Capitolo 62

Благодарю vsthem за редактуру!

Дни, разделяющие человеческую жизнь на «до» и «после», как правило, начинаются совершенно непримечательно. Позже, уже сполна окунувшись в новый виток событий, предпринимаются попытки сказать, что солнце светило особенно ярко, ливень был особенно сильный, полнолуние обещало что-то нехорошее… но на деле это часто бессмысленно.
День, когда я встретила Дамира в детском палаточном лагере, начинался так же, как и любой другой июньский день тысячу лет до этого. Солнце, спрятанное за мягкими шторами, засветило в наше с Ксаем окно, он, как уже повелось давным-давно, проснулся первым, поцеловал меня… мы улыбались, принимая душ вместе, мы шутили, болтали о чем-то несущественном за завтраком, мы любили друг друга после завтрака… и мы гуляли, просто гуляли по солнечному утреннему лесу, наслаждаясь сезонной красотой русской природы.
Дамир не бежал нам навстречу и не горел особым желанием как-то выделиться. Он просто пытался покормить бездомную кошку, чтобы о ней хоть кто-то позаботился, он просто хотел быть хорошим. Как будто бы он им не был…
Я не знаю, существуют ли слова для объяснения таких совпадений, их верной трактовки и понимания. Судьбоносные моменты редко поддаются здравому осмыслению.
Я не хочу думать, что бы было, не пойди мы с Ксаем гулять тем утром, или же не согласись Дамир ехать в лагерь… это уже неважно, этому уже не бывать.
Маленький Колокольчик ярким лучиком вошел в наше с Алексайо существование. А вчерашним днем, после всего того, что несправедливо и жестоко случилось с ним, обосновался в нем навсегда.
Эдвард так и задремал вчера возле постели Дамира. Он смотрел на него, он видел его, он думал о нем… и когда около восьми часов утра пришла медсестра, дабы проверить мальчика, в глазах Ксая я разглядела не тлеющий, ясный огонек. Он принял окончательное решение – принял Дамира.
Впоследствии я вижу этот огонек еще не один раз – и даже теперь, когда отправляюсь за зеленым чаем и батончиками-мюсли в буфет, пока у Дамира очередная процедура, оставляя Эдварда говорить с Ольгердом. У Ксая меняется даже тон голоса – куда более решительный, напряженный. Судьба Колокольчика в наших руках, и Эдвард, уже привыкший к такой ноше, относится к ней с максимальной ответственностью – это бесконечно греет мое сердце.
С двумя стаканчиками чая странного цвета, от которого я уже отвыкла в доме чайного гурмана Хамелеона, но который сейчас имеет минимальное значение, я поднимаюсь обратно к палате Дамира. Лестница в два пролета с невысокими, достаточно удобными ступенями. И матовая стеклянная дверь, верхняя часть которой достаточно прозрачна – в поле моего зрения практически весь тупичок у палаты малыша и часть коридора, прилегающего к ней.
В бежевой рубашке с умело закатанными рукавами и темно-синими брюками, какие почти прямое отражение акварельных водопадов, украшающих одну из стен коридора, Эдвард все еще говорит по телефону. Он стоит у подоконника, повернувшись ко мне своей широкой спиной, волосы его переливаются на не скупящемся на яркость солнце, а длинные пальцы с обручальным кольцом несколько нервно постукивают по подоконнику. Нервозность ни в образ Эдварда, ни в его голос не пробивается, но хоть какое-то выражение иметь должна – в этом весь Ксай. Не зная его достаточно хорошо, никогда нельзя определить ни его настроение, ни его мысли.
Нам нужно обсудить наши шансы, озвученные Ольгердом. Нам нужно разработать определенный план и строго придерживаться его, не давая ничему лишнему поколебать в неверном направлении, потому что ситуация принимает слишком серьезный поворот. Я больше не представляю своей жизни без Дамира. Я сказала ему, наконец-то я сказала ему, что люблю. Я пообещала никогда не оставлять его и сдержу это слово, чего бы мне оно не стоило. Нам лишь нужно понять, что делать и как делать это правильно. Я возлагаю на Ольгерда Павловича невероятные надежды, потому как он наш последний шанс.
…Это странный звук.
Он раздается негромко и неожиданно где-то в глубине коридора. Я как раз поднимаюсь на предпоследнюю ступеньку, следя за тем, чтобы чай не расплескался, когда слышу его.
Эдвард по ту сторону двери чуть поворачивает голову, но не более того.
Я покрепче перехватываю стаканчики в своих руках. Не имею представления, как открыть эту дверь, когда я здесь абсолютно одна.
- Э-э-эд!..
Какой-то шум, оживление в левой части коридора. Ксай помечает что-то в своем ежедневнике, сильнее сжав телефон пальцами. Он сосредоточен.
- Э-эд! – шум нарастает.
И в следующее мгновение я вижу Дамира. Колокольчик в своей светло-серой пижамке с енотами, которую Петр привез вчерашним вечером, бежит по плитке коридора. Он так похож на игру моего воображения в эту секунду, что не хватает никаких здравых мыслей пересилить это ощущение. Дамир очень маленький сейчас и очень напуган – его огромные голубые глаза так распахнуты, что едва умещаются на лице. Дамир бежит в сторону Алексайо, и я наконец понимаю, что это за странный звук. Он его зовет.
- Э-Э-ЭДД!.. – отчаянно и обреченно выкрикивает он из последних сил. Это не его голос, не его звучание, это в принципе почти не он. Это всепоглощающий ужас, который душит лучше любых цепочек. Это обреченность.
Ксай отворачивается от подоконника, и первую секунду на его лице совершенное недоумение. Он опускает взгляд на Дамира лишь тогда, когда мальчик врезается, вжимается в его ногу. Обхватывает ее пальчиками, сбито дыша, безнадежно постанывает, уже не в силах произнести имя.
- Ольгерд, я потом… я перезвоню, - телефон так быстро опускается на подоконник, что я даже не замечаю этого действия Алексайо. Зато мне очень хорошо видно другое.
Эдвард приседает перед Дамиром, перехватывая его ладони и стремясь поймать ускользающий взгляд. Мальчик запрокидывает голову, а потом что есть силы ей качает. Хнычет и пробует обнять Ксая. Спрятаться.
- Э-эдв…
Все, что происходит в этом коридоре, длится не больше тридцати секунд – от первого проблеска звука и до этой попытки объятий от Дамира. Мое восприятие приглушается неожиданностью момента и горячим чаем в руках. И восприятие Эдварда, наверное, тоже.
Но в ту же секунду, как Колокольчик просится к нему, в аметистовых глазах все становится на свои места. Приходит готовность к активным действиям и понимание, что вопросы и все им подобное сейчас совершенно излишни.
Ксай привлекает мальчика к себе, крепко и бережно его обнимая. Он самостоятельно укладывает ладони малыша к себе на шею, давая как следует обвить ее и почувствовать свою близость, он прижимается губами к его виску. Он рядом. Он папа.
Дамир заходится горькими слезами, не в состоянии сопротивляться своему эмоциональному всплеску. Он не может говорить, ему больно и сложно, но молчание губительно. Если он будет молчать, Дамир уверен, что его не услышат.
Я, все еще за этой чертовой дверью, слышу его нескончаемые, слившиеся в единый поток бормотания имени своего защитника. Как молитву или нечто, способное помощь в такой безвыходной ситуации.
Алексайо нежно гладит его спинку, пытаясь хоть немного успокоить. Он что-то говорит малышу на ушко, пальцы его приглаживают черные как смоль волосы. От Эдварда исходит аура доброты и принятия. Он прекрасно знает, что делать – когда-то это сполна испытала на себе и я.
Оставляю стаканы с чаем в коридоре, ставлю прямо на пол. Освободившимися руками открываю матовую дверь, не в состоянии быть так далеко, когда Дамиру так больно. Он напуган до чертиков, а причина мне и Ксаю абсолютно неизвестна. Доктора, который должен был осмотреть его сегодня, он не боялся… и никаких анализов, никаких болезненных процедур запланировано не было…
Дверь захлопывается негромко, но слышно. Колокольчика передергивает.
Эдвард поднимает на меня глаза, притягивая его еще ближе, гладя еще нежнее, в надежде, что я могу объяснить происходящее. Но очень быстро аметисты переключаются на что-то за моей спиной. И черствеют.
- Я говорила, что к палате. Куда ему еще бежать? – возмущенный, запыхавшийся женский голос появляется из коридора. Он доходит до нас на три секунды быстрее своей обладательницы.
Это черноволосая женщина средних лет с темно-карими глазами и слегка смуглой кожей. Губы у нее ярко-красные и такая же ярко-красная блузка – невозможно не заметить. Попятам за своей обладательницей шлейф терпких духов.
- Он впервые от нас убегает, Тамара, - второй голос, более строгий, тут же. Тоже женщина и с точно такими же темно-карими глазами, только гораздо старше. Мне не надо смотреть на них обеих дольше, чтобы понять, кто это. И почему мой малыш так напуган.
Эдвард поднимается на ноги, в полный рост, все так же крепко, не глядя на опасения мальчика, держа его на руках. Дамир тихо, но так жалобно стонет… его спинка неустанно содрогается.
Тамара останавливается, увидев Ксая. Ее глаза распахиваются.
- Дамир, кто это? – и строго, и непонимающе зовет она. От хмурости на лице собираются заметные морщинки.
Мальчик отвечать ей даже не думает.
- Я прошу прощения, мужчина, он, наверное, помешал вам, - Агния, вроде бы зовут ее так, с мягкой улыбкой обращается к Алексайо, - мальчик испугался, а с такой резвостью нам так просто его не догнать.
Они не рассматривают вариант, что Дамир знает Эдварда. И они сами определенно пока не догадываются, что это он пригласил их на встречу сегодня за обедом.
Я подхожу к мужу, игнорируя присутствие этих двоих. Колокольчик замечает меня, и в глазах его, покрасневших и запуганных, настоящая боль. Он не верит, совершенно не верит, что мы его не отпустим. У него просто не хватает пока сил для такой веры.
- Вы, наверное, его лечащий врач? – подметив халат на плечах Каллена, Тамара изгибает бровь, - Анна Игоревна говорила что-то о вас…
- Эдвард Карлайлович, - поправляет ее Ксай. Вежливо, но твердо. Лицо его выглядит располагающим.
- Ну, конечно же, - Агния улыбается почти искренне, качнув головой, - вы – меценат приюта. Ваша помощь наверняка несравнимо помогает этим детям.
Тамара с долей скептицизма поглядывает на то, как Дамир держится за своего защитника.
- Я надеюсь, - все так же вежливо, в лучшем своем репертуаре отвечает Алексайо. – Я ждал вас сегодня чуть позже.
- Мы можем пообедать с вами, как и договаривались, Эдвард Карлайлович. Проведем время с Дамиром – это, к слову, тот самый мальчик, которого мы хотим усыновить.
- Вряд ли он знает всех детишек по именам, - бурчит Тамара, подступая к Дамиру. Тот вжимается в Ксая. – Ну, что ты, милый, будто не помнишь меня. Иди-ка сюда.
- Мне кажется, что мальчику лучше закончить с процедурой, - мягко, но твердо останавливает женщину Эдвард. Поворачивается ко мне, - Изабелла, отнесете ребенка к доктору? Изабелла – одна из медсестер детского отделения, на очень хорошем счету, я лично ее знаю.
Я радуюсь, что сегодня застегнула халат. И что вообще надела его. И что вовремя пришла.
- Да, Тома, так будет лучше, - кладет руку на плечо дочери Агния, - а мы можем сэкономить время и поговорить с Эдвардом Карлайловичем.
Ксай умело передает мне Дамира, напоследок погладив его ладошки, и женщина следит за этим приметливым, донельзя жестким взглядом. За каждым нашим движением.
- Конечно же, - я забираю мальчика, прижимая его к себе. Колокольчик тут же утыкается лицом в мое плечо и зажмуривается, я даже чувствую. Он безмолвно плачет. – Пойдем-ка, Дамир.
Мой легальный повод удалится воспринимается всеми довольно спокойно. Ксай, как умеет лишь он, ловко переключает внимание женщин на себя. И хоть я чувствую спиной взгляд Тамары, мне все равно. Она не получит нашего мальчика. Она не заставит его больше вот так дрожать.
Весь недлинный путь по коридору, пока мы не заворачиваем за угол и не скрываемся от неожиданных посетительниц, Дамир дрожит. Он уже не пытается не что-то говорить, не как-то по-другому выражать свой страх. Слишком сильный и слишком первобытный, он выжимает его полностью. Я физически ощущаю.
В палате тепло и тихо. Я закрываю дверь и сажусь, не отпуская Колокольчика, на прикроватное кресло. Стягиваю простынку с постели и накидываю ему на плечи. Дамир не спешит раскрываться из своего маленького комочка-кокона. Глаза его все еще закрыты.
Здесь, с львом-Алексом на стене и маленькой овечкой в спальном колпачке на тумбочке – новом подарке Эдварда – все так же, все спокойно. Я очень надеюсь, что знакомая обстановка Дамира капельку, но расслабит.
- Любимый мой, - целую его левую ладошку. Правую он, как подбитый зверек, крепко прижимает к себе.
Мальчик морщится.
- Самый любимый, - тем же тоном, с тем же чувством повторяю я. Уже знаю, что некоторым, дабы поверить, нужно время. Много времени. Но Алексайо теперь доверяет моим чувствам. Однажды поверит и Дамир. – Я с тобой.
По его щекам все еще текут слезы. Когда я осторожно их вытираю, он медленно и боязливо открывает глаза. Там все очень горько.
- Послушай меня внимательно, котенок, - доверительно наклонившись к нему поближе, уютно устраивая в своих руках, шепчу я, - что бы ни случилось, я и Эдвард всегда будем рядом. Тебе не нужно больше никого бояться, потому что больше никто тебя не заберет. Ты меня понимаешь?
Его взгляд несмело касается моего. Тонкими разноцветными нитями там в тугой комок переплелись страх, неверие, надежда, облегчение, отчаянье и благодарность. Дамир выглядит крайне скорбно с этим темно-синим ободком на шее, синяками, болью в ладошке. Он весь из стекла, он уже трескается от эмоций, какие ему пока не по плечу. И то, что я говорю, то, что я пытаюсь донести до него… хоть и делает ему еще больнее, но обещает хоть какую-то надежду на избавление от этой боли. Эти женщины выбрали худший момент из возможных – его полную физическую и моральную беззащитность. Мне уже чудится, что Дамир никогда не будет улыбаться, только плакать.
- Запомни главное: мы тебя любим. Это важнее всего, Дамир.
Он вздыхает и закрывает глаза. Прячется у моей груди, прижимаясь к ней неповрежденной щекой. Уже не дрожит, но пока еще изредка всхлипывает. С каждым моим прикосновением к нему капельку, но морщится, зато потихоньку высыхают его слезы.
У Дамира снова наступает апатия обреченности, когда он не пытается не прижиматься сильнее, не молить, как делал недавно с Эдвардом. Малыш просто лежит и принимает все то, что с ним происходит. У меня полная свобода действий, просто ему нравится, он успокаивается, если я глажу его или же шепчу что-то хорошее. Но если вдруг уйду, если вдруг сделаю ему больно – он примет все так же беззвучно и без колебаний. Стадия смирения.
Я стараюсь не заострять на этом внимание. Подобное состояние Дамира вынимает и сердце, и душу в один заход, но ему не помогут мои собственные несдержанные эмоции. Стабильность и вера, вот что ему нужно. Последовательность. Защита. Нежность. Он оттает, мой мальчик. Он сможет с этим справится.
…Как же я упустила приход этих женщин? Как они сумели выбрать время и узнать, когда Дамир будет вне палаты, и можно пройти через Анну Игоревну? Это, несомненно, огромный просчет, ведь именно их Дамир недолюбливает… они усугубили его состояние, как мы и опасались.
Я глажу Колокольчика, изредка целуя его щечки, лоб, волосы, и думаю о том, что скажет госпожам Кареян Эдвард. У них ведь будет истерика… они наверняка будут сражаться, так же, как и мы – Тамара уже что-то заподозрила. А история Эдварда, без сомнений, выйдет на поверхность и станет мучить его снова – Анной, чёртовыми подозрениями, попытками очернить. С этими женщинами нельзя договориться. Они нас не поймут.
Дамир чуть задремывает на моих руках, вздыхая более спокойно. Но затем вздрагивает, резко просыпаясь, испуганно смотрит по сторонам. Хватается за мои пальцы.
- Здесь, малыш, здесь, - успокаиваю я его тоном, которому можно верить. Улыбаюсь и без стеснения смотрю в голубые глаза. Я так хочу вселить в них веру…
Дамир смаргивает несколько слезинок и снова затихает. В моих руках ему все же спокойнее.
- Я очень рада, что встретила тебя, - через какое-то время признаюсь ему я, вдруг решив, что такое откровение будет уместным, - ты стал для меня настоящей звездочкой. Я больше… я больше не могу без тебя, малыш.
В колокольчиках, на миг удивившихся, что вырывает их из плена обреченности, проскальзывает очень теплая и очень искренняя улыбка. Никто не может любить так сильно и быть благодарным так ярко, как дети. Никто не испытывает более глубоких эмоций по части привязанности, чем они.
Мальчик смотрит на меня так, как теперь, и я вижу тот огонек надежды, какой так надеялась вселить. Он переливается. Он уже там. Просто еще маленький, еще только-только разгорающийся.
Я улыбаюсь Дамиру, мягко потеревшись носом о его щечку, как всегда делал для меня Ксай.
И я верю, держа его в объятьях, что у нас все будет хорошо.
Надежда в его взгляде дает надежду и мне.

* * *

Есть три универсальных правила.
Правило первое. Каждый получает то, чего он заслуживает.
Маленький ты или большой, слабый или сильный – все равно тебе достанется только твой кусочек. По-другому на свете просто не бывает.
Правило второе. Хорошее поведение и молчаливость – золотые качества детей, которые еще надеются встретить своих маму и папу. Взрослым нравится, когда дети воспитанные, тихие и умеют их слушаться. И уж точно они даже не будут смотреть на громких, драчливых и грубых.
Правило третье. Если тебя выбрали, это не значит, что тебя точно заберут. Ты кому-то понравился, ты выглядишь, как они хотят, или делаешь что-то, что им нравится. Они приходят к тебе, играют с тобой, задают вопросы, гуляют… но потом передумывают тебя забирать. У них на то много причин. Отсюда и важный вывод – никогда не задирайся, никогда не кичись тем, что ты особенный, никогда не делай преждевременных шагов. Дождись, пока воспитательница скажет тебе, что ты поедешь в свой новый дом.
Есть три универсальных правила. Негласных. О них друг другу в спальне рассказывают дети. Старшие – младшим. Потому что старшие иногда жалеют младших и хотят им помочь.
Дамир следовал этим правилам всю свою сознательную жизнь – как только услышал об их существовании от Пети и благодаря стараниям умного друга хорошенько их запомнил.
Анна Игоревна и некоторые воспитатели не разделяли точку зрения Пети, наоборот, на утренниках они заставляли Дамира быть активнее, в дни открытых посещений и выездов ставили в первые ряды, принуждали что-то говорить, рассказывать стихи… они объясняли мальчику, что его должны заметить. Только Дамир не хотел, чтобы его замечали… он не знал и не знает до сих пор, что делать потом. Его страх сбылся – его заметили те, кто не нравится, кто страшный. И Дамир больше хотел остаться в детском доме, чем уезжать с «маурик» и «бабушкой» куда-то далеко.
Здесь был ананасовый сок и булочки с изюмом по выходным, здесь можно было порисовать на внеклассных занятиях, иногда поиграть с Петей – он один играл с ним. А там, за забором, его ждала совсем другая жизнь – и Дамир не хотел ее узнавать, как бы глупо в его положении это не звучало.
Но один раз за все-все дни Дамир почувствовал, что уехал бы из детского дома без сожаления – когда Она пришла к нему и принесла баночку тех волшебных черных кружочков, которые Анна Игоревна называет непривычным словом «маслины». Она была очень красивой и улыбалась Дамиру очень честно, хоть и краснела, когда улыбался он. Она смотрела на него внимательно, но нежно. Она касалась его умело, но мягко. Он ей нравился… а это самое приятное чувство на свете теперь малышу было известно – нравиться.
Она пришла и на следующий день – такая настоящая, хотя и волшебная, такая… знакомая. Пришла и, присев перед ним, погладила по щеке… она улыбнулась ему, о нем позаботилась. И когда Дамир взял ее за руку, а она ее не отдернула, не увернулась… он был самым счастливым. Она действительно хотела пойти с ним.
Белла.
Дамир никогда не слышал такого имени ни от воспитателей, ни от детей. Волшебное имя, как и она сама. Принцесса из сказки девочек, чьи постели расположены рядом с его в спальне. У нее есть необычные вещи, она надевает платья, волосы ее воздушные и пахнут так приятно… а еще у нее, как у настоящей принцессы, есть принц. Король. Он ее очень любит. Он так на нее смотрит… на Дамира в жизни никто так не смотрел. Король добрый. Только он… молчит. Как и всегда, когда приезжал в приют. Улыбался, хлопал, гладил их по голове, но молчал… и только когда они были одни в том месте, где продают такие необыкновенные блинчики, Король с ним говорил. Эдвард Карлайлович сказал называть себя просто «Эдвард», подарил ему рыбку Немо, купил сока, карандашей… Эдвард рисовал с ним. Слоника и шарики. Шарики и слоника. Эдвард не поправил дядю возле мольберта, когда тот назвал его папой Дамира…
Это все – лишь толика мыслей, от которых мальчику никак не избавиться. Они наваливаются снежным комом, какие запускают злые мальчишки из-за кирпичных стен детской, они холодные и горячие одновременно, они не дают ничего делать и мешают спокойно спать.
Дамир хочет обо всем забыть. Просто обнять Беллу, как он сделал это вчера, и, пока она будет гладить его и говорить, что он хороший мальчик, крепко прижаться к ней. Спрятаться. И чтобы она не уходила…
Но ничего нет. Но Беллы нет.
Мальчик открывает глаза и видит над собой ярко-белый потолок, который такой большой и широкий, что не видно его концов. У Дамира болит ладонь и правая щека. У него противно скребет в горле, наждачной бумагой стирая все живое, что там есть, пока странные непонятные звуки заполняют все свободное пространство. Жесткие простыни под пальцами почти режутся. Дамир вздрагивает, Дамир хнычет. Если ему все приснилось… если он все еще на полу коридора, там, возле двери… если мальчики во главе с Димой где-то рядом, а воспитательницы говорят о его «маурик»… он больше ничего не хочет. Хочет спать и никогда, никогда не просыпаться.
Мальчик запрокидывает голову, будто боль куда-то убежит. Он зажмуривается, уже ненавидя белый потолок, он пытается позвать Беллу – может быть, у него получится, может быть, она придет, она ведь обещала прийти еще раз… она сказала, что любит его!.. Никто никогда Дамира не любил!
Странные и уже страшные звуки вокруг нарастают. В них вплетается отчаянное «Б-б!», пронизанное испугом, в них постепенно разливаются реки из слез.
Пальцами Дамир дерет простыни, изгибаясь на них, неудобных и жарких. Рука болит сильнее и сильнее, как и горло. Он совсем скоро уже ничего не сможет сказать… и никого позвать.
Мальчик прикладывает остатки сил, чтобы крикнуть в никуда – «Б-бел!..». И, задохнувшись, выгнуться в постели в тлеющей надежде, что она его заметит.
- Дамир.
Голос не беллин. Он горький и одновременно почти строгий. Это кто-то чужой, кто-то, кто хочет наказать его за плохое поведение, слезы и за то, что зовет Беллу. Он не может ее звать, он ее не заслужил.
И снова:
- Дамир.
Только теперь своей кожей в тонкой футболке мальчик ощущает прикосновение. Решительное и ясное, чтобы без шансов. Он рыдает, но руки непонятного человека никуда не исчезают. Наоборот, Дамира, минуя его неумелое сопротивление, поднимают в воздух. И вот уже здоровой щекой он чувствует что-то теплое, мягкое и… пахнущее Эдвардом Карлайловичем.
- Тише, мой малыш, - бархатный тембр Короля, в такт несмелой догадке разливаясь вокруг, подтверждает проскользнувшую мысль. Его утешает не Белла, Беллы здесь нет. Но Эдвард его не бросил.
Дамир перестает вырываться и даже уговаривает ненадолго стихнуть поток слез. Рассеянно вдыхая и выдыхая, он максимально робко и незаметно поглядывает вверх. Не жмурится больше.
Дамир обжигается, когда видит, что фиолетовые глаза Эдварда смотрят точно на него. А его большая рука… осторожно гладит Дамира по волосам. Эдвард с Дамиром нежен.
- Я с тобой, - так просто, но так твердо говорит он. И малышу становится легче дышать.
Мальчик опускает глаза, чуть-чуть нахмурившись. Он медленно, давая Эдварду возможность себя остановить, приникает к его груди. Касается щекой мягкой ткани рубашки. Тихонько вздыхает.
- Все хорошо, - обещает ему… папа? Дамир не знает, как можно называть Короля, как нужно называть. Он уже ничего не знает.
Но, в ответ незаметно кивнув, закусывает губу. Набирается смелости.
- Н-не ух… - почти не заплакав от скребущего горла, просит он.
- Никуда не уйду, - так же твердо, как и прежде, говорит Эдвард. Его пальцы придерживают спинку Дамира, удобно устраивая на своих руках, пока вторая ладонь все так же гладит его волосы. Не дает и шанса не поверить. Не позволяет больше бояться.
- Спас-с…
- Не плачь, - Эдвард вдруг берет и вытирает слезы на его щеках, - и не говори мне за это «спасибо». Я рад быть рядом с тобой, Дамир.
На такое мальчику ответить нечего. Он лишь уповает, что Король не шутит… Король не сделает ему больно, если он сейчас ему поверит…
Дамир тяжело сглатывает, выпутываясь из липких, назойливых лапок страха. Он такой холодный, такой противный и такой постоянный… Мальчик больше не хочет с ним бороться и пытаться совладать, а потому он принимает решение: будь что будет.
Дамир крепко прижимается к груди Эдварда. Папы.
Он уже обнимал его сегодня. Там, в коридоре, когда маурик все же нашла его и была готова забрать, обнимал. В мальчике теплится крохотная надежда, что это означает нечто важное.
Его прикосновения… это другое. Белла обнимает его так, как должна обнимать мама – без страха и опасений, просто как своего мальчика, нежно и крепко, по-доброму, но ощутимо. Она… уверена. А Эдвард Карлайлович, похоже, нет. Сейчас он держит его так, будто Дамир рассыплется, расколется на части. Он крайне осторожен, он волнуется, Дамир чувствует… он не хочет сделать ему больно даже случайно, все время задумываясь о каждом движении, каждом поглаживании. Он… заботится?
Дамир тихонько вздыхает, уткнувшись носом в рубашку своего защитника. У него мягкий запах, такой же мягкий, как и руки. Какой-то… свежий, как воздух после дождя, приятный. И даже то, что имеется отголосок нелюбимой Дамиром клубники, ничего не меняет. Тепло, что исходит от Эдварда, безопасность, какую он и обещает, и демонстрирует, ему нравится. Папа хороший.
Защитник с благодарность встречает его доверительный жест. И потому, наверное, решается на свой – бережно гладит щеку мальчика. Уже без слез, уже не потому, что надо вытирать их, просто… из-за желания. И чтобы быть ласковым.
Дамир краснеет и одновременно хочет заплакать, соленое жжение нарастает. Только это уже другие слезы, ему понятно. За эти дни он научился слезы различать.
В палату кто-то заходит. Всего пять минут назад, еще не зная, что он не один, малыш бы вздрогнул. Дернулся. Попытался оценить, нужно ли прятаться или еще нет. Испугался – это точно. Может быть, даже заплакал, это уже стало привычной реакцией, слезы сами собой текут, он их не зовет.
Но теперь, когда Эдвард рядом и обнимает его, когда Дамир в полной убежденности, что боли не будет, прижимается к нему… ему лишь только интересно, кто на пороге. Он лениво поворачивает голову левее, он спокоен. Окрыляющее, горячее и такое нужное ощущение защиты миллионом солнечных лучиков переливается во всем теле, Дамиру чудится, их свет заметен и снаружи.
Может быть, поэтому медсестра, зашедшая проверить его, улыбается? В руках у нее поднос с белой глубокой тарелочкой, в такой в детском доме наливали суп. Дамир не любит суп.
- Вижу, у вас все хорошо, - обращается к Эдварду, на щеках которого с ее словами появляется розовый оттенок, медсестра проходит в палату, - время обеда, Дамир. Мы с тобой сейчас быстренько и вкусно покушаем, что думаешь?
Поднос уже совсем рядом с ним. Женщина ставит его на тумбочку у постели. Малыш немного хмурится.
- А я могу покормить тебя, Дамир? – вдруг спрашивает у него Эдвард. Глаза его серьезные, хотя были только что совсем задумчивыми, как в тумане из мультика о ежике. Сероватая дымка витает там до сих пор, но теперь Эдварду будто что-то понятно, хоть он и с опасением ждет ответа.
От неожиданности малыш даже не думает. Почти машинально кивает.
Он хочет его покормить?..
- Замечательно, - загадочно улыбающаяся медсестра, чья улыбка все шире, воодушевленно смотрит на них обоих, - тогда я оставляю бульон и сок. Не торопитесь, и все будет в порядке.
Эдвард благодарит медсестру. А затем, когда она разворачивается к выходу, выжидающе смотрит на Дамира – тот все еще его обнимает.
Мальчик быстро убирает руки, даже не всхлипнув от задетой ладошки. Ему интересно и необычно то, что сейчас происходит и будет происходить.
Папа с заботой о том, чтобы простыни не были помятыми, а одеяло не мешало, осторожно пересаживает его обратно на постель. В ней холодно и слишком просторно, но Дамир об этом сейчас почти не думает. Между ними с Эдвардом возникает удобный столик, опускающийся слева. А на нем – бульон, что был в этой глубокой мисочке.
Защитник зачерпывает первую ложку – не до конца, с ее краешков не льется. Он не заставляет Дамира тут же начать есть, он ждет, пока мальчик сам будет готов.
- Я думаю, что он вкусный, - подбадривает он, поглядев на ложку. – Ты хочешь попробовать?
Малыш нерешительно открывает рот. Ложка очень мягко касается его губ, чуть наклоняется… Эдвард не торопится, он, как и раньше, все делает очень аккуратно, но теперь он… улыбается. И Дамир даже не замечает, как проглатывает бульон. Ему неприятно от того, чем откликается горлышко, но это неважно. Эдвард ему улыбается!
- Вкусный? – вторая ложка уже готова. Малыш кивает. Защитник успокаивается и приободряется. У него теперь такая улыбка… совсем-совсем светлая. Дамиру очень нравится.
Эдвард ухмыляется, будто он готовил этот бульон, и подсаживается поближе. Ему тоже нравится.
На третьей ложке малыш уже и не замечает тех крохотных комков в горле, покалываний в нем, когда глотает. Лицо папы перед ним этого стоит. Его кормит папа. Сам.
Интересно, однажды он решится так назвать его вслух?.. Это кажется почти невозможным.
Но однажды – не сейчас, оно будет потом. А теперь они почти ничего больше не говорят – только Эдвард иногда подбадривает, какой он молодец, и как хорошо, что так кушает, потому что тогда поскорее поправится. Он благодарит его за то, что не отказывается от бульона, что не отворачивается от него… как будто Дамир может отвернуться. Он видит сегодня совсем другого Эдварда Карлайловича. Он настоящий – и его. Малышу очень приятно.
Он одними губами в надежде, что Эдвард его поймет, говорит «спасибо». Урывает небольшой перерыв между неспешным кормлением и, смущенно потупившись, бормочет свое слово.
Защитник почти сразу же гладит его по плечу, пустив рой мурашек по телу. С любовью.
И снова улыбается, как и тогда, когда малыш проглотил первую ложку.
- Не за что, Дамир.
А потом они неспешно заканчивают с содержимым маленькой глубокой мисочки.
Такого вкусного бульона Дамир еще никогда не ел.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Источник: http://robsten.ru/forum/67-2056-86