Вышколенный адвокат Керим Сайфрунов, в своей белоснежной рубашке и черном строгом костюме с не менее строгим черным галстуком, сообщил это с осторожностью, стараясь не задеть супругу своего клиента. Его серые глаза, выражая почти искреннее сожаление, практически в упор смотрели на Ауранию. Керим заверял, что делает все возможное и невозможное, дабы обвинения, предъявленные Мазаффару, были оценены мягче, а приговор вышел скромнее. В первую очередь – для него самого.
Однако Аурания, сколько бы ни желала смягчения наказания, все-таки в первую очередь была заинтересована их отношениями. А потому не смогла смириться с отказом.
- Как скажете, Керим. Но прошу вас передать Мураду, - а теперь звала его она только так, и за глаза, и в глаза, - что разговор касается нашей дочери. И он крайне серьезен.
…На следующий же день Керим Сайфрунов провел Ауранию к комнате переговоров. И вот теперь она здесь.
На холодном металлическом стуле сине-зеленого цвета, в одиночной комнате пять на пять метров, где голые стены и низкий потолок с одно-единственной лампой, она ожидает. От этого ожидания холодеют пальцы на руках. Аура то и дело нервно накручивает свой черный локон на один из них, вздыхает, отпускает… и снова. По кругу.
Не менее пятнадцати раз успевает подобное повторить, пока дверь у левой стены, громко проскрежетав, все-таки не открывается.
Аурания делает несколько глубоких вдохов. Сейчас ей нужно все спокойствие, какое когда-либо было в наличии. Сейчас она должна быть честна. С собой в том числе.
Мурад, под конвоем из внушительного вида охранника, переступает порог. На нем темно-синий тюремный костюм с известной биркой-номером, на ногах подобие армейских ботинок – поношенных и не в лучшем виде.
Взгляд, который касается Ауры, она потом будет вспоминать еще долго. Взгляд глаз, столь любимых, пронизанный презрением, отвращением, ненавистью и терпким желанием разорвать на куски. Выжженное поле. Отсутствие положительных, даже их проблесков, их зачатков, чувств. На Мураде наручники, что оставляют красные полосы на его запястьях. Возможно, только поэтому он не рвется тут же жену придушить…
Конвоир вынуждает мужчину подойти к столу переговоров. Едва ли не силой усаживает его на ледяной стул.
Аура чувствует, что дрожит. И изнутри, и снаружи особенно. Пальцы белеют, их холод уже сравним с первым русским снегом. А в животе сворачивается тугой ком.
- Оставьте нас.
Мурад хмыкает.
- Убью.
Конвоир хмуро изгибает бровь.
- Не слушайте, - кое-как стараясь изобразить умиротворенность, отмахивается Аурания, - все в полном порядке. Я его жена.
- Bitch…
- Мурад, - и не надеясь пристыдить, но не в силах удержаться от такой попытки, Рара умоляюще глядит на супруга, - всего пять минут. И я уйду.
- Было бы о чем разговаривать…
- Это касается Ясмин, ты же помнишь…
Едва в комнате, этой ужасной комнате, где не пожелаешь оказаться никому, повисает имя дочери, Мазаффар сатанеет. Глаза его наливаются кровью, руки сжимаются в кулаки. Он само воплощение ярости сейчас. Он себя не контролирует.
- Не смей произносить это здесь!
- Не буду, - Рара поспешно соглашается, ругая себя за неосмотрительность. Призывно глядит на конвоира. – Пять минут, пожалуйста. Всего лишь пять минут.
Охранник, попытавшись оценить пленника взглядом, жестко кивает.
- Я за дверью.
И выходит, громко лязгнув замками.
Девушка с трудом сглатывает. Время пошло, времени мало, они здесь теперь одни, а слова, которые нужно, которые правильно сейчас сказать, как назло не идут в голову.
С уходом тюремщика Мазаффар несколько преображается. Прежде всего, куда более суровым становится его лицо – заостряется. Глаза, холодные и злые, закрывают, заваливают камнями путь в душу – не позволят увидеть ничего. А губы… губы в презрении выгибаются.
- Будешь играть в молчанку – точно убью, Аурания.
- Ты не сделаешь этого. Я знаю.
- Дездемона тоже знала, - по глазам, по ухмылке мужа, в какой-то момент Раре вдруг кажется, что он не шутит. Столько черноты в нем она не видела никогда. Хоть и заслуживала такого отношения своим поступком, разумеется. – Говори, что с ребенком. Она здорова?
Мурад сам вспоминает дочь. И стоит признать, едва только делает это… на лбу пробиваются морщинки, а ободки глаз краснеют. Против его воли.
Он любит свою девочку.
Аурания с силой прикусывает губу.
- Я скажу тебе о ней, Мурад. Обязательно. Но прежде всего я хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя.
- Это уже не имеет смысла.
- Я понимаю, почему ты так говоришь. И я принимаю это, - рискнув, Аурания осторожно, дрожащими холодными пальцами касается мужниной руки. Он практически сразу ее отдергивает, однако Рара чувствует, что их кожа почти одинаковой температуры. – Но мои чувства неизменны. Что бы неибыло.
- Мне плевать. Ты тварь, Аурания, - резюмирует он, сжав под столом пальцы, - говори, что с ребенком и дай мне уйти. Видеть тебя еще хуже, чем находиться здесь.
- Злись на меня сколько нужно. Я стерплю.
- Знаешь, твой Кэйафас заливал мне, что ты больная на всю голову… но я, похоже, недооценивал, насколько, - он фыркает, а брови так страшно супятся… и руки… и голос почти чужой. Аура уже не уверена, что справится, хотя должна. Без права на ошибку. – Я повторяю в последний раз: где моя дочь? Вздумала отсудить ее, пока я в тюрьме? Предупреждаю заранее, хоть буду я на том свете, а ребенка ты не получишь.
- Я не собиралась ее забирать…
- А ради чего тогда все это? – он скалится, оглядываясь вокруг. Наручники чуть сползают, и Аура видит, что полосы застарелые, красно-багровые. Скоро будут шрамы, - я просто так тебе надоел? Стоит еще сказать спасибо, что не отравила?..
- Мурад…
- И за что, Рара? – он вдруг так резко подается вперед, что девушку передергивает. Глаза в глаза, как может, близко, муж нависает над ней. И хоть стол между ними, хоть руки у него связаны, Рара понимает, что это символические преграды. И что в душе, похоже, он уже все для себя решил. – За безбедное существование? За дочь? За то, что было между нами?.. С самого первого гребаного дня этот педофил был тебе важнее всего мира! Радуйся. Теперь ты свободна. Но на то, что я сгнию в тюрьме, не рассчитывай!
- Я люблю тебя…
- Твоя ложь, Аурания, не вызывает во мне ни капли доверия. Ты вся не вызываешь. Не будь сейчас на мне наручников, ни секунды бы не думал. Ты не мать. Ты не женщина. Ты не жена… ты предала нас всех!
Он говорит, в сердцах рубанув ладонью по столу. Металл наручников впивается в кожу, причиняет боль. Мазаффар отвлекается не больше, чем на секунду. Просто отпускает Ауру взглядом, чуть-чуть поморщившись от удара. А она, не теряя своего единственного шанса, подается вперед. Крепко и решительно мужчину целует.
Опешив, Мурад никак не успевает помешать ей. И первые три секунды, до глубины души пораженный, не может ничего не сделать. Аура только чувствует, как дрожит его нижняя губа.
Хныкнув, игнорируя свои несвоевременные слезы, она кладет обе ладони на лицо супруга. Гладит небритые щеки, касается заострившихся скул.
- Люблю…
Пальцы Мазаффара с силой обхватывают ее волосы. Не отстраняют от себя, не отдаляют ни на миллиметр. Просто причиняют боль. Просто контролируют. Просто гарантируют превосходство.
- Как ты посмела?..
Рара помнит это горячее дыхание, помнит эти губы, помнит запах… запах, который даже тюрьме не по силам затмить. Его знают лишь любовники. Его знают лишь те, кто до одури любит.
- Это для тебя…
- Ты предала меня, Аурания! – его возмущение, на одну-единую секунду от столь близкого зрительного контакта перемежаясь с болью, опаляет девушку с ног до головы. – Меня… ты!..
И ободки глаз краснеют сильнее. Зрачки черные, радужка дьявольская, но в ней эмоции… как у побитой собаки. Как у брошенного ребенка. Внутри у Аурании все переворачивается.
- Тебя бы посадили за убийство на четверть века, Мурад. А за попытку не больше восьми…
- Только не говори, что все это твое благородство и беспокойство!..
- Я не благородная, ну что ты, - Рара снова плачет, уже толком и не зная, от боли или от эмоций. Так холодно, так плохо здесь. И так страшно… за Мурада. Его она больше не боится. Этот страх канул в лету тем утром, когда вышла из ванной комнаты со слезами и смятой коробочкой.
Эти рубцы на руках, эта кожа, побледневшая, эти глаза, то горящие огнем, то выцветшие, как у столетнего человека, эти пальцы, дрожащие, не глядя на всю свою силу…
Это выглядит как предательство, Рара понимала. Направляясь в полицию, разыскивая прокурора, предъявляя доказательства, чудесно понимала.
Но знала и то, что в одиночку справиться не сможет. Не остановит мужа, сколько не моли. Им нужна была помощь… и даже если она такая, даже если она привела ко всему этому, однажды Мазаффар поймет, что все могло быть только так. Однажды он, она лелеет надежду, сможет простить…
- Тогда кто? КТО, РАРА, СВЯТАЯ?.. Как этот педофил?..
Минуты на исходе. Охрана, заслышав столь громкий тон, непременно будет здесь крайне скоро. А самое главное еще так и не было озвучено.
Рара как может крепко, словно в последний раз, преодолевая даже сопротивление пальцев мужчины, целует его. Крадено и сбито, зато по-настоящему. Прямо перед откровением.
- Я не хочу, чтобы мои дети росли без отца! - подавившись слезами, выдает она.
Мужчина осекается, застыв на своем месте. Его руки держат Рару чуть слабее.
- Дети?..
По ту сторону уже слышны шаги. Вот-вот начнут лязгать замки.
Аурания тяжело сглатывает, сморгнув слезы. Отрывисто кивает.
- У нас будет второй ребенок, Мурад. Именно поэтому я донесла на тебя.
* * *
В своей жизни с бессонницей я сталкивалась ровно три раза. И все эти три раза были скорее нежеланием засыпать – из-за страха, боли, излишне принятого – чем невозможностью это сделать.
Моя бессонница не была коварна, наоборот, она спасала… ведь во сне приходили кошмары – вот они были коварны – и мучали как хотели. Вместе с грозой. Вместе с молнией. И тогда уже оставалось только кричать, умоляя их о пощаде.
У Эдварда все по-другому. К нему, свыкшемуся с необходимостью скрывать свои истинные эмоции по разным причинам, бессонница была особенно жестока. В лучших своих традициях, серьезнейших проявлениях, если атаковала – то наверняка. Можно было мучиться часами, выпрашивая сон… что сегодняшней ночью, уже который раз поворачиваясь на другой бок и меняя позу головы на подушке, он и делал.
Не пережитое днем, не выраженное в его течении оставалось в сознании, накапливаясь с огромной скоростью. И вот уже вся эта гремучая смесь переживаний отчаянно требует выпуска наружу, не останавливаясь на своем пути ни перед чем.
Сперва я не замечаю. Ведь вечер, пусть и накануне грандиозного дня посещения центра планирования семьи, что вызывает и во мне некоторое волнение, проходит вполне обычно: мы ужинаем, пьем чай, смотрим какую-то ерунду по телевизору в крепких объятьях друг друга, а потом в них же, практически не отрываясь друг от друга, проходя стадию ванной комнаты, ложимся в постель. Эдвард целует мой лоб, поправляет простынь-одеяло, желает добрых снов и… замолкает. Обычно после всего этого он засыпает – у меня всегда выходит чуточку позже, чем у мужа.
Но этой ночью я ощущаю, что ко сну все ближе, а Ксай все еще дышит не так ровно, как следует спящему. И руки не может положить так, чтобы было удобно, и подушку старается незаметно для меня поправить, и одеяло… спускает с себя. Оно ему мешает.
И вот тогда, когда тяжелый, пусть и очень тихий вздох номер три разрезает пространство ночной тиши, я понимаю, что сегодня все пошло не по плану. Алексайо будто бы подбрасывает на ровных мягких простынях… и крайне они ему неудобны.
- Тише-тише, - виновато бормочет он, наскоро целуя мои волосы, когда пытаюсь приподняться, - все хорошо, моя девочка. Спи спокойно.
- А ты спать не будешь? – я все-таки умудряюсь повернуться к нему лицом, с недовольством оценив его уставшее, но правда без капли сна выражение. При свете луны, столь скудном, все морщинки, маленькие и большие, разом заполоняют любимые черты.
- Немножко посмотрю на тебя спящую… лучше любой колыбельной.
- Я могу сама спеть тебе колыбельную, - я ласково касаюсь его щеки, грустно улыбнувшись, - но, боюсь, это не поможет, родной.
Аметисты, как никогда прозрачные сегодня, мерцают едва ли не северным сиянием. Это слово творит с ними настоящие чудеса, вызывая лавину из нежности, в которой затаилось нечеловеческое обожание. Когда Эдвард так смотрит на меня, за спиной вырастают настоящие крылья. Именно благодаря такому его взгляду я почувствовала себя однажды любимой, желанной и чего-то стоящей. Именно благодаря ему поверила в сказку.
- Родной, - шепотом подтверждаю, наклонившись ближе к Ксаю. Как можно ближе к его расчувствовавшемуся взгляду, - родной и любимый. И не говори, что ты в этом сомневаешься.
- Ну что ты, малыш, - Эдвард улыбается мне уголком губ, своей маленькой, но такой драгоценной кривоватой улыбкой, - просто от тебя это звучит совершенно необыкновенно.
- Будет новое любимое слово, - я веду рукой по его волосам, еще не до конца высохшим после совместного душа. – Хочешь, выпьем чая? Я заварю зеленый, а ты расскажешь мне, что тебя тревожит.
- Изабелла Фрейд?.. – он снова пытается перевести все в шутку. Только так устало, что сердце сжимается.
- Изабелла Каллен, - сладко поправляю, легонечко поцеловав его в тот самый уголок губ, подаривший мне улыбку, - ты когда-нибудь перестанешь прятаться?
- Я не хочу лишать тебя здорового сна.
- Я уже и так не сплю, видишь? Так что смело можешь рассказывать.
В комнате тепло. Темно. Уютно, мне кажется.
Но Алексайо вдруг смущается. Аметисты заливает полупрозрачная пелена опасения моего ответа.
Он смотрит пронизывающе и искренне, он смотрит очень открыто. И на выдохе все же спрашивает:
- Сделаешь мне массаж?
Во мне просыпается ласка. В таком умопомрачительном количестве, что, кажется, достанется половине земного шара. Но вся она лишь для одного человека. И лишь ему, раз за разом, я готова отвечать «да». Несмотря ни на что.
- Разумеется, Ксай. А ну-ка поворачивайся.
Дважды Эдвард не спрашивает и больше никаких сомнений не выражает. С вздохом облегчения занимает нужную позицию, удобно устроив голову на нашей общей подушке, пока я по-свойски забираюсь на его талию. Сегодня Ксай спит без верхней части пижамы, в одних лишь штанах, а потому лишних действий совершать не требуется.
С первым же моим касанием, несильно вздрогнув, Эдвард едва слышно стонет от удовольствия.
- Так затекло? – явнее массируя его кожу, зову.
- Скорее окаменело, - под нос себе бормочет мужчина, - спасибо, Бельчонок… неизмеримое спасибо…
Я сама себе ухмыляюсь, закатив глаза. Ксай и безмерные благодарности даже за самую мелкую заботу – неразделимые вещи. Остается просто принять.
- Не за что, родной, - припомнив то слово, что особенно его зацепило сегодня, шепчу я. Разминаю кожу у шеи. Там ему всегда нужнее всего.
Эдвард аж ерзает подо мной.
Ему определенно нужна разрядка, хотя бы такая, главное – физического плана. Слишком много у Алексайо внутри. А близость нам, накануне приема репродуктолога, противопоказана. Успокаиваю себя тем, что в процессе зачатия ребенка запретов явно будет меньше. Обнаженное, пусть и на половину, тело Эдварда – моя больная тема. Фантазии, разогревающие все внутри и придающие пламени внизу живота фиолетовую окраску сейчас неуместны, однако крайне желанны.
Но нежность. Нежность, напоминаю себе я. Нежность превыше всего.
Сейчас Эдварду не нужны мои сексуальные идеи. Сейчас ему нужна я сама. С вот этими вот массирующими движениями.
Я спускаюсь к его лопаткам.
- Я боюсь, Белла, - вдруг со всей серьезностью выдает муж. В ночной тишине сложно этого не услышать, да и голос его звучит убежденно.
- Чего именно, Ксай?
Ответ до банального прост:
- Завтрашнего дня.
Эдвард выдыхает, признав свой страх. Повыше поднимает голову на подушке, кладет руки под подбородок, задумчиво, как мне кажется, глядя в стену.
Я не тороплю его, методично продолжая начатое дело. Массаж расслабляет Алексайо, подталкивая к откровениям, прогоняя напряжение и, что радует больше всего, выселяя на окраины сознания повеление сдерживаться. Туда же, кстати, вскоре надеюсь отправить и его бессонницу.
- Это в высшей степени идиотизм с моей стороны, Изабелла, ведь страх здесь иррационален, но при мысли о том, что все придется начать сначала… - он сжимает зубы, это очевидно. И тон уже не просто твердый, тон горький, пропитанный застарелой, скрежещущей болью, множество лет не покидавшей сознания своего обладателя, - ты просто не представляешь, сколько раз я пытался… и как я хочу…
- Ты устал разочаровываться...
- Белочка, это вовсе не значит, что я не желаю ребенка… тем более – ребенка от тебя…
- Я понимаю, Ксай.
- А я нет, - его плечи тяжело опускаются и обреченный вздох не заставляет себя ждать, - в этом и вся проблема. Я переживал, убеждал себя, молился… но ни разу не боялся. Словно бы все это впервые.
Перехожу на поясницу мужа, погладив ребра. Ему нравится, когда я их глажу.
- Страх – не порок. Тем более обоснованный. Мы все имеем право бояться, Ксай, однажды один умный мужчина с фиолетовыми глазами мне так сказал. Я ему верю.
Эдвард на этих словах оборачивается в мою сторону. Опираясь на левую руку, оставив на время подушку, требовательным, но в то же время горестным взглядом смотрит на меня. Глаза в глаза.
- Я боюсь не результата спермограммы, Белла. Я боюсь твоей реакции на него.
Правда. Ничего кроме правды.
- Но это лишнее, - я наклоняюсь к дорогому лицу, аккуратно потеревшись носом о нос Эдварда – наш маленький сакральный жест любви, - ты же понимаешь, верно?
- Понимание не работает. Не с тобой.
- Думаешь, меня остановит, что там тридцать процентов годного материала? Ксай, я буду бороться до последнего, самого маленького, самого юркого твоего сперматозоида… это факт.
- Может статься, что и его там нет, - Эдвард смотрит на меня так впервые. Будто я намеренно не вижу очевидного, а он мой проводник в реальный мир, крайне пессимистичный при том, - и что тогда?..
- Развод, конечно, - фыркаю. Откуда-то изнутри поднимается капелька злобы. – И полное прекращение любых отношений. Что является шуткой, разумеется, пока ты еще чего-нибудь не придумал.
Только вот Ксай не шутит. Наоборот, он – сама серьезность. Даже брови супятся, дополняя общую картину, а носогубные складки очерчены вполне явно.
- Я хочу, чтобы ты знала, Белла, что я не против Банка спермы.
Я демонстративно складываю руки на груди. И снова мы вернулись назад. На сто шагов как минимум.
- Даже не начинай.
Ксай упрям.
- Это твой шанс иметь ребенка.
Не знаю даже, как доходчивее ему объяснить:
- Алексайо, если у меня и будет ребенок, то только твой. С твоим генетическим материалом. И точка.
Заканчиваю, резко выдохнув. Почти злостно. Не думала, что накануне великого дня мы вернемся к тем темам, что давно закрыты. Ксай знает мое к ним отношение. Упрямец…
- Вот эта бескомпромиссность – еще один повод для опасений, Бельчонок.
- Мы еще даже не были у доктора, Эдвард! Хватит искать сторонние варианты. А если окажется, что ты в состоянии зачать ребенка сам? Причем в самое ближайшее время? Не надо рисовать худшего.
Ксай снисходительно прикрывает глаза. Устало кладет голову обратно на подушку, обращаясь скорее к ней, чем ко мне.
- Порой вера в лучшее вовсе не помогает, котенок. А очень сильно бьет.
Вряд ли у кого-то найдется сразу то, что можно на такое ответить. Отчасти я согласна с мужем. Я понимаю его – даже больше. И я ему верю. Когда Эдвард говорит такие вещи, не просто так он их говорит. Значит, уже очень много времени они в его голове. И давным-давно поросли дремучей убежденностью, подпитанной прежними неудачами. Ксай болезненно переживает свое бесплодие. И то, что раз за разом убеждается в нежеланном результате, явно не прибавляет оптимизма. Но он упорно забывает главное: больше не придется бороться самому. Я здесь. И если его силы на исходе, если его вера почти истрачена, то моя – нет. Моей хватит нам обоим. Он просто не знает… он просто не представляет себе, как сильно я хочу. Сильные мечты, твердые мечты, выстраданные, говорят, сбываются. Если не отступаться от цели.
Я приникаю к спине Эдварда, обняв его так, как того заслуживает. Несколько раз очень нежно целую кожу, несколько раз глажу ее, стараясь хотя бы так, по капелькам, по мимолетным движениям вывести накопившуюся боль. Мне невероятно плохо от его боли.
Ксай немного сбито дышит.
- Ты будешь папой, Эдвард. Самым чудесным папой на свете, - нашептываю те праведные слова, что считаю последней истиной, одновременно поглаживая его шею, пока муж пытается понять, что именно делаю, - папой замечательной девочки. Я верю, что это будет девочка. Твоя девочка, Ксай… твой маленький Лисёнок. И счастье, что будет царить в ее жизни, подарить ей в состоянии только ты. Так не теряй веры, любовь моя.
Мужчина сглатывает. Жмурится.
- Лисёнок?..
- Мне показалось, это уместно, - немного смущаюсь я, - даже не знаю, почему именно такая ассоциация… тебе не нравится?
Он хмыкает. Растроганно.
- Очень нравится, Белла.
Затем Аметист, сдержанно выдохнув, перехватывает мою руку. Трепетно, как умеет только он, но в то же время с нескрываемой силой внутри, переворачивающей горы, целует пальцы.
- Ты – мое самое большое сокровище, Бельчонок. И вряд ли ты представляешь, - тут он усмехается, мне чудится, почти сквозь слезы, - точно не представляешь, как сильно я тебя люблю.
Ксай оборачивается на меня, не отпуская руки. Ксай пронзительно, тепло, вдохновленно и впечатленно, с гордостью и благодарностью, смотрит мне в глаза.
- Спасибо…
Мой воспрявший духом. Как же я рада за тебя.
Я целомудренно касаюсь его губ, стараясь не испортить момента.
- Не за что…
Откровение. Сегодня и Алексайо до него дошел.
- Завтра важный день, ο μπαμπάς Xsai. И мне кажется, я знаю тот способ, что лучше всего поможет тебе заснуть.
Эдвард слегка щурится. Бровь его вопросительно изгибается.
- Даже так?..
- Точно так. Ложись обратно.
Алексайо, следя за мной, все же покоряется. Кладет голову как прежде, открывая мне к ней полный доступ.
- Закрывай глаза, - советую, начиная поглаживать его волосы. Нежность и ласка - то, чего не хватало маленькому мальчику с острова Сими, так несправедливо и грубо обиженному целым светом. Раз за разом ему делали больно. И не удивительно, что в помощь, искренность и добро по отношению к себе он стал верить не так давно. Что, впрочем, не мешало ему дарить это другим людям. Мне. – Люблю тебя, Ксай…
Я даю рукам волю. Зная, что делать и как его касаться (благо, на практику нахождения приятных зон у нас было время), я глажу, ерошу, перекладываю волосы Ксая, притрагиваюсь к его ушам, потираю мочки, массирую виски и оглаживаю щеки. В благоденствии ночи, когда он высказал то, что так волнует, это, надеюсь, имеет цену. Мне кажется, Алексайо жизненно нужен этот массаж. Не зря он сам о нем попросил.
…Я достигаю желаемого результата минут через пятнадцать. Слышу, что дыхание Эдварда становится ровнее, движения, когда ответно гладит меня, более плавными, а шея расслабляется. Весь он расслабляется окончательно.
Улыбаясь как ребенок в рождественское утро, я забираюсь на свое месте, в любимые объятья сонного мужа, в которые он с удовольствием меня принимает. Прижимает к себе, так и не открывая глаз. Только вот поцеловать его – в лоб, что неизменно, - первой удается мне. И, прежде чем закрыть глаза, получается увидеть на лице мужа такую улыбку, какой обладает лишь по-настоящему успокоенный, счастливый человек.
Получилось.
* * *
«Ауди» Эдварда останавливается на центральной парковке прямо возле главного входа в белое широкое здание в старом стиле, каких так много по Москве. Потеряться не дадут два указателя на дороге, а также название, выведенное крупными белыми буквами между вторым и третьим этажами.
Я отстегиваю свой ремень.
Клиника, которую выбираем мы с Алексайо, располагается недалеко от съезда с трассы, ведущей в Целеево, а потому максимальна удобна. Идеально по пути.
Долгие прежние годы Ксай пользовался услугами самого известного в Москве перинатального клиники-центра, специализирующегося как раз-таки на мужском бесплодии. Я предлагала продолжить наши консультации, уже совместные, там же. Но Эдвард предпочел сменить место, выбрав не настолько большую, однако крайне успешную в плане репродуктологии клинику «Альтравита».
- Она довольно милая.
- Вполне, - тихо отвечает Эдвард. Он тоже уже избавился от ремня и реактивировал зажигание, однако выходить не торопится. Мужчина старательно прячет от меня глаза, но едва смотрит на здания, я вижу… вижу в аметистах вчерашний страх. Подавленный, немного залеченный нашим разговором этой ночью, массажем... но существующий. Не может он не существовать. Не после стольких безрезультатных попыток.
- Эдвард, - я приникаю к его плечу, не требуя себе откровенного взгляда глаза в глаза. Просто прижимаюсь к ткани его рубашки, обвиваю за руку. На правой ладони Ксая известный мне еще с весны серебряный бельчонок. - Это будет увлекательно, правда.
Муж морщится. Правая сторона его лица как всегда остается невозмутима, зато на левой – калейдоскоп эмоций. В какую-то секунду мне кажется, будто Эдварда режут по живому.
- Мне стыдно, что ты здесь, Белла, - в конце концов выдает он, избавляя меня от необходимости искать объяснения. Крепко переплетает наши ладони, с жаром поцеловав тыльную сторону моей.
Аметисты переливаются истинной болью. Вот теперь не скрытой.
- Почему же, Ксай?
- Потому что ты молода и здорова. А это место… для таких, как я.
- Разве мы уже не обсуждали твой возраст?
- Изабелла, - он вдруг произносит мое полное имя, еще и с особым чувством, уже не отчаяньем, уже – раздражением. – Закрываем мы глаза на правду или нет, она – правда. Я могу поставить «Мечту» на то, что ты полностью здорова и способна выносить ребенка без каких-либо проблем. И ту же «Мечту» на то, что мне не поможет даже восьмое чудо света.
Неожиданная тирада.
Мне становится очень грустно за Эдварда. Он говорит резко и громко, удивляя меня этим и, как вижу, отвлекая внимание. Это выражение чувств, но даже здесь он пытается подавить самое весомое из них – свою горечь. Грезы об «Альтравите» как о чудесном спасении – всего лишь грезы. Без желания, стремления и упорства, какое порой требует недюжинной силы, ничего не выйдет. Я слышала, что существуют даже психологические барьеры, мешающие зачать детей.
Я ответно пожимаю руку мужа.
- Знаешь, Уникальный, ставим мы «Мечту» на кон или нет, от этого вряд ли будет толк. А мое тело и вовсе всего лишь тело – без души. А душа – у тебя. Она у нас общая, помнишь?
Ксай смотрит на меня сверху-вниз, хмуро и потерянно. В глазах его ни искорки не пробегает, ни всплеска. Удушающая гладь темноты.
Я помню то, о чем мы говорили ночью. Я помню каждое его слово, особенно сказанное в такие моменты, как и он, наверное, помнит каждое мое. И тем лучше – больше шансов быть друг другу по-настоящему полезными.
Я обнимаю Эдварда, обвив за талию. В машине это проблематично, однако размер «Мерседеса» позволяет. Светлая рубашка под пальцами, согреваемая теплом тела Эдварда, разглаженный мной лично воротничок, любимые черно-золотые волосы, в которых играют солнечные блики этого погожего утра…
Я понимаю Алексайо, ровно как понимаю и все его переживания. С утра он почти ничего не ел, хотя лично готовил нам завтрак. Ночью плохо спал, обратившись к Морфею лишь после массажа, что тоже неоспоримый факт. А вот теперь, уже у самой «Альтравиты», мне чудится, полон желания вернуться в Целеево. Не глядя на состоявшуюся беседу.
- Я люблю тебя любым, - шепотом заверяю своего Аметиста, не жалея нежности для него, - однако мы должны попробовать. Есть ведь шанс, что получится.
Эдвард обнимает меня в ответ. Перетягивает на свою половину, тяжело выдохнув в волосы. Целует их.
- Я боюсь тебя разочаровать.
- Ты не способен меня разочаровать, Ксай, ну что ты. Я говорила тебе вчера, я знаю твой диагноз, и я знаю, сколько ты пробовал. Мне очень жаль, что тебе пришлось раз за разом выносить все это. Но мы справимся. И я обещаю тебе, сдаться я нам не позволю.
Мужчина совсем тихо усмехается. Ласково оглаживает мою щеку.
- Я не хочу, чтобы тебе было больно, Белла. Ты так веришь…
- Мне куда больнее знать, что никому больше такие глаза не достанутся, - без лишних раздумий отвечаю, нежно очертив аметисты по краю длинных черных ресниц.
- Это важнее всего, - фыркает он, но мне чудится, смягчается. И в чем-то себя убеждает. Не проходит и двух минут, как самостоятельно разрывает наши объятья, напоследок чмокнув меня в лоб.
- Вперед на мины.
К дверям в клинику ведут несколько удобных ступеней. И возле самого входа мы ровно в десять ноль-ноль.
Ксай останавливается на крыльце рядом со мной, то и дело нервно потирая мобильный в своем кармане – этим он занимался весь путь от парковки.
- Все получится, - тепло улыбнувшись мужу, в который раз обещаю я. И несильно, но, надеюсь, утешающе пожимаю его ладонь. Вместе. Все вместе.
Ксай немного, совсем каплю, но оттаивает. Непривычно видеть его таким… растерянным. Вот и выпала мне честь снова быть мудрым направляющим его Бельчонком.
- Люблю тебя, - еще тише признается он. И галантно открывает мне дверь, пропуская внутрь.
На улице почти что жарко, в конце концов – второй месяц лета на носу, а вот в холле клиники прохладно, установлены кондиционеры и положен красивый, неконфликтно-бежевый паркетный пол. Дружелюбная администратор из-за стойки посередине приветственно нам улыбается.
- Добро пожаловать в «Альтравиту», - поднимаясь со своего стульчика, окидывает взглядом холл она. С лучистыми синими глазами, светлыми волосами, нежно-розовой помадой на идеальной формы губах… очарование. Располагает к себе, не глядя на то, что смотрит на Ксая… скрывает, очень старается скрыть, но смотрит. Я вижу, как в глазах виднеется то самое сияние, какое имеется у все женщин, впервые его видящих. Что бы там Эдвард ни говорил о своем лице, не упоминая уже его якобы уродство, на слабый пол он производит огромное впечатление. В моем случае вышло, что неизгладимое.
Забавно, что я не ревную, да? Я люблю Алексайо больше всего на свете, больше жизни, но не ревную. Потому что кому как не мне знать, что он – однолюб. И что так, как глядит на меня, ни на кого на свете никогда не смотрел, кроме Каролины, но тут другое. Это не просто физическое влечение, громкое слово «любовь» или притяжение. Бывает, между людьми устанавливается особая связь, прекрасно ощутимая, подрагивающая от каждого взаимного вздоха как тоненькая ниточка. В ней забота, обожание, готовность к жертвам и, конечно же, понимание. Так мало людей на свете, кто может нас по-настоящему понять… а вторая половинка души, сердца может. Уже доказано.
Ксай мой муж. Ксай – мое сокровище. Но Ксай и моя душа тоже. А для всех душ характерна лишь одна-единственная родственная душа.
Я сама себе хмыкаю на такую философскую мысленную тираду об отсутствии ревности. Эдвард уже опережает меня на шаг, подходя к стойке ресепшена. Над ней висит, вдохновляя и вызывая улыбку, большая картина спящего младенца в смешном вязанном комбинезончике. «У вас будет ребенок» - гласит подпись. К месту.
- У нас назначен прием в десять утра, - бархатный голос мужа немного напряжен, отдавая и волнением, и тем, как активно он пытается его сдержать, - Эдвард и Изабелла Каллен.
Расцветшая от его непосредственной близости, администратор понятливо кивает. Улыбка ее искренна.
- Репродуктолог, верно?
- Верно, - я стою чуть позади от Ксая, а потому имею возможность касаться его не слишком заметно для девушки за стойкой. Пальцами веду по напряженной спине, снова чересчур прямой, словно бы стираю невидимые краски. Массаж, кажется, то, чем Ксая можно подкупить в любое время дня и ночи.
Мужчина неглубоко вздыхает, подавшись навстречу моей руке. Я вижу, как его мышцы расслабляются.
Ты поверишь, любовь моя. Ты обязательно поверишь, что в этот раз все будет как надо. Раньше или позже.
На мгновенье, оглянувшись на уютный холл с кожаными креслами вдоль окон и картинки по стенам (на ресепшене самая большая, в рамке, а вокруг поменьше, но из той же фотосессии, ибо младенец не меняется) я вдруг представляю, как однажды приду к Эдварду, в одной руке держа положительный тест на беременность, а в другой – ее подтверждение от доктора. И скажу ему… скажу, что у него будет ребенок.
Настоящее тепло окутывает все внутри. Самая, самая заветная мечта. И вот мы уже на шаг к ней ближе.
- Кабинет сто десять, прямо за поворотом, - услужливая администратор улыбается шире, - доктор вас ждет, проходите.
И мы проходим. В нужный коридор, к легко обнаруживаемой нужной двери, куда нас пускают после короткого стука.
Ее зовут Валентина Александровна – так гласит бейдж с эмблемой клиники. Темные короткие волосы, добрые синие глаза, вежливая, профессиональная улыбка. Вообще профессионализм вокруг нее словно аура – можно потрогать руками. Профессионализм и этика, конечно же.
- Доброе утро, Изабелла. Доброе утро, Эдвард. Присаживайтесь.
Гостеприимно отодвинутые кофейные кресла, тоже кожаные, как в холле, как раз возле ее стола. Удобные, в меру мягкие, они – один из атрибутов уюта в кабинете. Белом, но не безысходном. То тут, то там украшения в виде все тех же картин младенцев в забавных одеждах, неизменно спящих, а на одной из стен просто успокаивающий пейзаж. Русский лес, кажется.
Краем глаза я слежу за Эдвардом. Кресла равноценно расположены рядом с доктором, что ко мне, что к нему ей удобно обращаться, однако каким-то образом Ксай все-таки оказывается чуточку ближе. И его нервозность пробивается наружу незаметными постороннему человеку вещами – чрезмерно прямой спиной, пальцами, сжавшими хрупкого бельчонка, оледеневшей правой стороной лица. Никогда не видела, чтобы Ксай так переживал, если дело не касается жизни и смерти. В палате у Карли, возле Эммета с его раной, когда я болела – это понятно. Но здесь… видно, он храбрился до последнего, раз позволил всему вырваться наружу лишь сейчас, за эти сутки. Или его просто столь много, что не было уже никаких сил удержать в себе.
- Изабелла, Эдвард, прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что выбрали нашу клинику, - начинает женщина, что-то черкнув в своем блокноте, - я могу вас заверить, что и я, и все наши специалисты, с которыми вы познакомитесь немного позже, сделают все возможное для того, чтобы в вашей семье родился здоровый ребенок. Безоговорочно.
- Спасибо вам.
- Пока еще не за что, - Валентина с улыбкой поглядывает на нас обоих, - с вашими анкетами я уже ознакомилась, но об этом чуть позже. Сейчас я бы хотела поинтересоваться, есть ли у вас анализы и обследования прошлых лет? Для динамики было бы неплохо их увидеть.
Вот так. Я немного теряюсь.
- У меня нет…
- Изабелла живет в России меньше полугода, - помогает Эдвард. У него сегодня голос другой, более жесткий, - а мои данные за последние десять лет будут у вас на руках завтра же.
Доктор понятливо кивает.
- В таком случае, нам действительно будет проще. В любом случае, вы оба должны пройти определенные обследования снова.
- Несомненно, - Ксай садится еще ровнее. Уже опущен и левый уголок его губ. – Но я хочу уточнить, что главная проблема во мне. Подтвержденная несколько раз некроспермия.
- Это важный момент, - Валентина все так же вежлива, но теперь более сосредоточенна. Помечает в своем блокноте еще несколько коротких фраз. – Спасибо, Эдвард. Как я поняла из анкет, вы оба не курите и не употребляете спиртные напитки? Так или иначе, от всего этого необходимо отказаться до рождения вашего ребенка.
Мы с Ксаем дружно киваем. В анкетах правда. Хотя никогда бы не подумала, что таковой она может быть про меня. Алексайо воистину мое спасение…
Доктор довольна.
- Изабелла, теперь у меня вопрос к вам: были ли у Вас какие-нибудь генетические заболевания в семье?
- Я таких не припомню…
- Хорошо. Скорее всего тогда их не было. Эдвард, а с вашей стороны?
- Никого.
- Замечательно. Однако по правилам законодательства нашего государства и нашей клиники в целом, после тридцати пяти мужчины обязаны пройти дополнительное генетическое обследование – как перед процедурой ЭКО, так и перед назначением соответствующего лечения.
- Об ЭКО пока речи не идет, - Ксай на удивление неумолим. Черты его лица заостряются и сам он будто бы злится. Из-за искусственного оплодотворения?..
- Мы бы сперва хотели попробовать зачать ребенка самостоятельно, - я кладу руку на колено мужа (никогда не думала, что Алексайо мне придется сдерживать), переключая внимание доктора на себя, - это возможно?
- Конечно вы попробуете, - успокаивает она, - мы прибегаем к экстракорпоральному оплодотворению только в случаях, когда по-другому рождение ребенка невозможно.
Я поглаживаю Ксая по ноге. Его дыхание становится немного ровнее.
- Я согласен на дополнительные обследования. На все обследования.
- Прекрасно. Это очень важно, - и снова Валентина обращается к нам обоим, - давайте озвучим план действий на сегодня. Прежде всего, мы осмотрим вас, Изабелла, сделаем стандартное УЗИ, после которого сможем назначить нужные анализы. Некоторые из них нужно сдавать в определенные дни цикла. А с вами, Эдвард, нам нужно выбрать день для сдачи спермограммы.
Ксай на одну-единую секунду прикрывает глаза. Доктору невдомек, а я вижу. На колене мужа нахожу его руку.
- Разумеется.
- В ближайшие дни у вас планируются длительные перелеты или физические нагрузки?
- Да, - припоминая наш грядущий полет в Вегас, кивает Эдвард, - но через неделю, в следующую пятницу, день подходящий.
- Неделя – хороший срок. Необходимо будет воздержаться от половых контактов, - Валентина смотрит теперь и на меня, прежде чем вернуться к Ксаю, - а также от мастурбации. Прием у андролога тоже можно провести в пятницу для экономии вашего времени.
- Как скажете.
Доктор в который раз за сегодня улыбается Эдварду.
- Записываю вас. А нам, Изабелла, стоит пройти в соседний кабинет. Муж может подождать вас здесь или в коридоре, если так будет удобнее. Или, если вы хотите, пойти с вами.
При мысли о гинекологическом кресле меня всю жизнь бросало в дрожь. Сегодняшний день, особенно с утра, исключением не является. И сейчас ситуация та же. Однако, каждый раз повторяя себе, ради чего это делаю, я смиряюсь. Смирюсь и теперь. Но не факт, что смирение это останется в стадии спокойствия, если Эдвард пойдет в кабинет следом. Лучше ему побыть здесь.
Алексайо, готовый к любому моему ответу, терпеливо ждет. И по глазам, почти сразу же, понимает, что должен остаться.
- Я подожду, Белла.
Принявшая такой ответ, Валентина Александровна призывно открывает мне дверь.
Кресло большое, но не такое уж и страшное. Страшнее инструменты в белых стерильных ящичках, пристроенные здесь же. Я пока пытаюсь не заострять на них внимание.
Ксай провожает меня подбадривающим взглядом аметистов.
Да. Да, это определенно того стоит. Все, что угодно… все для Лисёнка с такими же пронзительными фиолетовыми глазами.
Я смело захожу в гинекологический кабинет.
* * *
По прозрачной глади воды медленно разбегаются круги. Маленькие пузырьки пены, серебрясь на фоне белого мрамора и переливаясь всеми цветами радуги от падающего вертикально света, то и дело лопаются. По одиночке. Беззвучно и незаметно.
Вот оно какое – умиротворение. Задумчивое, в меру тихое, в самом ярком своем проявлении.
В ванной – единственной в нашем доме – мы с Эдвардом лежим вдвоем. Она достаточно большая, чтобы с удобством там разместиться, однако не настолько огромная, чтобы друг друга среди мрамора потерять. Я чувствую Алексайо телом, фактически лежа на нем сверху. Это одновременно и возбуждающе, и крайне блаженно – ощущать его через тонкую пленку воды. Всего целиком.
Эдвард задумчиво поглаживает мои прядки, намокшие и мигом ставшие почти черными, под стать его, откинув голову на плоскость бортика. Наши ноги переплетены так же, как обычно в постели, только опять же, особые ощущения: и обнаженность, и ее отсутствие, подтвержденное обилием воды. Воды и пены. Лавандовой.
После трудного в эмоциональном плане дня такое расслабление нам обоим крайне необходимо.
- Как здорово, что хоть в одной комнате тебе захотелось поставить ванную, - бормочу, чуть поерзав на плече мужа. Теплая кожа, ровно как и теплая вода, крайне приятны на ощупь.
- Как знал, что однажды пригодится.
- Просто ты видишь будущее.
Эдвард глубоко вздыхает. Спиной я чувствую, как поднимается его грудь и легкие заполняются воздухом. Последнее время Ксай слишком часто вздыхает.
- Но не вижу настоящего. Что сказал тебе доктор, Белла?
Я нехотя разминаю плечи.
Когда вышла из кабинета гинеколога, вопросов у Эдварда не было. Он терпеливо ждал меня на том стуле, где доктор его оставила, с усиленным вниманием, практически сканирующим все детали, глядя на расписанный по месяцам цикл нормальной беременности. Валентина сказала что-то по поводу нашего следующего прихода, подтвердила срок спермограммы, написала мне целый лист будущих анализов, необходимых к сдаче. И отпустила.
А выйдя из клиники, мы с Алексайо отправились в итальянский ресторан. И там уж точно тему деторождения не поднимали.
Я не надеялась, что он не вспомнит о сказанных с утра словах – это было бы слишком смело. И все равно признавать правду сложнее, чем казалось. Для меня, в отличие от Ксая, она стала откровением.
Но честность – превыше всего. Я ему обещала.
- Я здорова.
Эдвард реагирует достаточно спокойно. Умиротворенно, как и все, что нас окружает, оглаживает мою прядку от корня волос до их кончиков. Его пальцы очень нежные.
- Замечательно, котенок.
Вокруг лопается еще несколько пузырьков. Я морщусь.
- Это ничего не значит.
- Как раз значит, - размеренно, четко произнося каждое слово разъясняет мне Аметистовый, - это значит, что ты способна зачать и выносить здорового ребенка. Чудесные новости.
- Знаешь, я была удивлена.
- Совершенно напрасно. Это как раз в порядке вещей, - Ксай тепло целует мою макушку, вода вокруг нас едва заметно колышется от его мелкого движения, - поздравляю.
Свет в ванной становится для меня чересчур ярким. Рябит в глазах вместе с радугой в пузырьках.
- Ты как будто издеваешься…
- Ты считаешь, я не обрадовался бы новости, что с тобой все хорошо?
- Все вышло так, как ты сказал, верно? Снова…
Я его не понимаю – и злюсь. Я себя не понимаю – и злюсь еще больше. Мгновенье назад уютная тишина становится давящей, между нами словно бы вырастает стена отчуждения, а лаванда… лаванда пахнет простой засохшей травой.
- Давай не будем ссориться, - Эдвард, давая рукам волю, крепко прижимает меня к себе. – Во-первых, это того мне стоит, а во-вторых, я на самом деле счастлив услышать о твоем здоровье, Бельчонок. И мне очень грустно, если ты думаешь, что я желал тебе чего-то другого.
Я изворачиваюсь в тех самых руках, чьи прикосновения унимают зарождающуюся внутри злость. Есть у Эдварда и такая супер-способность. В его обществе в принципе сложно испытывать отрицательные чувства. Только когда мистер Каллен всерьез занят самобичеванием, чью тему ненамеренно, но явно пытался развить и сегодня.
- Я не хочу ссориться. Но не хочу еще и того, чтобы ты воспринимал свой диагноз как приговор. Слава Богу, он не окончательный.
- Он стабильный. Но не будем об этом. На сегодня хватит, тебе не кажется?
- Я замолчу. Только попробуй отрешиться, пожалуйста. Давай как будто все с чистого листа, в первый раз. Так будет проще, мой хороший, правда…
Лица Ксая видеть я не могу, но зато до самого последнего выдоха слышу его дыхание. И новый маленький вздох не заставляет себя ждать. Без ответа.
- Будем считать, ты согласился, - оптимистично разруливая ситуацию, комментирую я. Провокационно сползаю по его телу чуть ниже, задев кожей то место, которым любуюсь с самой первой нашей ночи.
- Ты помнишь, что неделю мы в целибате? – с усмешкой, какую не собирается скрывать, интересуется Эдвард. Его мягкие ладони совершенно недвусмысленно ползут по моей груди вверх.
- Практика показывает, что после таких воздержаний все становится еще лучше…
- Практика не обманывает, - мурлычет, наконец более-менее приходя в себя Ксай. Крепко, как делает лишь в моменты особой близости, несущей в себе крайнюю степень единения, меня обнимает. Я чувствую его тело каждой клеточкой своего.
Стараюсь запомнить это ощущение. Не далече как через двое суток мы будем в Лас-Вегасе, а там самообладание и вера, что я не одна, понадобятся мне в тройном размере. Книга «Контроль эмоций» изучена мной от корки до корки, но все равно, кажется, я мало готова к грядущим событиям. Радует, что хотя бы Эдварда в Америке ждет заслуженная и выстраданная им миссия, способная сделать Уникального счастливым.
- Самолет у нас утром?
Моя резкая перестройка темы мужа удивляет. Наверное, как и слегка изменившейся голос. В теплой ванне, снова уютной, он подрагивает.
- В семь, - Аметист мягкой чередой поцелуев скользит по моей шее, плавно переходя на плечо, - к вечеру уже будем в Штатах.
- И во сколько свадьба?..
- На следующий день в одиннадцать, - губы Алексайо, словно живя собственной жизнью, все трепетнее, все любовнее прикасаются к моей коже, - но нам нужно приехать в десять… из-за моей роли там.
- Конечно… я очень рада за тебя, Эдвард. Это не пустые слова.
- Ты грустнеешь при мысли о Конти, - открывая себе больший доступ к моему телу, Эдвард перекладывает мои намокшие волосы с одного плеча на другое, - это мне не нравится. Я говорил тебе – мы можем не ехать.
- Не придумывай. Мой долг тебя туда доставить, папочка. Это твой день, - хмыкнув, я выгибаюсь, запрокинув голову и чмокнув его подбородок. Выдыхаю. – А потом, дело не в Константе, если честно… в Рональде. Я хочу с ним встретиться.
Пользуясь податливостью воды весу наших тел, а моей – своих рук, Алексайо практически незаметно заставляет меня повернуться на бок. Теперь аметисты могут смотреть мне в глаза. С очень близкого, а значит, исключающего все сомнения, расстояния.
- Это очень похвально, мой смелый Бельчонок. Я тобой горжусь, - без капли лести и надуманных эмоций произносит Уникальный. Я дрожу от серьезности его тона. Кладу руку ближе к плечам, обнимаю за шею, прижимаясь к нему как ребенок. Снова.
- Знаешь, во мне решимости поменьше…
- Уже одно то, что ты думала об этой встрече, Белла, большое дело. И достойно восхищения.
- Велика вероятность, что это последний наш разговор в жизни… я должна в нем поучаствовать, Ксай. У меня есть к Рональду… вопросы. Тем более, Розмари так ратовала…
Эдвард улыбается мне улыбкой родителя. Гордого, впечатленного, родного. Сейчас он папа для меня.
- Я уверен, он ответит. Ты правильно решила, котенок.
Я приникаю к его ключице. Практически вся нижняя часть лица кроме губ оказывается во власти пенной воды. Я вижу пузырьки как никогда близко.
- Если помнишь, тогда, еще в Америке, ты обещал никогда не оставлять меня с ним один на один…
Рука Ксая накрывает мои волосы, защищая и согревая одновременно. Я прикрываю глаза, ткнувшись в его шею. В такие моменты как никогда четко можно осознать, что человек для тебя значит.
- Ты сомневаешься, что я сдержу свое слово?
- Ну что ты, - я хмыкаю, поразившись глупости такого заявления, - просто… я как раз хотела попросить тебя его не держать. Я хочу поговорить с Рональдом один на один.
- Поговорить с отцом?
- Он мне не отец, - сжав зубы, чтобы не высказать лишнего, сбито бормочу я. – Он… мой родственник. И точка.
Я знаю, Эдварду хочется сказать мне что-то на сей счет. Я знаю, Эдвард по части родительской и по части взрослой, что не удивительно, может открыть свое мнение. Может даже попытаться уговорить меня, что часто делает Розмари… но он молчит. Многозначительно.
А потом, спустя не меньше минуты размеренных поглаживаний моих волос, произносит только:
- Хорошо. Один на один.
И затем отдает мне свою свободную руку, правую, с кольцом, которую тотчас крепко оплетаю. Знает, что мне нужно. Лучше кого бы то не было знает.
Я не показываюсь Эдварду на глаза, хотя понимаю, что это глупо: все равно он все знает. И даже то, насколько близки мои слезы. Вода в ванне снова становится холоднее. Свет ярче. Я жмусь к Ксаю, презирая себя за слабость, но сдержаться не могу. Кому, как не ему, можно сказать всю правду? Кто вообще станет меня слушать?..
- Я никогда не прощу его, Эдвард. Но и себя тоже… не прощу.
Пожалуйста, ответь мне то же, что и всегда. Пожалуйста, скажи это…
- Твоей вины нет ни в чем. Ты знаешь это, мое золото.
Да…
Проникновенность и ласка в его тоне подталкивает меня к самому краю эмоционального обрыва. Я с него-таки падаю. И все равно от слов Ксая чуточку, но легче, хоть правдивость их я вряд ли когда-нибудь приму. В конце концов, Алексайо в меня верит, любит меня. А что еще может быть нужно?
Я ему ничего не отвечаю. Я закрываю глаза, приткнувшись совсем близко к его шее, спрятавшись там, и тихо плачу, с болью и благодарностью улыбаясь от того, что есть человек на свете, перед которым мне не стыдно отпустить себя полностью. Он никогда меня не обидит. Он меня поймет.
- Спасибо, Уникальный…
Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-1
