некогда. Да и незачем, развестись сначала надо. Тогда я подумала, что, наверное, еще не окончательно выросла в эмоциональном смысле и застряла в возрасте семнадцати лет.

Я стала приводить себя в порядок перед ужином, с сарказмом жалея себя, что осталась совсем малышкой, неспособной любить и прочее... Может, я вообще ненавидела себя? А иначе как можно понять изуверское наслаждение своими собственными неудачами?

Но все это неважно.

Когда я надела на себя джинсы с завышенной талией, клетчатую рубашку и уже вытаскивала из духовки печенье, телефон настойчиво завибрировал. Я отмахнулась от него, продолжая пыхтеть над печеньем, но звонок не прекращался. Я раздраженно поставила противень на стол и взяла трубку.

 – Слушаю, – вероятно, мне стоило подумать над своим собственным тоном, звонил Эдвард, и звучал он явно не радостно.

 – Белла, ты дома?

 – Где мне еще быть, – сказала я устало, подавляя желание съесть все печенье и никому не оставить его.

 – Ну... мало ли. Словом, ты готова? Могла бы заглянуть ко мне перед тем, как мы поедем к Рози, тут... кое – что случилось, думаю, тебе было бы интересно.

 – Что случилось? – спросила я равнодушно, откусывая-таки аккуратно невероятно горячее печенье. Не знаю почему, но мне казалось, что уж с Эдвардом-то точно ничего не могло стать.

 – Сдается мне, у кого-то на меня зуб или что там говорят в таких ситуациях? Не знаю, короче, приходи, посмотришь, я не знаю, как сказать. Если я это озвучу – будет звучать страшнее, чем оно есть, не хочу тебя волновать по пустякам.

Я глубоко вздохнула и с отвращением глянула на свое печенье, отмечая, что ванилина, пожалуй, многовато. Но кому-то может понравиться – кому-то, кого можно назвать сладкоежкой.

 – Эдвард, ты любишь сладкое?

 – Я не совсем понимаю, к чему этот вопрос?

 – Просто печенье слишком сладкое получилось.

 – Какое печенье? Ты о чем?

 – А-а... – я махнула рукой так, словно бы он мог это увидеть, скорее машинально, – не важно, потом попробуешь.

Он громко фыркнул.

 – Жду тебя.

И бросил трубку.

А потом мне в голову почему-то пришла странная мысль о ребенке, который у меня мог быть, но его не было. Мысль оказалась настолько ошарашивающей, что горло скрутил спазм. Над этим мне смеяться не хотелось, вместо этого я остолбенела на долгие минуты. Я всегда помнила (да и потом тоже буду помнить) большие части своей жизни – мне было легче анализировать большие куски, чем суммировать детали, копаться в них. Пожалуй, я могла списать попытку Джейкоба уйти от меня сейчас на то, что он больше не хотел иметь ничего общего с этой поглощающей болью, которая невидимой струйкой бежала по кровеносным сосудам, измеряя прочность наших отношений. Я могла его обвинить во всем, но винить совершенно не хотела: легче было думать, что он простой мудак с тупой рожей и двумя извилинами, чем реально принять то, что Джейкоб просто бросил меня потому, что трус. Трус и негодяй. Страшно было признаться самой себе, что из-за своей хронической неспособности испытывать сильные чувства я просто выбрала легкий путь в надежде, что все обойдется. Что ж, жизнь преподносит уроки. Но все равно мысль о ребенке не уходила в прошлое, как другие печальные мысли. Она врывалась с болью и неожиданностью в мою голову, звучала как крики, громкие голоса, и заставляла съеживаться меня раз за разом. Тогда, сидя с телефоном в руках, не имея ни малейшего представления о том, что со мной будет дальше, я впервые пустила в свою голову очень простой и такой же сложный вопрос: чувствовал ли то же самое в эти минуты Джейкоб? Конечно, мне было удобнее представлять, что он бестолково слоняется со своей стюардессой и ждет того дня, пока мы разведемся. Но что, если это было не так? Я могла сейчас, сидя наедине с самой собой, впервые допустить маленькую мысль, что он тоже страдал. И эта миллисекунда сделала меня самой несчастной на всей планете.

Поэтому к Эдварду я пошла, находясь в смятении, сомневаясь во всем и напуганной собственными выводами. Сколько себя помню, никогда не зацикливалась на плохом, отметала все мысли, которые тяготили. Но впервые признала в этом не силу духа, а побег от реальности. Это вызывало тошноту. В последнее время все во мне вызывало тошноту, даже я сама. Моя теперешняя личность являлась ничем иным, кроме как подростком Беллой, которой больше не хотелось быть ребенком, а хотелось только строить из себя взрослую. Я была взрослой. Я курила, завораживающе улыбалась, могла заглянуть в глаза мужчине и сделать так, что он прибежит на четвереньках к порогу моего дома. Я знала, как действовала на них. Я также знала, что была хороша в постели, вкусно готовила и вела глубокомысленные разговоры – даже могла, черт возьми, цитировать философов между прочим, словно это было нормально! С таким же успехом я могла кому угодно нахамить, устроить скандал и неожиданно стать истеричкой с психическими отклонениями. Но где в этом во всем была я? Я была между строчек в своих статьях. Сочувствующей, далекой, черствой и неумелой – вот какой я была на самом деле. Но я вечно с этой гребаной улыбкой на лице, и я вжилась в роль так хорошо, что могла бы с легкостью жить так все время. Я знаю, я была такой с Джейкобом, я могла заставить его полюбить себя, но хватка ослабла со временем. Я и сама хотела, чтобы он ушел куда-то в глубину, наверное. Это было пугающе, но я не могла вспомнить, любила ли Джейка, не могла вспомнить тот день, когда встретила его, что чувствовала, как себя вела. В сущности, мне было плевать. Всегда мне было плевать на него и на его чувства. Может, он понял, может, он только и ждал момента, чтобы уйти. Я знала это, но не хотела признаваться ни себе, ни кому-нибудь еще. Все то, что теперь стало доступно моему пониманию, являлось той вещью, которая застряла невысказанной между нами. Черный ящик, где на входе два молодых человека, ждущих своего счастливого часа, а на выходе я, маленький гробик и Джейкоб, отвернувшийся от каждого. Что произошло в черном ящике? Какие процессы? Я знала, я чувствовала, что один из нас не был доволен. Я подавляла Джейкоба, подавляла на публике, наедине, не давала развиваться, нажимала на него, давила всеми возможными способами и была довольна, что мне не приходится уговаривать и заставлять. Я могла прессовать его, пока не сотворила из Джейкоба куклу, которая делала все, что я скажу.

Отвращение к самой себе переполнило меня.

А между тем я заметила, что дверь в дом Эдварда была открыта. Я толкнула ее и столкнулась лицом к лицу с кавардаком в большой комнате. Все вокруг было разбросано: рубашки, джинсы, вещи... все валялось на полу вокруг открытого чемодана. Он уезжал? А затем показался ответ на мой вопрос в дверном проеме. Эдвард выдавал своим видом безумие, даже крайнюю степень паники. Он поочередно начал закидывать вещи в чемодан.

 – Что случилось? – спросила я изумленно. – Ты куда-то уезжаешь?

Он встал и судорожно вздохнул. Порядок его действий не поддавался логике. Сплошное сумасшествие.

 – Я переезжаю в отель.

 – Почему?

Он несколько раз откинул шевелюру назад, полностью взъерошив волосы, а затем поманил меня на лестницу.

Я спокойно вбежала наверх и направилась вдоль по коридору за Эдвардом.

 – Вот, – сказал он, указывая куда-то в пространство.

Я, наконец, догнала его и зашла в помещение, на которое он указывал, протягивая Эдварду коробку с печеньями. Он странно на них глянул.

 – Просто подержи, – приказала я ему слишком уж тревожным голосом.

Зимнее солнце клонилось к закату, комната уже начала освещаться в сюрреалистическом наклоне лучей, стали подниматься пылинки с поверхности мебели и с фортепьяно. Что-то в инструменте мне не понравилось, но вот что, разглядеть так и не могла, пока не подошла ближе.

 – Ты это видишь, черт возьми? – неожиданно резко спросил он и подбежал к музыкальному инструменту. – Погляди, да это же дырка от пули.

Кости в моих коленях стали похожими на желе. Я обернулась и на окне увидела точно такую же дырку.

 – Я сидел за фортепьяно, а потом этот звук, и пуля пролетела прямо рядом со мной, вот она, – Эдвард схватил с тумбочки маленький предмет. – Я тебе без экспертов скажу, что это снайперская винтовка AS50, крупнокалиберная.

 – Дерьмо, – выдохнула я. – Я думала, что гражданским сложно получить такую.

 – Да хер с ним, Белла, мне надо валить отсюда – и тебе тоже, черт возьми! Если этот чувак может достать такое оружие, значит, нам нужно валить или только в Африку, или затаиться в Сибири, или спрятаться в самой чаще леса, сечешь? Или на северный полюс, и жить в каком-нибудь шалаше, черт возьми! Без паспортов и денег.

 – Эдвард, – усмехнулась я. – Не руби с плеча. Он не хотел тебя убить.

 – Откуда ты, черт возьми, это знаешь?

 – Прекрати повторять "черт возьми" и послушай меня, успокойся. Человек, который стреляет из такой винтовки, скорее всего, должен уметь это делать, верно? – Эдвард кивнул. – Потому что если бы он не умел, то не попал бы даже близко.

 – Повезло? – пожал плечами Эдвард.

Я вздохнула и покачала головой:

 – Не бывает таких везений, Эдвард, не глупи! Следуй логике. Смотри, стреляли явно не с первого этажа, иначе пуля прилетела бы в потолок, стреляли с того дерева, – я ткнула на лысое дерево в метрах десяти от окна. – Или из противоположного окна.

Эдвард покачал головой.

 – Наш клиент явно любит деревья, уж не знаю почему. Он не мог стрелять из того окна, потому что там живет семья с маленькими детьми. Заметь, довольно большая семья. Я сбился со счету несколько раз, пока их считал.

 – Ну вот. Он стреляет с такого небольшого расстояния и – паф-ф! – попадает в нескольких сантиметрах от тебя. Он не хотел тебя убивать, но ты прав – пожалуй, лучше переехать.

 – Черт, ненавижу дерьмовые отели в нашем городе, – пробормотал он, рассматривая коробку у себя в руках.

Я сказала это прежде, чем поняла, что предложила. Слова сами вылетели из моего рта:

 – Ты можешь переехать ко мне, – кровь ударила в голову, когда я поняла смысл предложения. – Но еще можно переехать к отцу, – быстро проговорила я, отводя взгляд.

Он, наверное, решил, что я полная идиотка. Однако взгляд Эдварда стал стеклянным.

 – Это неплохая идея, – сказал он, удаляясь из комнаты, отводя от меня свое лицо. – Когда два человека все время вдвоем, сложно незаметно одного из них убрать.

Я стукнула себя по лбу и спустилась за ним на первый этаж. Мне показалось, или Эдвард действительно не услышал слова о том, что он мог поселиться у своего отца? Я хотела громко рассмеяться над самой собой, потому что, по правде говоря, я чувствовала странное возбуждение от того, что мы с Эдвардом будем жить в одном доме, как какая-то замужняя пара. Смешно. Я не должна этого чувствовать, скоро у меня развод. Буквально через два дня. А я вместо развода думала о том, что неплохо было бы жить с привлекательным медноволосым мужчиной под одной крышей. Действительно – я же едва его знаю.

Вместо озвучивания всех слов, которые хотела сказать Эдварду, я просто наблюдала за тем, как он подбирает вещи с пола и кидает их в чемодан, потом застегивает его. Ситуация была не самой обычной, признаюсь честно.

Потом, преодолевая изумление и некое смущение, я наблюдала за тем, как он спокойно кидает чемодан в машину, как он открывает передо мной дверь.

 – Розали бесится, если кто-то опаздывает, – сказал Эдвард непринужденно.

Я находилась в слишком сильном недоумении из-за эмоций, которые преследовали меня весь день, поэтому просто кивнула и сменила тему:

 – Эдвард, когда ты отвезешь меня к домику на дереве?

Он посмотрел на меня удивленно, словно вообще забыл, для чего я тут. Глаза его стали подозрительными.

 – Не знаю – может, завтра? Без разницы.

 – Завтра утром, – сказала я. – И оставь сегодня машину возле своего дома: не хочу, чтобы все соседи знали, что ты у меня дома.

Эдвард хмыкнул.

 – Единственный сосед, кого это вообще может волновать – это Аро. Но ему все равно.

 – Нет, оставь машину возле своего дома, – настаивала я на своем. – Если она будет возле моего, тогда смысла ни в чем не будет. Ты можешь вообще никуда не переезжать с такими успехами.

Эдвард вдавил педаль газа, и я дернулась, волосы упали на мое лицо.

 – Ты едешь слишком быстро, – прокомментировала я.

 – У тебя плохое настроение, – ответил он с ухмылкой.

 – У меня суд в пятницу, я не должна находиться в хорошем настроении.

Эдвард резко затормозил перед светофором.

 – Но и в плохом не должна находиться. Ты же не любила Блека – значит, не должна расстраиваться.

 – Если бы мир делился на черное и белое, я бы никогда не расстраивалась, Эдвард, но у меня иная ситуация. Да и откуда тебе знать, любила я его или нет? Ты свечку не держал.

Руки Эдварда вжались в руль, пока на светофоре красные секунды истекали со слишком медленной скоростью.

 – Что с тобой? – спросил Эдвард, очевидно, чувствуя мое напряженное состояние.

 – Просто встала не с той ноги. И у меня странное предчувствие по поводу сегодняшнего вечера.

Он улыбнулся.

 – Ты испекла печенье, ничего плохого не может произойти.

Неожиданно для себя я рассмеялась, и Эдвард снова тронулся. Тронулся не только с места, но и мозгами. Он тоже рассмеялся практически безумно. Я не узнавала его сегодня.

Этот вечер обещал быть необычным. Он обещал и стал таковым.

Розали была очень красивой тогда. Это был последний ужин, когда я видела ее по-настоящему счастливой. Мне запомнилось ее красное платье до колен, высокие вязаные толстые гольфы и фартук, а ее волосы были легкие, как пух. Красивая улыбка не сходила с лица, когда из-за ее ног показался рыжеватый мальчик и буквально рухнул на Эдварда.

 – Папа!

Впервые я видела, как Эдвард просиял. Много чего изменилось в его лице – например, спала напряженность, глаза перестали быть такими жесткими и подобрели. Розали тоже просияла.

 – Джейми, – выдохнул Эдвард и уткнулся носом в волнистые волосы мальчика.

Я готова была разреветься, серьезно. В глазах все поплыло, нос защипало. Мне пришлось отвернуться и изобразить на лице смущенную улыбку. Тогда-то я и увидела ее. Бывшую невесту Эдварда. Она не выглядела стервой, не выглядела так, как я рисовала ее в своей голове, не выглядела глупой или безумной. Обыкновенная, ослепительно красивая женщина, которая с добротой и нежностью смотрела на своего ребенка и его отца.

 – Белла, – прогремел Эммет, уставившись на меня с широченной улыбкой. – Вот уж не думал, что ты придешь.

Я вдруг почувствовала себя неловко, начала переминаться с ноги на ногу. Действительно, чего это я пришла вообще? В чужую семью, в чужой дом с глупыми печениями и странным настроением.

 – Эм, придурок, – сказала Розали. – Это я ее позвала, ты что, не помнишь?

 – Нет, я помню, – рассмеялся он. – Просто Белла теперь похожа на самоубийцу. Приехала в этот город, пришла в этот дом. Ха. Думаю, ты немного безумная.

Я рассмеялась.

 – В этом нет ничего безумного.

Теперь рассмеялась Таня. Пока мы там стояли, она не вклинивалась в нашу беседу, но теперь неуместно смеялась, перебирая в руках прядь светлых волос. Розали недобро глянула на нее, и я почувствовала неожиданно враждебность, но никак не могла понять, почему она возникла. Таня на первый взгляд вызывала приятные эмоции. Ничего плохого. Да и откровенной глупости в ее глазах я не заметила. Я тогда в Тане вообще ничего необычного не заметила, кроме невероятной красоты, утонченности и взгляда роковой женщины. Даже я неожиданно почувствовала себя простушкой, но старалась не думать об этом и просто быть самой собой.

 – Изабелла, приятно с вами познакомиться, – она протянула мне маленькую, белоснежную, ухоженную руку. – Мы с Джейми тут на два-три дня...

 – Джейми, принеси папе свои рисунки, – неожиданно резко сказал Эдвард, перебивая Таню.

Все смотрели на него. Он снял свое пальто, а потом, хоть я его и не просила и чувствовала неловкость из-за его жеста, стянул и мое.

 – Вы не останетесь на рождественские каникулы, – констатировал он.

 – Нет, – улыбнулась Таня все тем же добрым взглядом, потом мы все прошагали к столу, который, к слову, ломился от количества еды.

Розали посадила меня с собой и что-то щебетала Эммету по поводу пирога, который получился слишком соленым. Я протянула ей печенье, на что Розали слабо улыбнулось.

 – Не надо было, у тебя и так работы по горло, наверное.

 – Нет, – отмахнулась я. – Я люблю готовить, это никогда не мешало работе.

Эдвард, выглядящий слишком мрачно, сел напротив меня. Таня присела рядом и широко ему улыбнулась. Он нахмурился.

 – Что значит вы не останетесь на Рождество? – жестко спросил он.

 – Ну... Понимаешь, мы с Сетом решили отправиться в кругосветный круиз.

 – Что за хрен этот Сет? – спросил он еще более зло. – И почему ты решила, что маленький ребенок вынесет кругосветное путешествие?

 – Он не маленький, Эдвард, ему скоро восемь. И Сет – мой парень.

 – Подожди, подожди, – помотал Эдвард головой. – Ты хочешь сказать, что ты берешь семилетнего Джейми в кругосветку со своим хахалем на Рождество? На Рождество, твою мать?! Мы же договаривались с тобой!

Она жеманно повела плечом.

 – Не будь таким занудой, Эд. Он прекрасный молодой человек.

Эдвард простонал.

 – Ты просто можешь оставить Джейми мне, а не таскать его по всему миру со своим хахалем.

 – Эд, я не хочу, чтобы Джейми торчал в этой дыре все праздники.

 – Что на счет того, чтобы спросить у самого Джейми, где он хочет проводить праздники, – перебил словесную перепалку Эммет. – Спросите, и мы, наконец, вернемся к приятной части вечера, о’кей?

Эдвард насупился и напрягся.

 – Таня, ты не можешь сделать этого. Я не вижусь с сыном из-за твоего нежелания ехать сюда, месяцами. Рождество – единственное время в году, когда я вижу его дольше, чем два-три дня.

 – Это был твой выбор, а не мой.

И я, наконец, поняла, чего добивается Таня. Хочет, чтобы у Эдварда не было иного выхода, кроме как жениться на ней.

Чтобы видеться чаще с сыном.

Или чтобы вообще видеть его.

Я хмыкнула и помогла Розали откупорить бутылку вина.

 – Белла, можешь помочь мне на кухне? – сказала она.

Я кивнула и проследовала за ней. Блондинка прикрыла за нами дверь и облокотилась на стол.

 – Я заранее извиняюсь за все ужасные моменты вечера. Не знаю, о чем я думала, когда приглашала тебя. Они будут ругаться весь вечер, я знаю. Просто мне так жалко, что Эдвард мучается из-за того, что не видит Джейми. Мне, правда, очень жаль. Я не думала, что Таня снова вытворит что-нибудь эдакое. Я думала, если будет кто-то не из семьи, то все станет нормально.

 – Розали, пока все хорошо.

 – Поэтому-то я и извиняюсь заранее, потом будет поздно.

Она дала мне в руки тарелку с бутербродами-канапе и толкнула передо мной дверь.

Эдвард сидел хмурый. Я не знала, как исправить это выражение лица. Джейми, этот самый милый ребенок из всех, бегал туда-сюда со своими рисунками: "Это ты, это мама, это дедушка, это Рози, а эта горилла – Эммет". Розали постоянно подливала в бокалы Эдварда и Тани вино. Сначала наливала до середины, потом до краев. Я же предпочитала пить лимонад: уже после вчерашнего желание выпить отпало совершенно. Я и так была словно пьяная в окружении запахов выпечки, мяса и духов Розали.

 – Итак, Изабелла, – обратилась ко мне Таня под звуки биения вилок и ножей о тарелки. Я скривилась от того, как она меня назвала, но за всю жизнь я уже замучилась поправлять людей вокруг меня так сильно, что на этот раз стерпела. – У тебя есть муж?

Эдвард простонал и бросил с неприятным бренчанием столовые приборы на тарелку.

 – Ты можешь просто есть и не задавать свои идиотские вопросы каждый раз?

 – Эдвард, не будь олухом.

 – Я не олух, но ты лезешь в личную жизнь. Какого хрена?

 – Значит, мужа нет, – самодовольно произнесла Таня.

 – Хотя бы раз в своей жизни! Боже! – взмолился Эдвард. – Хотя бы раз в своей жизни ты можешь ничего не говорить?

 – Ты всегда меня затыкаешь! – воскликнула Таня, отпивая из бокала.

 – Потому что ты всегда несешь бред.

 – Нет, я развожусь, – ответила я спокойно, укладывая ножом остатки салата.

Эдвард раздраженно отвернулся, очевидно, злясь на меня за то, что я его не поддержала, но он же не хотел очередного скандала в доме, верно?

 – И какие твои планы в личной жизни? – спросила она, сужая глаза. Эммет подавился и начал кашлять.

 – Не нужно есть так быстро, как будто кто-то отнимет, честное слово, – сказала Розали, хлопая по его спине. На самом деле я думаю, что хлопки Розали мало чем помогали, точнее говоря, я думаю, что он их и вовсе не замечал, слишком огромным и сильным был.

 – Это очень вкусно, – сказал Эммет, широко мне улыбаясь.

Но это на меня не подействовало, я никогда не уходила от вызова, тем более сейчас, когда содержанка Эдварда пыталась смутить меня. Меня невозможно смутить таким образом.

 – Пока никаких, не думаю, что буду иметь какие-нибудь планы на личную жизнь еще как минимум год.

Плечи Эдварда вздрогнули, но он продолжал внимательно смотреть на то, как Эммет поглощал еду.

 – А как же дети?

Я опустила глаза на свою полупустую тарелку.

 – Хочешь еще салат, Белла? – спросила меня по-доброму Розали. Я с благодарностью посмотрела на нее и кивнула.

 – Заводить детей никогда не поздно, Таня. Я считаю, что разговор этот бессмысленный в данную минуту.

 – Но ведь это очень интересно, как незнакомые люди относятся к тому или иному аспекту жизни. Например, мою подругу Кейт называют старой девой, ей двадцать девять, но у нее нет детей. Ведь это неправильно.

Что за театр абсурда?

 – Заткнись ты уже, – сказал, точнее прорычал, Эдвард.

 – Ты так груб со мной.

 – Прекрати собирать всякую гадость и, может, я смогу с тобой разговаривать, как с адекватным человеком!

Я улыбнулась.

 – Это ничего, Таня, у всех разные взгляды на жизнь. Я хочу заработать денег, найти хорошего мужчину и ни от кого не зависеть, а кто-то мечтает сидеть ровно и ждать, пока кто-то оплатит их существование. Ведь так? Я не хочу быть чьей-то содержанкой до конца дней только потому, что родила ему ребенка.

Я опустила глаза и приподнялась, чтобы выйти покурить. Я знала, что еще чуть-чуть – и мой язык понесет мою речь в другом направлении, в том, которое может вызвать не просто скандал. Я ясно видела, как глаза Тани расширились и наполнились чем-то гадким, склизким. Я не понимала, зачем ей нужно выводить меня из точки равновесия, это не имело никакого смысла в моих глазах. Неужели она защищала свою территорию?

 – Розали, у вас можно курить на крыльце? – спросила я преувеличенно спокойным тоном.

Волна напряжение застряла где-то между рыбным пирогом и лицом Эдварда.

 – Пепельница на перилах, – сказал Эммет, не поднимая на меня глаза. Я знала, что перегнула палку, но старалась держать себя в руках. Как, черт возьми, я могла опуститься до такого?

Пепельница действительно была на перилах. Я схватила сигарету и вставила ее между зубов.

Спиной я почувствовала чье-то присутствие. Знакомые длинные пальца поднесли к моему рту огонь. Из дома послышались разговоры.

Продолжение тут