Я редко сплю всю ночь. Я привыкла по нескольку раз просыпаться либо от ночных кошмаров, либо от собственной внутренней сигнализации, которая хочет убедиться, что никто не собирается потревожить мой сон.

      Но после ночи, проведённой в постели Эдварда, я впервые открываю глаза, когда тусклый серый луч рассвета пробивается сквозь тёмные шторы. Моё тело находится в состоянии повышенной боевой готовности, ведь я слышу, как кто-то движется за мной. Эдвард всё ещё спит. Его тело расслаблено, а дыхание – ровное и глубокое.

      Я не шевелюсь, прислушиваясь к тихому шелестящему звуку, и спустя мгновение вижу Элис. Её волосы растрёпаны, глаза всё ещё сонные. Одеяло накинуто на неё словно плащ и,  прижимая его к своему телу, она крадётся к двери в комнату и осторожно открывает её.

      Когда Элис выходит и поворачивается, чтобы закрыть за собой дверь, то ловит мой взгляд. Она улыбается и посылает мне воздушный поцелуй, после чего закрывает дверь с очень тихим щелчком.

      Я остаюсь в комнате с Эдвардом, но больше не в состоянии заснуть. Я знаю, что Элис не вернётся. Она отправилась в собственную постель, или в постель  Джаспера – точно я не знаю. Я глубоко вдыхаю, расширяя свои лёгкие. Таким умиротворяющим кажется тот факт, что Эдвард спит рядом. Его рука больше не лежит на моей талии, но грудь всё ещё прижимается ко мне. Моя майка, должно быть, немного задралась во сне, потому что когда я поворачиваюсь, оголённой кожей спины отчётливо чувствую ткань футболки Эдварда.

      Как можно осторожнее я натягиваю её вниз, прикрывая своё тело. Я должна найти способ надеть на себя свитер до того, как Эдвард проснётся. Я не хочу, чтобы он видел мои шрамы в дневном свете. Мне самой не нравится смотреть на них, поэтому не могу даже представить, что он может почувствовать при этом. Я лучше сделаю ему одолжение и оденусь до того как он проснётся. Это наверняка избавит нас от нескольких неловких моментов.

      Эдвард слегка шевелится во сне, переворачиваясь на спину. Мгновение спустя самый тихий в мире храп доносится до моих ушей. И да поможет мне Бог, но я считаю этот звук милым.

      Если он храпит, это значит, что сон его глубок, так что у меня есть шанс слезть с кровати, не разбудив его. Это даст мне возможность одеться и сходить в туалет, потому что мой мочевой, кажется, вот-вот лопнет.

      Очень медленно, стараясь не шуметь, я соскальзываю с кровати. Как только я собираюсь сесть, рука Эдварда касается моей спины. Я инстинктивно замираю.

      – Не уходи, – бормочет он. – Пока не уходи.

      Я оборачиваюсь и вижу, что его глаза закрыты. Он всё ещё наполовину спит, его пальцы едва движутся по моей майке.

      – Я вернусь, – шепчу я. – Мне нужно в ванную.

      Эдвард кивает, всё ещё очень сонный, и снова успокаивается. Я думаю, что он вернулся ко сну, прежде чем я успела надеть свою толстовку и покинуть комнату. И святой чёрт, как же болят мои мышцы. Возможно, Эммет был прав, говоря, что бегать нужно не каждый день, потому что я еле передвигаю ноги. Чёрт.

      Все остальные ещё спят, так что я быстро спускаюсь в свою комнату. Я запираюсь в ванной и делаю все свои дела. И пока я здесь,  также умываюсь, чищу зубы и расчёсываюсь.

      Прежде чем я начинаю переживать, хорошая ли это идея – вернуться к Эдварду, спешу в его комнату, перепрыгивая через две ступеньки, благодарная за то, что больше никого не видела.

      Я осторожно подхожу к кровати, как всегда боясь, что злоупотребила своим гостеприимством и что неправильно поняла его более раннее приглашение. Но когда он открывает глаза и улыбается, я заползаю под одеяло. Эдвард издаёт одобрительный звук и, когда я ложусь на спину, опускает лицо в сгиб моей шеи.

      Я понимаю, что он тоже почистил зубы, и из меня вырывается тихое хихиканье. Он посмеивается вместе со мной и, обнимая, скользит одной рукой под толстовку.

      Я напрягаюсь.

      Но он больше ничего не делает. Он даже не двигает рукой. Его рука просто лежит на моём животе.

      – Это нормально? – спрашивает Эдвард.

      Кивнув, я кладу свою руку на его предплечье, ощущая под кончиками пальцев мягкие волоски на его коже.

      – Хорошо спала? – бормочет он.

      – Да, – отвечаю я. – А ты?

      – Очень.

      Между нами снова воцаряется тишина. За пределами комнаты Эдварда, в доме, по-прежнему тихо. Должно быть, сейчас около семи утра. Поскольку Эдвард молчит и мне сказать нечего, мы оба снова погружаемся в сон.  

      Я просыпаюсь, когда слышу, как кого-то зовёт Эммет. Что именно он говорит, мне не разобрать, но мгновение спустя он спускается по лестнице. Эдвард шевелится, а затем потягивается, его мышцы при этом слегка дрожат.

      – Клянусь, когда он уедет, я не буду скучать по его громкому голосу, – бормочет Эдвард и   потирает всё ещё сонное лицо.

      – Но ты будешь скучать по нему, – неуверенно говорю я.

      – Да, и по Розали тоже. Может, пока они ещё здесь, нам нужно вместе сделать что-то интересное.

      Я согласно киваю, но, поскольку не знаю, что именно можно сделать, мне нечего предложить. И это очень грустно. Я живу здесь уже больше полугода, однако кроме школы город практически не знаю.

      – Ты снова надела свой свитер, – неожиданно отмечает Эдвард, отвлекая меня от мыслей.

      Поскольку это очевидно, я ничего не говорю в ответ.

      – Почему? Было холодно?

      Проще всего сказать «да» и солгать ему. Но я не могу лгать, даже ценой собственной жизни, и уж тем более не Эдварду. Но и сказать ему правду тоже нелегко.

      Эдвард выдыхает, но дело не в том, что он расстроен. Он думает.

      – Ты ведь знаешь, что не должна скрываться от меня, верно?

      – Так лучше, – отвечаю я, спустя какое-то время. Я гляжу в потолок, но знаю, что он внимательно смотрит на меня. Я не могу встретиться с ним взглядом.

      – Почему? – спрашивает он. – Ты боишься, что я сделаю то, чего ты не хочешь?

      Дело не только в этом, думаю я, но мой язык словно онемел. Думаю, кое-что всегда будет трудно выразить словами, могу я говорить или нет. Мысль о том, чтобы показать свою кожу – ужасна для меня. Даже если бы моё тело не было травмировано, я знаю, что ненавидела бы его с той же силой.

      – Прости, – наконец, шепчу я.

      – Нет, – Сразу же отвечает Эдвард. – Тебе не за что извиняться. Я просто пытаюсь понять, что сказать.

      – Ты не обязан ничего говорить, – тихо говорю я. – Никакие слова не смогут это исправить.

      –  Но слова могут утешить и успокоить.

      Он опирается на локоть и смотрит на меня, но я отказываюсь встретиться с его взглядом. Как сказать ему, что я чувствую себя осквернённой, уродливой и грязной?  Неважно, хочет он видеть меня или нет, я не хочу себя видеть. И пока я даже не думала о том, чтобы продвинуться в нашей близости. И по какой-то причине я знаю, что он тоже не зациклен на этом.

      Эдвард слегка тянет за край моей толстовки.

      – Сними её, – уговаривает он. – Это ничем не отличается от прошлой ночи.

      – Сейчас светло, – возражаю я.

      – Ты не хочешь, чтобы я видел? – спрашивает он, пытаясь заглянуть в мои глаза.

      – Я не хочу, чтобы ты смотрел на меня, – уточняю я, комок в горле меняет мой голос. – Я совсем не хочу смотреть на себя. И ты не должен.

      То, что я вижу в его глазах, заставляет меня упираться всеми возможными способами. Жалость. Я не хочу грёбаной жалости.

      – Не смотри на меня так, – говорю я более резко, чем когда-либо смела.

      – Ничего не могу с собой поделать, – говорит Эдвард. – Мне ненавистно, что ты настолько не нравишься себе.

      Он говорит это не для того, чтобы произвести впечатление, видимо он на самом деле так думает, и внутри меня что-то ломается. Одним движением я сажусь спиной к нему и подтягиваю свитер и майку с такой силой, что кожей чувствую швы на одежде.

      Его дыхание замирает, когда он видит мою обнажённую спину. Несмотря на то, что шрамы со временем побелели – они многочисленны и уродливы, случайным рисунком разбросаны по коже.

      Я не могу смотреть на них, но если Эдварду кажется, что мне не за что ненавидеть своё тело, то пусть подумает дважды. И ему лучше хорошо всё рассмотреть, пока у него есть такая возможность, потому что больше это не повторится никогда.

      Я вздрагиваю, почувствовав на своей спине его тёплые пальцы, и вспоминаю вечер, когда он коснулся моей спины, и что эмоции, переполнявшие меня тогда, заставляли хотеть убежать и спрятаться. Почти то же самое я чувствую и сейчас. Я сижу абсолютно неподвижно, когда он касается сначала одного, а затем других шрамов. А затем кончики его пальцев проводят путь, который я очень ясно ощущаю и понимаю, что он касается чистой, неизувеченной кожи.

      Я судорожно вздыхаю и выдыхаю, когда его ладонь ложится на мою поясницу. Затем, с бесконечной осторожностью, Эдвард тянет вниз ткань моей одежды. Он устраивается позади меня так, чтобы я могла сесть между его ног. Его руки обвивают мою талию и, склонив голову на моё плечо, он трётся щекой о капюшон свитера.

      – Если бы у меня были шрамы, я бы нравился тебе меньше? – спрашивает он после долгого молчания.

      – Дело не в этом, – слегка хрипловатым голосом отвечаю я. – Я чувствую себя очень грязной постоянно. Словно моё тело не принадлежит мне. И я не хочу смотреть на него. Очень, очень не хочу видеть свою кожу.

      – А я хочу, – всё, что он говорит мне в ответ. Эдвард не отрицает того, что я чувствую себя грязной. Но я знаю, это потому, что он понимает: его одобрение или отрицание не изменит моего восприятия. Он не считает меня грязной, но знает, что его слова об этом не помогут мне.

      – Ну, больше я тебе показывать не буду, – говорю я и, нахмурившись, отмечаю, сколько сейчас в моём голосе раздражения.

      – Это нормально, – с лёгкостью отвечает он.

      Меня успокаивает его молчаливое согласие. Я думала, Эдвард попытается переубедить меня, но он этого не делает. И я начинаю думать, что он, наконец, принял то, что я считаю  правдой.

      – Я уродлива, – шепчу я.

      – Это не так, – сразу же шепчет он в ответ. – На самом деле ты потрясающе красива, даже если сама в это не веришь. И эти шрамы – часть тебя. Поскольку они не исчезнут, не смысла переживать об этом.

      – Легче сказать, чем сделать.

      Эдвард немного сдвигается и на одной ноге закатывает до колена штанину. Я присматриваюсь внимательнее, когда под волосками на ноге вижу широкий шрам, который начинается выше колена и заканчивается под ним. Прежде чем я могу остановить себя, касаюсь повреждённой кожи. Это похоже на какой-то ожог, а может, и нет.

      Эдвард наклоняется и, положив свою руку поверх моей, прижимает наши ладони к своему колену.

      – Я упал с велосипеда, когда был ребёнком. Я хотел научиться ездить по газону и папа сказал, что мне нужно надеть шлем и наколенники. Я этого не сделал и упал на гравий. Колено, как и моя голова, кровоточили. У мамы чуть не случился сердечный приступ.

      Я смотрю на его волосы, пытаясь найти шрам, который не видела раньше. Он качает головой.    

      – На голове рана была не такая плохая, как на колене, вот только крови там было больше. Всё скрыто волосами.

      Его пальцы ласкают мою руку, и это ощущение кажется уже привычным. Когда он смотрит на меня, я встречаю его взгляд.

      – Ну что, теперь я нравлюсь тебе меньше?

      Я качаю головой. Его суть ясна, но в моей голове логика и эмоции редко когда работают вместе.

      – Мне ненавистно то, что тебе было больно, – говорю я, вновь переводя взгляд на шрам на ноге.

      – Значит, ты понимаешь, – отвечает он, снова пытаясь поймать мой взгляд.

      Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но понятия не имею, какие слова можно подобрать. В конце концов, останавливаюсь на очевидном.

      – Это не меняет того, что я думаю о себе.

      Он смеётся и, обняв меня, медленно нас покачивает.

      – Я знаю. Ты слишком упряма для этого.

~О~

      Если Карлайл и Эсме заметили, что Эдвард, Элис и я  провели эту ночь вместе, то ничего  об этом не говорят, когда мы за завтраком присоединяемся к ним за столом. Добавлены два стула для Джеймса и Виктории, и Эсме на самом деле устроила для нас праздник. В центре стола стоит тарелка с остатками моих творений из марципана, и Джеймс открыто восхищается ими.

      – Жалко их есть, – говорит он, а потом смотрит на Эммета. – Как ты справляешься?

      Эммет усмехается, показывая свои ямочки на щеках.

      – Умоляю, чтобы она сделала ещё, – говорит он, подмигнув. – Обычно это срабатывает.

      – Белла очень хорошо готовит, – добавляет Джаспер, заставляя меня покраснеть ещё больше. – И у неё получается отличная выпечка.

     Джеймс снова смотрит на меня.

      – Когда-нибудь ты осчастливишь какого-нибудь мужчину.

      Это походит на выстрел из пистолета. Все замирают и очень долгое время молчат. Затем Элис резко втягивает в себя воздух, и я чувствую на себе встревоженный взгляд Эдварда.

      – Она слишком молода, чтобы задумываться над этим, – говорит Карлайл, пытаясь разрядить обстановку.

      Осознавая, что совершил какой-то промах, Джеймс пытается непринуждённо рассмеяться.

      – Просто сказал. Я знаю, что она с Эдвардом.

      Снова воцаряется тишина,  и я опускаю голову. Затем кто-то фыркает. Розали. Она пытается сдержать смех, но терпит неудачу. Вслед за ней смеётся Элис, затем Джаспер, а потом и Эммет. Эсме выглядит весёлой, но в то же время удивлённой. Эдвард улыбается и качает головой. Карлайл переводит взгляд с Джеймса на Эдварда, а затем смотрит на меня.

      – А мы здесь относимся к Белле так, будто она сделана из стекла, – говорит Розали, когда уже может держать свой смех под контролем. – Ты пригласил её на свидание, да?

      – Пригласил, – ничуть не смущаясь, говорит Джеймс. – И мне мягко отказали.

      И хоть все ещё улыбаются, мне по-прежнему хочется исчезнуть. Когда я гляжу через ресницы, пытаясь убедиться, что всеобщее внимание ушло от меня, то вижу Джеймса, который говорит мне что-то на языке жестов.

      «Прости, я не хотел ставить тебя в неловкое положение. Ты в порядке?»

      – Ты, что… что? – глядя на Джеймса, спрашивает Розали. – Чувак, ты только что использовал язык жестов?

       – Да? – говорит он, но его ответ больше походит на вопрос. – У моего племянника нарушение слуха, и когда он был младше, я постоянно нянчился с ним.

      – Ты только что набрал баллы в категории восхищения, – говорит Эммет, кивнув в сторону Розали.

      Розали, кажется, потеряла дар речи, но быстро приходит в себя.

      – Чёрт, я думала, ты можешь говорить только на английском и на языке сарказма.

      – Сарказм тоже может быть передан посредством языка жестов, – говорит Джеймс. – Для этого лишь нужен гениальный мозг. – В притворном высокомерии он поднимает воротник и Эммет усмехается.

      – Боже, – с напускным раздражением бормочет Виктория.

      Какое-то время все продолжают подшучивать друг над другом. Элис пытается отвлечь меня, попросив на следующей неделе сходить с ней в торговый центр.

      – Тебе нужна летняя одежда, – шепчет она. – Обычно летом здесь ужасная жара. Ты не сможешь носить свои толстовки.

       Я знаю, что она права. И когда я жила в Финиксе, у меня не было таких свитеров, их мне купили здесь. Но я привыкла к свободной,   скрывающей тело одежде и мне будет непросто до осени отказаться от неё.

      – Эй,  давайте сегодня съездим в Ла-Пуш, – предлагает Джаспер, когда завтрак почти подошёл к концу. – Сегодня не должно быть дождя.

      – Да, – с энтузиазмом подхватывает Розали его идею. – Ведь у нас ещё есть несколько часов до того, как вам придётся возвращаться в Сиэтл, верно? – спрашивает она Викторию и Джеймса.

      – Мы не спешим, – говорит Виктория.

      – Почему бы вам не погостить у нас ещё немного? – с улыбкой спрашивает Эсме. – Вам всегда рады.

      Вот чёрт.

      Эммет и Розали с энтузиазмом поддерживают предложение матери и, конечно, сразу же возникают планы  этим вечером пойти в кино. Но сначала они собираются поехать в Ла-Пуш. Эдвард и Элис настаивают, чтобы я поехала вместе с ними.

      – Мы можем устроить себе ещё одну ночь кино, – когда мы подходим к гаражу, тихо говорит мне Элис. Она улыбается мне с таким пониманием, что я чувствую образовавшийся комок в горле.

      – Спасибо, – шепчу я.

      Элис просто снова улыбается и запрыгивает в кабриолет Розали. Она поглаживает место рядом с собой, и я присоединяюсь к ней – несколько мгновений спустя мы несёмся к пляжу, следуя за парнями, сидящими в джипе Эммета.

      – Твои родители должно быть рады, что, наконец, остались одни? – спрашивает Виктория Розали, когда она паркуется в резервации.

      Розали пожимает плечами.

      – Они – родители. Приняв решение иметь детей, они отказались от собственной жизни.

      Её голос не столь суров, как слова, и по блеску в глазах я вижу, что она шутит. Но Виктория, кажется, воспринимает всё всерьёз.

      – Они отдали даже больше, приняв тебя и Джаспера, а затем, взяв под опеку Беллу, – говорит она.

      Розали останавливается и смотрит на свою подругу. Затем еле заметно кивает, соглашаясь с ней.

      – Пойдём.

      Мы встречаемся с парнями на пути к пляжу. Эдвард оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что со мной всё в порядке, а затем снова поворачивается к своим братьям. Они подшучивают, толкая друг друга и подбегая к линии прибоя.

      Приятно видеть Эдварда в таком лёгком настроении. После сегодняшнего утра, ему это необходимо.

      Мы идём вслед за ними и, взяв меня под руку, Элис по песку ведёт меня к остальным. Солнце спрятано за тучами, но когда я вижу океан, то останавливаюсь, чтобы полюбоваться видом.

      – Красиво, не правда ли? – спрашивает меня Розали. – Мне будет не хватать этого.

      – Очень красиво, – соглашается Виктория. – Вы часто сюда приезжаете?

      – Нет, – отвечает Розали. – Даже не знаю, почему.

      – Потому что парни из резервации просто бесят, вот почему, – бормочет Элис. – Они ведут себя так, словно этот пляж принадлежит им.

      – Ну, сейчас их здесь нет, – говорит Розали. – Так что это не проблема.

      Она смотрит вперёд и, когда Эммет зовёт её, подходит к нему. Он с лёгкостью приподнимает её и  кружит.

      – Поздравляю, детка, – говорит он, целуя её. – Я так горжусь тобой.

      – Эй! – издалека слышим мы возгласы и, посмотрев в направлении голоса, я вижу приближающихся к нам Эрика и Бена. Джаспер и Эдвард спешат им навстречу, чтобы поприветствовать. Они сразу же начинают общаться, и на мгновение я задаюсь вопросом, если они с Эдвардом такие друзья, то почему он проводит с ними так мало времени?

      Джасперу, кажется, быстро наскучивает их разговор, и он поворачивается к Элис.

      – Как думаешь, вода ещё холодная? – глядя на неё, задумчиво говорит Джаспер.

      Она сужает глаза.

      – О нет, ты этого не сделаешь, – предупреждает Элис и визжит, когда Джаспер одним движением закидывает её на плечо и идёт к прибою.

      Я уверена, Джаспер не бросит её в воду – ещё довольно прохладно, да и вода не успела как следует прогреться. Но он держит её в напряжении, подходя всё ближе и ближе к кромке океана.

      Наблюдая за их игрой, я в тысячный раз жалею, что не могу быть такой же беззаботной.

      Услышав рядом с собой горький смешок Виктории, я перевожу взгляд на неё, интересуясь, о чём она сейчас думает. Долгое время она молчит, и эта тишина кажется неловкой.

      Наконец, она говорит:

      – Тебе повезло, ты знаешь.

      Я смотрю на неё расширившимися глазами, не понимая, что значат её слова.

      – Разве Роуз не говорила тебе, что я росла без родителей?

       Я качаю головой, и Виктория снова горько улыбается. Она делает несколько шагов, и я иду за ней, чувствуя, что она хочет поговорить.

      – Я переезжала из одной приёмной семьи в другую. Я была трудным ребёнком и каждый раз, когда семья больше не могла меня терпеть, отсылала куда подальше.

      Боже, это просто ужасно. Я уверена, что мой взгляд выражает сочувствие, но она не смотрит на меня. Виктория отсутствующим взглядом смотрит на горизонт. Затем идёт дальше, и я следую за ней. Даже не знаю, почему. Может, потому что чувствую, что ей нужно поговорить с кем-то и, возможно, этим человеком могу быть я.

      – Иногда я думаю, что некоторые приёмные семьи делают это только из-за денег, которые получают. А на детей им просто плевать.

      Я чувствую, что должна заговорить, но мне по-прежнему трудно использовать свой голос рядом с теми, кому я не совсем доверяю.

      – Так что да, тебе повезло. Тебе семнадцать, не так ли? Просто удивительно, что тебя захотели принять в таком возрасте. И думаю, это намного лучше для тебя.

      Повезло… конечно, она права.

      – Могу я спросить, как всё было у тебя, прежде чем ты приехала сюда? Во многих домах ты жила? – Она останавливается и смотрит на меня. Покачав головой, я поднимаю два пальца.

      – И почему тебе пришлось уехать с последнего дома?

      Уф, я не хочу говорить об этом. Не хочу и всё. Но Виктория поделилась со мной своей историей и, думаю, я должна дать ей что-то взамен. Её агрессивная манера поведения исчезла, уступив место уязвимости, которую я редко встречаю в людях.

      Возможность использовать свой голос приходит с осознанием того, что мы слишком много знаем о той жизни, которую вели до того, как у нас появился шанс вырваться из неё.

      – Я убежала, – шепчу я, мои слова почти заглушены волнами.

      – И они не захотели вернуть тебя? – не отступает она. – Знаешь, однажды я тоже сделала это. Я убежала, когда один извращенец попытался коснуться меня. После этого меня отправили в новый дом.

      – Мне не надо было возвращаться, – говорю  я, всё ещё хриплым голосом.

      – Повезло тебе, – бормочет она. – И после этого ты приехала сюда?

      Я киваю.

      Она неожиданно улыбается.

      – И ты никогда не капризничаешь? Не злишься? Когда я была младше, меня нельзя было назвать милым ребёнком. Джеймс говорит, что во мне до сих пор есть что-то подлое.

      Я качаю головой.

      – Я злюсь, иногда. Но лучше оставаться спокойной.

      Она внимательно смотрит на меня и её пронзительный взгляд, кажется, проникает прямо в мою душу.

      – Боже, ты подверглась насилию, не так ли.

      Это даже не вопрос и, не смотря на тревогу и смятение, моему разуму хватает времени осознать, что ни Эммет, ни Розали, не рассказывали никому о моём прошлом.

      Я отвожу взгляд от Виктории и натягиваю рукава, несмотря на то, что уже слишком тепло для моей толстовки с капюшоном.

      – Чёрт. В твоей приёмной семье?

      Я киваю.

      Впервые я поделилась с кем-то за пределами семьи о том, что произошло в моём прошлом. И её реакция настолько искренна, что успокаивает меня намного больше, чем я могла предположить. Она не высмеивает меня. Нет, она верит мне и видит во мне жертву.

      Её рука поднимается ко рту.

       – Чёрт. Мне так жаль. Должно быть ты счастлива здесь, вдали от всех этих страданий. Этот ублюдок в тюрьме?

      Я качаю головой, внезапно почувствовав себя несчастной.

      – Почему нет? Разве государство не возбудило против него дело? Разве ты не выдвигала обвинения?

      Я заламываю руки.

      – Давать показания… тяжело. И у него большие связи.

      – Но это неправильно, Белла, – говорит она.

      – Я просто рада, что всё позади, – тихо отвечаю я.

      – А что, если он возьмёт под опеку ещё одного ребёнка? Что тогда?

      Её вопрос – словно удар в живот, и слепая паника настигает меня, когда я осознаю, что никогда даже  не думала об этом. На мгновение лишившись всех своих сил, я падаю на колени, чувствуя через джинсы влажный песок.

      О, Боже. Боже, Боже, Боже…  А что, если в его доме уже есть какая-то другая девушка? Но они не позволят ему, ведь так? Он живёт один, а детей всегда распределяют в полноценные семьи и не отдают под опеку одиноким мужчинам. Верно?

      На моё плечо ложится рука, и я сильно вздрагиваю.

      – Всё хорошо, Белла. Я не хотела тебя расстраивать. Я уверена, что ничего такого ещё не произошло. – Виктория опускается передо мной на колени, оказавшись на уровне моих глаз. – Ты никогда даже думала об этом.

      Я качаю головой.

      – Ты должна решиться и выдвинуть обвинения, – говорит она.

      – Я знаю, – хриплю я. – Но если он выиграет это дело, всё будет зря.

      – Нет, – говорит она, – даже если он выиграет дело, ты сделаешь всё, что в твоих силах. Тебе станет легче.

      Я сажусь на песок и подавленно смотрю на воду. Даже не знаю, почему поделилась с ней. Возможно, дело в нашем общем опыте и в её откровенности. Теперь я понимаю, почему Роуз так сильно любит её.

      – Я совсем недавно вновь начала говорить, – признаюсь я. – Мне нужно время.

      Она не отрицает это.

      – Оно у тебя есть. Но когда момент настанет, ты используешь свой голос и  расскажешь всему миру о том, что произошло. Пообещай мне. У меня никогда не возникало необходимости заставить кого-то заплатить, потому что всё, чего я была лишена – это любви и поддержки, и доказательств у меня  никаких нет. Это не противоречит закону. В отличие от того, что случилось с тобой.

      Я с трудом сглатываю.

      – Я знаю.

      Она тянется к моей руке и сжимает её.

      – Я знаю, меня нельзя назвать типичной дружелюбной девушкой, и я стараюсь держать людей на расстоянии вытянутой руки. Меня так часто предавали, что я просто боюсь кого-то близко подпускать к себе.

      – Мне это знакомо, – с сарказмом говорю я, и она улыбается.

      – Но я могу быть другом, если ты будешь в нём нуждаться. Так что, если захочешь поговорить с кем-то, кому известно, на что это похоже, позвони мне, хорошо?

      Я киваю, всё ещё шокированная тем, какой оборот принял этот разговор. Она даёт мне своё номер телефона, и я звоню ей, чтобы она сохранила мой. Затем она проводит рукой по волосам, и я вижу, как меняется выражение её лица: плечи выпрямляются, а в глазах появляется холод. Теперь я понимаю, почему она производит такое впечатление.

      Просто её слишком часто подводили.

      Так же, как и меня.