Фанфики
Главная » Статьи » Фанфики по Сумеречной саге "Все люди"

Уважаемый Читатель! Материалы, обозначенные рейтингом 18+, предназначены для чтения исключительно совершеннолетними пользователями. Обращайте внимание на категорию материала, указанную в верхнем левом углу страницы.


РУССКАЯ. Глава 36. Часть 1.
Capitolo 36. Часть 1


Оглавление:
Часть 2
Часть 3

Наш последний вечер в маленьком раю греческого острова проходит на балконе.
Багряный круг солнца медленно опускается за горизонт, утопая в розовеющем море, а волны ударяются о берег. Они уже крепнут, набирая мощь, и я не удивляюсь, что ночью обещают шторм. Впрочем, мы должны успеть улететь до его полноправного вступления в свои права.
В золотисто-розовом свете солнца Санторини становится будто миражным идеальным городком. Скалы, домики, спускающиеся вниз, витиеватые лестницы… кажется, их я полюбила больше всего здесь. Уж слишком необычны – все необычно.
- Спасибо… - я жмусь к Эдварду, задумчиво разглядывающему небо, устроив подбородок поверх моей макушки. Он в тоненькой хлопковой рубашке островитян и таких же, ей под цвет, брюках. Мы совсем недавно покинули постель, чтобы полюбоваться закатом, и для меня не секрет, что под этими брюками ничего нет.
…В этот раз все было иначе. Такое же робко-сумбурное начало, такие же постепенно набирающие силу поцелуи, такое же расположение на постели и даже поза – повторение. Только вот сегодня, как и все эти два дня, отпущенных на наш медовый месяц, Эдвард сделал все, чтобы прежде всего удовлетворить меня. Набравшись смелости и силы, набравшись решимости, он целовал, гладил и любил… меня. В каждом движении, слове или касании. Он стал чувствовать меня… и я, наконец, сполна почувствовала его. У нас все получилось.
- За что теперь? – усмехается, возвращая мои мысли к себе, Алексайо. Я получаю нежный поцелуй в макушку, а длинные пальцы сильнее обхватывают мою талию.
Сменив хлипенькие стульчики на большое кресло, что Эдвард принес из гостиной, мы смогли полноправно и удобно расположиться на нем вдвоем. Эдвард снизу, я сверху. У нас так и повелось.
- За рай, - не думая, отвечаю я, - внутри и снаружи.
Аметистовые глаза сияют. За эту без малого неделю на острове они наполняются такой жаждой жизни, таким светом, силой… я больше не боюсь, что они потухнут, я не вижу синих кругов под ними и цунами боли внутри. Эдвард счастлив – аметисты не врут мне. И еще больше он счастлив, судя по их северному сиянию в радужке, когда вот так вот держит меня.
- Рай нельзя создать в одиночку, - уверяет муж, легонько поцеловав мою скулу, еще синеватую со вчерашнего дня. Я имела неосторожность не закрыть верхние ящики кухонной зоны, и, когда так резко обернулась на зов Каллена, забыв о манке… благо, Эдвард первее меня поверил, что все в порядке.
- У тебя получилось, Ксай, - я нежусь в любимых объятьях, чуть выше подняв голову, чтобы видеть его, - ты доказал, что можно.
- Моя белочка со мной, - он ласково улыбается, отодвинув с моего лица вставшие между нами волосы, - вот залог рая.
- Ну, теперь ты от нее не отделаешься, - я демонстративно вскидываю вверх руку с кольцом.
Эдвард тут же перехватывает ее, с любовью поцеловав мой безымянный палец.
- А вот это – следствие этого рая, мое золото.
Широко улыбающаяся, я придвигаюсь по своему любимому телу ближе и тянусь к губам. Розовые, теплые, так хорошо выучившие меня за последние дни, они немного вспухшие от бесконечных поцелуев. А я все равно оставляю на них еще один. Не могу удержаться.
В свете заходящего солнца у Эдварда действительно черно-золотые волосы без намека на седину, переливающиеся на солнце. Высокий и широкий лоб сегодня гладкий, без нагнетающих ситуацию морщин, и даже их сеточка у глаз – от смеха. От улыбки.
- Ты безумно красивый… - шепчу я, с любованием глядя на глаза, на прямой нос, на чудесно очерченные скулы и волевой подбородок. Этому лицу не мешает его половинная недвижность, оно, так или иначе, прекрасно. Мне кажется, Эдвард похож на свою родную мать, в то время как Эммет унаследовал черты отца.
- Это все солнце, - пытается отшутиться он.
- Ага, - я с самым серьезным видом, поджав губы от улыбки, киваю, - и у нас с солнцем к тебе вопрос: почему ты никак не можешь в свою красоту поверить? Сколько раз мне нужно поцеловать тебя, Алексайо, чтобы убедить в этом?.. Или ты действительно не замечаешь, как смотрят в твою сторону островитянки?
- Они смотрят на тебя, - отрицает он, - и они думают, в чем дело… в деньгах? В связях? А может, действительно – в любви?
- Главное, что мы знаем, в чем дело. Мне все равно, кто и что скажет.
Эдвард понимающе поглаживает мои волосы.
- Я сделаю все возможное, чтобы это касалось тебя как можно меньше…
- Не надо. Я хочу наслаждаться этой любовью, - я с нежностью провожу несколько линий слева, вокруг его сердца, - я хочу постоянно о ней помнить. И пусть они завидуют.
Моему выводу Алексайо искренне смеется, ни грамма не пытаясь при мне держать лицо. Он открыт. Он свободен, наконец-то. Не представляю, как можно столько лет жить под маской Сурового. Как можно это вытерпеть.
Мой бедный…
Ну ничего. За один год людского горя и ужаса дают как минимум год счастья. Сколько бы у нас ни было времени, сколько бы его ни было у меня, я возмещу мужу сполна те дни и ночи, что пришлось провести в одиночестве, в темноте, с суровостью. И самое главное, что я намерена подарить ему, это покой. Он больше кого бы то ни было заслужил его.
Солнце опускается ниже, багряный круг теперь наполовину скрывается в воде и озаряет все вокруг ослепительным блеском красного. Как в сказке. Как…
Я вдруг ежусь, разглядев, как одна из красных отраженных полос касается белого камня лестницы. Он мгновенно темнеет и преображается, превращая полосу в кровь. И рядом с этой полосой, синий овал посередине лестницы будто бы съеживается, скукоживается, напоминая детскую фигурку.
Я прикусываю губу, неровно выдохнув.
- Что такое? – Эдвард расслабляющими, успокаивающими движениями поглаживает мои плечи. В умиротворенных аметистах пока тихо, но наружу уже пробивается беспокойство.
Я оглядываюсь на лицо Ксая, где правая часть бледнее левой, и картинка на полу оживает окончательно.
Мой маленький храбрый мальчик.
- Как они посмели тронуть тебя? – горько бормочу я, уже обе ладони укладывая на его лицо.
Эдвард в недоумении, хоть и мои касания ужасно ему приятны.
- Кто, Белла?
- Ваши с Эмметом… мучители. На Родосе, - сглатываю, сморгнув одинокую маленькую слезинку.
Каллен изумленно моргает перестроившейся теме.
- Эй, - ему абсолютно точно не нравится горечь в моем голосе, - солнце, это было так давно! Это было даже задолго до твоего рождения, а ты тут… уже все прошло.
Подобное успокоение на меня не действует. Взгляд снова касается кровавой полосы и овала лестницы, и уже вторая слезинка повторяет путь первой.
- Эммет сказал, дело в кулоне… почему ты не отдал им этот злосчастный кулон?
Эдвард немного удивляется моей осведомленности, нахмурив бровь. Но говорит он со мной все так же мягко, как с неразумным ребенком:
- Он был мне очень дорог. Как ты, наверное, знаешь, он принадлежал моей матери.
- Но тебя же могли за него убить! – поразившись правдивости этих слов, ужасаюсь я. – Твоя мама была бы рада знать, что тебя убили за него?
- Эх, Бельчонок, - Эдвард обнимает меня, поднимаясь выше на кресле и увлекая за собой. Вот я уже сижу на его коленях, а обе ладони мужа касаются моего лица, стирая слезинки и поглаживая кожу, - мое солнце, ты слишком много думаешь о прошлом и о том, что могло бы быть. Посмотри – я здесь. Я жив, здоров настолько, насколько может быть здоров такой старик, и я люблю тебя, - его голос, взгляд, касания так и пышут нежностью, - и знаешь, мне кажется, это и есть награда. Мне нужно было заслужить тебя, и мне помогли. А если это так, то я бы никогда не отказался все повторить, зная, что ждет в конце, - он заканчивает, тепло целуя мой лоб, а затем легонько потершись носом о мой нос.
- Старик, - фыркаю я, поразившись самому звучанию этого слова, - ты выдумщик, Алексайо…
- Констатация факта, - заприметив мою улыбку, он сам улыбается шире, - и поверь, мне вдвойне приятно, принимая это во внимание, что ты здесь.
Я подаюсь вперед и крепко, так, чтобы не разжать, обнимаю его за шею.
- Во-первых, не старик, а взрослый, мудрый и самостоятельный мужчина. А во-вторых… - я чмокаю его нос, - я всегда буду здесь.
Череда поцелуев, следуя от левого виска к правому, свадебным обручем обходит мои волосы.
- Вот за это мое главное спасибо, - любовно шепчет Эдвард.
И все же я не понимаю. Как не хочу понять, не могу.
Выдерживаю минуту, а может быть, две, позволяя себе почувствовать сполна, что Эдвард говорит правду. Что с ним все хорошо.
- Неужели дети могут быть такими жестокими? – вопрошаю, отстранившись назад. Моя голова теперь на плече Ксая, а добрые глаза гладят не хуже пальцев, обосновавшихся на щеке.
- Могут, Белла. Дети куда более жестокие, чем многие взрослые, - он говорит уверенно, убежденно, будто со знанием дела. Я морщусь.
- Ты хочешь сказать мне, что был жестоким ребенком? – сам вопрос – уже глупость. Более нежного, сострадательного и склонного к эмпатии человека я еще не встречала в своей жизни.
- Я бы стал им, - серьезно кивает Эдвард, и багряный кровавый луч, сползая со ступеней, обращается к его лицу слева, - и Эммет бы стал, если бы не Карлайл и Эсми.
- Ну что ты…
- Белла, - Алексайо приникает той самой щекой к моей макушке, задумчиво глядя на море, - жизнь без родителей вносит в характеры детей коррективы. Они должны сами заботиться о себе, думать о том, что есть и где спать, зная, что не зарабатывают денег… не могут… и тут только воровство и остается.
- Ты так говоришь, будто простил их.
- А я и простил, - мой Ксай с теплой улыбкой целует мой лоб, - им не повезло, Белла. А мне повезло. Нам с Эмметом.
При упоминании брата его лицо стягивает горечь. И на сей раз я против ее существования, разглаживая собравшиеся на лбу и у губ морщинки, глядя с нежностью прямо в глаза.
- Вы это заслужили.
- Чем? Чем мы лучше любых других беспризорных греческих мальчиков? – Эдвард убежденно качает головой, - Карлайл и Эсми были очень добрыми людьми, очень сострадательными. Это был их медовый месяц, понимаешь? Они ждали друг друга всю жизнь и наконец остались вдвоем… и пошли за устрицами, - он хмыкает, возвращая блеск и добрую радость в свои глаза, - а мы в это же время оказались в порту, под оливой. Карлайл… мне долгое время казалось, что он ангел. Обо мне никто так не заботился, как он в первые дни. Им с женой надо было возвращаться в Америку, к работе, к делам, к собственной новой, светлой жизни. А они больше месяца провели на Родосе, просиживая в больнице сутками, чтобы ни я, ни Эммет не чувствовали себя брошенными. Чтобы нам не было больно снова остаться одним.
На лице Эдварда огромное количество неизмеримой, непередаваемой благодарности к приемным родителям, что сквозит в каждом слове, каждой эмоции. Но в то же время там и недоумение, непонимание… и вера в святость. Потому что иного объяснения не найти.
- Они полюбили вас, - ласково протягиваю я, очертив контур его щеки. Стирая с нее кровавые солнечные блики.
- Да, - он не спорит, - отец говорил, с первого взгляда. Хотя я не знаю… по сути, они могли усыновить Эммета, у него была не очень серьезная травма, и вернуться, не задерживаясь. Но им хотелось еще и меня забрать с собой.
- Почему тебя постоянно это удивляет? – с болью спрашиваю, не удержавшись. Обвиваюсь вокруг мужа всем телом, наглядно демонстрируя свою близость, - все тебя хотят, ты всем нравишься, Эдвард.
- Это напоказ, моя девочка, - он чмокает мою макушку, - и это сейчас. А тогда… с пересадками кожи, с пластической операцией, с бесконечными ранами и невозможностью даже есть по-человечески – мало бы кто на это согласился.
У меня в груди что-то обрывается. Если можно прижаться к нему еще сильнее, если можно закрыть его собой полностью, я пытаюсь это сделать. Я никому больше не позволю его тронуть.
- Тебе было очень больно? – голос вздрагивает.
Алексайо утешающе ерошит мои волосы.
- В больнице да. А в драке… я быстро отключился, если тебя это успокоит. Эммет нет. Ему было… очень больно. И думать, и смотреть на все это… у меня до сих пор в ушах стоит его крик.
«Я орал, Белла, я орал как резанный, а они его били, били, били… я думал, он не выживет».
При всем том негативе, что из-за недавних событий окутывает для меня образ Медвежонка, мне и его становится жаль. Маленькие мальчики такое не заслужили. Они не должны были это испытывать. Это грех, насылать такое на детей. И Богу, есть он или нет, должно быть это известно…
- Эммет простит тебя, - тихонько обещаю я, зная, что волнует Аметистового сильнее всего. И я знаю, что так или иначе, чтобы ни случилось, Эдвард всегда его прощает. В нем просто не умещается обида.
- Эммет плохо прощает, - муж облизывает губы, - это… наверное, это последствия той части детства, о которой ему сложно вспоминать. Он так и не простил тех цыганят. Он был в ужасе и метал молнии, узнав, что я к ним еду.
Мои глаза округляются.
- Ты к ним поехал?
Алексайо усмехается, качнув головой в знак согласия. И глаза его становятся еще добрее.
- Лет через семь после всего этого. Мне было 12, когда случилась драка, соответственно – в 19. Как ты, - он хмыкает, с особой нежностью поцеловав мою щеку, и с улыбкой встречает тронувший ее румянец, - я нашел ту оливу на Родосе и их σπίτι. Дом. Там было очень много детей. И все они были ужасно голодными.
- Ты накормил их?
- Мне хотелось хоть как-то помочь им, Белла. Я договорился с хозяином одной из булочных, чтобы он кормил их хотя бы раз в день, и заплатил ему. Он мне обещал.
- Они тоже, наверное, считали тебя ангелом, - я с обожанием и восхищением смотрю в его глаза, столь необычные и чарующие при свете заходящего солнца. Кто бы еще так поступил? Ну правда. Кроме этого мужчины? Как же глубоко в нем укоренилось желание помогать…
- Не знаю, кем они меня считали, - Эдвард хмыкает, смутившись моего взгляда, - но знаю другое – любой ребенок в душе остается ребенком, чтобы он ни делал и чем бы не вынужден был заниматься. Меня предупреждали, что они обворуют, снимут с меня последнюю нитку, если пойду туда. Но Белла – я пробыл с ними больше суток – и у меня ничего не пропало. Ни одной монетки.
Он смаргивает прозрачную соленую пелену, сфокусировав взгляд, и голос его смягчается, налившийся грубостью при упоминании тех, кто говорил о воровстве и последних нитках. Пальцы на моих волосах мягче и трепетнее, а поцелуи обретают очень большую, окрыляющую силу.
- Ты святой человек, Ксай, - озвучиваю свое мнение я, усевшись на его коленях и накрывая руками обе половины лица – ту, что в тени от уже ушедшего солнца, и ту, что еще под ним. Красную. – В тебе столько любви, столько… понимания. Я не думала, что такие люди еще существуют. Ты правда ангел, Эдвард.
Он с любованием встречает то, как смотрю на него, что говорю, что делаю, поглаживая щеки… но во взгляде мягкое осаждение. Вера и осаждение одновременно.
- Ангел, святой, меценат, благотворитель… о нет, Белла, нет, - он качает головой, видимо, вспоминая свои прозвища, - я просто знаю, что это такое, когда ты никому не нужен. Это убивает – особенно в детском возрасте. Они считают, я покупаю им подарки на Новый год и жертвую на приюты потому, что хочу уменьшить количество налогов… - на миг лицо Эдварда становится очень грустным, - но я просто хочу им помочь. Я хочу, чтобы они хоть что-то счастливое запомнили из своего детства.
- Ты даришь подарки приютам? – мой голос окончательно садится и теперь дрожит при каждом слове.
- Дарю, - смерив меня внимательным взглядом, муж все же соглашается, - я приезжаю в пять тех, что ближе всего к Целеево… а остальные покрывает фонд. Москва и Подмосковье. К моему огромному сожалению, на всю Россию его просто не хватает.
Господи. Москва и Подмосковье. Все детские дома.
У меня не хватает слов.
- Анна тоже была из приюта… - срывается против воли первая проскочившая мысль.
Эдвард хмуро кивает.
- Да. Но ты знаешь, при каких обстоятельствах мы встретились.
Я сожалеюще глажу его плечи, одновременно целуя обе щеки.
- Ты из-за нее потом никого не усыновил?
Эдвард тяжело вздыхает.
- Мне не хватило решимости, - честно и отрывисто признается он, - я потерял ее и боялся потерять еще одного ребенка. Я бы не смог… это пережить.
Я не выдерживаю.
Обхватываю Серые Перчатки руками, что есть мочи прижимая к себе, и глажу его спину, плечи, затылок – все, до чего могу дотянуться. Я без конца и края целую его лицо, особенно щеки, ерошу волосы, снова ставшие черными от почти ушедшего под воду солнца, присваиваю себе губы.
- Как ее звали?..
- Кого? – неслышно выдыхает не ожидавший моей атаки муж.
- Твою мать?
- Эсми, - его голос благоговеет перед этим именем.
- А вторую?.. То есть первую. Родную маму, Ксай? Ту, которая заложила в тебя все то прекрасное, что в тебе есть?
Эдвард осторожно отстраняет меня на мгновенье, чтобы ответить:
- Ангелина, - аметисты наливаются слезами, от которых у меня стынет сердце, и все же эти слезы – добрые, счастливые, любящие, - и знаешь, Белла, вот она точно была ангелом. Как Эсми. Мне безумно повезло, что в моей жизни было целых пять ангелов, которые столько раз меня спасали…
- Пять?.. – не понимаю я.
- Пять, - уверенно повторяет муж, перед тем как перечислить всех, - мои матери и Карлайл – трое, мой Малыш, Карли – четверо, и та, кто подарил мне свет среди непроглядной темноты – ты, Белла. Моя жена.
Я всхлипываю, не удержавшись.
- Ангелы обитают вокруг ангелов, Эдвард…
Он смущенно щурится.
- Мне все равно, так это или нет. Я просто счастлив… Бельчонок, радость моя, тебе не передать, как я счастлив, что моя жизнь сложилась именно так. Что ты сейчас здесь. Что ты – моя.
- Мой, - сморгнув слезы, уверенным тоном отвечаю я, набрасываясь на мужа снова, еще крепче обнимая его, - мой, мой, мой… теперь я буду о тебе заботиться. Я никому не позволю тебя обидеть, мой Ксай. Я тебя очень сильно люблю!
Эдвард ничего не говорит. Я чувствую, как сбивается его дыхание и тройка-другая соленых капель касается моих рук, оставшихся на его лице, а поцелуи, стремящиеся компенсировать это, ощущаются по всей верхней половине тела. И они говорят куда больше, чем слова. Мерцающие, светящиеся фиолетовые глаза, которые встречают меня, едва отодвигаюсь, дабы их увидеть, говорят больше слов. В них до сих пор слезы.
- Люблю тебя… - шепотом повторяю я, приникая своим лбом ко лбу мужа, - только тебя… всегда тебя…
Солнце окончательно прячется за горизонт, небо становится розово-фиолетовым с проблесками желтого, а море расходится сильнее. Только даже его волны будто добрые, убаюкивающие, пусть и шумят. И ветерок, и теплый вечерний воздух, и то, как постепенно загораются за синими ставенками окошки волшебных домиков… нам возвращают ощущение сказки.
Смешно. Теперь я действительно не хочу уезжать. Не хочу думать, что будет в России. Не хочу думать, что еще ждет нас там. Хочу просто любить Эдварда – здесь. Быть с ним одним целым, смотреть на то место, где мы обвенчали души… и видеть море.
Единственная причина, по которой хочется домой – Каролина. Мой Малыш должна знать и видеть, как мы оба любим ее. Она не должна страдать.
- Белочка, что ты делаешь? – на лбу Эдварда прорезается морщинка, но не грустная, скорее удивленно-смешливая. И его полуприкрытые глаза открываются, поглядывая на меня с интересом.
- Что?..
Алексайо догадывается, что я здесь, судя по всему, ни при чем.
Придерживая мою талию, он наклоняется вперед и смотрит вниз, под наше кресло.
Недоуменная, я обращаюсь туда же, держась за его талию, чтобы не упасть.
…Виновник находится быстро. Мой старый знакомый, дымчатый кот с розовыми ушами, любитель молока, с удовольствием трется спинкой о ногу Аметистового. И щурится так, будто бы что-то знает, но не может, не решается сказать.
Ксай усмехается, отыскав причину прикосновений к себе, и осторожно чешет кота за ухом.
- Ты подсылаешь ко мне кошек, солнце? – ласково зовет он, взглянув глазами, в которых уже высыхают все слезы, на меня.
- Нет, - я быстро, но осторожно, чтобы не задеть ни одного из присутствующих здесь мужчин, спускаюсь ногами на камень балкона. И приседаю перед старым знакомым, улыбаясь ему. - Привет островитянам, котик.
Эдвард, чьи колени освободились, по-человечески садится в кресле.
- Ты его знаешь?
- Конечно, - я тоже, последовав недавнему примеру мужа, чешу кота под ушком, - он третий день кушает у нас, поэтому, можно сказать, мы близко знакомы.
- Кушает у нас?
- Он любит молоко и сыр, как удалось обнаружить, - я с улыбкой оборачиваюсь к Алексайо, - поэтому у нас они так быстро заканчивались. Каюсь, Ксай.
Эдвард усмехается, глядя на меня с внимательным интересом.
- Тебе нравятся коты, Белла?
- Кому не нравятся коты? – я глажу спинку своего нового друга, подмигивая его серым глазам, - гораздо больше, чем собаки, да.
С содроганием вспоминается тот пес, что напугал нас с Розмари возле детского парка. Кажется, тогда я перестала питать чрезмерно теплые чувства к собакам…
Алексайо задумчиво наблюдает за нашим с Пушистым взаимодействием, как-то странно поглядывая на розовое небо, постепенно затягивающееся ночными облаками. Они серые, большие и… тоже пушистые. Как кот.
- Хочешь его? – вдруг спрашивает муж.
- Кого? – я удивленно изгибаю бровь, к нему обернувшись.
- Кота, - Эдвард говорит на полном серьезе, его лицо это подтверждает. А глаза горят вопросом.
- Кота?..
Мужчина поднимается со своего кресла, приседая рядом со мной. Представитель семейства кошачьих, будто почувствовав хозяина, сразу же переметывается на его сторону, подставляя свою мордочку под большую калленовскую ладонь.
- Смотри, - Ксай привлекает мое внимание к левому ушку кота, - видишь, чуть-чуть срезано? Треугольник.
И правда. Крохотный кусочек кожи, как раз в форме озвученной геометрической фигуры, отрезан. Шерсть вроде бы должна затенять его, но там она выбрита. Причем основательно.
- Что это?..
- Клеймо, - Эдвард хмыкает, - этот кот прошел обязательную кошачью вакцинацию на Санторини и помечен как тот, кто здоров и может спокойно передвигаться по острову.
- Обязательную вакцинацию, Эдвард?..
- Здесь слишком много туристов и детей, - пожимает плечами Алексайо, - чтобы подвергать их опасности. Все коты должны быть здоровы. При всем том, что их не трогают и не выгоняют, ведется строгий подсчет популяции, делаются прививки и осуществляется кастрация. Правда, этому пока повезло…
Кот горделиво поднимает голову, словно бы понимая, о чем мы. У него пушистый хвост, но сама шерсть достаточно короткая. И на ней замысловатый черный рисунок поверх серого цвета.
- Ты привезешь его в Россию?
Эдвард, присев на корточки, мне улыбается.
- Если ты хочешь. А если нет, я могу купить тебе котенка… уже в Москве.
Кот обиженно мяукает, привлекая наше внимание. Его глаза – большие, серые, внимательные – следят за каждым нашим шагом. И что-то в них такое грустное… я изумляюсь.
- Каролина давно хочет котика…
Алексайо оценивающим взглядом проходится по островитянину.
- Думаешь, он ей понравится?
- Думаю, да, - я протягиваю руку и кот сразу подстраивается под нее, еще раз мяукнув, - смотри, какой он ласковый. А если нет, если вдруг Эммет не захочет, он поедет жить к нам. М-м?
Аметист усмехается моему плану, наклоняясь и чмокая в макушку.
- Значит, не котенок, солнце?
- Зачем же, - я улыбаюсь и коту, и мужу, приобнимая того за спину, - мне всегда нравились мужчины постарше…
Эдвард разражается чудесным мелодичным смехом, с нежностью глядя на меня, и смущенно мотает головой.
- Ну, раз так…
Я целую его щеку, невесомо потеревшись о нее носом. И уже потом обращаю все внимание на кота, напрягшегося при озвучении ответа.
- Поздравляю, мистер Островитянин, - я ласково касаюсь его пострадавшего на благие цели ушка, погладив шерстку, - вы меняете место жительства. Отныне вы – русский кот.
…И теперь мы с Эдвардом смеемся оба. Громко.

* * *


Вероника спускается вниз как раз тогда, когда Эммет снимает с огня закипевший, засвистевший чайник.
В своем вчерашнем облачении, состоящем из юбки и блузки, медсестра неловко поглядывает на широкие перила лестницы, выбеленные арки в греческом стиле и чересчур большую кухню, на которой расположился хозяин.
Чайник находит свой приют на резиновой подставке.
- Доброе утро, Ника, - Эммет приветственно кивает, поворачиваясь к своей гостье, - я как раз собирался к вам подняться. Проходите.
Он в темной рубашке и черных джинсах, что делает фигуру еще больше и внушительнее. Ника невольно испытывает трепет перед этим прямым воплощением римского бога войны. Кажется, недавно вышел фильм… Геракл, да. Вот. Геракл выглядел так же.
- Доброе утро, Эммет Карл… - она прикусывает губу, наткнувшись на хмурый взгляд серо-голубых глаз, и сама себе качает головой, - извините, Эммет. Это уже почти привычка.
Мужчина галантно отодвигает один из стульев перед медсестрой.
- Присаживайтесь. Ничего, Ника, привычки тоже можно преодолеть, - подчеркнуто четко произнеся то ее имя, которым просила называть, пожимает плечами Каллен.
Усмехнувшись, Вероника делает несколько шагов до своего места и аккуратно опускается на мягкую подушечку стула.
Эммет становит на стол перед ней чашку с дымящимся черным чаем. Всю ту же, ночную – оранжевую.
- Как чувствует себя Каролина?
- Гораздо лучше, спасибо, - Эммет впервые за двое суток так искренне, пусть и незаметно, улыбается, - у нее стабильно не выше тридцати восьми.
Отсутствие температуры – идеальный вариант. Однако после сорока тридцать восемь – не температура.
- Педиатр?..
- Педиатр будет к десяти. Она как раз проснется, - Каллен наливает чашку чая и себе, присаживаясь на отдалении стула от Вероники, чтобы не смущать ее. Девушка чувствует себя неловко, а усугублять эту неловкость в планы Медвежонка не входит.
- Она просыпалась ночью? – Ника берет небольшую печенюшку из картонной коробки, расположившейся на столе. Вокруг нее устроились вчерашние конфеты, сушки, какие-то крендельки.
- Дважды, - не стирающий с лица удовлетворения тем, что медсестра интересуется своей пациенткой, Эммет кивает, - она просила воды, затем снова засыпала.
- Это хорошо, - Фиронова откусывает маленький кусочек печенья, не обращая внимания на то, что обычно не ест мучного, - но в течение дня лучше поите чаем. В идеале – с малиновым вареньем.
Она говорит это, озвучивая стандартные рекомендации и сначала не понимает, что вызывает в них смех. Ее собственный, с ширящейся улыбкой и такой… веселый.
Но едва взгляд снова касается хозяина, едва вспоминается первая ассоциация, связанная с ним, приходит прозрение.
Малина.
Медведь.
Варенье.
Внимательными серо-голубыми глазами наблюдая за своей гостьей, Эммет подмечает смешинки в ее взгляде. И сперва тоже недоумевает, взглянув почему-то на свой чай, а потом…
И он улыбается. Широко и искренне, даже против воли.
- Малиновое – есть, - хмыкает он. И облизывает губы.
- Вы ради Бога простите, - оправдывается Вероника, покраснев, - просто, когда мне рассказывали о вас в больнице… ни у кого иного сравнения не находилось.
Эммет почти горделиво отпивает немного чая из своей кружки. По его кивку видно, что не обижается, и у Ники отлегает от сердца. Ей не хочется его обижать.
Но через минуту Эммет серьезнеет.
- Плохо только то, - задумчиво говорит он, - что медведи раздирают насмерть… не боитесь?
Вероника замирает с чашкой в руках, из-под ресниц посмотрев на мужчину. Он, такой большой, необхватный, серьезный, хмурый… и все с теми же морщинками у глаз, парочкой седых волос и потрясающей внимательностью, подмечающей каждое шевеление наверху. Наверняка дверь Карли приоткрыта.
- Не боюсь, - уверенно заявляет медсестра, не допустив на лице ни единого сомнения, - просто медведей не надо задевать за живое. И особенно недопустимо обижать их медвежат.
Изумленный Каллен поднимает на девушку глаза.
Она ответно смотрит на него, не опуская взгляда. Она убеждена в том, что говорит.
И как удивительно красиво ее лицо в этот момент: с правильными чертами, темными глазами, русо-золотистыми волосами, подвивающимися на концах… и таким взрослым, мудрым взглядом.
- Сколько вам лет, Ника? – вдруг спрашивает Эммет, поправ правила приличия. Он придвигается к гостье поближе, внимательно за ней следит.
Вероника почему-то совсем не смущается.
- Двадцать шесть.
Мужчина вздыхает. Фиронова ощущает аромат грейпфрута, судя по всему, являющегося его парфюмом, а потом видит, как углубляются бороздки на широком лбу.
- В таком случае, вы очень мудрая молодая девушка, - подводит итог Эммет. И возвращается к своему чаю, даже не глядя на печенье на столе.
Медсестре не нравится хмурость бровей хозяина и его возвращающаяся мрачность, но она не знает, что на такое отвечать. Она даже не понимает значения фразы, которая вроде должна звучать комплиментом, но кто его знает… и потому молчит.
А в такт ей молчит вся кухня, наполнившаяся утренней тишиной. За окном мрачно, сгустились тучи, но дождя не обещали, ведь сырая мокрая земля и без того будет хлюпать под ногами. Весна… когда же уже весна?..
Внезапно, будто что-то вспомнив, Эммет резко поднимается со стула. Скрип дерева о плитку ударяет наотмашь слух, зато подчеркивает бас хозяина:
- Спанакопита, - сам себе говорит Каллен. Он отходит от стола, направляясь к холодильнику – огромному, как три никиных в ее квартире, и выуживает оттуда блюдо в фольге, - у меня есть, чем накормить вас, Вероника.
- Спана?..
- Спанакопита, - Эммет со знанием дела отрезает два куска чего-то слоеного и кладет их на тарелку, - греческий пирог. Моя Голди приготовила его вчера вечером, поэтому сегодня он должен быть особенно вкусным.
Пирог отправляется в микроволновую печь, а Ника, подметив нужное словосочетание, тихонько спрашивает:
- Голди – это мама Каролины?
Медвежонок усмехается, поворачиваясь к девушке лицом. Он опирается руками о гранитную поверхность тумбы, ожидая характерного писка микроволновой печи.
Выглядит в эту секунду еще больше и еще выше, чем есть на самом деле. И куда, куда темнее. Прямо-таки постер-иллюстрация к недавно вышедшему «Выжившему», которого терзал такой же медведь.
- Голди – ее няня, - докладывает, с трудом удержав голос в нужном звучании, не грубом и не страшном, а просто с долей неприятия, Эммет, - а мать…
Фиронова с хмуростью наблюдает, как большие ладони хозяина сжимаются во внушительные кулаки. Против воли она немного отодвигается назад на своем стуле.
Эммет замечает. Морщины на его лбу удваиваются, а глаза темнеют.
- Нет у нее матери, - резко обрывает он, буквально выдернув пирог из микроволновки, - и не будет.
Девушка с недоумением смотрит на свою дымящуюся тарелку с угощением, которую мужчина ставит прямо перед ней. Вилка, салфетка – все прилагается. Даже соль появляется на столе, только уж больно громко с ним сталкивается солонка.
- Извините, Эммет Карлайлович, - неловко просит Вероника, почувствовав, что тема о матери очень болезненна.
Каллен опускается на стул рядом, в отдалении шага, и придирчиво смотрит в глаза медсестры. Едва ли не враждебно.
- Сколько я вам должен, Вероника Станиславовна? Сто долларов? Сто пятьдесят? Давайте двести. Двести хватит?
И тут же, как по волшебству, на поверхность стола перед медсестрой кладется две стодолларовые купюры. Даже не в рублях.
Ника пожимает плечами, хоть и осознает рискованность такого поведения.
Почему он разозлился?
- Ноль.
- Что «ноль»? – кривится мужчина, придвигая бумажки ближе к ней, - десять дежурств, я все помню. Берите.
Но упрямая, как и он, медсестра неумолима. Порой игры с огнем доставляют удовольствие.
- Не возьму, Эммет. Извините.
В этот раз, смутно догадавшись, в чем причина, она не употребляет отчества. И чуть смягчает Медвежонка, хотя тот уже свирепеет. По-настоящему.
- Вы помогли Каролине, Ника. Я обязан с вами рассчитаться. Я обижусь, если вы не возьмете деньги.
Медсестра с мягкой улыбкой отодвигается назад, так и не притронувшись к спанакопите.
- А я обижусь, если возьму их. Прошу прощения.
Эммет нависает прямо над Фироновой, грозно глядя в глаза. Линия его рта нахмурена, ноздри раздуваются от неглубокого дыхания, во взгляде самая настоящая сталь, а ладони чуть подрагивают. Но не действует. Его вид не действует, его слова, его поведение… ничего не действует. Она действительно не возьмет. И смотрит, к тому же, не отрывая взгляда, не пряча его.
Смелая. Чересчур.
- Я же… - рычит, намереваясь что-то сказать, Эммет. Но вынужден остановиться.
Детский голосок со стороны лестницы, на которую из кухни лишь на одну треть открывается обзор, слабо окликает его:
- Папа?..
И Ника, и Медвежонок синхронно оборачиваются назад.
Каролина в своей недлинной сорочке, с накинутым на плечики одеялом, стоит посередине лестницы. Ее волосы взлохмачены, личико бледное, серо-голубые водопады смотрят настороженно и очень грустно. Малышке нехорошо.
- Котенок, - Эммет, мгновенно оставив и медсестру, и деньги в покое, спешит к дочери. Она молча протягивает ему ладошки, едва не скинув одеяло, но папа успевает подхватить их обоих, - ты почему не в постели? Меня надо было просто позвать. Пойдем-ка.
Однако в планы девочки явно не входит возвращаться в спальню. В ее влажных глазках все еще присутствует мутность и болезненность, но уже далеко не такая, как вчерашней ночью. Карли упрямо качает головой, слабо упираясь ладошками папе в грудь.
- Не хочу…
- Там тепло и уютно, Малыш, - Эммет чмокает лоб девочки, уговаривая его не быть слишком горячим, и все же поднимается на ступеньку выше, - я принесу тебе чая… с малиной. Хочешь малины?
Юная гречанка, хмуро качнув головой, не убирает ладошек. Не соглашается.
- Давай пить чай здесь, - указывает на кухню.
- Зайка, в постели удобнее…
- Постель неудобная! – ее взгляд вспыхивает проснувшимися слезинками, а уголки губ неумолимо опускаются, демонстрируя крайнюю степень расстройства, - папочка, ну пожалуйста… хоть чуть-чуть… не в спальне…
Эммет тяжело вздыхает. Спорить с ней – еще одно гиблое дело.
- Кружка чая, солнце. А потом в кроватку, договорились?
Слезы Карли высыхают. Она благодарно кивает.
В кухню Медвежонок возвращается уже с дочерью. Он проносит ее мимо медсестры, вместе с ребенком усаживаясь на стул напротив Ники, и только теперь, за все двенадцать часов, Каролина, кажется, замечает свою спасительницу.
Ее глаза округляются.
- Привет, Каролина, - ласково здоровается девушка, тепло взглянув на маленькую пациентку.
- Цветик-Никисветик…
Эммет с удивлением к бормотанию малышки выясняет, что Ника понимает, о чем речь. Она улыбается.
- Я рада, что ты запомнила нашу игру, Каролина.
Девочка кивает, но потом недовольно отводит глаза.
- Но я не буду больше в нее играть. Иголочки это больно…
- Никаких иголочек, - заверяет Вероника.
- И в больницу я не поеду, - куксится Карли, - я дома… папочка, я дома! Пожалуйста!
Эммет успокаивающе гладит ее густые черные волосы. Ника подмечает – полное отражение своих. И такие же брови, ресницы, похожие черты лица. Не глядя на то, что Каллена нельзя назвать уж очень красивым мужчиной, в нем определенно что-то есть. И это «что-то», такое красивое, нежное, воплотилось на лице его малышки. Какая же, должно быть, красивая у нее мама. Где эта ее мама? Что значит – нет? Умерла?..
На пальце русского медведя нет обручального кольца.
- Никакой больницы, Малыш, - обещает он.
- Да, - подхватывает Вероника, подмигнув Эммету, которого самого после вчерашнего такая новость радует больше всех, - теперь ничего этого больше не надо, даже больницы. Только чай. И ты скоро поправишься.
Она оглядывается вокруг, подмечая, где у хозяина стоят чашки.
- Давай я сделаю тебе, - и с готовностью, второй раз за минуту изумив хозяина, поднимается со своего места.
- Варенье вверху, справа… - только и может протянуть он.
Совсем скоро перед Каролиной появляется чашка с чаем нужной температуры и достаточной малиновой наполненности. Девочка тоже удивлена.
- Спасибо.
Медвежонок сглатывает, чуть запоздав с благодарностью, прозвучавшей ответным эхом. Он удобно усаживает дочку на коленях, поправив ее одеяло, и целует в макушку, когда та пробует чай.
Что делает эта женщина? Не принимая денег, отказываясь от платы за проведенную здесь ночь, она с утра еще и заботится о Каролине… зачем? Какова истинная цель?
Ника не похожа на корыстную особу, но если так… смысл?
Теряющийся в раздумьях Эммет растерянно глядит на чашку с малиновым чаем в руках дочери.
- Не за что, - тем временем с улыбкой отвечает им обоим медсестра. Она с мерцающим в глубине глаз любованием наблюдает за тем, как уютно малышка сидит у папы на коленях, как ей нравится это чувство комфорта, безопасности… и как постепенно от чая у нее розовеют щечки. Здоровые.
Вероника поймала себя на мысли еще тогда, несколько недель назад, что переживает за внешность этой маленькой, такой красивой девочки. И теперь, слава богу, видит, что ссадины никак на ней не сказались. И малюсенького шрама нет.
Ника хмыкает.
Если у нее когда-нибудь будут дети… если кто-нибудь захочет с ней детей… пожалуйста, пусть они будут хоть чем-то похожи на эту малышку. Она действительно папино сероглазое сокровище… создание, размягчающее сердце настоящего медведя, что далеко не каждому дано… и красавица, к тому же.
Она будет очень счастливой.
- Поправляйся, Каролин, - искренне желает Вероника.
И таки пробует свою подогретую спанакопиту, едва не испытавшую на себе всю мощь хозяйского гнева.

* * *


…Все-таки шторм нам пришлось переждать на острове.
Вылет был отложен на три часа, за которые мы успели добыть Пушистому кошачью переноску, и уже потом, все вместе, отправились домой.
Теперь греческий подарок Каролины, уютно свернувшись калачиком на своей розовой подстилке, дремлет за металлической решеткой. Его место на отдельном кресле напротив и нет необходимости держать переноску на руках. Это очень удобно, потому что все, чего мне хочется сейчас, это обнимать мужа.
Сегодня я увидела, что за блюдо «Ревность по-эдвардовски» и как его едят: при посадке в самолет один из помощников пилота, взглянув на меня, многозначительно подмигнул, а затем, думая, что муж не видит, умудрился даже послать какое-то подобие воздушного поцелуя…
По-хищному медленно Эдвард обернулся к нему, спрятав меня к себе за спину, и, судя по лицу парня, произнес очень нехорошее, зато очень красноречивое слово одними губами.
А потом, дабы довершить начатое, совершено по-мальчишески обхватил меня за талию, буквально перенеся через раскрытую дверь самолета.
В награду, перед моим смехом, Алексайо все же получил благодарный и теплый поцелуй.
- Оправдываете свое имя, Защитник…
- Ты – моя, - на полном серьезе, склонившись ко мне для ответа, объяснился муж. Четко и лаконично.
- Да-да, Ксай. Об этом точно можешь не беспокоиться, - я обхватила его за шею, прижавшись к груди, - только твоя.
…Сейчас полет проходит нормально и спокойно, без лишних ревностных реакций.
Самолет Эдварда представляет собой небольшое летательное средство с уютным салоном и шестью креслами внутри. Все они из светлой кожи, все чудесно пахнут и имеют собственный выдвижной столик. Не знаю, кто занимался дизайном внутренней части самолета, однако здесь все равно чувствуется рука Эдварда – в стиле и расположении объектов. Все изысканно, но удобно и красиво – как он любит.
Я выглядываю в иллюминатор, оторвавшись от изучения салона.
Шторм отступает – тучи расходятся, ветер стихает до нужного уровня и море под нами чуть синеет в темноте. Прежде оно было смольно-черным.
- Боишься? – Эдвард, умиротворенный атмосферой полета, расслабляюще перебирает мои волосы.
- Чуть-чуть… - поежившись, признаюсь ему я. От былого веселья почему-то не осталось и следа.
- Падать мы не собираемся, золото, не беспокойся.
Я удобнее устраиваю голову на его плече, негромко вздохнув. Выходит горше, чем хотелось бы.
- Правда не собираемся, - баритон становится медовым, ласковым, а мои волосы получают несколько поцелуев сразу после прикосновений мужа, - ты что…
- Я не про падение.
Эдвард понимает.
- Дома все будет так же, Бельчонок, - обещает он, крепче прижав меня к себе, - я теперь твой, ты знаешь. У тебя есть доказательство, - он кивает на наши кольца, - все будет хорошо.
- Карета Золушки превратилась в тыкву после полуночи, платье – в лохмотья, а сама она перестала быть принцессой, - утыкаюсь носом ему в плечо я.
Моей аналогией мужчина удивлен.
- Сейчас далеко за полночь, солнце. А моя принцесса все еще со мной.
Я сглатываю, невесело усмехнувшись. Смотрю в иллюминатор, за которым истинная тьма, и волнение разгорается в груди сильнее.
Санторини остался за спиной, а вместе с ним – и вся наша сказка. Сладкое чувство безопасности и успокоения отпустило, чего я никак не ожидала, а сомнения стали набирать обороты. Это все равно, что долгое время оттягивать, отталкивать неправильные мысли, а затем раз – и дать им волю. Накрывают почище морских волн.
- Просто это мой самый страшный сон…
Муж полностью обращается во внимание, припомнив, как сам пару дней назад говорил эту фразу.
- Расскажи мне, - просит он.
На мгновенье я задумываюсь, стоит ли это делать.
Но потом отбрасываю глупости. Стоит. Откровение за откровение, к тому же, я доверяю Эдварду больше, чем себе. Возможно, он действительно сможет подобрать правильные слова, чтобы меня не донимали эти мысли?
- Ладно…
Алексайо ободряюще поглаживает мою спину. Доверие ему приятно. А раз так…
- Я боюсь, что Золушка перестанет быть принцессой, Эдвард, - заглядываю в аметисты, стараясь отыскать там силу, чтобы говорить дальше, - что она… я… ущипну себя, проснусь и окажусь в белой-белой комнате с однотонными стенами, потолком и полом. И не будет там ни окон, ни дверей…
Эдвард ошарашенно выдыхает. Останавливается даже его рука на моих волосах, а от того слезы подступают слишком близко. Жалко, что не счастья. Ужаса.
- Господи, Бельчонок, - он морщится, недоверчиво оглядывая меня с ног до головы, - ты всерьез этого боишься? Ты думаешь, что окажешься в клинике?
Я так крепко обвиваю его руку, что впору задуматься, нормально ли циркулирует в ней кровь. Как последнюю опору или же под стать возможности, что Эдвард захочет уйти.
- Мне никогда не было так хорошо, как с тобой, - торопливо объясняюсь я, пока всхлипы не отняли способности говорить, - и я ужасно боюсь, что это все не по-настоящему. В ту ночь, когда мы встретились, была гроза… а после у меня случилась передозировка и я попала в клинику. Именно там Рональд вдруг пришел и стал говорить со мной о браке. Я еще тогда назвала это сном… и я так боюсь, так боюсь, Алексайо, что была права… что ничего этого – нет.
Я низко опускаю голову. Глаза саднят.
- Тебе часто это снится? – сдержанно зовет Эдвард.
- Не очень.
- И последний раз?..
Я закрываю глаза, стремясь не выпускать слезы наружу.
- Вчера.
Аметистовый сострадательно, со своей типичной нежностью, которая излечивает все страхи, целует мой лоб. Все его покровительство и защита, вся его сущность в этом поцелуе. Он меня убеждает.
- Почему?
- Потому что обладать тобой всегда казалось невероятным. Потому что ты сам называл это первым и главным правилом-запретом. Потому что однажды Рональд хотел отправить меня туда… в белую больницу…
Я с болью вспоминаю тот момент, который подсмотрела через тоненькую щелочку двери, когда Роз и Рональд, думая, что я сплю, обсуждали насущные вопросы. Он стоял, сложив руки на груди и мрачно глядя в окно, а Розмари, накрыв рот ладошкой, его слушала.
Отец объяснил, что это может понадобиться, если я не прекращу так реагировать на грозу. Он был уверен, что самой мне не справиться, а раз психологи не имеют ровно никакого воздействия, пора подключать психиатров. Он прикрывался заботой обо мне и благими намерениями, но тогда я впервые поняла, что он на самом деле хотел сделать. Как он хотел от меня избавиться.
Розмари протестовала ему. Сначала тихо, с какими-то объяснениями, а потом уже несдержанно, громко. Я убежала тогда, я не дослушала до конца и мало осознала… но главное вывела: Рональд меня не любит. В тот день, в свои восемь, я окончательно это поняла.
- Белла, - Эдвард возвращает меня в день сегодняшний, не вынуждая открывать глаза и смотреть на себя, просто продолжая гладить волосы и говорить спокойным, ровным, убежденным тоном, - этот страх скоро тебя отпустит. Ты видишь, что я здесь и с тобой, ты видишь, что мы обвенчаны, ты видишь, что у нас свой дом и своя семья. Я прекрасно понимаю, как ты боишься остаться в одиночестве – заметь, я боюсь того же. Но вместе бояться – проще. И вместе у нас с тобой получится об этом страхе забыть.
Подтверждая свои слова, Каллен притягивает меня к себе, устроив на груди, и гладит, ласкает, целует волосы и кожу головы.
Я благодарно, тихонько всхлипнув, чмокаю его плечо.
- В России ведь все будет как и на острове, правда? – с надеждой зову я, - общая спальня, кровать, никаких картин… и манка по утрам?
- Если молока будет хватать, - Эдвард улыбается, глянув на спящего кота, - тогда да.
Ободренная его вовремя проскользнувшим юмором, я тоже улыбаюсь. Усмехаюсь даже.
- Ну вот, - Алексайо обрадованно пожимает мои ладони, - а то слезы. Не надо слез, Бельчонок. Они ведь теперь и мои тоже – мы с тобой стали одним целым.
Я решительно поднимаю голову, все еще, правда, не отпуская плеча. Смотрю мужу в глаза, не отводя взгляд, и с каждой секундой верю все больше в то, что он говорит. В наше будущее.
В конце концов, я сама определила, что Рай там, где мы вместе. У него нет определенного временного периода и уж точно нет никакой привязки к местности. По ту сторону моря или по эту, сегодня или завтра, на одном континенте или на другом – он един. Потому что он только Наш. И только мы решаем, каким ему быть.
- Никаких слез, - заверяю я, стирая влагу с лица. Улыбаюсь шире, заглаживая свою вину и бормотания о всяких глупостях.
Когда Эдвард так смотрит на меня, когда он так обнимает меня, когда он рядом и обещает рядом быть – кольцо на пальце лучшее из уверений – чего мне бояться? Это не сон, это правдивая реальность. И наконец-то она такая теплая, как и в моих мечтах. Счастливая.
- Знаешь, Белл, - муж усмехается, любовно очертив мою скулу, - я теперь понимаю, почему отец говорил, что женская улыбка – это восьмое чудо света, - он прерывается, чтобы легонечко поцеловать мои губы, - ты прекрасна, сокровище.
Льстец. Я фыркаю.
И все же на поцелуй отвечаю.
- Расскажи мне о них, - чуть позже, когда своим негромким мяуканьем Пушистый отвлекает нас от проявлений нежности, прошу у Серых Перчаток я.
- О ком? – зацелованный, он блаженно откидывается на спинку кресла, с теплым обожанием поглаживая мое лицо.
- О твоих родителях. Эсми и Карлайле.
- Тебе интересно?
- Конечно, - я все-таки обвиваюсь вокруг него, возвращая голову на грудь и вслушиваясь в биение сердца, - эти люди вырастили тебя и воспитали таким чудесным человеком. Я хотела бы больше знать о них.
- Но это долгая история.
- То, что нужно, - заверяю я.
Муж соглашается.
Правда, перво-наперво он отодвигает подлокотник, вставший между нами, превращая два широких кресла практически в диван, а затем придвигается ближе. Между нами снова гармоничное единение.
- Карлайл был очень добр к нам, - начинает рассказ Эдвард, и голос его становится благодарным, а в глазах сияет восхищение отцом, - мне порой казалось, что мы не заслуживаем столько доброты. Он был сострадательным, понимающим и очень заботливым. Мы не чувствовали себя обделенными родительской любовью и всегда знали, что в безопасности благодаря ему. Даже наш родной отец не относился к нам так, как Карлайл.
- Кэролайн…
- Ага, - любимым словом малышки, подтверждает Ксай, - она названа в его честь, ты права. Ни один человек на свете не был нам так близок, как отец. Наверное, так всегда для мальчиков. Папа – превыше всего.
- Порой и для девочек…
- Девочки больше тянутся к маме, - Алексайо убирает волосы мне за ухо, целуя висок, - ты сама знаешь. Просто у вас с Карли… так получилось.
Я жмурюсь, прогоняя слезы. К черту их.
- А Эсми? – перевожу тему, стараясь не зацикливаться на том, что так расстраивает. Если сейчас я начну вспоминать свою маму, истерика – это минимум, что грядет.
- Эсми была очень мягкой и справедливой, - на лице мужа появляется очень красивое выражение добрых, сладких воспоминаний о том, что уже не вернется, но что так дорого сердцу; он любил свою вторую маму не меньше первой, это легко определить, - при всей доброте Карлайла то, что он запрещал, он запрещал достаточно жестко… а мама скрашивала эту жесткость, дополняя его. Они были идеальной парой. Эсми даже шутила, что слишком идеальной.
- Ты знаешь их историю? – заслушиваясь и баритоном, который так нежно описывает своих самых дорогих людей, и их историей, я затихаю на груди Алексайо, ожидая продолжения.
- Конечно, - его руки опускаются мне на спину, согревая ее в полумраке салона самолета, - они оба родились во Франции, как ты знаешь, если точнее, в Леоне. Только вот первую встречу запомнил лишь Карлайл – и то мельком. Ему было десять, когда она родилась. И его мать дружила с соседкой, матерью Эсми, благодаря чему дети познакомились.
- Они выросли вместе?
- Не совсем. Семья отца переехала, когда ему исполнилось тринадцать. В Америку, за новыми идеями, новым вдохновением, с желанием сбежать от авторитаризма французов и их грядущей Пятой республики. Они не виделись почти тридцать лет.
Я ошарашенно моргаю.
- Сколько?
- Так получилось, - Эдвард приглаживает мою кофту, задравшуюся на спине, - сюжет бы подошел для какой-нибудь книги: они жили разные жизни и не должны были встретиться. Отец с позором вспоминал, что он даже не думал об Эсми… он просто ее забыл, как отрывок прошлого, как жизнь по ту сторону океана. Однако им суждено было встретиться и прожить остаток своих лет вместе, в единении и покое.
- С двумя чудесными детьми, - дополняю я, повернувшись на спину и со своего нового места, снизу, глядя в аметисты, - это просто мечта – два мальчика… ты говорил, твоя мама не могла иметь детей?
Эдвард подкладывает свободную вторую руку мне под плечи, устраивая удобнее, как в колыбели, а сам тем временем с любованием оглядывает мое лицо. Его палец аккуратно скользит вдоль линии волос, спускаясь к скулам.
- Неудачный аборт в молодости. Тогда их не умели делать или это было запрещено… она не рассказывала мне очень подробно.
- Но для твоего отца это не стало проблемой, верно? – я внимательно слежу за фиолетовыми глазами, - у него были дети?
- Нет. Он двадцать лет прожил в бездетном браке с некой Марилой – без любви и страсти, зато с уважением, но потом они все-таки решились разойтись. Он наставлял меня никогда не жениться без любви. Говорил, что счастье единения, что она дает, не затмит никакая выгода или объективные причины.
- Это правда, - я улыбаюсь ему, ласково пробежавшись по щеке, снова гладковыбритой, - я теперь знаю.
- Вот видишь, - он усмехается, - а до меня дошло только на пятый раз.
В такие моменты, как сейчас, с таким смехом, блеском глаз Эдвард не выглядит на свой возраст. В душе ему далеко не сорок шесть… и пусть своей мудростью и умом он давно достиг зрелости, в некоторых аспектах он… очень молод. И мне доставляет удовольствие открывать эти грани и проходить вместе с ним. Начиная от убеждения в отсутствии безобразности его лица и заканчивая сексом. Великолепным, к слову, что бы он ни пытался отрицать…
- Они поженились? – взглянув на наши кольца, интересуюсь я.
- Да, - муж улыбается, - ему было сорок два, ей тридцать два. Они встретились в американском посольстве в Париже. Она занималась выдачей виз, а он, посол, приехал по своим делам. Больше они не разлучались.
- И перебрались в Америку…
- И перебрались в Америку, - вторит мне мужчина, - на радостях, отпраздновав свадьбу, они отправились в романтическое путешествие по Средиземноморью… Карлайл говорил мне, что по возвращении они намеревались усыновить двух детей, мальчика и девочку… даже посещали приюты… но после Родоса все устроилось само собой. Дочерей у них так и не появилось.
- Я бы тоже, наверное, больше хотела сыновей, - выдаю, не подумав, я, - мальчики это… что-то особенное.
И тут же осекаюсь.
Взгляд Эдварда темнеет.
- Но только с тобой, - поспешно добавляю, отыскивая его ладонь, - если ты хочешь девочку, мы можем удочерить девочку… или двух девочек, подружек для Карли.
- Девочки это хорошо, - мечтательно протягивает он, но потом серьезнеет.
Натужная улыбка, что пытается выдавить Эдвард, совсем не освещает его глаз.
- Белла, если бы только знала, - он наклоняется ко мне, приникая своим лбом к моему, как и на Санторини, говорит хрипло и тихо, - как я хочу, чтобы у тебя были свои дети…
- Они будут нашими, - упрямо заявляю я, обвивая мужа за шею, - ты же знаешь, как нехорошо живется в приютах, как хотят малыши иметь родителей… это будут наши дети, Алексайо. Сколько бы ты не захотел.
- Тебе девятнадцать, солнце, - он устало целует мои волосы, - ты пока не понимаешь, что значит иметь именно своих детей.
Я хмыкаю.
- Не начинай, Ксай, пожалуйста. Эти дети будут нашими. Если для тебя это так важно, мы поищем похожих на нас…
- Или Банк спермы, Белла, - озвучивает идею Эдвард, - это выход, кстати… хотя бы для одного из нас этот малыш будет родным.
- Нет, - уверенно отметаю я.
- Я приму его как своего, Бельчонок, - утешает, по-моему, проникаясь этой идеей, муж, - не беспокойся. Да. Да, это определенно выход.
Я решительно качаю головой, привлекая его внимание. Благо, Эдвард слишком близко, чтобы отвести глаза.
- Алексайо, это будет либо наш общий родной ребенок, либо наш родной, но усыновленный малыш. Я согласна иметь детей только от тебя. Или отказываюсь от своих в принципе.
Моя категоричность немного, но забавляет Эдварда. Правда, до грустной усмешки.
- Ты еще поймешь…
- Ага, - закатываю глаза, устало выдохнув, - когда-нибудь, когда-нибудь… не в этой жизни.
- Белла, - его глаза переливаются и снова, к моему ужасу, слезами, - я просто не смогу… снова… усыновить. Только не так…
Мои объятья крепнут, а поцелуи становятся теплее, значимее.
- Вместе у нас все получится. Ты сам так говорил.
И прижимаю его к себе, глядя глаза в глаза. В самое нутро, глубь. Серьезно и с внушением. С верой.
Она заражает Эдварда. Сморгнув слезы, кое-как взяв себя в руки, он кивает.
- Мы еще вернемся к этой теме, Бельчонок, - а потом тихонько дополняет, - меня делает счастливым тот факт, что ты уже думаешь о детях… спасибо тебе.
- Ты достоин лучшего, - я с обожанием гляжу в аметисты, - а значит, я хочу того, чего хочешь ты, мой Ксай.
Алексайо вдохновленно улыбается. Будто я раскрыла какой-то секрет и тем самым сделала его еще счастливее.
- Она говорила ему так же, - на мой безмолвный вопрос отвечает он, - Эсми Карлайлу. Она сделала все, чтобы превратить его жизнь в добрую сказку. Она стала его всем. И, наверное, поэтому, он просто не смог без нее жить…
В его глазах появляется горькая застарелая боль, которая вроде и притупилась, но еще дает о себе знать.
- Что с ними случилось? – сострадательно зову я.
- Она умерла в две тысячи шестом, Белла. Несчастный случай, - Эдвард морщится, мотнув головой, - а Карлайл… он честно старался, я помню, продолжать дальше одному… хотя бы ради нас. Он жил то со мной, то с Эмметом, но мы все трое знали, чем это кончится… он умер меньше, чем через год. Вот уж действительно – от тоски.
Я с нежностью глажу лоб Алексайо и область у глаз, бледную, вот-вот готовую пустить на себя слезы.
- Мне очень жаль, любимый.
Эдвард со вздохом отвечает на мою нежность, свободной ладонью лаская мое лицо. Он убирает со лба волосы, оставляя его чистым и свободным для себя, а потом целует в губы. В нос. В скулы.
- Я его понимаю, мой Бельчонок. Я тоже не могу, совершенно не могу больше без тебя жить.
Я не отпускаю его, удержав возле своего лица. Целую три раза, как отражение, в каждое из тех мест, что выбрал на моем лице он.
- Тебе не придется, мой хороший. Я обещаю.
Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но не успевает.
…Пушистый мяукает, окончательно просыпаясь. Самолет чуть-чуть потряхивает в порывах воздуха и у одного из иллюминаторов спадает задвижная шторка.
Эдвард, напоследок чмокнув меня еще раз, уговаривает сесть ровно. Возвращается подлокотник, пристегивается мой ремень, проверяет, закрыта ли плотно металлическая решетка клетки нашего островитянина.
И только потом, все так же привлекая меня к себе, но на сей раз сам натянув ремень, Эдвард договаривает желаемое:
- Ты будешь жить долго и счастливо, моя девочка. Я сделаю для этого все возможное.



Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
Категория: Фанфики по Сумеречной саге "Все люди" | Добавил: AlshBetta (03.11.2016) | Автор: AlshBetta
Просмотров: 1877 | Комментарии: 12 | Теги: AlshBetta, Русская | Рейтинг: 4.8/11
Всего комментариев: 121 2 »
1
12   [Материал]
  Я так и думала, что Эд будет предлагать искусственное оплодотворение) но надеюсь на чудо и своих детей дл8 них)

1
11   [Материал]
 

0
10   [Материал]
  Спасибо! lovi06032

0
9   [Материал]
  Спасибо большое за главу. lovi06032

0
8   [Материал]
  
Цитата
Набравшись смелости и силы, набравшись решимости, он целовал, гладил и любил… меня. В каждом движении, слове или касании. Он стал чувствовать
меня… и я, наконец, сполна почувствовала его. У нас все получилось.
Прошло совсем немного времени.... а как все изменилось - Эдвард открылся, стал пылким, свободным, инициативным..., вот что делает сила любви. Создать "Рай вдвоем - внутри и снаружи", это ли ни мечта всех влюбленных..., путь к счастью был слишком сложным и запутанным, они - как никто, заслужили  этот Рай...
В своем рассказе Эдвард возвращается в детство..., просто удивительно - какой он щедрый и великодушный, он простил своих обидчиков, а ведь они его чуть не забили до смерти...
Цитата
Маленькие мальчики такое не заслужили. Они не должны были это испытывать. Это грех, насылать такое на детей. И Богу, есть он или нет,
должно быть это известно…
Маленькие, голодные и брошенные дети могут быть очень жестокими, даже пытаясь отнять у кого - то кусок хлеба... А теперь Эдвард - меценат и благотворитель, покупает подарки и жертвует приютам.
Понравилась история с котом, которого просто осчастливили, решив забрать в Россию и подарить малышке Карли.
Ника и Эммет постепенно начинают доверять друг другу, Эммет считает ее необычной и доброй девушкой, которая( что немаловажно) хорошо ладит с его малышкой...
Цитата
Если у нее когда-нибудь будут дети… если кто-нибудь захочет с ней детей… пожалуйста, пусть они будут хоть чем-то похожи на эту малышку. Она
действительно папино сероглазое сокровище
Хочется надеяться, что и в семье Эммета все благополучно сложится - не зря же Ника появилась...
 При посадке в самолет Бэлла впервые увидела ревность "по-эдвардовски"..., приятно было увидеть, как он защищает свою собственность от чужих взглядов и жестов.
С отлетом из Санторини закончилась сказка - исчезло чувство легкости и безопасности, зато вернулась неуверенность и страшный повторяющийся сон...
Цитата
Я боюсь, что Золушка перестанет быть принцессой, Эдвард,  что она… я… ущипну себя, проснусь и окажусь в белой-белой комнате с однотонными
стенами, потолком и полом. И не будет там ни окон, ни дверей…
Все это из-за детских воспоминаний, когда Рональд хотел ее отправить в больницу, потому что она так и не смогла избавиться от страха перед грозой... Но Бэлла теперь не одна, и Эдвард сумеет защитить от всех страхов и сомнений.
Интересно, как закончится тема приемных детей - Эдвард совсем не готов к этому, когда-то приемная дочь Анна надолго выбила его из нормальной жизненной колеи, и только благодаря Бэлле он вновь становится нормальным и самодостаточным мужчиной...
Большое спасибо за прекрасное продолжение  - как много прочувствовано.

0
7   [Материал]
  Спасибо!!!!!!!

0
6   [Материал]
  Какой же удивительный человек Ксай. Кто ему причинил боль простил, зла на них не держит, да еще и помог тем цыганятам. И самое главное это его не держит, то, что было плохого в жизни он воспринимает как испытание, а теперь он знает к чему все это привело, точнее к кому. Вот Белла почтиво сразу поняла, что он уникальный, а остальные, видимо, так увязли в своих проблемах и обида, что не были в состоянии ни понять Эда, ни оценить его поступки.
Какая идиллия у наших голубков! fund02016
Как хорошо, что Карли очнулась. будем надеяться, что ей понравиться кот и Эммет не будет препятствовать.
Спасибо за продолжение lovi06032

0
5   [Материал]
  СПАСИБО!!!

0
4   [Материал]
  СПАСИБО!!!

0
3   [Материал]
  Спасибо lovi06032 lovi06032

1-10 11-12
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]