Download The Lumineers Ho Hey for free from pleer.com

«Хо-хэй»
(перевод Dan_UndeaD)

POV Эдвард

Хочу быть молодым и глупым. Хочу перестать себя контролировать, хочу жить, слушаясь сердца, а не мозга с его неумолимым прагматизмом. Хочу второй шанс.

Не помню, каково это было – дышать, мечтать или истекать кровью. Не знаю, был ли я порядочным человеком. Я мог быть кем угодно. Может, у меня больше и нет души, но ведь у всех нас есть история.

Я подросток, у которого сто лет жизненного опыта и никаких человеческих воспоминаний, нéчего рассказать. Больше всего на свете я хочу вспомнить, каково это было – когда в груди билось сердце.

У неё спутанные волосы и простые, но нежные черты лица. Я слышу, как толчками движется по сосудам её кровь, и почти могу это вспомнить.

Она единственная, кого я когда-либо по-настоящему хотел. Она – моя одержимость.

Стены блёкло-жёлтого цвета, и всё не особо женственно. Наблюдаю за ней из кресла-качалки в углу, лишь изредка отводя глаза, чтобы записать обрывки забытой песни.

Мне не следует здесь находиться. Я достаточно стар, чтобы понимать: мне здесь не место. Я достаточно стар. Мне здесь не место.

Моя семья привыкла, что после захода солнца меня нет дома, но они не знают, где я пропадаю в последние несколько месяцев. Их это не волнует. Они слишком заняты, трахаясь ночи напролет в своих супружеских спальнях.

Она ворочается, крутится во сне, запутывается в одеялах. Когда она просыпается среди ночи, я застываю в полной неподвижности, пока её вновь не одолеет сон.

Остаюсь до самого последнего момента. Раньше исчезал за час до рассвета, теперь – за несколько секунд до него. Подумать только, сколько времени я терял вначале, осторожничая.

Мне не следует быть здесь. Завтра я вернусь сюда. Я не в силах себя остановить. Сегодня меня не поймают. Принуждаю себя уйти.

Иду домой пешком, медленно. От этого чувствую себя живым.

Когда я поднимаюсь по лестнице в свою комнату, в старом, продутом сквозняками доме стоит пугающая тишина. Достигнув верхней ступеньки, раздумываю, не повернуть ли обратно. Я не в настроении выслушивать лекцию.

Я вижу его в полумраке. Он ждёт меня. Сто вариантов лжи проносятся в моей голове.

Толкаю дверь, она скрипит и ударяется о стену. Игнорируя его присутствие, кидаю на кресло пальто и сбрасываю ботинки.

– Манера разуваться, приходя домой, не делает тебя человеком.

– Убирайся из моей комнаты, Карлайл.

– Что ты сделал? – спрашивает он, в голосе лёгкая тревога.

– Я не сделал ничего.

– Она тебя увидела?

Он знает. Знает, знает, знает.

– Ответь мне, Эдвард.

– Нет.

Он вскакивает со стула, и мы лицом к лицу:

– Как ты можешь быть уверен?

– Поверь, я знаю.

– Ты выбрал её, только чтобы досадить мне? Дочь шефа полиции?

– Я её не выбирал.

– Эдвард, мы это уже проходили. Очень много раз.

– Этот раз другой.

– Просвети меня. Что в этот раз по-другому?

– Она моя.

Он смеётся, расхаживая взад-вперёд по комнате. Взад-вперёд.

– Она не принадлежит тебе.

Кажется, он знает о серьёзности происходящего, но откуда?

– Хочешь знать, что я думаю? – угрожающим тоном спрашивает он.

– Нет.

– Я думаю, ты хочешь, чтобы тебя поймали.

– Ты ошибаешься.

– Она ребёнок, Эдвард.

– Я тоже им был.

Слова тяжестью повисают в воздухе.

– Ты не можешь взять её себе. Ты не выдашь семью.

– Я её люблю, – огрызаюсь я и зарабатываю смешок.

– Любишь ты её.

– Что? Думаешь, я не способен любить?

– Способен ты на очень многое, а вот добился совсем немногого.

– Прости, что не оправдал твоих ожиданий, – отвечаю с сарказмом.

Он вздыхает. Снова стоит передо мной.

– Если любишь, то чего ждёшь?

– Хочу сохранить ей жизнь, – шепчу я, пытаясь оценить его реакцию.

Он смотрит на меня недоверчиво.

– Сохранить ей жизнь, и что? Сделать из неё свою домашнюю зверюшку?

– Тебе не понять.

– Если любишь её, отпусти её.

Как будто я когда-нибудь смогу.

– Как банально, Карлайл.

Вот я и разрушил его терпение. Он хватает меня за подбородок, словно я нахальный ребенок.

– Больше никогда. Ты туда не вернёшься. – Он не понимает, о чём просит. – Больше никогда, Эдвард.

– Убери от меня свои руки.

– Ответь мне.

– Должно быть, я пропустил вопрос, – выплёвываю я.

– Ещё раз подойдёшь к ней, и мы уезжаем, понятно?

Такую реальность слишком больно представить.

– Убирайся!

Щёлкнув зубами, он отпускает меня, мгновенно исчезает из комнаты, и дверь за ним захлопывается, запирая меня внутри.

Мои инстинкты говорят мне бежать и забрать её с собой. Но ведь она меня даже не знает.

Я оставляю шторы задёрнутыми на весь день. В комнате темно и совершенно тихо. Слишком тихо. Закрываю глаза и притворяюсь, что я опять с ней в её комнате. Единственное, чего не хватает – это звука её ровного дыхания.

Я опустошён, чёрт возьми, разбит целиком и полностью.

Сижу, закрыв лицо руками, и перебираю всевозможные сценарии. Я не оставлю её в этом городе. Я не оставлю её.

В тот день, когда я увидел её впервые, она шагала по улице, и на ней небрежно лежала рука парня. Они прошли мимо меня по тротуару, и ни один из её друзей не заметил моего долгого взгляда. Я уже не помню, каково это – ничего не знать об ужасах этого мира.

Было что-то в её глазах, что привлекло меня к ней. Я живу в мире, где у всех такие громкие мысли, и неспособность услышать её была странным облегчением. И на долю мгновения я смог вспомнить, каково это – быть живым. В тот день я следовал за ней до её дома, просто чтобы понять, смогу ли снова испытать это чувство.

Она поможет мне вспомнить, подумал я. Моё увлечение было немедленным и безоговорочным.

Скрип двери возвращает меня к реальности. Элис.

– Убирайся, – говорю я, не дожидаясь, когда она заговорит.

– Я ему не рассказывала. Я никогда бы так не поступила, – шепчет она.

– Убирайся! – кричу я, мой голос оглушителен в тишине комнаты.

Отворачиваюсь от неё. Не дожидаясь её ухода, начинаю хватать с полок все свои блокноты и швырять их на пол. Когда бросать становится нечего, принимаюсь с корнем вырывать страницы.

Крушу всё, что попадается под руку.

В дверях появляется Эсме, и я не решаюсь накричать на неё.

– Оставь его в покое. Пусть выпустит гнев, – говорит Карлайл из-за её плеча и уводит её прочь, вновь закрывая дверь.

Остальные не трогают меня до конца дня.

Как только заходит солнце, с самодовольной миной появляется Розали.

– Тебя послали за мной приглядывать? Ты мой новый надсмотрщик?

Она прикидывает, не солгать ли, но понимает, что смысла нет.

– Можно подумать, я хочу быть здесь.

Она оглядывает комнату и, смеясь, качает головой.

– Что, надоело, наконец, изображать из себя страдающую творческую личность? Я всегда думала, что корябать в блокнотики все те стишки – такая потеря времени, но сейчас, видя пол, усыпанный словами, нахожу всё это прямо-таки абсурдным, Эдвард.

Я наблюдаю за тем, как она усаживается на диван под окном и картинно раскидывается на нём. Цéлую вечность накручивает на палец свои светлые волосы.

– Полагаю, ты воображаешь себя музыкантом.

– Убирайся отсюда. Иди трахай своего парня, Роуз.

– Никогда не пойму, почему ты так груб со всеми женщинами, которые падают к твоим ногам, – вздыхает она.

– Меня не волнует, что ты там понимаешь.

– Последняя и дня не продержалась. Тина, что ли?

– Таня.

– Ах, да, бедная Таня, – вздыхает она.

– Бедная Таня растерзала двадцать человек за один час.

– Ты хотел её, когда она была человеком.

– Насколько я помню, всё было не совсем так.

– И как же это было, Эдвард?

– Ты притащила её в дом словно безделушку какую, и я уступил.

– Ну, может, если бы ты превратил её сам, – защищаясь, огрызается она в ответ.

– Да пошла ты.

– Ты был гораздо милее, когда хранил секреты.

Она возвращается к накручиванию волос, но я почти уверен, что она не такая пустышка, какой кажется.

– Я просто хочу вспомнить, – пытаюсь объяснить я.

– Что, если ты был просто бродягой-одиночкой? Не рассматривал такой вариант? Может, ты сидел на углу и бренчал на своей гитаре за пару паршивых медяков.

Я не отвечаю. Провожу часы, делая в комнате уборку с человеческой скоростью, чтобы отвлечься от одного-единственного места, где меня нет. Отдал бы всё, чтобы быть с этой девушкой в её комнатке на втором этаже.

– Тебе, что, так отвратительно то, чем ты являешься? – спрашивает Роуз, рассеянно теребя свои ногти.

– Уймись, Розали. Мой ответ по-прежнему «нет».

Она закатывает глаза, но я знаю, что она ненавидит чувствовать себя нежеланной. Её красота – её проклятие.

– Есть что-то такое, чего ты не говоришь, – обвиняет она меня. Как будто это какое-то великое откровение.

– Есть много такого, чего я не говорю.

Она проводит языком по зубам и поджимает губы.
– Я хочу понять, что ты в ней нашёл. Ты с ней даже не разговаривал никогда.

– Она другая.

– В каком смысле «другая»?

– Ты не поймёшь.

– У неё глаза цвета грязи. Она даже не хорошенькая.

Я поворачиваюсь к ней, чтобы сказать, что она ещё никогда не была до такой степени неправа. И понимаю всё по выражению её лица.
– Мне следовало догадаться, что это ты.

Она отворачивается от меня, и не знай я, что это невозможно, сказал бы, что заметил раскаяние в её напряжённом лице.

– Стóит ли она того, чтобы рисковать всем? – спрашивает она вслух.

– Да.
В моих мыслях нет сомнений.

Мгновение она выглядит уязвлённой.
– Тогда не знаю, почему ты всё ещё здесь.

Мы смотрим друг на друга несколько долгих секунд, прежде чем я покидаю дом.

Я брожу по лесу, воюя сам с собой. Карлайл прав. Она – не моя. Но она – моя половинка. Я уверен. Я хочу её сохранить, но не буду наблюдать, как огонь в её глазах потухает, выгорев дотла.

Уже далеко за полночь, улица покрыта пересекающимися тенями. Скорее всего, она уже давно спит. Все огни в доме выключены, и полицейской машины её отца нет на подъездной дорожке. Я раздумываю, не постучаться ли в парадную дверь, но уже середина ночи, и это не то первое впечатление, которое я хочу оставить о себе. Пробираюсь в дом через кухню, как обычно.

И потом я слышу его: тихий стон, а следом за ним непрестанный скрип кровати. Всё вокруг обретает резкость и в то же время рушится

Стою, не двигаясь, в тёмной кухне, просто чтобы убедиться, что это мне не кажется.

Но это такой стон, вместе с которым кровь приливает к поверхности кожи, заставляя розоветь щёки.

Мой первый порыв – взбежать вверх по лестнице и сорвать с петель дверь её спальни. Но я парализован.

Мужской голос разрушает любую наивную надежду, что она может быть там одна.

– Белла, Белла, Белла, – кряхтит он.

Белла.

Может, я и не помню, каково это – жить, но в этот момент я помню, каково умирать.

Я хочу оторвать этому парню руки и ноги. Хочу наблюдать за тем, как он истекает кровью, лёжа на полу. Хочу, чтобы он умолял оставить ему жизнь – за секунды до того, как я отниму её у него.

Я оказываюсь на верхней ступеньке лестницы, прежде чем осознаю это. Рука на дверной ручке, готов убивать и калечить.

Мне слышна каждая пошлая мысль, пробегающая в его уме, и я помимо воли представляю себе их обнажённые тела, и как он толкается в неё. Гадаю, что я совершил, чтоб заслужить этот вид пытки.

Мне нужно убраться отсюда прежде, чем я стану тем злом, которое внутри меня. Я сбегаю вниз по лестнице, не прилагая усилий, чтобы остаться тихим или невидимым.

На столике у двери стоит большая ваза со свежесрезанными цветами. Я поднимаю её высоко, а затем позволяю разбиться на миллион крошечных кусочков у моих ног.

И потом бегу.

Бегу через лес с его ночными тварями. Она моя. Она даже на йоту не моя. Она меня не знает.

Я думал, что сжился с одиночеством. Думал, что познал поражение. Но это чувство, эта боль – бесконечно хуже, чем всё, что я могу вспомнить.

Живые вряд ли смогли бы вынести такое.

Когда я возвращаюсь домой, солнце давно встало. Семья, совершенно не осведомлённая о том, что у меня новая реальность, собралась за кухонным столом, чтобы обсудить мою ситуацию, как называет её Карлайл. Они ничего не знают.

Я стою в прихожей, не зная, смогу ли с ними встретиться.

– Ты нянчишься с ним, Эсме.

– Кто-то должен. Каждому нужна мать, – огрызается она в ответ. Тактика запугивания Карлайла никогда не срабатывала на его жене.

– Так и будешь весь вечер прятаться за дверью, Эдвард, или продемонстрируешь остатки манер и войдёшь? – рявкает он из кухни.

Едва я появляюсь, Эсме улыбается мне с жалостью и состраданием.

– Я буду держаться от неё подальше, – обещаю я им всем.

– Что ты сказал? – сощурив глаза, спрашивает Карлайл.

– Ты меня слышал.

– С чего столь внезапная перемена в чувствах? – допытывается он.

– С того, что ты прав. Она мне не принадлежит.

Все они смотрят на меня, рядом с каждым его пара. Единственный пустой стул за столом – мой стул – всё, на чём я могу сосредоточиться.

Элис выглядит так, будто вот-вот заплакала бы, если б могла.

– Я буду в своей комнате.

Никто не возражает. Я оставляю их в кухне, шептаться.

Дни проходят быстро. Ночи мучительны. Я лежу один в холодной постели и гадаю, а сумел бы я заставить её рот издавать те звуки. Гадаю, каким было бы это ощущение: моя щека рядом с её вспыхнувшей румянцем щекой. Гадаю, каково бы это было – держать её руку, целовать её губы и тонуть в её запахе.

Большую часть времени семья меня игнорирует. Днём со мной иногда сидит Элис. Розали полностью меня избегает. Эмметт и Джаспер берут меня на охоту и делают вид, что Беллы не существует. Для них она никто.

Она преследует меня, когда я закрываю глаза, даже если всего на секунду, поэтому я не моргаю.

Как бы мне хотелось злиться на неё за измену мне – тому, кого она даже и не знала.

.

.

.

.

Из окна своей комнаты я наблюдаю за семьёй. Они грузят в машину чемоданы, будто обычная семья, которая уезжает в ежегодный отпуск. И они ещё говорят, что это я тоскую по человеческой жизни.

Обычно Карлайл настаивает на том, чтобы мы ехали все, но, думаю, сейчас он рад избавиться от моей хандры.

– Уверен, что не хочешь поехать с нами? – умоляюще спрашивает Эсме, ладонью касаясь моего лица.

– Не беспокойся обо мне. Я буду вести себя хорошо. Обещаю.

– Ты знаешь, что я беспокоюсь не поэтому.

Я чувствую смутно знакомый укол в груди, я почти могу вспомнить мать, которая у меня когда-то была.

Элис сжимает мои пальцы, а затем выпархивает в дверь следом за всеми остальными. Она что-то знает, но скрывает. Это волнует меня недостаточно, чтобы надавить на неё.

Тишина – облегчение.

Записываю обрывки сотен песен. Все они о ней.

Иногда стою возле её дома, но больше не захожу внутрь. Бóльшую часть времени она одна. Бóльшую часть времени.

Он думает, что у неё красивая задница и сиськи торчком, и он совершенно не прав.

Он не единственный, кто может приносить ей цветы.

Я иду домой и пытаюсь вспомнить, сколько дней прошло с тех пор, как уехала семья.

Я исписал всю бумагу, поэтому начинаю писать на стенах своей комнаты.

За сто лет я семь раз пытался превратить женщину из человека в чудовище и оставался ни с чем, если не считать трупа.

Я помню стук их сердец, каждый последний удар.

Стук сердца Беллы эхом отдаётся у меня в ушах. Но она вроде бы не может быть здесь.

Стоя у окна, там, где шторы пропускают в дом полоску солнца, я вижу, как она идёт к крыльцу по длинной подъездной дорожке.

Она одна.

Я подлетаю к входной двери, выглядываю наружу через глазок. Она смотрит на дом, будто в нём привидения, или будто она до этой секунды не верила, что он существует.

Смотрю, как она водит пальцами по перилам. Заворожён тем, как она двигается.

Открываю дверь и слишком поздно понимаю, что она не постучала и не позвонила в дверной звонок. Испуганная, она делает шаг назад. Я сопротивляюсь искушению протянуть руку и втащить её в дом.

При свете дня она выглядит совсем по-другому.

Она моргает, и я вспоминаю, что тоже должен моргать.

Мы смотрим друг на друга целую вечность, потом она говорит.

– Я Белла. Живу на краю города. Я просто... – Она замолкает.

Я не знаю, как заговорить.

Её щеки слегка вспыхивают, когда она запинается в словах.

– А я тебя... знаю?

Не знаю, как ей ответить.

– Хочешь войти в дом?

Она нервно оглядывается, глаза широко распахнуты, как всегда.

– Я не...

– Прости меня, это было самонадеянно.

– Вероятно, мне стоит уйти, – говорит она неуверенно, избегая встречаться со мной глазами. – Не знаю, что я здесь делаю.

Я почти умоляю:

– Не уходи!

Кажется, моё отчаяние пугает её – слегка, но не окончательно. Она изучает меня.

– Ты оставлял цветы на моём крыльце. – Это не вопрос.

Киваю, слишком нервничая, чтобы говорить. Стук её ускоряющегося сердцебиения гипнотизирует.

– Зачем?

Я – твоя половинка.

Я двигаюсь к покрытым пылью качелям-скамье, что подвешены к потолку веранды. И не знай я, что это невозможно, мог бы поклясться, что ощущаю стук собственного сердца.

Наблюдаю, как она садится. Её пальцы вцепляются в край скамьи, ногами она раскачивает качели, на её лице появляется тихая улыбка, словно она забыла, где и с кем находится.

Внезапно она смотрит на меня.
– Ты будешь садиться?

Я так привык наблюдать за ней тайком, что чуть не забыл, что она меня видит. Я сажусь как можно дальше от неё. Ощущаю на себе взгляд её глаз – тревожащее, незнакомое чувство.

– Я всегда хотела качели на веранде, – говорит она мне. Из всего, что можно хотеть.

Я не знаю, что ей сказать. Так что мы сидим на крыльце в разгар зимы и смотрим себе под ноги.

В конце концов, она передвигает ладони, садясь на них. Я делаю то же самое. Она замечает.

– Чего ты хочешь от меня? – шепчет она, в холодном предвечернем воздухе её дыхание замедляется.

Ты – моя половинка.

– Я тебя не обижу.

– Я не об этом спросила, – говорит она, голос чуть заметно дрожит.

– Ты замёрзла.

Я исчезаю в доме, чтобы найти одеяло, а затем впадаю в панику, понимая, что она могла воспользоваться этим, чтобы исчезнуть в лесу. Подлетаю к окну кухни, и вот она, там – сидит, подтянув колени к подбородку.

Возвращаюсь с четырьмя разными одеялами, на случай, если у нее аллергия на пух или особое пристрастие к жёлтому цвету. Основная причина: я хочу, чтобы все они пахли ею.

Выбрав жёлтое, она заворачивается в него почти целиком, и я гадаю, как ощущается холод.

На этот раз я сажусь немного ближе. Она приподнимает одеяло, предлагая мне один его край. Я не знаю, что делать, поэтому не делаю ничего.

Её рука задевает моё бедро, и это самое эротичное чувство из всех, что я могу вспомнить.

Я задерживаю дыхание и сопротивляюсь искушению загубить её прямо здесь, на веранде. Высосать из неё всю кровь. Я бы себя никогда не простил.

Она продолжает смотреть на меня, будто пытается меня разгадать. Я напоминаю себе дышать.

– А твой парень знает, что ты здесь?

Она мгновенно переводит на меня взгляд, и в нём злость. Я задел больное место.
– Ему незачем знать о каждом моём шаге.

– Так он и правда твой парень.

– Ты шпионил за мной.

Я не знаю, что сказать, чтобы это не заставило её убежать.
– Прости.

– Простить за то, что шпионил, или за то, что попался?

– Ты очень прямолинейна.

– Только потому, что ты так уклончив.

– Я не хочу быть уклончивым, – говорю ей честно.

– Тогда и не будь, – отвечает она, словно это так просто. Невольно я смотрю на её губы. Гадаю, что бы я чувствовал, если бы они касались моих губ.

– Ты живёшь здесь один?

– Нет. С семьёй, они уехали в отпуск.

– Без тебя? – спрашивает она, подняв брови. Она не ждёт ответа. – Тебе не хочется иногда просто сесть в автобус и уехать? – Уголки её рта приподнимаются в улыбке, когда она представляет, чтó ждёт её где-то там.

– Никогда об этом не думал.

– Мы могли бы уехать прямо сейчас, – не всерьёз поддразнивает она.

– Ты меня даже не знаешь. Вдруг я убийца или насильник.

– Но ты не такой, – говорит она. Таким уверенным тоном. Я не сделал ничего, чтобы доказать обратное.

Мы смотрим друг на друга, и я хочу рассказать ей всё. Хочу рассказать ей, как сильно люблю её глаза, у которых цвет грязи.

– Кто ты? – спрашивает она.

– Эдвард. Меня зовут Эдвард.

– Кто ты, Эдвард?

– Я пытаюсь вспомнить.

Она не смотрит на меня как на чудака. Она просто смотрит на меня, как будто тоже хочет знать.

Мы болтаем обо всём и ни о чём. Она не хочет поступать в колледж. Её мать сбежала, когда она была маленькой. Её отец трудоголик. У неё нет любимого цвета, но есть десяток любимых песен.

Несмотря на одеяло, её губы чуть синеют. Я тянусь к ним, не думая, что делаю. Она не отстраняется. Её глаза всё так же смотрят в мои глаза, пока мои пальцы приближаются. Мне необходимо прикоснуться к ней.

Её губы слегка приоткрываются за мгновение до того, как моя рука касается её рта.

Она всё ещё тёплая. Я ощущаю пульс под её кожей. Она делает резкий вдох, и только после этого я понимаю, что она не дышала.

Я отвожу руку, внезапно ясно осознав, что делаю.
– Прости.

Она качает головой, но ничего не говорит. Выглядит почти смущённой.

– Пожалуйста, останься, – умоляюще говорю я.

Она не отвечает, но и не встаёт, чтобы уйти. Её сердце пускается вскачь. Пытаюсь вообразить, каковы ощущения, если сердце – внутри тебя.

– Каково это?

– Каково чтó?

Жить.

Я не отвечаю, и она начинает ерзать на сидении.
– Мне нужно возвращаться домой.

Я хочу заставить её остаться. Вместо этого смотрю, как она складывает одеяло и кладёт его на качели рядом со мной. Не хватаю её за руку и не притягиваю к себе.

– Я увижу тебя снова?

Она улыбается, качая головой. Но это не «нет».
– Больше никаких цветов, Эдвард. – Она в первый раз произносит моё имя.

– Больше никаких цветов, – обещаю я.

Уходя по длинной подъездной дорожке, она несколько раз оборачивается и смотрит на меня.

Следую за ней до её дома. Просто чтобы убедиться, что она в безопасности.

.

.

.

.

Она стоит у окна, вглядываясь в тёмный лес. Я почти уверен, что она выискивает меня.

Я не смею войти внутрь.

Обычно я прячусь среди деревьев, до рассвета мои глаза нацелены на её окно. Ночами её отец чаще всего дóма, и я благодарен за его присутствие. Он не даст мне потерять контроль. Может быть, это и привлекло меня к ней. Дочь начальника полиции не может исчезнуть так, что никто и не заметит.

Но сегодня ночью его нет дóма.

Свет в её спальне выключен уже несколько часов. Свет на крыльце она оставила включённым. Жаль, я не знаю, зачем.

Я снова рядом с её домом, но говорю себе, что внутрь не пойду.

Расхаживаю взад-вперёд, пока моя рука не оказывается на дверной ручке, а разум не проигрывает схватку с безрассудством.

В доме жара. Будь я способен к такого рода ощущениям, просто изнемогал бы от духоты.

Словно хищник, кем я и являюсь, прокрадываюсь через кухню и вверх по лестнице. Жду у двери, пока не убеждаюсь, что она уснула. Медленно приоткрываю дверь, пока щель не становится достаточно широкой, чтобы я смог проскользнуть в комнату.

Ночь сегодня практически безлунная. Чернота поглощает меня полностью.

Её комната пахнет сном, не сексом. Я стою рядом с её постелью и наблюдаю за тем, как поднимается и опадает её грудь. Что-то невнятно пробормотав, она переворачивается и кладёт руку поверх одеяла.

Её обнажённое плечо пробуждает во мне такие страсти, что я не знаю, переживёт ли кто-то из нас этот визит. Я так отвлечён её кожей, что не замечаю перемену в её дыхании.

– Я знаю, что ты там, – шепчет она, не открывая глаз.

Я не двигаюсь.

– Мне следует бояться?

– Не знаю, – шепчу я в ответ.

Отступаю в тёмный угол комнаты, ни слова больше не говоря.

Она открывает глаза и ищет меня в чёрной тьме.

Я боюсь этой хрупкой девушки и того, что она со мной сделала.

Она садится на кровати, одеяла складками собрались вокруг талии. Я хочу схватить её за волосы и уничтожить в доме её отца. Вместо этого я вжимаюсь спиной в стену.

Но она умеет так говорить, что это заставляет меня забыть о себе. В конце концов я оказываюсь сидящим на полу у её кровати. Она рассказывает мне о своих мечтах, а я пялюсь на её грудь под тонкой футболкой.

Она хочет путешествовать. Только об этом и говорит. Мир, каким она его видит, полон волшебства.

– Мне не терпится увидеть Париж. – Но она не говорит про Эйфелеву башню или Лувр. – Ты знал, что под городом ровными рядами сложены скелеты? – спрашивает она.

Я не рассказываю ей, что когда-то облазил все катакомбы. Груды костей всегда заставляли меня чувствовать себя живым.
– Я слышал, что эти могильники пришлось выкопать после средневековой эпидемии чумы, чтобы предотвратить дальнейшее распространение болезни. Нужно было куда-то деть все эти тела, вот их и сложили под землёй.

Она смотрит на меня с благоговением. Жаль, чтобы не по другой причине.
– Значит, ты там был, – говорит она.

– Несколько раз.

Я наклоняюсь ближе. Мне нужно вдохнуть её. Она пахнет как лучшее из воспоминаний.

– Ты поцелуешь меня? – шепчет она.

Она не знает, о чём просит.

– Нет.

Она сжимает в кулаках лацканы моей куртки. Я представляю себе, что её хрупкие кости вот-вот не выдержат и треснут.

– Почему нет?

– Потому что, если я не уйду прямо сейчас, всё будет кончено.

.

.

.

.

Я прихожу снова, гораздо чаще, чем следует. Только тогда, когда она оставляет включённым свет на крыльце. Она рассказывает мне о своём детстве, и откуда-то я знаю, что в моём детстве не было ничего похожего. Она задаёт много вопросов, на которые я не могу ответить.

Ночь за ночью, и снова ночь за ночью я смотрю, как сияют её глаза, и слушаю, как бьётся её сердце, удар за ударом. Так странно слышать её голос и верить всему, что она говорит, как истине, потому что мне не с чем сравнить.

Свет в её комнате включён, но я не желаю ни минуты ждать в ночи снаружи. Медленно, с тяжёлым чувством, поднимаюсь по лестнице.

Толкаю дверь, та открывается, и обнаруживаю её сидящей по-турецки в центре кровати. В левой руке она держит билет на автобус, и я не знаю, о чём она думает.

– Привет. – Она нервничает. Как будто вот-вот признается в чём-то ужасном. Цепляется за свой автобусный билет, как утопающий за спасательный круг.

– Куда едешь? – спрашиваю голосом более резким, чем собирался.

– Далеко отсюда.

– Для чего?

– Это имеет значение?

– Наверное, не имеет. – Единственное слово, о котором я могу думать, это «далеко». Я мог бы заставить её остаться. Мог бы уничтожить её прямо здесь и сейчас.

Такое ощущение, что язык у меня во рту распухает, когда я слышу, как в её кровеносных сосудах пульсирует кровь. На вкус она была бы лучше всех.

Но моя сказка закончится, как только я заберу её последний вздох. Я не превращу её в безжизненную груду кожи и костей, которую нужно похоронить в земле.

– Ты мог бы поехать со мной, – наивно говорит она.

Я не доверяю себе:
– Ты меня даже не знаешь.

– Ты это всё время говоришь.

– Потому что это правда.

– Ну что ж, тогда ладно, как-нибудь ещё увидимся.

– Белла, пожалуйста.

– Пожалуйста что? Пожалуйста, навсегда останься здесь, в этом захолустном городишке?

Я видел мир, и в нём нет того, что в нём, по-твоему, есть.

– Просто останься здесь. Со мной.

– Останься здесь и делай что? Сиди на качелях на веранде? Ты даже не поцеловал меня.

Я хочу вонзить зубы в её ярёмную вену. Хочу ощущать её вкус, пока биение её сердца не остановится, и я не поглощу всю её жизнь.

Она соскакивает с кровати, и мы лицом к лицу, огонь в её глазах пылает так ярко. Поднимается на цыпочки. Её губы прижимаются к изгибу моей шеи, словно это именно она собирается погубить меня. Я не смею пошевелиться.

– Белла, прекрати.

Она целует мою кожу, словно я человек, а не демон.

Я стою как статуя. Это единственный способ оставить её в живых.

Её руки обвивают мою шею, её губы приближаются к моим: практически касаясь, практически целуя, практически уничтожая всё.

Я не даю ей ничего.

Она толкает меня в грудь.
– Не ходи за мной.

И впервые я не иду.

.

.

.

.

Мне следовало уехать с ней. Карлайл сказал бы, что мне следует остаться. Не знаю, когда его голос стал сильнее, чем мой.

Семья вернётся через пару дней. Я делаю уборку в доме, потому что это всё, что я могу сейчас делать.

Телефон звонит в пятый раз, и я, сдавшись, отвечаю.
– Что?

– Она на шоссе, ведущем на юг, к городу.

– Элис?

– Иди туда! – кричит она.

– Чёрт возьми, Элис!

Роняю трубку и бегу. Так быстро, как только могу. Бегу, бегу, бегу.

Я почти жив.

Бегу сквозь деревья, круша всё на своём пути.

Чую кровь. Чую кровь. Чувствую пожар в горле и ненавижу каждую частицу того, чтó я есть.

Автобус лежит вверх дном в канаве под мостом, с дороги едва видны шины. Слышны стоны и крики, но ни один из них не принадлежит ей.

Двери уже вскрыты, люди на различных стадиях умирания лежат на земле.

Семь трупов лежат, перегородив собой мутный поток, кровь кружит вокруг них. Воздух насыщен смертью и бензином.

Нахожу её, не пользуясь зрением. Нахожу её переломанное тело, которое не выживет после такой травмы. В её груди всё ещё стучит сердце, но звук очень, очень усталый.

– Белла, – кричу я.

Она не отвечает, но её глаза говорят всё.

Оттаскиваю её в сторону от автобуса, на пыльную землю. Она истекает кровью.

Отвожу спутанные волосы с её лица. И она видит меня.

Мои руки повсюду на ней. Её глаза открыты, и она умоляет меня. Она умоляет меня спасти её.

Ее губы начинают двигаться, но звука нет.

– Всё в порядке, – лгу я ей. Прижимаюсь губами к её виску, к брови, к тёмной впадине под глазом.

Она сжимает в кулаках мою рубашку, будто пытается притянуть меня к себе.
– Прости, – шепчет она мне в лицо.

– Не смей умирать. – Трясу её за плечи, но свет в её глазах уже потух.

Кричу пронзительно, во всю силу легких, потому что это единственное, что я могу сделать. Вопль – это ведь почти то же самое, что плач.

Решение принято в долю секунды. Покрытый её кровью, вонзаю зубы в плоть её шеи, прямо над ключицей. Она не кричит и не борется. И я знаю, что, наверное, слишком поздно. Её пульс слабеет и постепенно превращается в ничто. В ничто.

Я не могу думать. Я глотаю, подчиняясь инстинкту, чудовище внутри берёт верх. Её тело подо мной слабо подёргивается, а затем полностью затихает, пальцы падают на землю.

Её кровь вытекает, обжигая. Я чувствую, как она просачивается мне в губы, и не хочу терять ни капли. Ни единой капли.

Я не остановлюсь. Не могу остановиться. Я – чудовище, а не человек.

Я поглощаю её тепло, пока её сердце не перестаёт биться. И только когда она безжизненно обвисает в моих руках, я резко отшатываюсь от неё, словно меня ударило током. Тишина парализует.

Какой-то старик смотрит в ужасе, прикрыв рот рукой. Ни одну, даже малую часть меня, это не волнует.

Я не вижу ничего, кроме красного. Тело Беллы лежит на мокрой земле, ноги под неестественными углами. Я хочу встряхнуть её, разбудить. Хочу воплем вернуть её к жизни.

Отвожу влажные, спутанные волосы с её бледного лица.
– Прости, – говорю я ей. – Прости. Прости.

Двадцать семь миль я несу её безжизненное, обескровленное тело домой. В какой-то момент слышу вдали взрыв. Не думаю, не чувствую, не дышу.

Семья стоит на веранде, дожидаясь меня. Хотят поглядеть, принес ли я домой труп. Они все смотрят, и жалость в их глазах невыносима. Держались бы уж подальше.

Подходит Карлайл.
– Эдвард, отпусти её.

Я крепче прижимаю её.
– Не могу.

– Эдвард, пожалуйста, – настаивает Эсме; на её лице озабоченность. – Позволь мне её взять.

– Нет.

Остальные исчезают в доме, из уважения или сдержанности, не знаю.

– Хотя бы внеси её в дом.

Эсме ведёт меня за собой в гостиную. Она уже расстелила на диване одеяло. Но я не оставляю её в гостиной.

Я несу её, с безжизненно висящими конечностями, вверх по лестнице. Несу её в свою комнату и кладу её хрупкое тело на свою кровать. Сворачиваюсь в клубок рядом с ней и плачу без слёз. Как будто погружаюсь с головой в самую печальную из песен.

Карлайл осматривает её, пока я цепляюсь за её останки.

– Прости, – повторяю я ей.

– Эдвард, – настойчиво зовёт Карлайл, но я его игнорирую.

– Прости меня, Белла.

– Эдвард.

– Заткнись! – ору я на него. – Оставь нас.

– Ты все сделал правильно, Эдвард.

– Это не должно было случиться так, – огрызаюсь я в ответ.

– Это не случилось.

Он оставляет нас в покое, и мы всего лишь демон и труп.

Я цепляюсь за нее, как будто могу вернуть её к жизни.

Продолжение...